Егор Тимофеевич Марков в кабинете особняка трагически возлежал на антикварной софе в позе поверженного воина. Он дежурно, как воспитанный человек, поинтересовался у сидевшего за письменным столом полковника Махова:

— Вас не шокирует, полковник, что я лежу?

— То, что вы лежите на диване, меня не шокирует. Меня бы шокировало, если бы вы лежали на асфальте с дыркой в голове, — ответил полковник. Он, безусловно, обидел пострадавшего, и, судя по тону, безусловно, хотел обидеть. Реакция была незамедлительна и иронична:

— Представитель правоохранительных органов, в обязанности которого входит защищать меня как гражданина, будто подозревает, что я сам совершил это покушение. Поразительно. — Марков бы и ручками развел в гневном недоумении, но положение не позволяло.

— Я ни в чем не подозреваю вас, Игорь Тимофеевич…

— Егор, — злобно поправил Марков.

— Какой Егор? — не понял Махов.

— Егор Тимофеевич, — твердо стоя на своем, вторично поправил Марков.

Махов заглянул в бумажки, лежавшие перед ним, и наивно удивился:

— А в документах вы — Игорь Тимофеевич.

— Мало ли что в бумажках, — устало возразил Марков и, уходя от скользкой темы, бодро напомнил: — Вы хотели задать мне несколько вопросов, полковник. Я готов отвечать.

— Вы готовы отвечать… — насмешливо переосмысляя фразу, повторил Махов. — Превосходно!

Вождь патриотов скинул ноги с софы, а руками вцепился в шелковую обивку.

На перемену позы мгновенно отреагировал заботливый милиционер:

— Вам уже лучше, Игорь… Егор Тимофеевич?

— Я не позволю зарвавшемуся чинуше издеваться надо мной! — взревел Марков. Правая бровь гневно взлетела вверх, глаза угрожающе сверкнули, ноздри страстно раздувались. — Вы забываетесь, полковник, и будете за это наказаны!

— Стоит ли так волноваться? Если я вас чем-нибудь обидел — прошу прощения. Ну пофехтовали для начала, а теперь — к делам, не терпящим отлагательства. Да?

Удовлетворенный тем, что высокомерный полковник попросил у него прощения, Марков тем не менее пробурчал недовольно:

— Действительно, а стоит ли мне волноваться? Стоит ли волноваться человеку, которого только по счастливой случайности не пристрелили, как собаку?

— Но когда-нибудь вам надо успокоиться? — Махов был невозмутим, а Марков, ощущая скрытую провокационность этой насмешливой невозмутимости, постарался быть джентльменом, равнодушно презирающим любую провокацию со стороны ничтожного собеседника.

— Я спокоен. Во всяком случае, достаточно, чтобы ответить на ваши вопросы.

— Вы постоянно работаете по воскресеньям?

— Я работаю двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

— Это над собой, — уточнил Махов. — Но я спросил несколько о другом: воскресенье — это рабочий день в вашем офисе?

— Нет. В субботу и воскресенье я обычно работаю дома. Я стараюсь не перегружать своих соратников и сотрудников.

— Тогда почему сегодня вы оказались здесь?

— Необходимо было срочно провести конфиденциальное совещание руководства партии.

— Чем была вызвана эта срочность?

— Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос. — Поза на софе не давала возможности стать хозяином положения. Марков встал и осведомился: — Вам удобно за моим письменным столом?

— Вполне, — с готовностью откликнулся полковник, старательно не понимая намека. Он подождал, пока Марков устроится на стуле, и продолжил серию вопросов: — Что ж, партийные секреты — святое. Но организационные теперь уже не под тремя крестами. Когда было решено провести совещание именно в воскресенье и именно в это время?

— Это так важно?

— Для нас сейчас важно все.

— Я решил провести совещание в начале недели, а оповестил о сроке всех заинтересованных лиц начальник моей канцелярии в четверг. Да, в четверг.

— Кто, помимо заинтересованных лиц и начальника канцелярии, был в курсе?

— Ну не знаю. Спросите об этом начальника канцелярии.

— Его уже спрашивают. Вы говорили о срочности и конфиденциальности совещания. Кто знал, хотя бы приблизительно, о возможном содержании этого важного разговора?

Вождь начал потихоньку негодовать. Его сложенные в кулачок пальцы костяшками отбили по дереву стола нечто в ритме клича «Спартак — чемпион!». Отбив положенное, кулачок распахнулся и ладонью с окончательным хлопком опустился на столешницу, предвещая серьезный монолог.

