Столыпин никогда бы не удостоился пристального внимания потомков, если бы оставался всего лишь усердным охранителем режима. Он добивался успокоения страны, чтобы провести в жизнь программу реформ под девизом «Нам нужна великая Россия». Свои взгляды премьер-министр сформулировал в специальной записке, составленной в начале 1907 г. После гибели Столыпина записку нашли в его кабинете, и ее можно рассматривать как политическое завещание реформатора. «Реформы во время революции необходимы, – писал Столыпин, – так как революцию породили в большей мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбой с революцией, то в лучшем случае устраним последствия, а не причину; залечим язву, но пораженная кровь породит новые изъязвления».
Ставка на сильных
В 1897 г. в России была проведена первая Всеобщая перепись населения. Общее руководство этой грандиозной работой осуществлял тогдашний министр внутренних дел И.Л. Горемыкин, к ведомству которого относился Центральный статистический комитет. П.А. Столыпин также участвовал в переписи населения Ковенской губернии и был награжден темно-бронзовой медалью с надписью «За труды по первой Всеобщей переписи населения 1897 г.». Перепись показала, что Россия вступает в новое столетие аграрной страной. Из 125-миллионного населения 77,5% составляли крестьяне. Правда, некоторая часть крестьян являлись таковыми только по сословной принадлежности, а фактически постоянно проживала в городах. Крестьян и представителей других сословий, занимавшихся крестьянским трудом, насчитывалось около 93 миллионов человек. Численность крестьянства быстро менялась в сторону увеличения как за счет высокой рождаемости, так и за счет снижения смертности, чему способствовало общее улучшение материального положения и распространение медицинской помощи. Семьи в ту эпоху были многодетными. Столыпин был отцом шестерых детей, а обычная крестьянская семья была еще многолюднее. Самые высокие темпы прироста населения отмечались на Северном Кавказе (22,3%), а самые низкие – в центре России (12,5%), но даже эта самая низкая цифра была выше, чем ежегодный прирост населения по европейским странам. Согласно данным Центрального статистического комитета, к 1913 г. население Российской империи без учета Польши и Финляндии выросло до 163 миллионов человек, а сельского населения – до 140 миллионов. Приблизительно можно сказать, что со времени Всеобщей переписи до момента, когда завершился жизненный путь Столыпина, численность крестьянского населения увеличилась почти в полтора раза.
Подобный рост народонаселения имел как положительные, так и отрицательные последствия. Площадь обрабатываемых земель в Европейской России увеличивалась гораздо медленнее, чем прибавлялось крестьян. По данным комиссии Центра, с момента отмены крепостного права до начала XX в. размер крестьянского надела в 50 губерниях Европейской России уменьшился с 3,5 до 2,6 десятины на душу. Конечно, основной хозяйственной единицей был крестьянский двор, и с учетом многодетности крестьянских семей средний подворный надел составлял 10 – 15 десятин. Но 15 десятин являлись тем минимумом, который в тогдашних условиях агротехники позволял существовать крестьянскому двору.
По данным обследования 1905 г., в землепользование крестьянам было отведено 138,7 млн десятин пахотной земли, 101,8 млн десятин находились в частном землепользовании. Кроме того, 154,7 млн принадлежали казне и различным государственным учреждениям. Этот неприкосновенный фонд был частично распечатан после аграрных волнений 1905 г. Столыпин был непосредственно причастен к реализации данной меры, призванной успокоить крестьян. Особенно сложно ему пришлось при решении вопроса об удельных землях, представлявших собой общую собственность императорской фамилии. Николай II выразил готовность уступить крестьянам удельные земли, но требовалось решение всех членов императорской фамилии. Столыпин ездил к великим князьям, в частности к великому князю Владимиру Александровичу и его супруге Марии Павловне, и с большим трудом добился их согласия. Однако казенные, удельные и кабинетские земли не могли удовлетворить потребности крестьян. Пригодная к обработке часть этих земель и без того находилась в их руках на правах льготной аренды, а большая часть казенных земель была лесными угодьями.
Крестьяне давно смотрели на земли помещиков. С давних времен в крестьянской среде жила мечта о «черном переделе», то есть полном и окончательном переходе земли в руки тех, кто на ней трудится. Крестьянской мечтой охотно пользовались революционные агитаторы, и не случайно народнические организации, бросившие вызов самодержавию, выбрали своими названиями столь волновавшие крестьян слова «Земля и воля» и «Черный передел». Идейными наследниками народников была партия эсеров, чья аграрная программа с требованиями всеобщего передела и уравнительного землепользования пользовалась особой популярностью среди крестьянства. Социал-демократы сначала говорили о возвращении крестьянских отрезков и отмене выкупных платежей, а после широкомасштабных волнений повысили ставки до полной и безвозмездной конфискации помещичьей, государственной и удельной земли. Кадеты выдвигали проекты частичного «отчуждения» помещичьих владений по «справедливой» оценке.
Столыпин указывал на пагубные последствия «черного передела»: «Путем перераспределения всей земли государство не приобретет ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены, конечно, будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль, и эта распыленная земля будет высылать в города массы распыленного пролетариата». В этом вопросе взгляды Столыпина были созвучны с мнением экспертов, близких к Постоянному совету объединенных дворянских обществ. По их подсчетам, раздел помещичьей земли между крестьянами не смог бы снизить остроту аграрного вопроса. При кадетском проекте отчуждения 30 – 35 миллионов частновладельческих десятин «крестьяне получат прибавку менее чем половину десятины на наличную душу, которая будет поглощена приростом населения в 5 – 7 лет». При более радикальном варианте передела, о котором говорили эсеры, то есть при переходе в крестьянские руки всех помещичьих, церковных, монастырских, удельных и казенных земель, на каждый крестьянский двор в 44 губерниях Европейской России пришлось бы по 5,1 десятины земли. Кстати, это не означало, что крестьянские владения увеличились бы на эту площадь, так как крестьяне арендовали у помещиков почти 20 миллионов десятин земли. Уничтожение «культурных хозяйств», которого опасался Столыпин, нанесло бы удар по аграрному сектору, поскольку крестьяне вели примитивное хозяйство по сравнению с помещичьими экономиями. Его бывший заместитель по Министерству внутренних дел В.И. Гурко, ставший управляющим делами Постоянного совета объединенного дворянства, отмечал: «В действительности владельческие, обрабатываемые силами экономии земли превышают по своей урожайности крестьянские земли едва ли не в два раза». По самым скромным подсчетам, переход 33 миллионов десятин земли в руки крестьян приведет к потере 250 – 300 миллионов пудов зерна ежегодно. России придется полностью отказаться от экспорта зерна, а значит, от денежных поступлений из-за границы.
Все предки Столыпина принадлежали к поместному дворянству, сам он также был помещиком и владельцем нескольких имений. Естественно было ожидать, что дворянин Столыпин будет отстаивать интересы дворянского сословия. Вместе с тем позицию Столыпина по аграрному вопросу нельзя свести к эгоистической защите узкосословных дворянских интересов. На глазах Столыпина таяло и исчезало благородное сословие, с которым он был крепко связан своим происхождением, воспитанием, родственными связями и родом службы. Вряд ли его могло радовать оскудение дворянства, но тринадцатилетняя служба предводителем дворянства привела Столыпина к печальному выводу, что историческая роль российского дворянства уже сыграна. По крайней мере такое убеждение он выражал, когда покинул должность ковенского предводителя дворянства и стал губернатором. Об этом свидетельствуют всеподданнейшие отчеты саратовского губернатора.
Здесь мы частично возвращаемся к вопросу о том, имел ли Столыпин продуманную программу реформ, когда был призван на пост министра. Владимир Гурко, встретивший провинциала во всеоружии столичного чиновничьего опыта, пренебрежительно говорил, что у Столыпина не имелось целостной программы и он даже не был в курсе вопроса о поземельной общине. В данном случае Гурко совершенно не прав, причем он мог бы убедиться в своей ошибке, если бы взял труд ознакомиться со всеподданнейшими отчетами саратовского губернатора, к которым имел доступ по должности. В этих докладах Столыпин четко и недвусмысленно изложил свои взгляды на аграрный вопрос. В докладах губернатора, который в недавнем прошлом являлся предводителем дворянства, сквозит скептическое отношение к настоящему и будущему благородного сословия. Столыпин понимал, что дворянство уже не является кадровым ресурсом, как это было на протяжении нескольких веков. Он докладывал императору: «В большинстве уездов совсем нет местных дворян, отвечающих требованиям, предъявляемым к земскому начальнику, и желающих служить в этой должности». Институт земских начальников был учрежден при Александре III с целью усиления дворянского элемента среди местных властей. Земским начальникам были даны широкие полномочия. Проблема состояла только в том, что дворяне даже не смогли в полной мере воспользоваться очередной привилегией. Не только в Саратовской, но и в других губерниях места земских начальников оставались вакантными из-за отсутствия мало-мальски достойных кандидатов среди местных помещиков. Более того, Столыпин докладывал: «В некоторых уездах с большим трудом избираются даже уездные предводители дворянства». Он называет это явление весьма прискорбным, но вынужден констатировать, что помещики не живут в своих имениях.
Все изменилось с той далекой поры, когда прадед Столыпина впервые был избран предводителем Пензенского дворянства. Помещики уже не были хозяевами положения в уездах, да и помещичьи имения быстро уходили из дворянских рук. Статистика свидетельствует, что более 30 тысяч помещиков являлись таковыми только по названию. Их «имения» не превышали 20 десятин, то есть были сравнимы с совокупным земельным наделом одной крестьянской семьи. Что касается крупных землевладельцев, то треть уже не принадлежала к дворянскому сословию, а была главным образом купцами и зажиточными крестьянами. Одной из причин, по которой Столыпин резко отрицательно относился к идее насильственного отчуждения помещичьих земель, было опасение, что эта мера подорвет принцип частной собственности. «Кто же поверит тому, – вопрошал Столыпин, – что, если понадобится со временем отчудить земли крестьян, они не будут отчуждены». По выражению первого министра, передел земель можно было уподобить Тришкиному кафтану, у которого обрезали полы, чтобы сшить рукава.
Столыпин предлагал не нарушать священный принцип частной собственности, а, наоборот, положить его в основание аграрной реформы. После отмены крепостного права в 1861 г. крестьяне получили право пользования, но не владения своими наделами. Господствовала общинная собственность на землю. Выработанный веками общинный уклад являлся удобным способом защиты от всех превратностей сельской жизни: стихийных бедствий, неурожаев, враждебных соседей. В общине существовала круговая порука и взаимовыручка. Если крестьянин умирал, община поддерживала его семью. Когда общинник строил дом, ему всем «миром» оказывали «помочь». За недоимку бедняка отвечала вся деревня. Оборотной стороной общинных порядков было принижение индивидуальной личности перед сельским «миром». Община поддерживала искусственное равенство. Внутри нее нельзя было полностью разориться, но столь же нелегко было разбогатеть.
Для русской интеллигенции сельская община была святыней, с существованием которой связывались самые различные надежды. Славянофилы видели в общине краеугольную основу русской народной жизни, а в общинной взаимовыручке и взаимопомощи – главное отличие России от «гниющего Запада» с его индивидуализмом, корыстолюбием и эгоизмом. В то же время бывший западник Александр Герцен усмотрел в общине прообраз будущего социалистического строя. Его идеи восприняли народники, для которых общинные порядки стали своего рода культом. В начале XX в. община одновременно представлялась воплощением диаметрально противоположных идей. Эсеры, взявшие на вооружение основные положения народнической доктрины, а также многочисленные наследники народничества считали общину социалистическим символом. Для консерваторов сельская община была историческим устоем, осененной триадой «Самодержавия, Православия, Народности». Власть рассматривала общину в качестве удобного административного рычага и способа взыскания недоимок при помощи круговой поруки крестьян.
Между тем община, вокруг которой велись жаркие споры, являлась анахронизмом, сковывавшим личную инициативу. Систематические переделы напрочь подрывали стимулы для улучшения плодородия почвы и использования агротехники. Типичной была жалоба одного крестьянина, высказанная во время обследования хозяйств Смоленской губернии: «Я или другой старательный хозяин на свои паи положил, как следует, навоза, и хлеб стал родиться. Смотришь, передел земель, досталась опять неудобренная полоса. В покосах то же самое. Повырезал кочки, порасчистил, вывел кое-как щетину, а как передел – опять вперли куда-нибудь в болота…» Наделы распределялись по числу мужских душ в семье, причем таким образом, чтобы каждому общиннику доставалось поровну хорошей и плохой земли. В некоторых местах погоня за равенством приводила к абсурду. Крестьянский надел оказывался раздробленным на множество полосок, разбросанных на большом расстоянии. В Ярославской губернии встречались наделы, разделенные на 120 полосок. Более того, в общине сохранялось периодическое перераспределение земель. Через несколько лет наделы возвращались в общий котел и делились заново. При этом тщательно смотрели, чтобы новый надел оказался в другом поле.
Ряд специалистов указывали на коренные пороки общинного землевладения. Среди них был двоюродный дядя Столыпина – Дмитрий Столыпин, товарищ Михаила Лермонтова и брат Монго Столыпина, о котором рассказывалось в первой главе этой книги. В 80 – 90-х гг. XIX в. Д.А. Столыпин занимался изучением экономического положения российского крестьянства и пришел к выводу, что община сдерживала переход крестьян к более высокой агротехнике и интенсивному хозяйству. Он указывал, что постоянные переделы земли лишают возможности крестьянина вводить улучшения, ибо данный земельный участок находится лишь во временном его владении и с новым переделом может перейти в другие руки. Еще одним пороком общинных порядков Д.А. Столыпин считал круговую поруку, которая ложится тяжелым бременем на платежеспособных членов общины. Альтернативу общинным порядкам Д.А. Столыпин усматривал в хуторском хозяйстве, при котором владелец-крестьянин мог бы вводить всяческие улучшения. Д.А. Столыпин возглавил комиссию для исследования вопроса об устройстве крестьянских хуторов на владельческих землях, созданную по инициативе Московского общества сельского хозяйства. Наиболее полно и подробно Д.А. Столыпин развил свои взгляды в труде «Арендные хутора».
Мы уже отмечали, что не располагаем сведениями о том, что П.А. Столыпин изучал труды своего дяди, хотя это более чем вероятно. В любом случае интересно, что под влиянием этих трудов или независимо от них П.А. Столыпин пришел к аналогичным выводам. На его позицию могли повлиять не только теоретические исследования, но и сугубо практические наблюдения, относящиеся к периоду жизни в Ковенской губернии. В Прибалтике хутора были распространенным явлением. Кроме того, из-за причудливой конфигурации границ Столыпин ездил из одного имения в другое через территорию Германии. Его дочь Мария вспоминала: «Он всегда много рассказывал о своих впечатлениях, возвращаясь из такой поездки «за границу», восхищаясь устройством немецких хуторян и с интересом изучая все то, что считал полезным привить у нас. И многое из виденного и передуманного послужило ему основой при проведении им земельной реформы много лет спустя».
На посту гродненского губернатора Столыпин решительно высказался за расселение на хутора: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, – это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых не мыслима ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью».
