За шестнадцать часов до этого аккуратно и с негромкой мелодичностью зазвенел мобильный телефон. Проснувшись, Сырцов очумело глянул на светящийся циферблат наручных часов. Циферблат не светился, потому что было яркое утро. Или день? Нет, все-таки пока еще утро: стрелки показывали ровно десять. Телефон звонил и звонил. Сырцов врастяжку зевнул и наконец окончательно проснулся.

Звонил телефон, который он отобрал у блатарей и для удобства непредвиденных переговоров оставил себе. Он не знал номера этого телефона, но кто-то знал и звонил по нему. Отвечать или не отвечать? Стоило поговорить: может, голос в трубке что-нибудь даст.

— Вас слушают, — сказал он приятным женским голосом.

— Дамочка, а вас не Жоркой ли зовут? — нахально откликнулась трубка.

— Дед! — восхитился Сырцов.

— Я тебе дам Деда! — пригрозил отставной полковник Смирнов. — Какой я тебе Дед? Ты, как я понимаю, дрых без задних ног. Пора к станку, маэстро сыска.

— Александр Иванович, как вы узнали номер этого телефона? — перебил Сырцов. — Я его и сам не знаю!

— А я знаю. Это твой телефон, дурачок.

— То есть? — остолбенел Сырцов.

— Пошевелил бы малость мозгами и сам догадался. Ты его у уголовников отобрал? Они мобильников боятся — могут засечь. У них только переговорники на короткие расстояния. Следовательно, мобильный телефон у них по случаю. А по какому случаю? Да по единственному — когда тебя брали…

— Не надо об этом вспоминать! — взмолился Сырцов.

— Я-то не буду. Зато ты будешь постоянно это делать. Ну да ладно. Так вот, решил я позвонить при раскладе пятьдесят на пятьдесят. И угадал.

— Все гениальное — просто, — грустно признал Сырцов. — Раз такая срочность, значит, что-то произошло непредвиденное?

— Ты, насколько я понимаю, собирался начать с Аркадия Колтунова. Не придется тебе с него начинать. Его застрелили.

— Как?

— Из пистолета. Рядом с домом. Но весьма необыкновенным образом. Ты сидишь?

— Я лежу.

— Значит, не упадешь. В твоей «девятке», Жора, и из твоего «баярда».

— Уже серьезно, Александр Иванович. Не блатарская показуха, а наглый вызов. Они нас не боятся.

— Они показывают нам, что не боятся, — поправил его Смирнов. — Это несколько другое. Но вызов, это точно. Мысли есть?

— Со временем будут.

— Ну тогда будь здоров.

В трубке забибикало. Дед отключился.

Сырцов совсем уже сознательно глянул на часы. Выходит, проспал он ровно тринадцать часов. В этой роскошной кровати.

А в роскошную кровать на загородной вилле поп-звезды он попал вчера потому, что вышеупомянутую поп-звезду взял за пищик. А взял за пищик поп-звезду потому, что Дед велел отрубиться от всех его, Сырцова, любимых московских точек. И от собственной квартиры в том числе.

С матерью-игуменьей попсового монастыря, Анной, связывали его разнообразные отношения. И перепихнулись пару раз, и кусали друг друга неоднократно, и всерьез угрожали по очереди — она ему, он ей, — и обыгрывали друг друга в сложных жизненных ситуациях. Приятельство, так сказать, при котором невозможно отказать незадачливому сыщику в крыше над головой. Не отказала, а даже апартаменты отвела в особом крыле.

При апартаменте, как положено, чудо-ванная комната. Сырцов восхищенно крякнул, увидев все то, что разложено и развешано в этом пункте обмыва. Все для мужичка: бритвенный прибор «жилет», одеколон, дезодорант, шорты, маечка и даже нераспечатанный пакет с исподним. Постаралась хозяйка.

Сырцов побрился и ступил в трехметровую ванну. Валяться в ней он не собирался: теплая водичка расслабляет и соображение отключается. Он встал под атакующий душик.

