Сидели на скамеечке под навесом пустынной трамвайной остановки у входа в Измайловский парк. Дождик капал легкомысленный — минуток на десять, — нестрашный летний дождик. Весело было смотреть из-под прозрачного козырька, как разбивались капли о камень и железо трамвайного пути. Вероятно, поэтому Хан, он же Денис Ричардович, он же Георгий, существовал жизнерадостно.

— Был Андрей Альбертович, теперь Альберт Андреевич. И что у тебя такая противоестественная привязанность к имени Альберт? Когда новыми ксивами обзаводился, мог бы что-нибудь поинтереснее придумать.

Закованный в шерстяную броню двубортного костюма, Альберт улыбнулся:

— Моего отца, когда он родился в 1930 году, мамашка, любительница кино, Адольфом назвала. Так одного знаменитого артиста звали. А потом Гитлер объявился, и папашка быстренько сыночка в Альберта перекрестил.

— В честь Эйнштейна, что ли?

— А хрен его знает. Не спрашивал.

— Так сейчас ты кто — Альберт или Андрей?

— Называй меня по последним ксивам — Альберт, — покосился Альберт на собеседника. — А ты нынче кто? Мы с тобой не уголовники. Хан? Кликуха, погоняло. Денис, Денис Ричардович? Насколько я понимаю, ты и эту одежонку переменил.

— В данный момент я — Георгий.

— Уж не Петрович ли?

— Почему «Петрович»? — удивился бывший Денис Ричардович.

— В честь Сырцова.

— Дался вам Сырцов! — слегка осерчал Георгий.

— Вам, — повторил Альберт. — А кто еще Сырцова поминал? Хунхуз?

Перехватывал инициативу у Георгия Альберт. Даже позволил себе поддавить самую малость. Мятеж на «Эльсиноре». Георгий улыбнулся презрительно:

— Боишься ты Сырцова до кровавого поноса, Альберт.

— Боюсь, — признался Альберт. — Я знаю его. И ты испугаешься, если он возьмется за тебя всерьез.

— Так застрелил бы свой страх. Была у тебя такая возможность. А ты в дерево выстрелил.

— И у тебя была такая же возможность. Я бы тебе ствол на минутку одолжил.

— А я его не боюсь.

— И зря, — завершил пикировку Альберт. — Все, съехали с базара. Пора в суровые будни. Позвал — значит, нужен. Для чего?

— Мы окончательно расчистили поляну. Нет ни колючих кустов, ни коварных кочек. Пора играть в футбол, Альберт.

— Для настоящей игры поле расчертить надо. Чтобы и штрафная площадка была видна, и точка для пенальти.

Хан-Георгий вытянул из внутреннего кармана шелкового пиджака удлиненный конверт и небрежно кинул его на колени Альберту.

— Здесь все. Время, место, план-схема улиц и двух переулков, наиболее выгодная точка, маршруты подхода и отхода.

Альберт двумя пальцами за угол поднял конверт, покачал, играясь:

— Рискуешь. Такое на бумажке и в кармане. А вдруг…

— Что — вдруг?

— А вдруг тебя Сырцов за жопу, а?

— Достал ты меня своим Сырцовым!

— Он и твой тоже. Ну остынь, остынь, я шучу.

Выглянуло солнышко, и пропал дождь. Георгий вышел из-под навеса, пощурился на яркое светило, расправил грудь:

— Хорошо!

Не понял его неотесанный плебей. Покряхтев, спросил:

— Планчик этот кто нарисовал?

— Незачем тебе это знать. Твое дело — выполнять, — не оборачиваясь, отбрил Георгий.

— Охо-хо! — Альберт тоже встал, потянулся. — Небось какой-нибудь тонконогий умный фраерок в очках, теоретик хренов. А на практике… Мне все самому проверить надо… как там тебя… Георгий.

— Проверяй, — легко разрешил Хан.