Конунг Ярицлейв Мудрый, соединившись со своим братом Мстиславом, пошел войной на ляхов. Огню и мечу они предали землю ляхов, сполна отомстив за прежние обиды. Конунг ляхов Мешко Второй бежал на юг. Норманны были в войске, преследовавшем беглеца. Харальду доверили отряд, состоявший из древлян. Они говорили на наречии, схожем с языком жителей Хольмгарда, однако ни в чем остальном на них не походили. Они были зверообразны ликом, их волосы и бороды не знали гребня, а плечи покрывали звериные шкуры. Зато древляне были выносливы и не знали усталости даже после самых длительных переходов. Когда Харальд, Рёнгвальд, Сбыслав и даже исландец Халльдор, всегда бесстрастный и равнодушный ко всем невзгодам, валились с ног от утомления, древляне были свежи и полны сил. Дружинник Сбыслав не ладил с древлянами. Они подчинялись его приказам, но делали это неохотно, а когда он отворачивался, передразнивали цокающий говор словена. В свою очередь, словен отзывался о древлянах с нескрываемым презрением:

– Живут звериным обычаем, по-скотски! Едят нечистое, а браков у них нет, но умыкают девиц у воды.

Сбыслав поведал, что древляне убили конунга Ингвара, прадеда Ярицлейва. Конунг Ингвар доверил собирать дань ярлу Свенельду. Вскоре дружина Ингвара взроптала: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их конунг – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в Кэнугард, но по дороге поразмыслил и сказал дружине: «Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что Ингвар идет снова, сказали: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». Они вышли навстречу Ингвару и перебили его дружинников, так как их было малое число. Самого же Ингвара древляне привязали за ноги к вершинам согнутых молодых берез, а потом отпустили их.

Конечно, бонды согрешили, убив своего господина. Скажем, впрочем, что Ингвара погубила алчность. Норвежские конунги тоже ездят собирать дань с подвластных им земель. Всю зиму они вместе со своей свитой гостят в усадьбах то одного, то другого хёвдинга. Не обходят стороной и дворы могучих бондов. Хозяин, принимающий знатных гостей, устраивает богатый пир и приносит подарки конунгу и его людям. Однако обычай запрещает конунгам злоупотреблять гостеприимством подданных. Пребывание конунга не должно разорять хозяина. Если конунг ездит со свитой из пяти десятков человек, то, по обычаю, он гостит на богатом дворе одну неделю. Если же его свита составляет семьдесят человек, то пировать полагается не дольше четырех дней.

Хельга, вдова Ингвара, жестоко отомстила древлянам. Хельга сожгла древлянских послов в басте, как Сигрид Гордая сожгла дом с Харальдом Гренландцем и конунгом Виссавальдом из Гардарики. Потом она пошла войной на древлян. С ней ехал Святослав, который был еще ребенком. Таков обычай в Северных Странах, когда викинги берут в походы отроков знатного рода и нарекают их конунгами. Конечно, при них состоят опытные наставники. При Святославе были норманны Свенельд и Асмуд. По обычаю норманнов, конунг Святослав бросил копье во врага. Оно пролетело между ушей коня и упало к его копытам, ибо Святослав был мал. И сказали Свенельд и Асмуд: «Конунг уже начал, последуем, дружина, за конунгом». Они ринулись на древлян и прошли сквозь их строй. Древляне же побежали и затворились в своем городе Искоростене. Все лето стояло войско и не могло взять город, ибо древляне ведали, что после убийства конунга Ингвара им нечего ждать пощады. Тогда вдова конунга Хельга послала к городу со словами: «До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и согласились на дань и уже возделывают свои нивы и земли, а вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Хельга: «Я уже отомстила, когда устроила огненную тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить – хочу только взять с вас дань. Не буду возлагать на вас тяжкой дани, как муж мой. Нет у вас теперь меха и меда, так дайте мне в знак покорности по три голубя да по три воробья». Древляне же обрадовались и дали голубей и воробьев. Хельга же, раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, – приказала привязывать каждому голубю и воробью трут. И когда стало смеркаться, птиц отпустили. Они вернулись в свои гнезда, и так загорелись – где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы ни горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Хельга воинам своим хватать их. А как взяла город и сожгла его, знатных забрала в плен, а прочих людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань. Хельга была первая из правителей Гардарики, кто принял истинную веру. Святость ее явлена всем.