— Я, полковник, в недоумении, если не сказать больше. По-моему, вам интереснее заниматься делами нашей партии, нежели прямыми своими обязанностями. Произошло нечто страшное: меня пытались убить. Убить, вы понимаете это?!

Темпераментную речь вождя прервал стук в дверь, которая тотчас открылась без приглашения. На пороге стоял молодой человек в легкомысленном прикиде.

— Что у тебя, Нефедов? — быстро, так, чтобы сразу к делу, спросил Махов.

— Не у меня, у баллистиков. Начерно просчитали. Крыша дома по траектории вроде бы и подходит, но выстрелить с нее чрезвычайно сложно. Они предполагают, что точка — скорее всего, кабина башенного крана на стройке. Полный комфорт и безопасность. Они сейчас там. Вы сами посмотрите, товарищ полковник?

— Да. — Махов поднялся из-за стола. — Ты иди, Игорек, я тебя догоню. — Дождался, пока исчез Нефедов, и обратился к сидевшему Маркову: — Да, вас пытались убить, Игорь Тимофеевич. А вашего охранника Слепцова Алексея убили. Вы хотя бы помните об этом?

Подбросило и Маркова. Смотрели друг другу в глаза.

— Я вам сильно не нравлюсь, полковник, не правда ли?

— Не нравитесь, генерал-лейтенант в отставке.

— И это, как я понимаю, связано с моей работой в КГБ?

— Не с работой, а с демонстративным отказом от работы. Вы со своим коллегой Калугиным отмежевались от своего клана в дни его беды.

— Попрошу не сравнивать меня с Калугиным!

— Вы, конечно, не преступили грань, подобно Калугину. Но я до сих пор не могу понять: хорошо это или плохо.

— Для кого или чего?

— Для страны, для моей страны, Егор Тимофеевич.

Вождь его уже не интересовал. Махов миновал обширный предбанник, где толпились заинтересованные лица, сотрудники и обслуга, и вышел вон. Притихшие было клевреты опять загалдели. Базар прекратил Чернавин:

— Ша, соратники! Сусанна, мы с тобой к Егору.

Марков уже сидел за письменным столом, обхватив голову ладонями. Думал думу. Чернавин тихо подошел, положил руку на плечо страдальца.

— Как ты себя чувствуешь, Егор?

— А? — встрепенулся Марков и с облегчением: — Это ты, Валерий. Все, все в порядке. Меня беспокоит сейчас только одно: почему на ответственных государственных постах оказываются наглые и бессердечные выродки вроде этого полковника?

— Он вас обидел! — вознегодовала Сусанна.

— Разве я тот человек, которого можно безнаказанно обидеть?

Чернавин менее всех из этой троицы был подвержен эмоциям:

— Егор, через пять-десять минут здесь будет пресса во всех ее видах.

— Откуда они узнали? — быстро спросил Марков.

— Утечка информации, — с улыбкой ответил Чернавин и через паузу добавил: — Устроенная твоим покорным слугой.

— Считаешь, следует прямо сейчас?

— Обязательно, Егор. Надо только хорошенько подумать, стоит ли тебе являться пред их светлые очи.

— Ты уже явно подумал. И как считаешь?

— Целехоньким и здоровеньким им показывать тебя не следует.

— Другим быть не могу, — злобно заметил Марков и, вдруг остыв, добавил с ухмылкой: — Если ты меня для пользы дела сейчас не искалечишь.

— Стресс. Тяжелейшее нервное потрясение. А тут еще бесцеремонный и грубый милиционер с бестактными вопросами. Несмотря на все это, ты был готов встретиться с представителями средств массовой информации, но мы, соратники, не позволили тебе подниматься до приезда твоего лечащего врача. Об этом с присущей ей эмоциональностью поведает прессе наша Сусанна. Ты готова, Сусанна?

— Уж я им скажу, я им такое скажу! — темпераментно пообещала она.

— Ну а дальше? — потребовал ответа Марков.

— Потом выступлю я. Кратко изложу, что и как произошло, и отвечу на вопросы. Для начала вполне достаточно. А завтра сделаем официальное заявление. Лады?

— Действуй, — благословил писателя вождь.

…Баллистик ждал их у кабины левого крана. Сказал, погладив скользкую дверцу:

— Вот отсюда и стреляли.