Всеподданнейший отчет саратовского губернатора за 1904 г. дает представление о том, какие обстоятельства сформировали отрицательное отношение Столыпина к общине. Столыпин начал свой отчет с радостного сообщения: «В 1904 г. Господь Бог благословил Саратовскую губернию обильным урожаем. В некоторых уездах такого сбора хлебов, как в отчетном году, уже не помнили даже старожилы». Вместе с тем Столыпин с тревогой и некоторым удивлением констатировал: «Год этот дает печальное доказательство какого-то коренного неустройства в крестьянской жизни». Обильный урожай не обогатил крестьян. Заработанные деньги («а полевые заработки были громадны») «растрачивались зря по винным лавкам». Столыпин приходит к мысли, что, видимо, «существует непреодолимое препятствие к обогащению, к улучшению быта крестьянского населения, что-то парализует личную инициативу, самодеятельность мужика и обрекает его на жалкое прозябание». Доискиваясь причин этого зла, он останавливает внимание на общинном строе и бичует общинные порядки: «У русского крестьянина страсть всех уравнять, все привести к одному уровню, а так как массу нельзя поднять до уровня самого способного, самого деятельного и умного, то лучшие элементы деревни должны быть принижены к пониманию, к стремлениям худшего, инертного большинства». В завершение Столыпин делает вывод: «Естественным противовесом общинному порядку является единоличная собственность. Она же служит залогом порядка, так как мелкий собственник представляет из себя ту ячейку, на которой покоится устойчивый порядок в государстве».
В самых верноподданнических выражениях саратовский губернатор предупреждал Николая II, что события в деревне по истечении благополучного года являются «грозным предостережением». Столыпин имел в виду агарные волнения в начале 1905 г., когда он готовил отчет за прошлый год. Повторение пугачевщины летом и осенью 1905 г. окончательно утвердило его в мысли, что общинные порядки изжили себя, а оплотом спокойствия и благополучия может быть только частная крестьянская собственность на землю. Таким образом, в Петербург он прибыл со вполне сложившимся и продуманным представлением о путях реформирования российской деревни.
Столыпин не был одинок в отрицательном восприятии общинных порядков. Схожие мысли высказывались и другими государственными деятелями задолго до появления саратовского губернатора на исторической сцене. Еще до рождения Столыпина в Редакционных комиссиях, где была сосредоточена работа по подготовке крестьянской реформы 1861 г., обсуждался вопрос о передаче надельной земли не общине, а непосредственно крестьянскому двору. Против общины высказались все члены Редакционных комиссий, кроме славянофила Ю.Ф. Самарина. Правда, в итоге земля после отмены крепостного права была передана все-таки общине, но главные деятели реформы высказали надежду, что с течением времени община станет ненужной и будет упразднена.
Противником общины являлся министр государственных имуществ П.А. Валуев, который в конце 60-х гг. XIX в. говорил: «Покуда существует община и круговая порука, до тех пор невозможно обогащение государства». За отмену общины высказывался министр императорского двора И.И. Воронцов-Дашков, говоривший, что крестьяне находятся в «крепостной зависимости» от общины и их нужно освободить, как освободили от власти помещиков. В 1882 г. свободный выход из общины предлагал министр финансов Н.Х. Бунге.
С.Ю. Витте, ставший министром финансов в 1892 г., поначалу являлся поклонником общины, поскольку его взгляды формировались под сильным влиянием славянофильства. Позже, занимаясь финансами, он постепенно изменил свою точку зрения и заговорил о вреде общинных порядков для крестьянского благосостояния. Витте впервые высказался против круговой поруки, а в 1903 г. добился ее отмены. Теперь каждая крестьянская семья должна была самостоятельно платить повинности. По инициативе Витте было созвано Особое совещание по нуждам сельскохозяйственной промышленности. Губернские комитеты, представлявшие материалы для Особого совещания, критически оценивали влияние общины. Их позиция по этому поводу была поддержана Витте. Став главой правительства, Витте вплотную занялся подготовкой аграрной реформы. В своих рукописных заметках он сообщал, что в канун созыва I Государственной думы «была разработана подробнейшая программа крестьянских преобразований, изложенная в виде вопросов. Этот труд и послужил Столыпину для составления закона 9 ноября о крестьянском преобразовании».
Отзывы Витте о Столыпине крайне тенденциозны. Не было такой клеветы о Столыпине, которую он с удовольствием не повторил, добавив собственные измышления. Зная, что Столыпин ни дня не провел на военной службе, он изображал его в мемуарах невежественным «штык-юнкером». Он не постеснялся назвать счастливым для Столыпина взрыв его дачи на Аптекарском острове. Проницательный наблюдатель В.А. Маклаков, размышляя о судьбе Витте, высказал следующую догадку: «Может быть, потому он так ненавидел Столыпина, что Столыпин занял исторически ему принадлежавшее место». Но негодование Витте было совершенно несправедливым. Лет за пять до начала реформы Витте говорил: «Сомневаюсь в том, чтобы нашелся человек, который решился бы произвести необходимый для экономического подъема переход от общинного владения к подворному». За все время своего премьерства он так и не решился перевести дело в практическую плоскость. Он действительно намеревался предоставить право каждому общиннику требовать выделение в собственность земельного надела. Витте утверждал, что такая мера необходима не только в экономическом, но и в политическом отношении, что приведение ее в действие положит предел угрожающим великими бедствиями аграрным беспорядкам. Его оппоненты в Государственном совете, в том числе Горемыкин, предлагали передать такое важное дело на рассмотрение будущей Думе, которая должна была в значительной степени состоять из крестьян. По словам государственного секретаря А.А. Половцева, «на это Витте заявляет, что ему хорошо известно, какие элементы войдут в Думу, что масса крестьян, кои туда появятся, будут заняты одной мыслью, одним требованием – получить откуда бы то ни было прибавку земли, что крестьянскою массою будут руководить всякие авантюристы, кои, обещав им земные блага, поведут их куда угодно. Вот почему желательно до появления Думы установить возможность независимой, отдельной, личной, единоличной поземельной собственности. Большинство 21 против 17 отказывается от рассмотрения внесенного Витте проекта, о чем я весьма сожалею».
Можно согласиться с тем, что обоснования для столыпинской аграрной реформы уже были подготовлены. Но сама реформа была запущена только благодаря решительности Столыпина. В его распоряжении было 200 дней между разгоном I Государственной думы и началом работы II Государственной думы. Он точно знал отмеренный ему срок и говорил, что за это время необходимо воспользоваться 87-й статьей Основных законов, позволяющей провести решение императорским указом. Между тем Совет министров колебался. Сановники не решались распрощаться с многовековым общинным укладом. На заседании Совета министров 10 октября 1906 г. министр финансов В.И. Коковцов возражал против проведения важнейшего указа по статье 87. Вновь прозвучало предложение передать этот вопрос на рассмотрение Государственной думы. Во время дебатов ссылались на давнюю резолюцию Николая II: «Я никогда не решусь одним росчерком пера упразднить общину». Но Столыпин и еще семь министров выступали за немедленное издание указа. На Особом журнале Совета министров от 9 ноября 1906 г. царь начертал: «Согласен с мнением председателя и 7 членов». Текст указа был подготовлен В.И. Гурко с соблюдением всех перлов канцелярского языка и имел рутинное бюрократическое название: «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». На самом деле эти дополнения ознаменовали крутой поворот в аграрной политике. Указ провозглашал, что «каждый домохозяин, владеющий землей на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собой в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли». Хотя право продажи надела оставалось связанным некоторыми незначительными ограничениями, земля становилась личной собственностью крестьянина-домохозяина. В тех обществах, где переделов общинной земли не было свыше 24 лет, каждый домохозяин мог безвозмездно закрепить в собственность тот участок земли, которым он пользовался на постоянной основе. В тех обществах, где переделы были, безвозмездному закреплению в собственность подлежали участки, выделенные на основании принципов, по которым был произведен последний передел. Земельный надел выделялся одним массивом – отрубом. При желании отрубник мог полностью разорвать с опостылевшей общиной и перенести свое хозяйство на хутор.
Указ 9 ноября 1906 г. вступил в силу и положил начало масштабному преобразованию крестьянской жизни. После созыва II Государственной думы правительство попыталось добиться в Думе поддержки аграрной реформы. Учитывая левый состав Думы, это была заведомо безнадежная задача. Тем не менее 10 мая 1907 г. премьер-министр, выслушав горячие прения депутатов, посчитал необходимым высказаться об основных направлениях правительственной политики в деле устройства крестьянского быта. В своем выступлении Столыпин подчеркнул, что обойдет молчанием все оскорбления и обвинения, которые раздавались против правительства: «Я не буду останавливаться и на тех нападках, которые имели характер агитационного напора на власть». Он обещал не воспринимать как крамолу мнения депутатов, не согласных с правительственной политикой. Характер аграрных прений показал правительству, сколь призрачны шансы сблизить противоположные точки зрения, однако Столыпин твердо защищал свой взгляд на реформу.
Прежде всего он отверг предложения, прозвучавшие в выступлениях кадета А.Л. Караваева, народного социалиста В.В. Волк-Карачевского и социал-демократа И.Г. Церетели. Они принадлежали к разным фракциям и отстаивали разные партийные проекты, но в глазах Столыпина все эти проекты сводились к конфискации частновладельческих земель. Глава правительства подчеркнул опасность этого пути: «Он ведет, господа, к социальной революции». По правде сказать, такое предупреждение имело некоторый смысл при обращении к кадетской фракции, выступавший за эволюционный путь, но было лишено смысла в полемике с социал-демократами, намеренно толкавшими страну к революции.
Столыпин понимал разницу между левыми депутатами и кадетами, называвшими себя партией народной свободы. Однако кадеты, представлявшие либеральный лагерь, вели себя двойственно. Они критиковали национализацию, однако допускали частичное отчуждение частных земель. Премьер-министр язвительно указал на это логическое противоречие: «Мне кажется, что в этом отношении проект левых партий гораздо более искренен и правдив». Анализируя думские проекты, Столыпин подчеркнул: «Национализация земли представляется правительству гибельною для страны, а проект партии народной свободы, то есть полуэкспроприация, полунационализация, в конечном выводе, по нашему мнению, приведет к тем же результатам, как и предложения левых партий».
Свою речь Столыпин завершил знаменитыми словами, которые впоследствии были высечены на постаменте его памятника: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия! (Аплодисменты справа.)». Этим девизом руководствовался Столыпин, проводя политику успокоения и выводя страну из полосы революционных потрясений. Эти слова запомнились как грозное предостережение и обессмертили его имя.
Отказ II Государственной думы одобрить столыпинскую аграрную реформу предопределил ее судьбу. В предыдущих главах рассказывалось о безуспешной попытке кадетской делегации спасти Думу. В длинной полуночной беседе депутатов с премьер-министром накануне роспуска Думы был один эпизод, о котором свидетельствует правый кадет В.А. Маклаков. После пустых препирательств Столыпин, словно перестав притворяться, грустно сказал депутатам: «Есть вопрос, в котором мы с вами все равно согласиться не можем. Это – аграрный. На нем конфликт неизбежен. А тогда к чему же тянуть?» Столыпин недаром настаивал на проведении указа 9 ноября 1906 г. в порядке 87-й статьи. Он добивался, чтобы судьба аграрной реформы не зависела от думских прений и вообще от наличия или отсутствия Думы. Это хорошо понимали его политические оппоненты. В частности, Витте говорил: «Я уверен, например, что если бы по статье 87-й Столыпин не предрешил крестьянского вопроса, то те основания, которые были приняты Столыпиным, впоследствии были бы в корне изменены законодательными учреждениями, но законодательные учреждения ничего существенного изменить не могли, потому что они приступили к обсуждению этого дела уже после продолжительного действия закона по статье 87-й».
Указ 9 ноября 1906 г. был введен в силу в перерыве между I и II Государственными думами и продолжал действовать в перерыве между II и III Государственными думами. Пока депутатов созывали и распускали, пока в стране прошли две избирательные кампании, аграрная реформа набрала ход и стала необратимой. Таков был замысел Столыпина.
После созыва III Государственной думы проект аграрной реформы был внесен на рассмотрение нижней палаты. На сей раз глава правительства рассчитывал на поддержку, так как в результате изменения избирательного закона состав Думы стал совершенно иным. 16 ноября 1907 г. Столыпин выступал перед депутатами III Государственной думы с речью по аграрному вопросу. Правые и центр, составлявшие большинство вновь избранной Думы, покрывали громом аплодисментов едва ли не каждую фразу, произнесенную первым министром. Тем не менее либеральная оппозиция вновь подвергла критике правительственную программу, упрекая правительство в том, что оно желает в настоящее время обратить всю свою деятельность исключительно на репрессии. Столыпин вновь, как и во II Государственной думе, взял слово и сказал: «Мне кажется, что мысль правительства иная. Правительство, наряду с подавлением революции, задалось задачей поднять население до возможности на деле, в действительности воспользоваться дарованными ему благами». В сжатой форме он изложил главную задачу аграрной реформы. «Пока крестьянин беден, – говорил Столыпин, – пока он не обладает личною земельною собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он останется рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы. (Рукоплескания в центре и справа.)»
Глава правительства процитировал Ф.М. Достоевского: «Деньги – это чеканенная свобода» – и подчеркнул, что «правительство не могло не идти навстречу, не могло не дать удовлетворения тому врожденному у каждого человека, поэтому и у нашего крестьянина, чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода, как всякое другое природное свойство человека. Вот почему раньше всего и прежде всего правительство облегчает крестьянам переустройство их хозяйственного быта и улучшение его и желает из совокупности надельных земель и земель, приобретенных в правительственный фонд, создать источник личной собственности. Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром будущей мелкой земской единицы; он, трудолюбивый, обладающий чувством собственного достоинства, внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток. Вот тогда, тогда только писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма. (Рукоплескания в центре и справа. Возгласы «браво».)».
Цитируя Достоевского, Столыпин словно продолжал свою заочную полемику с другим великим русским писателем – Львом Толстым. Он обратился к первому министру с письмом: «Петр Аркадьевич! Пишу Вам не как министру, не как сыну моего друга, пишу Вам как брату, как человеку, назначение которого, хочет он этого или не хочет, есть только одно: прожить свою жизнь согласно той воле, которая послала его в жизнь. Дело, о котором я пишу Вам, вот в чем:
Причины тех революционных ужасов, которые происходят в России, имеют очень глубокие основы, но одна, ближайшая из них, это недовольство народа неправильным распределением земли. Если революционеры всех партий имеют успех, то только потому, что они опираются на это доходящее до озлобления недовольство народа».
Толстой считал, что ни правительство, ни революционеры ничего не предложили для разрешения этого вопроса, «кроме величайших глупостей и несправедливостей». По мнению Толстого, главная причина заключалась в существовании величайшей несправедливости: «Несправедливость состоит в том, что как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать права одного, какого бы то ни было человека, богатого или бедного, царя или крестьянина, владеть землею как собственностью». Писатель подчеркивал: «Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею». Толстой предлагал Столыпину ознакомиться с учением американского экономиста и публициста Генри Джорджа. Сам писатель считал гениальной идеей «единый земельный налог», который, по мнению Джорджа, должен был обеспечить равноправие земледельцев. Герой романа «Воскресение» пытался претворить в жизнь рецепт американца. Толстой призывал Столыпина: «Вам предстоят две дороги: или продолжать ту, начатую Вами деятельность не только участия, но и руководства в ссылках, каторгах, казнях, и, не достигнув цели, оставить по себе недобрую память, а главное, повредить своей душе, или, став при этом впереди европейских народов, содействовать уничтожению давней, великой, общей всем народам жестокой несправедливости земельной собственности, сделать истинно доброе дело и самым действительным средством – удовлетворением законных желаний народа, успокоить его, прекратив этим те ужасные злодейства, которые теперь совершаются как со стороны революционеров, так и правительства».
