О эта тяжкая доля супермена! Ничто и никто не может сломить волю настоящего мужчины в его стремлении к полнокровной жизни, к подвигу, если хотите. Никто и ничто не остановит мужественного человека.

Столь претерпевший утром Егор Тимофеевич Марков не позволил себе вечером расслабиться и нарушить железный распорядок. Ровно в двадцать четыре ноль-ноль он мелкой рысью по переулку спустился к набережной и затрусил вдоль парапета. Правда, сегодня уже не двое, а четверо контролировали его оздоровительный бег, пара впереди и пара сзади. Как всегда, миновали дом Перцева, храм Христа Спасителя, приблизились к Большому Каменному мосту…

…Юрий Егорович тоже не изменял своим привычкам и был в этом тверд до педантичности. Два охранника — и точка. Вчера, сегодня, завтра. Высотка в Котельниках, военное училище, гостиница «Россия» — и вот он, Большой Каменный.

Как всегда, встретились на том же месте неподалеку от моста. Никто никого не ждал, добежали до положенного места одновременно. Помолчали самую малость, чтобы унять одышку.

— Да, ничего не поделаешь, возраст, — признался Юрий Егорович. — С каждым днем все труднее и труднее бежать.

— Если бы только бег… — многозначительно заметил Егор Тимофеевич.

— Политикам, дорогой мой, не дают бесплатного молока за вредность производства. Любишь кататься — люби и саночки возить.

— Вы вызвали меня только для того, чтобы ознакомить с этим перлом народной мудрости? — После нынешних потрясений Марков был резок.

Юрий Егорович оставался невозмутим.

— И для этого тоже. Но в основном для того, чтобы остановить вас и не допустить в дальнейшем еще какой-нибудь благоглупости.

— Еще… — Марков обиженно усмехнулся. — Следовательно, по крайней мере, одна уже совершена. Не подскажете какая?

— Хотел сказать: с удовольствием. Но нет, без всякого удовольствия. Благоглупость — это то, что сегодня весь день мелькало на телевизионном экране. Дамочка ваша невыносима. А писатель просто вас угробил.

— Каким же это образом?

— Он, в своей тетеревиной способности слышать только себя и не чувствовать аудиторию, ляпнул насчет вашего кагэбистского опыта, а значит, прошлого. Вы представляете, какая ироничная свистопляска будет завтра в газетах по этому поводу?

— Собаки лают, а караван идет.

— Вот и вы снизошли до народной мудрости. Но прислушайтесь и к моему совету: необходимо ваш проигрыш превратить в выигрыш.

— Не могу понять: в чем мой проигрыш?

— В том, что в вас стреляли, а вы живы, — безжалостно ответил Юрий Егорович.

— А я-то думал, что это мой выигрыш.

— Напрасно.

— Ладно, проехали. Я жду конкретизации вашего совета.

— Атака. Атака на «Молодую Россию». Но не дамская истерика, а мощный удар с позиций превосходства. Прикормленные журналисты имеются?

— Как же без них.

— Прикупите еще. С пяток скандально знаменитых. Цель — исподволь создать некий образ младороссов как организации, мало-помалу скатывающейся к криминалу. Два опорных факта: попытка тайными интригами расколоть движение «Патриот» и неудачное покушение на вас. Метод: презрительная ирония — даже и этого достойно осуществить не можете, портачи и бездари! Обязательное условие: никаких имен, никаких конкретных адресатов. Наша сообразительная общественность и так все поймет как надо, а вам на этом этапе скандал не нужен.

— На все на это необходимы средства, и немалые. Совет хорош, но трудновыполним, дорогой Юрий Егорович.

— На то я и дорогой, чтобы профинансировать эту кампанию.

— Мерси. Но меня несколько удивляет то, что вы даже не упомянули по-настоящему о том, что сегодня произошло со мной. Неужели вас не интересует, кто организовал террористический акт и кто стоит за организаторами?

— Нет, не интересует. Пока. Пока нет исходных данных, которых, по моим сведениям, нет и у официального следствия.

— За свою жизнь не опасаетесь?

— Не опасаюсь. Я не занимаюсь политикой.

— А чем мы, прости господи, занимались с вами сейчас?

Слишком, слишком проявлял самостоятельность лидер движения «Патриот» Егор (Игорь) Тимофеевич Марков. Пора унять паренька.

— Ну раз вы так считаете… Тогда еще один совет, также сугубо политический. Постарайтесь как можно быстрее заменить свою публичную соратницу. Вместо вашей упертой идиотки подыщите интеллигентную молодку с хорошими грудками и застенчивой улыбкой, на которую вам следует смотреть с нескрываемой нежностью.

— Это зачем же?

— Чтобы народные массы как можно скорее забыли звонкую фразу: «Какой ты патриот, если ты пидар».

Не дожидаясь ответа и не попрощавшись, Юрий Егорович развернулся и побежал неспешно. Затрусил.

