Они, вовсе незнакомые, сразу узнали друг друга. Один — по подробному описанию, с профессиональной дотошностью выданному сыщиком Сырцовым, другой — по своей почти компьютерной памяти, в которой на всякий случай хранилось все: факты, вымыслы, впечатления, ощущения, картинки, слова…

— Я твой последний гол в чемпионате Союза помню, — после дежурного приветствия хвастливо заявил писатель Кузьминский.

— А я две ваши книжки читал, — пошел со своего козыря футболист Ларцев.

Кузьминскому понравилось играть в детскую игру "кто кого перехвастает". Не задумываясь, он выбрал туза:

— Я сегодня водки как следует выпью, а ты, трезвый, меня домой отвезешь, потому что ты на машине.

— А я вас отвезу и тоже врежу. Но как!

— Чего-то не пойму, — удивился Кузьминский. — Ты со мной на «вы», что ли? Это почему?

— Ну, вы вроде старше…

— Не аргумент, — не обиделся Кузьминский. — Я в душе шибко молодой. На брудершафт нам сегодня с тобой выпить не придется по причине твоего вынужденного воздержания, так что сразу на «ты». Заметано?

— Это большая честь для меня, — не сдержался Константин.

— Видишь, как тебе везет. — Уладив дело с переходом на «ты», Кузьминский без торможения и разворота поехал в другую сторону: — Я у Иваныча и Жорки — прислуга за все. Ну а ты в каком качестве?

— Косвенно я — заинтересованная сторона.

— В какой степени — выясним потом. — Кузьминский глянул на часы. Вот-вот, минут через пять-десять Гришка со своим дружком-богатеем явятся. Учти. Ты — мой кореш с давних лет. Еще до твоего отъезда за бугор. Тебе все в нашей новой жизни любопытно, поэтому ты со мной, забулдыгой, хвостом по всем московским злачным местам. Все это к тому, если тебе кто-то из знакомых встретится, что, я думаю, вполне вероятно. — Изложив диспозицию, Кузьминский опять рванул на поворот. — Твои же сегодня играют! Больным сказался или просто прогуливаешь?

— Мое дело — дубль. А на матчах основы я — так, для многочисленности тренерского штаба. Сегодня под нами — аутсайдер, обойдутся и без меня.

— Манкируешь, — назидательно пожурил Кузьминский. — Смотри, выгонят.

Виктор Кузьминский был из знаменитой компании Деда, Александра Ивановича Смирнова, в которую попал последним. Если журналист Спиридонов и кинорежиссер Казарян прошли со Смирновым рядом, считай, целую человеческую жизнь в полвека, то Кузьминский был принят в компанию лет шесть тому назад после того, как по уши влез в скандальную историю с незаконными формированиями и во многом способствовал разоблачению группы политических уголовников. Легкомысленный и по-писательски наблюдательный, он — любитель бурно и весело пожить — охотно существовал на рискованной нейтральной полосе, там, где завязывались узлы нитей, связывающих респектабельную благонамеренную жизнь с уголовщиной, черным бизнесом, подпольной торговлей. Дед, а вслед за ним и Сырцов часто обращались к нему, если им были необходимы свежая информация, тонкая дезинформация, легкий шухер, прикрывающий целенаправленную провокацию, побуждающую к активному действию персонажей того дела, которым в данное время занимались и Дед, и Сырцов. И вот, опять призвали.

Они стояли на Тверской у Дома книги. Подкатил монументальный «паккард» и припарковался за Константиновым «опелем». Распахнулась передняя дверца, и из нее не просто вылез, а неким видением явил себя земному миру Гришка Абрамов, красавец, театральный премьер, кинозвезда. Сопровождаемый восхищенно-любопытными взглядами женской половины бредущих по широкому тротуару, он пал в объятия Виктора Кузьминского с возгласом:

— Витенька, старый хрен, радость моя! Объявился, наконец!

Кузьминский похлопал его по спине и сжал в железных объятиях, разделяя его восторг.

— Мальчик мой, я так соскучился!

Несмотря на некоторую намечающуюся тучность, известный литератор был еще крепок. В стиснутой грудной клетке Абрамова перехватило, и он сказал с уважением:

— Ну и здоров ты, козел, как бык!

— Так кто я? Козел или бык? — живо заинтересовался Кузьминский.

Абрамов не успел ответить. Ответил за него веселый, круглый — круглая лысая голова, круглые, обтянутые шерстяной кофтой плечи, круглый живот, среднего роста мужчина, выбравшийся с заднего сиденья «паккарда»:

— Бык, Витя, Бык!

— Какой я тебе бык? — внезапно обиделся Виктор. — Бык вон он! Охранником у тебя на заднем сиденье!

Круглый был настроен миролюбиво и великодушно:

— Ты на мгновение становишься быком для того, Витя, чтобы как Юпитер похитить Европу!

— Боже! — изумился Кузьминский. — Луч света в темном царстве! Эрудит в серых рядах армии нуворишей!

— Я не в армии, — не обидевшись, скромно признался круглый. — Я впереди.

— На лихом коне, Боря? Полководец?

— Знаменосец, а может, и горнист, — хихикнул Боря.

— Нет, тебя не ухватить! — заглядывая в Борины волчьи глазки, заметил Кузьминский. — И не буду. Знакомьтесь, мой давний друг Константин Ларцев.

Константин, до того стоявший сзади и сбоку, сделал шаг вперед и поклонился.

— Не надо знакомить. Великий футболист всем знаком. А представляться надо мне: Борис Марин — предприниматель.

Абрамов уже тряс двумя руками правую руку Константина, экспансивно и великодушно, как истинная знаменитость, которой не страшна конкуренция, славил всероссийскую, а может быть, и международную известность нового знакомца:

— Кто же не знает Константина Ларцева? Его удары, его обводку, его пасы, восхищающие всех нас, болельщиков, много-много лет! Я счастлив, Константин, знакомству с вами.

— По этому вопросу все? — заключил славословие Кузьминский. — Тогда поехали, господа хорошие!

Марин и Абрамов возвратились в «паккард», а Ларцев с Кузьминским уселись в «опель», который, подождав, пристроился в хвост американцу, и покатили. За Триумфальной иностранная парочка ушла направо и, дважды вильнув в Тверских-Ямских, остановилась у мраморного с золотом подъезда, над которым полукругом сияла надпись «Казино», а под ней, уже в линеечку, "Бар. Ресторан".

"Паккард" еще не заглушил мотор, когда с криком: "Борис Евсеевич!" по скользким от немыслимой гладкости ступеням скатился швейцар в форме латиноамериканского генерала и распахнул заднюю дверцу. Но к этому моменту с переднего сиденья уже выскочил на тротуар Абрамов и сказал холую с угрозой:

— А меня и не узнаешь, Павлуха. Плохо мышей ловишь. Смотри, уволю.