Отношение Столыпина к Толстому было неоднозначным. С одной стороны, он почитал писателя за его замечательный литературный талант и помнил его дружбу со своим покойным отцом. С другой стороны, Толстой давно поставил себя в положение обличителя существующего государственного строя. Он дерзал обращаться к Александру III и Николаю II не как верноподданный, а как равный со словами «любезный брат». Писатель, проповедовавший евангельские истины, осмелился бросить вызов официальному православному учению, за что был отлучен от церкви. К тому же Столыпин вовсе не разделял толстовского увлечения идеями Джорджа и считал их неприменимыми на практике. По этим причинам Столыпин не ответил писателю. Через некоторое время Лев Толстой еще раз напомнил о своем письме. Игнорировать великого старца было бы уже верхом бестактности. 23 октября 1907 г. Столыпин отправил ему письмо, в котором писал: «Не думайте, что я не обратил внимания на Ваше первое письмо. Я не мог на него ответить, потому что оно меня слишком задело. Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие «собственности» на землю у крестьян создает все наше неустройство».
Столыпин подбирал те же самые аргументы, которые через несколько недель были использованы им во время выступления в Государственной думе: «Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т.п. и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств. И теперь то же крепостное право, – за деньги Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян». Завершая свое письмо, Столыпин писал: «Вы мне всегда казались великим человеком, я про себя скромного мнения. Меня вынесла наверх волна событий – вероятно на один миг! Я хочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благо людей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину, как же я буду делать не то, что думаю и сознаю добром? А вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой мне кажется прямым путем».
Лев Толстой все же попытался еще раз убедить Столыпина. Писатель подчеркивал, что понимает сложность его положения: «Знаю я, что Вы не отократический владыка и что Вы связаны отношениями и с Государем, и с Двором, и с Думой, но это не может мешать Вам попытаться сделать все, что Вы можете». Он доказывал Столыпину осуществимость иного варианта решения аграрного вопроса: «Ведь приведение в исполнение земельного освобождения совсем не так страшно, как это обыкновенно представляют враги его. Я очень живо могу представить себе, как можно убедить Государя в том, что постепенное наложение налога на землю не произведет никакого особенного расстройства, а, между прочим, будет более могущественным ограждением от усилий революционеров, чем миллионы полиции и страж. Еще живее могу себе представить, как этот проект может захватить Думу и привлечь большинство на свою сторону». Но эти призывы не подействовали. Столыпин по-прежнему был уверен в правильности выбранного им пути.
Указ 9 ноября 1906 г. прошел длинную парламентскую процедуру обсуждения на общих заседаниях и в думских комиссиях. Премьер-министр и его подчиненные несколько раз выступали в Думе с разъяснениями отдельных статей и положений. Во время одного из выступлений – 5 декабря 1908 г. прозвучали слова Столыпина, вызвавшие бурю эмоций. Столыпин изложил точку зрения правительства по частному вопросу, связанному с понятиями «личная собственность» и «семейная собственность». Радикальных депутатов сменило консервативное большинство, но оно имело свои особенности. В частности, консервативное большинство Думы не могло отрешиться от мысли о принудительном попечительстве над крестьянином, который в глазах многих депутатов оставался слабым и неразумным существом, неспособным обойтись без руководства и постоянного контроля. Депутаты попытались ограничить крестьянина в праве свободного распоряжения землей, мотивируя это защитой интересов жен и детей, которые могли бы пострадать, если глава семьи окажется пьяницей и расточителем.
В думской речи 5 декабря 1908 г. Столыпин отстаивал мысль, что крестьянин, вышедший из общины, должен иметь все права частного собственника. На самом деле указ 9 ноября 1906 г. все же предусматривал ограничения в распоряжении надельной землей. Она могла быть продана только крестьянам, их обществам или товариществам, а право принимать бывшую надельную землю в залог имел только Крестьянский поземельный банк. Но это был тот минимум ограничений, который Столыпин считал целесообразным и возможным. Во всем остальном крестьянин должен был иметь те же самые имущественные права, какие имел дворянин, купец, мещанин и представитель любого другого сословия. В понимании Столыпина собственность была неразрывно сопряжена с личной ответственностью. Став индивидуальным землевладельцем, бывший общинник раз и навсегда избавлялся от опеки. Он принимал решения на свой страх и риск, подобно банкиру, фабриканту, торговцу. Он мог разориться при неправильном ведении дел, но имел возможность обогатиться благодаря разумным решениям и упорному труду.
В своей речи Столыпин вышел за рамки частной поправки, предложенной депутатами III Государственной думы. Он коснулся сути аграрной реформы, ее сердцевины и главного принципа. Премьер-министр напомнил о недавних революционных потрясениях и сказал: «Была минута и минута эта недалека, когда вера в будущее России была поколеблена, когда нарушены были многие понятия: не нарушена была в эту минуту лишь вера Царя в силу русского пахаря и русского крестьянина (Рукоплескания справа и в центре). Это было время не для колебаний, а для решений. И вот, в эту тяжелую минуту правительство приняло на себя большую ответственность, проведя в порядке ст. 87 закона 9 ноября 1906 г., она делало ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных».
Потом слова Столыпина обсуждали на все лады. У него воистину был талант на яркие высказывания, глубоко западавшие в память и всплывавшие порой вне контекста ситуации, в которой они были произнесены. Например, Лев Троцкий через несколько лет, уже после гибели Столыпина, назвал «Ставкой на сильных» одну из своих статей, посвященную войне и никоим образом не связанную с реформатором. Александр Солженицын в романе «Красное колесо» писал, что общественность «выхватила, понесла, перекувырнула – с легкостью неотмываемого оболгания, которая так доступна тысячеликой безликости, – что, мол, Столыпин проговорился: его закон – это ставка на сильных крестьян, то есть значит на перекупщиков-кулаков. И в лад с ними с другой стороны голосили правые, что «защита сильного – глубоко антинациональный принцип». (Так и с этим клеймом, как с другими, предстояло слишком неуклонному министру встынуть в свое столетие. Ложь за ложью посмертно лепили ему враги)».
Обсуждение указа 9 ноября 1906 г. III Государственной думой растянулось более чем на два года. Наконец указ поступил на обсуждение Государственного совета. Была вновь предпринята попытка ограничить права крестьянина в полной мере распоряжаться своей собственностью, чтобы защитить семьи от «слабых и пьяных». Столыпин резко возражал против принудительных пут, наложенных на крестьянина его собственной семьей. Его речь шла вразрез с феминизмом. Премьер-министр был любящим семьянином, но он выступил категорически против предоставления женщинам права голоса в разрешении вопроса о продаже надельных участков и предупреждал: «Отдавать всю общинную Россию под опеку женам, создавать семейные драмы и трагедии, рушить весь патриархальный строй, имея в мыслях только слабые семьи с развратными и пьяными домохозяевами во главе – простите, господа, я этого не понимаю».
Состав Государственного совета был очень консервативным, в нем заседало немало сановников, чье мировоззрение сложилось в ту эпоху, когда община являлась неприкосновенным фетишем. В Государственный совет входили принципиальные противники Столыпина из числа правых деятелей типа П.Н. Дурново. Критиком реформы выступил С.Ю. Витте, сам предлагавший упразднение общины, но не преуспевший в этом деле. Только благодаря срочному введению в состав Государственного совета братьев Извольских премьер-министру удалось добиться ничтожного перевеса голосов и провести законопроект.
Указ 9 ноября 1906 г., получив одобрение нижней и верхней палаты, превратился в закон от 14 июня 1910 г. Не считая мелких частностей, все основные положения первоначального указа были сохранены. Разумеется, защита Столыпиным принципов реформы во время затянувшегося обсуждения в Государственной думе и в Государственном совете не исчерпывала его усилий в реализации реформы. Столыпин говорил членам Государственного совета: «Я, господа, не преувеличиваю значение закона 9 ноября». Он прекрасно понимал, что дело решают не речи и даже не законы, а колоссальная организационная работа по воплощению аграрных преобразований.
Непосредственное руководство аграрными преобразованиями было возложено на Главное управление землеустройства и земледелия, которое имело права министерства. В июле 1906 г. главноуправляющим землеустройством и земледелием был назначен князь Б.А. Васильчиков. Сын Александра Васильчикова, который вместе с Монго Столыпиным был секундантом на последней дуэли Лермонтова, князь в молодости прославился как прожигатель жизни, над которым по ходатайству родственников учредили опеку. Запершись в деревенской глуши, он взялся за благоустройство своего имения и добился больших успехов в птицеводстве, разведении породистых свиней и применении минерального удобрения. Когда Столыпин предложил Васильчикову возглавить Главное управление земледелием, первое побуждение, по словам князя, было отказаться: «Но в последующих переговорах со Столыпиным и в значительной мере под влиянием убеждений, что в такую минуту нельзя отказываться, я согласился».
Министр иностранных дел А.П. Извольский писал, что князь Васильчиков, крупный землевладелец, не имел связи с официальным миром и пользовался репутацией умеренного либерала. По словам Гурко, «Б.А. Васильчиков – тип просвещенного барина, русского европейца, был убежденный конституционалист… Огромные средства и принадлежащее ему по рождению высокое общественное положение – все это давало ему независимость, которая позволяла ему не идти ни на какие компромиссы и «истину царям» даже без улыбки «говорить». С.Ю. Витте также сообщал, что до 1905 г. Васильчиков «высказывал гораздо более либеральные взгляды, чем я», но весьма скептически оценивал твердость его убеждений и приводил в пример избрание князя председателем клуба националистов. «Все-таки я должен сказать, – подытоживал Витте, – что князь Васильчиков делал это малосознательно, так как по его натуре, как мне кажется, он глубоких убеждений иметь не может».
Назначение Васильчикова оказалось не слишком удачным, так как он, разделяя отрицательный взгляд на общину, считал необходимым заручиться поддержкой Думы и выступал против проведения указа о выходе из общины в порядке статьи 87-й. Кроме того, Васильчиков, как человек, не прошедший чиновничьей выучки, не смог заставить министра финансов В.Н. Коковцова ассигновать необходимые средства на осуществление реформы.
В 1908 г. Столыпин заменил Б.А. Васильчикова на А.В. Кривошеина. В отличие от большинства министров Александр Кривошеин не принадлежал к родовитому дворянству. Он был сыном крепостного крестьянина, который в армии дослужился до офицерского чина. Несмотря на скромное происхождение, Кривошеин с молодых лет умел устанавливать полезные связи в высших кругах. В.И. Гурко довольно ядовито описывал начало его карьеры: «Судьба ему улыбнулась в этом отношении со студенческих лет, когда он сумел сойтись с сыном министра внутренних дел гр. Д.А. Толстого пресловутым «Глебушкой» – полуидиотом, отличавшимся необычайным аппетитом и думавшим только о том, что он в течение дня съест. Гр. Толстой, не терявший надежды так или иначе развить своего сына, вздумал послать его в заграничную образовательную поездку в сопровождении нескольких лиц, на обязанности которых было разъяснять «Глебушке» все значение и смысл обозреваемого». Протекция министра внутренних дел была отличным подспорьем, и Кривошеин быстро поднимался по служебной лестнице. На должности начальника Переселенческого управления он заслужил прозвище «министра Азиатской России», затем возглавлял Дворянский и Крестьянский банки. На этом посту его даже обвиняли в том, что он якобы слишком стремительно распродавал помещичьи имения.
Став главноуправляющим землеустройством и земледелием, он проявил незаурядный административный талант, хотя был юристом по образованию и не имел специальных знаний в аграрной сфере. Высокопоставленный чиновник этого ведомства И.И. Тхоржевский писал о своем начальнике: «Судьба толкнула его в область, где он – человек городской – был меньше всего «дома», гораздо меньше, чем, например, в торговле и промышленности или в просвещении (сам Кривошеин помечтал бы: «и в дипломатии…»). Но специалистов в Министерстве земледелия было и без него предостаточно. Сам же министр в совершенстве знал главную науку администратора: знал жизнь, людей, человеческую психологию. Всегда знал, чего от кого можно требовать, что кому следует поручить. Умел быть приятным, умел быть очень неприятным, всегда был взыскателен…»
Основным направлением деятельности ведомства Кривошеина в проведении аграрной реформы являлось открытие губернских и уездных землеустроительных комиссий. Уездные комиссии создавались под председательством предводителя дворянства, включали чиновников и выборных от земств и волостных крестьянских сходов. В 1906 г. было открыто 186 уездных комиссий, а к 1912 г. комиссии действовали в 463 уездах 47 губерний Европейской России. Уездные комиссии нанимали землемеров. В 1907 г. в распоряжении комиссий было всего 650 землемеров, а к 1914-му – 7 тысяч. Следующим звеном были губернские землеустроительные комиссии под председательством губернатора. Они включали как чиновников, так и выборных от земства, в том числе крестьянских представителей. Возглавлял пирамиду землеустроительных комиссий Комитет по землеустроительным делам, являвшийся подразделением Главного управления землеустройства и земледелия.
Главная задача землеустроительных комиссий состояла в разверстании общинных земель на хутора и отруба. Данной форме землеустройства отдавалось предпочтение. Сложнее было разделить землю между теми, кто пожелал выйти из общины, и теми, кто предпочел в ней остаться. Это порождало наибольшее количество недовольных, которые нарекли землеустройство землерасстройством. Противники столыпинских аграрных преобразований утверждали, что реформа проводилась насильственными мерами. Так, Витте утверждал, что собирался реформировать общину на принципах добровольности, тогда как Столыпин извратил его проект «внесением в него, к сожалению, принудительного уничтожения общины для создания полу-, если не совсем бесправных крестьян – частных собственников». Однако Столыпин постоянно подчеркивал, что правительство старается избегать насильственных мер. Выступая перед членами Государственного совета, среди которых был Витте, премьер-министр говорил: «Правительство, веря в жизненность законов 9 ноября 1906 г., не стремилось и не стремится вводить в закон каких-либо признаков принуждения». В циркуляре, направленном губернаторам в июне 1907 г., Столыпин предупреждал: «Так как вопрос о выделе земли к одному месту острый и при насильственном его разрешении может возбудить нежелательные недоразумения между сторонами (укрепляемые и общество) и вызовет в населении отрицательное отношение к указу 9 ноября 1906 г., я предлагаю проявлять при проведении дел весь такт и умение и стараться, по возможности, достигать полюбовного соглашения».
При реализации реформы большое внимание уделялось убеждению крестьян в преимуществах новой формы хозяйствования. Большую работу в этом направлении проделал русский чиновник и датский подданный К.А. Кофод, вспоминавший: «Летом 1907 г. князь Васильчиков, который тогда был еще министром земледелия, решил предпринять массовое распространение брошюры о целях разверстания. Написание такой брошюры было доверено не мне и не какому-нибудь работающему в министерстве чиновнику, а одному литератору, другу юности князя, который остро нуждался в заработке. Однако так как этот литератор не разбирался в сельском хозяйстве и еще меньше в разверстании, то князь посоветовал ему изучить все, что написал об этом я, а мне он поручил помогать ему. Литератор взялся за работу, и я старался как можно более доходчиво объяснять, о чем речь. Но это не помогло, и когда он сам понял, что из его писанины ничего не выйдет, он пошел к князю и честно сказал ему, что дело, за которое он взялся, было настолько незнакомо ему, что он не может написать ничего, кроме того, что я ему рассказал. Тогда поручили мне писать эту брошюру». В каждый уезд рассылалось по 5 тыс. экземпляров брошюр Кофода «Хуторское расселение» и «Земельная собственность по указу 9 ноября 1906 г.». Земские начальники должны были распространять эти издания среди крестьянского населения для популяризации аграрных преобразований. Подобные материалы переводились на другие языки. Так, в Поволжье указ 9 ноября 1906 г. был переведен на татарский и даже на арабский языки.