…Сквозь барашки на небе кусками обнаруживалось нестерпимо яркое солнце. Ксения, распахнув дверь террасы, смотрела на начинавшийся день. Розовые шеренги до калитки, сверкающие каплями полива (старики уже расстарались), березки у ворот, аккуратно выкрашенная мирная скамейка под тентом, чуть покачивающийся под малым ветерком старомодный гамак меж двух сосен. Мир сему дому. Ксения ступила на дорожку и, пятясь задом к выходу, крикнула тем, кто в дому:

— Я поехала!

Из сараюшки-гаража тотчас возник грозный Смирнов в заношенных тренировочных портках, облезлой футболке и босиком.

— Когда вернешься?

— Не знаю. У абитуры последний тур. Мне сегодня с бумажками возиться до упора.

— Ты аспирантка и должна диссертацию писать, а не справки, — ворчливо заметил Смирнов. — А чем преподаватели-то занимаются?

— Преподаванием, — исчерпывающе ответила Ксения. За воротами раздраженно дуднул автомобиль. — О, мои чичисбеи уже на вахте!

Вдвоем они подошли к калитке. Посреди желто-зеленой проезжей части дачного проулка стояла черная «Волга». Вольно облокотясь на нее, томились в ожидании двое крепеньких мужичков.

— Здорово, бойцы! — лихо рявкнул отставной полковник.

— Здравствуйте, Александр Иванович! Здравствуйте, Александр Иванович! — вразнобой откликнулись бойцы.

Ксения поцеловала Смирнова в щеку.

— И, как говорится, не кашляйте, дедуля!

— Я тебе дам «дедуля»! — картинно осерчал Смирнов.

— Жорке можно, а мне нельзя, да? — пожаловалась на свою несчастную жизнь Ксения.

— Что позволено Юпитеру, не позволено быку, — наставительно сказал дедуля.

— Во-первых, Жорка далеко не Юпитер, а во-вторых, я уж никак не бык!

— Ты — телка, — ласково определил Смирнов, за что был награжден вторым поцелуем. Троица, звонко хлопая дверцами, устроилась в «Волге», которая тотчас тронулась, покачиваясь на горбах грунтового пути. Старый сыскарь смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за поворотом.

Но не могли оставить его в покое дамы. В дверях объявилась Лидия Сергеевна, напомнила:

— Все будут здесь через полчаса. Иди переоденься.

— А что, если я их в таком виде встречу? Во удивятся мои приятельки!

— Они не удивятся, они посмеются.

— Может, вы и правы, ваша светлость.

— По титульному ранжиру я всего лишь сиятельство. Никак не запомнишь, дурачок.

…Выехав на трассу, Гудков, сидевший за рулем, поинтересовался:

— Сегодня куда, Ксюха?

— Туда, куда и вчера, — ответила сидевшая рядом с ним Ксения.

— Вчера Хатулев дежурил, не я.

— Тогда туда, куда и позавчера.

— В здание опять нас не пустишь?

— Ребятки, ну поймите: я в своем институте с двумя телохранителями! Это же смешно!

— Значит, опять на ногах входы-выходы контролировать. Одна радость, что их всего два, как раз на нас с Пашей.

— Не обижайся, Стасик, а? — взмолилась Ксения.

— Обижайся, не обижайся. Работа есть работа.

— Часочка через два я вам пивка вынесу, — заискивающе пообещала Ксения.

— Пашке. Я за рулем, — грустно уточнил Гудков.

…По институтскому коридору короткими перебежками туда-сюда метался приличный господин лет сорока в пышной бороде и усах, истерически крича:

— Поможет кто-нибудь?! Девочка может умереть! Помогите!

Помогать надо было девице с закатившимися под лоб глазами, мешком сидевшей на полу у стены. Слава богу, уже спешила на место невозмутимая дама из учебной части. Подойдя, сухо осведомилась:

— Что у вас, гражданин?

— У меня дочь при смерти! — проорал гражданин. — Где ваш чертов медпункт?

— Медпункт в настоящее время не работает. У персонала летний отпуск. — Дама наконец заметила прислоненную к стене девицу. — Чем еще вам помочь?

— У нее сердце слабенькое. Может быть, в медпункте остались какие-нибудь сердечные препараты? Умоляю, откройте его! Я знаю, что надо, я сам поищу!

— Спускайтесь на второй этаж. Я пришлю коменданта с ключами.

Комендантша, гремя связкой, долго не попадала ключом в скважину. Открыла все-таки. Папа внес в узкую комнату дочку на руках и осторожно устроил ее на топчане. Кинулся к стеклянному шкафу, отыскал на полке трубочку с валидолом, попросил:

— Открой, открой ротик, дочура, — и в вяло раскрытый рот пристроил под язык таблетку. Спросил у комендантши: — Телефон работает?

— Через восьмерку, — подсказала она.

Папа лихорадочно набрал положенные две цифры и, подождав, закричал в трубку:

— «Скорая»?! Срочно, срочно! В университет искусств! У девочки тяжелейший сердечный приступ!

