Надежда на то, что художественная натура кинорежиссера Романа Казаряна не позволяла ему просыпаться ранее одиннадцати, целиком и полностью оправдалась.

— Вас слушают, — прокашлявшись, объявил хмурый баритон в телефонной трубке.

Известный кинодеятель Роман Суренович Казарян, в своей ранней молодости по окончании юрфака служивший в МУРе, был лучшим другом Деда и покровительственно приятельствовал с Сырцовым.

— Роман Суренович, это я! — от удачи легкомысленно обрадовался Сырцов.

— Сырцов, что ли? — узнал голос Казарян.

— Он самый! — продолжая ликовать, подтвердил Сырцов.

— Жора, у тебя совесть есть? — с придыхательными интонациями знаменитой артистки Татьяны Дорониной страдальчески вопросил Казарян.

— Нету!

— А жалость? Жалость к старому больному человеку?

— Больной — это с похмелья, что ли? — начально поинтересовался Сырцов, ибо знал — Роман Суренович Казарян здоров как бык.

— А похмелье — не болезнь?

— Пьянство — болезнь, а похмелье — лишь следствие, осложнение, так сказать, — не согласился Сырцов.

— Жорка, уши оборву! — пригрозил Казарян.

— Валяйте, — разрешил Сырцов. — Тогда я к вам приеду!

— Приезжай. Как я понимаю, у тебя ко мне дело. Просто так не позвонил бы. Но прими во внимание два обстоятельства. Во-первых, я не транспортабелен, а во-вторых, наученный горьким опытом, ни в какие твои криминальные дивертисменты влезать не собираюсь.

— Я вас об этом просил?

— А о чем ты, черт тебя побери, просил?

— Уши надрать, — напомнил Сырцов и повесил трубку.

* * *

Любил Сырцов вот такие старомосковские профессорские квартиры, в самом своем многолетнем неизменном существовании ставшие раритетно неповторимыми. Обставляйся гарнитурами от Фортини, или как там хочешь, но все равно получится номер люкс в пятизвездочном отеле, а такой уникальной и приспособленной для высокого человеческого жития квартиры никогда не будет.

Для того чтобы такая квартира возникла, необходимо, чтобы первым хозяином ее был знаток и любитель старины. Отец Романа и был таким. Дело великого почитателя и преподавателя античности профессора Казаряна, строго следуя традициям, продолжил сынок Роман, который, несмотря на свои суетные и легкомысленные занятия в миру (сначала сыщик, потом кинорежиссер), был великим докой по русской живописи начала двадцатого века.

Книги и картины, бесценные туркменские ковры и павловская мебель не для горделивого показа, а для удобства и радости бытия.

Открыла дверь жена Казаряна, которую тот ухватил еще в стенах МУРа молоденькой, изящной машинисткой. Зоя Николаевна работала в конторе до пенсии и поэтому успела познакомиться с тогда еще зеленым сыскарем Сырцовым.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна! — по-милицейски гаркнул Сырцов.

— Тихо, Жора! — кричащим шепотом в ужасе попросила Зоя Николаевна. — У него башка с похмелья лопается.

— С каких это пор похмельный муж пользуется у жены таким небывалым уважением? — удивился Сырцов. — Мир медленно, но верно меняется к лучшему.

— Со вчерашнего дня он у нас народный артист России, — похвасталась Зоя Николаевна.

— Да ну! — восхитился Сырцов и ринулся — знал куда — в кабинет.

В величественном диване-корыте красного дерева лежал, подложив обе ладони под щеку и скрючив ножки, народный артист России армянин Роман Казарян. На текинском ковре, по полу, у казаряновского изголовья стояли бутылки эчмиадзинского коньяка, бутылка виски «Чивас Регал», бутылка джина «Гордон», двухлитровые пластмассовые снаряды с тоником и кока-колой. А также три разнообразных стакана на выбор.

— Зойка издевается, — слабым голосом разъяснил ситуацию Казарян.

— А вы теперь как буриданов осел, — понял вслух Сырцов.

— Чего, чего, чего? — длинно изумился Казарян и в мучениях перевел себя в сидячее положение. — Не знал, что бывшие менты так усиленно повышают свой культурный уровень. В каком ты смысле насчет буриданова осла?

— Выбрать надо, что в данном случае мягче, и опохмелиться, — дал совет Сырцов.

— Помоги, а? — попросил Казарян. — Плесни в стакан треть джина и две трети тоника, будь добр.

