Глава первая

В Гжатске Юрия ждали к полудню 17 июня 1961 года, Он прослышал, что его торжественно встретят на вокзале, а потом на руках понесут до площади. Его? На руках? Никогда!

Приехал намного раньше, незамеченным спрыгнул с подножки вагона и скоро был дома. Мать только-только прибрала со стола, и вдруг сын, Юра. Вошел в избу, опустился на лавку:

— В гостях хорошо, а дома лучше. Хорошо дома!

А их избу уже окружали машины, все больше черные «Волги». Вошел секретарь райкома партии Николай Григорьевич Федоренко:

— Что же это вы, Юрий Алексеевич, подвели нас?

— Не сердитесь, в следующий раз исправлюсь.

Но и в следующие «разы» он старался появляться незаметно, обходил шумиху.

А тут в окно поглядывает на новенький домик, что построили для его родителей напротив через улицу. Впервые Алексей Иванович даже не притронулся топором: тепло, уютно, светло. Живи не тужи.

Николай Григорьевич вручил ключи:

— Добра вам в этом доме, дорогие наши новоселы.

Но не хотелось, ох как не хотелось покидать старой избы, где провел детство. Давно ли — двенадцать лет назад — провожали Юру отсюда с фанерным чемоданчиком на вокзал. И вот теперь наступил самый счастливый день в жизни родителей, когда, взяв их под руки, Юрий повел через толпы народа в парк культуры и отдыха на митинг.

Море людей колыхалось под трибунами — и все знакомые, родные!

— Дорогие друзья, дорогие земляки! — обратился Юрий к ним, чувствуя, как не может справиться с волнением. — Благодарю всех вас за теплый и радушный прием. Я приехал в дорогой и близкий моему сердцу город, где прошли мои детство и начало юности. Величайшее событие, которое произошло двенадцатого апреля — полет в космическое пространство и успешное возвращение на Землю, — совершенное на корабле «Восток», осуществил огромный коллектив рабочих, инженеров и ученых нашей страны, и все почести, которые мне оказывают, — это почести советскому народу, нашим ученым, партии и правительству.

Шумела, волновалась площадь: молодец, Юрка, не зазнался, не вскружила ему слава голову. Выступающих было много. А когда митинг закончился, Юру и родителей осадили корреспонденты. Больше всех смущался Алексей Иванович, недоверчиво поглядывая на торопливый карандаш репортера.

— Что сказать, все известно… Весть о полете сына застала меня в дороге, и сперва я не сразу поверил. Лишь после того, как мне более подробно рассказали о сообщении ТАСС, меня охватила беспредельная радость. Великое чувство гордости за наших советских людей, воспитанных Коммунистической партией, нашим советским строем, переполнило мое сердце. «Вот, — подумал я, — не кто-нибудь, а наш простой советский человек стал первым покорителем космоса!..»

Сыну своему я хотел бы сказать одно: родительское спасибо тебе, сынок, от всей семьи, от твоих земляков — гжатчан, от всех советских людей за твой великий подвиг. Желаю тебе доброго здоровья, больших успехов в твоем благородном деле. Продолжай и дальше высоко держать знамя Страны Советов, вырастившей и воспитавшей тебя…

Это было трудное интервью для Алексея Ивановича, не любил он выпячиваться, да и сына таким растил.

Из парка опять через непроходимые толпы народа пошли к новому дому справлять новоселье. Смотрят, машина стоит у калитки, а Юрий подмигивает: «Это, мама, сюрприз вам, родню привез, сестричек твоих». На его голос выбежали тети Мария и Ольга — рады-радешеньки.

— А мы по записке, прямиком сюда на машине.

Значит, и о них в суете славных и громких дней своих не забыл Юрий, успел перед отъездом черкануть несколько слов:

«Здравствуйте, т. Маруся, т. Оля, Саша, Надя, Вова, Галя! С горячим приветом к вам Гагарины. Только сегодня решилось, что завтра еду в Гжатск. Лиде звонил, но ее на работе не застал. Если можете, выезжайте в Гжатск, эта машина прислана за вами. Я уезжаю туда раньше, буду ждать вас там. Можете заехать за Юрой и Лидой. Получилось все очень быстро и поэтому такая спешка. Очень жду вас в Гжатске. До свидания. С приветом Юра, Валя, Леночка и Галочка Гагарины. 16.06.61 г.».