Машина «скорой помощи» чуть опередила черную «Волгу», на которой подъехала к институту аспирантка Ксения Логунова. Из «скорой» выскочили два санитара с носилками и ринулись на вход. Врач с тремя кофрами замешкался — никак не мог ухватить двумя руками три предмета. Беспомощно огляделся, заметил подошедшую Ксению и взмолился:

— Девушка, будьте добры, помогите!

Ксения подхватила третий чемодан и уже на ходу тревожно поинтересовалась:

— Что случилось?

— Черт бы побрал эти вступительные! Каждый день три-четыре случая с абитуриентами, — раздраженно заметил врач. — У какой-то девушки плохо с сердцем.

Ксения и врач исчезли с горизонта. Гудков сказал напарнику:

— Я здесь, а ты иди задок прикрывай.

— Тебе хорошо, на мягком сидя, — проворчал напарник Паша.

— Все по справедливости, Пашок. Позавчера я черный ход караулил, теперь твоя очередь. Ничего, там скамейка есть.

Саженные санитары с носилками ждали у дверей медпункта и, как только появились врач и Ксения, вслед за ними проследовали к больной.

— Вы отец? — спросил врач у трепещущего господина. Тот поспешно кивнул. Врач, подойдя к девице, заглянул в мутные глаза, нащупал пульс, считая, огляделся, увидел бдительную комендантшу и распорядился: — Посторонних прошу покинуть помещение. — Комендантша и вслед за ней Ксения двинулись к дверям. — Нет, нет, девушка, вы не уходите. Вы мне поможете, — это Ксении.

Комендантша протянула Ксении связку ключей и сказала:

— Я пойду, Ксюха, дел по горло. А ты, когда увезут, закроешь все и сдашь ключи на вахту. Лады?

— Лады, лады, тетя Шура, — заверила Ксения.

Тетя Шура удалилась. Врач требовательно позвал Ксению:

— Девушка, можно вас на минутку?

Стоявшая у дверей Ксения подошла к топчану.

— Что надо делать?

— Будете держать ее ноги. Да обеими руками и покрепче! Ключи-то отдайте санитару!

Крепко держа обеими руками ноги беспамятной девицы, Ксения спросила:

— Что с ней?

— С ней-то все в порядке, — спокойно заверил бородатый папа. И тут же щелкнул дверной замок. Ксения резко обернулась, но было поздно: один из санитаров цепко ухватил ее сзади левой рукой, а правой прижал к ее лицу некую влажную тряпочку. Он, к своему несчастью, не был осведомлен о кое-какой выучке аспирантки, за что и получил мгновенно пяткой по причинному месту, а локтем поддых. Но был крепок: взвыл и все же не отпустил девушку. А девушка, еще раз дернувшись, мягко поплыла. Санитар уронил ее на пол и согнулся в три погибели, хрипло жалуясь:

— Вот ведь сука! Прямо по яйцам!

Абитуриентка-сердечница бодро соскочила с топчана, на который врач и неповрежденный санитар уложили Ксению.

— Раздевайся, — приказал абитуриентке папа. Та без стеснения стянула через голову скромное платьице-одеяние прилежной ученицы и, оставшись в еле заметных трусиках и лифчике-ленточке, извлекла из одного из медицинских кофров яркие задорные порточки и маечку. Сбросила с головы темно-каштановый паричок, стремительно переоделась и оказалась суперпродвинутой герлухой с оранжевой прической. — И помоги мадемуазель переодеть.

Стянули с податливой Ксении джинсы и кофточку. Санитары приподняли ее, а шустрая дочка натянула скромное платье и приспособила на Ксениной голове темно-каштановый паричок.

— А теперь аккуратненько выметайся, — распорядился заботливый отец.

Оранжевая герлуха выпорхнула из института в толпу гомонящих абитуриентов. Огляделась, закинула ремень сумочки на плечо и, сверкая камушком на колечке, прицепленном к пупку, неспешно зашагала к ближайшей станции метро: Гудков из «Волги» с интересом проводил взглядом ладный, выразительный задок.

Наиболее сердобольные кандидаты в студенты придерживали дверь, пока санитары выносили носилки с неподвижным женским телом. Гудков подошел к задней дверце санитарной машины, чтобы лучше разглядеть потерпевшую, которую на носилках уже задвигали в кузов. Худенькая, руки вытянутые на простыне, темные волосы на плоской подушке. А лица не видно: закрыто маской кислородного прибора.

— Что, очень худо? — участливо спросил Гудков у медперсонала.

Но медикам было не до него: озабочены служебными обязанностями. Скорбно ответил бородатый отец, уже втискивавшийся на сиденье рядом с дочерью:

— Хуже некуда!

Хлопнули дверцы, водила бесцеремонно вывел свой медицинский кар на встречную полосу и, включив сирену, с ходу дал четвертую скорость. Гудков задумчиво устраивался за рулем «Волги». Что-то было не в порядке, что-то беспокойно томило его. И вдруг понял: колечко на безымянном пальце левой руки несчастной сердечницы было родное. Он оскалился, взревел, не расцепляя зубов, и ударил кулаком по баранке. Вой «скорой помощи» был уже еле слышен, как комариный писк вдалеке.