Швейцар заполошно замахал руками:

— Григорий Александрович! Это вас-то не узнать!

— "На миг умерьте ваше изумленье", — процитировал Абрамов и, кивком указав на стоявших уже у «опеля» Ларцева и Кузьминского, спросил: — А вот их узнаешь?

— Никак нет, — бодро доложил Павлуха.

— Ну и дурак, — удовлетворенно сказал Гриша. — А перед тобой великий футболист Ларцев и знаменитый писатель Кузьминский. У знаменитости все должно быть знаменито: и лицо, и одежда, и друзья.

— Господи, да как же, как же! — умилился швейцар. — Милости просим!

— Джон с шофером при машине, а ты, Вавик, с нами. Потом будете сменяться, — отдал приказ своей свите Борис Евсеевич и пригласил дорогих гостей: — Константин, Виктор, в пещеру, в пещеру!

Они прошли через игорный зал в ресторан. Вавик, не вынимая руки из правого кармана, замыкал шествие. В игорном зале четверо заядлых игроков торчали у рулеточного колеса, трое — у расчерченного белыми линиями зеленого стола для девятки, да один задумчивый посетитель маячил за стойкой бара. В ресторане было занято лишь два стола. Пустынно и оттого прохладно еще было в залах.

Устроились в полукабине на шесть персон. Вавик знал свое место и в полукабину не полез, а уселся за пустой столик поблизости. Подошел метрдотель; изображая бурную радость, раскрыл объятия и, продемонстрировав в улыбке работу хорошего дантиста, интимно справился:

— Итак?

— Все мое, — сказал Борис Евсеевич. — На четверых.

— А может, мы и не захотим твое? — задрался Кузьминский.

— Захотите, Витя, потому что лучше моего здесь ничего нет.

Метр удалился отдавать распоряжения. Нетерпеливый Кузьминский рвался в бой:

— А когда туда, Боренька?

— Выпьем, поедим, а потом и туда. Не суетись, Витя, еще рано, успокоил его Борис Евсеевич и спросил у Константина: — Когда сегодня ваши начинают?

— Суббота. В пять, в семнадцать ноль-ноль.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Марин. — У нас в запасе час пятнадцать. Как раз успеем.

Конечно, они успели. Без пятнадцати пять Борис Евсеевич, расплачиваясь, дал команду стоявшему в отдалении (деньги принимал официант) метру:

— Маркела позови.

И появился Маркел. Вообще-то не Маркел, а Марк, но могущественному Борису Евсеевичу нравилось называть его Маркелом.

— Как идут дела, Маркел?

— Тьфу, тьфу, не сглазить, вроде все в порядке.

— Тогда веди нас, Сусанин.

Двухметровый, астеничный, тонкий, как хлыст, Марк-Маркел с маленькой головой, расчерченной по черным волосам безупречным пробором, с высоты смотрел полуприкрытыми глазами на лысину Бориса Евсеевича. Без эмоций. На миг опустил тяжелые веки до конца, а затем одарил всех лучезарным взглядом.

— Целиком полагаюсь на скромность и сдержанность ваших гостей, Борис Евсеевич.

— Полагайся в первую очередь на меня, Маркел, — посоветовал Борис Евсеевич и обратился к своим гостям, скромность и сдержанность которых гарантировал: — Оне беспокоятся, не звонари ли вы или сексоты.

— Зачем вы так? — мягко укорил его Марк.

— Ах, значит, не так? Значит, все в порядке? — поерничал Марин. Тогда веди.

Шли гуськом. Впереди — Марк, а за ним по очереди Борис Евсеевич, Константин, Кузьминский, Абрамов. Замыкающим был Джон, сменивший Вавика, который дожевывал на ходу остатки наспех проглоченного обеда. Вошли в малозаметную дверь в игровом зале, поднялись по весьма замызганной лестнице два пролета наверх, и — снова дверь, которая распахнулась, когда к ней приблизилась процессия.

Все было "как у больших". Солидная букмекерская контора в дальнем зарубежье. Демонстрационная электронная доска во всю дальнюю стену громадной комнаты без окон, на которой фиксированные букмекерские ставки на исход, результат, комбинации нескольких игр футбольных чемпионатов России, Италии, Испании. Над доской — бегущая строка с новостями ИТАР-ТАСС с футбольных полей, у боковой стены — четыре телевизора в ожидании трансляции футбольных матчей из четырех стран, касса с двумя окошками красного дерева, отлакированная, похожая на горку для посуды в богатом доме, стойка миниатюрного бара и кресла у низких столиков, разбросанные в артистично организованном беспорядке.

— Здесь курить можно? — полушепотом спросил Константин у Бориса Евсеевича, хотя на столике, за которым устроилась вся честная компания, стояла пепельница.

— Курите, курите! — поспешно разрешил Борис Евсеевич. — Посмотрите, все курят!

Действительно, курили если не все, то большинство. А всех-то собралось здесь человек двадцать пять-тридцать, исключительно мужеского пола. Надо полагать, курящее большинство уже сделало ставки, потому как, куря, сидело за столиками и баловалось напитками из высоких стаканов. Некурящее меньшинство в количестве семи человек чинно стояло у окошек кассы.

Щелкнув зажигалкой, Константин закурил, откинулся в кресле и в задумчивости спросил как бы у самого себя:

— А не поставить ли мне на своих?

— Смысл? — азартный Кузьминский, сориентировавшись на табло, прикидывал варианты. — Выдача на ваш выигрыш- полтора к одному.

— Я на счет.

— Пять к двум. Если по-крупному, то, угадавши, будешь с приличным наваром. И я с тобой рискну. Давай счет, — поторопил Кузьминский.

— Четыре-один.

— Обоснования?

— К началу второго тайма будет три-ноль. Где-нибудь к минуте семидесятой обязательно наши бояре, решив, что дело сделано, пропустят. Ну а потом прибавят в погоне за призом крупного счета и забьют четвертый. Я пойду, поставлю.

— Да сиди ты! Тебя узнают у окошка, начнется ненужный ажиотаж. Пойду я. — Кузьминский встал, вздохнул решительно. — Деньги давай.

— Завелись, завелись! — неизвестно чему радуясь, ликовал Григорий.

— Мы играть сюда пришли, — злобно сказал Кузьминский. — А ты зачем?

— На вас, дурачков, посмотреть.

— Сколько? — спросил Константин, прекращая перепалку.

— Давай по двести поставим. Потянешь? — Кузьминский взвинченно постукивал каблуком по паркету — бил копытом, глядя, как отстегивал зелененькие Константин. Наблюдая за ними, Борис Евсеевич негромко позвал:

— Джон.

Послушный амбал вскочил с кресла, стоявшего слегка на отшибе, откликнулся с готовностью:

— Слушаю вас, Борис Евсеевич.