Острые струи больно щипали полупроснувшееся тело, щипали и долбили: не спи, не ленись, думай, думай! Для начала не подумал — вспомнил. Вспомнил и скрипнул зубами. Дед тогда сказал, чтобы он приглядывал за Аркадием Колтуновым. Он и приглядывал. Но больно лакомый кусок сыра ему подложили. Что кусок этот — в мышеловке, он понял слишком поздно. Ненужный азарт — прямая дорога к непрофессионализму. Но уж больно соблазнительно: Аркадий Колтунов в сопровождении трех охранных амбалов, судя по многочисленным заграничным фенькам, для спортивного отдыха отправлялся в длительную загородную поездку. В хвост ему, в хвост! Вот тебе и хвост. Где-то на восьмидесятых километрах вдруг — прокол. Хоть тогда бы трёхнуться: не гвоздевая ли полоса ему положена? Нет, без опаски, как лох, выбрался из «девятки» посмотреть что и как. И схлопотал по кочану.

Спокойнее, Сырцов, спокойнее. Что еще помнится, кроме желто-оранжевого пламени, рвущегося вверх и в стороны, как знамя на ветру? Когда, в полусознании, стал готовиться к тому, чтобы не умереть? Обрыв. Над обрывом его перетаскивают из автомобиля в автомобиль. Потом опять непродолжительная отключка после удара. Вновь голоса. Какие голоса, о чем говорили? Стоп! Вдруг выкатился из русской народной сказки колобок. Колобок — так шантрапа обращалась к главному. Раз так можно к главному обращаться, значит, не дразнилка это, не насмешливое прозвище, а кличка, кликуха. Один из тех, кто его в автомобиль понес — Белек. Но Белек не в счет. Шелупонь. Но куда же катится Колобок?

Сырцов промокнулся полотенцем, оделся и вернулся в спальню. Должен быть на месте новоиспеченный майор Игорек Нефедов — только что закончилась рутинная муровская разнарядка.

— Майор Нефедов, — грозно представилась трубка.

— Здравствуй, Игорек, — как можно ласковее поприветствовал майора капитан запаса. — Ты один?

— Привет, Георгий Петрович. А я один, совсем один в своем здоровом коллективе.

— Я Георгием Петровичем для тебя быть никак не могу. Ты — майор, а я капитан на запасных путях. Жора, Игорек, Жора.

— Все знаешь, Жора? — сочувственно спросил Игорь.

— В общих чертах.

— В любом случае тебе придется давать показания.

— Придется. Со временем. А ты сейчас чем заниматься собираешься?

— Тебя ловить.

— Поймаешь, если на мои вопросы ответишь.

— Естественно. Какая информация тебе нужна?

— Расшифруй кликуху «Колобок».

— Колобок, — протяжно произнес Нефедов и продолжал монотонно: — Колобок. Он же Петр Рябов, он же Владимир Готов, он же, по слухам, Дмитрий Востряков. Рост метр семьдесят, вес восемьдесят, лицо круглое. Глаза серые, нос короткий. Приподнятый. Курносый, значит. Особые приметы — родинка-бородавка светло-коричневого цвета под левым глазом. Подготовлен, опасен. На свободу с чистой совестью вышел полтора года назад. Нынче уже год, как разыскивается за участие в вооруженном ограблении одного из частных банков с жертвами. А ты что — его не знал?

— Видимо, распушился уже без меня. Его контакты, Игорек, московские, лагерные, с кем делово был связан, с кем по корешам.

— Так ведь для этого в компьютерный архив залезть надо.

— Залезь, Игорек. Для нашего общего дела.

— Считаешь, он — Аркадия Колтунова?

— Во всяком случае, при его участии. Сколько тебе времени надо?

— А сколько ты мне его дашь?

— Час.

— Полтора.

— Договорились. Хорошо бы, если по его контактам мои бывшие клиенты прорезались.

— А это уже как карта ляжет. Как с тобой связаться?

Сырцов назвал номер своего мобильного и, прихватив трубку, вышел из спальни в персональную, маленькую и уютную, гостиную. Опять же все как у больших: на журнальном столе — подносик, а на подносике прозрачный кофейник с подостывшим кофе, высокий стакан с соком, джем в вазочке, пара круассанов. Сырцов сжевал оба сладких хлебца, запил соком и отправился на прогулку. Как был — босиком.

