Тургайская степь. 29 августа 1923 года

Была степь. Каждый раз узнаваемо однообразная. И каждый раз неповторимая степь. Темнело небо, оставляя яркую полосу на западе. От сильного ветра припадали к земле травы, невесело шурша.

А когда стих ветер, из речных зарослей выполз туман. И вместе с туманом появились пять всадников.

Еле различимый во тьме выступил полукруг юрт, У средней, самой богатой, пятеро бесшумно спешились.

Высокий, широкоплечий джигит, кинув поводья ближнему, шагнул ко входу в юрту. Трое двинулись за ним. Высокий приказал:

— Один.

И откинул кошму. В юрте ели вареную баранину. Хозяин и несколько гостей продолжали есть баранину до тех пор, пока не увидели в черном проеме человека с карабином.

— Мне нужен инструктор исполкома. Пусть выйдет на минутку, — негромко проговорил высокий.

— Кудре! — узнал высокого один из гостей.

— Сейсембаев! Я жду, — уже с угрозой сказал Кудре.

— Я — твой гость, Акан, — не отрывая глаз от карабина, еле слышно произнес непослушными губами человек, который сидел рядом со старцем. Старец молчал.

— Я твой гость, Акан! — закричал Сейсембаев и, обхватив голову руками, упал на пол. Акан встал и пошел навстречу Кудре.

— Он мой гость, Кудре.

Кудре стволом карабина отодвинул старика, чтобы видеть Сейсембаева. Прикрыв голову и подтянув колени к животу, тот вздрагивал всем телом — плакал. Кудре весело глянул в глаза Акана и кивнул на Сейсембаева.

— Разве он гость? Он хозяин, потому что он — власть, Советская власть.

— Он мой гость. Пожалей меня, Кудре.

— Мне ли жалеть своего господина? Ведь я служил тебе, Акан!

— Теперь мне никто не служит. Пожалей мои седины, Кудре.

— Я хочу кумыса.

Один из гостей поспешно налил из сабы в чашку кумыса и протянул ее Кудре. Но тот чашку не взял. Поймав взглядом взгляд Акана, он приказал, уже не улыбаясь:

— Ты.

Акан взял чашку из рук гостя и, склонившись в низком поклоне, поднес ее Кудре. Роняя белые капли на широкую грудь, Кудре пил жадными глотками. Выпив, он возвратил чашку Акану:

— Я жалею тебя, старик.

И вдруг, резко подняв карабин, выстрелил. Чашка, стоявшая перед Сейсембаевым, разлетелась вдребезги. Сейсембаев замер на мгновение, а потом, не почувствовав смерти, громко зарыдал. Кудре хищно ощерился:

— Я люблю, когда плачет власть. Плачет — слабый!

И ушел во тьму.

Сопровождаемый четырьмя безмолвными всадниками, Кудре ехал в ночи и хохотал.

Уездный центр. 2 сентября 1923 года

Круминь стоял у окна и наблюдал, как хорошим армейским шагом пересекал улицу Хамит. Хамит был, как всегда, в начищенных сапогах, в щегольски замятой фуражке, в гимнастерке, стянутой новой портупеей с кобурой.

Круминь аккуратно снял пенсне с толстыми стеклами, жестко растер веки, водрузил пенсне на место, с близоруким удивлением глянул на вошедшего Хамита и спросил:

— Сколько тебе лет, Хамит?

— Двадцать два, начальник.

— А в «вагонах смерти» атамана Аненкова был совсем мальчиком.

— Я старался быть мужчиной.

— Ты им стал. Жаль только, что времени на твою юность не хватило.

— Мы спешили, Ян Текисович. У нас слишком много дел. Мне некогда праздновать юность.

— Когда ты плакал в последний раз?

Хамит пристально смотрел в глаза Круминю, вспоминая.

— В пятнадцать лет. Меня сбросил необъезженный конь, и я заплакал.

— Ты плакал от боли?

— Я плакал от досады на себя.

Круминь встал и вновь подошел к окну. Улица была пустынна. Не оборачиваясь, сказал:

— Инструктор исполкома Сейсембаев плакал, вымаливая жизнь у бандита Кудре.

Теперь и Хамит встал.

— Ты расстреляешь Сейсембаева?

— Ты жесток.

— Сейсембаев в степи — Советская власть. А Советская власть не может быть трусливой.

— Как все просто для тебя, Хамит! — Круминь вернулся к столу, выдвинул ящик, достал кипу бумаг: — Сводки со всех концов уезда. Бандиты, бандиты, бандиты. Ты можешь объяснить мне, почему бандиты появились именно сейчас, когда разверстку заменили натуральным налогом, когда все могут спокойно жить и трудиться, когда стало легче всем?

— У Советской власти много врагов. А враги не исчезают просто так.

— Но они и не появляются просто так. Хамит. Кто их прячет? Вооружает? Кормит, наконец? — продолжал задавать вопросы Круминь, изучающе глядя на Хамита. И вдруг резко сказал: — Ты можешь это узнать. Ты — казах, ты — сбой в степи.

— Во всех аулах, в каждой юрте уже говорят: Советская власть — слабая власть, она валялась в ногах у Кудре. Я найду Кудре.

— Этого мало. Мне нужны его связи. Основная твоя задача — разведка. В твое распоряжение поступают трое.

— Мне все ясно. Но что сделают с Сейсембаевым, начальник?

— Я думаю, его пошлют учиться. Куда-нибудь подальше.

— Чему можно научить труса? Бояться еще больше?

3 сентября 1923 года

Они стояли перед ним. Мужчины и женщины. Молодые и старые. Они стояли и глядели в землю.

— Еще раз спрашиваю: у вас в ауле появлялся бандит Кудре?

Они молчали.

— Я знаю, он здесь был. Но я хочу, чтобы мне сказали, когда и с кем он был. Я жду ответа, люди.

Хамит замолчал, сжал зубы.

— Не спрашивай нас, джигит, — деваться было некуда, и вперед выступил старейший. — Мы ничего не знаем и знать не хотим. Деритесь сами, а нас не тревожьте.

Яростно раздувая ноздри, Хамит хрипло сказал:

— Советская власть дала вам свободу. Советская власть дала нам мир. Советская власть дала вам землю и скот. А вы предаете Советскую власть.

Недолгой была тишина, и вдруг спокойный голос из толпы сломал ее:

— Твоя Советская власть лизала руки Кудре. И плакала, как баба.

— Кто сказал?! — с угрозой в голосе спросил Хамит.

— Я сказал.

Толпа расступилась вокруг невысокого, средних лет, спокойного человека.

— Это сказал я, Саттар, житель аула. А кто такой ты?

— Я представитель Советской власти.

— Сейсембаев — тоже представитель. Я не знаю, чем ты лучше его.

Взгляд Хамита блуждал, пока не остановился на лице белобрысого красноармейца. В это лицо Хамит бросил приказ:

— Арестуйте его!

И указал пальцем на человека в толпе. Красноармеец посерьезнел и примирительно сказал:

— Надо ли, Хамит Исхакович? Сейсембаев и вправду плакал. Чего уж тут.

— Ты — добрый? — зло спросил Хамит.

— Я по справедливости хочу.

— Как тебя зовут?

