Набрал код, проник в подъезд, открыл почтовый ящик. За «Вечеркой» прятались ключи от автомобиля, завернутые в бумажку. Сырцов бумажку развернул и прочел корявую строку: «Карбюратор в порядке. Женя». Вот и ладушки. Теперь у него, Сырцова, все тип-топ.
Эту свою квартиру, в отличие от дворницкой, он нежно любил. Более года прошло, как переехал, но любовь к ней все жила в его сердце больном. Ну, естественно, и баловал он ее, свою любимую. Чуть что — подарок. От этого и стала она веселой, ухоженной и украшенной, с которой каждый раз встречаться — радость. Его гнездо, его крепость, его дом на долгие времена. Дамочки, изредка по необходимости залетавшие сюда, сразу же понимали это и не пытались навести в этой мужской квартире уют. У него был свой уют.
После парилки в «БМВ» было жарковато. Сырцов разделся до трусов, сполоснул личико и руки и двинул на кухню. Последний год он держал себя в форме: каждодневные пробежки, каждодневные часовые занятия на тренажере (в лоджии стоял), диета и полный отказ от курева и пьянки. Съел бутерброд (хлеб был с отрубями) с сыром, выпил стакан йогурта и — сыт.
Застелив квадратную (два двадцать на два двадцать) тахту простынкой, бросил в голову подушку, улегся под плед. Сквозь полуприкрытые веки картинка виделась слегка размытой и оттого почти сказочной. Он любовался этой картинкой, он ощущал свою силу и в преддверии сна верил в свое бессмертие. Кто-то вроде шептал ему на ухо: «Хорошо, хорошо, хорошо», и он радостно и бессловесно соглашался: да, хорошо, да, хорошо, да, хорошо... Сначала он сладострастно засыпал, а потом заснул крепко. Открыв рот, он похрапывал.
Разбудил его дьявольской силы телефонный звонок. Мало чего соображая, он рванулся к аппарату, больно ударился коленом о стул и схватил трубку. Зачем-то хотел успеть до того, как звонки прекратятся. «Если бы знать! Если бы знать», — как говорили чеховские дамы.
— Да, — произнес он пискляво, поспешно прокашлялся и тут же выдал басом: — Я вас слушаю.
— Здравствуйте, Георгий Петрович, — сказал в трубке изысканный женский голос. — Наш общий хороший знакомый Роман Суренович Казарян порекомендовал мне обратиться к вам. Он собирался сегодня вечером до моего звонка сам связаться с вами, но я не дотерпела до вечера. Я должна встретиться с вами как можно скорее. Дело не терпит отлагательств.
— Простите, не знаю вашего имени и отчества... — перебил Сырцов.
— Светлана Дмитриевна, — представилась трубка.
— По какому делу вы хотите обратиться ко мне, Светлана Дмитриевна?
-Это не телефонный разговор, Георгий Петрович.
-А другого у нас с вами не будет, — безжалостно сказал Сырцов. Дама на том конце провода замолчала. Потом вздохнула прерывисто и поведала:
— У меня большое горе.
Такими словами обезоруживают. Сырцов посопел и промямлил:
-Я сегодня вечером занят...
-А сейчас еще не вечер! Еще не вечер! — бессознательно повторяя слова глупой песенки, страстно заговорила Светлана Дмитриевна. — Я через десять минут буду у вас и не отниму много времени. Вы всюду успеете, Георгий Петрович, я даю вам слово — вы всюду успеете.
Сырцов сдался и проблеял жалко:
-Только недолго... В нашем распоряжении не более часа...
-Достаточно, вполне достаточно. Ваш адрес, Георгий Петрович...
