– Избыли немцев! – радостно потирал руки Иван Желябужский.

Тобольский воевода князь Куракин невесело вздыхал:

– Нелегко их избыть. Разве одни только аглицкие немцы рвутся в Сибирь? Голландские, брабантские и иных земель немцы им не уступят. Знаешь Исаака Массу?

– Посла Соединенных Штатов?

– Масса большой человек! Шутка ли сказать – посол Высокомочных Господ Штатов Генеральных Славных Единовладетельных Вольных Соединенных Нидерландов. Он поведал мне, что амстердамский негоциант, или гость по-нашему, Исаак Лемэр снарядил шесть кораблей. Три корабля отправил в плавание вокруг мыса Доброй Надежды, а три корабля послал в Студеное море мимо острова Вайгач. Гость хотел испытать, какие корабли быстрее доберутся до Китая. Сам Масса не верит, что можно пройти северным морским путем. Зато он уверен, что до Китая и Индии легко добраться по сибирским рекам. Он давно выведывает сведения о Сибирской земле, которую именует Татарией. Втихую расспрашивает поморов, щедро платит изменникам, которые сидят подьячими в приказе Казанского дворца и тайно списывают для него отпуски с воеводских грамот. Исаак Масса показал мне свою книгу о Татарии, напечатанную в Амстердаме. Переводил из книги, будто при царе Борисе Годунове тунгусы ходили за Енисей навстречу солнцу и вышли на большую и быструю реку. Там они встретили людей, чей язык не могли понять. Неведомые люди часто повторяли слово «ом». На реке они видели квадратные паруса, подобные индийским. Они были поражены чрезвычайно красивым видом страны и клялись, что там много редких растений, цветов, фруктов, деревьев, птиц и диких животных. Тунгусы взяли с собой несколько человек из той страны, но все они умерли по дороге от страха или от перемены воздуха. Тунгусы были очень огорчены их смертью, потому что это были понятливые люди, хорошо сложенные, с узкими глазами и плоскими лицами бурого оттенка.

– Отчего люди той страны повторяли слово «ом»? – спрашивал Иван Желябужский.

– Никто не ведает. Быть может, они хотели сказать, что в их стране часто гремит гром или бьют в колокола? Посол Штатов думает, что там начинается китайская земля.

– Немцам дай палец – откусят всю руку. Неужто великие бояре этого не понимают?

– Ты, Иван, еще молод годами. Знай, что посольское дело сродни игре в шахматы. Морской плотник подобен пешке. Его удалось убрать, но от потери пешки супостату малый урон. Погоди, вступят в битву тяжелые ладьи и боевые слоны, а наипаче всего кони, каковые будут скакать по шеломам нашей рати. Как бы не прошли они по Сибири до сопредельных царств. Князь Иван Ульянов каждую неделю ездит к великому государю и говорит ему, что для него Русь – дом родной, и столько хлеба он у себя дома не едал, сколько с русскими людьми съел. Норовит перехитрить бояр. Хоть он теперь рыцарь и королевской тайной комнаты дворянин, а как был торговым мужиком, так и остался. Вместо глаз два золотых соверна.

Иваном Ульяновым на русский лад называли английского посла Джона Уильяма Мерика. Он привык отзываться на Ульянова, так как с детства жил в Архангельске. Джон вырос среди русских и русский язык знал как родной. Он начал службу в Московской компании с низших ступеней и добрался до должности управляющего, или большого гостя, как его почтительно именовали архангельские купцы. В Английской земле на древность рода не смотрели, был бы человек полезен для королевской службы. Отъехал большой гость Иван Ульянов в Англию по торговым делам, а вернулся назад уже послом его величества короля Якуба, рыцарем и тайным камергером. До назначения королевским послом Иван Ульянов запросто носил удобное немаркое платье и не гнушался пройтись пешком. Теперь он выезжал в золоченой карете, запряженной цугом в восемь лошадей, в сопровождении свиты из шести дворян и двенадцати слуг.