— Иваном.

Гнев покинул Хамита, он повернулся к толпе.

— Оставляю вам Ивана. Вы видели: он добрый и справедливый. Он защитил человека, ругающего Советскую власть. Теперь пусть он защитит вас от бандитов.

Опять копыта топтали полегшую траву. Три всадника. Их путь лежал в большое село.

Был базарный день. На площади торговали посудой и сапогами, мясом и хлебом, ситцем и серебром. Одни зычно кричали, славя свой товар, другие бешено спорили, торгуясь, третьи весело смеялись, радуясь удачной покупке.

Базар казался бесконечным. Степенный красноармеец оглядел море голов и предложил осторожно:

— Поспрашивать бы здесь народ, товарищ начальник. Отовсюду ведь съехались, со всех концов уезда.

— О чем? — удивился Хамит.

— Бандит и торговле помеха. Обиженные могут на след навести.

— Спрашивай, — равнодушно разрешил Хамит и отвернулся.

— Так задание у нас!

— Даю тебе новое задание. Оставайся здесь и спрашивай. Если ты узнаешь что-то, скачи к Круминю и докладывай. Все.

Хамит в сопровождении третьего красноармейца-казаха выехал наконец с базарной площади.

Хамит несколько минут ехал молча, потом сказал:

— Слушайте мой приказ, товарищ красноармеец. Немедленно отправляйтесь назад и доложите товарищу Круминю, что я в ауле хромого Акана.

— Так как же, командир… — начал было красноармеец.

— Приказ понятен? — перебил его Хамит.

— Понятен.

— Действуйте, товарищ красноармеец.

Аул Акана. 4 сентября 1923 года

Поздним вечером Хамит остановил коня у юрты Акана. У коновязи присел несколько раз — размял ноги. И откинул кошму. Одинокий старик пил чай.

— Здесь плакал Сейсембаев, — сказал Хамит.

Акан поднял на него глаза.

— Садись. Будешь моим гостем, Хамит. Хамит сел и принял чашку из рук старика.

— Недалеко от твоего аула в меня стреляли, Акан, — тихо сказал Хамит.

— Сейчас стреляют всюду, — равнодушно ответил старик. Он не смотрел на Хамита.

— А почему стреляют, Акан?

— Людям всегда хотелось стрелять. Вот и стреляют.

— Значит, люди хотят убивать?

— Люди хотят властвовать.

— Каждый?

— Каждый.

— И ты?

— Когда я хотел, я — властвовал.

— А теперь?

— А теперь я — старик, и мысли о близкой смерти властвуют надо мной.

— Где твои люди, Акан?

— Исчезли с моим добром.

Поблагодарив поклоном за чай, Хамит встал. Кряхтя, поднялся и Акан.

— Ты уходишь, Хамит?

— Нет. Просто я больше не хочу разговаривать с тобой, как гость с хозяином.

— Будешь допрашивать меня?

— Буду задавать вопросы.

— А что же ты делал до сих пор?

— Я вел с тобой беседу. Но пока слышу, как вопросы задаешь ты.

— Я умолкаю.

— Нет. Мне надо, чтобы ты говорил. — Хамит глубоко вздохнул и оглядел юрту. Богатые ковры, драгоценная посуда, редкостное оружие по стенам. — Ты был в алаш-орде.

— Всякий, кто хотел счастья казахам, был в алаш-орде.

— А большевики?

— Большевики хотят счастья человечеству.

— Ты играешь словами, старик. Счастливо человечество — счастлив казах.

— Счастье недостижимо. Только это я понял к концу своих дней, — Акан с сожалением посмотрел на Хамита. — Теперь я никому не желаю счастья. Я хочу покоя. Я стар. Я устал. И поэтому сейчас я очень хочу сесть.

— Садись.

— Ты стоишь.

Хамит был вынужден сесть. Сел и Акан, подтянув хромую ногу под себя.

— Ты никак не решишься задать мне главный вопрос, Хамит. Но я знаю, о чем он, и отвечу тебе. Да, десять лет тому назад у меня был барымтач Кудре. Он был удачлив, бесстрашен, силен и, угоняя скот у моих соперников, тешил мое тщеславное сердце. Но это было давно. Тигр покинул клетку. Тигр охотится сам по себе. И, как всякий дикий зверь, в любую минуту может разорвать своего бывшего хозяина. Я ничем не могу тебе помочь, Хамит.

— Он пролил кровь, Акан. Он застрелил трех милиционеров. Он убил председателя Барлыкульского волисполкома.

— А милиционеры застрелили двух его джигитов.

— Он грабит, жжет и насилует.

— Для него нет слова «нельзя», и поэтому он сильный. Как тигр. Многие ненавидят его. Но он свой в степи. А ты не соблюдаешь обычаев, и люди не верят тебе.

— Он сильнее Советской власти?

— Советская власть тоже чужая в степи. Унизит Кудре ее еще раз, и ей не устоять.

— Ты этого ждешь?

— Я жду лишь смерти, которая рядом. Просто я так думаю.

— И зря, — строго сказал Хамит и вновь поднялся. — Я убью его.

— Человек надеется, — ответил Акан и тоже встал.

Хамит схватил его за плечи и тряхнул слегка.

— Кто-то помогает ему! Кто-то прячет его!

— Он сам прячется.

— Но кто-то снабжает его патронами, кто-то носит ему пищу!

Акан спокойно освободился от его рук:

— Я не знаю ничего.

5 сентября 1923 года

На звук домбры шел усталый Хамит, ведя в поводу невеселого коня. Домбра пела в большой юрте. У ярко освещенного входа толпились мальчишки. Хамит привязал коня поблизости. В юрте умолкла домбра, и раздался взрыв смеха.

— Что там? — спросил Хамит у одного из мальчиков.

— Вечеринка! В «Мыршим» начали играть! — восторженно прокричал мальчонка.

— Ахмет здесь?

— Вон он! Рядом с девушками.

Хамит заглянул в юрту. Здоровенный парень лет двадцати рассказывал что-то девушкам.

— Позови его, — попросил Хамит мальчика и спрятался.

— Кто меня звал? — спросил Ахмет.

— Я. — Хамит вышел из укрытия.

— Я тебя не знаю.

— Это неважно.

— Зачем я тебе?

— Сколько сейчас времени?

— Ты разыскал меня для того, чтобы спросить, который час?

— Да.

— У меня нет часов.

Хамит резко ударил парня в солнечное сплетение. Выпучив глаза и ловя ртом воздух, Ахмет кулем осел на землю. Хамит терпеливо ждал, когда он придет в себя. Потом снова спросил:

— Сколько сейчас времени?

— У меня нет часов, — с трудом повторил Ахмет, тяжело поднимаясь с земли. И вдруг стремительно отскочил в сторону.

Пойманной рыбкой сверкнуло в его руке лезвие ножа. Присев, Ахмет на согнутых ногах стал обходить Хамита, выбирая позицию для атаки. Хамит следил за каждым его движением. Глядя друг другу в глаза, они двигались по кругу.

