В столовой Смирновых-Болошевых, сидя в общем круге за неохватным столом, Василий Корнаков обвел взглядом присутствующих и сказал, избирательно смотря только на Смирнова:

— Костя Ларцев — мой друг. Я знаю вас, Александр Иванович. Я познакомился с Сырцовым. Но кто такие все остальные?

Вслед за Корнаковым Смирнов с улыбкой оглядел всех и церемонно по очереди представил (называемые слегка склоняли головы):

— Моя жена Лидия Болошева. Журналист Александр Спиридонов. Кинорежиссер Роман Казарян. Писатель Виктор Кузьминский. Трое, как вы сказали, вам известны.

— Теперь я узнал имена и профессии присутствующих. Не мало ли? — вызывающе заметил Корнаков.

Смягчая обстановку, Лидия Сергеевна изволила пошутить:

— Александр Иванович немного напутал. Жена — это не профессия, это призвание. — Знала вздорный нрав муженька, но не сумела смягчить.

— Погоди, Лида. Вы, Василий Федорович, согласились на встречу со мной, зная смысл и содержание нашей беседы. Значит ли это, что вы полностью доверяете мне?

— Да, — хмуро, но без колебаний подтвердил Корнаков.

— А я в этом случае доверяю своим друзьям, как самому себе. Вам решать после всего сказанного, возможны или невозможны наши совместные действия именно в таком составе.

— Но не слишком ли нас много? И вряд ли в этом деле целесообразна коллегиальность, — заметно сдаваясь, все же позволил посомневаться Корнаков.

— Коллегиальность только по крайней необходимости. Каждый из нас будет работать на точно определенном участке, а руководство предстоящей операцией я беру на себя. Вот тебе твое любимое единоначалие, дорогой мой полковник Вася. Согласен?

Давно не было у полковника Корнакова такого командира. Точно и безоговорочно обозначены условия дальнейшей работы. Принимай или не принимай. Он принял:

— Согласен.

Смирнов покряхтел по-стариковски, поерзал на стуле и с большим удовольствием отметил с интонациями Брежнева:

— Вот и ладушки. Не отмечая недостигнутые нами успехи, для начала сразу же к вполне ощутимым и, к сожалению, неисправимым ошибкам и проколам…

Продолжить ему не дал Кузьминский, не умевший долго молчать:

— Начнем все-таки с моего вопроса. Почему отсутствует Ленька Махов?

— Потому что я его не позвал, — просто ответил Смирнов.

— А почему ты его, Саня, не позвал?

— В ближайшее время, я думаю, нам придется заниматься такими делами, которые, мягко говоря, не совсем вписываются в рамки юридических норм. И Лене не обязательно об этом знать. Теперь тебе все понятно, любознательный мой? И не перебивай меня больше!

Но перебил Сырцов:

— Главный прокол вижу в том, что я слишком поздно вышел на связника. Достань я его хотя бы на пять дней раньше, Рябухин был бы мой. А там… — Сырцов вяло махнул рукой. — Эх, да что говорить, опоздал я, на такт опоздал!

— Не рви на себе тельняшку, Жора, — властно остановил его Смирнов. — Мы часто любим не по делу ссылаться на обстоятельства, но тут обстоятельства действительно оказались сильнее нас. Корень и его ребята сделали все возможное и в кратчайшее время, но никак не могли успеть к нужному сроку. Покаялся, и будя. Твои дальнейшие шаги?

— Завтра я повяжу Рябухина.

— Будем надеяться. И он твой на сутки. Теперь поговорим о главном проколе, о моем. Я был уверен, что выстрел будет, потому что покушение на Маркова уже было знаком будущей серийности. Я предполагал, что следующий выстрел может последовать в одного из руководителей «Молодой России». Но я мысли не допустил, что смертельный выстрел прозвучит в этом здании. А о снайпере-смертнике даже и не думал. Здесь не чеченские игры.

— Снайпер-смертник поневоле, — поправил Корнаков. — Она могла бы уйти, если бы не замок, на который ее закрыли сообщники.

— Что такое ваш начальник службы безопасности, Вася?

— Слава Веремеев. Алексей доверял ему безоговорочно.

— Ты после всего… — Смирнов замялся. — После смерти Насонова… Ты тряс его, Вася?

— Не то слово.

— Откуда появились эти две лестницы?

— Инженер здания представил Веремееву полный план здания.

— Это здание перестраивалось четыре раза. Веремеев заглянул в первоначальный мельниковский план?