— Ставишь комбинацию: город-герой — два-ноль, хозяева, Питер — ничья, один-один, южане проигрывают один-два. — Борис протянул Джону не несколько купюр, целую пачку банкнот.

Когда со ставками покончили, устроились у телевизора, транслировавшего московский матч. Джон принес от стойки стаканы, из которых пили только трое, потому что четвертого, Кузьминского, этот принцип не устраивал. Он сидел у стойки и с высокого стульчика кидал орлиный взор на далекий экран, периодически заказывая и выпивая очередную порцию.

Константин курил одну за другой. Четыре сигареты за первый тайм. К перерыву было два-ноль. Вроде все шло по плану. Пошла реклама: первый тайм закончился. Константин загасил четвертый окурок в пепельнице и смущенно рассмеялся.

— Забирает, когда за результатом свои, кровные? — догадался о его переживаниях Борис Евсеевич.

— Забирает, — признался Константин. — Вроде бы и простился, на всякий случай, с двумя сотнями, сам себя успокоил, что не беда, если и пропадут, а все равно колотит.

— Не денег хочется, Константин. Удачи, которую вы, веря только себе, наперед оплатили. Удачи, которую вы, и никто кроме вас, вычислили, удачи, которая позволит вам самоутвердиться, — изрек Борис Евсеевич и в той же поучительной интонации считал с бегущей строки: — Два-ноль. Первый результат с Волги — мой.

Подошел Кузьминский, уже основательно потеплевший, положил сзади ладони на плечи Константина и доложил:

— У меня очко ходит, братцы.

— Уж не от выпитого ли? — ядовито заметил Гриша, обиженный тем, что всеми забыт.

— А ты поставь и узнаешь, отчего очко ходит, — миролюбиво посоветовал Кузьминский.

— Я на наших не ставлю. Я Испанию играю, — гордо заявил Абрамов.

— Тогда пора, Гриша, — предостерег его от возможных случайностей Борис Евсеевич. — Минут через двадцать тассовки пойдут и касса закроется.

Гриша поднялся без слов и, с достоинством ощущая по провожавшим его взглядам свою знаменитость, прошествовал к кассам.

— Хорош! — вздохнув, отметил Кузьминский и укорил Константина: План-то не выполнили твои.

— В самом начале второго тайма забьют третий, — успокоил его Константин.

Но в начале второго тайма все случилось с точностью до наоборот: полузащитник аутсайдера, не видя продолжения атаки, оставшись на мгновения свободным, отчаянно пробил по голу. Мяч слегка свалился у него с ноги и полетел по немыслимой дуге. Вышедший вперед метра на три вратарь увидел недосягаемый мяч уже в сетке. В верхнем углу ворот.

— Что это такое? — капризно расстроился Кузьминский, не успевший отбыть к стойке.

— Сейчас отыграются. — Константин опять закурил.

Тут и Кузьминский не смог выдержать характер. Обхватив ладонями четыре стакана, он трусцой примчался от стойки к столу.

"Уж был денек! Сквозь дым летучий…" И так далее. Наши, как французы, двигались тучей, но ихние бились, как львы… Время летело с катастрофической быстротой. Зал стонал, Константин курил, Кузьминский пил.

На восемьдесят второй минуте продавили-таки третий.

— Есть еще время! Еще есть! Поспокойнее, в игру, не просто закидывайте! — умолял своих подопечных Константин. А Кузьминский лишь мычал:

— Ну! Ну! Ну! — и так невнятно, что не понять, «ну» ли это или «му».

Борис Евсеевич не смотрел в телевизор. Он с симпатией следил за завороженными экраном Константином и Виктором. Из прокуренного воздуха около них вдруг возник бывший футбольный администратор, а ныне деятель шоу-бизнеса Борис Матвеевич Гуткин. Упершись обеими руками в спинку кресла, на котором сидел Константин, он, интимно склоняясь, сказал в раскрасневшееся ухо бывшего футболиста:

— Ишь, как ребята стараются! Ты им счет заказал, Лара?

— Осторожнее, тезка, — предупредил Гуткина Борис Евсеевич, хорошо чувствовавший накалившиеся страсти гостей, но было поздно. Кузьминский взревел, как бык, и, вырвавшись из кресла, схватил шоумена за грудки.

— Ты что сказал, паскуда?

— Руки! — высокомерно через задравшийся галстук потребовал Борис Матвеевич.

Тут-то руки Кузьминского и пошли в ход. Левая отодвинула известного продюсера на удобное расстояние, а правая, взлетев чуть снизу и сбоку, кулаком врезалась в челюсть. Гуткин, пролетев метра три, рухнул на соседний столик. Обладавшие хорошей реакцией, соседи успели подхватить свои стаканы, так что особого звона не было.

Борис Матвеевич очнулся лишь тогда, когда Кузьминский второй раз схватил его за грудки и поднял для броска. Взлетев на мгновение от пола, Гуткин заорал:

— Сема! Бен!

Сема и Бен, его рослые телохранители, уже бежали к ним по проходу выручать босса. Заметив их, Кузьминский переменил направление броска и метнул обмякшее тело бизнесмена в ноги бежавшим навстречу охранникам, и трое рухнули на пол.

Кузьминский в восторге, засунув два пальца в рот, издал пронзительный и победительный свист. Но до победы было далеко: Сема с Беном мгновенно вскочили и ринулись на него. Сцепившись трое, сами того не замечая, топтали лежавшего под их ногами Бориса Матвеевича. Он завизжал по-поросячьи и на четвереньках побежал с поля битвы. Худо стало и Кузьминскому, и он, прикрыв кулаками голову, а локтями живот, ушел в глухую защиту. Молодые, полные сил охранники колотили в него, как в мешок.

— Джон, помоги, — приказал Борис Евсеевич, не поворачивая головы.

— Кому? — равнодушно уточнил стоявший сзади него Джон.

— Нашему гостю, естественно!

И Джон вступил в бой. Вот теперь пошло всерьез. Джон, с ходу врезав первому попавшемуся под его кувалду (то ли Семе, то ли Бену — не разобрать), отправил его в доброкачественный нокдаун, тем самым дав передохнуть Кузьминскому.

Вот уж и двое на двое. Конечно, Джон работал первым номером, но и Кузьминский не манкировал. Упало первое кресло, рухнул на сломанных ножках столик, зазвенела, падая на пол, и захрустела под ногами стеклянная посуда. К тому времени у обеих команд появились и свои сторонники.

Драка пошла совсем всерьез. От официальной двери бежали охранники, от замаскированной в стене — законспирированные хозяева.

Константин тщетно пытался закурить. Ходила в дергающихся губах сигарета и никак не могла попасть в маленькое пламя. Константин машинально щелкал и щелкал зажигалкой.