Черная «Волга» мчалась, нарушая все, что только возможно нарушать, — догнать, догнать эту проклятую санитарку. Гудков включил было свою сирену, но тут же выключил: так нельзя услышать сирену «скорой помощи». Вырвался наконец на магистраль. Напропалую обгоняя всех и вся, лихорадочно искал глазами белый микроавтобус с красной полосой. Звук сирены исчез: видимо, выключили ее, паразиты. Господи, развилка. Перекресток, съезды, въезды, развороты на эстакаду и с нее. Гудковская «Волга» бессмысленно металась.

Он прибился к обочине, выключил мотор, бессильно свел руки на баранке и уронил лицо на руки. Сказал сам себе про себя:

— Козел.

…Сидели, как всегда, на террасе, устроившись в плетеных ивовых креслицах и на диванчике. Смирнов, восседая в качалке, поохал и ворчливо резюмировал:

— Это мочало мы, мои дорогие ученые друзья, уже жевали неоднократно. Патриоты и младороссы, младороссы и патриоты. Да, одна из двух этих партий кормится из Ксениной кормушки. Ну и что? Которая из двух?

— Мы как раз и подходим к этому, рассматривая со всем вниманием задачи, политические платформы, экономические и социальные программы каждой из них, — обиженно возразил Спиридонов. — И выясняем, каким явным и тайным силам в стране на руку локальная победа одной из этих партий.

— Старичок Санятка прав, папа Алик, — беспечно заявил Кузьминский. — Платформы, программы, задачи — пока лишь ни к чему не обязывающая афишка. Мне вот симпатичны младороссы, я готов подписаться под каждым пунктом их идеологической программы. Но ведь это ничего не значит, мало ли мы слыхали высоких и правильных слов. А когда доходило до дела, правильные и высокие слова куда-то улетучивались, и мы становились свидетелями грязной борьбы за власть и деление должностного пирога. В нынешние времена неважно, кто они — правые, левые, либералы, консерваторы. Важно, чтобы для кого-то они были бы ручными.

— Судя по тому, как стремительно развернулись и патриоты, и любимые писателем младороссы в организации своих региональных структур, и те и другие сейчас имеют средства, и немалые, — вступил в разговор Казарян.

— Ты не совсем прав, Рома, — не согласился с ним Спиридонов. — У патриотов уже давно существует отлаженная сеть партийных ячеек по всей стране, а младороссы, используя свои крепкие научно-университетские связи, способны в самые короткие сроки и при минимуме затрат создать свою не менее, если не более, эффективную партийную машину.

— Теперь мочало жуем с другого конца, — решил Смирнов и, оглядев всех чистым наивным взором, как бы виновато спохватился: — Да, я забыл вам сказать, что вчера Марков, мужественно оправившись от шока, поздним вечерком, во время оздоровительного бега трусцой тайно встретился со старым нашим клиентом Юрием Егоровичем.

— По-моему, ты — подлец, Саня! — темпераментно высказался русский режиссер армянского разлива. — Переливаем тут из пустого в порожнее, а, оказывается, можно давно заняться серьезным делом. Я бы уже рвал на пух и перья этого вонючего банкира так, что он бы запел на все голоса. С годами ты дуреешь, все больше походя на известного древнеримского горе-полководца Фабия Кунктатора.

— Как приятно общаться с достойным сыном знаменитого отца, знатока и исследователя античности! — восхитился Кузьминский и невинно добавил: — Но, насколько мне помнится, этот самый Кунктатор в конце концов выиграл войну.

— У него было время, — огрызнулся Казарян. — Он был молодой. А мы — старые, и времени у нас нет.

— Времени у нас действительно нет, — на этот раз согласился с горячим другом Смирнов, мерно раскачиваясь в кресле. — И тратить его на то, чтобы безрезультатно трепать твоего вечного контрагента Юрия Егоровича, не стоит. Может, тебе это и доставит некоторое моральное удовлетворение, но для пользы дела — ноль. Ну встречался он с Марковым, ну и что? Может, они сотоварищи по ночным забегам? Может, они друзья детства? Может, они в теплой голубой компании паровозик составляют? Видишь, сколько у него ответов на первый и основной вопрос, который ты ему можешь пока задать?

— Тогда на кой хрен мы здесь собрались? — спросил Кузьминский.

— Потому что Лидия и я в некоторой растерянности от бесперспективности наших действий. Интуитивно мы все ощущаем, что назревает какая-то грандиозная злодейская акция, могущая на многое повлиять, даже, извините меня, на судьбу страны. А мы все, здесь собравшиеся, не можем хотя бы приблизительно уловить их намерения, понять основной замысел грядущего беспредела в государственном масштабе.

— Беспредел в государственном масштабе, — повторил за ним Спиридонов. — Не преувеличиваешь?