— Он изучал только то, что ему представили.

— Вася, ты — солдат, ты — командир, ты — полковник, отвечающий за жизнь тысячи людей. Ты бы ограничился тем, что тебе представили?

— Там была война. А здесь… Не знаю.

— Так гони его к чертовой матери. Он стар для таких дел.

— Виноват я. Я не проверил.

— Давай не будем соревноваться в виноватости. Я уже принял вину на себя окончательно. Ты — солдат, а я — мент. Я должен был, как ишейка, обнюхать все.

Надоело Кузьминскому это парное рыдание-покаяние. Сказал презрительно:

— Два полковника порыдали на грудях друг у друга. Давайте вытрем глазки, высморкаем сопли и начнем деловой разговор. — И обратился к Спиридонову: — Папа Алик, давай твои расклады по существу дела.

Спиридонов растер лицо ладонями и, глядя в стол, заговорил:

— У двух партий если не общий, то по возрастному признаку очень эмоционально близкий электорат. Как это ни странно, но людей, симпатизирующих как патриотам, так и младороссам, объединяет желание возродить великую Россию. Разные представления об этом процессе, разные предлагаемые методы осуществления, разные, в конце концов, цели. Электорат этот — молодежь, которую надо одарить высокой идеей. Если у патриотов это националистическое и великодержавное, просто великодержавное — мы лучше всех, мы сильнее всех, должны быть и будем главнее всех, то у младороссов главный лозунг: давайте жить по-человечески, то есть учиться у мира, быть в согласии с миром, работать по-настоящему, как во всем мире, для того, чтобы быть одной из главных держав мира. Но молодежь-то разная.

— Алька, — вдруг вступил в диалог Роман Казарян. — Ты понимаешь, научный хрен, что молодежь можно повести туда, куда хочется вонючим деятелям со стороны? Бурные стычки, разноцветные флаги, лояльность правоохранительных органов — и что же мы получаем, дорогие мои мудрецы?

Корнаков понял наконец, с кем имеет дело. Спросил и скромно, и вызывающе, глядя-таки на Смирнова:

— Боитесь революции роз?

— Вася, я в свои восемьдесят за себя не боюсь — я боюсь за вас, за истинную молодую Россию без кавычек, которая может быть втянута в великое противостояние не только с существующей властью (к ней у всех достаточно претензий), но и с только-только устанавливающимся миропорядком, где пассионарные порывы постепенно переходят к стабильному, без рывков и всплесков действенному созиданию. Я боюсь еще одной бессмысленной десятилетней смуты. — Смирнов хотел было продолжить речь, но вдруг умолк и махнул рукой.

— Я в ответе за «Молодую Россию»… — с достоинством заявил Корнаков, но, поняв, что берет на себя непосильное, улыбнулся извинительно: — Я имею в виду, конечно, партию под таким названием. И ручаюсь за нее.

— Тебя сегодня ночью на экстренном заседании выбрали председателем совета? — спросил Смирнов.

— Да, — кратко ответил Василий.

Картину, которая должна была пронзить все изболевшиеся души, смог увидеть только Кузьминский. Он сидел у окна и по писательскому легкомысленному любопытству следил за подпрыгивавшими на садовой дорожке воробьями. Воробьи, пропеллерно крутя крылышками, исчезли, потому что по дорожке мерным шагом шла Ксения, в джинсах и кофточке — домашняя, рассеянная, — будто на десять минут в хлебную лавку отлучалась.

— Ксюшка идет, — для большого эффекта слегка зевнув, лениво сообщил Кузьминский.

Все стояли, когда Ксения вошла в столовую. Она оглядела их и тихо поздоровалась:

— Здравствуйте, мои родные.

Рванулся к ней Константин, но был остановлен солдатским хватом Василия, который, прижав его к себе, посоветовал на ухо:

— Твоя очередь будет, когда она сама тебя позовет.

Первой по-джентльменски пропустили Лидию Сергеевну.

— Лидия Сергеевна, — взмолилась Ксения. — Только не обнимайте меня, пожалуйста! От меня, как любит выражаться Жорка, лошадкой разит. На станции Шатура вместе с бомжами ночь на лавке коротала.

Лидия Сергеевна погладила ее по голове.

— И не боялась, дурочка моя?

— Я теперь ничего не боюсь.

— Что они с тобой сделали?! — не сдержался, взревел Константин.

