Брат Цыпы Всеволод Всеволодович Горелов жил в одном из престижных домов на разновысоких Кунцевских холмах. В доме начальников средней значимости. Бывших начальников средней значимости. А потому привратника из вестибюля уволили и впускал-выпускал здесь теперь прямой переговорник с квартирами. Сырцов нажал кнопку двадцать седьмой. Сырцов думал, что Горелов-старший на работе, и надеялся покалякать с его женой — очень продуктивны бывают легкие разговоры с дамочками, но ответил недовольный жизнью баритон:

— Вас слушают.

— Вы — Горелов Всеволод Всеволодович? — на всякий случай спросил Сырцов.

— Я — Горелов Всеволод Всеволодович. Кто вы такой и что вам от меня надо?

— Мне необходимо срочно переговорить с вами. Я — Сырцов Георгий Петрович.

— Я не знаю вас, и мне не о чем с вами говорить.

— О вашем брате, Всеволод Всеволодович.

— Тем более не о чем говорить.

Последняя возможность — соврать. И Сырцов соврал.

— Я из МУРа. Так что поговорить со мной вам придется.

После пятисекундной паузы во входной двери что-то щелкнуло, и Сырцов свободно проследовал к лифтам. В ожидании шумевшей вверху кабины он осмотрелся. Раньше-то, лет десять-двенадцать тому назад, здесь был дикий виноград по стенам, цветочницы с яркими цветами, ласковая привратница с цепким гебистским взглядом за стильным столиком, а ныне жухлые темно-коричневые веревки — мертвые тела лоз — на пыльной кирпичной кладке, неряшливые, с облупившейся белой краской жестяные ящики-инвалиды и одинокий стул с замасленной обивкой — будто на нем лет десять беспрерывно слесарь-водопроводчик сидел.

В лифте пока еще ничего себе: ни фривольных рисунков, ни матерных надписей, ни запаха мочи. Седьмой этаж. Приехали.

Всеволод Всеволодович уже стоял в дверях — ждал и, как только Сырцов вышел из лифта, сообщил:

— Я слушаю вас.

Видимо, собирался беседовать на площадке. Сырцов с ходу отверг такую возможность:

— У меня к вам длинный разговор, Всеволод Всеволодович, и стоя я вести его не собираюсь.

Горелов-старший мимолетно улыбнулся углом рта, скорее всего одобряя безапелляционный напор сыскаря.

— Тогда прошу, — и, сделав шаг в сторону, освободил проход в квартиру.

Господи, как постарела роскошь жилищ советской номенклатуры! Никогда по сути не любимая хозяевами арабско-румынско-финская мебель была признаком избранности и ею гордились. Сейчас ею не гордились, и она, неухоженная, являясь просто набором нужных и совсем ненужных вещей, отрицала квартирный уют как таковой.

— Прошу, — еще раз сказал Всеволод Всеволодович, открывая следующую дверь.

Здесь совсем другое дело: рабочее помещение. Два мощных компьютера, принтеры, сканеры и вся сопутствующая хренотень. Для человеческого существования только тахта, кресло и журнальный столик.

— Прошу, — было произнесено в третий раз в том смысле, что Сырцов мог бы и присесть. Сырцов бесстрашно плюхнулся в кресло.

Он не знал, о чем будет говорить с Гореловым-старшим, полагался лишь на какую-либо зацепку вначале, которая помогла бы ему разговорить, раскрутить, слегка запутать, а потом распотрошить собеседника. Но теперь знал: здесь будет трудновато. Горелов-старший устроился на тахте, закинул ногу на ногу, разбросал руки и молча ждал вопросов.

— Я, Всеволод Всеволодович, по поводу вашего младшего брата Никиты… — вяло — не было вдохновенного азарта — начал Сырцов.

— Вы уже сообщили мне, по какому вы поводу. Слушаю вас.

— А я бы хотел кое-что услышать от вас.

— Что именно?

— Судя по ведомственной принадлежности вашего дома, судя по убранству и обстановке, квартиру эту получил ваш родитель. Ни вы, ни ваш брат чисто возрастно не могли служить по партийной линии на высоких постах. Следовательно, эту жилплощадь наследовали двое — вы и ваш брат. Является ли Никита, хотя бы номинально, совладельцем этой квартиры?

— Нет. Это моя квартира.

— Каким же образом?

— Я выплатил Никите половину стоимости, и он на сумму, полученную от меня, приобрел собственное жилье. По-моему, вам это должно быть известно, потому что он уже давно выписан отсюда.

