И вход в подвал был замаскирован. Метрах в пяти от стены ангара Ростислав уцепился сдвоенными руками за что-то в замусоренной траве и поднял крышку, за которой были ступеньки спуска. Кивком пригласив Сырцова и Казаряна следовать за собой, он стал осторожно (руками-то в наручниках в стенку не упрешься) спускаться к обитой стальным листом двери. Сырцов извлек из под жилетки «байард», а Казарян вытянул из-за поясного ремня прихваченный на всякий случай трофейный кольт, и они спустились следом. Ростислав с трудом (сильно мешали наручники) отстучал по металлу положенное.

— Ростислав? — спросил из-за двери настороженный тенор.

— Я, я! Открывай!

— Почему не в срок?

— Девку срочно надо в другое место переводить.

При слове «девка» к полному изумлению Сырцова у него тиком дернулась щека.

Дверь медленно пошла на них — открывалась наружу. Ростислав сделал, как было договорено, два шага назад, Казарян всей своей шестипудовой тушей навалился на дверь, распахивая ее до упора, а Сырцов в почти балетном прыжке достал тенора рукоятью пистолета в челюсть. Тенор рухнул, и то, что увидел после этого Сырцов, заставило его забыть о целесообразных в данной ситуации действиях. Он замер. Под ослепительной двухсотсвечевой лампой без абажура, привязанная к намертво закрепленному железному стулу, сидела совершенно голая Люба.

Два выстрела сотрясли подвал почти одновременно. Но кольт все же опередил «стечкина», потому что «стечкии» упал на пол, а кольт продолжал оставаться в правой руке Казаряна. Казарян целился в здоровенного владельца «стечкина» и попал, а ошалело поддерживавший правую руку левой качок целился в Сырцова и не попал. ׳

— Что ж ты делаешь, идиот! — почти в ухо прокричал он Сырцову и не смог продолжить темпераментный кавказский монолог. Он тоже увидел Любу.

А Люба увидела Сырцова. Увидев, закрыла глаза, и слезы потекли по ее щекам из-под опущенных век. Выдернув нож из ножен, Сырцов кинулся к ней, тремя точными движениями разрубил веревку,сорвал с себя жилетку и, подняв Любу со стула, скрыл жилеткой Любину наготу. Потом обернулся. Казарян держал под дулом кольта всю троицу. Пришедший в себя тенор, тембр голоса которого явно не соответствовал телосложению, разглядев глаза Сырцова, в ужасе залопотал:

— Мы ее и пальцем не тронули! Как приказано, как приказано!

Ему же первому досталось: тяжелым сырцовским башмаком по яйцам, а потом ребром ладони по горлу. Амбала Сырцов метелил уже с сознательным зверством: по самым болевым точкам, но так, чтобы в беспамятство не провалился. Не прошел и мимо Ростислава, которому размазал лицо в кашу. Пошел по второму кругу, но тут его сзади за талию цепко ухватил Казарян и проорал:

— Ты их до смерти забьешь, Жора!

— Пустите меня! — рванувшись, ответно заорал Сырцов. — Я их в грязь втопчу!

— Они могут понадобиться, — уже спокойнее напомнил Казарян.

— Пустите меня, — совсем спокойно попросил Сырцов: пар вышел.

Раскиданная в разные стороны троица несинхронно стонала. Люба стояла у стула, там, где ее оставил Сырцов. Стояла она в полуприседе, стараясь прикрыться как можно тщательнее.

— Что они с тобой сделали?

— Ничего. Пальцем не тронули. Только ножами с меня всю одежду срезали и всю ночь такую похабщину несли...

Лишь сейчас Сырцов заметил в углу кучку тряпок знакомой расцветки. Когда-то это были брючки и майка, в которых он увидел Любу в первый раз. Снова помутившимся взглядом оглядел троицу, потряс, освобождаясь от острого желания убить, головой и. поинтересовался у Казаряна:

— Который час, Роман Суренович?

— Без десяти шесть.