Для пропаганды хуторского хозяйства организовывались поездки крестьянских ходоков в местности, где уже существовали подобные хутора. Например, нижегородских крестьян возили в Витебскую губернию: «Первый осмотренный хутор крестьянина Лариона Романовского имел всего 5 десятин земли. Севооборот трехпольный, но паровое поле удобрялось все. Урожай 1908 г. составил у него: 100 пудов ржи с десятины, 80 пудов овса. В хозяйстве имелась одна лошадь, три коровы, два теленка, две свиньи. На вопрос «Не желали бы вернуться обратно в деревню?» получили ответ: «Ни за что на свете; теперь сами живем себе господами, работаем, когда удобнее, все у нас под руками, времени и труда кладем меньше, а в деревне едва с наделами справлялись». Ходоков впечатлило увиденное. «Хорошо бы, – говорили они, – в одном месте, у нас в Горбатовском уезде, завести такое хозяйство: оно и лучше идет, и времени много меньше отнимает, а для нас, кустарей, последнее особо ценно».
Крестьянин, пожелавший закрепить надельную землю в собственность, должен был заявить о своем намерении общине, которая в месячный срок собирала сельский сход и принимала необходимое решение двумя третями голосов. К.А. Кофод находил российские законы весьма умеренными по сравнению с аналогичным законодательством европейских стран: «В то время как в Пруссии для этого было бы достаточно, чтобы владельцы одной четверти разверстываемой площади были согласны, и в то время как во всей Скандинавии, включая Финляндию, любая деревня могла быть разверстана по требованию одного-единственного владельца надела».
Один крестьянин в сердцах подсчитывал, сколько водки ему пришлось поставить упрямым односельчанам: «Пришлось пропоить 24 рубля. Когда просил о выходе – 1/4 ведра, при составлении приговора – 1/2 ведра, домой пришли – 1/4 ведра, пошли землю обмерять – 1/2 ведра, к земскому начальнику пришли – 1/2 ведра». Против выделения велась агитация, причем не заезжими революционерами, а сами же крестьянами. Земский начальник 8-го участка Петровского уезда Саратовской губернии доносил губернатору: «В Малой Сердобе стала распространяться агитация против укрепления крестьянами своих душевых наделов. Агитацию распространяли местные крестьяне: С. Кулешев, Я. Козин, Смирновы, Страхов. Внушали недоверие к новому закону об укреплении, запугивали, обещали уничтожить межевые столбы, землю отобрать в общину. Почти во всех селах между общинниками и выделенцами существует вражда. В Малой Сердобе враждебное отношение общинников к выделенцам возникло, главным образом, потому, что выделенцам отведены лучшие земли».
Сельский сход часто отказывал односельчанам в праве на укреплении надела в личную собственность. Вот типичный отказ: «Приговор Усовского сельского схода Елшанской волости Саратовского уезда… «1910 г. ноября 23 дня мы, нижеподписавщиеся, собрались на сельский сход, нам было прочитано заявление крестьянина нашего однообщественника Максима Трофимовича Коноплева, которым он ходатайствует об укреплении за ним в личную собственность земельного надела, по обсуждении вышеизложенного и, имея в виду, что выход из общины крестьян нашего общества расстроит наше землепользование, постановили: крестьянину М.Т. Коноплеву в укреплении земли в личную собственность отказать. В чем и подписуемся».
Землеустроительным комиссиям давалось право в ходе общего землеустройства общин выделять отдельных домохозяев по своему усмотрению и без согласия схода, если комиссия считала, что такой выдел не затрагивает интересов общины. Комиссиям принадлежало решающее слово в земельных спорах в случае «недостижения добровольного соглашения» и в рассмотрении жалоб на решения сельских сходов и заключения земских начальников. Таким образом, последнее слово оставалось за земским начальником. В этом можно усмотреть насильственный характер реформы, но надо учитывать, что так же насильно удерживали пожелавших покинуть общину. Следует обратить внимание на большой разрыв между количеством заявлений об укреплении наделов в частную собственность и количеством домохозяев, перешедших к частному землевладению. До трети подавших заявления потом отказывались и оставались в общине. Чиновники называли таких крестьян «малодушными». Очевидно, изменить свое первоначальное решение их заставляло резко отрицательное отношение односельчан. Один из очевидцев передавал настроение одного колебавшегося и в итоге отказавшегося от выделения из общины крестьянина: «И то надо сказать, народ в обиду входит. Не любят у нас, чтобы из общества выходили либо хутора брали. Житье ли это? Зла-то, может, они и не сделают, а глядеть будут зверем. Думали, думали: соки, мол, из тебя сосать будут, а удовольствия никакого. Отказались».
Интересно, что живучесть общинной психологии напрямую зависела от региона. Самые прочные коллективистские настроения продемонстрировало великорусское крестьянство. Если на Украине разрешение на выход из общины получили более 98%, в Белоруссии – 84%, то в великорусских районах – в среднем только 70%.
Выход из общины в основном заинтересовал две категории крестьян, которые вписывались в схему «слабые» и «сильные». Первую категорию составляли маломощные, одинокие, не ведущие самостоятельного хозяйства или давно покинувшие деревню крестьяне. Они только юридически оставались общинниками, а жили в городах или даже в других странах. В качестве забавного примера можно привести циркуляр Министерства внутренних дел от 1 сентября 1910 г.: «…в Императорское Консульство в Сан-Франциско за последнее время поступают от русских подданных, проживающих в округе этого Консульства, для засвидетельствования, в значительном количестве доверенности на имя отдельных лиц в России, которым указанные выше русские подданные поручают ходатайствовать о закреплении за ними наделов. …Значительное большинство русских подданных, проживающих в округе означенного Консульства, состоит из лиц, которые или самовольно оставили Отчество или безвестно отсутствуют, так как разрешения на пребывание сверх установленного законом срока ими не испрашивалось, и все без исключения должны казне значительные суммы за просрочку своих заграничных паспортов». Циркуляр совершенно справедливо предполагал, что единственной целью русских подданных, перебравшихся в Сан-Франциско, была продажа причитавшегося им земельного надела немедленно после его закрепления в собственность. Точно так же поступало до пятой части крестьян, вышедших из общины. В течение двух-трех лет они продавали свои участки и окончательно порывали с землей. Избавление деревни от слабых крестьян не являлось целью аграрной реформы, но в качестве побочного результата имело положительное значение. Люди, не имевшие возможности или не желавшие заниматься крестьянским трудом, продавали участки своим односельчанам и тем самым несколько смягчали острое малоземелье, от которого страдала деревня.
Вторая категория покинувших общины состояла из «трезвых и сильных», кому было тесно в общинных путах. Их путь был тернистым. Не всегда следует доверять приглаженным отчетам, красивым выставкам и макетам, благостным картинам сытости и довольства, описанным в официозной печати. Главное управление землеустройства и земледелия состояло из обычных чиновников, склонных к созданию «потемкинских деревень». Были случаи, когда крестьяне, желавшие получить ссуду, ставили срубы на мнимых хуторах и продолжали жить в деревнях. Когда появлялась инспекция, лжехуторяне нанимали баб и детишек изображать счастливых обитателей срубов без окон и дверей.На царскосельской сельскохозяйственной выставке произошел скандал:«Демонстрировался макет хутора некоего крестьянина Семена Рокка, только что вышедшего из общины на участок в Царскосельском уезде Санкт-Петербургской губернии. Хутор поражал своим благоустройством и благополучием. Когда же корреспондент «Речи» поехал посмотреть на место, то оказалось, что макет является фальсификацией. Правительство попыталось вывернуться. Была послана специальная комиссия для обследования этого хутора. Но произошел новый скандал: выяснилось, что накануне обследования были посланы рабочие приводить этот хутор в порядок по макету». Настоящие хутора выглядели иначе. Вот как описывал их современник: «Ожидая по телеграммам корреспондентов Столыпина увидеть красивенькие, новенькие домики, усовершенствованные орудия, плодопеременную систему, клевер, тимофеевку и прочее, я был глубоко разочарован, увидев этот пастушеский шалаш, две бороны с деревянными зубьями, маленький одноколесный плужок и ток, на котором вручную лопатами веяли овес». Но крестьяне, выбравшие свободный труд, были готовы мириться с любыми трудностями. Интересно, что хуторяне с разных краев страны, опрашиваемые разными людьми, давали практически одинаковые ответы. Хуторянин Иван Струков: «Пусть лучше плохое, да свое, за которое и вдвое лучшего качества в деревне землю не возьму». Хуторянин Петр Новиков: «Кто перешел на хутор, тот обратно вернуться в деревню не захочет». Еще один крестьянин образно сказал: «Мы как повожены, с земелькой-то законным браком повенчались. В деревне-то она была гулящая девка, а теперь она твоя законная жена на веки вечные. Худа ли она, хороша, а никто уж, кроме тебя, к ней не полезет».
Однако крестьян, рискнувших выйти на хутора, было сравнительно немного. Это объяснялось вполне объективными причинами. Порядки в Прибалтике, где долгое время жил Столыпин, хозяйства немецких крестьян, которые он видел из окна вагона, – все это плохо подходило под средние российские условия. Крестьян пугала жизнь в лесу с занесенными зимой дорогами вдали от соседей, деревенской лавки, фельдшерского пункта, сельской церкви. Кроме того, устроиться на хуторе стоило дорого, а банковские ссуды давали неохотно. Большинство земельных собственников предпочли остаться на старом месте, укрепив свой надел отдельным отрубом и продолжая пользоваться общинными угодьями – пастбищем, лесом и т.д.
Столыпин был полон оптимизма и писал царю после посещения Поволжья в 1910 г.: «Бодро идет также землеустроительная работа и в поволжских губерниях, по которым мы проехали. Пока, конечно, брошены только зерна, и предстоит еще чрезвычайный труд. Но изменилась психология народная, между крестьянами появились уже апостолы землеустройства и земельных улучшений». Конечно, в поволжских губерниях были примеры, которые могли вселить радость и гордость в Столыпина. Например, в Ардатовском уезде Нижегородской губернии в 1909 г. двенадцать крестьянских семейств закрепили надельную землю в одном месте, выселились из села Сарминский Майдан и образовали новый поселок, который назвали Столыпино. Они ходатайствовали перед властями о введении в Столыпине самостоятельного сельского управления, и в 1910 г. этот вопрос был решен положительно. Однако общие итоги за все время аграрной реформы в Нижегородской губернии выглядят не столь убедительно: «Нижегородские крестьяне укрепили в личную собственность 8,5% от всей площади общинной надельной земли. Однако выходы на отруба и хутора в Нижегородской губернии были незначительными. Всего в губернии было создано только 553 хутора, что составляло 2,6% от общего количества участковых хозяйств». Столь же неоднозначными выглядели итоги аграрной реформы в Саратовской губернии, особенно важной для Столыпина как бывшего саратовского губернатора. Размышляя над причинами аграрного кризиса в Саратовской губернии, он пришел к выводу об обреченности общины. Однако на самом деле общинные порядки в Саратовской губернии оказались более живучими, чем предполагал губернатор. В результате аграрной реформы «только 27,9% ко всему сельскому населению вышло из общины и закрепило землю в собственность, остальная масса крестьян оставалась при старых общинных формах земельных отношений».
Обратимся к исследованиям, сводящим воедино все статистические данные по Европейской России. На первый период после начала реформ пришелся всплеск выхода крестьян из общины. С 1906 по 1911 г. были подано более двух миллионов заявлений об укреплении земли в частную собственность (2286 тыс.). Самое большое число заявлений было подано в 1908 и 1909 гг. (840 тыс. и 649,9 тыс. соответственно). Число домохозяев, вышедших из общины с 1907 по 1911 г., составило 1623,8 тыс. – многие изменили свое первоначальное решение, кому-то было отказано и т.п. Статистические данные за все годы реформы несколько разнятся, ибо нет ничего более лукавого, чем статистика. В монографии С.М. Дубровского, самой основательной по фактическому материалу за весь советский и постсоветский период, приводятся данные по 40 губерниям Европейской России, из которых следует, что к 1 января 1916 г. из общины выделилось 2 478 244 домохозяина, то есть 22% от всех общинных дворов. В Большой Советской энциклопедии приводится то же самое количество домохозяев, но указывается, что они составляли 26% числа общинных дворов. В послесоветскую эпоху наметилась тенденция увеличения доли крестьян, вышедших из общины. Так, В.Г. Тюкавкин пишет, что за весь период реформ было подано 3736 тыс. заявлений на выход, что составило 40,6% числа общинников. Но подать заявление еще не означало выйти из общины. Если подсчитать процент реально вышедших, используя те статистические данные, которыми оперировал В.Г. Тюкавкин, то получится 28,5% общинников.
Почему только четверть крестьян или чуть больше выбрали экономическую свободу? Столыпин, опираясь на результаты первых трех лет преобразований, уверенно предсказывал: «При такой же успешной работе, еще через 6 – 7 таких же периодов, таких же трехлетий, общины в России – там, где она отжила свой век – почти уже не будет». Из его слов видно, что Столыпин понимал невозможность в одночасье сломать общинную психологию крестьянства. Он предупреждал, что упразднение общины растянется на длительное время. Более того, правительство не собиралось повсеместно ликвидировать этот институт. Ведь Столыпин подчеркивал, что общины «почти уже не будет» там, «где она отжила свой век».
Однако при подготовке и реализации столыпинской аграрной реформы был намеренно оставлен в стороне вопрос о помещичьем землевладении. С.Ю. Витте считал эту уловку наивной и с сарказмом писал: «У Столыпина явилась такая простая, можно сказать, детская мысль, но во взрослой голове, а именно для того, чтобы обеспечить помещиков, т.е. частных землевладельцев, чтобы увеличить число этих землевладельцев, нужно, чтобы многие из крестьян сделались частными землевладельцами, чтобы их было, скажем, не десятки тысяч, а, пожалуй, миллионы». Покинувшие общину «новые помещики», как их иронически называли, по-прежнему оставались в тисках малоземелья. Крестьяне понимали, что хуторское хозяйство не прибавит им ни десятины земли. Современник передает разговор нескольких крестьян: «Вот у меня три парня – отрубов на них не дают, а парни на возрасте лет. Подрастут, что я буду с ними делать? Разбить по пяти десятин, три избы поставить. Ведь это – если господь пошлет мне жену, через семь лет будет на 15 десятинах 4 хутора. При такой-то малой земле, что же будет? Платить за нее плати, а просвета никакого. Чуть что, сейчас скажут: «собственник, тебе прирезки не может быть».
Общинники продолжали мечтать о великом «черном переделе», о переходе в их натруженные руки той пашни, которую они считали исконно своей по праву пота и крови, пролитой ими, их отцами, дедами и прадедами. Столыпин рассчитывал, что освобождение от общинных пут превратит крестьян в прочный оплот власти. Он писал царю: «Я видел членов первой Думы из крестьян-революционеров, которые теперь страстные хуторяне и люди порядка». Но были и другие депутаты, причем не левой I Государственной думы, которую называли «думой народного гнева», а вполне лояльной, консервативной по своему составу III Государственной думы.