Посол его величества короля Великих Британий Иван Ульянов и посол Генеральных Штатов Исаак Масса люто ненавидели друг друга, ибо их страны соперничали на морях и стремились первыми разведать удобные морские пути. Злоязычный Масса, имевший обширные знакомства среди московского дворянства и купечества, распускал грязные сплетни об Иване Ульянове. Когда сходились свиты послов – пышно разодетые англичане и облаченные в строгие черные камзолы голландцы, начинался обмен колкостями и угрозами. Англичан особенно бесило, что голландцы, стремясь опорочить их товары, нарочно ставили на самое скверное сукно фальшивые английские клейма – бесхвостого льва с тремя опрокинутыми коронами. Во время войны каждая из сторон пыталась убедить бояр запретить продажу противнику мачтового леса, чтобы вывести из строя его военный флот. В Москве вежливо выслушивали англичан и голландцев, но продолжали продавать мачты и тем и другим.

Стремясь упрочить свое положение в Москве, английский и голландский послы вызвались стать посредниками в переговорах со шведами. На поле у деревни Столбово близ Тихвина, где был назначен съезд послов, разбили шатры, крытые серебряной парчой. Стояли трескучие декабрьские морозы, и послы стучали зубами, отгороженные от холода лишь парчовыми стенками. Шведы и русские отказывались вести переговоры напрямую. Предложения делались через посредников, ответы передавались через них же. Послы неоднократно разъезжались из-за непреодолимых разногласий, потом снова возвращались. Голландцы не выдержали и покинули съезд. Английский посол Иван Ульянов оказался более упорным и довел переговоры до конца. При посредничестве англичан был заключен мир, по которому шведскому королевству отходили исконно русские города Ивангород, Ям, Остров, Копорье, Орешек, Корела и вся Ижорская земля. Таким образом, был потерян выход в Балтику. Шведский король Густав Адольф особо подчеркивал, что Столбовской мир навсегда отрезал русских от моря.

Несмотря на потери, в Москве оценивали Столбовской мир как выгодный. Шведы возвращали Великий Новгород и всю Новгородскую вотчину, а главное, Московское государство, заключив мирный договор со Швецией, получало возможность сосредоточить все силы для войны с Польшей. Русским послам князю Мезецкому было пожаловано боярство, а дьяку Зюзину – чин окольничего. Посреднику Ивану Ульянову подарили парадное платье из персидского шелка на соболях, шитое жемчугом и драгоценными камнями, вместе с высокой меховой шапкой. Кроме того, его наградили восточными тканями, серебряным ковшом и золотой цепью с портретом царя Михаила Федоровича на медальоне.

Однако Иван Ульянов рассчитывал на другое вознаграждение за свои услуги. Он вновь поднял вопрос о пути в Индию и в Китай. Уж как его ублажали в Кремле! Трижды устраивали для него обеды в Золотой палате. Ульянов благодарил, улыбался, но, как английский бульдог, намертво вцепившийся в добычу, от своего не отступал. По поручению государя переговоры о дороге в Китайское государство вели боярин Федор Шереметев и князь Дмитрий Пожарский. Вновь и вновь они повторяли послу, что дороги неизведаны. Но посол был не только упрям как бульдог, но и хитер как лиса. Иван Ульянов намекнул боярам, что парламент готов одобрить субсидию Московскому государству в размере ста тысяч фунтов стерлингов. Такими деньгами разбрасываться не приходилось, тем более что, по сведениям из Варшавы, поляки собирались возобновить войну. Русским послам, отправленным в Англию, дали наказ ответить ближним королевским людям, что буде Якуб-король учинит на польского Жигимонта вспоможение казной, деньгами и золотом, то великий государь покажет королю ответную братскую любовь. Послам велели передать, что «ныне боярин и воевода князь Иван Семенович Куракин послал служилых людей проведать дорогу в Китайское государство через Алтын-царя кочевую орду».