Сначала приятно холодил подошвы зеркально натертый паркет, потом с той же приятностью ласкал уже разогретый солнцем камень помпезного антре, затем с озорной симпатией щекотал песок садовой дорожки…

За домом была спортплощадка. Даже не спортплощадка, а спорткомплекс. На возвышении под полосатым тентом на велоэргометре мчалась неподвижно первая поп-звезда страны. Мелькали педали, мелко тряслись под майкой большие титьки.

— Доброе утро, подруга! — крикнул Сырцов. — Худеешь?

Анна подняла потное лицо, глянула сердито.

— Не до худенья. Не растолстеть бы!

— И долго тебе вот так убиваться?

— Пять километров еще.

— А не лучше бы на настоящем велосипеде под деревьями, неведомыми тропками?

— Все тропки дурам-поклонницам ведомы. Нет здесь неведомых. Ты пока в теннис у стенки постучи. Иль не умеешь, лимита?

— Я все умею, — без ложной скромности заметил Сырцов.

Он вяло посылал оранжевые мячи в зеленую стенку, а Анна мчалась по воображаемым тропкам. Минут через пятнадцать-двадцать она радостно прокричала:

— Все! Доехала!

Сырцов — аккуратистом был, — упрятал ракетку и мячи в соответствующий ящик и подошел к утомленной спортсменке. Она стояла на помосте, расслабленно помахивая поднятыми вверх руками.

— Пятьдесят верст отмахала, — с тихой гордостью сказала Анна.

А Сырцов серьезно предупредил:

— Помнишь, армянское радио: «Гражданка Гукасян нас спрашивает: что делать, если из горжетки лезет волос? Мы, конечно, не знаем, что такое горжетка, но на всякий случай советуем гражданке Гукасян поменьше кататься на велосипеде».

Поп-звезда закатилась в безудержном смехе:

— Небось все это время соображал, как меня уесть? Дурак ты, Жорка. — И решительно: — Пошли в дом.

И пошла. Впереди. Он шел сзади и с удовольствием разглядывал ее стати. Уже за сороковник, а хороша, хороша. Она обернулась:

— Ну как ты устроился? Пойдем посмотрим.

И посмотрела. А посмотрев, спросила, как военный инспектор:

— Претензии? Просьбы?

— «Митька, брат, помирает, ухи просит», — цитатой из «Чапаева» занудел Сырцов и бухнулся поперек прибранной кровати.

— Ты поваляйся, а я у тебя душик приму. Можно?

— Интересное кино! Кто здесь хозяин?

Еле слышно журчала вода. Его незаметно кинуло в сон, и он втянулся в томительную дрему.

Он очнулся от того, что твердый сосок большой прохладной груди уткнулся в его губы. Он открыл глаза. Она нависла над ним, предлагая роскошную свою, жаждущую плоть.

— Аня, — невнятно сказал он для того, чтобы что-то сказать.

Она жарко дыхнула ему в ухо, укусила за мочку и прошептала:

— А мы Дашке ничего не скажем.

…Они отдыхали после первого заезда, когда, жалуясь, грустно зазвенели отброшенные на пол шорты. Сырцов незаметно глянул на часы. После разговора с Нефедовым прошло час десять. Быстро паренек управился. Сырцов сполз с кровати и, устроившись на полу, извлек запутавшуюся в шортах трубку.

— Да, — сказал он хрипло неразработавшимся голосом.

— Пишущие принадлежности под рукой? — деловито осведомился Нефедов.

— Это еще зачем?

— Записывай. Я диктовать буду.

— У меня башка, как магнитофон, все записывает. Говори.

— Ну как знаешь. Те, кто по узилищам, тебя, как я понимаю, не интересуют. Слушай про временно свободных и свободолюбивых орлов. Первый срок твой Колобок получил за мелкий рэкет вместе с Ильей Коропцовым, кличка «Сундук», и Олегом Паем, кличка «Хунхуз».

