У подъезда его дома, намеренно не таясь, стояла оперативная «Волга». Шофер в полудреме привычно скучал за баранкой, а небрежно элегантный пассажир, засунув руки в карманы брюк (не страшился ломать силуэт летнего ловкого пиджака), измерял, ставя поочередно ступни ног в нарядных башмаках впритык друг за другом, расстояние от его, Сырцова, подъезда до угла дома. Услышав щелканье дверцы сырцовской «девятки», пассажир прервал свое увлекательное занятие, поднял голову и, прищурясь, стал выжидательно смотреть на приближающегося Сырцова.

— Мог бы и весь день здесь зря проторчать, — сказал, подойдя. Сырцов. — Я на минутку решил домой заскочить и то только потому, что деньги забыл. Здорово, Леонид.

— Считай, что мне повезло. Здравствуй, Жора, — улыбчиво откликнулся Леонид.

Они пожали друг другу руки, постояли недолго так, не расцепляясь, смотрели глаза в глаза. Выжидательно.

— Ты всю жизнь — везунчик, -- завистливо констатировал Сырцов. — В дом ко мне пойдем или здесь поговорим?

— Лучше в дом. Надоело на ногах, — признался Леонид и, подойдя к «Волге», склонился над открытым шоферским окошком: — Стасик, если что срочное по телефону, я в квартире... Жора, какая твоя квартира?

— Тридцать третья.

— Я в тридцать третьей квартире. Можешь продолжать соньку давить, но на телефонные звонки — пожалуйста, постарайся — не забудь просыпаться.

— Уж вы скажете, товарищ подполковник! — не то восхитился, не то обиделся водитель.

В лифте Сырцов спросил:

— Сразу говорить не хочешь?

— Сначала кофейку попью. Кофейком угостишь?

— Растворимым.

— Сойдет.

Отхлебнув из чашки, Леонид еще раз демонстративно осмотрелся. Для Сырцова.

— У тебя здесь куда симпатичней, чем на Вернадского.

— Ага, — подчеркнуто жлобски подтвердил Сырцов, • настойчиво глядя ему в глаза. Говори, мол, по делу, старичок, а то мне некогда. Леонид допил кофе, поставил чашку на блюдце. В неустойчивом равновесии (неудачно поставил) она мелко дрожала, издавая противный бряк. Вдвоем дождались прекращения дрожи и бряка, после чего Леонид сказал:

— Сегодня ночью убили Марию Елагину. Удушили. Ты был знаком с ней.

Откуда он узнал, откуда? Сырцов ладошкой осторожно погладил край дивана. Ну, ты и дурачок! Кто-то из Леонидовых пареньков в обязательном порядке присутствовал на вчерашнем выпускном вечере. Только вот паренек засек там Сырцова, а Сырцов паренька — нет. Плохо это, непорядок.

— Твои на вчерашнем сабантуе, мою встречу с ней засекли?

— Ну, — согласился Леонид.

— Деда на тебя нет, Леонид. Он тебе за плебейское «ну» обязательно бы врезал от души, — просто так сказал Сырцов.

— Что, и Смирнов с ней гоже был знаком? — быстро спросил Леонид.

— Окстись, милиционер! — в ужасе, — чур, мол, меня, чур! — завопил Сырцов. — И уймись, уймись в сыщицком рвении, а то свихнешься.

— Не свихнусь, — успокоил его Леонид. — Значит, Смирнов ни при чем...

— Смирнов всегда при чем. Но только не в данном случае.

— Ты давно был знаком с Елагиной?

— Вчера и познакомился, — не соврал, просто на день сократил знакомство Сырцов.

— Кто тебя с ней познакомил?

— Приятель Коляши Англичанина, журналист какой-то.

— Имени-фамилии не помнишь?

— Нет, — на этот раз уж точно соврал Сырцов. Не хотел, чтобы Леонид понял, что он, Сырцов, хочет поработать с этим журналистом. Отыскать же его для ментов —не проблема. Что Леонид и подтвердил:

— Ладно. Коляшу потрясем.