Жаль, Валентина не смогла приехать — занемогла Галочка. Но подарки всем прислала.

И вспомнила молодые свои голоса гармонь:

Но это была уже новая, не обходившая тогда ни одно застолье песня. Анна Тимофеевна раскраснелась, словно сбросила лет тридцать, схватила Марию за руку, за другую Ольгу, повела хоровод:

Алексей Иванович тоже заблестел глазами. Тряхнул головой:

— Эх, да что там вспоминать, давай-ка, Юра, свою!

И передал сыну гармонь. Юрий оглядел всех озорно, откинул голову, рванул мехи:

— Так это ж наша, клушинская, — подивились за столом. — Ну и Юрка, ты ее, случаем, в космосе не пел ли?

И потекла, подхватилась старинная песня.

Вечером сидели втроем: Валентин, отец и Юрий на крыльце старой избы — никак не хотели они признавать ее музеем, который местные краеведы начали здесь оборудовать. Да и к новому дому еще не привыкли.

— Рады мы за тебя, Юра, — сказал Валентин, — всего ты достиг, никаких теперь тебе ни забот, ни работ.

Отец возразил:

— Не поддайся, сынок, соблазну. Он все равно что конь, многих сваливал. Дело свое в руках крепко держи — хоть летчицкое, хоть литейное. Кусок хлеба всегда заработаешь.

— Ну что ты, отец, — улыбнулся смущенно Юрий, — я еще не один раз слетаю, может, к другим планетам…

— Летать-то летай, да только от земли не отрывайся. Истинно тебе говорю.

— А как от нее оторваться, когда вокруг красота-то какая.

Чуть свет — на рыбалку. Только потом пожалел, что на машине, надо бы пешком, а то и босиком по теплой пыльной дороге. Справа и слева поля, перелески, пригорки, родная-родная Смоленщина. Уже зацветала рожь, повеивало над нею чем-то хлебным, знакомым. Вот и мост, и ракиты склонились как будто руки до долу. Окликнул сойку коростель-Иванович, перепелки поохрипли за ночь, пьют не напьются росы. Дымящиеся кусты, рыбаки готовились, ладили снасть. «Космос, брат, космосом, а вот ведь из речки, а не с неба вытаскиваешь линя…» Скользкий, вырвался, блеснул позолотой червонной и в тростник уплыл, хлобыстнул по воде. «Не горюй, космонавт, вот еще один, покрупнее колосовик».

И сажают Юрия «хозяевать» за столом — до чего же вкусна уха!

Едет обратно, не едет, словно катит пешком. Мальчишки усыпали все ракиты, кричат: «Юрий Гагарин! Юрий Гагарин!» Не ты ли и сам вон на том корявом суку семилетним мальчишкой болтал черными пятками?

Вернулся в Гжатск — конечно же, в школу! Вот он, старенький двухэтажный дом на Советской, где располагались их классы в послевоенное время. Потом пошел к другой, где учился он до шестого, а потом уехал в Москву.

Сделал почетную запись «Очень рад побывать в родной школе. Сердечное спасибо всем преподавателям за их труд, который они вложили, воспитывая и обучая меня. Желаю всему педагогическому коллективу самых больших успехов в воспитании и обучении нового поколения советских людей».

Посадил лиственницу. Сколько деревьев Гагарина растет теперь по Земле!

Но вот и долгожданный маршрут: в Клупшно, в Клушино! Поехали с матерью и отцом.

В деревне ждали. Высыпали из домов, и каждому Юра протягивал руку. И тут подошла к нему старая женщина, лукаво спросила:

— Ну что, Юра, бога-то там ты не видел, случаем, в космосе?

— Нет, не видел, — ответил Юрий, не сумев удержать улыбки.

— А меня-то небось не помнишь?

— Да как же не помнить вас, Вера Дмитриевна, это же вы нас тогда приютили в сорок третьем году… Всю нашу школу. И учились мы там по уставу военному.

Прослезилась старушка.

— Спасибо, Юрашка, что не забыл.