— Не преувеличиваю, Алик. Они безжалостно уничтожают своих уголовных наемников, начисто, отрубая свой криминальный хвост для того, чтобы предстать на поле честной политической борьбы в белых одеждах. Сейчас с этой зачисткой они в основном закончили. И сразу же прозвучал выстрел в Маркова. Что бы это значило?

— Ты хочешь знать, кто организовал этот выстрел? — спросил Казарян.

Впервые в разговор вступила Лидия Сергеевна:

— Конечно, было бы интересно знать, кто это сделал. Но, во-первых, в обозримом будущем это невозможно, а во-вторых, это чисто технический элемент общей операции. Куда важнее понять, для чего произведен выстрел, который не убил. Пока мы занимались рутиной, сыщицкой маетой, которая со временем, я уверена, даст результаты хотя бы потому, что этим занимается Жора. Но мы можем опоздать. Нужен, очень нужен качественно новый рывок, чтобы определить цель их основного и окончательного удара.

— Для чего произведен выстрел в Маркова, братцы? — повторил ее вопрос Смирнов.

— Может, поставим вопрос несколько по-другому: для чего не застрелили Маркова? — заговорил Спиридонов. — Кого дискредитирует этот выстрел? Патриотов или младороссов?

— Этот выстрел нужен и тем и другим, как зайцу триппер, — начал Кузьминский, но был перебит Казаряном:

— Считаешь, есть некая третья сила?

— Не считаю. А считаю, что это сделано не для младороссов или патриотов, а для нас. Для того чтобы четверо старых пердунов и симпатичная дама сидели вот этаким уютным кружочком и в полном непонимании беспомощно разводили руками. То есть чтобы ни хрена не делали, потому что не знали, что делать.

— Опять твоя теория про то, что нас посылают в разные стороны по присказке: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что? — вспомнил Смирнов.

— Именно так, и действуют они нагло, с опережением и без проколов.

— Есть, есть у них проколы, Витя! — Старичок Смирнов вошел в азарт. — Неудачная попытка уничтожить Жору, а заодно и меня — раз. Колобок, прошедший через сырцовские руки, — два. Педерастический голубой путь — три. Подстава Хунхуза — четыре. Они рубят канаты, и рубят основательно, но остаются ниточки, незаметные на первый взгляд. Но не на второй, особенно если это Жоркин взгляд…

— Жорка-то подъедет? — осведомился Кузьминский.

— Зачем он тебе? — спросил Смирнов.

— А с кем водки выпить?

— Со мной, — успокоил его Смирнов.

— Саша… — мелодичным голосом предупредила мужа Лидия Сергеевна.

…Сырцов с плохо скрываемой завистью оглядел суперсовременный кабинет, хозяин которого, пятидесятилетний и, на взгляд, совсем-совсем неглупый бугай, жизнерадостно поднялся, чтобы с энтузиазмом приветствовать незваного, но, безусловно, желанного гостя.

Без слов обнялись посреди кабинета, и только после этого Сырцов позволил себе пошутить:

— Красиво укоренился, Тарас.

— В соответствии со своей фамилией, Жора. Я ведь Корень, если не забыл.

— О том и говорю. — Сырцов еще раз осмотрелся. — Все это для того, чтобы производить впечатление на затаренных мажоров или для серьезного дела?

— Наши клиенты, Жора, не нувориши с пальцами веером, наши клиенты — солидные банки, рентабельные предприятия, которым мы помогаем существовать без ненужных мелких забот.

— Выходит, ты — прислужник капитала.

— А почему мы стоим? — вдруг удивился хозяин. — Давай-ка устраивайся. — Он жестом пригласил в уютное кресло у журнального столика и в парном устроился сам. — Сейчас Ляля нам кофейку принесет.

Каким образом он сообщил Ляле о желательном кофейке — неизвестно, но не успели они как следует устроиться за столиком, как явилось миловидное улыбающееся создание с подносом. Поставила поднос на столик, мигом разобралась с кофейником, чашками и сахарницей и осведомилась, предлагая:

— Тарас Григорьевич, может, что-нибудь сопутствующее?

— Жора? — попросил совета Тарас.

— С удовольствием, да из таких ручек… Но не могу. За рулем и на работе.

Ляля еще раз улыбнулась и ушла. Тарас поболтал ложечкой в чашечке и, глядя на свое отражение в стеклянной столешнице, мягко сказал:

— Я — не прислужник капитала, Жора. Я — верный слуга порядка. Пятнадцать лет добросовестно протопал по земле, двенадцать лет беспорочно оттрубил на оперативной работе в управлении ЦАО…

— Тарас, я не хотел тебя обидеть, ей-богу! — искренне покаялся Сырцов. — Пошутил с переляку, а шутка получилась дурацкая…

— Я не обиделся, потому что эту шутку в полном праве переадресовать тебе. Но скажи, ты только из-за бабок занимаешься частным сыском?

— Нет, — твердо ответил Сырцов.