— Сколько сейчас времени? — издеваясь, еще раз полюбопытствовал Хамит. Тогда Ахмет сделал выпад. Чуть отклонившись в сторону, Хамит перехватил руку с ножом, выкрутил ее и через себя кинул парня на землю. Раздался хруст вывернутого плечевого сустава. Подняв и небрежно отшвырнув нож, Хамит подошел к парню и вытащил у него из-за пазухи часы. Это был массивный двухкрышечный серебряный хронометр. Хамит нажал кнопку, и одна из крышек открылась. Тогда он зажег спичку и стал рассматривать надпись на внутренней стороне часов.

В юрте снова запела домбра.

— «Бесстрашному красному бойцу Байсеиту Мукееву за продленную отвагу в боях против колчаковских банд», — прочитал Хамит. — Он был председателем Барлыкульского волисполкома.

— Я ничего не знаю, — простонал Ахмет.

— Знаешь, — сказал Хамит, наклонился к нему и сильно дернул за вывернутую руку. Парень взвыл, а рука встала на место. Ничего не поняв, Ахмет попытался согнуть руку в локте. Рука сгибалась. Тогда он поднял глаза на Хамита.

— Я ничего не скажу.

— Скажешь.

Село Шилово. 6 сентября 1923 года

Громко и требовательно постучал Хамит в богатые ворота. Высунулась в калитку простоволосая девка:

— Вам чего?

— Мне Григорий Парфенович нужен.

— Некогда ему, занят он, — недружелюбно ответила девка.

— Сейчас я им займусь, — пообещал Хамит и соскочил с коня. Девка рассмотрела звезду на фуражке и пререкаться не стала — отодвинулась, освобождая вход.

Чистый, благообразный, в свежей белой рубахе враспояску, Григорий Парфенович сидел в просторной горнице и ел кашу.

— Что ты делаешь с продовольствием, которое тебе доставляет Ахмет? — от дверей спросил Хамит.

Григорий Парфенович аккуратно положил ложку на край миски, вытер полотенцем усы и ответил вопросом на вопрос:

— А что делает хозяин с человеком, который без приглашения врывается в его дом?

— У меня мало времени, хозяин. Очень прошу тебя ответить на мой вопрос. — Хамит снял с плеча карабин и передернул затвор.

— Какой Ахмет? Какое продовольствие? — Изумление Григория Парфеновича было неподдельным.

— Ты наверное, плохо понял вопрос. Повторяю: что ты делаешь с продовольствием, которое по аулам скупает для тебя Ахмет?

— Я, гражданин хороший, спекуляцией не занимаюсь.

— У меня очень мало времени. Но все же я немного подожду. А потом застрелю тебя как собаку, и кровь зальет эту красивую горницу! Ну!

Григорий Парфенович неотрывно глядел в черную дырку ствола. Потом суетливо встрепенулся, быстро заговорил:

— А я что? Я ничего. Мое дело маленькое. Соберу все, сложу в телегу, ночью вывезу за околицу, там и оставлю.

— С телегой и лошадью?

— Не-е, лошадь я выпрягаю. Следующей ночью забираю телегу, и все.

— И больше ты, конечно, ничего не знаешь… — вкрадчиво произнес Хамит.

— Ничего! — радостно согласился Григорий Парфенович.

— Тебе же платят, собака! Тебе дают деньги! Кто?

— Ну он и приносит.

— Кто он?

— Алимжан. Который возит туда.

Тугаи Иргиза. 7 сентября 1923 года

Помахивала хвостом лошадь, везя телегу в ночи, всхрапывал конь, привязанный к задку. Хамит лежал на мешке и смотрел в небо.

— Я человек подневольный, — не оборачиваясь, бойко рассказывал Алимжан. — Пригрозили мне — запугали. Вырежем всю семью, говорят. А тебя — меня, значит, — повесим.

— Мне бы удавить тебя, гада, а я тебя слушаю, — с ленивым удивлением сказал Хамит. Алимжан обернулся, улыбнулся:

— Вот и я говорю: там повесят, здесь удавят. А что лучше?

— Лучше — жить по-человечески.

— А как по-человечески?

— Детей растить, землю украшать, работать.

Светлело небо. Светлела степь. Похолодало. Хамит сел в телеге, застегнулся на все пуговицы, поправил фуражку. Дорога пошла под уклон.

— Подъезжаем, — сказал посерьезневший Алимжан.

Совсем рассвело, когда они, попетляв еле заметной среди тесных кустов тропкой, остановились у хорошо замаскированной ямы.

— Вот сюда и выгружаю, — кивнул на яму Алимжан.

— Выгружай, — приказал Хамит.

Работал Алимжан добросовестно, неизвестно для чего показывая Хамиту сноровку и старательность.

— Все! — сказал он, заботливо прикрыв ветками и присыпав сухой травой заполненную яму, разогнулся и посмотрел на Хамита.

— Они скоро приедут? — спросил Хамит.

— Сначала один прискачет, проверит, все ли в порядке. А заберут неизвестно когда. Очень осторожные! — восхитился бандитами Алимжан.

— Для начала мне один и нужен.

— А я тебе больше ни к чему. Поеду, а? — попросился домой Алимжан.

— Сейчас. У тебя веревка есть?

— Есть. Как же в дороге без веревки?

Алимжан порылся в телеге и протянул Хамиту моток. Тот попробовал веревку на прочность, удовлетворился ее крепостью и приказал:

— Ложись.

— Зачем? — испуганно спросил Алимжан.

— Вязать буду.

Алимжан покорно лег. Связав ему ноги, Хамит поинтересовался:

— Откуда он появляется?

— Справа. Он открытых мест боится. Так и скачет вдоль опушки.

Хамит достал из кармана гимнастерки заранее приготовленный кляп, зажав Алимжану нос, умело воткнул кляп в открытый рот, перевязал рот тряпкой, чтобы кляп не выплюнул. Оставив в кустах своего коня, Хамит осторожно выполз на опушку…

Он увидел всадника еще у горизонта. Тот, как и говорил Алимжан, скакал вдоль опушки, стремительно приближаясь. Хамит на секунду прикрыл глаза — готовился к встрече.

Но вдруг всадник, видимо, почувствовав что-то непривычное, повернул назад и стал уходить в степь. Хамит кинулся к коню. Когда он верхом выскочил на открытое место, всадник был уже далеко:

— Выручай, горбоносый! — крикнул Хамит и пришпорил коня. Нужно было не дать бандиту уйти в заросли, и Хамит стремился перерезать противнику путь. Конь Хамита был сильнее и свежее, и поэтому вскоре он настиг всадника.

Обернувшись, бандит, не целясь, выстрелил.

— Не попадешь! — прокричал Хамит.

Бандит палил без перерыва. Отстав, Хамит ожидал, когда иссякнет маузеровский магазин. Маузер замолк, и тогда Хамит резко осадил коня, скинул с плеча карабин.

Бандит был уже у кустов. Хамит выстрелил. Конь бандита пал на колени, а сам бандит, перелетев через лошадиную шею, распластался на земле. Хамит подъехал, спешился и, не выпуская карабина из рук, наклонился.

Хлестким ударом ноги бандит выбил карабин из рук Хамита, вскочил и тут же нырнул вниз, пытаясь захватить ноги противника. Изловчившись, Хамит ударил бандита коленом в пах, тот осел, и Хамит, развернув его лицом вниз, начал заламывать правую руку. Бандит вскрикнул и ткнулся головой в траву.