— Уверенность? — начальственно полюбопытствовал Махов.

— Девяностопятипроцентная, — заверил баллистик.

— А пять процентов куда? — заинтересовался Игорь Нефедов.

— Может, уже бесшумный вертолет изобрели, кто его знает. Тогда с него. — Баллистик распахнул дверцу. — Поехали.

Кабина под умелым руководством баллистика заскользила вверх. Открывалась Москва. Баллистик остановил кабину точно на той высоте, с которой стреляла Эва.

— А повыше можно? — робко попросил Махов.

— Можно, но не нужно, — строго заметил баллистик. — Стреляли именно с этой точки. Подгадали, чтобы наша первая проверка по траектории показала на крышу дома. Выигрывали время. Правда, в любом случае его у них было предостаточно.

— Да я не о том, Веня! Я Москву хочу увидеть!

Приказ командира — закон. Кабина добралась до стрелы крана. Город из сказки. Кремль, купола возрожденных храмов, белоснежные на солнце высотки, неширокий поясок бликующей Москвы-реки… И в дымке — бесконечность неохватная великого града.

— В волшебном городе живем, пацаны! — порадовался Махов, а потом как ответственный начальник посуровел: — Возвращаемся на точку.

Баллистик Веня вытащил из своего чемоданчика некое оптическое сооружение. Прицелился и удивился:

— А народу, народу-то!

— Какой еще народ? — себе под нос спросил Махов и, забрав прибор у Вени, приник к прицелу. Шустрый народец с телекамерами, фотоаппаратами, микрофонами сгрудился у крыльца, на котором с достоинством царили писатель Чернавин, белоглазый певец и неистовая Сусанна. Махов оценил представление по достоинству: — Ну, ловкачи, ну, шустряки! По всем каналам отстучать успели!

— Грех такое упустить, — дополнил Нефедов. — Парнишке пуля в голову, а им — реклама.

Перекрестье прицела отыскало лоб выступившей вперед Сусанны.

…Сусанна добралась до кульминации:

— Кто хотел смерти нашего лидера?! Те, кому он не позволял дорваться до пирога бесконтрольной власти, те, которым наша партия — кость в горле. Те, кому мечталось расколоть наше движение, те, кто, видя в нас побеждающего конкурента, всеми правдами и неправдами стремится дискредитировать нашего Егора.

— Вы имеете в виду «Молодую Россию»? — спросил один из корреспондентов.

— Без комментариев, — нашлась Сусанна.

— Дискредитировать — это убить? — поинтересовался другой с микрофоном.

— Дискредитировать — это уничтожить. И неважно как — морально или физически.

— Кого же вы все-таки обвиняете? — вступил третий.

— Я не имею права обвинять в убийстве кого-либо.

— Но ведь Маркова не убили, — это уже насмешливый голос издалека.

Сусанна гневным взором попыталась найти насмешника, но не нашла. Спросила у толпы:

— А вам хотелось, чтобы его убили?

На идиотский вопрос никто не ответил. Писатель Чернавин приобнял даму за плечи и ласково посоветовал:

— Успокойся, Сана. — И обратился к средствам массовой информации: — Мы трое, Сусанна Эрнестовна, наш бард Михаил Рожков и аз грешный, были самыми непосредственными свидетелями этого страшного преступления. Вряд ли стоит говорить о том, какое впечатление создалось от случившегося вот здесь, — Чернавин перстом указал на дорожку, по которой, как заяц, промчался после первого выстрела Марков, — произвело на нас. И мы должны, мы просто обязаны поведать всю правду о свершившемся злодеянии, пока оно не обросло подправленными официальными версиями. Я эту миссию взял на себя только потому, что Миша до сих пор не может прийти в себя от потрясения, а наша подруга слишком эмоциональна. Я не хочу сказать, что я толстокож и не впечатлителен. Просто проклятый писательский рефлекс подсознательно заставлял меня фиксировать все детали происходившего. И я надеюсь, что мой рассказ будет объективен и всеобъемлющ…

…Любимое гнездышко «Молодой России» — квартира генерала Насонова — было населено руководящими птичками новорожденной партии, которые без обычных для телевизионного просмотра комментариев смотрели на экран, где укрупненный до поясного портрета писатель Чернавин продолжал повествовать:

— Нашего Егора спас только его опыт профессионального разведчика.