— Не могли бы вы веревочку принести? Пора этих вязать и ждать тех.

— А ты их здесь без меня не кончишь?

Вместо Сырцова тоненьким голосом ответила Люба:

— Он их и пальцем не тронет. — Приходила, слава Богу, в себя девочка.

Времени до семи было навалом, и поэтому вязали троицу с чувством, толком, с расстановкой и, как профессионалы, ответственно. Плотно и безжалостно — рука к руке, нога к ноге, и за спиной ладони к ступням. По разным углам и к какому-либо недвижимому предмету. Амбала — к стулу, тенора — к непонятного назначения скобе, намертво сидевшей в бетонной стене, Ростислава — к вентиляционной решетке и к стулу же — врастяжку.

К половине седьмого управились, и Сырцов решил:

— Время сладкую парочку встречать. Ты побудь здесь, Люба, мы через полчаса вернемся.

— Не могу, — сказала Люба так, что поняли — не сможет.

Казарян быстренько отвел ее в «Волгу», а «Волгу» загнал в заросли в стороне от основного пути к подвалу.

Засаду сделали у лаза. Задача Казаряна была самая простая: ударить как можно сильнее специальной короткой резиновой дубинкой со свинцовым стержнем внутри по башке, которая первой просунется в лаз. Сырцов же выбрал себе работку посложнее: ему необходимо было обезвредить второго, который наверняка будет контролировать действия первого.

Но куда как проще в реальности! Эти двое беззаботно, как пролетарии к заводской проходной, шли к лазу шерочка с машерочкой, еще и тихо переговариваясь на ходу.

Их завалили почти одновременно: Казарян ударом по затылку, вложив в него весь свой вес, а Сырцов с наружной стороны стены заломал второго, врезав разок по шее и надев браслеты. Уверен был, что орать не решится. Самое тяжелое было волочить их до подвала и в подвал. А далее все по уже пройденному получасом ранее пути: связка, привязка и разъединение. Дверь закрыли ключом, найденным в куртке тенора, и на висячий замок, прицепленный к штырю у двери. Для страховки приперли дверь железным дрыном, который нашли во дворе.

И половине восьмого, усевшись за баранку, Казарян безапелляционно  заявил:

— Теперь как можно скорее к Санятке.

— А я? — спросила ненавязчиво с заднего сиденья Люба, закутанная в неизвестно откуда извлеченное Казаряном одеяло.

— И ты, — решил Сырцов.

— Голая? — поинтересовалась Люба. — На минутку ко мне заедем.

— Некогда, — сурово отказал Казарян. — И в одеяле хороша будешь.

— Она совсем рядом со Спиридоновым живет, — заступился Сырцов.

Люба из-под одеяла извлекла сумочку (Сырцов с Казаряном и не заметили, как она подобрала ее в подвале), достала ключи и попросила:

— Георгий, вы за вещами сходите. Я не могу. Код 636, третий этаж, квартира шестнадцать. Моя комната первая слева. В шкафу платье какое-нибудь и там же на полке — белье. Возьмите трусы и лифчик.

В Любиной-то комнате после подвала. Светлое дерево, светлые занавески под утренним солнцем, книжный стеллаж на всю стену, а над кроватью здоровенная фотография, на которой по-детски счастливые Люба и Ксения в обнимку с громадным псом Дмитрия Федоровича.

Не платье — джинсовую юбку и тельняшку выбрал для Любы Сырцов, а трусы и бюстгальтер взял первые попавшиеся под руку. Не разбирался в этом.

— Не смотрите в зеркало, — приказала Люба и, скинув одеяло и жилетку, мигом оделась. — Теперь можно.

Казарян обернулся.

Молодость моя, где ты? А вот ее молодость: будто ни ужаса не было, ни унижения, ни безнадежного отчаяния. Изящна, свежа, резва и еще кокетливо улыбалась. Казарян крякнул, рванул с места, и через полторы минуты они были у дома Спиридонова.