— А ради чего?

Сырцов глотнул хорошего кофе, поставил чашечку на блюдце.

— Чуть было не сказал: во имя справедливости, но вспомнил, что Дед называет чувство справедливости рабским чувством. Руководствуясь этим чувством, нам с тобой незамедлительно следует все отобрать у наших богатых клиентов и раздать бедным. Станет ли от этого лучше бедным? Сомневаюсь. Незаработанные деньги растлевают человека, делают его паразитом, постоянно ждущим новых подачек. И по какому праву каждый может считать богатства России своими? Он что, открыл ее недра? Завоевал необозримые лесные пространства? Пройдя сквозь невиданные трудности и препятствия, вышел к Тихому океану? Все это сделали неутомимые и предприимчивые наши предки, число которых — единицы. Вот они и есть настоящие хозяева страны. Они, уходя в мир иной, надеялись на то, что следующие поколения будут преумножать богатства России, а не делить добытое ими. И я, сыскарь Сырцов, по мере своих сил буду охранять и защищать правопорядок, который должен выполнять заветы великих россиян. — Замолчал, еще разок звякнул чашечкой. — Извини за громкие слова. Сорвалось.

— Ты в ярости, Жора, — догадался Корень. — В незнакомом лесочке заблудился самую малость, да?

— Не заблудился. Просто верную тропку к одному гаду не найду.

Легко операм общаться меж собой.

— Один гад из моих знакомцев, да?

— Твой напарник по ЦАО.

— Рябухин?

— А другого говна в ЦАО не было?

— Было, и предостаточно. Но не до такой степени.

— Ты точно угадал. Андрей Альбертович Рябухин. Я года полтора тому назад его прихватил было, но он вывернулся из-за недостаточности улик. Клялся и божился, что уедет в Тамбов к родичам навсегда, однако, по-моему, не уехал и теперь замешан в страшном и грязном деле.

— Имеешь против него что-нибудь увесистое?

— В том-то и дело, что ничего, кроме предположений и версий.

— С этим ты его за жабры не ухватишь.

— Ухвачу, Тарас, ухвачу! И расколю до жопы. Главное — найти его. Что-нибудь подскажешь?

— Подсказать-то подскажу. Только тебе одному не управиться. Сеть нужна.

— Где я сеть возьму?

— У меня. Человек десять-двенадцать могу предоставить.

— Пареньки-то с опытом?

— Все с земли, Жора.

— Сколько это будет стоить?

— Договоримся по исполнении. Теперь исходные о деле, в котором Рябухин замешан.

— Говорить об этом не имею права. Придется вам действовать втемную. Ваша задача — отыскать его и передать мне.

— Политика? — вдруг спросил Корень.

— Лучше не догадывайся, — посоветовал Сырцов.

— Но гарантируешь, что я не влезу в дерьмо?

— Гарантирую. Честным своим словом, — серьезно заверил Сырцов.

Мелодично и ласково запел сырцовский мобильник. Сырцов извинительно глянул на хозяина, который, кивнув, милостиво разрешил:

— Да говори, говори, что там!

— Слушаю, — строго сказал трубке Сырцов и замолк надолго. И вдруг закричал визгливо: — Да что там твои засранцы делали, Леонид?! — И снова замолк. — У тебя же весь МУР под рукой, делай же что-нибудь! — Опять пауза. — Понимаю. Это наш общий грех, нам двоим и каяться… Через пятнадцать минут у Рижского.

В начале телефонного разговора он вскочил, а теперь снова сел. Сложил мобилу, засунул в карман, решительно допил остатки кофе.

— Беда? — участливо спросил Корень.

— Беда, — подтвердил Сырцов, опять встал и сообщил: — Я пойду.

— Наша предварительная договоренность остается в силе?

Ощерившийся Сырцов злобно глянул на него и, задыхаясь, потребовал:

— Найди, найди мне его, Тарас! Он нужен мне как можно быстрее!

— Найду, Жора. Но все-таки скажи, что случилось.

— Девушку похитили.

— Ксению Логунову? Вашу Ксюшку, да?

— А кого же еще?!

…Привилегированная ментовская тачка стояла там, где автомобилям стоять нельзя. Но на то она и привилегированная. Махов узнал сырцовский джип на расстоянии и взмахом руки призвал к себе. Джип тоже нарушил все правила дорожного движения.

— Поедешь вслед за нами. Если что срочное по радиосвязи, оповестишь сигналом, — приказал своему водителю полковник и влез в джип Сырцова.

Миновали Крестовский мост и влились в суетливую Ярославку. Молчали, глядя на зады шедших перед ними автомашин. Первым не выдержал Махов.

— Подробностей — не надо?

— Нет, — ответил Сырцов небрежно и, противореча себе, спросил: — Кто был за старшего?

— Капитан Гудков.

— Вроде бы не дурак и не лентяй.

— Да не виноват Гудков, не виноват! — прокричал Махов.

— Но кто-то виноват.