— Он не разведчик, он — бывший контрразведчик! — перебил писателя какой-то бестактный корреспондентишко.

Чернавин отыскал глазами говорившего и, любезно осклабившись, осведомился:

— Тогда опыт контрразведчика. Вас это устроит? — И под одобрительный шумок (смеяться пока стеснялись) продолжил: — Когда раздался первый выстрел, Марков сделал решительный рывок и как бы прикрыл свою голову кейсом…

— Кейсом по фейсу, — не сдержался еще один.

Вот тут-то Чернавин осерчал по-настоящему:

— Я отказываюсь продолжать, если не прекратится этот непристойный балаган!

Все притихли. Наконец нашелся храбрец из матерых:

— Мы приносим извинения за бестактность нашего несдержанного коллеги и убедительно просим продолжить ваш рассказ.

Но сбили с эпического тона. Чернавин откашлялся, виновато улыбнулся, признался:

— Черт, нить потерял… Да, как выразился ваш несдержанный коллега, кейсом по фейсу… Так вот, закрывшись кейсом, Марков до упора склонил голову, и пуля через кейс прошла в миллиметрах от его затылка. Я бы хотел показать вам этот кейс, но он как вещдок теперь для меня недоступен. Егор упал. Охрана и мы окружили его, закрывая от повторных выстрелов. Выстрелов больше не последовало. Вот, пожалуй, и все…

— Вот, пожалуй, и все, — повторил за писателем Насонов и вырубил телевизор.

Василий Корнаков недовольно спросил:

— А дальше что?

— Ты это телешоу в первый раз видишь? — удивился генерал.

— Я весь день в машине по вашему заданию: Москва — Рязань — Москва. Только по радио слышал, — оправдался полковник и задал еще один вопрос: — Они хоть помянули убитого пацана?

— Некогда им было, — ответил Насонов.

— Козлы, — резюмировал Василий.

— Бог им судья, — брезгливо заметил генерал. — Ну а теперь о королях и капусте. Слава, к тебе вопрос как к спецу: что ты увидел на этой картинке?

Начальник службы безопасности Вячеслав Григорьевич Веремеев для порядка вздохнул и, глядя только на Насонова, отчитался:

— Для того чтобы сделать какие-нибудь выводы, не хватает материала. Главная загадка — первый выстрел, произведенный в охранника, — пока не разрешима.

— Почему? — Это уже вмешался нетерпеливый Степан Евсеев.

— Военным незачем объяснять, что такое перекрытие траектории. Если охранник закрывал от снайпера основной объект, то выстрел в него произведен по необходимости.

— А если не закрывал? — вновь атаковал Степан.

— Для начала надо все-таки знать, закрывал или не закрывал. Я не мастер догадок и не любитель версий на песке.

— Позиция профессионала, — похвалил его Степан. — Но вся эта мистерия-буфф слегка попахивает липовым цветением. Не находите, братцы?

— Убийство человека — не липа, — напомнил Василий.

— Липа, — упрямо повторил Степан. — Грязная, мерзкая, бесчеловечная, но — липа!

— Кому же понадобилась эта мерзкая липа? — спросил у себя и у всех Иван Еордеев.

— Обычно вы правильнее ставите вопросы, Иван, — монотонно произнес Василий.

— Не понял. Откуда вам знать, как я обычно ставлю вопросы?

— Я узнал ваш голос. Как там его ни искажали, но ваш голос — это голос того, кто вел со мной беседу в бесконтактном тет-а-тете. Я не ошибаюсь?

— Черт бы вас побрал, Вольф Мессинг в погонах! — заклеймил Иван сообразительного полковника. — А мне казалось, что вам никогда не догадаться. Нам ужасно повезло, Василий, что вы с нами.

— Малютка горой стоит за ясность, — непонятно выразился Корнаков.

— Какой еще малютка?

— Это присловье из одного старого фильма. Но сейчас Малютка — это я, потому что хочу одного: полной ясности и откровенности в наших отношениях.

— Характерец, — понял Иван.

— Он у нас такой, — с гордостью подтвердил Насонов и спохватился: — Так в чем же, по-твоему, методологическая ошибка в Ванькином вопросе?

— В его несвоевременности. Нам все равно не удастся сейчас докопаться до того, кому это понадобилось. Сегодня мы должны понять, для чего это понадобилось. Если поймем, тогда и появится возможность вычислить — кому.

— Однако в вашей галиматье есть идея! — вольно процитировал доктора Вернера Степан.