— Еще что, Леня? — Сырцов грубо намекнул на то, что пора и бабки подбивать милиционеру и не отнимать драгоценное время у занятого человека. Леонид встал, прошел к балконной двери, не оборачиваясь, спросил оттуда:

— Ты сейчас чем-нибудь всерьез занят, Жора?

— Как тебе известно, я работаю в Академии. Преподаю.

— Я не о том.

Леонид вернулся к журнальному столику, но не сел. Встал и Сырцов.

— Ну что, тебе пора? Ты же начальник. Занятой по макушку.

— Занятой, это точно, — рассеянно согласился Леонид. И жестко: — Ты действительно ничего не знаешь, Жора? И ничего не хочешь мне сообщить?

— Подумай. Что я тебе могу сообщить?

— Ладно. — Леонид протянул ему руку: — Но все-таки, если что...

— Если что, то да, — поспешно и насмешливо согласился Сырцов.

Они подошли к дверям. Леонид самостоятельно (профессионал) открыл сложный запор и уже на пороге сделал грустное заявление:

— Ты плохо отреагировал на мое сообщение о смерти Марии Елагиной. Будто знал о ней. Я вынужден тебе не доверять.

И, не дав Сырцову ответить, захлопнул дверь с той стороны.

А Сырцов сел к телефону. В газете Мишани еще или уже не было, а домашний телефон не отвечал. Сырцов помыл чашки, протер до блеска журнальный столик и снова набрал домашний номер Мишани. На первом же гудке трубку была снята, и нахальный голос потребовал:

— Говорите.

— Ты только что вошел? — ни с того ни с сего спросил Сырцов. За что и получил неожиданный ответ: — Не. В сортире сидел. А ты кто такой?

— Сырцов, — представился Сырцов и добавил с повторением, чтобы Мишане стало сразу понятно: — Георгий Сырцов.

— А-а... — без энтузиазма протянул Мишаня. — И чего тебе от меня надо?

--Насколько я помню, ты хотел со мной поговорить.

--Именно, хотел. Тогда хотел, а сейчас не хочу.

--Знаешь? — прямо спросил Сырцов.

— Знаю.

— Откуда?

— У нас в газете хороший отдел криминальной хроники.

— Тебя милиция еще не трепала?

— Нет. А за что?

— Не понимаешь, — насмешливо констатировал Сырцов. — Но боишься. Боишься?

- Ничего я не боюсь! — вдруг закричал Мишаня.

— Поговорить надо, — напомнил Сырцов.

— Если надо, говори.

— Не телефонный разговор.

— Тогда приезжай. Адрес в визитке.

Терпеть не мог Сырцов Краснобогатырскую. И узка,  и крива непонятным образом, и трамвайные рельсы не  к месту. Попрыгал и на рельсах, и на колдобинах, прежде чем пробрался на своей «девятке» к двадцатиэтажному сине-белому дому-бараку, скучно существовавшему в стае себе подобных.

Мишаня встретил его весьма и весьма неглиже: голым по пояс, в грязных вытянутых на коленях до неприличия трикотажных штанах, босиком. Без удовольствия  глядя на полужидкое Мишанино пузо, Сырцов спросил:

— Порточки на помойке подобрал?

— Даже если на помойке, тебе-то какое дело?

— Ты оскорбляешь мои эстетические чувства.

— Гляди ты! Какие мы слова знаем! — искренне удивился Мишаня.

— Я много чего знаю, — сообщил Сырцов и приказал: — В комнату веди.

Не в пример Мишане комната была прибрана. Сырцовский глаз отметил чистый пол, пропылесосенный ковер,  свежую крахмальную скатерть на небольшом обеденном столе, идеальный порядок на письменном. Сырцовский глаз обратился к Мишане. Вопросительно. Тот понял:

— Сегодня с утра мать приезжала. Убралась.

— А сам не убираешься?

— Ты хотел говорить. И уже сообщил, что много чего знаешь. Я слушаю.

— Что тебе вчера передала Маша?