— Не надо так. Ему больно, — сказали сверху.

Ничего не понимая, Хамит поднял голову и огляделся.

Плотным кольцом стояли всадники. Их было много, человек двадцать. Скалил зубы Ахмет, хихикал Григорий Парфенович, весело смеялся Алимжан. Хамит сразу узнал Кудре. Кудре соскочил с коня, и следом за ним спешились еще несколько человек.

— Ты — Хамит, — сказал он.

— А ты — Кудре! — закричал Хамит и бросился на атамана. Но его схватили, связали руки за спиной.

— Смелый, — констатировал Кудре.

— Стреляй, сволочь!

— Кричишь, значит, все-таки страшновато. Или стыдно. А ты — батыр.

— Я не батыр. Я — боец Красной Армии, которая раздавит тебя и твою шайку, как гнилое яблоко.

— Вот и я говорю: ты — батыр. Красный батыр. Батыр Советской власти. А я батыр вольных степей, для которого нет и не будет никогда никакой власти. Для меня нет слова «нельзя», и поэтому я сильный, и поэтому я сильнее тебя.

Кудре схватил Хамита за нос и стал раскачивать ему голову из стороны в сторону.

— Смотрите все! Я таскаю батыра за нос! Я таскаю за нос Советскую власть! Я человек, для которого нет законов, таскаю за нос закон!

От унижения и бессильного гнева Хамит закрыл глаза.

Кудре устал от своей ярости. Отпустив Хамита, он уже спокойно спросил Ефима:

— Что ты хочешь взять у него?

Ефим внимательно посмотрел на Хамита.

— Сапоги не возьму, сапоги у меня лучше. И гимнастерка его мне не нужна. А портупея хорошая, портупея мне пригодится.

И быстро и умело распоясал Хамита.

— Ты, Алимжан? — спросил Кудре следующего.

— Сапоги.

Кудре толкнул Хамита в грудь, тот упал на траву, а Алимжан сноровисто сдернул с него сапоги.

— Григорий Парфенович, твоя очередь!

— А мне ничего не надо. Мне бы каждый день его такого видеть — никакой другой радости не нужно.

— Ахмет?

Ахмет виновато отвел глаза.

— Да, часы, — атаман залез в карман Хамиту, достал часы, подкинул их в руке, протянул Ахмету.

— Узнаю еще раз, что хвастаешься ими, застрелю на месте. А сегодня прощаю в последний раз. Держи.

Хамит открыл глаза. Шайка была перед ним.

— Вы — бандиты, — сказал он. — Вы — бандиты, и народ покарает вас.

— Народ?! — безмерно обрадовался Кудре и с веселым изумлением оглядел свой отряд. — Он говорит: народ! Ну что ж, пойдем к народу!

На шею Хамиту накинули петлю.

— Идем к народу! — хохоча, провозгласил Кудре, и отряд тронулся. Без сапог, портупеи и фуражки Хамит шел меж двух всадников, влекомый безжалостной веревкой.

Кудре обернулся.

— Ты хочешь к народу. Тогда поторапливайся, — и пришпорил коня. Лошади бежали неровно и дергали веревку, а веревка тянула Хамита вперед, кидала назад, и поэтому бег Хамита напоминал странный и нелепый танец пьяного. Скакавший впереди Кудре иногда поглядывал назад и весело смеялся.

Показалось селение, и всадники прибавили. Хамит еле успевал перебирать ногами, он часто падал, но веревка снова заставляла подниматься, и он бежал, бежал, изнемогая.

Видимо, отряд увидели издалека, и, когда бандиты въехали в селение, им не встретилось ни единого человека.

— Стой! — приказал Кудре, и отряд остановился.

Хамиту хотелось упасть, но он заставлял себя стоять. Кудре спешился и подошел к нему.

— Народа нет, Хамит! Но если тебе так хочется видеть, то он будет. Его сгонят, — и приказал своим: — Всех сюда!

Они стояли плотной толпой и испуганно смотрели на бандитов и на истерзанного Хамита. Кудре вскочил в седло и, горяча коня, говорил:

— Люди! Перед вами верный пес большевиков, защитник Советской власти, — Кудре нагайкой указал на Хамита. — Он считает, что вы любите Советскую власть и поэтому покараете нас. Я вижу, что карать меня вам не хочется. Но просто из любви к Советской власти кто-нибудь хочет помочь этому человеку?

Толпа молчала.

— Ладно. Не из любви к Советской власти. Просто из сострадания к человеку. Любой может освободить его от веревки, развязать руки. Обещаю, что не трону сердобольного. Ну кто?

Никто не тронулся с места. Кудре захохотал, заваливаясь в седле.

— Может быть, это не тот народ, а, Хамит? — спросил Кудре и, не получив ответа, еще раз повторил: — Обещаю не трогать того, кто поможет этому человеку. Ну, кто?

— Я, Кудре, — тихо сказал Акан и выступил вперед.

Хамит поднял голову и посмотрел на старика. Кудре послал коня и, развернувшись, конским крупом откинул Акана.

Старик отлетел к толпе, но дружеские руки не дали ему упасть.

— Я знаю, ты не боишься смерти, старик, — уважительно сказал Кудре и обратился к Хамиту: — Но он — не в счет! Милосердием своим в последние дни он хочет быть угодным Аллаху! Но я не дам ему так дешево купить вечное блаженство. Старик не в счет, Хамит!

— Кто?! — в последний раз громогласно воззвал Кудре. И из толпы появилась маленькая фигурка. Девушка. Она шла через площадь к Хамиту, и все смотрели на нее. Подойдя, попыталась освободить стянутые веревкой руки Хамита, но тугой узел не поддавался слабым пальцам. Тогда она встала на колени и зубами вцепилась в узел. Узел поддался. Она поднялась с колен и быстро освободила руки Хамита от веревки.

Хамит с трудом вытянул свои руки вперед, посмотрел на них, через силу пошевелил пальцами и рухнул в пыль, потеряв сознание.

— Почему женщина? — растерянно спросил Кудре.

— Потому что здесь нет мужчин!

Прямая, как натянутая струна, девушка без страха смотрела на Кудре.

— Зачем ты развязала ему руки?

— Мой отец поступил бы так же. Но ты и твои люди убили его. Поэтому я, дочь Байсеита Мукеева, сделала это!

— Так вот ты кто, красное отродье! — Ненависть клокотала в Кудре, и, еще не зная сам, что будет делать, он направил коня на нее. И впервые толпа глухо зашумела.

Кудре переводил взгляд с лица на лицо. Из толпы вышел человек. Повернулся к своим односельчанам, поклонился, потом повернулся к Кудре — поклонился.

— Ты разрешил освободить этого человека любому. Но Акану ты запретил сделать это потому, что он слишком стар, ей ты не позволяешь освободить оттого, что она женщина и дочь большевика. Народ хочет знать: где твое слово, Кудре?

Поборов в себе острое желание стегнуть этого человека нагайкой, Кудре поднялся в стременах и объявил торжественно:

— Мое слово — единственный закон, который я соблюдаю. Она может забрать эту падаль.