— Что ж другу-то не помогаете, Константин? — внимательно следя за его манипуляциями, поинтересовался Борис Евсеевич.

— Сейчас, сейчас. Курну только разок, — пообещал кому-то (не круглому Боре) Константин, щелкнул еще раз, прикурил, наконец, сделал затяжку, засунул сигарету в пепельницу, а зажигалку в брючный карман, рывком отодвинул кресло и ринулся в бой.

* * *

Он находился в секретном закутке и смотрел в тайный глазок. Оптика широкого захвата позволяла видеть картину битвы целиком. Но он следил только за Кузьминским. Ударил литератор, и подвернувшийся под руку злобный дружок Гуткина, перелетев через останки стола, лег и отключился. Теперь литератору врезали, но он хорошо держал удар — голова лишь мотнулась. Для своего возраста и образа жизни Кузьминский был просто блестящ.

Бикса рваная. Козел гнойный. Тварь отвратная. Палящим жаром от паха к лицу прошла ненависть. Сейчас бы незамеченным в эту кашу, толкнуть первого попавшегося на него и через чужую спину — перо в бок… Усмиряя себя, он большим пальцем прикрыл глазок.

Поодиночке их убирать — дело даже не опасное. Смертельное. Команда Смирнова начнет беспощадную охоту, от которой не уйти. Сделать так, чтобы их сразу всех, скопом. Смирнова, Спиридонова, Казаряна, Кузьминского, Сырцова. И бравого полковника Махова в придачу.

Не о том думалось, не о том. Зачем, по какой причине, с какой целью здесь Кузьминский? Если запущен сюда Смирновым или Сырцовым, чтобы углы обнюхать, то драка, в которую он влез, ему как рыбе зонтик. Открылся, показался, обнаружился.

Если просто гулял в соответствии со своими бретерскими замашками и вздорным характером, то участие в драке вполне объяснимо. Если просто гулял…

Ничего не решив, но слегка успокоившись, он снова заглянул в глазок. Лихой бой уже затихал.

* * *

Лихой бой действительно затихал. Явившийся из казино отряд быстрого реагирования вместе с постоянными охранниками конторы раскидали, наконец, дерущихся. Командир, опытным глазом определив, кто кого и кто за кого, приказал, и его удалые бойцы растащили запаленных участников по разным углам. Команду Кузьминского — к стойке, команду Гуткина — к кассе. Оторвавшись от созерцания полуоторванного рукава своего роскошного кашемирового пиджака, Кузьминский показал два пальца бармену (двойную порцию требовал) и, получив стакан, в два глотка опорожнил его.

Борис Евсеевич в одиночестве продолжал сидеть за своим столиком на нейтральной полосе. Вежливо поклонившись, один из законспирированных хозяев конторы встал рядом с ним и во вдруг образовавшейся тишине обратился к присутствующим:

— Господа! Нашему заведению нанесен существенный ущерб. Я надеюсь, что инициаторы драки возьмут определенные расходы на себя.

— Не беспокойся, шеф, возместим, — не повышая голоса, успокоил взволнованного оратора Борис Евсеевич. — Я и тезка. Возместим, Борис Матвеевич?

— Хрен с ними, возместим, — страдальчески морщась, согласился Гуткин. Он лежал в кресле, в углу у кассы.

— Инцидент исчерпан? — поинтересовался Борис Евсеевич у законспирированного. Тот еще раз поклонился. — Тогда приберите тут.

Константин опять курил. Он подошел к Кузьминскому, внимательно осмотрел его лицо и уверенно предрек:

— Завтра сильно посинеешь.

— Да иди ты! — огорчился Кузьминский и вдруг громко завопил на весь зал: — А ты что припозднился? Если б сразу влез, то я, может, и не посинел бы!

Холуи уже мели, подбирали обломки, расставляли кресла и столики. Глядя на них, Константин, не ответив на упрек, предложил:

— Пошли к Борису Евсеевичу.

— Пошли, — согласился Кузьминский, но никуда не пошел — общался с барменом. Пообщался и вдруг вспомнил. Опять на весь зал: — Пацаны! А как матч закончился?!

Никто не знал. Шумок прошел по конторе: спрашивали друг друга. И как спасение из кассы раздалось:

— Четыре-один.

— Они забили все-таки, Костя! Они забили! — заорал Кузьминский и, подхватив заготовленные барменом стаканы, ринулся к столику Бориса Евсеевича, где уже сидел Константин. Бухнувшись в кресло, поделился: — За триста баксов рожа может и посинеть. Не барыня. Пусть синеет! Я даже требую, чтобы она посинела. За мою синюю вывеску, дорогие мои мальчики!

Дорогие его мальчишки, Боря с Костей, подняли — куда уж деваться предложенные им стаканы и покорно выпили за синюю вывеску. В радости неуемный, как и во всем, Кузьминский наконец осознал:

— А Гришки-то нету! Во иллюзионист! Был, был и растворился в воздухе!

Подтверждая репутацию иллюзиониста, Гришка тотчас объявился в дверях.

— Подай костыль, Григорий! — завопил голосом, как он считал, летописца из "Бориса Годунова" Кузьминский.

— Тебе, может, после драки действительно нужен костыль? — невинно осведомился Гриша.

— А ты что, погодой интересовался, выходил свежим воздухом подышать?

— Что-нибудь выпить себе возьму, — проигнорировал ехидные вопросы Абрамов и направился к стойке.

— Домой, а? — предложил Константин.

— Деньги получим, и домой, — согласился литератор.

— Подождите меня пару минут. Сейчас сведения из Питера, и я тоже уйду с вами, — сказал Борис Евсеевич, не отрывая глаз от бегущей строки.

— Вот они, зелененькие! Вот они, дурные! — ласково приговаривал Кузьминский, неизвестно зачем пересчитывая полученную тысячу. — Так. Твои пятьсот, мои пятьсот. — Он разложил купюры на два веера. Озаботился ни с того, ни с сего: — Костя, какой сегодня день?

— Суббота, Витя, — сообщил Константин.

— Выходной, следовательно. Имею полное моральное право пьянствовать весь день беспробудно. Составишь компанию?

— Зачем ты бьешь свою жену в воскресенье? — меланхолично процитировал Константин. — Ведь для этого есть понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота.

— С одной стороны, ты безусловно прав. И не только каждая неделя наша, наш — каждый день. Как любил говаривать Гена Шпаликов, светлая ему память, с утра выпил — и весь день свободный.

— Поедем, — вдруг собрался Борис Евсеевич и встал.

Пристыженные Константин и Виктор сообразили, что, увлеченные фактом своего выигрыша, забыли следить за бегущей строкой.

— Ну и как дела, Боря? — осторожно спросил Кузьминский.

— Питерцы подвели.

— Проиграли?

— Да нет. Выиграли, паразиты.

— А ты ничью им писал. На много подзалетел?