Крестьянские депутаты, входившие во фракцию крайне правых, негативно отнеслись к аграрной реформе, поскольку она, по их мнению, обходила вопрос о крестьянском малоземелье. Крестьянин М.С. Андрейчук восклицал: «Нельзя говорить, что если мы проведем закон 9 ноября, то этим самым аграрный вопрос разрешится». Правительство предлагало крестьянам расширять свои владения, пользуясь ссудами Крестьянского банка. Это предложение вызвало негодование правых крестьян. Депутат Я.С. Никитюк выражал обоснованные сомнения в альтруизме банкиров: «Говорят, у нас есть земельные банки, пусть они вам помогают. Да, верно, есть. Кому же они помогают? Только богатым, у кого уже есть земля, а бедному даже ссуды не выдадут». Правые крестьяне изложили свое требование в проекте 42-х. Суть проекта состояла все в той же идее принудительного отчуждения помещичьей земли, отвергнутой Столыпиным в период II Государственной думы. Только на сей раз проект был подписан не левыми, а правыми депутатами и выдержан в духе монархической риторики. Думское большинство забраковало проект принудительного отчуждения помещичьих владений. Но это не могло похоронить крестьянскую мечту о черном переделе.
За думскими прениями вокруг столыпинских аграрных преобразований внимательно следил человек, которому предстояло разрушить все, что созидал Столыпин. Лидер большевиков В.И. Ленин допускал возможность успешной реализации столыпинских аграрных реформ. «В истории, – писал он в 1908 г., – бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики «невозможен». Возможен!» Однако в выступлениях правых крестьян он увидел благоприятный признак для революции, загнанной Столыпиным в подполье, но недобитой окончательно. В статье «Аграрные прения в III Думе» Ленин писал: «И то обстоятельство, что в черносотенной Думе, выбранной на основе избирательного закона, специально подделанного в пользу помещиков по указанию объединенного дворянства, при господстве самой отчаянной реакции и бесшабашного белого террора, – что в такой Думе 42 крестьянина подписали подобный проект, это лучше всяких рассуждений доказывает революционность крестьянской массы в современной России».
Прошло всего несколько лет, и большевики мастерски сыграли на вековой тяге крестьян к земле, на их страсти «всех уравнять, все привести к одному уровню», о которой предостерегал Столыпин.
Переселенческая политика
Составной частью столыпинской аграрной реформы являлось переселение крестьян на новые места в Сибири, на Дальнем Востоке и Северном Кавказе. Переселенческая политика преследовала сразу две цели: во-первых, уменьшить социальное напряжение в Европейской России, во-вторых, освоить незаселенные сибирские просторы, таящие огромные богатства. Дополнительно ставилась задача утвердить русское влияние на Дальнем Востоке, который уже в те времена подвергался хозяйственной экспансии китайцев.
Как отмечалось в предыдущем разделе, Столыпин был последовательным и твердым противником конфискации помещичьих земель в любой форме и под любым предлогом. В этом отношении его политика шла вразрез с давней мечтой крестьянства. Взяв под защиту помещичье землевладение, правительство должно было решить проблему аграрного перенаселения Европейской России, где треть крестьянского населения не могла найти применения своему труду и заработать средства на достойную жизнь. В сущности, Столыпин предлагал два пути решения этой острой проблемы: интенсивный и экстенсивный. Первый и основной путь – это ликвидация средневекового пережитка в виде общины в надежде, что сильная и крепкая часть крестьянства перестроит свое хозяйство на новый лад, поднимет культуру земледелия на новый уровень. Доведение урожайности российских полей до среднеевропейского уровня или хотя бы сокращение разрыва наилучшим образом сняло бы проблему крестьянского малоземелья. Само собой разумеется, интенсивный путь был долгим и сложным. Столыпин хорошо понимал, что немедленной отдачи ждать не приходится, поэтому и просил для России хотя бы двадцать лет покоя.
Второй путь – экстенсивный – был также возможен для России, которая на тот период времени являлась вторым по величине государством мира после Британской колониальной империи. Действительно, малоземелье наблюдалось лишь в европейской части страны, тогда как за Уралом простирались необъятные земли. Со времен Ермака освоение Сибири являлось делом рук «промышленников», то есть частных лиц, которые на свой страх и риск шли дальше и дальше за Каменный пояс навстречу солнцу. Они строили зимовья, налаживали меновую торговлю с местным населением, разведывали местность. За ними приходили небольшие казачьи отряды, иногда по приказу воевод, а чаще по собственному почину, руководствуясь рассказами промышленников о богатых землях. Казаки возводили остроги, в них появлялись назначенные из Москвы воеводы, и новые земли входили в состав Московского государства, а потом и Российской империи. В конце XVIII – начале XIX в. русская колонизация добралась до Аляски и Калифорнии, а правители Гавайских островов слезно молили принять их в российское подданство. В начале XX в. Россия потеряла свои владения в Северной Америке, но Сибирь была ее неотъемлемой частью.
Сибирь славилась суровым климатом, однако многие ее районы были вполне пригодны для земледелия и практически все – для животноводства. Сибирский крестьянин не ведал малоземелья. В Барабинской степи говорили так: «Селись – где хочешь, живи – где знаешь, паши – где лучше, паси – где любче, коси – где густо, лесуй – где пушно». Если в Европейской России средний размер земельного надела на крестьянскую душу составлял 2,6 десятины (а в Западных губерниях – 1,8), то в 1906 г. на одну приписную душу мужского пола в Томской губернии приходилось более 40 десятин пашни, в Енисейской губернии – 32 десятины.
Сибирский крестьянин не громил и не жег помещичьи имения, как это было в Саратовской губернии и по всей России, по той простой причине, что в Сибири не прижилось дворянское землевладение, несмотря на все попытки его ввести. В XVII в. земля давалась служилым людям – таким же, какими были предки Столыпина в Муромской уезде. В XVIII в. были указы о передаче сибирских земель чиновникам. Но помещичье хозяйство не могло существовать без крепостных, которых в Сибири не было. В 1860 г., на излете крепостного права, был принят указ о продаже в частные руки пустующих земель и раздачу их в награду. Однако дворянам, лишившимся даровой рабочей силы, было не до сибирских земель. Почти вся земля Сибири, за ничтожным исключением, являлась казенной. Это были земли казачьих войск, кабинетские и государственные. На долю частного землевладения в Сибири в 1899 г. приходилось 524 тысячи десятин, что составляло лишь 0,04% общего земельного фонда.
Логичным представлялось направить поток малоземельных крестьян в Сибирь, предоставить им казенные земли и тем самым обезопасить дворянские владения в Европейской России. Как цинично шутили помещики по поводу переселенцев, «Дальше едешь – тише будешь!».
Крестьяне в России имели о Сибири самые противоречивые представления. Сибирь одновременно и пугала и манила. Пугала славой каторжного страны, куда ссылали убийц и разбойников. Манила слухами о вольной земле, где можно было устроиться без оглядки на помещика и начальство. Самые смелые пытались найти свое счастье в Сибири, бросали хозяйство в родных краях и правдами и неправдами добирались с семьями до Амура: «Многие даже не знали, куда направлялись: шли на «Мамур-реку», на «Китайский клин», в «беловодье», но какие местности разумелись под этими названиями, где они расположены и какими путями достигнуть их, переселенцы часто не могли сказать… иные представляли Сибирь страной, изобилующей не только ценным зверем и рыбою, но и садами. Сенокосы казались беспредельными, чернозем – не знающим недорода».
Правительственная политика долгое время была нацелена на сдерживание переселения. Впоследствии специалисты по переселенческому делу отмечали: «В эпоху, непосредственно следовавшую за освобождением крестьян, как в правительственных кругах, так и в широких слоях поместного дворянства, господствовало, по соображениям экономического характера, резко неблагоприятное для переселенческого движения настроение, вызвавшее даже ряд репрессивных по отношению к нему мероприятий». Крестьян, ушедших в Сибирь по доброй воле, задерживали по дороге как бродяг и насильно водворяли на прежнее местожительство.
Переселенческий закон 1889 г. разрешал переселение только зажиточным крестьянам, что само по себе являлось странным, так как данная категория крестьян неплохо жила и в Европейской России. Показательно, что закон, призванный стать плотиной на пути переселения, был принят, когда вовсю дебатировался вопрос о строительстве сквозного железнодорожного пути через всю Сибирь к Владивостоку. В правительственных сферах было много противников строительства Транссибирской железной дороги, заявлявших, что этот дорогостоящий проект не принесет ни малейшей пользы, поскольку из слабонаселенного Дальнего Востока вывозить совершенно нечего. Вообще, чиновники петербургских канцелярий имели о Сибири столь же смутное представление, как неграмотные крестьяне. В 1896 г., по подсчетам Министерства земледелия и государственных имуществ, на всю Сибирь имелось пригодных для расселения земель всего-навсего для 1200 крестьян. О том, что земли, считавшиеся непригодными для пашни, на самом деле успешно возделываются самовольными переселенцами, в столице даже не подозревали. На картах Сибири многие места выглядели безлюдной пустыней, но впоследствии там, к всеобщему изумлению, обнаруживались вполне обустроенные деревни.
Твердая решимость императора Александра III и настойчивость тогдашнего министра финансов С.Ю. Витте переломили отрицательные настроения в верхах. Грандиозный проект строительства Сибирской железной дороги был успешно реализован, вызвав у западной прессы восхищение, смешанное с опасением. Британская печать предрекала, что Транссибирская магистраль «сделает Россию самодовлеющим государством, для которого ни Дарданеллы, ни Суэц уже более не будут играть никакой роли, и даст ей экономическую самостоятельность, благодаря чему она достигнет могущества, подобного которого не снилось еще ни одному государству».
Строительство Транссибирской железной дороги дало громадный толчок развитию Сибири. Магистраль связала воедино Европейский центр и Дальний Восток, сделав доступными местности, куда раньше было почти невозможно добраться. Изменилось отношение к переселению. Комитет Сибирской железной дороги, председателем которого являлся тогдашний наследник престола цесаревич Николай Александрович, поощрял меры, направленные на увеличение сибирского народонаселения. Вступив на престол, Николай II руководствовался той же мыслью.
Витте, который в начале его царствования еще оставался самым влиятельным министром, докладывал, что размах переселенческого движения не соответствует потребностям Сибири в земледельческой колонизации. Он предлагал выделить средства на организацию переселенческого движения как ввиду его колонизационного значения, так и в интересах разрежения населения на местах. Губернские комитеты, созданные в рамках Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, которое было созвано по инициативе Витте, высказались за изменение переселенческой политики. Предложения комитетов легли в основу закона о переселении от 6 июня 1904 г. Общий закон дополняли инструкции и положения, в частности Положение Совета министров от 10 марта 1906 г. «О порядке применения закона 1904 г. о переселении». Хотя этот документ носил скромное название Положения, многие исследователи считают его в сущности новым законом.
С.М. Сидельников полагал, что законы 1904 и 1906 гг. свидетельствовали о переходе к экономическим методам регулирования переселения, В.Г. Тюкавкин только отчасти соглашался с этим суждением, подчеркивая, что, наряду с применением экономических мер, сохранялось государственное вмешательство в организацию переселения, Действительно, законодательство не предусматривало полной свободы переселения. Покинуть можно было только губернии, из которых добровольное выселение признавалось желательным ввиду неблагоприятных хозяйственных условий, а поселиться можно было только в районах, заселение которых признавалось особо желательным. Вместе с тем закон 1904 г. и Положение 1906 г. при всей их ограниченности знаменовали собой отказ от прежней политики ограничения переселения и переход к поощрению этого процесса.
Витте и Столыпина связывали неприязненные отношения, носившие со стороны Витте характер личной ненависти. Однако в переселенческом вопросе они были солидарны, и Столыпин продолжал политику Витте. Точнее сказать, это была не личная политика кого-то из министров, а политика государства. Главноуправляющий землеустройством и земледелием князь Б.А. Васильчиков в своей речи в комиссии III Государственной думы сформулировал задачу переселенческой политики следующим образом: «Переселение является могучим средством для устранения земельной тесноты и разрешения целого ряда… поземельно-устроительных вопросов». Таким образом, главной целью переселения на тот момент являлось смягчение социальной напряженности в Европейской России. В то же время в речи главноуправляющего прозвучали мотивы освоения Сибири – «пустыни, изобилующей всеми богатствами», а также укрепления дальневосточных рубежей: «Эта богатая пустыня граничит с перенаселенными странами».
Непосредственная организация переселения была возложена на переселенческое управление. Оно было создано в 1896 г. в составе Министерства внутренних дел и ограничивало свои функции только водворением переселенцев на новых местах, не заботясь о развитии их хозяйства. В 1905 г. переселенческое управление было передано в состав Главного управления землеустройства и земледелия. Переход управления в состав другого ведомства был не просто бюрократической процедурой, а важным шагом, свидетельствовавшим о том, что отныне главным для государства является сельскохозяйственное освоение новых земель.
Шесть лет переселенческое управление возглавлял А.В. Кривошеин, который, как уже отмечалось ранее, снискал на этом посту прозвище «министра Азиатской России», а подчиненное ему ведомство называли «Всеазиатской земской управой». В 1905 г. начальником переселенческого управления был назначен Г.В. Глинка, но Кривошеин сохранял общий контроль над этой сферой. Григорий Глинка был родом с Украины. Как и его начальник, он не имел специального агрономического образования, окончил юридический факультет Петербургского университета, был помощником популярного адвоката Плевако, но потом оставил адвокатскую практику и выбрал стезю чиновника. Хорошо знавший его по службе И.И. Тхоржевский вспоминал: «В одном из самых захудалых уголков министерства внутренних дел ютилось – тогда еще совсем маленькое и «черносошное» – переселенческое делопроизводство. С проведением Сибирской железной дороги его выделили в особую «часть», все еще скромную. Первым начальником Переселенческого управления был Гиппиус, вторым – Кривошеин, третьим – Глинка. Сановный Петербург не без опаски встретил нового «переселенческого батьку», выдвинутого Кривошеиным. Правые взгляды уживались в Глинке с неискоренимым насмешливым вольномыслием. Вдобавок, как все талантливые люди, он и в отношениях бывал неровен. А главное – был непримиримым врагом всякой бумажной гладкости, не терпел шаблонов, предвзятых планов, и выше всякой системы ставил «нутро», правду, пускай тяжелую, сырую, грубую, неудобную. Сердцу Глинки были понятны и дороги самовольные переселенцы, валом валившие, вопреки всем запрещениям, на Алтай – и творившие в Сибири, своими боками, великое дело колонизации. С ними у него всегда находился общий язык; он понимал их мужицкое ощущение жизни, темную, неодолимую тягу земную…»
Закон о переселении предусматривал льготы для переселенцев. При водворении на новое место жительства переселенец на пять лет освобождался от казенных платежей и земских денежных сборов, а в последующие пять лет облагался этими сборами лишь в половинном размере. Все мужчины старше 18 лет получали трехлетнюю отсрочку от воинской повинности. Переселенческое управление постаралось довести сведения о льготах до широких слоев крестьянства, распространяя свои материалы миллионными тиражами. Например, только в 1907 г. было распространено более 6,5 миллиона экземпляров различных брошюр и листков, в том числе около 130 тысяч справочных книжек для ходоков и переселенцев и 400 тысяч «разъяснений» о порядке переселения. Переселенческое управление не занималось беззастенчивой рекламой и не обещало золотые горы. Авторы брошюр, изданных под эгидой управления, не скрывали трудностей, которые ждут переселенцев, например, рассказывали о нехватке дорог в местах водворения, трудностях раскорчевки леса, возделывания земель и т.п.
Территории, готовые принять переселенцев, были разделены на переселенческие районы, границы которых совпадали с губерниями и областями Азиатской России. Во главе каждого района находился заведующий, который руководил землеотводными работами и водворением переселенцев. Под его началом трудились землеотводные, гидротехнические и дорожные партии, задачей которых являлось обустройство территории. В местах водворения выделялись подрайоны во главе с заведующими водворением, на чьих плечах лежала обязанность строительства церквей, школ, фельдшерских пунктов и т.п. Были образованы два переселенческих района – Западный и Восточный на Транссибирской магистрали. В их задачу входила организация передвижения переселенцев.