Харальд был восхищен, узнав, как Хельга сожгла древлянский город. Он много раз просил повторить ему этот рассказ и дал себе клятву испробовать уловку, придуманную вдовой конунга. Он старался запоминать все воинские хитрости, о которых повествовали саги и старины. Если же он чего-то не знал, что было простительно по молодости лет, то на выручку всегда приходил Рёнгвальд. Сын ярла Брусси был его другом, советником и помощником в военном деле.

Харальд и Рёнгвальд ехали верхом впереди отряда, чуть поодаль на коне ехал Сбыслав, за ним – молчаливый исландец Халльдор, а за ними быстрым шагом поспевали пешие древляне. Небо был хмурым, шел мелкий дождь, и задувал холодный ветер. Погода напоминала родную Норвегию. Они проезжали малонаселенные места на границе земель ляхов и чехов. Рёнгвальд опасался, что люди конунга Мешко могут устроить засаду на одном из лесистых холмов. Навстречу им вышел человек, облаченный в козлиные шкуры. Он пропах козлом, и за ним покорно трусило стадо из дюжины коз.

– Ты лях? – спросил Харальд.

– Я мильчанин. А вы, должно быть, русы?

В Гардарике подданных конунга Мешко называли ляхами. Однако ляхи себя так не называли, а всегда говорили: мы из племени вислян, мы – мазовшане, мы – куявы и так далее. В свою очередь, они называли русами всех, кто пришел из Гардарики, не делая различия между норманнами, словенами, кривичами, дреговичами, древлянами и иными. Харальд заметил еще одну странность. Большинство подданных Мешко были из племени полян. Всю Польшу назвали так по этому племени, самому многочисленному и знаменитому. Между тем большинство приближенных Ярицлейва тоже называли себя полянами, хотя были выходцами из Кэнугарда на Днепре.

– Где Мешко? – спросил Сбыслав.

– Король со своими людьми был здесь два дня назад, – ответил козопас. – А куда они подались, не ведаю. Может, к Рудным горам или к чехам. Одну ночь они провели рядом с могилой князя Святополка.

Услышав знакомое имя, Харальд спросил:

– О ком он толкует? О брате конунга Ярицлейва?

– Да! – подтвердил Сбыслав, расспросивший пастуха. – Святополк Окаянный умер в этих местах.

– Далеко ли могила?

– О дву кроки – в двух шагах от моей хаты, – отозвался козопас.

Харальд велел мильчанину вести их к кургану конунга. Козопас повел отряд по узкой лесной тропинке. Вскоре они вышли на берег Нисы, вздувшейся от бесконечных дождей. На берегу едва угадывался низкий курган. Его размеры красноречиво свидетельствовали, что рядом со Святополком осталось совсем мало дружинников, справивших скромную тризну по своему окаянному господину. Козопас начал обстоятельно рассказывать:

– Князь Святополк разбил шатер недалеко от моей хаты. Его дружинники отобрали у меня двух коз, а больше взять было нечего и не у кого, потому что здесь пустынные места. Я набрался смелости и пришел к княжескому шатру, чтобы вымолить вознаграждение за свою собственность. Князь обещал, что щедро наградит меня, когда счастье вновь повернется к нему. Но правду говорят: «Лепше гривна данная, незли обещана». Князь не пережил ту ночь. Быть может, всемогущий бог Световид покарал князя за то, что его дружинники забрали моих коз.

Харальд взошел на курган. Ярицлейв конунг говорил, что от могилы Святополка Окаянного исходит страшный смрад. Однако его нос не почуял ничего, кроме сладкого запаха цветов и травы, которую с удовольствием щипали козы. Посмотрев вдаль, Харальд увидел дым за лесом и спросил козопаса, что находится в той стороне.

– Клястор, – кратко ответил пастух.