Князь Куракин не стал посвящать в эти тонкости Ивана Желябужского, рассудив, что хотя молодой дворянин и стоит на правильной дороге, в отличие от своего непутевого младшего брата, однако всего знать ему отнюдь не положено. Еще до приезда ссыльных в Тобольск воевода установил сношения с Алтын-ханом, владетелем Западной Монголии. Хан искал дружбы с русскими против джунгар. Он писал, что если бы Белый царь повелел своим ратным людям пойти войной на воров, то и Алтын-хан начал бы их воевать со своей стороны. И тогда дорога бы очистилась и впредь послы ходили бы без урыва. От Алтын-хана узнали, что от его владений до Китайского государства всего пять недель пути. Китай обнесен высокой стеной, и мунгальских людей туда пропускают неохотно. Торгуют около стены, а богатое ли государство Китай, того Алтын-хан доподлинно не ведает, только думает, что великое и богатое.

Князь Куракин послал к Алтын-хану двух казаков из недавно основанного Томского острога. Один из казаков – Ивашка Петлин – немного говорил по-мунгольски. Когда научился и в каких краях побывал, о сем Ивашка благоразумно помалкивал. Князю Куракину такие познания казались весьма подозрительными, но другого подходящего человека не нашлось. В товарищах с Петлиным послали казака Ондрюшку Мадова, никакими языками, опричь русского, не владевшего. На простом русском языке ему наказали приглядывать накрепко за товарищем и буде сыщется измена – ну, казак сам ведает, как следует поступать с государевыми ослушниками. Однако обошлось без измены. Воевода уже получил донесение из Томского острога, что казаки благополучно вернулись вместе с послом от Алтын-хана и отправлены в Тобольск. Пока оставалось неизвестным, удалось ли им побывать в Китае, но это должно было выясниться в самом скором времени.

В мае месяце, когда спала вода и луга зазеленели травой, Марья, выйдя во двор острога, увидела, что рядом с крыльцом на земле, скрестив ноги, сидит смуглоликий безбородый иноземец. На его голове красовался островерхий желтый колпак. Он был облачен в одеяние, похожее на поповскую рясу, только темно-красного цвета. Из-под рясы выглядывали босые ноги с прикрепленными ремешками кожаными подошвами. Иноземец, зажмурив узкие глаза, мерно раскачивался из стороны в сторону и произносил нараспев:

– Ом мане падме хум! Ом мане падме хум! Ом… ом… мане… мане…

Марья сразу же поняла, что перед ней человек из той неведомой страны, где произносят слово «ом». Только это не подражание звуку колокола, а молитва на незнакомом языке. Поодаль от раскачивающегося иноземца стояли такие же безбородые смуглолицые люди, наблюдавшие за его молитвой. Среди них были двое казаков, одетых в русское платье. Плечистый казак снял шапку и низко поклонился Марье. Его окликнули из съезжей избы: «Ивашка Петлин, ступай к дьяку».

Любопытная тетка весь день проторчала на дворе. Время от времени она вбегала в избу и возбужденно рассказывала, какие диковинки привезли казаки. Сгружали тюки бледно-розового и бледно-сиреневого шелка, ларцы и завернутые в рогожу вазы. Тетка божилась, что видела на вазах расписных Змеев Горынычей. Когда диковинные вещи перенесли в съезжую избу, казаки заперлись с князем. Воевода расспрашивал о посольстве, дьяк Иван Булыгин записывал роспись. Несколько дней составляли чертеж земель, которые проехали казаки, отмечали города и удобные для стоянки места, подсчитывали расстояние в верстах и в днях пути конным и пешим ходом. Занятый делами воевода не приглашал дядю сыграть в шахматы. Ссыльным оставалась лишь гадать, что происходит в съезжей.

Марья развлекалась наблюдением за смуглоликим иноземцем. Она узнала, что смуглоликого зовут Тархан-Лабой или Ламой и он отправлен в русские земли в качестве посла Алтын-хана. Тархан-Лама не выказывал ни малейшего расположения к разговору с девушкой. Стоило Марье подойти к нему, как он начинал вращать деревянный барабан, который постоянно носил с собой, и погружался в оцепенение. Но однажды после очередной неудачной попытки завести разговор с Тархан-Ламой с крыльца съезжей избы спустился Иван Петлин и что-то сказал ламе на его языке. Хотя казаки недавно приехали в Тобольск, им уже рассказали об опальной невесте. Петлин объяснял ламе, что к нему обращается государыня. Посол Алтын-хана впервые взглянул на Марью, и не просто взглянул, а почтительно заговорил, прижимая руки к груди.