Каждый переселенческий район ежегодно объявлял, сколько земельных долей (участков) готовы для предоставления переселенцам. Эти доли распределялись между губерниями и уездами Европейской России. Таким образом, каждый уезд Европейской России располагал строго определенным числом душевых переселенческих наделов в определенных местностях Сибири. Закон о переселении 1904 г. требовал обязательной посылки ходока для выбора земли в районах, подлежащих колонизации. Землеустроительные комиссии выдавали так называемые «ходаческие свидетельства» в строгом соответствии с количеством свободных земельных долей. Комиссии публиковали именные списки ходоков и их доверителей, которые отправлялись в соответствующие губернии Сибири. Формировались партии ходоков, которые в организованном порядке отправлялись осматривать предложенные для заселения участки. На узловых станциях по пути следования ходоков и переселенцев были сооружены особые витрины-вывески для указания оставшегося в данной местности свободного земельного фонда.
Прибыв на место назначения, ходоки осматривали предложенные участки, браковали их или, наоборот, соглашались, после чего закрепляли за собой облюбованные земельные доли. Если в течение двух лет переселенцы, чьи интересы представляли ходок, не переезжали на новые места, эти доли вновь объявлялись свободными и поступали в общий фонд.
Однако стройная на вид система организованного ходачества не дала положительных результатов. Выдача свидетельств и внесение в поименные списки были длительной бюрократической процедурой, а самое главное – крестьяне упорно не желали ехать туда, куда их посылали землеустроительные комиссии, и, наоборот, рвались в те места, где их не ждали. Ими руководило не упрямство, а здравый крестьянский смысл. Начальство старалось направить их в совершенно необжитые районы на земли, не расчищенные от тайги. Некоторые ходоки притворно соглашались ехать в указанные ими места, но по дороге самовольно меняли маршрут следования. Наконец, многие переселенцы, махнув рукой на землеустроительные комиссии и на все переселенческие порядки, снимались с места всей семьей. С каждым годом возрастал поток переселенцев, положившихся на русское «авось» и отравившихся в Сибирь без предварительного закрепления земельных наделов.
В 1910 г. правительство признало ущербность организованного ходачества. Столыпин писал: «Система организованного переселения на заранее назначенные доли, имевшая сначала столько горячих сторонников и на местах, и в Государственной думе, и в печати, принесла много разочарований, оказавшись едва ли не хуже старой народной системы – «брести врознь». Самая идея ходачества – поисков подходящей земли – оказалась искаженной: ходок был связан заранее назначенной ему землей». В итоге главное управление землеустройства и земледелия отказалось от излишней регламентации и формирования организованных партий ходоков.
Покидая обжитые места в Европейской России, крестьяне, как правило, продавали свои наделы. Землеустроительные комиссии должны были оказывать содействие в продаже земли. Деньги, вырученные за проданную землю, помогали обзавестись хозяйством на новом месте. Лишь немногие переселенцы на всякий случай оставили за собой прежние наделы в Европейской России.
Переселенцы ехали в Сибирь по льготному переселенческому тарифу. Дети до 10 лет перевозились бесплатно. Вещи переселенцев также везли по льготному тарифу. Здесь следует сказать о пресловутом «столыпине», или «столыпинском вагоне», название которого печально обессмертило имя Столыпина наряду со «столыпинским галстуком» и «столыпинскими качелями». Для огромного потока переселенцев не хватало вагонов 4-го класса, незамысловатых, но все же имевших минимум комфорта. Поэтому большинство переселенцев ехало через Сибирь в «теплушках», наскоро переделанных из обычных товарных вагонов. «Теплушками» вагоны назывались, потому что в них были установлены чугунные или железные печки для отопления в зимнее время. Половину вагона занимали люди, половину – домашняя скотина. Никаких туалетов, умывальников и прочих удобств не предусматривалось. В дальнейшем от перевозки скотины отказались. Скот продавали дома, а на новом месте покупали новых коров и лошадей.
Вагонам-теплушкам была суждена долгая жизнь. Во время Первой мировой войны в подобных вагонах, рассчитанных на 8 лошадей или 40 солдат, везли на фронт полки и дивизии. В Гражданскую войну в таких теплушках с места на место перемещались беженцы. Они использовались в Отечественную войну и даже после нее. Историк-аграрник В.Г. Тюкавкин в студенческой молодости ездил в такой теплушке: «Поскольку этих теплушек давно уже нет, опишу их вид. Это были товарные деревянные вагоны, дверь отодвигалась в сторону, внизу – железные ступеньки. В середине вагона была довольно большая свободная площадка, посреди ее стояла железная печка, труба выходила вверх через потолок. Вокруг печки стояли скамьи или ящики, на которых можно было сидеть. В начале и в конце вагона на всю его ширину тянулись нары в два этажа, длиной в 2,5 метра».
Кстати сказать, в 1908 г. Министерство путей сообщения добилось ассигнования на строительство улучшенных вагонов для переселенцев, имевших туалет, умывальник и титан для кипячения воды. Противником строительства усовершенствованных вагонов выступил главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин. По его словам, переселенец никогда не имел подобных удобств дома и не может рассчитывать на них в Сибири, поэтому нечего тратиться на ненужную роскошь. С ним был солидарен Столыпин, указывавший, что Государственная дума ассигновала 48 миллионов рублей на строительство вагонов, «когда на самое главное – заготовку участков – тратится всего 4 миллиона рублей, а вся переселенческая смета укладывается в 25 миллионов, затрата 48 миллионов рублей на предоставление лишь больших удобств в пути – едва ли задача первой очереди. Переезд совершен раз – и забудется».
Вряд ли Столыпин подозревал, что необустроенные вагоны не забудутся и получат его имя. В советскую эпоху подобные вагоны использовались для перевозки заключенных, которые называли их «столыпинскими», наверное, потому, что в них когда-то перевезли миллионы людей в Сибирь. Горькая насмешка истории состоит в том, что в «столыпиных» ехали свободные люди по доброй воле в надежде на лучшую долю, а потом это название стало ассоциироваться с зэками и подневольным трудом в лагерях ГУЛАГа.
Критики столыпинской реформы не упускали случая красочно живописать ужасы, сопровождавшие переселение. Оппозиционная пресса твердила об эпидемии среди переселенцев, а радикальные депутаты с думской трибуны бросали обвинения в том, что переселенческое управление для громадной части переселенцев «устроило дорогие похороны, и вот почему правительство умалчивает о них». Переезд в товарных вагонах действительно был долгим и мучительным. Паровозов не хватало, и переселенческие поезда сутками простаивали на станциях и полустанках Транссибирской железной дороги. Тысячи людей не выдерживали дорожных мучений и высаживались со своим скарбом на половине пути. Однако массовых эпидемий удалось избежать благодаря санитарным мерам. По пути следования переселенцев были устроены переселенческие пункты. Самым большим, рассчитанным на десять тысяч человек, был переселенческий пункт в Челябинске. Там были построены бараки, столовые, бани.
В.Г. Тюкавкин вспоминал, как, будучи молодым исследователем, опрашивал бывших переселенцев в Иркутской области: «В 1950-х годах бывшие переселенцы в беседах со мной вспоминали, что в иркутском переселенческом пункте их хорошо кормили горячей кашей, была большая замечательная баня, а в санпропускнике всю одежду и белье подвергали обработке горячим паром. Они просили написать, какой был большой хороший пункт и какие внимательные люди там работали, заботясь о переселенцах». Не искушенные в идеологических тонкостях старики не понимали, что молодой исследователь не мог выполнить их просьбу. В советских учебниках было принято писать другое: «Переселенцев отправляли в переполненных товарных вагонах, тысячи их гибли в пути от голода и эпидемий».
Проделав длинный путь, переселенцы прибывали к назначенному месту. Нередко земельные доли, предложенные переселенцам, выкраивались из излишков земель сибиряков-старожилов. В таком случае требовалось получить «приемный приговор» от сельского схода. Вряд ли пришлым удалось бы получить подобный приговор, если бы эта процедура повсеместно не превратилась в замаскированную куплю-продажу земельных «отрезков», изъятых у старожилов. Земля не подлежала продаже, но за «приемный приговор» надо было заплатить немалые деньги. Цена такого приговора, особенно в придорожных селениях, выросла с 40 рублей до 100 – 150 рублей за человека, что было доступно только зажиточным переселенцам.
Для старожилов получение платы за приемные приговоры стало своего рода промыслом. Исследователи отмечают: «Возросшая цена за приемные приговоры привела к тому, что многие старожильческие селения готовы были потерпеть даже некоторое земельное утеснение, ради получения прибыли от приселяющихся. Так, крестьяне с. Лебедево Кузнецкого уезда в 1908 г. в составе своего общества имели 244 души мужского пола, а к 23 ноября 1910 г. их уже было в составе общества 606. И так как население постоянно допринимало новых членов в свое селение, то возникла некоторая земельная теснота. Крестьяне с. Голомыскино того же уезда неоднократно от властей получали предупреждения не допринимать в свою среду лишних лиц, но, несмотря на это, общество все же выдало приемные приговоры лишним 45 душам мужского пола. Были случаи, когда после всех доприселений получалось, что переселенцев в старожильческом обществе больше, чем собственно старожилов. Например, в составе Новинского сельского общества Нижнекулундинской волости Барнаульского уезда в 1914 г. было 446 д.м.п., из которых 419 являлись причисленными переселенцами». Последний пример особенно впечатляет – количество переселенцев в двадцать раз превысило число старожилов.
В других случаях, когда рядом не имелось старожильческого села, переселенцы создавали на новом месте собственный поселок. Хуторами селились редко. Депутаты Государственной думы от Сибири обвиняли правительство в «хуторомании», которая якобы разрушает вековые устои сибирской жизни. Между тем как раз в Сибири были развиты «заимки», представлявшие собой тот же хутор, нередко отстоящий от основного селения на десятки верст. Заимка чаще всего создавалась путем самовольного захвата земли. Крестьянин селился в тайге или степи и жил, рассчитывая только на собственные силы и сноровку. Однако для переселенцев хутор был непривычным делом.
Особой любовью переселенцев пользовался Алтай. В этом регионе имелись прекрасные плодородные земли, обильные луга и густые леса, а Горный Алтай представлял собой настоящую природную сокровищницу. Долгое время эти райские земли оставались недоступными для крестьян. Ими владел единственный в Сибири «помещик» – Кабинет Его Императорского Величества. Юридически это была собственность императорской фамилии. На Кабинетских землях велась добыча золота, серебра, свинца, меди, имелись заводы по выплавке железа, чугуна, стали. В период крепостного права к алтайским заводам были приписаны десятки тысяч ревизских душ и каторжан.
С 1865 г. было разрешено переселение на Кабинетские земли, но поселиться здесь можно было только с разрешения министра императорского двора и министра внутренних дел. Однако переселенцев трудно было остановить. На Алтае скопилось до 200 тысяч самовольных переселенцев, которые распахивали Кабинетские земли, невзирая на строжайшие запреты. В конечном счете крестьяне, прибывшие на Алтай на свой страх и риск, оказались в выигрыше, потому что в сентябре 1906 г. земли Кабинета были переданы в распоряжение Главного управления землеустройства и земледелия для водворения там переселенцев.
Широкий жест Николая II, сделанный императором в премьерство Столыпина, был мало оценен российской общественностью. Между тем Кабинетом было передано в колонизационный фонд по подсчетам разных исследователей от 3,5 до 6,6 миллиона десятин земли. «Среди переселенцев ажиотаж вокруг зачисления был огромен. Так, первое зачисление на участки Кабинетских земель оказалось возможным лишь при энергичном содействии отряда из 36 солдат и двух офицеров. Только услугами вооруженной силы переселенческие чиновники смогли заставить переселенцев входить по очереди в присутствие». .земельные доли (наделы), на которые в других сибирских губерниях не находилось желающих, на Алтае расхватывались за считаные дни или даже часы. Переселенческий поток на Алтай не иссякал, несмотря на постоянные предупреждения властей, что свободных Кабинетских земель осталось мало. Множество самовольных переселенцев батрачили на счастливчиков, успевших получить землю, или арендовали их участки.
Важным в стратегическом отношении представлялась колонизация Дальнего Востока. Этот вопрос был поднят Столыпиным в связи с проектом строительства Амурской железной дороги. Еще до начала строительства Транссибирской магистрали рассматривались несколько вариантов ее направления. Дорогу можно было вести по границе империи вдоль Амура, но этот путь был длинным и сложным для строительства. В результате был выбран короткий путь через Манчжурию, и построена Китайско-Восточная железная дорога. Однако восстание боксеров в Китае и Русско-японская война показали, насколько опасно иметь дорогу, пролегавшую через чужую территорию. Было принято решение строить дорогу вдоль Амура. У проекта имелось множество противников. Поскольку КВЖД действовала, Амурская дорога не представлялась насущной необходимостью, а затраты на ее строительство, учитывая отдаленность района и сложный рельеф местности, были колоссальными.
Выступая в III Государственной думе в марте 1908 г., Столыпин подчеркнул, что природа не терпит пустоты: «Отдаленная наша суровая окраина, вместе с тем, богата золотом, богата лесом, богата пушниной, богата громадными пространствами земли, годными для культуры. И при таких обстоятельствах, господа, при наличии государства, густонаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пустынной. В нее прососется чужестранец, если раньше не придет туда русский, и это просачивание, господа, оно уже началось. Если мы будем спать летаргическим сном, то край этот будет пропитан чужими соками и, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию».
Говоря о «густонаселенном, соседнем» государстве, Столыпин имел в виду Китай. Те же аргументы он повторил в мае 1908 г., защищая правительственный проект в Государственном совете. Некоторые члены Совета утверждали, что правительство строит Амурскую дорогу для китайцев, так как они легко смогут захватить ее в случае войны. Столыпин возражал: «Что касается повторявшегося и тут неоднократно вопроса об окитаянии железной дороги, то я точно так же не могу понять рекомендуемого тут средства наложить, в предотвращение окитаяния, какое-то «табу» на весь этот край. Рекомендуют, насколько возможно, приуменьшить энергию и деятельность правительства в этой области, чтобы не создать приманки для китайцев. Но ведь, господа, я говорил в Государственной думе и тут повторяю, что просачивание желтой расы, диффузия существует уже в настоящее время, и вы не остановите законов природы. Предлагают поставить это просачивание в наиболее благоприятные условия путем совершенного устранения соревнования русских колонистов».
Столыпин не соглашался с мнением, что лучше направить финансовые средства на колонизацию Забайкальской и Амурской областей: «Такое героическое средство при отсутствии дороги не поведет к заселению этих областей. Послушайте людей, которые там живут и которые управляют этими областями. Ведь есть время года, когда из Забайкальской области в Амурскую можно пролететь только на воздушном шаре. Тот крестьянин, который ищет места для переселения, предпочтет, конечно, поехать по железной дороге в Уссурийский край, чем доехать до Сретенска и затем сотни верст проходить по тундре пешком».
Правительству удалось настоять на принятии проекта. Столыпин был уверен, что Дальний Восток ждет великое будущее. В думской речи он вспомнил своего учителя Д.И. Менделеева и сослался на исследования П.С. Семенова-Тян-Шанского, который говорил, что Уссурийский край напоминает Германию времен Тацита, считавшуюся непроходимой вследствие заболоченности. «Но, господа, вспомните, что Германия представляет из себя теперь? – восклицал Столыпин. – Зачем, впрочем, далеко ходить за сравнениями? Обратите внимание на Уссурийский край, о котором предшествующий оратор говорил, что он не заселяется. Господа, он заселяется. Заселяется. Может быть, не так скоро, как было бы желательно, но те места, которые в Уссурийском крае, которые недавно считались еще заболоченными таежными, составляют в настоящее время одну из главных приманок для переселенцев».