Он продиктовал адрес, положил трубку, вышел на балкон-лоджию и стал ждать, тупо рассматривая суетливую жизнь внизу. Через десять минут с Садового кольца спустился по переулку спортивный «мерседес» и остановился прямо под ним. Захотелось плюнуть на светло-серую крышу «мерседеса», но делать этого Сырцов не стал, так как из машины выпросталась дамочка. Сверху не понять какая. Брюнетка. Или крашеная. Дамочка вошла в подъезд, а Сырцов — в комнату. Придирчиво осмотрел апартаменты. Вроде все в порядке. Убрал в ящик плед, простыню и подушку, в ожидании уселся в кресло и вдруг увидел свои голые колени. Забыл, что без порток. Порывисто (со сна плохо ориентировался во времени и пространстве) влез в штаны, натянул рубашку. Уселся в кресло по новой. В дверь все не звонили. Может, он ошибся и дамочка из «мерседеса» не к нему? Обиделся на обстоятельства, которые заставили его суетиться, сжал рот в куриную гузку и понял, что неплохо после сна рожу помыть. Он встал, чтобы идти в ванную, и в тот же момент заблямкал непонятную короткую мелодию дверной звонок. Сырцов вместо умывания пальцами протер глаза и пошел открывать.
Дама, конечно, дама! Безукоризненная фигура (или безукоризненный костюм?), высокие бедра, хорошей длины ноги, прямая, без видимых морщин шея (а может, их не видно оттого, что голова высокомерно откинута назад?), руки, которые привычно знают, что им делать, широко расставленные карие глаза, короткий прямой нос, пухлый и брезгливый рот. Брюнетка, точно брюнетка. Подкрашенная брюнетка. Лет сорока или чуть меньше. А если больше?
— Здравствуйте, Георгий Петрович, — не входя, сказала дама.
— Здравствуйте, Светлана Дмитриевна. — Сырцов вместе с дверью отодвинулся к стене и пригласил: — Прошу вас.
И ручкой эдак сделал, указывая, куда идти. Светлана Дмитриевна прошла, куда указано, и остановилась посреди комнаты, вопросительно глядя на Сырцова. Тот еще раз взмахнул рукой, указывая на кресло, и повторил, басовито играя голосом:
— Прошу вас, Светлана Дмитриевна.
Она осторожна уселась в разлапистое кресло, на краешек, чтобы держать спину, плотно сдвинула ноги, вольно или невольно подчеркивая идеальную их форму, поставила на колени небольшую драгоценную сумочку и с улыбкой осмотрелась.
— У вас мило, очень мило и уютно. А Роман Суренович сказал, что вы холостяк, — обнародовала результат своих наблюдений Светлана Дмитриевна.
— Я действительно холостяк.
— Тогда у вас, несомненно, женские руки.
Сырцов успел поймать в себе желание заржать конем и удавил его в зародыше. Просто посмотрел на свои руки и сказал:
— Не нахожу.
— Я выразилась фигурально, в переносном смысле...
— Выражаться вообще не надо, — грубо посоветовал Сырцов. У Светланы Дмитриевны почти незаметно дернулся уголок рта и заметно раздулись ноздри короткого носа. Не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Сдержалась, потому что чуяла зависимость от грубияна. Сказала:
-Я — не самозванка, Георгий Петрович. Вы можете позвонить Роману Суреновичу и удостовериться...
-Позвоню, — ответил Сырцов. —.Только после того,как вы уйдете. Мне хочется говорить с ним один на один.
Интересно, долго ли продержится дамочка. И куда кинется: в слезы, в ссору, на разрыв? Если нужен, стерпит все. Она стерпела.
-Надеюсь, что ваша резкость — лишь признак высокою профессионализма. Очень надеюсь, Георгий Петрович.
-Зря надеетесь. Это не признак профессионализма, но стремление развеять ваши иллюзии по поводу того, что во мне вы нашли некую безотказную палочку-выручалочку. Я вряд ли возьмусь за ваше дело.
-Но вы даже не знаете, в чем оно состоит!
В чем бы оно ни состояло, — твердо ответил Сырцов.
-Но вы хотя бы выслушаете меня?
-Куда мне деваться? Мало что соображая со сна, я согласился.
-Вы старательно убиваете во мне всякую надежду.
-Не всякую. Только надежду на меня.