А Юрий тянет туда, к уже позаросшему «корню».

— Мама, пойдем к землянке.

Подошли: мать приложила к глазам концы своего платка, отец кепчонку сдернул с виска.

Только яма одна и осталась от горькой той памяти, да ромашки по ней лохматые, да гусиные лапки здешней травы.

Приобнял Юрий мать.

— Не горюй, теперь все позади, самая жизнь началась, мамулька.

— Самая, Юра, конечно, самая… Такая, что лучше и не придумаешь. Да только мало годков впереди.

— Ну вы еще с батей у меня молодые, — как можно бодрее ответил Юра. Но сам-то видел: состарились, гнутся что мать, что отец.

И тут впервые подумал: «А сам-то как дальше?» И этот вопрос уже никогда не покинет его. И чаще всех задавать его будет Гжать. И после того как в феврале 62-го земляки выдвинут Юрия кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР по Сычевскому избирательному округу, и когда представителем Советской власти он будет приезжать в этот город каждый год по нескольку раз. Как он порадуется построенным не без его участия и заботливости центральной больнице, городской поликлинике, средней школе и кинотеатру. Расти Гжатск на здоровье, на радость землякам!

Летом 1966 года трудящиеся трех областей: Смоленской, Калининской и Брянской — единогласно изберут его депутатом Совета Национальностей Верховного Совета СССР.

И всю жизнь неотступно будет преследовать Юрия один и тот же вопрос, как оправдать столь высокое доверие, всенародную славу?

Москва бурлила, рокотала людским океаном вытекала шумными, радостными потоками на Красную площадь.

Но это Юрий видел сейчас на экране телевизора — повторяли передачу о торжественной встрече в Москве первого в мире космонавта. Они приехали с Валей в гости к Королевым. Дотянувшись из своего кресла, Юрий с раздражением выключил телевизор. Но и в приемнике звучало одно и то же: «Гагарин, Гагарин, Гагарин…»

Юрий повел руками, со смущением взглянул на жену.

— Я даже не предполагал, что будет такая встреча, Ну, думал, слетаю, ну вернусь… А чтобы вот так…

Вошли Сергей Павлович с Ниной Ивановной.

— Ну вот, видишь, Юрий Алексеевич, когда-нибудь через тысячи лет, глядишь, придумают люди какую-нибудь новую легенду о Дедале и Икаре только со счастливым концом. А ведь мы — простые смертные люди, со своими слабостями, грешками… Конечно, ты, я уверен, человек с головой…

На людях Королев всегда называл Юрия по отчеству. И Валю — Валентиной Ивановной, когда говорил с ней при Юрии.

Понимая, к чему Сергей Павлович клонит, Юрий встал.

— Напрасно вы так. Ведь для меня сейчас наступает самое трудное: доказать вам, всем этим людям, что я действительно такой, каким они меня представляют…

Королев задумался, проговорил медленно, подбирая и взвешивая каждое слово:

— В решительные минуты, Юрий Алексеевич, жизнь находит наилучшего исполнителя своих замыслов… А человек, он ведь, как бы это тебе сказать… он состоит из поступков порой незначительных. Ну вот… Когда отрабатывали действия космонавтов при ручном спуске, один из вас будто невзначай обронил фразу: «Пустая трата времени. Автоматика сработает как часы». А другой возразил: «Автоматика не подведет, но если я буду уверен, что в случае аварии смогу приземлиться сам, с помощью ручного управления, то веры в благополучный исход полета у меня прибавится вдесятеро». Лететь-то надо было только с безграничной верой в успех…

И Королев многозначительно подмигнул Валентине.

— А все-таки почему первым полетел Юра? — спросила та простодушно прямо.

— Его выбрал еще Циолковский, — пряча улыбку, сказал Королев. — Он так и предсказывал: «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство… Он русский. Он — гражданин Советского Союза… По профессии, вероятнее всего, летчик. У него отвага умная, лишенная дешевого предрассудка… Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола…» Каково угадал?

Марши гремели по радио. И, поуменьшив громкость, Гагарин внезапно спросил — отчетливо, на всю комнату:

— А что дальше, Сергей Павлович?