Сырцов был добр. В пропорциях щедро наполнил стакан до краев и протянул Казаряну. Тот осторожно принял стакан и, боясь расплескать, сразу же схлебнул верхушку. Успокоился слегка и голосом раненой чайки спросил:

— А ты?

— Потом, — заверил его Сырцов, чтобы Роман Суренович не нервничал, принимая лечебную дозу до конца. Умиротворенный Казарян вылил в себя все, что содержалось в стакане, и затих в предощущениях. Долго сидел, бессмысленно пялясь на натюрморт Кончаловского и не видя его. Вдруг полупал глазами и вскричал:

— Земля! Земля!

— Что с вами, Роман Суренович? — с испугом и осторожно спросил Сырцов.

— Я, Жора, как Колумб, увидел Новый Свет!

На крик вбежала Зоя Николаевна и сразу все поняла:

— Народный артист изволил поправиться?

— Уйди, жена перед Богом и людьми! — откуда-то торжественно процитировал Казарян и, проследив взглядом, как удалялась Зоя Николаевна, деловито осведомился: — Так что тебе надо от меня, Жора?

— Проконсультироваться. Скажи, Роман Суренович, кто на киностудии занимается разными трюками со стрельбой? Ну, к примеру, кто делает устройство для того, чтобы актер после автоматной очереди выглядел продырявленным насквозь и чтобы кровавая пулевая строчка была видна?

— Налей-ка мне еще немного, — попросил для окончательного прояснения мозгов Казарян. — И себе плесни «Чивас Регал». Супервиски, Жора, и никакого запаха, можешь безбоязненно баранку крутить. — Придирчиво понаблюдал, как Сырцов наливал по стаканам, удовлетворенно кивнул и ответил наконец на вопрос: — Этим делом обычно занимаются пиротехник и трюкач, работающие на картине. И художник по костюмам. За эстетику отвечает.

— Мне эстетика ни к чему. Значит, пиротехник и трюкач. А кто из них собственно устройство изготовляет?

— Всегда вдвоем, Жора, всегда вдвоем. Работа-то штучная. Каждый раз надо делать все заново, учитывая игровую сюжетную ситуацию, особенности и комплекцию исполнителя, тот или иной вид оружия.

— За хорошие бабки они такое устройство могут налево пустить?

— Нынче за хорошие бабки и киностудию налево пускают, Жора.

— Через кого мне следует в данном случае выйти на концы?

— То есть узнать, кто левый заказ выполнял? — уточнил вопросом сырцовскую цель Казарян. Сырцов согласно кивнул. Казарян думал, думал, а потом заговорил слегка в сторону: — Ни хрена ты сам не узнаешь, Жора. Только осиное гнездо разворошишь. Здесь с подходцем надо. Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает?

И опять задумался так глубоко, что даже как бы и вздремнул. Сырцов деликатно тронул его за плечо и повторил его же вопрос:

— Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает?

— О! Сеня Саморуков! — вспомнил Казарян, сделал круглые глаза, с трудом втащил на диван телефонный аппарат, стоявший на полу неподалеку от спиртных напитков, и по памяти набрал номер. — Маша, здравствуй, Роман говорит. А наш Веронезе где? Телефон знаешь? Давай, я запомню… Спасибо, — отключился от Маши и стал набирать следующий номер. — Группа «Перелетные козлы»? Мне ваш художник нужен. Казарян. Здравствуйте… и спасибо, большое спасибо… — И кинул а парт единственному зрителю, Сырцову. — Со званием поздравили и пошли искать… — и вдруг, подражая Ильинскому, читающему рассказ Чехова «Произведение искусства», заблеял дребезжащим голоском: — Семе-ен! Коридорный!.. Ну, я… Помирал, но поправился. Ты с Прокоповичем из пиротехнического по-прежнему иногда позволяешь?.. А он на месте?.. Замечательно… Подробности письмом. Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Буду через час-полтора.

Неизвестно как услышав о предстоящей поездке на киностудию, в кабинет ворвалась Зоя Николаевна и с ходу начала обычное в таких случаях:

— Только что помирал, и на тебе, на студию! Никуда ты не поедешь!

— Зоя, ты думаешь, мне хочется? — трагически вопросил Роман Суренович. — Эта поездка крайне необходима Жоре.

— Жора, он не врет? — осведомилась Зоя Николаевна.

— Роман Суренович говорит чистую правду. Очень нужно, чтобы он помог мне на студии.

— Вся ответственность на тебе! — пугающе предупредила Зоя Николаевна, погрозила Сырцову пальцем и ушла.