— Кореец такой небольшой, каратист, да? — радостно припомнил Сырцов.

— Он самый. Оба на свободе. Сундук, по-моему, на Лужниковской ярмарке пристроился, а Хунхуз школу по карате открыл.

— Афишка, Игорек, липовая афишка.

— Очень может быть. Из явных — все, Жора.

— А из неявных?

— А из неявных — любой из приблатненных! — вздохнул Нефедов.

Анна перешагнула через Сырцова, направляясь в ванную комнату, и индифферентно заметила:

— Насколько я понимаю, второй сеанс отменяется.

Он проводил ее виноватым взглядом и спросил у трубки:

— Ну а лагерные?

— Лагерных — четверо. Двое еще срок мотают, а Сергей Буше, он же Француз, решил на Владике счастья попытать.

— Ишь ты, Буше! — не сдержался Сырцов. — Ну а четвертого ты мне на десерт оставил.

— Именно, Жора. Юрий Казимирович Гронский.

— Шляхтич, родной до слез Шляхтич! — возликовал Сырцов.

— Он самый, — невозмутимо продолжил Нефедов. — Косвенно — посредником — проходил по делу с фальшивыми авизо. Отмотал малый срок и посчитал, что легальный бизнес доходнее и безопаснее. Сейчас у него весьма престижный магазин элитной кожгалантереи в самом центре Москвы.

— Легальный бизнес на нелегальные бабки, — откомментировал Сырцов. — Ну я с ним разберусь.

— Он у тебя в наседках ходил? — полюбопытствовал Нефедов.

— Нарушаешь ментовскую этику! — грозно напомнил Сырцов.

— Молчу. У меня все.

— Спасибо, Игорек. Как там мой дружок полковник Махов?

— В заботах. Сегодня с ранья пораньше твоего Деда навещал. Затевается что-то совместное, Жора?

— Ей-богу, не в курсе. Еще раз спасибо. Я побежал.

Не побежал он, а натянул портки. Свои, не хозяйские. Влез в маечку, отшнуровал кроссовки. Явилась Анна в мужском халате, осмотрела его, одетого, и спросила — как положено гостеприимной хозяйке:

— А если нам по кофейку? — И добавила, со смешливым бесом в глазу: — С устатку.

Они брели анфиладой, она — впереди, он — сзади. Он, глядя на ее подвижный зад, бормотал:

— Кофеек с устатку. Второй завтрак. Ланч называется. — Подходя к громадной кухне-столовой, вспомнил кое-что рифмованное из народного творчества: — Приходи, Маруся, с гусем, по…мся и закусим.

Уже в кухонных дверях Анна обернулась и сказала серьезно:

— Надеюсь, что хотя бы насчет закусить ты — мастер.

— Достала, — признал свое поражение Сырцов.

А на столе-то, на столе… И икорка, и суперрыбка, и кофеек — не в электрической какой-нибудь хреновине, а в старомодном кофейнике над зажженной спиртовкой. Сырцов перед тем, как положить на тост икорки, вдумчиво намазал его маслом и философски заметил:

— Да, здесь не похудеешь.

— Здравствуйте, — улыбчиво поздоровалась появившаяся из-за кулис кругленькая обаяшка средних лет. — Все в порядке, Аня?

— За столом — да, — невинно глядя на Сырцова, ответила мстительная эстрадная дива. — Спасибо, Светик…

Светик удалилась в удовлетворении. Сырцов грустно жевал бутерброд.

— Проблема? — догадалась Анна.

— Без колес худо мне, Аня, — признался он.

— Тоже мне — бином Ньютона — успокоила Аня и бесшабашно предложила: — В гараже без дела «ауди» и «фольксваген» стоят. Выбирай любую.

— Без доверенности же… — в сомнении проныл Сырцов.

— Что-что, а доверенность мы тебе вмиг нарисуем.