Столыпин внимательно следил за тем, что происходит в «соседнем густонаселенном государстве». Показательно, что он сослался на записку китайского сановника, представленную императору: «Как дерево без коры должно высохнуть, так и государство без крепких границ перестает быть державой». Подхватив это сравнение, Столыпин писал: «Действительная мера к укреплению границ одна – заселение малолюдных окраин. Прилив на окраину переселенцев, как живых соков, должен образовать и у нас в Сибири плотную живую кору русского дерева».
Для обзаведения хозяйством на новом месте переселенец мог обратиться за денежной ссудой, которая выдавалась учреждениями Переселенческого управления. Такая практика существовала и раньше, но размер ссуды был ничтожным и колебался от 4 руб. до 16 руб. на душу. В 1906 г. средний размер ссуды составлял уже 66 руб., причем главноуправляющий землеустройством и земледелием князь Васильчиков настаивал на увеличении финансирования по этой статье расходов. Он докладывал Николаю II, что влияние законов 9 и 15 ноября «в настоящее время еще не сказалось и потому как в этом году, так и в будущем надо считаться с необходимостью располагать широким кредитом для ссудной операции». В 1906 г. бюджет Переселенческого управления составлял 6 млн рублей, но Васильчиков требовал увеличить его втрое. В письме Столыпину главноуправляющий настаивал на том, что переселенческому управлению для выполнения всех планов нужно 19 млн 200 тыс. рублей. Из них в качестве ссуд переселенцам предполагалось выдать 8 млн 750 рублей увеличения. Как всегда, цербером казенного сундука выступал министр финансов В.Н. Коковцов. Он утверждал, что размер ссуд переселенцам неоправданно велик, и переселенческое управление вполне может обойтись 9 млн рублей. Разногласия из-за объемов финансирования стали одной из причин ухода Васильчикова с поста главноуправляющего. Все же, несмотря на сопротивление Министерства финансов, бюджет Переселенческого управления постепенно рос. Всего за 1906 – 1915 гг. ссуды получили 851,9 тыс. чел.
Увеличился и размер ссуд. Он варьировался от 150 до 500 рублей в зависимости от достатка переселенца и местности, где он водворялся. Самые большие ссуды выдавались переселенцам, выбравшим для поселения Дальний Восток и приграничные районы Енисейской губернии, Семиреченской, Семипалатинской и Ферганской областей. В этих регионах половина ссуды была безвозвратной. В современных научных работах по переселенческому делу задавался вопрос, достаточным ли являлся размер ссуды: «Нам известно, что на рубеже XIX – XX вв. сами переселенцы считали, что на обустройство на новом месте им необходимо 300 – 700 рублей… Выдававшиеся чаще всего ссуды 150 – 165 рублей явно не покрывали даже минимума расходов. Но если учесть возможный расчет правительства на то, что имеющие шанс на успех переселенцы должны были располагать еще хотя бы какими-то своими средствами, то сумму ссуды можно признать достаточно весомым подспорьем для осевших за Уралом переселенцев. Во всяком случае, следует признать, что она выросла».
Ссуды переселенцам были не единственной статьей расходов переселенческого управления. Оно строило дороги, занималось гидротехническими работами, распространением агротехнических знаний и даже направляло в Сибирь и на Дальний Восток ботанические экспедиции. Деятельность Переселенческого управления подвергали критике многие современники. Писали о кое-как проложенных дорогах, неумелости и лени чиновников. Бывший служащий Главного управления землеустройства и земледелия И.И. Тхоржевский защищал честь своего ведомства в парижской эмиграции: «В то время не говорили «догнать и перегнать Америку», но масштабы и темпы колонизационной работы пришлось взять рекордно-американские. При отсутствии в Сибири земства и общей отсталости сибирской администрации Переселенческое управление занималось всем: проводило дороги, торговало молотилками, строило больницы, копало колодцы, корчевало и осушало, сооружало церкви, посылало в глушь – крестить и хоронить – разъездные причты…»
Еще раз сошлемся на воспоминания В.Г. Тюкавкина, который молодым ученым, «проработав» все произведения Ленина, обратился к архивным фондам о переселенческом деле и вдруг увидел совершенно иную картину вместо описанной в сочинениях классика марксизма-ленинизма. «Но настоящим открытием оказались поездки в те села, которые были созданы в начале XX в. Их жители, старики, запомнили хорошего гораздо больше, чем недостатков. После поездки в Красноярский край я спросил начальника переселенческого отдела крайисполкома Штромилло о тех дорогах, которые, по данным чиновника лесного ведомства А.И. Комарова в книге «Правда о переселенческом деле», построены очень плохо «на каких-нибудь два-три года», и получил такой ответ: «Мы сейчас ездим по этим дорогам и благодарим тех строителей, если бы их тогда не построили, нам не удалось бы проехать во многие районы».
Столыпинским переселенцам не повезло в том смысле, что на период массового переселения выпало несколько засушливых лет подряд. Для крестьян, незнакомых с сибирскими условиями, это стало тяжелейшим ударом. Один калужский крестьянин, исходивший в поисках земли пол-Сибири, описывал безвыходное положение своих земляков, поселившихся на Иртыше. Сначала они были полны надежд, они распахали нетронутую землю, сулившую отменный урожай. Ходоки поспешили вызвать с родины свои семьи. Но хлеб не уродился, и прибывшие семьи ждало горькое разочарование: «И день приезда их в поселок справедливо можно назвать днем величайшего плача, досады и попреков. Ради чего лишились они всего имущества на родине, которое собирали годами, ради чего истратили все деньги, вырученные за имущество, на дальнюю дорогу и ради чего терпели они столько мучений и пережили страшную опасность? И горько плакали здесь женщины и много насулили нехорошего всем тем, по милости которых они попали в эту сторону».
Особенно тяжело доставалась раскорчевка участков в тайге и непроходимых болотах. Газета «Сибирь» писала: «Каждый клочок пахотной земли полит потом и кровью переселенцев, каждое обнаженное и осушенное болотце отмечено новыми крестами на поселковых кладбищах. Смертность и заболеваемость среди переселенцев очень высоки. Тайга за каждую пядь земли требует жертв». И все же большинство сумело приспособиться к непривычным условиям хозяйствования. Они перенимали опыт старожилов, заново учились приемам хозяйствования, а иной раз прибегали к хитрости. Так, в Уссурийском крае, куда, как и предупреждал Столыпин, интенсивно проникали китайцы, переселенцы столкнулись с иностранной конкуренцией. Как отмечали современники, «переселенцы, немного обжившись в крае, отлично понимают все преимущества китайской обработки земли. Но сами этих приемов не перенимали. И вот, уссурийские крестьяне, получившие огромные наделы, по 100 десятин на семью, придумали очень простой исход из безвыходного положения, создаваемого негодностью «российских» и непривычностью китайских способов хозяйствования: они сдают свои земли в аренду… тем же китайцам или корейцам – часто тем самым, которых согнали с места, чтобы отдать землю крестьянам».
Наблюдатели отмечали, что переселенцы, освоившиеся в Сибири, уже ничем не напоминали серых мужичков, ломавших шапки перед каждой кокардой: «Сибирь перерождает человека. Исторически забитый и пугливый русский крестьянин высоко поднимает голову, едва лишь выйдя на простор степей или леса, и, не стесненный в возможности, строит он свою жизнь на новых местах, забывая рутину России». Это беспокоило деятелей Постоянного совета объединенного дворянства. Курский помещик и один из лидеров думской фракции крайне правых Н.Е. Марков обвинял правительство в намерении создать из Сибири особую страну. На заседаниях курского Дворянского собрания говорили: «Сибирь заселена теперь демократическим, крестьянским элементом и в будущем возможно отделение Сибири от России, как это было с Северо-Американскими Штатами».
Как ни удивительно, но вдохнувшие воздух свободы переселенцы вновь попали в плен общинных порядков. На Сибирь и Дальний Восток не распространялось действие указа 9 ноября 1906 г., разрешавшего выход из общины и укрепление земельного надела в частную собственность. Подавляющее большинство сибирских крестьян оставались общинниками, которые обрабатывали казенную землю, но не являлись ее владельцами. Эта особенность позволяла государству, как верховному собственнику, расселять сотни тысяч переселенцев.
Сибирская община отличалась от российской. Столыпин подчеркивал: «Сибирская община под влиянием здешнего земельного простора и отсутствия главного зла общинного владения – полной переверстки тягот, под давлением фискальных требований, не дожила еще и в настоящее время до гибельного равнения земли и периодических переделов. За весьма редкими исключениями, имеющими место в единичных случаях, которые встречаются в немногих волостях Западной Сибири и составляют в общем ничтожный процент, – сибирской общине неизвестны ни уравнительные срочные переделы, ни отобрание от одного владельца разделанной и удобренной им земли в пользу другого безданно и беспошлинно – ради одного только равнения». Однако с прибытием новых поселенцев общинные порядки начали оживать. Если раньше переделов земли не производились, то сейчас покосы начали перекраивать каждые три-четыре года. Складывалась совершенно парадоксальная ситуация, когда переселенец, вышедший из общины на родине и продавший свою собственность, вновь становился общинником за тысячи верст от дома.
В августе 1910 г. П.А. Столыпин и А.В. Кривошеин отправились в поездку по Сибири. Чиновный Петербург откликнулся сатирическими стихами:
За три недели Столыпин объехал четыре губернии и области Западной Сибири. Его поездка не ограничивалась железнодорожными станциями и плаванием на пароходе по Иртышу. Он проделал более 800 верст в сторону от железной дороги и водных путей. В столице злословили, что передвижение первого министра было обставлено почти с царской пышностью. И.И. Тхоржевский, сопровождавший премьер-министра, писал, что Столыпин просто играл роль: «Высокий, властный, всегда внешне эффектный, Столыпин выдержал свою роль до конца. Он по-царски принимал почетные караулы, но просто и хорошо разговаривал на сходах с переселенцами и, что было труднее, со старожилами. Умно, хотя и несколько неприятно, в упор, ставил вопросы администраторам. Сибирским обывателям умел добродушно, вовремя пожелать: «богатейте». (Помню, как одному из серых сибирских купцов, в маленьком городке, Столыпин пожелал «иметь миллион», на что тот почтительно и скромно ответил: «Уже есть»). Но автор сатирических стихов о поездке Столыпина был отчасти прав, когда задавал вопрос:
Во время поездки Столыпин убедился в живучести общинных порядков в Сибири. В вагоне поезда, пересекавшего Уральский хребет, первый министр поднял вопрос о ненормальности положения, когда по одну сторону хребта действуют законы, разрушающие общину, а по другую – охраняющие в неприкосновенности общинные порядки. И.И. Тхоржевский вспоминал: «Урал был как бы водоразделом между двумя мирами. Столыпинское стремление дать и Сибири «собственность» было поэтому встречено в вагоне его спутников шутливым, но верным восклицанием: «Нет более Пиренеев!»
Эти слова приписывают французскому королю Людовику XIV после избрания его внука на испанский престол. Но «королю-солнце» не удалось увидеть объединение двух государств. Столыпин также не дожил до введения частной собственности на землю в Сибири. В III Государственную думу были внесены соответствующие законопроекты, но Дума не успела рассмотреть их до окончания срока своих полномочий. IV Государственная дума занималась их изучением, но в связи с начавшейся войной вопрос был отложен.
Когда чиновники Министерства внутренних дел составили по шаблону отчет о сибирской поездке, Столыпин попросил А.В. Кривошеина «скрасить его и дополнить». Главноуправляющий землеустройством и земледелием подготовил записку о поездке, внеся в нее мысли и впечатления Столыпина. Записку ждала необычная судьба. По общему правилу такого рода документы предназначались для глаз избранных. Если они становились достоянием публики, то только нелегальным способом. Например, записка С.Ю. Витте «Самодержавие и земство» была тайно переправлена за границу и там напечатана. Однако Столыпин испросил разрешение Николая II опубликовать записку в России и получил согласие. Записка – это целая книга о Сибири, содержащая ценный статистический материал и личные наблюдения премьер-министра.
В записке нашло отражение изменение главной цели правительственной политики в переселенческом деле. В 1906 г. главноуправляющий землеустройством и земледелием Б.А. Васильчиков выдвигал на первый план «устранение земельной тесноты» в Европейской России. Новый глава ведомства А.В. Кривошеин в согласии со Столыпиным отмечал, что переселение не ведет к существенному уменьшению аграрного населения Европейской России, так как убыль переселенцев вдвое покрывается ежегодным естественным приростом населения: «Как ни заманчива мысль воспользоваться переселением для разрешения земельных вопросов в Европейской России, но от этой мечты необходимо отказаться». Более того, по мнению Столыпина и Кривошеина, уменьшение плотности русского населения в Европейской России чревато опасными последствиями: «Россия как бы очистит западные позиции для немецкого натиска». В записке делался вывод: «Для губерний выхода переселенцев переселение далеко не имеет того значения, какое оно имеет в Сибири. Там переселенцы все. Они приносят туда жизнь и, поднимая целину, вовлекают в сельскохозяйственный оборот миллионы втуне лежащих десятин».
В письме царю Столыпин писал о быстром развитии зернового производства в Кулундинской степи между Иртышом и Обью: «Сибирь растет сказочно: в безводных степях (Кулундинская), которые два года назад признавались негодными для заселения, в несколько последних месяцев выросли не только поселки, но почти города. И прорывающийся из России в Сибирь смешанный поток богатых и бедных, сильных и слабых, зарегистрированных и самовольных переселенцев – в общем, чудный и сильный колонизационный элемент». В своей записке Столыпин и Кривошеин поднимали вопрос о дальнейшем продвижении хлебопашества дальше в южном направлении – на целинные земли, которые они называли киргизской степью. Столыпин настаивал на необходимости освоения целинных земель и выдвигал план строительства южносибирской магистрали, которая «призвана теснее связать нашу сибирскую окраину с мировым рынком, дать южным киргизским степям, богатым хлебом, скотом, золотом, медью и каменным углем, возможность сбыта этих богатств».
Столыпин и Кривошеин предрекали, что с вводом сибирских земель в сельскохозяйственный оборот у России не будет конкурентов на мировом рынке: «Вне Европы главнейшими поставщиками хлеба, кроме России, являются Соединенные Штаты. Но они сильно сокращают свой вывоз – так быстро растет там внутреннее потребление… Лет через 5 – 10, по подсчетам самих американцев, они и вовсе, пожалуй, перестанут вывозить хлеб. Другой крупный наш конкурент – Аргентина также начинает испытывать затруднения в дальнейшем развитии земледелия и хлебного вывоза. Там нет такого запаса нетронутых плугом земель, как в Сибири». К сожалению, далекоидущим планам Столыпина не суждено было реализоваться. При колхозном строе СССР превратился не в экспортера, а в импортера зерна из США и Канады.
