Военные действия, развернувшиеся в дальневосточных водах, закончились поражением англо-французов. О войне на Тихом океане сравнительно мало писалось в тогдашнем прессе. Густая тень, отбрасываемая «восточным» — турецким вопросом, затемняла размеры англофранцузских операции на Тихом океане. По это была большая война, одна из самых крупных среди всех войн, проходивших до того на Тихом океане.

Могущественный англо-французский флот не добился никаких побед на русском Дальнем Востоке. Передовая военная техника и огромный перевес сил нс помогли союзникам. Они были биты всюду, где входили в боевое соприкосновение с русскими мориками-тихоокеанцами.

Талантливое руководство операциями со стороны русского командования, инициатива с переносом главного » порта в устье Амура, высокая маневренность сыграли немалую роль в подготовке успеха.

Но главное, что поднимало русских военных моряков , и забайкальских казаков на бой против подчас вдесятеро сильнейшего противника, это любовь к родине, преданность своему народу.

Мачехой для матроса и солдата, для передовой части военной интеллигенции была николаевская Россия. Тяжелый, бездушный гнет царского самодержавия со всей силой обрушивался и душил все лучшее, что было

Памятник «Славы», установленный в Петропавловске в честь победи над лкгло-фраицузсклЛ эскадрой з 1554 году.

I? русском породе. Маленький штрих: закладка селения или поста па Дальнем Востоке начиналась с сооружения гауптвахты, а высшего начальника в его обходах сопровождал палач с кнутами в футляре.

Сословная пропасть непроходимо отделяла офицеров от рядовых бойцов. Но ничто не могло заставить заброшенных на кран света русских людей равнодушно отнестись к судьбам своей страны. И рядовой матрос петропавловской флотилии, и казак, прибывший из Забайкалья, и офицер с «Авроры» знали, что поддержки из далеких портов Балтики, Черного моря или из Сибири через тысячекилометровое бездорожье, они не получат. Они смело взваливали на себя всю тяжесть отражения англофранцузского удара, все напряжение неравных . боев с превосходящими силами противника.-• Великий писатель Л. Н. Толстой говорил по поводV славной защиты Севастополя:

«Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский».

Подвиг защитников Дальнего Востока — военных моряков, крепостных крестьян, горнорабочих-нерчинцев — перекликался с Севастопольской эпопеей. Это' было «геройское изумительное отражение неприятеля горстью русских по ту сторону моря, в Камчатке», — говорил о Петропавловской обороне другой большой русский писатель И. А. Гончаров.

Иноземным захватчикам не удалось сломить чувство воинского долга и у русских людей, случайностями войны попавших к ним в неволю.

Захватив на нейтральном паруснике одну из трех групп диановцев, возвращавшихся из Японии, англичане рассчитывали выведать, куда ушли «Аврора» и «Оливу

Ца», как проникнуть на Амур. Командующий английской эскадрой адмирал Стирлинг поручил провести допрос своему помощнику командору Эллиоту. Немедленно при* казав доставить к себе русских, Эллиот передал им от имени командующего следующее:

«— Так как офицеры и команда фрегата «Диана», захваченные на «Грете», взяты без оружия и спасаясь после кораблекрушения, то адмирал не считал их за военнопленных и готов перевести в русский порт Аян. К сожалению, — прибавил командор, — порт этот замерз.

— Но тогда высадите нас в Де-Кастри, — предложили диановцы.

— Де-Кастри адмирал признает не иначе как нейтральным, — ответил Эллиот.

— Так почему же,- — возразили диановцы, — вы. командор, упираясь теперь на нейтралитет Де-Кастри, первый открыли в нем огонь по камчатской эскадре?

Смутившийся командор, не дав ответа, круто переменил разговор и стал предлагать от имени Стирлинга доставить пленных на «Аврору».

— Каким же образом вы доставите нас, — спросили русские офицеры, — не на нейтральном ли судне?

— Нет, мы пойдем с эскадрой, — отвечал Эллиот.

— Подойдя под парламентским флагом на вид «Авроры» и высадив нас. вы, конечно, немедленно уйдете назад?

— Как уйдем, уйти прямо мы не можем, — вскричал Эллиот. — Мы возьмем «Аврору»!»*

С глубоким возмущением русские моряки отвергли это гнусное предложение.

Получив новые инструкции Стирлинга, Эллиот еще раз заявил захваченным морякам, что ни в какое другое место, кроме устья Амура, их не отправят. После повтор-

« «Морской сборник». Кв 9, 1860.

По1'о категорического отказа командор объявил всех Байты* на «Грете» военнопленными. Но союзники так ничего и не допытались о подходах к Амуру...