И нарисовала. В кокетливом дамском кабинете она после долгих поисков в ящиках антикварного секретера нашла несколько своих подарочных фотографий и принялась старательно писать на обороте одной из них. Сырцов, стоя над ней, читал по мере написания:

— «Милому милиционеру, который остановит моего закадычного дружка Георгия Петровича Сырцова. Очень тебя прошу: отпусти его, браток, а? Заочно любя и целуя, Анна».

Она подняла голову и, глядя на него снизу вверх, спросила:

— Трех экземпляров хватит?

— Хватит, хватит, — заверил он.

Прав у него не было, пропали его права. И всемогущего муровского удостоверения не было. Был паспорт, который вместе с деньгами передал ему в Мельниках все предусмотревший Дед.

— Так что выбираешь, «фольксваген» или «ауди»? — закончив дело, поинтересовалась Анна.

Он без раздумья решил:

— «Фольксваген».

— «Фольксваген» так «фольксваген», — приговаривала она, опять заполошно роясь в ящиках секретера. Отыскала, обрадовалась: — Тут вся документация на него. Техпаспорт и прочая хренотень.

Сырцов подъехал к воротам, и могучие железные створки раздвинулись перед ним. Но не для него: цербер открыл ворота для Аниной подружки-завистницы Маргариты, которая в нескромном кумачовом «саабе» въехала во двор и остановилась так, чтобы встретиться лицом к лицу с водителем «фольксвагена».

— Жорик! Наш Жорик! — возликовала Маргарита, лиса и змея одновременно. — Как трахалось?

— Да пошла ты! — грубо отбрехнулся Сырцов.

— Даже ответить как следует не можешь, — презрительно сказала Маргарита и заблажила скверным голосом: — «Только ночь с ней провозжался, сам наутро бабой стал!» — Отвопила, захохотала дико и уехала.

Замечательно здесь пахло. Кожей. Вспомнилась офицерская портупея далеких уже лет. Но здешний запах был тоньше и ароматней, что ли. Сырцов шел вдоль стены, рассматривая на полках кофры, кейсы, портфели, сумки, папки, кошельки, портмоне, ремни, кепки, шляпы, бейсболки. Из кожи твердой, кожи мягкой, кожи шелковистой. Из кожи темной, кожи светлой, кожи в крапинку.

Ни с того ни с сего, непроизвольно он вдруг запел про себя: «Этот ропот и насмешки слышит грозный атаман и могучею рукою обнял лесбиянки стан». Вот ведь, паразитка, заразила. И почему лесбиянки? Персиянки же в песне! Сырцов обернулся на ненавязчиво, на расстоянии, следовавшую за ним продавщицу — не услышала ли? Продавщица с готовностью приблизилась и застенчиво спросила:

— Вас что-то интересует?

— Интересует. Но не что-то, а кто-то. Юрий Казимирович.

Продавщица нерешительно оглядела зал. Ее взгляд вмиг поймал ушлый администратор — и тут как тут. С улыбкой.

— Какие-нибудь сложности?

— Гражданин Юрия Казимировича спрашивает.

— Господин, — поправил администратор. И господину: — А я не могу его заменить?

— Кто же может заменить неповторимого Юрия Казимировича? — удивился Сырцов.

— Вы его хорошо знаете? — вежливо поинтересовался администратор.

— Когда-то очень хорошо.

— Значит, старый друг?

— В какой-то мере.

Надоела Сырцову эта обходительность. Рявкнул:

— Идите и доложите, что его Сырцов спрашивает!

— Захочет ли он вас видеть — вот вопрос, — вежливо схамил обиженный администратор.

— Вот и задай ему этот вопрос.

— А нельзя ли обращаться ко мне на «вы»? — ломким голосом попросил, дрожа ноздрями, гордый гроссмейстер прилавка. Поиграли недолго в гляделки, и Сырцов выиграл: администратор отвел глаза и направился в здешние пещеры Лейхтвейса.

Продавщица на всякий случай не отходила от Сырцова: такой бедовый гражданин-господин и украсть может. Вернулся в зал администратор, но приближаться не стал, издали, повысив голос, сообщил:

— Юрий Казимирович вас ждет.