— Теперь для затравки расскажи, что там у тебя, — приказал Казарян.

В железном триумвирате — Казарян, Спиридонов, Кузьминский — верных смирновских друзей скрывать что-либо не было принято. Тайна навсегда останется тайной, а если возникнет надобность, то и помогут в трудную минуту. Сырцов, не таясь, поведал Казаряну обо всем.

Дослушав до конца, Роман Суренович стянул с себя тренировочный костюм и в одних трусах направился в ванную. Бриться и думать. В ожидании Сырцов еще раз отведал «Чивас регал». Напиток действительно был восхитителен. Потом в который раз с наслаждением осмотрел картины на стенах. Кончаловский, Сомов, Ларионов, Кузнецов, Фальк, Филонов, Сарьян.

Возвратился Казарян уже в брюках и рубашке. Сразу же деловито заговорил, одновременно повязывая галстук:

— Санятке пока ничего не рассказывать, крутись сам. Это первое. А во-вторых, ни тебе, ни мне на изготовителя выходить не следует: заказчик сразу просечет, откуда ветер дует. Поручим все Семену. У тебя деньги есть? Лучше зеленые, они при вручении как бы и не взятка.

Сырцов полез во внутренний карман куртки («байард» не мешал, он лежал под половичком в «девятке»), достал бумажник и пересчитал наличность.

— Триста баксов, — объявил он. — Но на днях большую кучу по чеку получу.

— Нам сегодня надо, — Казарян вышел и вернулся уже в светлом легком блейзере от Версаче. Вытащил из бокового кармана горсть разнообразных бумажных дензнаков. — Ну, и у меня двести. Думаю, хватит с избытком. Поехали, сыщик.

У дверей Казаряна придирчиво осмотрела Зоя Николаевна, поправила галстук, стряхнула с блейзера несуществующие пылинки.

— Ты вполне ничего, любимый мой армянин, — решила она и поцеловала любимого армянина в щеку.

— Обманчивая оболочка, — возразил Казарян и вслед за Сырцовым вышел к лифту.

В «девятке» перегрузили из карманов в сырцовскую сумку початые джин и виски, непочатый коньяк.

— Будет чем с поздравляющими чокнуться, — успокоился Казарян.

От центра до «Мосфильма», если без пробок, пятнадцать-двадцать минут. Пробок сегодня не было. Сырцов с членским билетом Союза кинематографистов, а Казарян со студийным пропуском (обе ксивы народного артиста) миновали проходную и углубились в нынешнюю пустыню крупнейшей киностудии Европы. Безлюдье. Только в нижних переходах старого здания изредка попадались одинокие человечки.

— Раньше все на студии знали меня и я знал всех. С двумя третями здоровался, с половиной был по корешам. А теперь ну почти никого не знаю! Молодой человек! — Казарян ухватил за рукав длинноволосого меланхолического юношу, который в нерешительности стоял посреди вестибюля. — Ты кто такой?

— Я — клипмейкер, — с тихой гордостью признался юноша. — Ну, а вы кто такой?

— Я — Казарян.

— А, тот самый, — насмешливо вспомнил юноша и насмешливо поздравил: — Со званьицем вас, товарищ Казарян.

— Мерси, — уже повернувшись к юноше спиной, поблагодарил новоиспеченный народный артист и, вырвавшись во двор, объявил громогласно городу и миру: — Он — клипмейкер!

От производственного корпуса шел неизвестно куда небольшой, легкий и складный гражданин средних лет в богатых усах. Услышав казаряновский рык, он глянул на сладкую парочку и возликовал:

— Роман!

— Борька!

Кинулись друг к другу, обнялись, будто не виделись сто лет. Крупный нос Бориса профессионально уловил легкое амбре, исходящее от виновника торжества.

— Как я чую, поздравлять тебя уже поздно. Ты что, вчера напоздравлялся?

— И еще как! Но все впереди, дорогой ты мой еврей кавказской национальности. Мы на несколько минут к Сене Саморукову, а потом в довженковский сад. Жди нас здесь.

— Язва, — напомнил о своей болячке Борис.

— Не принимается во внимание.

— Мне в лабораторию надо.

— Врешь!

— Нинка голову оторвет.

— Не до конца.

— Что ты делаешь со мной, Роман? — проплакал Борис, сдаваясь.

— Жди! — приказал Казарян и вместе с Сырцовым направился в производственный блок. Поднялись на четвертый этаж, отыскали дверь с табличкой «Перелетные отцы».