— Ничего она мне не передавала! — опять вскричал Мишаня.

— Я сяду, — проинформировал о своих дальнейших действиях Сырцов, выдвинул стул из-за стола, прочно уселся. — Разговор, как я понимаю, будет длинный.

Мишаня тоже уселся. На кушетку. Фальшиво зевнул и сказал:

— Если только ты будешь говорить.

 — С вопросами-ответами у нас с тобой как-то сразу не заладилось. Давай по-другому. Я у тебя просто попрошу: отдай кассету, Мишаня.

— Какую еще кассету?

— Обыкновенную. Для магнитофона. Которую тебе Маша велела спрятать.

— Нету у меня никакой кассеты, нету!

— Нет, а кричишь. Почему ты кричишь, Мишаня?

— Потому что ты мне надоел.

— Я только что пришел. Я не мог тебе надоесть.

— Надоел.

— Ладно, не будем препираться. Передо мной альтернатива, Мишаня. Несолоно хлебавши и поверив тебе, я удаляюсь понурив голову. Или, не поверив, я тебя связываю, кладу на пол и не спеша произвожу подробный шмон. Хотя, если честно, альтернативы нет: я вынужден буду привести в исполнение последний вариант.

— Я закричу, — пообещал Мишаня.

— А я тебе рот пластырем заклею, — пообещал Сырцов.

Мишаня хлопнул ладонями по коленям, поднялся с кушетки, прошел к письменному столу, открыл боковой ящик и, внезапно резко обернувшись, направил на Сырцова маленький револьвер. Приказал:

— Выкатывайся отсюда, ну!

Встал и вовсе не испугавшийся Сырцов. Встал и пошел на Мишаню. Медленно.

— Выстрелю! Выстрелю!

— А с трупом что делать будешь? Расчленять и выносить частями на помойку? Не при твоем пылком журналистском воображении! — Он подошел к Мишане вплотную и протянул руку: — Дай сюда. — Мишаня безвольно, как под гипнозом, отдал револьвер. Сырцов его взял, подбросил на ладони и назидательно продолжил: — Если сам не защищаешься, то выстрелить в человека очень трудно, Мишаня. Откуда у тебя эта штучка?

— Купил.

— А разрешение на нее у тебя есть?

— Нам, ведущим работникам газеты, милиция выдана лицензии.

— И ты купил этот пугач. Потому что красивый?

— Потому что маленький.

— Это в сказке маленький — всегда удаленький. А в жизни чаще всего наоборот. Ты осторожней с ним. По запарке можешь случайно себе пятку отстрелить. — Сырцов вернул револьвер Мишане. — Положи на место.

Мишаня покорно положил револьвер в ящик стола, а ящик задвинул. Сделав это, замер у письменного стола. Как по стойке «смирно».

— Давай пленку, — напомнил Сырцов.

Мишаня быстро взглянул на него. Встретились взглядами. Окончательно уяснив, что деваться некуда, Мишаня прошел к окну, покопался под подоконником, чем-то щелкнул, и в руках у него оказалась кассета.

— Ну, конспиратор! Ну, подпольщик! Ну, Сергей Костриков! Ну, мальчик из Уржума! — восхитился Сырцов. Если уж тайник, то обязательно в подоконнике. Да будет тебе известно, лет уж этак тридцать менты, зная таких, как ты, общий шмон с подоконников начинают. — Он взял протянутую Мишаней кассету. — А магнито-фончика у тебя, случаем, не найдется?

Мишаня отодвинул фанерную (нижнюю) дверцу книжного шкафа, извлек двухкассетник и молча поставил его на стол перед Сырцовым.

— Скатерть испачкаем! — испугался Сырцов.

— Он чистый, — заверил Мишаня.

— Значит, слушал его недавно. Какую музычку в ночи ты слушал, а?

— Траурную, — натужно пошутил Мишаня.

— Перематывать надо? — вставляя кассету, поинтересовался Сырцов.

— Не надо. Она на начале.

— Так вот какую музычку в ночи ты слушал! — догадался Сырцов и врубил магнитофон.