 — Молодцы. Чисто и на высоком уровне, — оценил наконец их действия Смирнов, грустно так оценил, задумчиво покусывая ноготь большого пальца. — Я понимаю, Жора, иного решения у тебя не было, да и не могло быть. Но сегодня мы просто вынуждены Лене Махову сдаваться, а Рузанов наверняка уже уполз.

— Проверочный звонок Ростиславу после смены? — мгновенно сообразил Сырцов.

Смирнов кивком согласился с ним. В гостиной они сидели вшестером: Смирнов в кресле, Лидия Сергеевна в кресле, Спиридонов, Казарян, Сырцов на диване, а поодаль на пуфике — Люба.

— Что мы пока можем отдать Махову? — продолжил Смирнов. — Пятерку в подвале? Труп Решетова? Высокоинтеллектуальные рассуждения по поводу разветвленной организации наемных убийц? Скелеты на дачном участке Гольдина?

— Немало, — твердо сказала Лидия Сергеевна.

— А где схема организации? Где доказуемые связи?

— Ты забыл про арсенал у Ростислава, — перебил Казарян.

— Я ничего не забыл. Все это хорошо, но Рузанов центровал все. А теперь нам и милиции — искать его и искать.

— Наверное, так и было бы, — опять возразила Лидия Сергеевна, — если бы Рузанов был свободен от всего криминальной свободой — свободой вседозволенности, свободой безответственности...

— Как вы сказали, Лидия Сергеевна? — некультурно прервал ее Сырцов.

— ...Свободой вседозволенности, свободой безответственности, — холодно повторила Лидия Сергеевна. — Я могу продолжать, Георгий?

— Продолжайте, продолжайте! — радостно разрешил Сырцов.

— А он любит женщину, любит много лег страстно и безответно. Он не уйдет от Светланы далеко, он двадцать с лишним лет не может от нее уйти. Зона поиска Рузанова определена его безнадежной любовью.

— Откуда вы про эту любовь знаете? — вновь не очень вежливо спросил Сырцов.

— Люба, вы не могли бы оставить нас на минутку? — ласково попросила Лидия Сергеевна. — Только не обижайтесь, Бога ради.

— Я не обижаюсь, — сказала Люба и ушла на кухню к Варваре.

— А все-таки обидели, — не стерпел Сырцов.

— Я бы еще более обидела ее дальнейшим рассказом. Ради тебя, ради твоего спокойствия стараюсь. Так вот про любовь, Жора. Идиотский снайперский выстрел в тебя после того, как ты будто на сцене при полном освещении совокуплялся, или скажем вежливее — совершал половой акт со Светланой, — первое и наивернейшее доказательство этой любви. Само по себе твое убийство в тот момент было бессмысленно и опасно для снайпера. Менты после убийства бывшего коллеги пошли бы с таким мелким неводом, что кое-какие рыбешки из его косяка наверняка попались бы в сети. А он выстрелил. Выстрелил неудачливый любовник в счастливого соперника.

— Логично, но недостаточно, — возразил сердитый Сырцов.

— Я спрашивала у Ксении, Жора. Она подтвердила, что Рузанов любит Светлану давно и безнадежно. Поэтому будто бы и опустился, в бомжи подался.

— Ты ведь, Жора, в начале Лидиного рассказа со страшной силой обрадовался чему-то, — встрял в беседу Смирнов. — Чему ты обрадовался?

— Я догадался, кто звонил мне по телефону, сообщая о похищении Любы, — торжественно заявил Сырцов и замолк, ожидая нетерпеливого понукания.

— Не томи, — попросил Смирнов.

 — Образованный бомж по кличке Бидон. Когда мы с ними мило беседовали за бутылочкой, я сказал слова, очень похожие на нынешние слова Лидии Сергеевны об их свободе как свободе безответственности. И ночной мой телефонный корреспондент безотчетно спародировал эти слова в одной из своих иронично-грозных фраз.

— Жора, Бидона сюда немедленно! — полковничьим рыком приказал Смирнов. — Только бы не испарился, только бы не испарился!