Дворянские и княжеские звания офицеров, объявленных пленньши, обеспечили сносное обращение с ними со стороны союзников. Иное дело простые русские люди без чинов и звании... Они были для англо-французского командования не только военным противником, но и тем низшим сословием, с которым и у себя дома офицеры союзников привыкли не считаться.

Группка матросов камчатской флотилии, очутившаяся в неволе у англо-французов, как раз и состояла из таких простых «низких чинов». Попала ома в руки врага совершенно случайно. Еще до появления в Авачииской губе неприятельского флота несколько моряков были направлены на хозяйственные работы в Тарьинскую бухту, лежавшую против Петропавловска. Обратно в город шестеро матросов с боцманом Усовым возвращались на боте с кирпичом.

Усов, как его описывали современники, «на вид невзрачный, черненький, худенький, хиленький седенький старичок», захватил домой гостившую в Тарье жену с двумя малолетними детьми.

На пути внимание гребцов привлекли выстрелы. Это подошедшая к гавани англо-французская эскадра начинала обстрел. Но ни Усов, ни матросы не знали еще о приходе неприятеля, они думали, что происходит обмен салютами, которыми порт обычно приветствует своих редких гостей — кругосветных путешественников.

«Когда мы на ботике выплыли с кирпичами из Тарь-ннской губы, — рассказывал впоследствии один из матросов контр-адмиралу Завойко, — и увидели эскадру, то приняли ее за нашу — адмирала Путятина, наладили на ботике паруса, как следует, и хотели поближе пройти под кормой адмиральского фрегата». - •

Обнаружив свою ошибку, Усов сразу же взял курс к берегу. Но бот уже заметили с неприятельских кораблей. С бортов их были быстро спущены многовесельные большие катеры и баркасы, погнавшиеся за русскими. Состязание на скорость долго продолжаться не могло. С одной стороны, загруженный до краев тихоходный бот и, с другой, летевшие, как стрела, шлюпки. К тому же затих ветер, и вскоре хорошо вооруженные катеры противника начали окружать русское суденышко. Детишки Усова подняли крик, жена навзрыд запричитала.

Сопротивляться было невозможно, на боте не было ■оружия. Первым нашелся матрос Семей Удалой. Он сказал товарищам: «На эфтот случай, что у нас ружей нег.' а все кирпичи, Ничего не приказано, — что нам делать? Если кирпичом станем кидать в неприятеля, даром жизнь погубишь и ни одного не зашибешь до смерти; не замай (не надо): пусть нас берут, а вы смотри, не зевай, не могли ли мы какого случая найти на судне на погибель врагам. А боцман Усов... прибавил: смотри не разговаривать, что будет неприятель выспрашивать, знай отвечай на все вопросы: «не могу знать...»

Через несколько минут «7 катеров, держась в кильватер друг друга, вели на буксире бот; по бокам держались по катеру, и, наконец, все шествие замыкалось вооруженным баркасом; .на корме каждой шлюпки развевались флаги: вся команда фрегатов высыпала на сетки, так что один из наших сослуживцев вполне справедливо заметил, сказав, что вся эта процессия походит на то. как'мыши кота хоронили», — описывает пленение Удалого, Усова и других один из петропавловцев.

Старик Усов с семьей и одним матросом-гребцом был

потом освобожден и доставлен на берег с письмом на имя За вой ко: . .

«Господин губернатор!

Случайностью воины досталось мне русское семейство. Имею честь отослать его к вам обратно. Примите, г. губернатор, уверение в моем высоком почтении.

• Ф. Депуант».

Перед тем как отпустить русское семейство, — а пленение малолетних детей отнюдь не составляло славу двухсотпушечной эскадры! — англо-французы мучили своих пленников. Вот что рассказывал Усов:

«В службу ихнюю приглашали: «У нас, говорят, вам не в пример лучше будет, у нашего-то императора флот большуший-пребольшущнй, соглашайтесь...» И все это по началу ласково обходились; ну, а как мы ответили наотрез... так нас заковали по рукам и ногам в кандалы, — да в трюм и засадили и просидели-то мы во тьме кромешной все это время».

Среди русских матросов, которых французский адмирал оставил у себя в.плену, был Семен Удалой. Лаской и угрозами, кандалами и карцером хотели вырвать французские офицеры нужные им сведения о петропавловских " батареях, о количестве защитников порта. Но кроме «не могу знать» ничего не добилось от'пленников командование англо-французской эскадры.

«Больно было сердцу, что мы сидели скованные в трюме, а наши товарищи проливают кровь», — говорили про те дни матросы, возвращенные в 1855 году в Петропавловск в обмен на пленных союзников.