– Говорит, что счастлив приветствовать наложницу Белого царя и желает ей благополучно дождаться, когда Белый царь снова откочует в Тобольск, – с улыбкой перевел Петлин.

Наверное, посол Алтын-хана решил, что у государя много жен и они ждут его в каждом остроге. Марья прыснула в ладошку. Лама угодливо захихикал.

– Что у него в руках? – спросила Марья.

– Молитвенная мельница. Внутри бумажки с молитвами. Он крутит, и это считается все равно как читать молитвы, – пояснил казак. – В Мунгальской земле около храмов стоят в ряд мельницы размером с бочку. Мунгальские люди подходят и крутят их. На храмах крестов нет. Стоят на храмах невесть какие звери каменные. А в храмах неизреченное диво: как вступишь в храм, против дверей сидят три болвана великие женского пола, вызолочены сусальным золотом с головы до ног, а сидят на зверях на каменных, а звери всяким образом выкрашены красками. А поют в тех храмах две трубы великие, сажени по полуторы труба. Как затрубят в трубы, да станут бить в бубенцы, да припадут на колени, да руками сплеснут, да запоют – страх великий возьмет!

– Он монах? – спросила Марья, кивая на Тархан-Ламу.

– Лаба. Как у нас старцы, то у них лаба, или лама. Постригают их маленькими, лет десяти, а плоду женского не знают от матери. Бороды и усы бреют и щиплют, ходят без штанов, а мясо едят по все дни. Мантии на них камчатые, а сборы у мантий, что у наших старцев, а клобуки у них желтые. А говорят так: ваша-де вера одна с нашею была, а старцы-де ваши черны, а мы-де старцы белые; да не ведаем, как наша вера от вашей отскочила.

– Ты не говори об этом моему дяде Ивану Григорьевичу. Осерчает, если услышит, что их вера с нашей схожа, – предупредила Марья.

– Спасибо, государыня, за предостережение. Однако нам надобно идти. Князь-воевода звал.

Князь Куракин призвал Тархан-Ламу, чтобы перевести грамоту китайского царя Тайбуна. Воевода расспрашивал, при каких обстоятельствах казакам вручили царскую грамоту. Иван Петлин рассказывал, как они шли каменной щелью промеж камня: страсти человека изымут! А у выхода из щели стоит мунгальский город, а в нем княгиня Малчикатунь, а кто идет от нее в Китайскую землю, тому она дает свою печать. Покажешь стражу печать, ино пропустят за рубеж в Китайскую землю, а не будет от княгини печати, ино не пропустят за рубеж.

– Говоришь, по рубежу построена стена. Сдается мне, что Китай – государство малое, – хмыкнул Куракин. – Ну, сколько можно обнести кирпичной стеной? От силы с нашу волость али с уезд!

– Нет, князь-воевода! Прости за встречу, только той стене нет конца и края. Мы, как ехали, сочли сто башен, а к морю и к Бухарам, сказывают, башен многое множество; а башня от башни стоит по стрельбищу. Сквозь ту стену пять ворот под одну башню. В той башне сидит дьяк от царя китайского Тайбуна, а послан досматривать печати от княгини. Ворота проездные низки и узки, на коне наклонясь проедешь. Кроме тех ворот на стене иных нет.

– Где живет царь Тайбун?

– В Большом Китае. Город велик и бел, что снег, а объехать можно только за четыре дня. Да в том же Большом Китае стоит кремль, где сам царь Тайбун живет. Кремль украшен всяким узорочьем мудрым, а двор царский стоит посреди, а у палат верхи золочены.

– Сказывай еще раз, пошто не были у царя Тайбуна?

– Мы царя не видели, потому что идти к нему было не с чем. И мне посольский дьяк сказал, что у них чин таков – без поминков-де перед царем Тайбуном не ходят. Сказывал так: хотя бы с вами, с первыми послами, ваш Белый царь послал бы невеликие дары, то наш царь пустил бы к себе. А ныне царь Тайбун только даст грамоту к вашему царю.