7 сентября 1923 года

Хамит лежал на железной солдатской кровати, уставившись глазами в беленый потолок. Комната, в которой он находился, судя по всему, когда-то принадлежала солдату — в ней не было ничего лишнего. Железная кровать, грубый стол, два массивных некрашеных табурета.

За окном серело — приближались сумерки. Пришла девушка, села на табурет, спросила:

— Есть хочешь?

С трудом шевеля языком, Хамит ответил:

— Не хочу. — И спросил после паузы: — Как тебя зовут?

— Хабиба.

— А меня — Хамит. Где они?

— Ушли.

— Этого не может быть.

— Я сама видела, Хамит! Они ушли.

— Рано или поздно они постараются прикончить меня. Пока ждут, когда я уйду отсюда, чтобы застрелить в степи. Они знают, что мне обязательно надо идти. — И он с тоской посмотрел на свои распухшие ступни.

— Я тебе дам отцовские сапоги. Они в сарае, я сейчас принесу.

Хабиба вышла на крыльцо, постояла немного, привыкая к темноте, и направилась к сараю.

— Ты куда? — спокойно поинтересовались из темноты. Не отвечая, Хабиба прошла в сарай. Когда она появилась оттуда с сапогами в руках, дорогу ей преградил Ахмет.

— Девушке неприлично появляться на улице в такой поздний час, — с издевкой произнес Ахмет. Он поднес к ее глазам циферблат открытых часов. Хабиба молча отвела его руку и поднялась на крыльцо.

Она поставила сапоги перед Хамитом.

— Обувайся.

Хамит обувался, а Хабиба сидела на табурете и беззвучно плакала. Почувствовав это, он резко вскинул голову.

— Бандит здесь, — быстро утерев слезы, ответила она на его безмолвный вопрос. — Тот, что убил моего отца.

— Откуда знаешь?

— У него отцовские часы, — сказала Хабиба, сдерживая рыдание.

— Ахмет, — сказал Хамит и натянул второй сапог.

— Ну я, — подтвердил Ахмет от дверей.

— Выйди, Хабиба, — глядя на Ахмета, попросил Хамит.

Хабиба вышла, Ахмет поставил карабин в угол и, вынув наган, скомандовал:

— Встань!

Под дулом нагана Хамит встал.

— Ты, я вижу, собрался в дальнюю дорогу, Хамит. Но, прежде чем ты уйдешь, я хочу сказать тебе, сколько сейчас времени. — Ахмет что есть силы ударил Хамита ногой в живот. Хамит упал на пол. Засунув ненужный наган за ремень, Ахмет левой рукой поставил Хамита на ноги, а правой ударил по лицу.

— Сейчас половина десятого!

Распахнув дверь, Хабиба в ужасе смотрела, как Ахмет избивал Хамита.

— Половина десятого! — тупо орал Ахмет.

Не зная, что делать, Хабиба кинулась в кухонную пристройку.

— Половина десятого! Половина десятого! — доносилось до нее. Она беспомощно металась там, пока не увидела лежащий на столе нож. Тонкий, длинный, хорошо заточенный нож, которым режут скот. Обхватив рукоятку обеими руками, Хабиба неслышными шагами направилась в комнату.

Нож вошел на всю длину клинка. Ахмет остановился, еще несколько секунд держась на ногах, потом медленно осел и наконец с тяжелым стуком упал на пол.

Цепляясь руками за кровать и табуретку, Хамит поднялся и долго смотрел на распростертое у его ног тело.

— Готов, — сказал Хамит. — Он был один?

— Я не знаю, — ответила Хабиба и спросила: — Я убила его?

— Ты убила убийцу твоего отца, Хабиба. Это справедливо. Она ничего не ответила и, закусив руку, по стене стала сползать на пол.

Хабиба сидела у стены, глядя остановившимися глазами в одну точку, а он обыскивал убитого. Взял наган, осторожно, за цепочку вытащил часы и протянул их Хабибе.

— Возьми. Твои.

Она в ужасе затрясла головой. Он спрятал часы в нагрудный карман.

— Как знаешь, — прошел в угол к карабину и вдруг сказал обрадованно: — Мой. Часы твои, а карабин мой.

Хабиба продолжала неподвижно сидеть у стены. Он подошел к ней, с трудом опустился на корточки.

— Нам надо уходить, Хабиба. Если мы сейчас не уйдем, они придут и убьют нас.

Он взял ее за локти. Она вздрогнула.

— Что мне делать, Хамит?

— Ты должна спасти нас. — Хамит знал, что только забота о другом может вывести Хабибу из оцепенения. — Ты сейчас выйдешь и узнаешь, нет ли еще бандитов поблизости. Но только осторожно, очень осторожно. Ты поняла?

— Поняла, — всхлипнув, ответила она и пошла к двери.

Долго искать бандитов не пришлось: неподалеку в большом и богатом доме ярко светились окна. И оттуда доносились веселые голоса. Хабиба осторожно заглянула в окно. За широким столом двое бандитов и хозяин пили кумыс.

Хабиба вернулась в свой дом и с порога, стараясь не глядеть на мертвеца, сказала:

— Пошли. Они пьют кумыс у толстого Шарипа.

— Подожди меня во дворе, — приказал он, и Хабиба повиновалась. Хамит за ноги выволок Ахмета и сбросил его с крыльца.

Хабиба вопросительно посмотрела на Хамита.

— Он не должен лежать в доме Байсеита Мукеева.

8 сентября 1923 года

Утром они подходили к незнакомому аулу.

— Подожди. Надо осмотреться, — сказал Хамит.

— Их нет в ауле, — уверенно заявила Хабиба. — Пойдем к людям, и они дадут нам поесть.

— Почему ты думаешь, что их там нет?

— Ты разве не видишь, что играют дети?

Они спускались к юртам и вдруг остановились. Неподалеку в ауле играли дети, а здесь лежал убитый. Это был тот красноармеец, которого Хамит послал к Круминю с донесением. К груди его был аккуратно приколот клочок бумаги.

— «Спешил», — прочел Хамит и замолчал. Молчала и Хабиба. От аула к ним поднимался человек. Подойдя, он сказал виновато:

— Они запретили его хоронить.

Не отрывая глаз от красноармейца, Хамит приказал:

— Лопату!

Сначала он яростно копал могилу. Потом долго сидел у свежего холмика, ни на кого не глядя. Рядом стояли Хабиба и человек из аула. Наконец Хабиба попросила:

— Пойдем, Хамит.

Хамит встал. Посмотрел на Хабибу, посмотрел на человека из аула.

— Я хочу сказать речь. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Речь моя будет коротка. Не ведая, что делаю, я послал тебя на смерть. Ты погиб от рук Кудре. И я говорю: Кудре и его бандиты скоро перестанут топтать казахскую землю. Ты будешь отомщен. Я клянусь тебе, парень!

9 сентября 1923 года

Хамит очень спешил, но к аулу, где он оставил Ивана, они успевали только к сумеркам. Хабиба изнемогала, но Хамит, хромавший на обе ноги, умолял:

— Быстрее, Хабиба, быстрее! Мы должны успеть.

