Все как в незаконченном произведении классика: гости съезжались на дачу. Смирновы-Болошевы устраивали отвальную Ксении.

Ксения Логунова уже скоро год как жила в семействе отставных полковников. Дочь погибшего банкира, внучка Дмитрия Федоровича, третьего по счету человека империи, лет десять тому назад, единственная наследница многих миллионов (в долларовом исчислении), она, оказавшись стечением обстоятельств замешанной в кровавую борьбу двух банкирских кланов, ужаснулась неправедности этого богатства, ужаснулась и ушла из родительских апартаментов навсегда. После некоторых мытарств она оказалась прошлым летом у Смирновых-Болошевых — они прятали ее от боевиков, намеревавшихся всеми способами получить от нее компромат на ряд лиц. Компромат, которым она, сама не сознавая того, владела. Ксения теперь продолжала жить здесь по любви, по взаимной любви. Она полюбила эту чу́дную и чудную пару, а они на старости лет обрели симпатичнейший объект для приложения нереализованных родительских чувств.

Счастливый мир и веселое согласие царили в этом доме.

Ксения вместе со своей подружкой Любой, сдав сессию, гордо отправлялись на отдых. Гордились тем, что деньги на этот отдых они заработали сами, всю зиму и весну трудясь переводчицами в выставочном центре. Худо-бедно, но на Анталию заработали.

Гости съезжались на дачу.

Первым прибыл Казарян на черной «волге», встреченной восторженным визгом виновниц торжества. Выбравшись из автомобиля, сладострастный, как все кавказские люди, армянин обстоятельно целовал девиц до тех пор, пока Смирнов не позвал его, стыдя и тембром, и интонацией:

— Роман!

На коде приветственных отношений Казарян, потрепав Ксению по щеке, а Любу по ладной жопке, сообщил Смирнову:

— Сейчас машину во двор загоню, и пошепчемся чуток.

— Во двор-то зачем? — удивился отставной полковник.

— Надо! — заявил Казарян твердо. — Ворота открывай!

Надо, значит, надо. Смирнов открыл ворота, и «волга» по чистой травке подкатила к крыльцу террасы.

— Траву поганишь, — огорченно понял Смирнов.

— Надо, — повторил Казарян. — Пошли в дом.

И, сильно топая, поднялся на террасу. Раз надо, так надо. Смирнов покорно проследовал за ним.

Через пять минут они вернулись на солнышко уже втроем: Лидия Сергеевна, закончив кухонные дела, видимо, решила свежим воздухом подышать.

— Ну, где же остальные? — вопросила нетерпеливая Ксения.

Казарян глянул на часы и без сомнений громко ответил:

— Будут через семь минут! — затем, оглядев всех младенческим взором, сделал вид, что его только-только осенило: — А не выпить ли нам для затравки?

— Выпить! Выпить! — закричали девицы и, прокричав, бросились в дом за бутылкой и стаканами.

— Я машину у вас оставлю, — все объяснил Казарян.

— Да понял я, понял! — отмахнулся от него Смирнов, глядя, как Ксения несла бутылку «Мартини», а Люба — стаканы.

— Шикарно живете, — глядя на двухлитровую емкость, отметил Казарян.

— Девицы на свои гуляют, — любовно сказала Лидия Сергеевна. Услышав такое, Люба выкрикнула лозунг:

— Красиво жить не запретишь! — а Ксения позвала к новым высотам:

— Гуляй, рванина! — и отвинтила пробку здоровенной бутылки.

— Чему только не научишься в ментовском доме, — задумчиво произнес Казарян, потянувшись стаканом, который вручила ему расторопная Люба, к склоняющемуся горлышку. Стало слышно, как в начале их проулка деликатно зашумел автомобильный мотор. Поняв, что можно и не успеть причаститься по первой, Роман Суренович бешено приказал: — Быстро! И все вместе! За здоровье наших бутонов! Раз!

Не поддаться безудержному южному темпераменту было нельзя. Да и выпить по первой все были не прочь. Вот и выпили.

А у ворот требовательно мычал иностранным голосом автомобиль «вольво» Кузьминского. На этот раз Смирнов пошел открывать ворота без напоминаний и просьб. «Вольво» торжественно вкатил во двор и остановился рядом с «волгой». Ко всеобщему изумлению, за рулем шведского кара находилась Варвара Спиридонова.

— Что ж это такое, Варвара Владимировна?! — восхищенно изумилась Ксения.