Какие реальные результаты принесла переселенческая политика правительства во главе со Столыпиным. Приведем сводные статистические данные. В 1906 – 1914 гг. в Сибирь проехало 3772,2 тыс. крестьян, из которых вернулось обратно в Европейскую Россию 1026,6 тыс. В это число входят 731,8 тыс. ходоков, из которых вернулись 496,8 тыс. человек. Возвращение ходоков являлось естественным делом. Они, собственно, для того и направлялись в Сибирь, чтобы вернуться и рассказать односельчанам о новых землях. Их возвратилось меньше, потому что часть осталась в Сибири и вызвала свои семьи, чтобы не проделывать второй раз долгий путь. Если взять отдельно только переселенцев, то за тот же период в Сибирь переехали 3040,1 тыс. человек, а вернулись 529,9 тыс. Всего же оставшихся в Сибири переселенцев и ходоков было 2745,5 тыс. Нетрудно подсчитать, что в Сибири остались 82,6% переселенцев, а вернулись 17,4%.
В своей записке Столыпин и Кривошеин говорили о 10% возвратившихся переселенцев, поскольку ими использовались данные за период с 1896 по 1909 г. Столыпин считал: «В любом деле, в любой отрасли предприятия, в любой области вообще человеческой жизни, всегда наберется 10% неудачников, если даже к неудачным причислять всех без исключения обратных, не вдаваясь в разбор индивидуальных причин их возвращения. Конечно, триста тысяч обратных, хотя бы и за 15-летний период, это уже большое и тяжелое явление в русской жизни, черная тень переселения. Но из-за этих трехсот тысяч нельзя забывать, как иногда делают, о двух с половиною миллионах устроенных переселенцев». Положение обратных переселенцев было отчаянным. Как правило, они продавали земельные наделы в родных местах и возвращались полностью разоренными и безземельными. Их уделом было батрачество.
С другой стороны, подавляющее большинство переселенцев остались на новых местах. Один из авторов, писавших о Столыпине в перестроечную эпоху, сравнивал переселенческую политику царизма и эпопею покорения целины в 50-х гг, ссылаясь на то, что в Казахстане закрепилось только 5% приехавших на целину добровольцев: «Трудно спорить с фактами: 90 процентов закрепляемости при Столыпине и 5 процентов при недавнем освоении целины – цифры совершенно несопо-ставимые, и однако же это не мешало нам долгие годы во все-услышание вещать о поражении, крахе, провале в первом случае и о блистательной победе во втором!»
Далеко не все из того, что задумал и на что надеялся Столыпин, удалось воплотить в жизнь. Однако результаты переселенческой политики, начатой его предшественниками и продолженной Столыпиным, были воистину впечатляющими. С 1897 по 1914 г. население Сибири удвоилось, причем более половины (54,6%) составляли переселенцы. Площадь возделываемой земли увеличилась в несколько раз. В предвоенные годы Сибирь давала на внутренний и мировой рынок около 50 миллионов пудов зерна.
Судьба реформ
Общий план реформ был изложен Столыпиным в марте 1907 г. в его выступлении перед депутатами II Государственной думы. Премьер-министр подчеркнул основную мысль правительственной программы: «В основу всех тех правительственных законопроектов, которые министерство вносит ныне в Думу, положена поэтому одна общая руководящая мысль, которую правительство будет проводить и во всей своей последующей деятельности. Мысль эта – создать те материальные нормы, в которые должны воплотиться новые правоотношения, вытекающие из всех реформ последнего времени. Преобразованное по воле Монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писаный закон не определит и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, т.е. не будут прочно установлены».
Для воплощения гражданских свобод, провозглашенных Манифестом 17 октября, Столыпин предложил принять ряд законопроектов. Одной из главных проблем было обеспечение свободы совести. Как глава правительства и православный по вероисповеданию, Столыпин признавал историческую роль Русской православной церкви: «Государство же и в пределах новых положений не может отойти от заветов истории, напоминающей нам, что во все времена и во всех делах своих русский народ одушевляется именем Православия, с которым неразрывно связаны слава и могущество родной земли». Столыпин не высказал ни поддержки, ни осуждения идее восстановления патриаршества, которая в те годы обсуждалась в церковных кругах. Он лишь пообещал, что правительство будет оберегать полную свободу внутреннего управления церкви и будет идти навстречу всем ее начинаниям, находящимся в соответствии с общими законами государства.
Не покушаясь на особое положение Русской православной церкви, Столыпин вместе с тем подчеркнул, что ее права и преимущества не могут и не должны нарушать прав других исповеданий и вероучений. С целью проведения в жизнь начал веротерпимости и свободы совести правительство предложило принять ряд законопроектов, определяющих переход из одного вероисповедания в другое; беспрепятственное богомоление, сооружение молитвенных зданий, образование религиозных общин, отмену связанных с исповеданием ограничений и т.п.
Впервые российские подданные должны были получить права граждан цивилизованного государства. В правительственной декларации указывалось, что деятельность органов охраны правопорядка будет ограничена рамками закона. Личное задержание, обыск, вскрытие корреспонденции должны были производиться по постановлению судебных инстанций, на которые также возлагалась проверка в течение суток законности ареста, последовавшего по распоряжению полиции. «Отклонение от этих начал признано допустимым лишь при введении, во время войны или народных волнений, исключительного положения». Административную высылку, ставшую символом произвола, предполагалось полностью упразднить.
На протяжении веков Московское царство, а за ним Российская империя складывались как централизованное государство. Теперь же правительство, занимавшее вершину административной пирамиды, провозглашало принцип децентрализации. Оно объявляло об отказе от целого ряда важнейших функций и о передаче их местному самоуправлению. Столыпин обещал расширить деятельность земств – одного из наиболее либеральных нововведений эпохи реформ 60 – 70-х гг. XIX в. Речь шла о создании мелкой земской единицы. Земство должно было прийти в волость. Правительство намеревалось разграничить функции администрации и общественного самоуправления, каковым по сути являлось земство. Не отказываясь от вертикальной структуры, правительство стремилось упорядочить систему управления. Многочисленные учреждения на местах предполагалось объединить в однотипные губернские, уездные и участковые органы. В результате административной реформы становились ненужными должности земских начальников, являвшихся, как правило, самыми стойкими консерваторами. Компетенция органов самоуправления расширялась путем передачи им ряда новых обязанностей. Предполагалось распространить земство на тех территориях, где его не существовало, то есть в Прибалтике и Западных губерниях, причем в особую административную единицу выделялись местности с преобладающим русским населением.
Создание правового государства предполагало усовершенствование судебной системы. Столыпин подчеркивал, что «с отменой учреждения земских начальников и волостных судов необходимо создать местный суд, доступный, дешевый, скорый и близкий к населению». Министерство юстиции представило проект преобразования местного суда с сосредоточением судебной власти в руках избираемых населением мировых судей. В их ведение было обещано передать значительную часть дел, которые до этого момента рассматривались общими судебными инстанциями. Министерство юстиции также внесло в Государственную думу проект о гражданской и уголовной ответственности государственных служащих за совершенные ими правонарушения. Правительство обещало придерживаться и развивать основные принципы судебной реформы Александра II, по праву снискавшей репутацию самой последовательной и либеральной из всех реформ 60 – 70-х гг. XIX в. Было решено ввести в российскую судебную практику ряд новшеств, «получивших за последнее время преобладание в науке и уже принятым законодательствами многих государств Европы воззрениям». Так, предполагалось допустить адвокатов к участию в предварительном следствии. Правительство выражало готовность изъять политические дела из ведения жандармских управлений и передать их несменяемым судебным следователям.
Как дальновидный политик, Столыпин задумывался о воспитании будущих российских граждан. Он подчеркивал необходимость школьной реформы. Ближайшая задача Министерства народного просвещения заключалась в том, чтобы добиться общедоступности, а потом и обязательности начального образования.
Правительственная декларация, возвещавшая о серьезных преобразованиях, была с недоумением воспринята большинством II Государственной думы. Гнев и изумление думских ораторов имели основания. Создание правового государства обещало правительство, которое разогнало одно законно избранное представительное учреждение и готовилось разогнать другое. Нужно было обладать чересчур богатым воображением, чтобы поверить в то, что полицейская реформа, осуществленная шефом жандармов, положит конец произволу. Обещание соблюдать тайну корреспонденции было пустым звуком, пока в стране действовали «черные кабинеты» и на стол министра внутренних дел ложилась перлюстрированная переписка. Столыпин представил к ордену чиновника, который изобрел аппарат для вскрытия конвертов и подделки сургучных печатей. До этого изобретения один из заместителей Столыпина по Министерству внутренних дел жаловался, что если уж его корреспонденцию просматривают, то пусть хотя бы не мнут конверты.
Вместе с тем оппоненты должны были видеть, что правительство настроено решительно, по крайней мере в проведении экономических преобразований. Столыпин начал с самой важной реформы, являвшейся сердцевиной всей его программы. Враги самодержавного строя настойчиво требовали политических свобод. Они полагали, что, как только распахнутся тюремные ворота, русский человек станет вольным и счастливым. В отличие от них Столыпин утверждал, что гражданские свободы ничего не стоят без экономического процветания. Пока крестьянин беден, говорил премьер-министр, он останется рабом.
Быть может, главное, что помешало Столыпину-реформатору, – это катастрофическая нехватка времени. Он сам говорил, что для преобразований необходимо двадцать лет покоя. После великих реформ 60 – 70-х гг. царизм имел в своем распоряжении вдвое больший срок. Но этот запас был бездарно растрачен. Правящие круги, если не считать небольшой группы реформаторов, так и не уяснили, что надо действовать без промедления. Правительственная программа реформ блокировалась. Государственная дума одобрила три вероисповедальных закона, но два проекта задержал Государственный совет, а третий не был утвержден царем. Законопроект о неприкосновенности личности застрял в Думе из-за его реакционности, а законопроект о допуске адвокатов к участию в следствии был заблокирован Государственным советом из-за его либеральности. Местная реформа не сдвинулась с места. Земские начальники по-прежнему оставались полновластными хозяевами в своих округах.
Кадет А.С. Изгоев выразил общее разочарование: «Развертываются широкие и заманчивые программы будущих реформ, затем происходит какой-то маневр, поражение без боя, отступление без сражения, и из программы исчезает значительная часть того, что недавно в ней красовалось».
По словам советского исследователя А.Я. Авреха, «как истый доктринер либерализма, Изгоев предъявил Столыпину иск по неоплаченным либерально-реформистским векселям. Разделив лист бумаги по вертикали, он на левой половине перечислил все пункты его программы, оглашенной с трибуны II Думы, а на правой показал, что с ними стало на деле. Этот синодик заслуживает того, чтобы привести его полностью».
Таков баланс законодательного обновления России при П.А. Столыпине.
Разумеется, следует учитывать, что приведенный список завершенных и незавершенных дел П.А. Столыпина был составлен политическим оппонентом правительства и относится к 1912 г. Оценка правительственных мероприятий является пристрастным суждением кадета А.С. Изгоева.
Премьер-министр маневрировал, чтобы вывести государственный корабль к намеченной цели. Какую цель он видел за горизонтом? Будучи практиком, Столыпин предпочитал действовать, а не излагать свои мысли на бумаге. Лишь за несколько месяцев до гибели он набросал план будущего устройства России. После убийства из кабинета покойного премьера по распоряжению Николая II были изъяты все бумаги. Столыпинский план бесследно исчез в недрах государственного архива.
Через полвека эмигрант А.В. Зеньковский сделал попытку восстановить этот план. По его утверждению, Столыпин, которому Зеньковский помогал в делах земства, продиктовал ему наметки всеподданнейшего доклада. Премьер-министр собирался представить доклад осенью 1911 г. В изложении Зеньковского план главы правительства предусматривал далекоидущие преобразования. Исполнительная власть сосредоточивалась в основном в руках Председателя Совета министров. Роль императора сводилась к тому, что он должен был назначать на этот пост выдающихся государственных деятелей.
Независимость церкви обеспечивалась восстановлением патриаршества. Намечалось создание новых для России министерств – труда, социального обеспечения, национальностей. Согласно плану, страна должна была покончить с иностранной задолженностью. Весьма смелыми были предложения в области внешней политики. Задумывался некий прообраз Лиги Наций или ООН – международный парламент с местопребыванием в одном из европейских городов. Парламент должен был установить пределы вооружения великих держав и запретить оружие массового уничтожения.
Писатель А.И. Солженицын, опираясь на сведения Зеньковского, подробно рассказал о замыслах Столыпина в эпопее «Красное колесо»: «Программа Столыпина охватывала и политику внешнюю. Она исходила из того, что Россия не нуждается ни в каком расширении территории, но: освоить то, что есть; привести в порядок государственное управление и возвысить положение населения. Поэтому Россия заинтересована в длительном международном мире. Развивая инициативу русского царя о Гаагском мирном трибунале, Столыпин теперь, в мае 1911-го, строил план создания Международного парламента – ото всех стран, с пребыванием в одном из небольших европейских государств. Занятие его комиссий должно было быть круглогодично. При нем – международное статистическое бюро, которое собирало бы и ежегодно публиковало сведения по всем государствам: о количестве и движении населения, о развитии промышленности и торговых предприятий, о природных богатствах, незаселенных землях, о возможностях товарообмена; о положении населения, числе рабочих в промышленности, сельском хозяйстве, числе безработных, о среднем вознаграждении, доходах групп населения, налогах, внутренних задолженностях, сбережениях. По этим данным Парламент мог бы приходить на помощь странам в тяжелом положении, следить за вспышками перепроизводства или недостачи, перенаселенности, – и Россия предлагала в такой помощи участвовать. Международный Банк из вкладов государств – кредитовал бы в трудных случаях.
Международный же парламент мог бы установить и предел вооружения для каждого государства и вовсе запретить такие средства, от которых будут страдать массы невоенного населения. Войны с разрушительными средствами еще несут ту опасность, что государственные формы будут легко меняться на худшие. Конечно, мощные державы могли бы на эту систему не согласиться, но этим повредили бы своему авторитету, – а и без их участия Международный парламент что-то мог бы сделать.
Особо выделял Столыпин отношения с Соединенными Штатами, от которых более всего ожидал он и поддержки Международному парламенту. Соединенные Штаты не имеют оснований завидовать России, бояться ее, они с ней и не сталкиваются нигде, – и лишь усиленной еврейской пропагандой в Штатах создано отвращение от русского государства (да и народа), представленье, что все в России угнетены и нет никому свободы. Столыпин предполагал пригласить в Россию большую группу сенаторов, конгрессменов и корреспондентов.
Его программе могла помешать отставка – но он надеялся на поддержку Марии Федоровны, и даже если будет отставлен, то вскоре позже призван вновь. Могли противиться – и конечно бы изо всех сил противились – Государственные дума и Совет, в которых как раз-то и не хватало высоты государственного сознания.
Эта обширная программа переустройства России к 1927 – 1932 годам, быть может, превосходящая реформы Александра II, простерла бы Россию еще невиданную и небывавшую, впервые в полном раскрытии своих даров».
Есть серьезные сомнения в том, что Зеньковский точно передал замыслы погибшего премьер-министра. Некоторые историки даже утверждал», что «всеми своими страницами книга Зеньковского вопиет о подделке», да и сам автор якобы никогда не был знаком со Столыпиным. Действительно, ряд формулировок программы (особенно международный раздел) носят отпечаток отнюдь не Столыпинской эпохи, а скорее 50-х гг, когда вышла в свет книга Зеньковского. Впрочем, это можно объяснить погрешностями памяти – все-таки прошло столько лет. Во всем остальном данный план вполне отвечал идеям Столыпина: сильная исполнительная власть, местное самоуправление. Вопрос о восстановлении патриаршества поднимался раньше, а опасность бесконечных займов была очевидной.
Столыпину было отпущено всего пять лет – срок ничтожный в исторической перспективе. Он предлагал эволюционный путь и гарантировал, что страна станет «Великой Россией». Он успел сделать только первые шаги. Продвинуться дальше по пути реформ помешали выстрелы в Киеве.