И они, спотыкаясь, бежали, шли, тащились…

Они были уже близко к цели, когда услышали выстрелы, А вскоре и увидели, как в полукилометре пронеслись, не замечая их, всадники. Сорвав с плеча карабин, Хамит посылал им вслед пули до тех пор, пока не кончилась обойма. Всадники даже не обернулись. Они исчезли за горизонтом, а Хамит сел на землю и обхватил голову руками:

— Я опоздал. Я опоздал. Я опоздал.

Они уже не торопились. Третий труп был на их пути. Мертвый лежал, уткнув белобрысую голову лицом в траву. Застиранная гимнастерка белела в сумерках. Они склонились над ним, и тогда раздалось:

— Руки вверх! Ни с места!

Шагах в десяти от них с винтовкой наперевес стоял невредимый Иван.

— Иван! — беспомощно выдохнул Хамит и шагнул вперед.

— Хамит Исхакович! — узнал своего командира Иван.

Они стояли обнявшись, и Хамит прятал лицо о плечо Ивана. Оторвался наконец, еще раз посмотрел изумленно, спросил, кивнув в сторону трупа.

— Кто это?

— А я ж откуда знаю, Хамит Исхакович?

Хамит перевернул покойника. Закатив пустые, неживые глаза, перед ним лежал Ефим. Пуля вошла ему в сердце.

— Кто его?

— Да я, Хамит Исхакович. Этот первым скакал, уж очень мне удачно на мушку попался. А остальные, как увидели, что он упал, развернулись и назад. Своего бросили. Вояки!

Только сейчас Хамит заметил, что за спиной Ивана чуть поодаль стояли вооруженные люди.

— Как тебе удалось это, Иван?

— Ты же сам приказал — защищай. А как я один защищу? Раскинули мы мозгами с Саттаром, ну с которым вы повздорили. Вооружились чем бог послал, окопчики под круговую оборону отрыли, круглосуточное дежурство ввели. И дождались.

— Конечно, вряд ли они стали бы действовать в открытую, если бы могли предположить, что ты уйдешь, Хамит, — вслух размышлял Круминь.

— Почему они сразу не убили меня?

— Ну, это проще простого. Они хотели окончательно дискредитировать Советскую власть в глазах простых казахов.

— А Сейсембаева им было недостаточно?

— Сейсембаев, дорогой мой Хамит, толстый и в пиджаке. А когда на веревке водят батыра а красноармейской форме — это другое дело.

Хамит заскрипел зубами.

— Кто-то очень неглупый и очень злой хотел запугать, лишить надежды людей, превратить их в послушное стадо.

— Не кто-то, а Кудре, — перебил Хамит.

— Не Кудре, а кто-то, — мгновенно отпарировал Круминь. — Кто-то хотел сделать это, но добился обратного — прямого человеческого возмущения.

— Они все молчали, Ян Тенисович.

— А Хабиба?

— Хабиба — не они.

— Нет, дорогой мой. И Хабиба, и ты, и я, все мы — они. Ну, хватит эмоций. Давай-ка еще раз вспомним весь твой поход.

— Саттар здесь? — спросил Круминь у Ивана.

— А где ж ему быть, товарищ начальник? В комендантской отсиживается.

— Кто-нибудь в поселке его видел?

— Да навряд ли. Береглись, как могли.

— Попроси его зайти.

Саттар стоял в дверях.

— Знакомьтесь, — предложил ему и Хамиту Круминь.

Человеку, которого должны были арестовать, чаще всего не нравится тот, кто отдал приказ об аресте. Без любви смотрел Саттар на Хамита. И Хамиту человек, оскорбивший Советскую власть, тоже был не слишком приятен.

Тогда Хамит вкрадчиво и недобро спросил:

— Тебе не нравится Советская власть, Саттар?

— Когда Советская власть — это непогрешимый ты и твои непогрешимые приказы, она — не моя власть, она власть недоступных моему пониманию начальников.

— Не любишь начальников?

— Я люблю настоящую Советскую власть. Моя Советская власть — это ты, это он, — Саттар кивнул на Круминя, — это я, это Иван. Мы вместе за народное дело — это и есть Советская власть.

Чрезвычайно довольный Круминь наконец прервал их диалог:

— Как я понял, вы оба за Советскую власть. Значит, воевать за нее нам придется вместе, Я просил вас, товарищ Саттар, еще раз все обдумать серьезно, прежде чем дать окончательный ответ. Вы все обдумали?

— Да.

— Вы согласны?

— Да.

Круминь подошел к Саттару, положил руку на плечо.

— Ночью наряд придет арестовывать вас. Только Иван будет в курсе дела. Остальные будут преследовать вас всерьез. Я, конечно, постараюсь, чтобы это были не самые лучшие стрелки, но случайности могут произойти всякие.

— Я уйду, товарищ Круминь.

— Надеюсь. Сколько вам нужно времени?

— Думаю, дня два.

— Итак, через четыре дня у нас первое свидание. — Круминь, улыбаясь, повернулся к Хамиту. — Полагаю, ты запомнил, где и когда оно произойдет?

Хамит кивнул.

— Тогда пожмите друг другу руки.

Не глядя друг на друга, Хамит и Саттар обменялись рукопожатием.

10 сентября 1923 года

— Стой! Стой! — отчаянно закричали во тьме. Ответом был бешеный топот копыт.

— Сто-ой! — пронзительно и долго звучал последний предупреждающий. Топот удалялся. Раздалась команда: — Огонь!

Выстрелы вспышками на мгновения разрывали тьму. И в эти мгновения в степи был виден стремительно удалявшийся всадник.

Уездный центр. 11 сентября 1923 года

Иван грустно посматривал из маленького окошка арестантской. Вечерело. Мыча, возвращались домой коровы. Пробегали мальчишки с синими, сжатыми в куриную гузку ртами накупались в охотку до озноба. Наконец на улице появилась Хабиба.

— А я тебя ищу, ищу! — обрадованно закричала она. — Ты почему здесь сидишь?

— Потому что посадили, — ответил Иван.

— За что?

— Перебежчика упустил. А я что — виноват, если у меня стрелки хреновые?

— А как же я? Казахи сегодня вечеринку устраивают, и я хотела с тобой пойти.

— И с Хамитом, — добавил Иван ворчливо. — Придется тебе сегодня самой его звать. А то все я, все я! Устроилась!

Хабиба засмеялась.

— Глупый ты, Иван Матвеевич! Ладно, сиди. Я потом тебе поесть принесу.

Хамит тоже сидел у окошка. Облокотившись о стол и обхватив бритую голову руками, он неотрывно смотрел вниз — читал.

— И этот в тюрьме! — сама себе сказала Хабиба так, чтобы Хамит слышал. Но Хамит не слышал: — Того хоть посадили, а этот сам сидит! — возвысила голос Хабиба. Хамит повернулся и посмотрел на Хабибу затуманенными, отсутствующими глазами.

— И с ним я должна идти на вечеринку!

Они шли в ночи одни, но голос домбры был с ними. Он был в отдаленных криках птиц, в еще неслышном движении реки, в таинственном дыхании невидимой и необъятной степи.

— Я не помню, когда в первый раз увидел тебя, — признался Хамит. — Я очнулся, ты склонилась надо мной; и я узнал — не увидел впервые, — а узнал твое лицо.