— Как ты сам думаешь, Юра? — спросил Королев.

— Когда летчик — ясно. Сегодня полет, завтра — и так каждый день…

— Он же «космическая звезда», Колумб Вселенной, — поддела Валя.

— Я еще хочу слетать в космос, — твердо сказал Гагарин.

— Согласен, — кивнул Королев. — Но с куда более сложным заданием. Не так ли? Пойдешь в академию Жуковского. Я сам мечтал туда в юности попасть.

— Никак ты, Сережа, начинаешь лепить из Юры себя? — подтрунила Нина Ивановна.

— А почему бы не иметь продолжателя? — серьезно сказал Королев. — Юрий Алексеевич, Нина, очередная ступень нашей общей ракеты. Ракеты по имени «Мечта». Вот я отработаю свое, отвалюсь, а он потянет выше… Так, Юрий Алексеевич?

— Ты действительно сгоришь на работе, это точно, — тяжело вздохнув, промолвила Нина Ивановна.

Новые корабли стояли на звездных стапелях. И в свете яростного пламени восхищенно переглядывались Гагарин и Королев, для которых Байконур стал вторым домом. И вдруг… Стихли ракетные громы. Бетон стартовой площадки перелился в матовый линолеум больничного коридора, где по-военному «в ногу» шли в наброшенных на плечи халатах Юрий Гагарин и Андриян Николаев. Они открыли дверь одной из палат: в кресле сидел Королев, напротив на стуле — Нина Ивановна.

— Вот и гости, — сказал Королев, привставая.

— Сидите-сидите, Сергей Павлович. — остановил его Гагарин. — Гость на гость — хозяйке радость? Так, Нина Ивановна?

— Ну как дела? — спросил Королев.

— Готовимся, — коротко сказал Гагарин.

— Самое главное — спокойствие, — вставил свою обычную реплику Николаев, чем тут же вызвал слабую улыбку у Королева.

— В Звездном снега навалило! — перевел Гагарин разговор на другую тему. — Ребятишки не дают прохода, забрасывают снежками… Только успевай отбиваться, Собираемся с Андрияном на охоту…

— Значит, на охоту, говорите? — прищурился Королев. — А сами, как те зайцы, виляете, чтобы сбить меня со следа? А ну, рассказывайте, как идут тренировки? Молчите? Ну, тогда я сам вам скажу: в конструкторском заканчиваются последние работы по запуску очередного корабля, идут наземные испытания новой машины… Отличной машины! Вам нужно готовиться к очень серьезным полетам.

Королев полулежал в кресле, прикрыв глаза.

— Вы еще полетаете, друзья, — произнес он. — Это будут длительные, со сменными экипажами космические экспедиции. Такие вахты настолько приблизятся к заботам и делам земным, что люди воочию убедятся в пользе нашей работы. А мы останемся первопроходцами… Как геологи… Пробурят — и пошло. А кто о них потом помнит?

— Ты утомился, Сережа, — склонилась к нему Нина Ивановна.

— Нет-нет, что вы, — притворно бодро отозвался Королев и с укоризной посмотрел на привставших Гагарина и Николаева. — Торопитесь? — Ему не хотелось их отпускать.

— А жизнь, она такая… — задерживал он их разговором. — Когда у человека крылья только-только подрастают, так и хочется взлететь. Когда они набирают силу, расправляются, пробуешь их и вроде бы набираешь высоту. А когда крылья, ну… как это сказать… мудростью наливаются… Когда видишь далеко-далеко, глядь, а сил уже нет. Сдает сердце, с перебоями работает.

— Сергей… — умоляюще перебила Нина Ивановна.

Королев взглянул на часы и разочарованно постучал по циферблату:

— Мои остановились. А ведь заводил… Знаешь чго, Нина, принеси-ка мне завтра другие. Без часов как-то скучно.

— Возьмите мои, Сергей Павлович, — быстро сняв с руки, предложил Гагарин.

— Нет-нет, что ты, — запротестовал Королев.

— Очень вас прошу, — настаивал Гагарин. — Пусть это будет моим скромным подарком к Новому году…

— Ну хорошо, хорошо, — сдался Королев. — Только потом что-нибудь на них надо надписать, выгравировать. — Надел часы на руку, довольный. — Все-таки от первого космонавта.