— Я пойду, — согласился не спавший сутки Сырцов. — Только клифт какой-нибудь дайте камуфляж немного прикрыть.

 Спиридонов исчез на минутку, вернулся с щегольской курткой и сказал:

— А все-таки Лене Махову надо звонить сейчас.

— Только после беседы с Бидоном, — безапелляционно решил Смирнов.

Бидон был на месте. Сырцов точными ударами башмака по ящичкам смел с лица земли жилище бомжа-интеллёктуала, и бомж-интеллектуал обнаружился во всей своей красе. На замусоленном и рваном тюфячке, сжавшись.в комочек, спал или делал вид, что спит, столь любезный сейчас сырцовскому взору Бидон. А рядом — опорожненная четвертинка, подернутый коричневатой мутью граненый стакан, тоже пустой, толстый надкусанный ломоть черного хлеба, мятые стрелы зеленого лука...

Понт, туфта! Все тем же правым башмаком Сырцов отвесил удар по бидоновской заднице и вслух повторил:

— Понт! Туфта!

Бидон невинно открыл глаза и осведомился хриплым со сна голосом:

— А Малыш еще не приходил?

Ой, какой неосторожный гражданин! Во второй раз неосознанной фразой подставился. Малыш сегодня, вероятнее всего, чистый, бритый, по-хорошему поужинавший, спал в свежей пижаме на крахмальных простынях. А ночную смену бомжового бытия отрабатывал Бидон.

— Сейчас в рванину переоденется и придет, — пообещал Сырцов.

— Ты — Сырцов? — как бы только что узнав собеседника, спросил Бидон, устраиваясь на тюфячке по-турецки. — Сыщик-моралист?

 — Вставай, Бидон. Пойдешь со мной, — распорядился Сырцов.

— На дискуссию о нравственных устремлениях новой России? — вежливо осведомился Бидон.

— Ага, — подтвердил Сырцов и за грудки поставил его на ноги. Ярость, отвращение, лихорадочная усталость после прошедших суток требовали хотя бы маленькой разрядки. Он в полную свою силу ударил Бидона правым крюком в челюсть. Бидон отлетел метра на три, но удачно — на отброшенные Сырцовым ящики — и там совсем притих. Сырцов подошел к нему, присел на корточки, ждал, когда бомж оклемается. Бидон открыл глаза минуты через полторы. На этот раз Сырцов попросил:

— Пойдем со мной, а?

— Никуда с тобой не пойду, — неожиданно твердо и внятно (Сырцов даже удивился: в челюсть-то врезал ему прилична) сказал из ящиков Бидон.

— Ненужные осложнения для тебя и для меня, — постарался разъяснить ему ситуацию Сырцов. — Тебе придется терпеть весьма болезненные побои, а мне, сильно уставшему после бессонной ночи, тащить бесчувственное тело до лаза и в машину втаскивать. Может, без лишних разговоров ты на своих двоих пойдешь?

Бидон выкарабкался из груды ящиков, встал, нежно потрогал свою потревоженную челюсть, злобно глянул на Сырцова и поинтересовался:

— А если я закричу?

— Кричи, — разрешил Сырцов и тут же спросил: — Ты — нервный?

— Очень, — с гордостью ответил Бидон.

— Тогда я на тебя браслеты надену.

В казаряновской «Волге» закованный Бидон вел себя смирно и в спиридоновский дом позволил ввести себя, не сопротивляясь.

В гостиной все в том же составе сидели гости и хозяева многострадальной квартиры. При виде Бидона Смирнов ощерился-улыбнулся, как великий актер Смоктуновский, на все свои тридцать два пластмассовых зуба.

— Ишь ты какой! — ларково глядя на Бидона, оценил он его. Вгляделся в бомжа внимательней и в порядке предложения спросил: — А что, если мы его разденем и отмоем, Жора?

— Вшей бы в ванной не натряс, — вскинулся Спиридонов.