— Мелочевка. Пара кусков, — махнул рукой Борис Евсеевич и признался: Но все равно обидно до слез.

— Забыться и заснуть, а? — предложил ему любимый свой способ забвения Кузьминский.

— Нет, по домам, — определил свои планы на сегодняшний вечер Борис Евсеевич и позвал: — Гриша!

Тотчас подошел от стойки Абрамов с наполненным какой-то цветной жидкостью стаканом, увидел, что соратники уже стоят, и обиженно заныл:

— Вы что — отваливаете? Могли бы и меня подождать. Через час-полтора уже будут все результаты испанского тура.

— Машина меня отвезет и вернется. На всю ночь она в твоем распоряжении, — успокоил кинозвезду Борис Евсеевич и позвал Константина и Виктора: — Пошли, ребята.

Они возвращались тем же путем, которым шли сюда. Сзади шагал Джон, на ходу брезгливо разглядывая сбитые костяшки распухших пальцев на обеих руках.

Шофер и Вава ждали хозяина у «паккарда». За «паккардом» стоял подогнанный местной службой ларцевский «опель». Здесь быстро работали.

— Я поеду с друзьями в их машине, — объявил своей команде Борис Евсеевич и добавил: — Если они не возражают, конечно.

Друзья не возражали, хотя в их глазах явственно читалось: пожалуйста, ради бога, но зачем?

Константин и Виктор сели впереди, предоставив весь простор заднего сиденья упитанному Борису Евсеевичу.

— Поехали? — спросил Константин, оглядываясь на Марина.

— Хорошо-то как! Ушел оттуда, и обида ушла, — не ответив, сообщил о своем со стоянии Борис Евсеевич. Он вольготно расположился на заднем сиденье, закрыв глаза и разметав руки по спинке. И вдруг, словно очнувшись, кинулся вперед: — Всех, кого надо, сумели сфотографировать, Константин?

— Мы тебя не поняли, Борястик, — после некоторой заминки сказал Кузьминский.

Круглый Борястик коротко посмеялся.

— А что тут понимать? Зажигалочка-то штучной работы, да и великовата. И желание покурить появлялось у Константина только тогда, когда в зале обнаруживались новые люди. Он и в драку не полез, потому что из-за кулис по необходимости выскочили очень не любящие публичность господа.

— Ты один такой наблюдательный? — напряженно спросил Кузьминский.

— Я вообще наблюдательный. Всегда наблюдательный.

— Ну уж раз всегда наблюдательный, то скажи: больше наблюдательных в зале не было?

— По-моему, не было.

— Вот и замечательно! — нарочито обрадовался Кузьминский. — Сейчас Костик даст по газам, мы отрываемся от твоей шпаны и в Тимирязевский лесок. Видишь, уже темнеет. Там я удавлю тебя собственными руками и в кусты заброшу. И не будет больше наблюдательных. Ни одного.

— А зачем? — зевнув, спросил Борис Евсеевич.

— Я же сказал: чтобы не было ненужных нам наблюдательных.

— Сложи веер своего павлиньего хвоста и умерь пыл, Витя. Просто для того, чтобы немного подумать, — посоветовал Марин. — Я не собираюсь вас провоцировать, тем более шантажировать. Я в курсе того, чем занимается Сырцов. Я догадываюсь, что заинтересовало Смирнова в этой букмекерской конторе…

— Ты не только наблюдательный, ты еще и догадливый, — язвительно перебил его Кузьминский.

— Я догадываюсь, что заинтересовало Смирнова в этой букмекерской конторе, — повторив, упрямо продолжал Борис Евсеевич. — Что и кто. И для меня вырисовывается, хотя, честно признаюсь, не до конца отчетливо, общая картина противостояния двух сил. Меня теперь не устраивает объяснение, что Сырцов-де занимается поиском мошенников, устраивающих концерты с фальшивыми звездами. Мне необходимо знать перспективу расследования Сырцова-Смирнова. И, узнав, по возможности помочь им.

— А собственно говоря, Боря, какое до этого твое собачье дело?

— Вот об этом я хочу лично поговорить с Александром Ивановичем Смирновым.

— Многого хочешь.

— Многого, — подтвердил Борис Евсеевич.

— Мы напортачили, Витя, — вступил в разговор Константин, — или, скорее, я напортачил. Так что объясняться придется в любом случае. И лучше будет, если мы привезем с собой Бориса Евсеевича с его претензиями и намерениями. Александру Ивановичу легче будет с нами разбираться.

— Мы как телки, — взъярился Кузьминский. — Обосрались — и в хлев. "Подотрите нас, бедненьких!" — И безнадежно махнул рукой. — Хрен с тобой, Костя, поехали к Иванычу. Но с одним условием, Боб… — Это уже Борису Евсеевичу, имя которого Виктор варьировал, как хотел. — Охрана твоя и лимузин твой распрекрасный окончательно отбывают в стойло или куда им угодно. Только не с нами. Переговори со своими холуями и помчались.

— Прямо сейчас? — удивился Борис Евсеевич.

— А чего кота за хвост тянуть? Раньше покаемся, раньше прощены будем.

В знак согласия Борис Евсеевич без слов вылез из «опеля» давать распоряжения своей команде. Константин обоими кулаками ударил по баранке и тоскливо пожаловался на случай, на судьбу, на себя:

— Надо же было, чтобы все так сложилось. Я — неумелый поц, Витя.

— Неумелый поц — это для безрезультатных сексуальных игр, Костя. Мы с тобой — просто легкомысленные, не до конца просчитавшие все, ретивые дилетанты. Успокойся, я тоже хорош: мог бы в поводыри к "святым местам" не такого умного, как этот глазастый зверь, подобрать.

Возвратился оживленный Борис Евсеевич, бухнулся на обжитое место.

— Ну как, разобрали меня по косточкам?

— Велика честь, — срезал его Кузьминский. — У нас для разборки есть более достойные товарищи.

— А именно? — насторожившись, спросил Борис Евсеевич.

— Мы сами. Оба-два. Костя с Витей.

— И каковы успехи в этом нелегком деле?

— Определенные, — заверил Кузьминский. — Поехали, Костя.

Как поется в песне из кинофильма «Айболит-66», какие-то там герои всегда идут в обход. В обход повел свой «опель» и Константин, на Ярославку через Новогиреево. Борис Евсеевич не был в курсе местопребывания пресловутого Смирнова А.И. и поэтому спокойно наблюдал промышленный пейзаж вдоль шоссе Энтузиастов.

Свернули направо и по 2-й Владимирской выскочили на улицу Металлургов, прокатили по ней немного, и Кузьминский сказал:

— Здесь. — Подождал, пока не припарковались как следует, и потребовал у Константина: — Давай.