Иван Петлин тяжело вздохнул. Воеводе незачем знать, как надменно разговаривал с казаками посольский дьяк – чиновник министерства церемоний. Оно и к лучшему, что их не допустили в Запретный город. Дьяк передал через Тархун-Ламу, который ездил с казаками в качестве толмача, что иноземным послам предписывается падать ниц пред Сыном Неба. И государевым послам пришлось бы пройти через такое унижение. Даров с казаками не послали, но и это вышло к лучшему. Тархан-Лама объяснил, что китайцы считают всех, кто живет по ту сторону стены, северными дикарями, а любые дары рассматривают как дань Сыну Неба. Правда, лама смеялся, что хитроумный Алтын-хан обратил в свою пользу спесь китайцев. Он посылает им небогатые подарки, а взамен получает от царя Тайбуна вдесятеро больше. Ну и пусть китайцы вписывают его в свои книги как данника. В степь они не сунутся, а их книги все равно никто не прочтет.

– Попроси ламу перетолмачить грамоту царя Тайбуна, – распорядился воевода.

– Он уже пробовал, не дается, – отвечал казак.

Тархун-Лама помотал головой, показывая, что не может перевести. Лама знал монгольскую и тибетскую письменность, говорил на китайском, но читать иероглифы не умел. Воевода недоуменно крутил грамоту в руках:

– Вот китайская грамота! Неведомо, что писано! Отправлю в Посольский приказ, авось там прочтут.

Князь Куракин положил бумагу в лакированную шкатулку и убрал ее подальше. Отчаявшись прочитать китайскую грамоту, он велел казакам ждать его решения. Иван Петлин и его спутник Андрей Мадов освободились от ежедневного сидения в съезжей избе, и Марья получила возможность удовлетворить свое любопытство, расспрашивая казаков о чужих землях. Иногда она мысленно сравнивала Ивана Петлина с Петром Албычевым, ушедшим в тунгусский поход. Сын боярский смотрелся былинным Бовой-королевичем, но и казак был могуч. Он почтителен и скромен, но в его голубых глазах прячется спокойная решимость. Разве беда, что Иван Петлин простой казак! Иван Заруцкий тоже был простым казаком, а стал атаманом, который правил половиной Московского государства. Он остался верен своей любимой, когда от нее отступились даже родные и соплеменники. Марья вспоминала, с каким обожанием смотрел атаман на Марину Мнишек перед мучительной казнью, и невольно завидовала полячке.

Ивану Желябужскому не нравилось знакомство племянницы с простыми казаками, а тем более со смуглолицым монахом желтой веры. Чтобы подразнить дядю, Марья удвоила внимание к казакам, приглашая их в избу, отведенную ссыльным. Тетка фыркала, но внимательно прислушивалась к беседам племянницы с казаками, особенно когда речь заходила о фарфуре и аксамите из Китая. По словам казаков, царь Тайбун ничего им не подарил, зато Алтын-хан расщедрился, надеясь скрепить союз с Белым царем. Во владениях хана продается множество дивных вещей, привезенных из-за великой стены, но в самом Китае товара гораздо больше. Иван Петлин обстоятельно перечислял:

– На один лян серебром, а по-нашему рубль, можно купить столько, что лошадь не увезет. В городах ряды многие, а в рядах лавки каменные, выкрашены всякими красками и разными травами выписаны. Товары в лавках всякие, кроме сукон. Есть бархаты и камки на золоте и всяких цветов, только каменья дорогого нет. И чего только не продают? Попугаев и пав разных. С соколами на руках ходят сокольники. В других лавках полно овощей всяких, сахаров разных, и гвоздики, корицы, анису, яблок, дыней, арбузов, мускату, миндальные ядра, инбирь, ревень и иных овощей много, которых мы и не знаем, какие они есть.

– Харчевней и кабаков полно, а на кабаках питья всякие разные. Ярыжек и женок блядок много, – хохотнул Мадов.