-Но вы для меня — последняя надежда.
-Выпить не хотите? — не к месту, а может быть, и к месту, предложил Сырцов.
Она недоуменно посмотрела на него — коротко улыбнулась, открыла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась в него, спрятала и щелкнула замком сумочки — будто грецкий орех расколола.
— Пожалуй. Немного, — протяжно согласилась она.
Он двинулся на кухню, достал из шкафа авральную бутылку «Метаксы», из холодильника — сыр, лимон и две бутылки воды: боржоми и пепси. Порезав сыр и лимон на отдельных дощечках, водрузил все это на поднос и объявился в комнате. Она вежливо заметила, глядя на астеническую бутылку греческого коньяка:
— Угадали и угодили. Мой любимый. — И удивилась: — Стаканов — два, а бокал один. Почему?
— Я не пью.
— Это нечестно! — Забыв на минуточку о своем горе, она вскинула длинные ресницы, пронзив его бесовским взглядом, и закинула ногу на ногу, показав роскошную коленку. Сырцов молча поднялся, на мгновение удалился и вернулся со второй рюмкой. Она была удовлетворена: — Так-то лучше! — И сама разлила по рюмкам.
С мужиками проще. Сказал, что в завязке или закодированный, и от тебя отвязались. А выпивающие дамочки в непьющей особи противоположного пола без вариантов видят коварного и изощренного соблазнителя. Сырцов поднял рюмку и поверх нее посмотрел на Светлану Дмитриевну. Она согласно кивнула, и они молча выпили.
— Маленькие радости, — сказала она, отхлебнув боржоми. И, сейчас же вспомнив обо всем, горестно добавила: — И большие неприятности.
Сырцов поставил ополовиненную рюмку и повозил ее по безукоризненно гладкой поверхности журнального стола. Сказал без особой охоты:
— Я вас слушаю, Светлана Дмитриевна.
— Можно, я еще выпью? — вдруг спросила она.
— Да Бога ради!
Она лихорадочно налила, лихорадочно выпила, лихорадочно начала:
— Пропала моя девочка. Пять дней — нет, уже почти шесть! Ушла из дома и не вернулась...
— Сколько лет вашей девочке? — перебил Сырцов.
— Двадцать, — испуганно ответила она и со страхом посмотрела на Сырцова.
Он хмыкнул и, не глядя на нее, потребовал: — Подробнее рассказывайте, подробнее!
Он не хотел задавать вопросы. Вопросы — это заинтересованность, вопросы — это участие, вопросы — это почти согласие работать на нее. Но Светлана Дмитриевна подробно рассказывать не могла: слишком потрясена была самим фактом.
— Какие подробности? Не было никаких подробностей! Просто взяла и ушла. Да, оставила записку, в которой просит ее не искать. Четыре дня я пыталась через подруг сама разыскать ее, но никаких следов, даже намеков на следы обнаружить не смогла. В полном отчаянии решила позвонить Роману Суреновичу, с которым была хорошо знакома много лет тому назад. Вот и все. Найдите ее, Георгий Петрович!
Сырцов тяжко вздохнул и стал задавать вопросы:
— Как зовут... девочку?
— Вы ироничны не по делу, — злобно отметила Светлана Дмитриевна. — Она действительно еще девочка.
— Недоразвита, что ли?
- Да как вы смеете! — грудным голосом возмутилась она и тут оке, поняв, что ее провоцируют, сдержанно ответила: — Просто несколько инфантильна, мало сталкивалась с грубыми реалиями нашей жизни. А развита... Весьма и весьма развита моя Ксения.
-Умственно и физически?
-Умственно и физически, — стойко подтвердила она, решив ни за что не поддаваться. — Вы настойчиво пытаетесь добиться того, чтобы я в возмущении вскочила с кресла и навсегда убралась из вашей квартиры, из вашей жизни, из ваших дел, Георгий Петрович. Не пытайтесь. Не добьетесь.
-Вы где живете, Светлана Дмитриевна?