Толмача не потребовалось. На северном языке звучит почти так же – клёстер, или аббатство. А на словенском языке иначе – монастырь, обитель.

– Дым густой, как от пожара, – заметил Харальд.

– Не великое диво! – пожал плечами пастух. – Без господина дом плачет! Король Мешко бежал, и теперь некому защищать черных служителей Белого Христа. Они низвергли бога Световида, коему поклонялись мильчане, волыняне и поляне. Теперь пришел их черед.

– Ты язычник?

– Я теперь ни рыба, ни выдра. Люди в черных одеждах пришли сюда, окунули меня в холодный ручей и повесили на шею крест. Они сказали, что отныне я христианин и по этой причине должен платить десятину – одну меру ржи и одну меру овса, а если я не имею своего поля и не сею хлеба, то должен отдавать десятину козьей шерстью и мясом. Бог Световид и другие боги довольствовались кровью, когда мильчане резали скот. А черным подавай овес и рожь. Неудивительно, что по всей округе жгут костелы и отбирают то, что они взяли у нас!

– Отведи нас в монастырь кратчайшей дорогой, – приказал Харальд.

Как ни спешили древляне, ведомые пастухом, к их приходу монастырские постройки сгорели дотла. Язычники не только сожгли церковь, что само по себе есть смертный грех, но и свершили деяние, которому нельзя подобрать достойного наказания даже в аду, уготованном всем поганым. Воистину, сам сатана отступился бы перед закоренелыми грешниками, учинившими убийство монахов. Но возблагодарим Господа, ибо доблестный Харальд прибыл на место преступления как раз вовремя, чтобы вырвать из рук язычников двух святых отцов. Злодеи окружили монахов и забрасывали их каменьями. Они были так увлечены своим безумием, что не заметили появления Харальда и его людей. Когда язычники опомнились, было поздно бежать. Люди Харальда схватили злодеев и приставили к их шеям рогатины.

Лица монахов, вырванных из рук обезумевших язычников, были залиты кровью, темные рясы с каштановым отливом разодраны, а из прорех глядели тела, почерневшие от ударов камней. Один из святых отцов был совсем плох, его голова безвольно свисала, на тонзуре зияла огромная рана. Второй монах пострадал меньше. Он быстро пришел в себя и тотчас же возблагодарил Господа и Деву Марию за чудесное спасение. Потом он обратился к Харальду:

– Благодарю тебя, знатный рыцарь! Мне неизвестно твое благородное имя, но думаю, что ты юный принц из заморских земель, коего ниспослало само небо. Увы, мои братья мученически погибли на моих глазах! Мы из монастыря, что стоит в Медзыржеце, и живем по строгому уставу, составленному святым Бенедиктом Нурсийским. Отец-настоятель благословил шестерых братьев основать приорство в этих диких местах. Милостью Господа мы за недолгое время построили костел, возвели общую спальню и трапезную. Ежедневно мы по призыву колокола семикратно молились, ибо сказано в Писании: «Семь раз в день восславил я Тебя». Оставшееся от богослужения время мы, согласно заветам святого Бенедикта, проводили в трудах и заботах. Каждый знал свое дело. К примеру, я, грешный, был санитарным братом – infirmarius sum. Моим долгом был сбор лекарственных трав и уход за заболевшими братьями и всеми путниками, заглянувшими в наше бедное приорство. Чудны были труды братьев, четверо из коих ныне приняли мученическую кончину, а пятый при смерти. Воистину можно сравнить этих пятерых мужей с пятью порталами спасительной купели или пятью мудрыми девами, обладавшими елеем милосердия. Им была свойственна добродетель такого воздержания, что один только дважды, а другой – однажды в неделю принимал пищу, но ни один из них – ежедневно. Пищей же им служили овощи, приготовленные ими самими; хлеб они ели редко, рыбу – никогда; горох и просо им дозволено было вкушать только на Пасху. Пили они чистую воду, и ту в меру. Мясная пища им была противна; взглянуть на женщину означало для них заслужить проклятие.

– Отчего же язычники с такой яростью напали на вас? – недоумевал Харальд.