— Подробности письмом, — сурово ответила Ксения, но не сдержалась, зарделась улыбкой. — Мне бы в душ… — И Сырцову: — Жора, ты сегодня очень занят?

— Очень занят я буду завтра, Ксюха.

— Тогда поедешь со мной в город. Готовься. — Задав всем загадку, Ксения через дом направилась в туалетную комнату.

Как всегда, первым прорвал ошарашенное молчание Кузьминский:

— А не выпить ли нам, братцы, по такому поводу?

— Тебе бы только нажраться, — укорил его суровый Смирнов. Увлажнившиеся глаза свои он уже успел тайно утереть старческим пятнистым кулаком.

…«Гранд чероки» метался по арбатским переулкам.

— Ты же училась здесь, тетеха! — показно сердился Сырцов. — «Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое отечество!» И не знаешь, где в твоем отечестве самая привилегированная школа для отпрысков совковых паханов!

— Они здесь все привилегированные, — виновато бурчала Ксюша. — Теперь давай в Староконюшенный. — И только свернули с Гагаринского, как она, постучав себя по лбу костяшками сжатых пальцев (показывая, что полная дура), заблажила: — Да вон она, напротив канадского посольства! Он же говорил: в здании бывшей гимназии!

Молодец у стиля модерн входа был всем хорош: и прикидом, и статью, и ростом, и тупой рожей. Да и выражался доступно:

— Куда?

— Мы из Академии педагогических наук. И нам срочно необходимо пообщаться с кем-нибудь из руководящих педагогов вашей школы.

Молодец переступил с ноги на ногу, как и положено топтуну.

— Сами кто такие будете?

— Я — руководитель методической группы по эстетическому воспитанию, — бойко соврала Ксения и вскользь махнула подходящей книжечкой-удостоверением.

Охранник еще раз оглядел настойчивую парочку. Дамочка была симпатична и одета как надо: строгий костюмчик, туфли на низком каблуке, затемненные очки. Мужик вроде тоже соответствовал, но уж больно был здоров.

— А вы по физкультуре? — спросил у Сырцова охранник.

— Инспектор отдела здоровья и детского отдыха, — представился Сырцов.

Кожаный затылок вздохнул и извлек из кармана мобильник.

— Вероника Марковна? Тут двое из Академии наук просятся… Как «к кому»? К вам. Все равно больше никого из учителей в школе нет. Пускать?

Охранник еще раз осмотрел Ксению и Сырцова. Разрешил:

— Проходите.

А школа и впрямь была хороша: изящно рустованные стены, высокие лепные потолки, размашистые лестницы с красивыми чугунными перилами.

— Не школа, а храм, — отметил Сырцов.

— Храм науки. Такой и должна быть каждая школа, — нравоучительно ответила Ксения.

Учительская была громадна: им Веронику Марковну искать глазами пришлось довольно долго. Тем более что она была очень маленькая и сидела за дальним скромным столом. Когда поднялась, оказалась совсем дюймовочкой.

— Здравствуйте. Я не очень поняла, из какой вы Академии наук.

— Извините нас, Вероника Марковна, за некоторую, мягко говоря, неточность. — Ксения сняла затемненные очки, просительно поморгала и объяснила: — Ни из какой мы не академии. Просто запугали вашего охранника, чтобы пропустил. Я — Ксения Логунова, аспирантка, работающая над диссертацией об адаптации поколения восьмидесятых и начала девяностых годов к кардинально изменившимся условиям жизни. Сейчас я пишу главу об общей судьбе тех, кто до перестройки находился в, так сказать, стане неприкасаемых. Ваша школа была в то время неким лицеем, поставлявшим кадры для самых престижных и карьерных профессий.

— Она и осталась такой, — грустно констатировала Вероника Марковна. — Но чем я могу вам помочь? Я здесь только с середины девяностых, выпускников того периода совсем не знаю… А больше в школе никого нет, все до августа в отпуске. Ваш друг — он тоже аспирант?

Маленькую учительницу явно смущали габариты Ксениного друга. Ксения застенчиво улыбнулась.

— Он просто друг. И просто Георгий. Я понимаю, Вероника Марковна, что до канцелярии вашей мне сегодня не добраться. Придется ждать, когда она вернется из отпуска. Но наверняка где-нибудь здесь, в учительской, есть какой-нибудь иконографический материал. Общие фотографии выпускников с обозначением фамилий, к примеру… Хотя бы для начала зацепиться за какую-нибудь конкретную фигуру.