— Мужская часть экипажа полна решимости нажраться водки, и поэтому заставили меня тренироваться на неизвестной мне автомобильной марке для того, чтобы я обеспечила им безопасное возвращение в город, — сквозь открытое окно сообщила Варвара, открыла дверцу и ступила на траву.

Спиридонов и бывший их с Варварой зять, Кузьминский, продолжали сидеть на заднем сиденье.

— Образуем для встречи почетных гостей радостный полукруг! — продолжил Казарян, и под его руководством все наличное народонаселение столпилось у задней дверцы «вольво». Спиридонов и Кузьминский важно вышли, а Сырцов, выбравшись из-под коврика, которым был накрыт, проследовал за ними на четвереньках. В кругу родных и близких он встал с колен, но не разогнулся. Так и поспешил в дом, прикрытый со всех сторон и недостижимый для постороннего любопытного глаза.

В зашторенной столовой он первым плюхнулся на стул, оглядел всех в ненормальном восторге, умилился почти до слезы и признался:

— Господи, как я соскучился без вас! — спохватился, поборол себя и жалостно наябедничал Смирнову: — Эти мерзавцы, когда я под их ногами был, меня ботинками топтали и шепотом, чтобы не слышала Варвара Владимировна, матерно оскорбляли.

— А кто ты такой есть, чтобы тебя не оскорблять? — азартно заорал писатель Кузьминский. — Ты есть отброс общества, на которого объявлен всероссийский розыск!

С тех пор как дочь Спиридоновых Нюшка вторично вышла замуж и уехала с мужем, советником нашего посольства, за дальний бугор, Варвара Владимировна стала относиться к своему первому зятю Кузьминскому терпимо и даже в некоторой степени жалеючи-любовно. Поэтому она косвенно защитила Виктора:

— А я ничего не слышала, — намекая на то, что Сырцов про мат все сочинил. И мужа заодно реабилитировала.

— Какой-то ты нежный стал, — умиленно глядя на Сырцова, сказал Дед.

— Одичал и ослабел, — признался тот.

— Все за стол! — прервала никчемные разговоры Лидия Сергеевна и приступила к обязанностям хозяйки. — Жора, ты не туда сел. Твое место рядом с Любой.

Сырцов радостно пересел. На мгновенье за столом стало тихо-тихо, а в этой тишине Люба громогласно похвасталась перед Сырцовым:

— А меня перед вашим приездом Роман Суренович по заднице нежно погладил!

Восемь пар глаз осуждающе смотрели на распоясавшегося пожилого сластолюбца, восемь пар глаз! На что уж крепок и учен жизнью был кинорежиссер, но и то по-настоящему найтись не смог. Только и сумел посопеть носом и сказать восхищенно:

— Ну, Любка! Ну, змея!

— Змею бы вы не погладили! — резонно возразила Люба, поднялась, добралась до Казаряна и, нежно обняв, поцеловала его в губы. Тут уж Казарян облапил ее как следовало.

— Я бы, Жора, на твоем месте Ромку на дуэль вызвал, а Любку побил для порядка, — высказался Спиридонов.

— Кончай балаган! — вдруг взревел Смирнов и вознесся над столом. — Сегодня мы провожаем…

— В последний путь… — мгновенно перебив, встрял Кузьминский.

— Типун тебе на язык! — осадил резвунчика-литератора отставной полковник и продолжил в заявленной торжественной тональности: — …провожаем наших девиц в первое большое самостоятельное путешествие. Вполне может статься, что это маленькое путешествие будет началом большого путешествия во взрослую жизнь. Мало ли что с вами на Туретчине случится: любовь там, неземная страсть к усатому мусульманину…

— Я бы попросил! — вскричал имевший определенные виды на одну из путешественниц Сырцов.

— Проси, не проси, а жизнь есть жизнь, — заскорузлой сентенцией ответил ему Смирнов. — Насчет мусульманина я пошутил. Теперь у нас свой усатый имеется.

— Тогда Любовь пусть здесь проявляет свою страсть, — нашелся Сырцов.

— Да дашь ты мне договорить или нет? — по-полковничьи рявкнул Смирнов, и все притихли. — Сбили, черти паршивые. Ну, да ладно. Девчата, я вас очень люблю и желаю всяческих, соответствующих вашему возрасту благ. Любви там, счастливого времяпрепровождения, коричневого загара и хорошего пищеварения. В том, что тост не получился, виноваты Кузьминский и Сырцов, два негодяя. Тьфу на них. Я пью за вас, дочки.