— По нынешним ценам вам пришлось отвалить Никите тысяч восемьдесят-девяносто баксов, а?

— Ровно сто, — легко назвал сумму Горелов-старший.

— Не слабо, не слабо, — уважительно заметил Сырцов. — И откуда такие бабки люди берут?

— Люди не берут, люди зарабатывают.

— Где же?

— В принципе я мог бы не отвечать на эти ваши вопросы. Но мне скрывать нечего, я даже горжусь своей работой. Я — главный программист-компьютерщик одного из самых крупных российских банков уже пятый год. Стартовая моя зарплата была три тысячи долларов в месяц, а сейчас уже шесть с половиной.

— Ничего, жить можно, — то ли позавидовал, то ли поиронизировал Сырцов. — Сначала, значит, копили, чтобы от братенника откупиться, а теперь на что? Мебель менять будете? Или ремонт европейского уровня?

Цеплял, цеплял Сырцов невозмутимого программиста, разозлить хотел. Но не поддавался Горелов-старший:

— Загородный дом строю.

— А брату на бедность не подкидываете?

— Он — не бедный.

— А какой он? — быстро спросил Сырцов.

— Полагаю, что вам лучше известно. Наверняка на него у вас дело заведено.

— Вы общаетесь с ним?

— Нерегулярно.

— Вы любите его?

— Обязан любить. Он — мой брат.

— Любовь — не обязанность.

— И обязанность тоже, — не согласился Всеволод Всеволодович. — Кстати, выпало из памяти ваше имя-отчество. Документы не предъявите?

Сырцов ждал, когда это произойдет. И вот произошло. В самом начале сырцовского разбега. Весьма извилист гражданин Горелов-старший. Была у него красная книжечка, была. Уходя из конторы, хитроумным способом сумел оставить ее при себе. А продлевал срок действия уже сам.

Горелов развернул удостоверение вроде бы лишь для того, чтобы освежить в памяти имя-отчество собеседника, и, не разглядывая, вернул.

— А могли бы просто спросить, — нежно сказал Сырцов.

— Не додумался. Так мы о чем?

— Мне бы хотелось встретиться с вашим братом.

— Чего проще. Езжайте к нему. Адрес, я думаю, вам известен.

— Нету его там. И соседи говорят, что уже недели две как не появлялся.

— Всезнающие соседи, — констатировал Горелов-старший. — Тогда, вероятнее всего, в отъезде он. По делам.

— А каковы его дела?

— Многотрудные.

— То есть?

— Требующие невероятных затрат сил, энергии и изобретательности.

— Рэкет или киднэппинг?

— Никита отошел от уголовных дел. — Нет, не завелся Всеволод Всеволодович. — Он теперь дистрибьютер одной солидной фирмы.

— Не «Наст» ли фирма называется?

— Что-то вроде этого. А может, и нет.

— Какие у вас отношения?

— Нормальные.

— Когда он был у вас в последний раз?

— Дней пятнадцать-двадцать тому назад. У вас все ко мне?

Долго терпел его Горелов-старший, неестественно долго. К чему бы это? И теперь последний — на прощание — вопросик:

— Вы не знаете, где мне искать бывшую жену Никиты?

— Здесь, — сказал Всеволод Всеволодович. — Теперь она моя жена. — Ласково и громко (чтобы слышно было в глубине квартиры) крикнул-позвал: — Наташа!

Да, как пыльным мешком из-за угла. Сырцов еще приходил в себя, оценивая ситуацию, как появилась жена братьев Гореловых. Она стояла в дверях кабинета — стройная, хорошенькая и очень молодая, и вопросительно переводила взгляд с Горелова на Сырцова, с Сырцова на Горелова.

— Здравствуйте, — сказала наконец Сырцову. И мужу: — Что тебе, Севочка?

— Познакомься… — муж слегка замялся, — с товарищем, гражданином, господином… Как вас лучше называть?

— Лучше — Георгием Петровичем.

— С Георгием Петровичем из МУРа, — представил он Сырцова.

— Наверное, по поводу Никиты? — невесело догадалась Наташа.

— Отчасти, — поспешил успокоить ее Горелов-старший. — У вас будут вопросы к моей жене, Георгий Петрович?

— Нет, — сказал Сырцов и встал. Какие уж теперь вопросы! Ему бы самому себе на кое-что ответить не мешало. И повторил: — Нет.

У двери, до которой его вежливо проводил Всеволод Всеволодович, Сырцов все же не сдержался, посоветовал:

— А мебель вам поменять стоило бы. При таких-то деньгах.