Когда вражеские суда, битые под Петропавловском, направлялись к своим базам, русских заставили работать на палубе.

«Порадовалось наше сердце, видя на фрегате везде Стон и щепы», — вспоминали русские моряки.

Французский фрегат «Форт», капитально отремонтировавшись в Калифорнии, перешел к островам Таити, где пленников заставили работать на постройке военных сооружении.

«Удалой не хотел работать крепости и сказал... против своих крепости делать не буду. Его заковали в железа и посадили на хлеб и воду; и мы сиживали за то, что не хотели крепости работать, но нам нездоровилось сидеть,—стали пухнуть»,* — рассказывали Завойко товарищи Удалого.

Между прочим, совсем иначе отнеслись к своим пленникам русские. «Повидимому, с пленниками во все время пребывания их у русских обходились хорошо»,** — доносил английскому адмиралтейству адмирал Брюсс.

Весной 1855 года русских пленников перевели на французский бриг «Облигадо», направлявшийся к Камчатке. В пути неприятельские офицеры не раз заглядывались на4 матроса Семена Удалого.

«Во время обеда, — рассказывает один из офицеров, — у стола, за которым сидел Семен, раздавался наибольший хохот вследствие его. бесконечных шуток и острот. Ночью, когда между двумя пушками собирался кружок около любимого рассказчика, этим рассказчиком непременно оказывался Семен, восхищавший своих слушателей предлинною сказкою на странном языке езоего изобретения, составленного из смеси русского, французского, бретонского и прованского».***

Французы думали, что русские пленники уже сломлены и покорились своей участи. Командир брига, даже рассчитывал русского военного моряка и артиллериста

» «Морской сборник», № 7, 1857.

** «Морской сборник», № 9, 1855, отд. 2-й. сто. 111 *** «Морской сборник». Хг9 7. 1857.

!?•

Семена Удалого заставить стрелян» по русской земле из французской пушки. Вот что просто и бесхитростно рассказали В. С. Завойко товарищи Удалого: «При сходе в Авачннскую губу забили тревогу: Удалой был поставлен у пушки, а мы у подачи ядер. Удалой не пошел к своей пушке, а стал у грот-мачты и сказал нам: «Ребята! Грех на своих руки поднимать! Уж лучше смерть! Помните приказание начальства — чему нас учили!» Сказавши эти слова, он скрестил руки на груди и закричал во весь голос: «Слышь вы, французы!» и к этому прибавил, как тут, Василий Степанович, сказать, да вы изволите знать крутой нрав Удалого, он, то есть так сказать, попросту выругал их, а потом сказал: «Слышите ли. французы? У русских руки не подымаются на своих, я к пушке не иду». А Польша (поляк-переводчик. — А. С.) сейчас слово в слово и переведи старшему лейтенанту.

Лейтенант затопал ногами и закричал на него: ежели не Пойдешь к пушке, то сейчас повешу! и приказал гордень (веревка, с помощью которой подтягивают парус) готовить — это перевели Удалому. Удалой в ответ закричал сердито:

— Врешь, такой-сякой француз, ты меня не повесишь, а я к пушке не пойду! — нс этими словами бросился по снастям вверх по мачте и, поднявшись, перс, прыгнул с них на ванты и закричал нам:

— Ребята! Нс подымайте рук па своих, нс сделайте сраму на сем свете... Прощайте! Видите, я принимаю смерть». Удалой прыгнул с мачты, за борт...

«Он исчез под водою, даже не пытаясь бороться против смерти, и не делал тех движений, которые невольно делаются вследствие чувства самосохранения даже людьми, одаренными самою железною волею», — с уваже-

пнем писал о гибели русскою моряка французский адмирал.

В героическом подвиге Семена Удалого слиты безграничность любви к родине и честь русского моряка. Он показал врагам п друзьям всю силу непримиримости к насильникам, покушавшимся на землю отчизны. Имя Удалого не забудется его потомками, советскими моряками!..

Петропавловская оборона обнажила глубоко запрятанные пласты душевных богатств, выявила уменье постоять за родину, стойкость, мужество простого русского человека. И в то же время героизм защитников Дальнего Востока, как и подвиги севастопольцев, несли в себе черты крепостнической эпохи. Солдатам и матросам было дано право умирать, но право на будущее у них отнималось крепостническим строем царской России. Впереди их ждала та же лямка, что была и раньше...