— Не натрясет, — успокоил Сырцов. — Я так думаю, что эти лохмотья вроде тех, что в спектакле «На дне».

— Понт и туфта, — повторил недавние сырцовские слова Смирнов. — Займись им, Жора. Сначала сделай снимок Алькиным «Полароидом», а потом раздень и отмой.

На кухне при свете утреннего солнца бомж охотно позировал. Сырцов сделал два его портрета — анфас и в ррофиль, а также увековечил Бидона в полный рост.

— Эти двое — Спиридонов и Смирнов? — спросил в ванной любознательный Бидон.

— А ты откуда их знаешь? — всерьез удивился Сырцов.

— Я всех знаю, — заявил Бидон и без посторонней помощи стал раздеваться. Снял ветхую джинсовую рубаху, развязал тесемки внушительной накладки на живот, небрежно уронив ее на кафель, стянул, предварительно скинув с ног жалкие растоптанные кроссовки, спортивные замызганные шаровары с утолщениями на жопе и в ляжках и оказался в чистом белье, в ловкой маечке-фуфаечке с длинными рукавами и в аккуратных трусах-шортах.

Давнюю небритость — почти борода и усы — отдирал Сырцов: не мог отказать себе в таком удовольствии. Отодрал, полюбовался на бритое личико.

— Чудесненько. А теперь умойся, причешись, и пойдем в гостиную.

Бидон(правда, уже не Бидон совсем, а так, фигурная бутылка из-под иностранного ликера) послушно умылся, причесался и, глядя на свои голые ноги, взволнованно спросил у Сырцова:

— А удобно в таком виде?

— Вполне, — бодро заверил его Сырцов. — Спортсмен-разрядник. Волейболист. Выше знамя советского спорта, Бидон!

— Я его узнала, — сразу же сказала из своего угла Люба. — Когда меня в машину затаскивали, он через дорогу стоял, наблюдал. В пиджаке и штанах, конечно. В хороших, фирменных.

— А он нас с Аликом узнал. Да, грековский помощничек?

— Точно! — заорал Спиридонов. — Он еще нас у дверей министерства встречал!

— Забыл, как тебя зовут... — начал было Смирнов, но экс-Бидон перебил:

— А я, как вас зовут, отлично помню: оба Александры Ивановичи.

— Забыл, как тебя зовут... — упрямо продолжил Смирнов, но опять был перебит:

— Андрей. Андрей Робертович Зуев.

— Вот что, Андрей Робертович, — Смирнов уже злился, — слушай меня внимательно и не перебивай, потому что сейчас я дам тебе шанс. Единственный, чтобы после определенной отсидки продолжить жизнь на воле. Если ты исчерпывающе ответишь на все наши вопросы, то для тебя есть возможность стать рядовым связником, использованным почти втемную. Если же ты, Андрей Робертович, начнешь вертеться или вешать нам лапшу на уши, то мы сдадим тебя МУРу как одного из руководителей организации, совершившей в последнее время ряд заказных убийств. Смею тебя заверить, что такая возможность у нас имеется.

— Можно сесть? — спросил Андрей Робертович, демонстративно оглядев гостиную, в которой не было пи одного свободного стула. Спиридонов молча сходил на кухню и принес табурет.

Зуев вольно уселся.

— Зная, как вы умело и быстро заделали моего шефа, я почти уверен в этом. Но где гарантии реализации первого варианта?

— Без гарантий, — твердо решил Смирнов. — Или ты говоришь, или я...

Речь Смирнова заглушил и прервал дьявольский храп Казаряна, который, забытый всеми, давным-давно кемарил в углу дивана. Сырцов поспешно слегка приподнял его голову, а Лидия Сергеевна подсунула под нее бархатную подушечку. Удовлетворенно промычав, Казарян задышал ровнее.

— Так ты будешь отвечать на наши вопросы? — взъярился вдруг Смирнов.

— Да, — охотно подтвердил свою готовность отвечать Зуев. — С чего начнем?

— С Ицыковичей.