— Мы все, Жора, мы все! Самодовольные действия по наработанным схемам — вот общая вина. А тут спланировал операцию изощренный.

— Что предпринял?

— А что может предпринять ментура? Операция «Перехват», мать ее… которая, скорее всего, не даст никакого результата при таком раскладе. Рутина, будь она неладна!

— Сам-то ничего не надумал?

— Понимаю, Жорка, что все завязано, перевязано и теперь нам навязано, чтобы мы корячились в смятении. Но как все развязать…

— Хоть теперь-то ты уяснил, что это не уголовные игры?

— Отстань, и без тебя тошно. — Махов ни с того ни с сего включил радио и попал на манерную деву, которая пела нечто игривое про мужичка, к которому она обращалась с такими загадочными словами:

Слегка ошарашенный, Сырцов процедил:

— Какие еще трещинки? Это у бабы трещинка, а не у мужика!

— И у нас с тобой тоже трещинка, — отмахнулся мент. — Трещим по швам, Жора. Как я в глаза Лидии Сергеевне посмотрю, что Смирнову скажу?

— Скажешь то, что мне сказал. Только без мата и истерики.

— Они очень старые, Жора.

— Они железные, Леня. Мы послабее будем.

Диджей пулеметно пробормотал неразборчивое, и манерную деву сменил мальчик, запевший свежим голоском про другого мальчика:

— Да выключи ты его! — раздраженно потребовал Махов, забыв, что это он врубил радио.

— Нервишки у тебя сейчас никуда. А песня весьма интересная. Мальчик, видите ли, хочет в Тамбов! Хочет, а сам шурует в Москве.

— У меня нервишки, а у тебя сдвиг по фазе. Кто это в Тамбов хочет?

Сладкоголосый продолжал скороговоркой:

— И не полетят ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра… — пообещал Сырцов. — Ты был прав, Леня, все завязано, перевязано и нам навязано.

— Ни черта не понял, но и ты прав, наверное.

«Гранд чероки» пролетел мост над железной дорогой и свернул направо.

— Через десять минут мы у них. Как распределимся? Там сегодня сбор всех частей.

— Александр Иванович и Лидия Сергеевна мои, — решился Махов. — А с остальными ты разберешься.

…На террасе, освещенной закатным солнцем, старческая (за исключением Кузьминского, который держал себя еще за молодого) компания, слегка балуясь легкими (Кузьминский — совсем не легкими) напитками, обстоятельно разговаривали о болезнях.

За разговором не заметили, как в дверях оказались Сырцов с Маховым, которые почти синхронно произнесли зловеще:

— Здравствуйте.

Переждав ответные, вразнобой, приветствия, полковник Махов решительно приступил к нелегким своим обязанностям:

— Лидия Сергеевна, Александр Иванович, я должен сообщить вам нечто важное.

— Только нам? — дрогнувшим голосом спросила Лидия Сергеевна и встала. Поднялся с кресла и Смирнов.

— Пока — да, — подтвердил Махов. Он настойчиво рассматривал дощатый пол.

— Пройдемте в столовую, Леня, — предложила Лидия Сергеевна и повела в дом Махова. За ними поплелся Дед. Со спины — старик стариком.

Сырцов недвижно стоял на пороге террасы. Трое сурово разглядывали его.

— Несчастье, Жора? — осторожно спросил Спиридонов.

— С Ксенией, — за Сырцова ответил догадливый Кузьминский.

— Да, — подтвердил Сырцов.

— Жива? — Это уже Казарян, которого слегка колотило.

— Похитили, — страшась ответить на главный вопрос, сообщил Сырцов.

— Опера! — Казарян сорватся с места, ухватил Сырцова за лацканы пиджака. — Говно из-под желтой курицы, а не опера! Ты-то куда смотрел?!

Нечего было ответить Сырцову. Он и не ответил.

За него заступился Кузьминский:

— Рома, не Жорка ее охранял.

— Какая разница! — заорал Казарян и еще раз тряхнул Сырцова.

— Роман Суренович прав, Витя. Все мы виноваты, — признался Сырцов.

— И мы, — добавил Спиридонов. — Беспечные старые ослы. Подробности знаешь, Жора? — Тот кивнул. — Тогда расскажи, как все это произошло.

Супруги Смирновы-Болошевы, обнявшись, сидели на большом старинном диване. Махов, воткнувшись локтями в обеденный стол и ладонями обхватив голову, был отделен от них обширной столешницей. Смирнов ласково освободился от жениных рук, тяжело встал, прошел к буфету, достал из него графин и гладкий стакан, щедро налил под мениск водочки, настоянной на мандариновых корках, и поставил стакан перед Маховым.

— Выпей, Леня.

Полковник поднял глаза с намереньем мужественно отказаться. Но это значит порушить связь с общей бедой, а потому без слов поднял стакан и в три гулких глотка выпил до дна. Закуску-то Смирнов забыл. Кинулся назад к буфету, но зря суетился: все повидавший полковник нашел выход. Занюхал дозу рукавом пиджака.