— А я первый раз увидела тебя там, на площади. Ты стоял один, совсем один, и мое сердце сжалось от боли за тебя.

— Я был страшен тогда?

— Ты был прекрасен. Ты был один, ты был связан, а они с винтовками, на конях. Но ты был сильнее их, потому что все, кто видел тебя, знали — ты не сдашься. Они могли убить тебя, но победить не могли.

— Я помню все, Хабиба, Я помню, что еще не расплатился с долгом…

Они сидели во дворе дома и говорили тихо-тихо, стараясь не разбудить хозяйку.

— Понимаешь, Хабиба, я и раньше знал, за что сражаюсь. Как и сейчас, я был уверен, что борюсь за светлое будущее человечества, за счастье всех людей. Но это было только идеей, которой я был предан беспредельно, И только с тобой я понял, я почувствовал, что человечество — это люди, которые живут рядом со мной на земле, что человечество — это Круминь, это Иван, это… я. Человечество — это ты, Хабиба.

— Скажи, что ты любишь меня, — совсем тихо сказала она. Беззвучно шевелились губы Хамита, произнося слова признания. И за Хамитом его слова повторяла Хабиба.

Уездный центр. 12 сентября 1923 года

Ехали молча. Впереди Круминь и Хамит, сзади группа сопровождающих. Наконец Круминь, обернувшись, сказал:

— Подождите.

Красноармейцы остановились. Отъехав от группы, Круминь предложил:

— Простимся здесь, Хамит.

Они спешились, Хамит выжидающе смотрел на Круминя.

— Это очень опасно, Хамит.

— Я знаю.

— Но у меня нет другого выхода.

— У нас нет другого выхода, Ян Тенисович.

— Это сделать можешь только ты.

Тугаи Иргиза. 14 сентября 1923 года

Раздвигая руками упругие ветки, Саттар шел сквозь кусты. Мягкая земля, покрытая ядовито-зеленой травой, пружинила под ногами. Но дальше незаметно для глаз дорога поднималась, и вскоре впереди посветлело. Сквозь редеющее переплетение кустов угадывалось открытое пространство.

Подставив солнцу обнаженную грудь, на поляне лежал Хамит. Глаза его были закрыты — он отдыхал.

— Ты здесь, Саттар, — сказал он, не открывая глаз. — Выходи.

Саттар не спеша появился из-за кустов, подошел, сел на корточки.

— Слушаю тебя. — Хамит перевернулся на бок и лениво приподнялся.

— У них три лагеря. Приблизительно в тех местах, о которых думал Круминь. Входы в тугаях я пометил, как мы условились.

— Не заметят?

— Нет. Я сказал им, что завтра сюда прибудет эскадрон, чтобы уничтожить банду.

— Теперь о Кудре…

15 сентября 1923 года

Всадник скакал по степи. Могучий конь, вздымая гриву и хвост, летел над землей, послушный воле всадника. Движение вперед было неудержимо. И вдруг все кончилось: подсеченный под передние ноги конь рухнул на колени, перевернулся через голову, а седок вылетел из седла.

Кудре успел вскочить на ноги, но возникший неизвестно откуда Хамит прыгнул на него сверху с коня, смял и повалил. Лежа на спине, Кудре увидел, кто над ним, и это придало ему силы: выгнувшись, он увел свои руки от цепких пальцев Хамита и, поворачиваясь на бок, нанес удар противнику коленом в живот. Хамит охнул, ослабил хватку на мгновение, которого Кудре было достаточно для того, чтобы вскочить.

Кудре после подобного усилия нужна была пауза, которой Хамит ему не дал. Носком тяжелого сапога Хамит ударил Кудре в голень и, когда тот оцепенел от болевого шока, нанес ему еще один удар.

Очнулся Кудре уже со связанными ногами и руками. Рядом сидел Хамит. Увидев открытые глаза бандита, он решил вслух:

— Пора.

Конь Кудре был мертв — сломал шею. Хамит подвел своего поближе, поднял Кудре, поставил на плотно сомкнутые веревкой ноги.

— Посади меня в седло, — подал наконец голос бандит.

— Поедешь, как баран, — ответил Хамит и, подхватив Кудре, перекинул его через седло. Живот бандита был на седле, а голова и ноги висели по сторонам. Привязав его покрепче, Хамит взял повод, и они — Хамит впереди, а сзади, лежа на седле животом вниз, связанный веревками Кудре — тронулись в путь.

Они молча двигались предрассветной степью. А когда взошло солнце, остановились на облюбованной Хамитом поляне, широким клином вдававшейся в приречные заросли.

Хамит брезгливо, как мешок с навозом, сбросил Кудре с седла. Тот и упал, как мешок, — всей спиной, даже не пытаясь сгруппироваться. Хамит, не расседлывая, пустил кон л пастись, достал из мешка чайник, сложил заранее приготовленный хворост и разжег костер. Кудре наблюдал за ним.

Весело плясал под чайником огонь, и Хамит, ожидая, тоже; лег на спину, подложив руки под голову.

— Что ты со мной сделаешь? — не выдержав, спросил Кудре.

— Сначала подержу здесь, чтобы ты не мешал женщинам спать ночью.

— Саттар! — взвыл Кудре и стал биться затылком о землю. — Я же с самого начала не верил ему! Почему я не прикончил его? Почему?

Хамит встал и сверху посмотрел на извивавшегося, как червяк, бандита.

— У меня кружится голова от желания раздавить тебя. Но я должен сохранить тебя живым. Нам надо, чтобы ты рассказал о многом. О своих связях. О людях, которые оказывали тебе поддержку. О тайных складах оружия.

— Ты от меня не услышишь ни слова, красный ублюдок! Я ничего не скажу вам!

— Скажешь! Сегодня ночью сюда прибудет эскадрон регулярной Красной Армии и прихлопнет все три твоих лагеря. Ведь у тебя их три? Без тебя твои головорезы не окажут никакого сопротивления. Ты же, Кудре, привык иметь дело со стадом. Твой отряд — твое последнее стадо. Но стадо без пастуха — просто сборище овец. А когда будет покончено с твоими горе-вояками, тебе не перед кем будет красоваться, и ты заговоришь и расскажешь все.

— Развяжи мне ноги, я хочу сесть, — сказал Кудре.

Хамит ножом перерезал веревку. Кудре, застонав, подтянул под себя затекшие ноги и с трудом сел. Хамит отошел в сторону — от костра несло жаром — и прилег, положив на всякий случай под правую руку расчехленный маузер.

Полуприкрытыми глазами смотрел Кудре на огонь. Огонь играл, изредка постреливая. Выстрелило посильнее, и розовый уголек упал рядом с бандитом. Кудре глядел на уголек до тех пор, пока он из розового не стал серым. Тогда он скосил глаза в сторону Хамита. Хамит смотрел в небо.

Не торопясь, Кудре носком сапога осторожно зацепил конец сильно обгоревшей толстой хворостины и выкатил ее из костра, а потом, как бы меняя позу, резким толчком каблука загнал раскаленную головешку под себя. Хамит отреагировал на это движение, коротко взглянув на Кудре, но не заметил ничего подозрительного.