В полуподвальном закутке пахло по-иному. Не пахло — воняло. Канцелярским клеем, бумажной пылью, плесенью, мышиным дерьмом. Сырцов поморщился, обозначая отвращение на лице, и сказал фантастически элегантному красавцу средних лет, сидевшему, опершись локтями на бледно-розовую столешницу шаткого столика:

— Хозяин такого магазина не должен обитать в бывшем общественном сортире.

— А он и не обитает, — возразил красавец, приветливо приподнимаясь со стула. — Это чертоги нашего кладовщика. Рад вас видеть, Георгий Петрович.

— Ой ли? — не поверил Сырцов.

— Ей-богу, без балды! — Красавец слегка нарушил свой стиль элеган.

— Тогда здравствуй, Юрик. — Сырцов пожал протянутую руку, улыбнулся, заглянул красавцу в глаза и испытующе спросил: — Меня здесь принимаешь, потому что боишься — кабинет слушают, да?

— Не боюсь — опасаюсь.

— На кого ворожишь?

— Ни на кого конкретно: просто страхуюсь.

— Береженого Бог бережет, а небереженого караул стережет, — блатной присказкой завершил церемонию здоровканья Сырцов и устроился на повизгивающем табурете. — Ну а все-таки насчет того, что рад меня видеть, — привираешь. Не нужен я тебе сейчас. Да и вообще не нужен.

— В какой-то степени ты прав, Жора, а с другой стороны — не прав…

— Значит, я уже — Жора — перебил его Сырцов.

— А что — нельзя?

— Можно, можно. Я теперь без погон и должности.

— Если бы просто так ты зашел, рад бы был сердечно. Но ведь ты с расспросами?

— Догадаться нетрудно.

— Хвоста за собой не привел?

— Обижаешь, брат. Но что-то ты сильно беспокоишься.

— Разумная осторожность.

— Что ж, пусть будет так. — Сырцов, опасаясь делать резкие движения на шатком табурете, осторожно вытянул ноги, засунул для удобства руки в карманы джинсов, демонстрируя свою открытость, душевно признался: — Мне Колобок позарез нужен, Юра!

Веселый паренек был красавец Юра. Хохотнул и сообщил:

— Он и бабушке с дедушкой нужен, и волку, и лисе…

— Я — лиса, Шляхтич, которая должна его схамкать. Но шутки в сторону. Где он?

— А я в сказочной иерархии — дедушка. Ушел он от меня, Жора.

— Когда?

— Чистая метафора насчет дедушки. Я его с совместной сидки не видел.

Поиграл желваками Сырцов. Раздражало его откровенное вранье.

— Вот так не надо, Шляхтич. Твои контакты с ним на воле установлены.

— На псарне консультировался?

— Ты много иностранных слов знаешь. И вдруг — псарня. Грубо, бизнесмен. Я ведь тоже пес. Только отвязанный. Остерегайся, укусить могу.

— Какой ты пес! Ты — тигр на вольной охоте в Уссурийской тайге. Говорят, ты нынче лучший частный сыскарь на Москве.

— Отвлеклись, — строго осадил Сырцов. — Запевать пора, Юра. Как говорят наши славные артисты, старые песни о главном. Или, если хочешь, наоборот: главные песни о старом. Где Колобок?

— На него гон, Жора. — Неудобно было в этом овечьем закуте привыкшему к комфорту Юрию Казимировичу Гронскому. Он со стула пересел на стол. Стол зашатался.

— Откуда знаешь?

— Ты с ним всего на час разминулся.

— То отказка, то откровенность невероятная. Во что играешь? К чему меня подводишь?

— Да прикинул, я, что самое лучшее для Димона — в твоих лапах очутиться. Возьми его, Жора, и в кич определи. Может, он там гон и пересидит.

— Если общий гон по закону, не пересидит. Там и кончат.

— Я сомневаюсь, что это гон по всем правилам. Выручи его, Жора.

— Тебе известно, что он хотел меня жмуриком назначить?

— Но не назначил же!

— Не играет рояли. Не его заслуга.

Красавец Юра и на столе не усидел. Походил бы, да негде. Прислонился, не жалея пиджака от Армани, к грязной стене.