Прав был Сырцов. Железные. Лидия Сергеевна легкой ладонью провела по своей безукоризненной прическе, изящно поднялась, обрела привычную дворянскую стать и сказала:

— Надо рассказать нашим друзьям.

— Жорка наверняка уже все изложил, — решил Смирнов.

— Что ж, вернемся на террасу, — предложила Лидия Сергеевна.

— Там солнце, — мучительно морщась, вспомнил Махов.

Она ощутила, как не хочется ему к ненужной беззаботности летнего вечера именно сейчас. Попросила Смирнова:

— Будь добр, Саша, пригласи их всех сюда.

Места и стульев хватило всем. Всемером устроились у круглого стола. Лидия Сергеевна оказалась сильнее всех и первой задала ужасающий вопрос:

— Что будет с нашей Ксенией?

Утешать преступно. Надо говорить то, о чем думаешь. Вот и думали мужики. Первым заговорил Казарян:

— Для начала надо ответить на другой вопрос, Лида. Зачем похитили Ксению? Цель, смысл, какие козыри дает похитителям эта акция.

— Ответить на твой вопрос могут только сами похитители, — горестно заметил Спиридонов.

— Но за нами момент отрицания, — вступил в разговор Кузьминский. — В наших возможностях просчитать, какие цели они не преследуют. А уж потом разобраться, что в остатке.

— Работа на полгода, — подвел итог полковник Махов.

— Именно, — согласился Смирнов, встал, со спины подошел к жене, положил руки ей на плечи, поцеловал в затылок и заверил: — Им не нужно убивать Ксюшку, Лидок.

— А что им нужно? — за Лидию Сергеевну спросил Кузьминский.

— Им нужно, чтобы мы сидели в растерянности вот за этим столом как можно дольше. Им нужно, чтобы мы вздыхали и задавали друг другу вопросы, на которые нет ответов. Им нужно, чтобы мы бездействовали.

— Приказывайте, командир, — серьезно потребовал Сырцов.

— Вызвони Костю Ларнева. Чтобы сегодня же был у меня. Что с Рябухиным?

— Пошли с широким бреднем.

— Возможна удача?

— Фифти-фифти.

— Витя, можешь приласкать Чернавина?

— На раз-два-три. Главное — сказать, что он талантлив. А что с него взять?

— Любую информацию о выстреле. Реакция верхушки, пересуды техперсонала, подозрения, предположения, слухи, сплетни. И неси мне со всей шелухой.

— Одного Чернавина недостаточно. Он сверху, он — олимпиец, — засомневался Кузьминский.

— Через тернии — к звездам. Через Чернавина к дамочкам, а с дамочками ты умеешь.

— Попробую, — вяло согласился Кузьминский.

— Пробуй водку, а здесь исполняй! — завелся вдруг Смирнов.

— Водку я, допустим, не пробую, а пью, — для порядка отбрехнулся Кузьминский.

— Рома, я понимаю, что преждевременно, но все же придется сделать пробный ход к Юрику.

— Пилотная серия, — понял Казарян. — Но с чем?

— У тебя только его свидание с Марковым. Но делай вид, что самое важное ты держишь за пазухой. И пугай неожиданными поворотами беседы. Он из пугливых и со страху может ляпнуть что-нибудь занимательное.

— Надежды мало, но чем черт не шутит, — согласился Казарян.

— Очень прошу тебя, чертушка, пошути! — попросил Смирнов.

За деловыми заботами ушла тоска безнадеги. Все, конечно, не забывали о главной беде, но теперь понимали, что побороть беду могут только они сами. Потому что уже действовали.

— Леня, — продолжал Смирнов, обращаясь к Махову, — я тебе не указка. С одной стороны, твои возможности куда больше наших, но, с другой стороны, мы, не имея никаких юридических прав, сейчас имеем моральное право поступать так, как тебе не позволено законом. Ты понял меня?

— Чего уж тут не понимать. — Махов поднялся из-за стола. — Обеспечивать вас полной информацией и закрывать глаза на ваши противоправные действия. Прошу вас всех простить меня за все. Но мне пора. Дел невпроворот.

Кузьминский давно отыскал пытливым взором графинчик на стойке буфета, а сейчас уже наливал, придерживая хрустальной пробкой мандариновые корки, светло-желтую водочку в стакан. Налил, быстренько хватанул; в отличие от Махова, занюхал ладошкой, а не рукавом и, ни с того ни с сего, заговорил стихами:

— «Итак начинается песня о ветре. О ветре, обутом в солдатские гетры, о гетрах идущих дорогой войны, о войнах…» — И прервался, понимая, что нынче войны как раз и нужны.

Дослушав поэтический спич писателя, задержавшийся в дверях Махов вдруг спросил Смирнова:

— Александр Иванович, что может случиться в самое ближайшее время?

Смирнов покрутил себя за нос и, не глядя на Махова, ответил:

— Выстрел, Леня. И на этот раз смертельный.

— В кого?

— Если бы я знал.