Головешка была уже за спиной Кудре. Точно примерившись, он лег на нее. Чадила головешка, потихоньку начала тлеть веревка, краснела и вздувалась пузырями кожа на руках Кудре. Он терпел. Наконец веревка поддалась. Кудре стал осторожно высвобождать руки.

Хамит расслабленно лежал, но расстояние позволяло ему выстрелить прежде, чем Кудре достанет его. Путь у Кудре был один: к коню, мирно щипавшему траву у выхода в свободную степь.

Кудре вскочил и стремительно рванулся к коню.

Выстрел. Еще один. Прижавшись к конской шее, Кудре уходил в степь. Хамит положил маузер на согнутую в локте левую руку и тщательно прицелился. Кудре плясал на мушке, но прицел сбивался и сбивался. Выстрел. Всадник скрылся за холмом.

Аул Акана. 15 сентября 1923 года

Только к позднему вечеру добрался Хамит до аула хромого Акана, вошел в юрту и обессиленно сел у порога.

— Дай мне коня, Акан, — с трудом проговорил он. — Мне надо спешить.

— Я дам тебе коня, Хамит, — сказал Акан. — Но прежде ты должен отдохнуть. Таким ты никуда не доскачешь.

Старик помог Хамиту встать, провел на почетное место и заботливо усадил.

— Отдохни немного Все будет хорошо, — как маленькому пообещал старик. Хамит откинулся на подушки, через голову стащил ремень с тяжелой коробкой маузера и прикрыл глаза.

— Через полчаса я должен быть в пути, — сказал он вяло.

— Через полчаса ты будешь в пути, — опять пообещал Акан, стараясь не обеспокоить дремавшего, тихо отошел к входу и выглянул наружу. Там все было спокойно. Старик обернулся. В правой его руке был наган.

— Хамит! — громко позвал он.

Хамит открыл глаза и увидел перед собой маленькую круглую дырку.

— Не шути так, старик, — негромко сказал он. — Спрячь свою игрушку. Иначе мне придется сломать твою дряхлую шею.

И незаметно потянулся к маузеру.

— Попробуй, — охотно согласился с его предложением Акан и выстрелил. Пуля вошла в подушку как раз между правой рукой Хамита и маузером. Хамит убрал руку. Акан сел напротив и поудобнее устроил руку с наганом, направленным в голову Хамита.

— Я давно хотел сказать тебе откровенно, что ты стоишь в этом мире, щенок. Теперь тебе не поймать Кудре. Он был здесь. И очень скоро придет опять. Со всеми своими людьми. Они исчезли из лагерей, и ваш эскадрон завтра будет сражаться с пустотой. А сегодня отряд Кудре заберет оружие, на котором, кстати, ты сейчас сидишь, и уйдет, уйдет туда, где его не найдет никто. С ними уйду и я. А ты останешься лежать здесь с простреленной башкой.

Хамит поднял голову и плечи, ожидая выстрела.

— Нет, я не буду стрелять, если ты меня к этому не принудишь, — продолжал Акан. — Не пристало марать руки хозяину степи.

— Хозяин, убегающий от своего хозяйства, — не хозяин, — насмешливо произнес Хамит.

— Хозяин. Хозяин, потому что вся земля вокруг — моя земля, потому что скот, который пасется на этой земле, — моя собственность, потому что люди, пасущие этот скот, — мои слуги. Я вернусь, Хамит, я очень скоро вернусь к своему хозяйству!

— Обернись, Акан, — миролюбиво предложил Хамит. Обернуться Акан не успел: кто-то из-за его спины умело и властно перехватил его правую руку, вывернул и вытянул из вдруг ослабевшей кисти наган, ласково говоря меж тем:

— Пушка тебе ни к чему, папаша.

То был Иван. Он смотрел на Акана и снисходительно улыбался. И всемогущий хозяин степи превратился в маленького, злобного, но уже бессильного и ничтожного старика.

— Ты, ты… ты… — несколько раз пытался сказать что-то Акан, но ненависть душила его, и он повторял; — Ты… ты… ты…

— Я, — согласился Хамит. — И Иван. И Саттар. И Хабиба. Мы раздавили тебя, Акан, чтобы ты не мешал нам жить на нашей земле.

— От меня просто отвернулась удача. А тебе как дураку повезло, — сказал наконец Акан.

— Мне действительно повезло. Мне повезло, что ты так любишь красиво говорить. Я узнал твой голос, когда Кудре говорил о том, что для него нет слова «нельзя». И еще. Чтобы написать, надо уметь писать. В отряде Кудре нет грамотных. Так что записки на мертвых моих товарищах запиши в счет, который народ предъявит тебе, Акан!

— Ты не победил меня. Без эскадрона за спиной ты никто.

— К сожалению, эскадрона у нас нет, старик. Да и людей маловато. Зато имеются четыре хорошо смазанных, безотказно работающих пулемета. И мы постарались сделать так, чтобы ты и Кудре привели всех бандитов к этим пулеметам. Сейчас прискачет Кудре с отрядом, и ты услышишь, как работают эти машинки.

В юрту вошел Круминь и, не найдя взглядом хозяина, спросил Хамита:

— Где он? Покажи мне его.

Хамит кивнул на забившегося в угол Акана. Круминь посмотрел на него и кивнул Ивану:

— Покарауль его. А мы пойдем. Скоро рассвет, и они вот-вот явятся.

Круминь и Хамит вышли из юрты. Огненной полосой на востоке вставал новый день.

Скакал отряд Кудре, и под многими копытами роптала земля. Отряд был уже рядом, и ропот стал слышен в ауле.

— По местам, — Хамиту и себе приказал Круминь, и они растворились в серой мгле.

Отряд ворвался в полукольцо, образованное юртами. Кудре осадил своего коня. Осаживали коней бандиты, скакавшие за ним, и поэтому отряд сбился в одну кучу.

И тогда ударили все четыре пулемета. Свинцовый веер раскрылся над головами бандитов, неся с собой смерть и панику. Прыгая с коней, бандиты прижимались к земле. Но наконец пулеметы умолкли.

Перекрывая испуганное лошадиное ржание, раздался ясный и громкий голос Хамита.

— На четырех холмах — четыре пулемета. Через три минуты они расстреляют вес, как глупых кур. Выход у вас один — сдаваться Выходить по одному с поднятыми руками. Остальным лежать.

Они и лежали. Только Кудре оставался в седле.

— Кудре! Пойдешь первым! — приказал Хамит.

— Нет! — крикнул Кудре и вскинул коня на дыбы. Развернув его на двух ногах, он вонзил в конские бока острые каблуки.

— Кудре! — последний раз предупредил Хамит. Кудре не оборачивался, Кудре уходил. Спокойно положив маузер на согнутую в локте левую руку, Хамит тщательно прицелился. Кудре был на м же. Хамит плавно нажал спусковой крючок.

Конь немного проволок зацепившееся за стремя носком сапога безжизненное тело и остановился.

Круминь и Хамит склонились над ним.

— Ему внушили, что для него нет слова «нельзя» и поэтому он сильнее всех, — задумчиво сказал Хамит.

К юрте Акана по одному с поднятыми руками подходили бандиты. Красноармейцы обезоруживали их.

Круминь и Хамит взошли на холм. На востоке показался багровый край солнечного диска.