— Что ж, поищем, — строго сказала Вероника Марковна, и по тону ее стало понятно, что материал отыщется. Она прошла к высокому старинному шкафу красного дерева, открыла его, присела на корточки и уверенно выложила на пол три не очень толстые папки. — Вот. С восьмидесятого по восемьдесят пятый, с восемьдесят шестого по девяностый и с девяносто первого по девяносто пятый.

— И можно посмотреть? — робко попросила Ксения.

— Для чего же я их вытаскивала?

— Вы — лапочка, Вероника Марковна! — присев на корточки рядом с ней, Ксения стремительно поцеловала ее в щеку. Веронике Марковне до чрезвычайности нравилось, что ее постоянно называют Вероникой Марковной. И что так простодушно в щечку поцеловали — тоже понравилось. Но сказала нарочито деловито:

— Вы занимайтесь этим иконографическим материалом за столом для заседаний. А я свою писанину продолжу.

Сразу же открыли папку с восьмидесятого по восемьдесят пятый. И пошли на плотном картоне фотографии в овалах с каллиграфически выведенными фамилиями под каждым. На каждом картоне четыре ряда этих овалов. Овалы преподавателей размером побольше. Ксения быстренько выбрала восемьдесят четвертый и восемьдесят пятый, а Сырцов начал, как и положено, с самого начала — с восьмидесятого, и первый же лист заинтересовал его. Он замер, вглядываясь в одного из выпускников восьмидесятого года. Боковым зрением заметив сырцовский ступор, Ксения полюбопытствовала:

— Что-нибудь интересное, Жора?

— Да нет. Просто личики забавные, — отбрехнулся Сырцов и быстренько восемьдесят первым накрыл восьмидесятый.

— А я нашла, — не грустно, не весело — значительно — через паузу сообщила Ксения. — Вот он, Марков Никита.

В одном из овалов восемьдесят пятого фотографом был запечатлен Денис Ричардович, он же Георгий, он же Хан. Юношей еще, почти мальчиком.

— Марков? — удивился Сырцов.

— Он же сам говорил, что он пасынок известного деятеля органов, переметнувшегося к демократам! — страстно полушептала (чтобы не привлечь внимания Вероники Марковны) Ксения. — Того самого Маркова, который теперь вождь патриотов!

Ксению аж лихорадило. Сырцов положил ей руку на запястье и посоветовал:

— Успокойся и досматривай все фотки до упора. А потом поблагодарим великодушную Веронику и покинем помещение.

Уже в джипе решительная Ксения предлагала план действий:

— Его необходимо задержать как можно быстрее. Теперь это сделать легко: наверняка основной паспорт на имя Маркова. И по всем аэропортам и вокзалам дать его фотографию, которую надо взять у матери. Его надо ловить, Жора, пока он не наделал еще больших глупостей.

Задумчивый Жора крутил баранку. Спросил ни к селу ни к городу:

— Тебя куда отвезти, Ксюха?

— Ты не слышал, что я тебе сказала?! — разозлилась Ксения.

— Слышал. Только вот больших, как ты выражаешься, глупостей он уже наделал предостаточно. Да и ловить его теперь уже не надо.

— Это почему же?

— Я полагаю, что его убили.

— Полагаешь или знаешь? — упавшим голосом спросила она.

— Если точнее, уверен.

— Но почему?

— Дед в таком случае задает вопрос проще: для чего? Для того, чтобы уничтожить последнюю ниточку, связывающую мерзавцев с уголовщиной, по их заказу совершившую ряд убийств. Для начала с помощью твоего Никиты Маркова были уничтожены все задействованные блатари, а после того как отпала надобность держать тебя взаперти, был ликвидирован и он, проходивший в блатном миру как умный Иван. Им теперь не нужны ни уголовники, ни организатор, разрабатывавший операции уголовников.

— Ты говоришь — они. Кто они, Жора?

— Я же сказал: мерзавцы.

— И больше ничего?

— И больше ничего. Так тебя куда?

— В институт, — холодно приказала она, но спохватилась: — Жорка, а что мне про всю эту историю там говорить?

— Все как было, с добавлением: требовали выкуп, но в последний момент доблестная милиция сумела вырвать тебя из рук злодеев.

— Не поверят, — засомневалась Ксения. — Подумают, что откупилась.

У институтского подъезда она выпрыгнула из высокого джипа, хотела было захлопнуть дверцу, но задержалась, спросила без надежды:

— А может, он живой?