– Молчи, Ондрюшка, не забывай, что ты перед государыней речь держишь, – остановил его Петлин.

Выезжая из Томского острога, казаки захватили с собой товар, какой обыкновенно обменивали на меха у остяков и тунгусов. Особенным спросом пользовались яркий бисер и колокольчики, которыми остяцкие и тунгусские женки обшивали свое платье.

– В Мунгальской земле над нашим русским товаром посмеялись, – с обидой заметил Петлин. – Им все привозят из Китая по дешевой цене, а уж за стену нечего и соваться. Там все впятеро дешевле против русского. Мое дело казачье, то воеводам и боярам решать, но мыслю своим скудным умишком, что ежели начнем с ними торговать, заполонят они русскую землю своим товаром, а наше художество вконец задавят.

Казаки так смачно описывали богатые лавки, что тетка не выдерживала и вступала в разговор, допытываясь, что носят китайские женки. Петлин отвечал, что люди в Китайском государстве мужской пол и женской чисты, а платье имеют своим образцом: рукава широки, что у летников, а исподнее платье сходно с русским полукафтаньем. Но то женки простые и купецкие, а китайских боярышень они не видали, потому что их носят в крытых носилках.

– Впереди бегут батожники человек с двадцать, потом один холоп с большим желтым солнечником из тафты, а два холопа несут носилки. Сказывают, китайские боярышни сами ходить не могут, им ноги с детства пеленают.

– Как так? – ахнула Марья.

– Когда китайская боярышня родится, ей прижмут носки к пятке и туго свяжут лентами. И так до матерого возраста пеленают, дабы ступни не росли. Мы спрашивали китайских людей, для чего калечат девок? Они нам ответствовали, что знатной девке не для чего самой ходить, ее холопы носят. И то калечество в их земле почитается красой.

Марья хотела было возмутиться, но вдруг ей пришла в голову мысль, что наверху в Кремле почти такой же обычай. Царице не дают и шагу ступить. Только русскую царицу водят под руки, а в Китайской земле калечат ноги, дабы знатная девка сама не ходила. Вот и вся разница. Поразмышляв над рассказом казака, она попросила:

– Ты в Москве про китайский обычай не сказывай. Кто их знает наверху, еще учнут пеленать ноги царевнам!

– Государыня, буду нем как рыба, – обещал казак.

Как-то Марья пожаловалась Петлину, что бабушка Федора простудилась и не встает с постели. Казак посоветовал обратиться к ламе, слывущему великим знахарем. Лама лечит целебным настоем, который китайские люди называют чаа. По виду сушеная трава, но где ее собирают, китайцы хранят в строжайшей тайне, как и место изготовления фарфура. Алтын-хан угощал их китайским напитком и даже послал с ними мешок чаа в подарок великому государю. Правда, на вопрос, помогает ли волшебный напиток, Петлин отвечал уклончиво. Его товарищ Мадов выразился определеннее:

– Херня! Не бражка – много не выпьешь. Мы у Алтын-хана больше на кумыс налегали.

Тем не менее Марья решила попробовать. Призвали Тархун-Ламу, объяснили, что надо вылечить бабку государыни. Лама почтительно покивал головой, щуря узкие глаза, и приказал слугам принести мешочек чаа и бронзовый сосуд. Он бросил в сосуд несколько щепоток чаа, налил воды и подвесил сосуд над огнем. Пока он колдовал над напитком, Марья пыталась определить, сколько лет ламе. Круглое безбородое лицо делало эту задачу почти непосильной. Ламе можно было дать и двадцать, и шестьдесят лет. Петлин тоже не знал, сколько лет послу Алтын-хана:

– Кто его ведает? Только мыслю, он не стар. В Мунгальской земле выбирают кутуфту, главного над всеми лабами, – по-нашему патриарха. По их вере им даже цари поклоняются. Только у нас патриарх стар и сед, а кутуфт ныне двое, и оба еще молодые, у них нет ни усов, ни бороды. Одному лет двадцать, а другому – тридцать. Сказывают, когда родится кутуфта, то сразу умеет читать и писать и знает больше самых ученых лам. А еще врут, что прежний кутуфта умер, да в земле лежал лет пять и опять ожил. То солгано! Человек-де умрет, как опять оживет?