— Ура! — выпив, фальшиво выразил восторг Спиридонов, а Казарян, выпив, тоже выкрикнул вообще нечто несообразное:

— Слава мастеру элоквенции!

Распоясавшихся весельчаков попыталась укротить Варвара:

— Старые уже хрычи, а все на себя одеяло тянете. Им обязательно надо площадку держать. В легком маразме вы, вероятно, забыли, что сегодня не ваш день. Так что уймитесь и сопите в тряпочку.

— Во молодец баба! Все правильно понимает! — восхитился Варварой Смирнов.

За что и получил от той же молодецкой бабы:

— Да и ты, Саня, кончай ваньку валять, — предложила делово: — Ну, быстренько по второй за наших девочек.

Выпили за девочек, и девочки выпили.

— Худо тебе, дурачок? — спросила Люба ласковым шепотом. Весь исполненный солдатской бодрости Сырцов лихо и комплиментарно ответил:

— Худо. Без тебя.

Любе надоели залихватские игры. Она хотела ответа без затей:

— Да ладно тебе! Терпеть-то еще можешь такую свою жизнь?

— Все бы ничего, да вот тоска заела, — честно признался Сырцов.

— И долго тебе еще прятаться?

— Не знаю, Люба.

Она обеими ладонями взяла его за щеки, не таясь, поцеловала в глаза, в нос, в губы, потом отодвинула его голову и, на расстоянии обстоятельно рассмотрев его лицо, грустно решила:

— Нет, усы мы все-таки сбреем.

О принятом ею решении узнали все, потому что она об этом заявила громко. Тут же появились несогласные. Первой огорчилась Лидия Сергеевна:

— А жаль. В этих усиках ты, Жора, на кумира нашей юности — Кларка Гейбла — похож. Вы, молодые, и знать-то его не знаете.

— Как так не знаем? — возмутилась Ксения. — А «Унесенные ветром»? — и выступила на защиту Любы: — Только, по-моему, Жора на Гейбла не похож. Он, когда без усов, скорее на Сигала смахивает.

— Сигала помню, а Сигела — нет, — признался Казарян лукаво.

— Сигел — это с косичкой который, — простодушно напомнил ему Смирнов.

— Да все Роман Суренович знает! — догадалась реактивная Люба. — Он у нас такой молодой, такой молодой!

Казарян с опаской покосился на бойкую девицу и поинтересовался:

— Опять будешь вспоминать, как я тебя за жопу трогал?

* * *

… Когда после шестой или седьмой (точно уже никто не помнил) Смирнов, Спиридонов и Казарян как бы в шутку, а на самом деле всерьез, душевно, тихонечко и ладно запели «Дороги», Лидия Сергеевна негромко предложила дамам:

— Пусть мужики здесь порезвятся, а мы на террасе посплетничаем.

Дамы, зная, что Лидия Сергеевна просто так ничего не делает, покорно встали. На террасе, рассаживаясь по ивовым стульям и креслам, они непроизвольно слушали отчетливые слова песни, глухо доносившейся из столовой.

Притихли дамы. До слез жалко было мужиков. Ксения осторожно спросила:

— Лидия Сергеевна, долго еще Георгию мыкаться?

— Бог его знает. Будем надеяться, что недолго, — честно ответила Лидия Сергеевна.

— Опять они в кровавую кашу полезли, — обреченно констатировала Варвара Владимировна.

У Любы вдруг задергались губы, она трижды судорожно вздохнула и тихо заплакала. Все замерли, притихли, а она, склонившись, подолом легкой юбки утирала и утирала беспрерывные слезы. Дав ей выплакаться, Ксения подошла, обняла, прижалась щекой к мокрой Любиной щеке. В последний раз всхлипнув, Люба отчаянно поделилась своей догадкой:

— Это они о нем. «Мой дружок в бурьяне неживой лежит».

— Ты — идиотка, — убежденно сказала Ксения. — Твой дружок не в бурьяне лежит, а в столовой трескает водку. Со временем, может, и ляжет. С перепоя.

— Всегда-то ты утешишь, подружка! — Люба в последний раз вытерла подолом глаза и лучезарно улыбнулась. В столовой пели:

— И об этом поплачь, — посоветовала Ксения. — Сонечка-то для твоего Жорки перины стелет.

— Не я вовсе идиотка, а ты, — Люба двумя руками растрепала короткую Ксенину прическу и обратилась ко всем: — А что это мы с собой и выпить ничего не захватили?

— Мой просчет, — признала свою ошибку Лидия Сергеевна. — Будет исправлено.