– Наш приор решил разбить сад и обложил поганых дополнительной податью. Каждый из них должен был ежегодно доставлять семь тележек навоза для монастырского сада. Согласен, нелегкая подать. Зато мы молились за этих заблудших. Даже за ту злую старуху, которая слывет ведьмой.

Санитарный брат указал на старую язычницу, с ненавистью выглядывавшую из-за спин древлян. Она нашарила в траве камень и швырнула им в монаха.

– O, sancta simplicitas! – вздохнул бенедектинец.

В это время из леса донесся звук рога. Рёнгвальд уверенно определил, что так звучит рог Бесприма. Сын ярла не ошибся. Вскоре из леса выехало многочисленное войско. Впереди окруженный блестящей свитой ехал Бесприм. Он совсем не походил на жалкого беглеца, живущего милостью Ярицлейва Мудрого. Он восседал на коне под богатым седлом. Все покорно склоняли головы перед ним, за исключением Харальда и Рёнгвальда, ибо норманны служили повелителю Гардарики и конунг ляхов не имел над ними власти. Бесприм спросил Харальда:

– Ты настиг Мешко?

– Он ушел в землю чехов. Здесь же мы потому, что поганые сожгли монастырь и убили монахов. Мои люди схватили виновных.

– Зачем вы с ними возитесь? Перебить это быдло! – приказал Бесприм.

Харальд не видел причины оспаривать повеление конунга ляхов. Он дал знак древлянам, и те отошли от пленных. Их место заняли конные дружинники Бесприма. Они взяли на изготовку копья и ринулись на богопротивных язычников. Каждый дружинник хотел отличиться на глазах господина, и по этой причине они быстро покончили со своей работой. Злую старуху, швырявшую камнями, тоже пронзили копьем. Мерзкая язычница, не обнаружившая ни тени раскаянья, царапала когтистыми руками древко копья и изрыгала беззубым ртом страшные проклятия. И пока она не издохла на острие копья, ее ведьмин взгляд горел неукротимой ненавистью.

Санитарный брат закрыл уши ладонями и отвернулся, не желая по слабости духа видеть наказание злодеев. Однако на второго бенедектинца предсмертные вопли язычников произвели живительное воздействие. Он очнулся и слабым голосом позвал собрата:

– Брат Барнабаш, осмотри мои раны и скажи мне правду, дабы я приготовился к уходу в мир иной.

Санитарный брат грустно поник головой:

– Брат Кристиан, тяжелые камни размозжили твою плоть. Позволь исполнить над тобой обряд, коим провожают в мир иной.

Барнабаш попросил принести воды, перекрестил ее и помазал собрату глаза, уши, нос, губы, руки, ступни ног, пах, поясницу и даже пупок, как пути проникновения греха. Поясницу, то есть почки, он помазал потому, что они есть вместилище сладострастия у мужчин. Он поднес к глазам умиравшего крест и с глубоким сожалением изрек:

– Прости, брат Кристиан, что не даю тебе причаститься кровью и телом Господа нашего, ибо все сожгли поганые.

– Не горюй, брат Барнабаш. Я ведаю, что даже без святого причастия попаду в райские кущи. Я уже готовился к встрече с апостолом Петром, но Господу угодно было вернуть меня, дабы я исполнил одно важное дело. Мои очи почти ничего не видят, но все же скажи: там, на коне, князь Бесприм?

– Да, это он!

– Пусть он подъедет ближе!

Когда Бесприму передали просьбу монаха, он нахмурился, но все же не стал отказывать умирающему. Конунг подъехал к бенедектинцу. Санитарный брат держал его израненную голову.

– Князь, ты велел перебить поганых, предавших смерти нашу братию. Око за око, зуб за зуб! Так учит Святое Писание! – изрек умирающий Кристиан.

– Так учит Ветхий Завет, а в Новом Завете сказано: «Возлюби ближнего своего», – тихо прошептал Барнабаш.