-На Фрунзенской набережной.
-В пентхаузе?
-Вы знаете нас? — настороженно спросила она.
-Нет. Догадался. Вы должны, вы просто обязаны жить в пентхаузе...
-Что вызывает в вас неукротимую классовую ненависть, — за него продолжила фразу Светлана Дмитриевна. Зубки показала.
С плебейским «Ха!» Сырцов улыбнулся нагло, а затем повторил известный афоризм Скотта Фицджеральда:
-"Богатые люди — особые люди". — И от себя добавил:- И к тому же плохие люди.
— Плохие, но богатые. Я — богатая, Георгий Петрович.
— Это ваш муж — богатый, — перебил он.
— Я — богатая, — повторила она, интонацией подчеркнув местоимение «я». — И в моих возможностях заплатить вам много. Очень много.
— Допустим, я согласился. — Сырцов встал с тахты, отошел к балконной двери и, глядя на новое бездействующее здание американского посольства, продолжил монолог: — Быстро и решительно, как доберман-пинчер, беру след, сметая все на пути, выхожу на девочку Ксению, хватаю ее и в наручниках доставляю к любящей мамаше, которая тут же сажает ее на надежную цепь. И счастливы все. Я, которому хорошо заплатили, любящая мамаша, которая получила возможность любоваться на свое дитя, девочка Ксения, которой вернули счастье жить в пентхаузе.
— Вы — романтик. Свободолюбивое дитя вырвалось из опостылевшего ей дома нуворишей, — насмешливо сказала ему в спину Светлана Дмитриевна. — Вырвалась, конечно, вырвалась! А сейчас только упрямство не позволяет ей вернуться домой, упрямство и гордыня. Она ждет не дождется, когда ее найдут и приведут домой. Я знаю ее.
— Это вы себя знаете, — не согласился с ней Сырцов.
— Она такая же, как я.
Он резко развернулся и, глядя ей в глаза, произнес твердое:
— Нет.
— Не говорите «нет»! — прокричала она и вскочила с кресла. — Вы не смеете говорить мне «нет»!
— Это почему же? — искренне удивился он.
— Потому что я вас очень прошу.
— Вы можете найти другого. Есть вполне квалифицированные сыщики.
Теперь она произнесла сакраментальное:
— Нет. Только вы! Вы должны! Вы обязаны!
— Это еще почему? — разозлился Сырцов.
— Потому что я вам верю. Может быть, сейчас вы единственный человек, которому я верю.
— Быстро же вы мне поверили.
— Какое это имеет значение?!
— Светлана Дмитриевна... — аккуратно начал он, но она яростно׳перебила его, не желая слышать слова отказа:
- Ничего сегодня не говорите, очень вас прошу. Позвоните Роману Суреновичу, посоветуйтесь с ним, спокойно все обдумайте, а завтра утром я позвоню, и вы дадите окончательный ответ. — Она подхватила сумочку и вышла в прихожую. Последовав за ней, Сырцов открыл входную дверь:
— Вы позвоните мне завтра днем.
В преддверии плача она исказилась лицом. Он взял ее за локти, успокаивая. Она зарыдала, ткнулась лбом и носом в его широкую бойцовскую грудь и обняла за шею. Его освободившиеся от ее локтей руки упали на стройную талию. Она уже не рыдала. Просто плакала.
Слезы были настоящие. Так и стояли недолго. Потом она оторвалась от него и пошла к лифту.
-Будьте осторожнее за рулем! — посоветовал он напоследок.
Стараясь не высовываться особо, он с балкона-лоджии наблюдал, как она садилась в «мерседес». Хорошо садилась, делово. И мотор хороший у «мерседеса»: с юного этажа не слышно было, как он завелся, — мягко рванула с места машина и по дуге выехала на проезжую часть. Сразу же за ней пристроилась малозаметная «семерка», стоявшая чуть выше по переулку. Так и двинули к Садовому.
-Такие пироги! — вслух выразил легкую озадаченность Сырцов.