Она, в секунду обернувшись, явилась со знакомой двухлитровой посудиной с итальянским аперитивом «Мартини» и четырьмя изысканно вытянутыми бокалами на подносе.

* * *

… В столовой уже не пели. Пели на террасе. Лидия Сергеевна и Варвара Владимировна душевно выводили:

Девицы древних слов не знали, но охотно мычали, стараясь попасть в мелодию.

Из непоющей столовой на террасу вышел уже красномордый Смирнов, осторожно присел в качалку и, внимательно слушая, не качался в ней до тех пор, пока дамы не допели. А когда допели, раскачался и признался:

— Хорошо!

— Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, — словами Аллы Пугачевой выразила свое беспокойство Лидия Сергеевна. — Не слишком ли ты старателен в поглощении спиртных напитков?

— В самый раз, — успокоил ее Смирнов. — Мы без вас скучаем. Пошли допивать-доедать и чаи гонять.

— Договорились? — быстро спросила Лидия Сергеевна.

— Кой о чем, — мутно ответил он.

— Тогда пошли. Пошли, девочки!

Девочки пошли. Шедшая, как всегда, первой Люба не забыла прихватить ополовиненный «Мартини», а арьергардная Ксения — бокалы.

* * *

… Гости отъезжали в сумерках. Сырцова как ввели, так и вывели: в кольце оживленных участников дружеской попойки. Уже лежа под ковриком, он возмущенно шипел, безнадежно жалуясь:

— Они же пьяные, Александр Иванович! Я даже и не знаю, что они со мной сделают!

— Зато мы знаем, — успокоил Кузьминский, обеими ногами наступив ему на задницу. Пока еще деликатно.

Чета Спиридоновых уселась впереди (Варвара за рулем), а Казарян устроился рядом с Кузьминским. Люба оставалась ночевать у Смирновых. Вчетвером грустно глядели на мощно полыхавшие иностранные габаритные огни до тех пор, пока они не исчезли в черной вечерней зелени проулка. Стряхнув минор, Смирнов оживленно вскинулся:

— А теперь выпьем совсем по-домашнему! — и Ксении с Любой: — Да, девочки?!

— Девочки — да, а ты — нет, — без напора возразила Лидия Сергеевна. Почуяв слабину, Смирнов обнял ее за плечи и, заглянув в глаза, понял:

— Ты пошутила, моя избранница!

Проходя мимо «волги», любознательная Люба вдруг замерла в недоумении и, ничего самостоятельно не придумав, спросила:

— А зачем это Роман Суренович свою машину пригнал? Он ведь заранее знал, что здесь надерется, мог бы со всеми вместе приехать.

— Для того и пригнал, чтобы все, кому надо и не надо, ломали голову над вопросом: а зачем он ее сюда пригнал? — популярно объяснил бывший мент, в связи с чем Люба откровенно призналась:

— Ни черта не понимаю. Но, может, так надо?

— Может, в этом сермяжная правда? — уловив в ее речах лоханкинскую интонацию, продолжила за нее Ксения.

Три особы женского пола споро убирали со стола, а Смирнов сидел на диване и, одобряя их трудолюбие ласковым взором, бормотал:

Но если девки метались из столовой на кухню и обратно, то он и не думал трогаться с места. Перестав бормотать, извлек из кармана рубашки фотографию шесть на девять и, уже не рассматривая ее (рассмотрел ранее), просто любовался изображением, любовался с ясной улыбкой и тихой гордостью.

Когда уселись вокруг бесконечной бутылки «Мартини», самая любопытная из всех Люба без обиняков спросила про фотку в руках Смирнова:

— Новая ваша любовница, Александр Иванович?

— Если бы я поголубел на старости лет. Посмотрите какой красавчик! — похвалился Смирнов и бросил фотоснимок на свежую скатерть.

— Дай мне! — закричала Люба и вырвала фотографию из рук Ксении в вековечном женском стремлении все узнавать первой. Сильно разочаровал ее тот, кого Смирнов назвал красавчиком: — Ну, тоже скажете! Помесь борова с крокодилом! — и с удовольствием передала фотографию Ксении. Та долго и внимательно разглядывала изображение того, кого Люба назвала помесью борова с крокодилом, спросила Смирнова:

— Это Ицыкович, Александр Иванович? Тот, кто назывался Ицыковичем?

— Об этом я хотел спросить тебя, Ксения.

— Он, — твердо кивнула Ксения.

— Значит, он, — радостно утвердился в своих предположениях Смирнов. — Лже-Ицыкович, в миру именуемый Львом Семеновичем Корзиным.