По словам Петлина, умерший кутуфта на самом деле воскресает не телом, а душой. Но он затруднялся объяснить, как это происходит, и прибегнул к помощи ламы. Тархан-Лама долго говорил. Казак слушал, потом перевел с некоторым затруднением, переспрашивая и подбирая слова:

– Он говорит, что кутухта не умирает, но если ему случится взойти к небу, то его тело остается на земле, где люди сжигают его огнем. Потом он воскресает в другом теле, например в ребенке, и живет среди народа. Он отличается от простых людей тем, что приносит с собой учение Будды.

– Будда кем будет? Ихним богом? – спрашивала Марья.

– Мыслю, что он у них вроде нашего Исуса, – почесал в затылке казак. – Лама сказывал, что Будда родился в Индийской земле. Был он индийским боярином или даже удельным князем, а потом оставил свою вотчину со всем достатком и отправился странствовать нищим и нагим. Ну как наш Алексей Божий человек. Во время хождения по святым местам он узрел свет и стал зваться Буддой, сиречь Просветленным. Последовавшие его учению нарицаются бохдисатвы, по-нашему угодники. Но мудреного много в желтой вере, всего не ведаю и путаю часто.

Между тем вода в сосуде вскипела. Тархан-Лама налил в сосуд молока, положил ложку масла, насыпал немного хорошо поджаренной затирухи и горсть крупы. Взболтав сосуд, он перелил чаа в фарфуровую чашку и с поклоном подал ее, присовокупив слово «Кусно!». Вопреки обещаниям ламы, волшебный напиток чаа, сваренный с молоком, маслом, затирухой и крупой, не пришелся бабушке по вкусу. Федора попробовала и сморщилась:

– Горько, внученька! Наш сбитень куда слаще!

– Ты выпей, авось полегчает!

Но бабушка сделала всего несколько глотков и зашлась в кашле:

– Тьфу! Прости, внученька, не могу.

Пришлось вылить чаа в помои. Узнав, что напиток не помог, Иван Петлин вздохнул и попросил прощения за глупый совет. Что касается его товарища, то он ни капельки не удивился:

– Ума не приложу, зачем Алтын-хан всучил нам мешок с этим… как его… чего мы не чаяли? Хотел я высыпать эту дрянь, токмо Ванька не дозволил. Мол, в Москве разберут, что с ним делать. Какой русский человек будет пить сушеную китайскую траву? Моча мочой и по цвету и по вкусу. Лечиться надобно по-казацки. Государыня, дозволь отсыпать твоей бабке пороха. Пусть она кинет шепотку пороха в чарку вина и размешает. Хворь как рукой снимет!

Видимо, тетка наябедничала мужу, что государыня просила монаха желтой веры сварить неведомое зелье. Иван Желябужский был не в себе от ярости и кричал, что, будь он на месте воеводы, отправил бы иноверца восвояси, не поглядев, что он посол хана. Казаков же надобно засадить в темницу, особливо Ваньку Петлина, который явный отступник от православной греческой веры и по ночам крутит молитвенную мельницу вместе с ламой. Дошли ли его крики до воеводы или нет, но князь Куракин велел казакам собираться в Москву, дабы дать отчет боярам и государю о поездке в Чинское государство. Тархан-Лама должен был ехать вместе с ними, а там уж бояре приговорят, что ответить послу Алтын-хана.

Перед отъездом Иван Петлин, улучив минуту, когда никого рядом не было, подошел к Марье и тихо шепнул:

– Не прикажет ли государыня кланяться кому в Москве? Али передать тайно?

Казак явно намекал, что возьмется исполнить тайное поручение. Марья подумала, что представляется удобная возможность передать весточку Мише. Только нужно ли? Государь о ней забыл, а напоминать о себе не позволяла гордость. Поколебавшись, она ответила:

– Ничего не надобно передавать. А ежели спросят, отвечай, что я счастлива в Тобольском остроге и ни о чем не прошу.