– Око за око! – упрямо повторил Кристиан. – Князь! Ныне против воинства Христова поднялась реакция поганска! Нечестивцы достают из лесных тайников своих идолов и водружают их на пепелищах Христовых церквей. Разве одно наше приорство обращено во прах? Повсюду разрушают костелы, изгоняют священников и даже покушаются на самих епископов. Они думают, что Мешко никогда не вернется и не накажет их за злодейства. Князь, помирись с братом! Верни ему королевские регалии. Сам же поезжай в Италию в монастырь, куда определил тебя отец. Не гонись за королевским титулом. Воистину, что может быть лучше спасения души, когда молитвами…

Бенедектинец не успел закончить свою проповедь. Бледный от гнева Бесприм взвизгнул:

– Ты дерзнул упомянуть узурпатора Мешко, покусившегося на власть старшего в роде? Гори же в аду, дерзкий монах!

Бесприм поднял на дыбы своего жеребца и обрушил передние копыта на голову святого монаха. Душа брата Кристиана отлетела в небесные угодья, где несть суеты и печали. Погубив праведника, беспутный Бесприм поскакал прочь от монастыря, как черт от молитвы. Дружина в тягостном молчании последовала за конунгом. Харальд с древлянами ехал за дружиной ляхов. Он заметил, что древляне как будто радуются жестокой расправе, которую учинили над монахом. Пастух же, замыкавший шествие со своими козами, откровенно ликовал. Недалеко от могилы Святополка Окаянного пастух свернул к своему дому, а Харальд и Рёнгвальд со своими людьми выехали на берег Нисы.

Они увидели, что дружинники Бесприма столпились у реки в ожидании чьего-то появления. Вскоре на другой стороне показались всадники, чьи доспехи и щиты отличались от вооружения ляхов. Рёнгальд присмотрелся и определил, что это саксы. Племя саксов часто воевало с ляхами, но на сей раз и та и другая стороны были настроены дружелюбно. Ляхи что-то кричали саксам и призывно махали руками, указывая брод в реке. Саксы направили своих коней в воду. Переправа была сложной. Кони с трудом несли всадников, закованных в железо, а тут им пришлось дополнительно бороться со стремниной. Ляхи, столпившиеся на берегу, протягивали тяжеловооруженным воинам копья, чтобы помочь им выбраться на берег. Постепенно весь отряд, состоявший примерно из сотни человек, выбрался на скользкий берег.

Дружинник Сбыслав решил подъехать поближе и узнать, зачем пожаловали саксы. По возвращении он сообщил, что саксов привел Отто Болеславович, младший брат Бесприма.

– Князь Бесприм Болеславович устраивает пир по случаю прибытия брата и зовет нас к себе.

Харальду не хотелось пировать с Беспримом, но отказаться означало нанести оскорбление, и он послал дружинника сказать, что с благодарностью принимает приглашение и будет у конунга. Между тем на берегу Нисы шли приготовления к пиру. Люди Бесприма разожгли костры и разбили большой шатер у кургана Святополка. Слуги пригнали стадо коз, за которыми бежал бедный козопас, умоляя пощадить его единственное достояние. Не обращая внимания на его горестные вопли, слуги быстро забили коз, выпотрошили их, ободрали туши и насадили на вертела. По берегу разнесся дразнящий запах жареного мяса. Козопас пытался пробиться к Бесприму, чтобы попросить плату за своих коз, но его отогнали пинками. Громко рыдая, он побрел домой.

Когда пришло время пира, норманны отправились к шатру конунга. Перед входом стояли два оруженосца и забирали у гостей мечи. Харальд и Рёнгвальд отдали Усыпителя Жизни и Сокрушителя Черепов. Войдя в шатер, они увидели Бесприма, окруженного самыми знатными из своих подданных. Харальда и Рёнгвальда посадили далеко от конунга, проявив пренебрежение к норманнам. Харальд сел, нахмурив брови. Чтобы не глядеть в сторону конунга ляхов, он принялся разглядывать его младшего брата.