— А вы говорили «Перелетные козлы»! — почему-то обиделся Сырцов.

— Какая разница? — удивился Казарян и распахнул дверь.

Семидесятилетний художник Семен Саморуков был энергичен, полон энтузиазма и жизнерадостен, как шестимесячное дитя. Уединились в комнате режиссера, уехавшего клянчить деньги у спонсоров. Казарян подробно проинструктировал Семена и поинтересовался:

— Трехсот баксов хватит?

— Хватит и двухсот, — решил Саморуков. — Ну, а к вам я минут через сорок в сад подойду.

Казарян с Сырцовым сходили в буфет за кое-какой закусью с водичкой, разжились пластмассовыми стаканчиками и спустились вниз.

А во дворе сюрприз: с Борисом темпераментно, размахивая руками, беседовал известный (особенно Казаряну и Сырцову) литератор и драматург Виктор Кузьминский, которого безуспешно искал вчера народный артист. Увидя Казаряна, Кузьминский, как в свое время на демонстрациях, выкрикнул лозунг:

— Да здравствует выдающийся деятель советского киноискусства!

— Российского, — поправил его Казарян, подойдя. Осведомился подозрительно: — А ты теперь не клипмейкер ли, Витя?

— Я — плеймейкер, — с достоинством поправил Кузьминский.

— Тогда живи, — великодушно разрешил Казарян.

— Кого ждем? — Операторским вопросом потребовал действий уже распаленный Борис.

Никого не ждали, и поэтому сразу подались на уютную поляночку в зеленом, уже отцветшем саду. Милая самодельная скамеечка, рядом толстенное бревно, затертое задами мосфильмовских старожилов до блеска.

— Луной был полон сад! — громко и немузыкально спел Казарян, но понял, что про луну рановато, и исполнил отрывок из другой, более подходящей к моменту песни: — Как у нас в садочке, как у нас в садочке розочки в цвету!

— Розочки, надо полагать, это мы, — понял Кузьминский. — И в цвету. До некоторой степени даже в расцвете. Сдавать собираешься, народный артист?

Казарян из певца превратился в иллюзиониста.

— Алле оп! — возгласил он и вырвал из сырцовской сумки две бутылки.

… Когда через сорок минут на полянке появился Семен Саморуков, розочки не то чтобы цвели, а распустились. Их уже не устраивали скамейка и бревно, они валялись на траве и произносили тосты из этого неудобного положения. Сейчас держал речь сидевший в позе лотоса Борис:

— Мы остатки побежденной армии. Но побеждена армия, а не мы. Мы еще повоюем, потому что у нас есть такой полководец, как Роман Казарян. Генерал Казарян! Маршал Казарян! Генералиссимус Казарян! Прошу всех встать и выпить за генералиссимуса!

Никто не встал, но все выпили. Саморуков присел рядом с Сырцовым и, оценивающе оглядев компашку, поинтересовался:

— По которой?

— По четвертой, — ответил Сырцов и поинтересовался: — Как наши дела?

— Про ваши дела не знаю ничего. А про их — кое-что известно. Левый заказ на прошлой неделе выполнили пиротехник Жека Маслов и трюкач Земцов.

Пьян да умен — два угодья в нем. Упивался и джином, и сладкими речами о нем расслабленный Казарян, но появление Семена не пропустил. После тоста он на четвереньках подобрался к Сырцову и Саморукову и потребовал отчета:

— Ну и кто?

— Пиротехник Маслов и трюкач Земцов, — повторно доложил Семен.

— А заказчик?

— Он же один из исполнителей. Трюкач Земцов. Ты его знаешь, Рома?

— Не помню. Но в актерском отделе все узнаем.

— Тогда пошли в актерский отдел, — заторопился Сырцов.

— Ты что, спятил? — возмутился Казарян. — Сеня вообще сухой, а мы только-только разогреваться стали. Отдохнем самую малость, и я в актерский отдел позвоню.

Отдыхали до половины пятого. К пяти Казарян по телефону нашел нужную девицу, которая дала ему телефон и адрес Земцова. Осознав, что в таком виде сегодня к Земцову ехать не следует, Сырцов присоединился к компашке, решившей продолжать отдых. Скорее всего прислушались к неизвестно откуда звучавшему для них голосу чеховской героини: — «Мы отдохнем! Мы отдохнем!» И совсем забыли про другую героиню того же автора, которая повторяла: «Если бы знать, если бы знать!»

Если бы знать…