Юрий, польщенный, заулыбался.

— А вы вот что, друзья, — сказал Королев, пожимая им руки своей, непривычно ослабленной, — налегайте на академию. Без инженерных знаний вам нельзя.

1 сентября 1961 года, ровно через двадцать лет после того, как Юрий пришел в первый класс Клушинской школы, он стоял на плацу перед главным входом в Петровский дворец на торжественном построении слушателей Военно-воздушной инженерной ордена Ленина Краснознаменной академии имени профессора H. E. Жуковского.

— Здравствуйте, товарищи офицеры!

— Здравия желаем, товарищ генерал!

В первой шеренге рядом с Юрием Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Алексей Леонов, Борис Волынов, Евгений Хрунов, Георгий Шонин, Виктор Горбатко. Гагарин назначен командиром отделения слушателей-космонавтов.

Неужели сбылось? Он внимал речи начальника академии и оглядывал дворец, в котором уже неоднократно бывал, но смотрел теперь на него совершенно иными глазами. Кувшинообразные колонны, арки с подвешенными гирьками, зубчатые стены… Гагарина ввел сюда за руку мудрейший Сергей Павлович Королев.

— Подумай, Юра, жизнь убеждает, что, кроме смелости и отваги, летного мастерства, нужны глубокие систематические знания основ наук, серьезная инженерная подготовка. Учиться, Юра, надо, учиться.

Этот совет относился ко всем космонавтам гагаринского набора. Значит, опять двойная, а то и тройная «тяга»? Эти открывшиеся в царство науки ворота старинного замка и радовали, и пугали своей именитостью. Ведь основателем академии по настоянию В. И. Ленина был отец русской авиации H. E. Жуковский.

Отец русской авиации… «В этих словах, — писал академик А. Н. Туполев, — глубокая правда, так велика заслуга H. E. Жуковского в создании нашей советской авиации. Николай Егорович помнится мне как прекрасный учитель, который учил нас просто, ясно и всегда чрезвычайно доброжелательно, и то, что он хотел передать, западало к нам в душу не только как знание, но и как любовь к тому, что он любил, а любил он науку, любил авиацию и любил, очень любил эксперимент, считая его совершенно необходимым.

Н. Е. Жуковский был не только великим ученым, но и инженером «высшего ранга». Поэтому приходящие к нему ученики не замыкались только на науке, а стремились создать планеры, самолеты на основании науки и эксперимента».

Оказалось, что с академией был связан и К. Э. Циолковский. 23 августа 1923 года в Круглом зале Дворца красной авиации, так называли старинные апартаменты, ученый сделал доклад о своем дирижабле. Воздухоплавательная секция организовала группу по исследованию межпланетных сообщений, одной из целей которой было создание Всесоюзного общества. Циолковский поднимался по этим ступеням! Жаль, что здоровье его слабело. В письме к слушателям он сожалел об этом: «Дорогие товарищи, радуюсь открытию секции межпланетных сообщений, послал вам, что мог. Насчет поездки и лекции сейчас обещать ничего не могу. Будь я молод и здоров, счел бы долгом немедленно исполнить ваше желание. Ваш К. Циолковский».

«Пожалуйста, нам никаких скидок, — убеждали космонавты. — Мы такие же слушатели, как все».

И все-таки Юрию была выдана зачетная книжка № 1. «Номер один» — это значит: надо быть первым. И он старался как мог. Впрочем, скидок действительно не делали.

Сергей Михайлович Белоцерковский, руководивший тогда кафедрой аэродинамики, вспоминает, что высокая требовательность к себе и слушателям всегда была гордостью преподавателей и украшением Жуковки. Новые порядки поначалу оказались для космонавтов неожиданными. Но ведь не зря же они умели преодолевать большие перегрузки. Специфика коснулась всех предметов, в том числе и социально-экономического цикла. Кроме обычных занятий — лекций, семинаров, зачетов, экзаменов, — сама жизнь заготовила целую серию специальных испытаний. Уже побывавшие на орбите Юрий Гагарин и Герман Титов часто выезжали за границу и выступали там как представители нашего народа. Они общались с самыми разнообразными аудиториями. Легко и свободно. Их слово было весомым — они несли правду о нашей стране, нашей жизни, наших идеалах.