Отто Болеславович получил свое имя в честь императора Священной Римской империи германской нации Оттона. Братья были не похожи друг на друга, словно их родила не одна мать Эмнильда, дочь лужицкого князя Добромира, а разные женщины. Отто было около тридцати лет от роду. Стройный и крепкий, он казался совсем молодым по сравнению с Беспримом, унаследовавшим непомерную отцовскую тучность. После смерти отца старший и младший братья были изгнаны средним братом Мешко. Изгнанник Бесприм нашел приют в Гардарике, тогда как Отто скрывался в замке Мейнсинского маркграфа. Мейнсинская марка граничила с землями ляхов и была населена саксами. Когда во владения Мешко с востока вторглись войска Ярицлейва Мудрого, с запада их поддержали саксы. Маркграф Мейнсинский предоставил в распоряжение Отто несколько рыцарей и полсотни министериалов – вассалов, владевших мелкими ленами и обязанных служить своему сеньору. Некоторые министериалы, впрочем, имели собственных вассалов и приводили их на войну.

Рыцарей пригласили в шатер, а министериалы и их слуги пировали под открытым небом. Вместе с ними сидел и дружинник Сбыслав. Слуги принесли пиво в деревянных жбанах. Осветленный отвар был насыщен забродившим овсом и полбой. Пиво было слабеньким, но почетным гостям, приглашенным в шатер, подали особое, или «неистовое» пиво, быстро валившее с ног. Харальд взял руками козлятину, принесенную на щитах. Наспех приготовленное мясо подгорело. Он хотел отрезать кусок получше, но у него не было ножа. Рёнгвальд наклонился к уху Харальда и тихо шепнул, кивая в сторону рыцарей:

– У них под платьем скрамасаксы.

Харальд скосил глаза и увидел, что под одеждой одного из рыцарей явственно обозначились очертания клинка. Скрамасаксы были древним оружием германцев и представляли собой короткие мечи или, если угодно, длинные кинжалы. Само название племени саксов происходило от их оружия. Саксы владели им в совершенстве и наверняка прятали под одеждой скрамасаксы с какой-то тайной целью. Харальд также приметил, что рыцари почти не пьют пива. Сидевший рядом с Отто рыцарь с грубым, иссеченным шрамами лицом только подносил деревянную чашу к бороде, а потом незаметно выливал пиво на землю.

– Они не пьют. И ты только делай вид, что пьешь, – шепнул Харальд своему другу.

Хозяева не замечали подозрительного поведения гостей. Бесприм осушал кубок за кубком. Его приближенные не отставали от своего господина. Пирующие поочередно произносили речи. Когда очередь дошла до покрытого шрамами рыцаря, он сказал:

– Поднимаю кубок за герцога Бесприма! Твой отец Болеслав пошел против воли кайзера Генриха и самовольно возложил на себя королевскую корону. Твой брат Мешко также безосновательно провозгласил себя королем. Хорошо, что ты, Бесприм, не последовал их дурному примеру и отослал кайзеру королевские регалии.

Болеслав Храбрый был другом и союзником императора Священной Римской империи Оттона. Император даже хлопотал перед папой римским о даровании Болеславу королевского титула, но скончался, не закончив дела. Королевская корона досталась венгерскому князю Стефану. Тогда Болеслав самочинно провозгласил себя королем, что вызвало негодование нового императора Генриха Второго. Он признавал повелителя ляхов всего лишь герцогом и вызвал его на суд имперских князей. Дерзкий Болеслав на суд не явился и от королевского титула не отказался. Мешко хотел унаследовать королевский титул, а вот Бесприм поспешил отослать отцовскую корону императору.

– Я хочу быть вассалом императора, если он признает мои права на отцовские владения, – отвечал Бесприм, отрыгивая неистовое пиво.

– Кайзер окажет тебе милость. Но ты, кажется, не слишком веришь кайзеру, если стал союзником русов, – заметил рыцарь, весьма неприязненно взглянув в сторону норманнов.

Харальд сразу же напрягся и подумал, не для них ли с Рёнгвальдом рыцари припасли свои скрамасаксы? Как жаль, что пришлось оставить мечи у входа в шатер! На всякий случай он приметил щит, на котором валялись куски козлятины. Щитом можно будет прикрыться от кинжалов.

– Князь Ярослав уйдет, как пришел, – с пьяным смехом сказал Бесприм. – Сейчас он в нашей столице Гнезно, но кто знает, может быть, укрепившись на троне по милости императора, мы навестим его с нашим войском в Киеве и второй раз постучим в киевские ворота вот этим самым Щербецом, которым уже стучал мой отец Болеслав.