Не таясь, тот протянул Виктору так называемую зажигалку. Кузьминский бодро выскочил из «опеля» и нырнул через узкий проход в ближайший двор. Но некто Вадим Устрялов, по любовному прозвищу "Рыжий Вадик", жил не здесь. Он жил через два дома отсюда, но Кузьминский не хотел, чтобы наблюдательный Борис Евсеевич проследил, по какому адресу он направился.

Беззаветно преданный Деду Рыжий Вадик был суперспециалистом в электронике, радиоделе, звукозаписи. И, кроме того, его увлечением были всякие диковинки. Именно он снабдил экспедицию в букмекерскую контору соответствующей техникой.

— Ты один? — сурово спросил Кузьминский у открывшего дверь Вадима.

— Один, один, — успокоил Вадик. — Мои на даче. Отстрелялись удачно?

— Почти, — слукавил Кузьминский и отдал зажигалку.

— Что значит "почти"? — забеспокоился Вадик.

— Малые организационные трудности, никак тебя не касающиеся, — смутно объяснил Кузьминский. — Когда все будет готово?

— Через два часа.

— И прямо с отпечатками к Деду?

— Куда от него, старого хрыча, денешься, — улыбаясь, любовно произнес Вадик. И вдруг, присмотревшись, ахнул:- Это кто же так с твоим личиком поступил?

— Нынешнее мое личико — часть разработанного мной остроумнейшего плана успешно проведенной операции, — с гордостью заявил Виктор. — Я от тебя Деду позвоню. Можно? — И спохватился: — Только бы не хотелось, чтобы ты слушал этот разговор.

— Каяться будешь? — догадался Вадик и упредил всевозможные извинения: — Не обижаюсь, Витя. Валяй, а я в свою лабораторию пойду. Времени — в обрез.

…Константин рванул по прямой.

— Это мы куда? — перепугался Кузьминский.

— Через Свободный на шоссе, а там по МКАД до Ярославки.

— Через Измайлово и Черкизово ближе!

— Зато на светофорах не будем спотыкаться! — прокричал Константин. Любил скорость. Субботний вечер с безлюдьем и тремя прямыми. Есть шанс показать себя и «опель». От Вадика они отъехали ровно в девять. Без двадцати десять Константин заглушил мотор у смирновской калитки. Борис Евсеевич с нескрываемым любопытством через окошко рассматривал жилище матерого сыщика.

— Весьма скромненько, но вполне достойно, — решил он вслух.

— Золотые слова, — поддержал его уже вылезший из машины Кузьминский. И к месту ты их вспомнил. На всякий случай напоминаю: веди себя, Боря, скромненько и по возможности достойно.

Борис Евсеевич повел себя как приказано. Почтительно склонив круглую свою голову, он пожал протянутую ему Смирновым руку, отступил на шаг назад и поклонился:

— Чрезвычайно рад знакомству с вами, Александр Иванович.

— Приятно слышать, — формально откликнулся Смирнов и жестом пригласил незваного гостя в дом.

В столовой заботами Лидии Сергеевны был накрыт легкий ужин. Борис Евсеевич цепким взглядом вмиг увидел и старинный стол на львиных лапах, и замысловатый буфет, тоже дореволюционный, и высокие стулья, и вольтеровское кресло при новейшем телевизоре, и хорошего вкуса картины по стенам. С некоторой завистью оценил настоящий уют, которого сам не смог достичь в своих хоромах даже с помощью профессиональных дизайнеров, запросивших мешок баксов.

— Как вы сумели устроить дом так, что, войдя в него, хочется остаться здесь навсегда? — польстил Борис Евсеевич.

За Смирнова ответила Лидия Сергеевна:

— Прожитой жизнью, в которой наш дом жил с нами.

Дав время Борису Евсеевичу до конца прочувствовать стиль этого дома как в обстановке, так и в общении, Смирнов, весело разглядывая волчьи глаза бизнесмена, представил ему дам:

— Знакомьтесь, Борис Евсеевич. Моя жена, Лидия Сергеевна, и дочка Ксения. — Подождал, пока все обменялись поклонами и приступил к исполнению роли гостеприимного хозяина. — Несмотря на то что вы попировали в златых чертогах, мы все же рискнем предложить вам слегка закусить.

— Предварительно, конечно, выпив, — быстро завершил смирновскую фразу почти протрезвевший и теперь уже похмельный Кузьминский.

— Не за что выпивать, — сурово остановил его хозяин.

— Не зверствуй, Иваныч! — взмолился литератор. Не обращая на него внимания, Смирнов пригласил к столу.

— Витя, — тихо позвала сердобольная Ксения. Кузьминский повернул к ней свое трагическое — брови домиком, безнадежные глаза часто моргали — лицо, которое, когда Ксения, отступив чуть в сторону, открыла стойку буфета, вдруг расцвело в лучезарной улыбке. Ряд, как говаривал поэт, чудесных изменений милого лица. И было отчего: за Ксюшиной спиной, оказалось, стояла бутылка «Абсолюта», бутылка "Чивас регал" и три бутылки сухого вина. Все работы, как говаривал еще один поэт, хороши, выбирай на вкус.

Бориса Евсеевича посадили между хозяином и хозяйкой, а Кузьминский и Константин прибились к Ксении: ошую — Кузьминский, одесную — Константин.

Выпили и закусили, выпили и закусили, обмениваясь дежурными тостами и выразительными междометиями. Выпивали по своим наклонностям: Смирнов и Кузьминский — водку, Борис Евсеевич и Лидия Сергеевна — виски, Ксения и Константин — сухое вино.

Первой неожиданно заговорила всерьез Ксения. Понимая, что ее могут не допустить к настоящему разговору, она задала вроде бы невинный вопрос:

— Борис Евсеевич, насколько мне известно из средств массовой информации, вы — держатель контрольного пакета акций, то есть, по сути, владелец крупнейшего акционерного общества закрытого типа, контролирующего большинство универсальных магазинов Москвы. Мне не понятен интерес, который проявляете вы к скромным особам скромного дома, не имеющим ни малейшего касательства к делам торговли и предпринимательства. В чем этот интерес, Борис Евсеевич, если не секрет?

— Вот так сразу — быка за рога? — изумился Борис Евсеевич.

— Ксюшка! — озадаченно рявкнул причисленный к "скромным особам" Смирнов.

— Нет, Александр Иванович, можете не ограждать меня от острых вопросов. Я отвечу, я хочу ответить милой Ксении. Во-первых, Ксюша… Я могу вас так называть? Во-первых, как мне известно, все дела, в которых присутствует криминал, в той или иной степени интересуют и Александра Ивановича и Лидию Сергеевну.

— Борястик, а не уголовник ли ты? — ужасным голосом вскричал поправивший здоровье Кузьминский.