Ну а как же зачетная книжка номер один?

Преподаватель Л. М. Воробьев, который вел у космонавтов курс теоретической механики, рассказывает, что Гагарин был первым в учебной группе. Механику он понимал хорошо, особенно успешно решал задачи, требующие геометрического метода исследования! Как летчик, легко воспринимал и постигал основные закономерности динамики полета. В группе были и не менее способные к теоретической механике слушатели — Герман Титов, Георгий Шонин. Однако Юрий удивительно легко проникал в существо задачи и высказывал оригинальные суждения.

И все же ученье давалось нелегко.

Вот что записал Юрий Гагарин однажды в своем дневнике:

«Тяжело учиться в академии, но бросать нельзя. Все это нам очень нужно. И английский язык, и лабораторные работы по электронным машинам, и лекции… Ничего, надо поднатужиться. У всего есть конец, зато мы станем инженерами… С таким багажом знаний будет легче…»

Отношение к учебе у Юрия было просто вдохновенным, жажда знаний удивительная. Общение с ним приносило радость и преподавателям: он обладал живым, оригинальным мышлением. Есть люди единомышленники, но с ними трудно говорить — так они любят слово «нет» — и при обсуждении любого вопроса даже при сходных позициях переходят в тупиковую полемику. Гагарин спорить умел и любил. Иногда горячо, до хрипоты, но и воспринимал, уважал чужую точку зрения, признавал правоту. «Платон мне друг, но истина дороже», — говорил он в таких случаях.

Эти качества проявились и на первом зачете по аэродинамике. Сергею Михайловичу захотелось поглубже узнать, прощупать способности именитого слушателя. На экзамене обстановка более официальная. А здесь они один на один.

Сергей Михайлович рассказывал, что начал с вопросов простых, обычных, когда для ответа надо только формально знать предмет — элементарная память подскажет. Это легкое препятствие миновали мигом. Потом пошли разговоры посерьезней. Здесь уже требовались формулы, умение оперировать с ними. Короче, надо было и соображать. Гагарин подумал, немного поплутал, но ответил. Наконец дело дошло до прямых каверз. Юрию такой оборот дела понравился — он загорелся, начал искать выход, спорить. И разгрыз орешек, хотя и не без труда.

Кончился большой раздел курса. Во время экзамена на слушателей решили посмотреть начальник академии В. И. Волков и начальник центра подготовки космонавтов Н. Ф. Кузнецов. На столе цветы. Торжественная, но довольно напряженная обстановка. Из-за жары экзамен решили проводить в прохладном, полуподвальном помещении — в гидравлической лаборатории.

Разумеется, все волнуются — и слушатели и преподаватели. Гагарин тоже «не в себе», не знает, как скрыть волнение. Заметил обрывок старого кабеля со свинцовой оболочкой, поднял, попробовал согнуть — идет. Начал отламывать — не поддается, раскручивать — не получается. Кто-то из товарищей проговорил с удивлением:

— Юра, что это ты? И сдался тебе это свинец…

— Не видишь? К рыбалке готовлюсь, грузила нашел.

Как обычно, в таких случаях вокруг собираются советчики. Шутки, смех, о своих треволнениях на какое-то время забыли. Гагарин сумел разрядить обстановку.

Но вот экзамен сдан, Космонавт-1 облегченно вздыхает и, как он любил говорить, выходит «в открытый космос» — во двор.

Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Алексей Леонов совмещали учебу в академии с подготовкой к космическим полетам, и хотя космонавты не любили поблажек, по инициативе Юрия для них была разработана специальная программа, которая, впрочем, мало облегчала их участь. Ведь эти ребята тоже работали с двойной «тягой». И Юрий как мог помогал им.

11 августа 1962 года стартовал Андриян Николаев. В бункере за переговорным пультом сидел Юрий Гагарин. Объявлена пятиминутная готовность.

— Андрюша! Ни пуха ни пера тебе! — крикнул он в микрофон.

— Спасибо, Юра!