Размашистым хмельным движением Бесприм выхватил из ножен отцовский меч и показал его пирующим. Говорили, что Болеславу этот меч был вручен ангелом, чтобы с Божьей помощью побеждать своих противников. С ним король направлялся на войну, и войско знало, что меч приносит удачу и победу. Придя со своим зятем Святополком в Киев, король с такой силой ударил мечом по городским воротам, что на клинке осталась выщерблина. С тех пор королевский меч стали называть Щербец.

– Любезный брат! – подал голос Отто Болеславович. – Отец лишил нас с тобой наследства под тем предлогом, что королевство – это не княжество и не делится между сыновьями. Сейчас, когда ты отказался от королевского титула, пришло время выделить мою законную долю отцовских владений.

– Любезный младший брат! – с ухмылкой передразнил его Бесприм. – Уж не прикажешь ли ты выделить законную долю узурпатору Мешко? То будет, як рак свистне, а рыба писне. Я старший сын, и мне Божьей милостью принадлежат все отцовские земли. От моей воли зависит, что я уделю младшим братьям. Узурпатор Мешко не получит ничего. Что касается тебя, Отто, то подожди, пока я завоюю для тебя Мисьненскую землю. Все знают, что Мисьне принадлежало нашему отцу Болеславу и только потом было захвачено твоими друзьями саксами, назвавшими наши владения Мейнсинской маркой. Ты станешь господином для саксов и не будешь держаться за хвосты их коней, как сейчас. Я стану герцогом, а ты – маркграфом и моим вассалом!

Сакс с иссеченным лицом побагровел от гнева, услышав бахвальство Бесприма. Он вскочил на ноги и непроизвольно схватился за рукоятку скрамасакса, спрятанного под одеждой. Опьяневший Бесприм и его столь же пьяная свита не заметили этого угрожающего жеста. Отто поспешно сказал миролюбивым тоном:

– Мой брат и господин! Я буду рад любому лену, который ты соизволишь пожаловать своему покорному брату. Клянусь, что ты не найдешь более верного вассала! Прими мой скромный дар в знак смирения пред твоим могуществом!

В шатер вкатили дубовый бочонок. Отто низко поклонился брату:

– Герцогу не подобает пить пиво, предназначенное для простолюдинов. Вкуси же вина из виноградников на берегах Мозеля. В бочонке не напиток-бастард, разбавленный водой, и не грубое вино гуннов, которое делают в Венгрии. Прошу принять в дар изысканное и пряное вино; текущее, как белка по стволу дерева; чистое, как слеза грешника!

Слуги выбили затычку, и из бочонка в кубок потекла красная струя. Отто, как заправский кравчий, отпил глоток в доказательство, что вино не отравлено, и, преклонив колено, подал кубок брату. Бесприм жадно осушил кубок, вытер усы и похвалил:

– Bonum vinum – славное винцо, как говорили монахи в Италии. По их уверениям, святой Бенедикт дозволил им выпивать по гемине вина за трапезой. И это было единственное доброе, что запомнилось мне о жизни в аббатстве.

Слуги наполняли кубок за кубком. Харальд сделал глоток. Ему понравился пряный вкус. Но, украдкой глянув на рыцарей, он заметил, что они по-прежнему не пьют. Тогда он незаметно наклонил кубок и вылил предательский напиток. Между тем ляхи успели осушить треть бочонка. Не имея терпения ждать, когда тонкая струя наполнит чаши, они поставили бочонок стоймя, выбили дно и черпали вино в несколько рук. Коленопреклоненный Отто поил Бесприма, а тот опрокидывал в глотку поднесенные братом кубки, не ощущая тонкого вкуса мозельского вина, и пьяно ухмылялся.