— Нет пока, — быстренько удовлетворил его любопытство Борис Евсеевич и продолжил: — А во-вторых, Ксюша, — он подчеркнуто обращался только к девушке, — некая тайная экспансия, помимо захвата шоу-бизнеса и, как полагаем мы с Александром Ивановичем, игорного незаконного дела, будет неуклонно расширяться, подчиняя себе все новые и новые зоны в экономической структуре нашего города.

— Ну и пусть себе расширяется! — беспечно разрешила Ксения.

— Это черный бизнес, Ксюша, не просто связанный с уголовным миром, но порожденный им.

Вот и начался серьезный разговор, который хозяевам не хотелось бы вести, так сказать, на общем собрании. Лидия Сергеевна очаровательно улыбнулась новому знакомому и задала прямо-таки дамский вопрос:

— Ужасно заинтриговали вы меня, Борис Евсеевич, названием вашего акционерного общества: «Мирмар». Как будто из "Тысячи и одной ночи". Вроде «сезама». "Сезам, откройся!" "Мирмар, откройся!" Но все-таки что это значит, если не секрет?

Борис Евсеевич искренне рассмеялся и охотно ответил:

— Вот уж не думал, что в связи с нашим названием могут возникнуть подобные ассоциации. «Мирмар» — это мир Марина, а Марин — моя фамилия.

— Фи, как неинтересно! — опять выскочила Ксения. — Значит, если ты, Витя, заимеешь какой-нибудь свой мир, — она обратилась к Кузьминскому, ну, допустим, нечто вроде винной лавки, он назовется «Мирку», да? Что-то из румынской жизни.

— Хотя ты и моя благодетельница, Ксения, но, к сожалению, ты еще и курица несообразительная, — покровительственно заявил литератор, имевший несравнимо больший опыт в словообразовании. — Не мир Кузьминского, а Кузьминского мир, что в названии будет выглядеть как «Кумир», полностью соответствуя моему положению как в литературном мире, так и в мире вообще.

— Вроде никто не пьет, — озабоченно заметил коварный Смирнов. — Тогда, Лида, убирай бутылки, чай пить будем.

— Я тебя не понял, Иваныч, — угрожающе произнес Кузьминский, вмиг отряхнувшийся от своего тетеревиного токования. — Ты ведь и себя лишаешь.

— Я — садист-мазохист, — гордо заявил Смирнов. Что вызвало немедленную реакцию раздраженного литератора.

— Боже, какие слова-то он знает!

Лидия Сергеевна добилась своего: шел необязательный легкий треп, при котором серьезный разговор был бы не только неуместен, но и просто невозможен. Поэтому Борис Евсеевич получил право сказать то, что и сказал:

— Мне бы хотелось поговорить с вами, Александр Иванович, приватно.

— Со мной и Лидией Сергеевной, — твердо поставил свои условия Смирнов.

— Буду только рад.

Дед встал из-за стола и распорядился:

— Ксения, остаешься за хозяйку. Проследи, чтобы Витька не напился до чертей. Пройдемте ко мне, Борис Евсеевич.

И солдатская комната отставного полковника была уютна. По-солдатски. Лежак под черно-красным одеялом, конторка, книжные стеллажи во всю стену, стенд с коллекционным оружием, журнальный столик, два кресла, одно из которых было предложено гостю:

— Садитесь, Борис Евсеевич, и начинайте. — Смирнов устроился в другом кресле, а Лидия Сергеевна присела на лежак.

— Начну, пожалуй. — Борис Евсеевич поощрительно похлопал себя по лысине. — Я чувствую приближающуюся опасность для своего дела, да и для себя. У меня законный, хорошо отлаженный, приносящий верный доход бизнес, которому я посвятил жизнь, и я не хочу подвергаться опасности… — Замолк, ожидая вопросов. Но вопросов не последовало, и ему пришлось продолжать: Опасность эта исходит от жестко организованной и, что весьма нехарактерно для чистой уголовщины, дисциплинированной и осторожной тайной криминальной структуры. — И опять замолк.

— Вы повторяете все то, что говорили Ксюше, — недовольно напомнил Смирнов. — Ваши рассуждения общего, так сказать, порядка вряд ли могут нас увлечь. Мы ждем конкретики, Борис Евсеевич.

— Если бы я владел этой конкретикой! — патетически воскликнул Борис Евсеевич.

— Тогда что? — поймала его на слове Лидия Сергеевна.

— Тогда бы я предложил ее вашему вниманию, — попытался осторожно вывернуться бизнесмен.

— Юмор — это хорошо, — одобрил его Смирнов. — Но от нас-то вы чего хотите?

— Вот это разговор, которого я ждал, — обрадовался Борис Евсеевич. Так сказать, конкретика с вашей стороны. Я хочу, дорогие Александр Иванович и Лидия Сергеевна, чтобы вы расширили в некотором роде горизонты ваших расследований. Не только локальные преступления в поп-индустрии, но надвигающийся на каждого честного предпринимателя рэкет со стороны хорошо организованного и беспощадного синдиката, если можно так назвать криминальное сообщество. Выявление, разоблачение и уничтожение этого синдиката — вот как бы я определил цель нового масштабного расследования, в котором дело о махинациях в шоу-бизнесе было бы лишь составной частью его.

— Вы что-то малость путаете, Борис Евсеевич. Мы с Лидией Сергеевной не занимаемся никаким расследованием…

— Да, да! — перебил Смирнова с местечковой бесцеремонностью темпераментный Борястик. — Блистательная Анна наняла Сырцова…

— Пригласила, — недовольно поправил его Дед.

— Прошу извинить, естественно, пригласила!! — поспешно согласился хозяин «Мирмара», увидев смирновские глаза. — Но ведь каждому информированному человеку в Москве известно, что если Сырцова, то наверняка и Смирнова. Ни в коей мере не желая принижать заслуг Георгия Петровича, я уверен, что в каждом его успешно завершенном деле есть немалая толика ваших интеллектуальных усилий. — Борис Евсеевич вдруг замолк, услышав резкий смех Лидии Сергеевны.

— Простите меня, Борис Евсеевич, — с трудом справившись с собой, извинилась она. — Я просто представила, как мы вдвоем с Александром Ивановичем, подобно спортсменам, поднимающим тяжести, с нечеловеческими усилиями выталкиваем вверх немыслимой тяжести штангу нашего интеллекта. Наши искаженные лица, наша напряженная мускулатура и ваш восторг, как зрителя, нашими интеллектуальными усилиями.

Борис Евсеевич окончательно понял, что витиеватость и уклончивость речей здесь не проходят, и решительно поменял тональность. Заговорил деловито и искренне.