Василий улыбнулся и вспомнил печоринское слово:

— Две!

— А какая вторая?

— Отгадайте вы, отгадывающий все на свете!

— Вы еще долго будете цитировать «Героя нашего времени»? — поинтересовался Гордеев.

Василий смущенно отбрехнулся:

— Не я первый начал.

— Вы — как малолетки после драки, — ворчливо заметил генерал. — Это он первый начал! Нет, это он первый! Все, кроме меня, читали Лермонтова. Порезвились — и будя. Вопрос поставлен: для чего? У кого соображения ума?

— Да чего тут гадать? — удивился Веремеев. — Подлый рекламный трюк. Марковский пиар!

— Сомнительно, — не согласился Василий. — Все как в дурацком стишке: «Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой, ой, ой, умирает зайчик мой. Принесли его домой, оказался он живой…»

Не сдержался Степан и завершил:

— «Положили на кровать, стали в жопу целовать».

— Как раз в жопу целовать не за что, — серьезно возразил Василий. — Это зайчику хорошо — живой, и никаких проблем. А публичному политику, оказавшемуся живым, когда он по всему должен быть мертвым, не поздоровится. Во всяком случае, его не целовать будут, а весьма ощутимо кусать за вышеупомянутую часть тела. Песнь о его кагэбистской суперловкости, спетая писателем по горячке, вызовет не только сомнения, но, что значительно опаснее для патриотов, откровенные насмешки. После афоризма мента «Какой он патриот, если он пидар!» этот казус ваньки-встаньки…

— Ванька-встанька — это я, — на лету схватив мысль, перебил Гордеев, но и его тотчас перебили. Не согласен был Степан:

— Ты не ванька-встанька, ты — Иван. Так, кажется, обозначают законники-уголовники своего теневого главаря, мозговой центр.

— Вот уже и в уголовники зачислили, — не обиделся Иван. — Мысль ваша, Василий, ясна и не требует дальнейших доказательств. Я согласен с вами. Патриотам и их лидеру акция эта невыгодна со всех точек зрения. Давайте думать дальше.

Сразу же думать дальше начал Евсеев:

— На хрена попу гармонь, когда есть кадило? Мы понимаем, что попу Маркову она ни к чему. А нам нужен этот музыкальный инструмент. Патриоты — наш основной конкурент на выборах, и, следовательно, любой их прокол — наш выигрыш. Значит, этот фарс с убийством понарошку выгоден «Молодой России». А значит… Это зловещее многоточие — намек на некую нашу причастность к этой грязной махинации. И мы в положении того человека, о котором говорят: не то он украл, не то у него украли, но, в общем, с ним нечисто. Короче, все это было затеяно для того, чтобы дискредитировать и патриотов, и нас. И окончательный вывод: правящая партия отодвигает две набирающие силы новые партии на задворки выборной борьбы.

— Для чего? — упрямо повторил свой вопрос Василий. — Уж им-то на этапе парламентских выборов ни мы, ни патриоты — не конкуренты.

— А если это задел на будущее, на перспективу? — не согласился Гордеев. — Мы, да и патриоты тоже, на стадии становления. Ни у нас, ни у них еще не организованы до конца составляющие для официальной регистрации партий.

— Ваня, не прибедняйся, — вступил в беседу генерал. — Через десять дней, в крайнем случае через две недели, у нас будут пятьдесят отделений в регионах и необходимое количество членов партии. Твои ребятишки поработали на славу.

— Наши, Алексей, наши, — поправил его Гордеев. — Но все-таки могло ли случиться так, что был задействован, хотя бы косвенно, государственный механизм?

— Нет, — твердо сказал Насонов.

— Нет, — согласился с ним Корнаков. — Однако если вдуматься, то это удар не только по «Патриоту» и «Молодой России», а и по правоохранительным структурам. Пованивает пресловутым гексогеном.

— Что ж, пока мы поняли всего лишь одно: ни государству, ни патриотам, ни нам подобная акция была не нужна. И все же она состоялась.

— Для чего? — с тупым постоянством повторил Василий.

— Не знаю, Василий, и никто не знает. Может быть, что-нибудь и выплывет со временем. Но у нас текущие дела… — Гордеев строго на всех посмотрел. — Завтра обязательно последует заявление патриотов. Давайте посоветуемся, что для нас предпочтительнее: ответ на него или одновременный демарш?