Стены бункера сотряслись от грома работающих двигателей. Донесся голос Андрияна:

— Поехали!

Потом это первое гагаринское слово, залихватское словечко, станет обязательным, как талисман, для всех отправляющихся на орбиту.

В космос улетел Павел Попович, и опять знакомый голос Гагарина, уже там, на невообразимой высоте:

— Как настроение, Паша?

— Настроение отличное, все идет хорошо. Вижу Землю. Какая она красивая!

— Вместе с тобой любуемся этой красотой, — восторженно поддержал Юрий, вспоминая, что сам видел из иллюминатора «Востока». Потихоньку, как бы про себя, но зная, что Павел услышит, на полурусском, полуукраинском напел его любимую песню: — «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю…»

Королев строг, нельзя допускать такие вольности на радиопереговорах, но смеется:

— Устарела, Юра, песня. Боже дал крылья не только «Соколу», но и «Беркуту»…

— А что, Сергей Павлович, сдерживаю я свою клятву? Помните, сказал, что не буду спать спокойно, пока не слетают все ребята из первого отряда?

Через год на орбиту спутника Земли был выведен космический корабль «Восток-5», пилотируемый Валерием Федоровичем Быковским. Ему предстоял самый длительный по тем временам полет. И снова в наушниках ободряющий голос Юрия:

— «Ястреб», у тебя произведено измерение физиологических функций. Все показания хорошие, так держать!

Потом еще:

— «Ястреб», будьте готовы.

И самое заветное:

— Подъем! — звонким обещающим благополучие выкриком.

Через день к «Ястребу» подлетала по своей орбите «Чайка» — Валентина Терешкова. И опять, прежде чем ракета устремилась ввысь, Земля спросила голосом Гагарина:

— «Чайка», как самочувствие? Начинаем проверку аппаратуры, включите глобус.

— Я «Чайка», я «Чайка», включаю аппаратуру.

Ее успокаивал, ей придавал силу тот узнаваемый среди сотен других, ставший близким голос.

Октябрь 1964 года. Новой мощной ракетой-носителем впервые в мире выведен на орбиту трехместный пилотируемый космический корабль «Восход». На борту корабля целый экипаж: командир летчик-космонавт инженер-полковник Владимир Михайлович Комаров, научный сотрудник-космонавт, кандидат технических наук Константин Петрович Феоктистов и врач-космонавт Борис Борисович Егоров.

По справедливости говоря, Юрий Гагарин провожал этот экипаж еще с того момента, когда после хирургической операции Комарову запретили тренировки и даже хотели отчислить из отряда. Юрий отстоял товарища. Его уверенность помогла Комарову преодолеть недуг, снова оказаться в группе непосредственной подготовки. Он был дублером у Поповича. И вдруг еще одна беда: во время одной из медицинских проб на ленте электрического прибора появился всплеск кривой. «Экстрасистолы», называют его в медицине. Казалось бы, ничего особенного. Но нет, врачи твердо сказали: «Негоден». Юрий не давал впасть в уныние.

— Володя, ты же сам любишь повторять: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!»

Комаров побывал у виднейших армейских врачей. Его принимали старшие начальники. Многим звонил Юрий, упрашивал лично. Было решено: наблюдать Комарова на тренировках… И вот они, долгожданные выстраданные испытания. Сначала пробная прокрутка на центрифуге, еще увеличение скорости, — годен!

— Когда Володя снова пришел в спортивный зал, — рассказывал Юрий, — у нас у всех был праздник. Я вспоминаю сейчас шутку о композиторе Листе. На одной странице нотной записи он пометил: «Быстро, как только можно», а на следующей написал: «Еще быстрее!» Вот это можно сказать и о Володе, когда он вернулся к занятиям. Он и раньше был образцом целеустремленности, трудолюбия, организованности. А тут у него все пошло «еще быстрее».

Полет многоместного корабля-спутника «Восход» был завершен благополучно. «Ну вот, — сказал Юрий, обнимая Комарова, — ничто, Володя, нас не вышибло из седла!»

1965 год. На орбите «Восход-2», пилотируемый Павлом Ивановичем Беляевым и Алексеем Архиповичем Леоновым.