Трагической оказалась судьба маленького Матвея Храмовского, десятилетнего ребенка, потерявшего руку з бою 20 августа. Ему, «как не могущему быть годным к службе и снискать себе пропитание вне службы и даже обходиться без прислуги в таком месте, где не имеется благотворительных заведений», «не сумели» помочь ни командир Петропавловского порта, ни губернатор Восточной Сибири. Чтобы исходатайствовать Матвею Храмовско-му «какое-либо содержание», необходимо было указание самого царя. Бумажка, от которой зависела дальнейшая жизнь маленького героя Петропавловска, бесследно сгинула в канцелярских департаментах...

Не легче оказалась доля семейств защитников Петропавловска, оставшихся без своих кормильцев. Да и только ли их?.. «Здесь бедняк нс может подать кусок хлеба неимущему, ибо кусок хлеба стоит дневного пропитания бедняка», — писал Завой ко про Петропавловск.

15 только что закладывавшихся на амурской земле се-

лах устанавливались крепостные порядки. Сотенные командиры обладали всеми правами казнить и миловать. Об одном из них—Венцеле — вспоминал амурский казак Р. Богданов. Этот сотник «приезжал в станицу, не знавши кто на какую работу способен, выстраивал казаков по ранжиру, и сам назначал на работы. Случалось, попадали на плотничные пли другие работы люди совсем неумелые и неспособные, а за неумелость пускали в ход розги».

Бесправье, нужда, царские поборы тяжелым грузом прижимали книзу молодую русскую жизнь в Приамурье, не давали развернуться по-иастоящему населению- Камчатки и Охотского побережья.

Нс безинтересна и судьба тех. кто в начале пятидесятых годов умело готовил Дальний Восток к обсронс, а петом руководил военными действиями.

Через какие-то пятнадцать-двадцать лег нельзя уже было узнать организатора Петропавловской обороны Василия’ Степановича Завойко. Ему не оказалось хода в царской России, — с переносом гражданского управления сперва з Николаевск, а потом во Владивосток в услугах таких, как Завойко, уже не нуждались. Их места заняли люди с более знатным происхождением и петербургскими связями. Завойко пришлось удалиться в свое небольшое поместье в Балтийский уезд Подольской губернии: Здесь он и угасал, обойденный и забытый, превратившись в желчного старика, клянущего все и вся.

Не ко двору правящей клике пришелся и Геннадий Иванович Невельской, столько лет шедший прямым, чистым и честным путем к своей цели — укреплению мощи родины на Востоке. В 1856 году исследователь Приамурья был отозван в Петербург и назначен членом* ученого отделения морского технического комитета.

Это была ссылка, но ссылка особая, мучительная.*

Членами ученого отделения назначали люден, уже неспособных ни на какую работу. . .

— Пусть нюхает табак со стариками, — презрительно заявил о Невельском управляющий морским министерством Краббе. Так был заживо похоронен моряк, ученый, борец.

Под давлением Третьего отделения* Николай Николаевич Муравьев-Амурский был в 1861 году освобожден с поста генерал-губернатора Восточном Сибири. Однако совсем «забыть» его было нельзя. Сатрапов паря давили слова чеювека, которого они страшно ненавидели и страшно боялись, — Герцена. Выдающийся русский демократ и ученый, критикуя Муравьева-Амурского, в то же время отзывался о нем, как о «человеке с государственным смыслом», который «безо всякого сравнения, умнее, образованнее и честнее кабинета (министров. — А■ С.) совокупно». Окончательно расстаться поэтому с Муравьевым-Амурским боялись. Его тоже пристроили «нюхать табак со стариками», но в Государственный совет, который также почти никакой роли в жизни страны не играл.

И Невельской, и Завойко, и Муравьев находились еще в самом расцвете сил, когда были отставлены от живого дела.

Развитие Дальнего Востока, которому они так много отдали сил, шло в условиях царского строя крайне медленно, совсем не так, как об этом они мечтали. Но — шло!

Хорошо писал, покидая кран, И. А. Гончаров:

«Несмотря, одна кож. на продолжительность зимы, на лютость стужи, как все шевелится здесь в краю! Я теперь живой, заезжий свидетель того хнмическп-исторнчо-ского процесса, в котором пустыни превращаются с жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия

Тогдашним высший орган царской полиции.

н цивилизация борются с дикостью и вызывают к жизни спящие силы... II когда совсем готовый, населенный н просвещенный край, некогда темный, неизвестный, предстанет перед изумленным человечеством, требуя себе имени и прав, пусть тогда допрашивается история о тех, кто воздвиг это здание, и так же не допытается, как не допытались, кто поставил пирамиды в пустыне. Сама же история добавит только, что это те же люди, которые в одном углу мира подали голос к уничтожению торговли черными, а в другом учили алеутов и курильцев...»

И которые, можно добавить, умели отстаивать родную землю от нападения на нее врагов!