— Но убивать ты его не будешь?

— Как цель такой вариант мной не предусмотрен. Но полной гарантии дать не могу. Мало ли какие возникнут обстоятельства. Все зависит от него, — предельно откровенен был и Сырцов. И в ответ на эту откровенность потребовал: — Что он собирается делать?

— За бугор уходить.

— Дурак! Там его достать еще легче, чем здесь.

— Я ему об этом говорил.

— А он тебе не поверил, — догадался Сырцов. — И попросил помочь ему дорожку найти. Ты ему нашел дорожку, Юра?

— Нашел. Но не дорожку, а путь. Я бы сказал, голубой путь.

— Канал пидаров, что ли? — принял подсказку сообразительный Сырцов. — С кем и где у него встреча?

— Есть у них тут одно уютное местечко. «Голубая луна» называется. А уламывать он должен Викентия Устинова, нашего общего знакомого по лагерю. В кафе этом у меня человек имеется. Вот через него, чтобы не светиться, и подойдет к Викентию.

— Обстоятельно изложил, — похвалил его Сырцов. — Но это еще не самая главная твоя песня. Ты понимаешь меня, Юра?

— Не понимаю, — все понимая, твердо сказал Юра.

— Объясню, как дефективному. Димон твой, Колобок сраный, меня кончал вряд ли по своей инициативе и бескорыстно. Кто ему бабки сулил, кто его нанял? На кого он шестерил, Юра?

— Откуда мне знать? Не мои дела.

Встал и Сырцов. Присоседился рядом с Юрой у стены. Стояли, смотрели прямо перед собой. Не хотели друг на друга глядеть. Сырцов грустно сказал:

— Знаешь, же.

— Вот что, Жора, — ни с того ни с сего обозлился красавец. — Я к Димону отношение имею постольку, поскольку я его кореш. К нему, а не к его делам и заботам. Заловишь его — он, если захочет, сам тебе скажет.

— Решил молчать, — понял Сырцов. — Окончательно?

Не попался на уловку мытый-перемытый Юрий Казимирович Гронский, ответил с улыбкой:

— Мне и молчать-то не о чем. Не в курсе.

— Весьма не глуп ты, Юра, — констатировал Сырцов.

— Это плохо?

— Хорошо, хорошо, — заверил Сырцов и оторвался от стены. — Что ж, пойду.

— Я тебя провожу, — предложил Юра.

В зале Сырцов с удовольствием (после вонючего закутка) вновь втянул пряный кожаный запах. Оценил вслух:

— Замечательно здесь пахнет!

— Благородная кожа, — погордился хозяин и вдруг спохватился: — За твоими ребусами чуть не забыл: когда ты, сидя на табурете, ножки вытягивал, заметил я, что ремешок на твоих джинсах — полная дешевка. Давай настоящую фирму тебе подберем?

— Давай, — легко согласился Сырцов. Любил обновки.

Они пришли к ременным вертушкам. Подбежал радушный администратор, примчалась — куда девалась равнодушная вялость? — весьма сексапильная продавщица. В четвертой, бурно споря и советуя, выбрали наконец ремешок. Сырцов с удовлетворением повертел в руках кожаное чудо, помахал им, будто желая кого-то высечь и, не стесняясь присутствующей дамы, признался в сокровенном желании:

— Этим ремешком, Юра, да тебе по жопе. Куда платить?

Гронский заржал победительно:

— Рекламный презент от фирмы! Лучший детектив столицы в нашем ремне!

— Мне афиши не надо, — сказал Сырцов. — Куда платить?

…К тому времени, когда к кафе подтянулись гости, он основательно изучил естественный спутник Земли в голубом его варианте. Не только ту часть, что ликом обращена к нам, землянам, но и обратную сторону. Сырцов был подобен первому советскому космическому аппарату, который исследовал Луну с разных сторон.

В девять вечера с подходцем, со всеми возможными предохранительными коленцами незаметно (но не для Сырцова) объявился у черных дверей «Голубой луны» серый, в масть к сумеркам Колобок.