— Георгий Петрович в поиске и, безусловно, найдет все нужные концы. Но он идет снизу. От и до, к каждому поодиночке. Так вот, у меня вполне достоверные сведения, что большинство продюсеров, контролирующих и, если хотите, обслуживающих основной отряд эстрадных исполнителей, уже у них под сапогом. Возродившийся подпольный тотализатор — их детище. И, само собой, все рестораны и казино, при которых функционируют букмекерские конторы, в их руках. Все это осуществлено за крайне короткий срок. Менее чем за полгода. Так что экспансия — не фигура моего красноречия, а ужасающая реальность. Саранча идет на нас, саранча! — Он передохнул слегка и продолжил: — Безусловно, Сырцов докопается до всего этого, но время, время! А он — один. Я прошу вас, Александр Иванович и Лидия Сергеевна, не просто консультировать, а активно включиться в расследование. Техническое обеспечение и все расходы я беру на себя. Включая достойный вашего легендарного мастерства гонорар.

— Все чудесненько, Борис Евсеевич, — похвалил его Смирнов. — Но вы забыли об одном: мы — старые люди, а для таких дел — просто очень старые.

— Я не призываю вас заниматься слежкой и стрелять из пистолетов. Для этого вы можете нанять нужных людей.

— Опять нанять! — яростно отметил Смирнов. — Нанятые мне не нужны.

— А какие вам нужны? — быстренько среагировал Борис Евсеевич.

— Александру Ивановичу никакие не нужны, — тихо сказала Лидия Сергеевна. — Мы вряд ли примем ваше предложение.

— Лидия Сергеевна! — умоляюще взвыл Борис Евсеевич, почуяв, с чьей стороны исходит основная угроза его прекрасно задуманному плану.

— Уймись, Боря, — без предупреждения перейдя на «ты», попросил Смирнов. — Вот-вот приедут Георгий Сырцов и еще один мой друг…

— …который привезет с собой отпечатанные фотографии с только что проявленной пленки! — радостно продолжил за Смирнова Борис Евсеевич.

— Недаром уверял меня Виктор, что ты догадливый и наблюдательный. В связи с этим предложение: не мог бы ты присоединиться к нам в изучении, так сказать, нового иконографического материала?

— С восторгом! — согласился уже просто Боря и добавил с надеждой: — А потом еще разок поговорим, да? — Он умильно глянул на Лидию Сергеевну. Абсолютно конкретно и с учетом возрастных особенностей каждого из нас.

— Помимо того, что ты догадливый и наблюдательный, ты еще и нахальный, Боб! — усмехнулся Смирнов. — Пойдем к молодым, может, до приезда гостей водочки успеем выпить.

Успели-таки по разу «причаститься», прежде чем без предупреждения и даже стука распахнулась дверь, на пороге объявился Сырцов и радостно сообщил:

— А вот и мы! — Пропустил вперед Рыжего Вадика и вдруг заметил среди вставших в связи с их появлением из-за стола Бориса Евсеевича. Хотел было что-то сказать, но его опередил Смирнов, решив представить Бобу вновь прибывших.

— Мой друг Вадим Устрялов.

Вадик поклонился, а Кузьминский от стола прокричал:

— А я его скрывал от Борястика! — По-видимому, круглый Борис Евсеевич исключительно провоцировал всех на амикошонство. Невозмутимый Смирнов продолжил:

— Мой друг Георгий Сырцов.

Сырцов тоже поклонился и, мгновенно перехватив инициативу у своего учителя, сам представил незнакомца:

— А это Борис Евсеевич Марин, предприниматель, владеющий большинством промтоварных магазинов нашего чудесного города. Сейчас занят строительством бензоколонок на самых хлебных местах. Энергичен, хваток, смел. Личное состояние подкатывает к сотне миллионов в долларовом исчислении. Рад познакомиться, Борис Евсеевич.

Сырцов продемонстрировал такое наступательное обаяние, что многое видавший в этой жизни Борис Евсеевич почел за лучшее в данной ситуации в словесное фехтование не вступать, а плыть по течению разговора, по возможности не особо теряя лицо.

— К моему глубокому сожалению, вы несколько преувеличили мое личное состояние, Георгий Петрович, — огорченно признался он и пожал Сырцову руку.

— Будя, будя прибедняться-то! — проворчал Кузьминский.

— Не обращайте внимания на этих нахалов, Борис Евсеевич. Просто у них такая дурная привычка: непременно для начала покусать новичка, — утешила Лидия Сергеевна Марина.

— Очень милый и весьма своеобразный у вас дом, — поблагодарил Лидию Сергеевну Борис Евсеевич.

— Дом и люди в нем, — опять влез в разговор Кузьминский.

Чересчур много внимания особе предпринимателя, чересчур. Лидия Сергеевна ласково спросила у вновь прибывших:

— Поужинаете, мальчики?

— Пока нет, — за двоих ответил Сырцов.

— Водочки с устатку? — Немыслимое из ее уст предложение.

— Пока нет. — Сырцов был тверд, как утес, о который в бессилии бьются волны.

— Жжет? — все понял Дед.

— Не то слово, Александр Иванович, — признался Сырцов. Смирнов встал, осмотрел всех присутствовавших и удивился:

— Во дело! Хотел на конфиденцию избранных пригласить, а, оказывается, все нужны за исключением малолетней Ксюшки.

— Я попрошу! — всерьез заорала Ксения и кулаком трахнула по столу так, что мелодично зазвенели хрустальные бокалы.

Дед понял, что перебрал, и успокоил в обиде отвернувшуюся от него девицу:

— Уж и пошутить нельзя! Я пошутил, Ксюшенька, пошутил!

Ксения улыбнулась и ответила часто здесь поминаемой фразой открытки сороковых годов:

— Шути, любя, но не люби, шутя.

— Вместо конфиденции — круглый стол! — возгласил успокоенный Смирнов, — а кто его приберет?

Быстро убрали со стола. Смирнов самолично стянул скатерть. Как по команде, все окружившие столешницу сосредоточенно уперлись в нее руками. Ни дать ни взять — военный совет, только карты генерального наступления не хватало. Вадим Устрялов открыл кейс и, подняв, вытряхнул его над столом. На коричневой плоскости возникла внушительная горка сильно выгнутых от спешной сушки фотографий.

— Вадик, ты — стахановец! — похвалил своего левшу Смирнов. — А может быть, и ударник коммунистического труда! Когда успел?!

От слов Смирнова Вадик даже зарделся и, чтобы скрыть смущение, пробурчал сурово, стараясь ни на кого не глядеть:

— Успел, коли надо. Трудно было только на приличную четкость выводить.

Азартный Кузьминский уже рассматривал на фотографиях заваленные стены, усеченные лица, пол-лица, четверть, скошенный общий план. Естественно, зажигалка в нервных руках — не «Контакс» на штативе. Налюбовавшись, Виктор обнял за плечи стоявшего рядом смущенного Константина.

— "Доктор Мабузо"! "Руки Орлака"! Ты, Костя, — славный продолжатель традиций немецкого экспрессионизма двадцатых годов.