Из Валькиного повествования я понял, что первый срок он добросовестно отсидел за кражу совхозного молока. Валька в те времена был прикреплен к трактористу, возчику молока, грузчиком. Всего с трех ферм набиралось сорок фляг молока, и если с каждой отлить по литру, то получалось сорок литров. Если самому все выпить – упьешься. Но Валька умудрялся молочко продать. А попался он на хлебе. Когда в сельский магазин тот же тракторист привозил хлеб, то разгружал его все тот же Валька. Когда он ставил на прилавок лотки с хлебом, то продавщица Маруся на счетах отщелкивала две или три костяшки, в зависимости от количества лотков. Валька незаметно добавлял костяшку и все сходилось. Но при этом один лоток оставался в распоряжении нашего предприимчивого Валентина. Хлебушек он так же благополучно продавал и все просаживал в пивной. Но, как говорится, сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю! Валька попался. Схватила его за руку в магазине старуха Ромашкова. Она же предъявила бумажку, где скрупулезно записывала все Валькины манипуляции с молоком, участковому. Валя поехал на тюрьму, ему впаяли три года. Старухе Ромашковой от совхоза за бдительность подарили поросенка.

Вернувшись после отсидки, Валька, не заходя домой, подался сразу на ферму и, разыскав старуху, одел ей на голову подойник с молоком. Тянуло на мелкое хулиганство, да к тому же Валька еще и в милиции не отметился. Так и не побывав дома, Валентин поехал опять на тюрьму, уже на полтора года.

Вернувшись после очередной отсидки, Валька все же навестил дом родной. Помылся в бане и, приняв на грудь полкило водки за ужином, все же поспешил на ферму и снова одел старухе на голову подойник с молоком. Тут уж он снова схлопотал трешник, поскольку рецидив, и отправился опять на зону. После этой отсидки он и возвращался домой. Я спросил у него:

– А зачем же ты в Москву-то едешь, а не домой-то?

– Надо Шурке, бабе моей, платок купить Оренбургский, я, когда писал ей с зоны, обещал.

– Ну-ну, – сказал я. – Сейчас, как только нога твоя ступит на землю столицы нашей родины, все менты твои будут. Справку твою об освобождении изучать будут.

Но поскольку с выпитым спиртным в его организм была впрыснута отвага, Валька осклабился, сияя фиксами:

– Че-е-е? Мусора? Да я их видел… Да они у меня… Вот так вота! – И, довольный, он наладился было спать, но объявили Москву и мы начали проталкиваться к выходу.

На перроне я попрощался с Валькой и пожелал ему больше не одевать никому и ничего на голову. Уже повернувшись, было, идти на вокзал, я вдруг услышал за спиной крики и звон битого стекла. Я обернулся и вижу – средь толпы на асфальте лежит тот самый худой из давешней компании. В руках у него нож типа финки, голова разбита в кровь, а над ним стоит в растерянности Валька и держит в руках оставшееся горлышко от бутылки. Я схватил Вальку за руку и процедил сквозь зубы: – Бежим, сейчас тут все менты Москвы будут!

Бежали мы с ним как на соревнованиях по спринтерскому бегу. Не взирая на то, что Валька мне в отцы годился, бежал он как молодой. Нырнув в какую-то подворотню, мы остановились отдышаться.

– Валентин, что случилось-то? За что ты его бутылкой по башке-то хрястнул?

– Да я гляжу, когда ты пошел, он сзади тебя и уже ножом снизу делает замах, ну я и хрястнул. А когда тут раздумывать? Иначе ты на тот свет уехал бы, а не на целину.

Я вдруг проникся к Вальке таким уважением! Человек мне жизнь спас.

– Ну, спасибо, Валентин! Теперь я твой должник по гроб жизни.

– Ладно, че там, сопли все это. Ты меня или я тебя спас, какая разница? Надо разбегаться, а то не ровен час… – Валька вытер лицо своей замечательной шапкой, быстро как-то пожал мне руку и, повернувшись, быстро зашагал прочь.

Я стоял и смотрел ему вслед, думал о Вальке и не понимал душу человека, способного и на воровство и на хулиганство, но и на ПОСТУПОК.

Дальнейшие мытарства стояния в очереди за билетом, ожидания поезда на Павлодар и прочей скукотищи описывать не буду. Скажу только, что вечером, приблизительно в семь-восемь часов, я уже блаженствовал в отдельном купе поезда Москва-Павлодар.