От внимательного взгляда Харальда не укрылось, что Отто кивнул рыцарям. Те поднялись со своих мест и приблизились к конунгу ляхов. Харальд незаметно толкнул в бок Рёнгвальда и подтянул поближе щит с кусками козлятины. Отто встал с колена и обратился к Бесприму:

– Мой господин! В разное время нас учили одни и те же ученые монахи. Помнишь, они рассказывали про смерть персидского короля Кира, потерявшего в один день и свою державу, и жизнь в битве с массагетами? Он всегда жаждал крови. Поэтому после битвы массагеты нашли его тело и опустили его голову в бурдюк с кровью, дабы он наконец насытился. Сколько я тебя знаю, ты никогда не можешь напиться. Но клянусь святым Войтехом, я напою тебя, брат!

С этими словами Отто Болеславович схватил за волосы Бесприма Болеславовича и сунул его голову в бочонок с вином. Пьяный князь дергался и пускал пузыри, но брат крепко держал его. Захмелевшие приближенные даже не заметили, как топят в вине их повелителя, пока на их собственные головы не обрушились сокрушительные удары. Рыцари, выхватив из-под платья скрамасаксы, орудовали ими, подобно мясникам. Шатер наполнился криками ужаса. Харальд схватил щит и бросился к выходу. Путь преграждал рыцарь с иссеченным лицом. Он нанес удар своим коротким мечом, но Харальд подставил щит и толкнул рыцаря в сторону Рёнгвальда. Пожилой сакс был опытным воином, но он не мог противостоять двум молодым норманнам. Сын ярла схватил рыцаря за шею и резким движением сломал ему позвонки.

Когда Харальд и Рёнгвальд вырвались из шатра, они увидели, как министериалы рубят ляхов, пировавших вместе с ними у костров. Друзья едва успели найти свои мечи, сложенные у входа, и как раз вовремя, потому что к шатру уже бежали саксы в полном боевом облачении. Харальд столкнулся с министериалом, державшим в одной руке длинный меч, а в другой – короткий скрамасакс. На его счастье, у противника не было третьей руки, чтобы держать щит. Харальд отбил удар сакса и полоснул его Усыпителем Жизни по колену ниже кольчуги. Министериал упал, но добивать его не было времени, так как на подмогу ему бежали сразу несколько саксов. Их остановил Сбыслав, без промаха разивший врага булатным мечом. Они отчаянно бились, и тут вдруг появился исландец Халльдор верхом на коне. Он вел за собой трех коней, а за ним бежали древляне, вступившие в бой.

Среди криков и звона оружия ухо Харальда уловило плеск воды. В темноте трудно было что-то разглядеть, но, судя по громкому шуму, с другого берега Нисы переправлялись сотни всадников. Харальд догадался, что реку преодолевают саксы, ждавшие знака Отто. Оставалось только позаботиться о себе.

– Отступаем! – приказал Харальд, вскакивая на коня.

Выставив перед собой рогатины, древляне пятились назад. В кромешной тьме они видели не хуже диких зверей и метко разили саксов. Им удалось сдержать напор рыцарей, благоразумно прекративших преследование. Отряд Харальда уходил от реки. Обогнув могилу Святополка, они скрылись в лесу. Вышла луна, но теперь за деревьями они были в полной безопасности. Едва угадывавшаяся в лунном свете тропинка вывела их к убогой хижине, из которой выбежал пастух.

– Куда вы? – крикнул он, растопырив руки и преграждая путь. – У меня не осталось коз. Все пущены под нож для княжеского пира.

– Князь убит! – отмахнулся от него Сбыслав, нахлестывая коня.

– Так я и знал! – воскликнул козопас. – Князь русов Святополк отобрал у меня четырех коз, и боги покарали его! Князь Бесприм отобрал у бедняка восемь коз, и боги наказали его смертью!

Невежественный язычник вообразил, что конунг ляхов погиб из-за жалкого козлиного стада. На самом деле всякому богобоязненному человеку ясно, что конунга Бесприма наказали не бессильные языческие идолы, сделанные из камня и дерева, а Всемогущий Господь. Он покарал конунга за ужасное злодейство, выразившееся в умерщвлении монаха. Убиенный им святой муж отправился в лоно Авраама, а грешный конунг – в преисподнюю на вечные мучения. Ибо такова судьба грешника, осмелившегося поднять руку на служителя Господа.