Такое могло только присниться. Вынырнув из корабля, словно его подтолкнула невидимая рука, Алексей Леонов парил над бездной, не в силах дотянуться до кромки спасительного люка. Внизу, в умопомрачительной глубине, туманился округлый бок планеты, а он не падал на него, как бывало, с парашютом, а плыл, поддерживаемый неизвестно чем, кувыркался, обреченный на вечное скитание среди холодных, бесстрастно взирающих на него звезд.

Еще никто за тысячи лет существования на Земле человека не парил так высоко над планетой один на один с космической пустотой, вне корабля, дающего спасительное ощущение земной опоры… Никто…

Крутнулся на фале и тут же услышал знакомый, неизвестно как проникший в наушники голос Гагарина:

— Как настроение, Леша? Как Земля, спрашиваю?..

Не может быть! Ах да! Это же командир подключил к его проводу трансляцию с пункта управления.

— Красота! — сказал, запинаясь от волнения, Леонов: гагаринский голос словно прибавил зоркости. Теперь он уже другими глазами взглянул на Землю.

На семнадцатом витке они должны были включить тормозную двигательную установку. Но что-то случилось с системой солнечной ориентации.

— Разрешается ручная… разрешается ручная посадка, — после недолгих колебаний передала Земля непривычно взволнованным голосом Гагарина.

Командир взялся за черную ручку и впился глазами в приборы.

Теперь только от него зависело, быть им на Земле или, отскочив от плотных слоев атмосферы, подобно камешку, брошенному вскользь по воде, уйти на другую орбиту и уже, быть может, никогда не вернуться. Корабль начинал восемнадцатый, не предусмотренный программой виток.

…«Восход-2» опустился в глубокий снег между двумя елями. Помогая друг другу вылезти из корабля, они до сладостного головокружения вдыхали морозный хвойный воздух тайги. К ним на выручку на лыжах уже пробирались отряды поисковой группы. Теперь оставалось ждать. Они умяли вокруг корабля снег, расстелили палатку и начали разводить костер. Зашипели, затрещали смолистые сучья, лениво потянулся к кустам сизоватый дымок. «Легкий на руку Юра…» — сказал Беляев.

 

Глава вторая

Ему не хватало и двадцати четырех часов в сутки, и трехсот шестидесяти пяти дней в году. В. А. Митрошенков работает над созданием биохроники Юрия Гагарина. Вот каким, разумеется, с пропусками на дела менее важные, на редкие выходные, получался год 1965-й.

1 января. Позвонил Николаю Петровичу Каманину, поздравил с Новым годом, сообщил, что агентство печати «Новости» прислало ему статью бельгийского профессора, который утверждает, что человек способен пробыть в космосе не более пяти суток, иначе начнется психологическое расстройство.

— Ответим делом, — сказал Кахманин.

3 января. Выехал поездом в Саратов на встречу с выпускниками индустриального техникума. Никого не предупредил, считал, что так лучше, скромнее и тише.

4–5 января. Ходил по городу своей юности, выступил перед учащимися и преподавателями техникума, побывал в областном комитете ДОСААФ, где встретился с первыми летными наставниками.

Узнав о болезни Николая Ивановича Москвина, учителя физики, послал ему записку: «Дорогой Николай Иванович! Сердечное спасибо вам за науку и знания. Все мы гордимся тем, что учились у вас. Желаем вам крепкого здоровья и всего самого наилучшего».

6 января. Посетил поле, на котором приземлился 12 апреля 1961 года. Преподнес. А. А. Тахтаровой и ее внучке Рите подарки, привезенные из Звездного городка. Встречался с сельчанами, пионерами, рабочими.

7 января. Беседовал с членами бюро областного комитета партии. Рассказал о советской космической программе, попросил помочь в досрочном изготовлении сценического оборудования для Звездного городка, заказ на которое распространили на один из заводов Саратова.

9 января. Присутствовал на тренировке Павла Беляева и Алексея Леонова. Кузнецову — начальнику ЦПК и Гагарину, как его заместителю, поручили создать благоприятные условия для подготовки космонавтов к итоговому занятию.

12 января. Выступил с докладом о готовности экипажа Беляев — Леонов к выходу в открытый космос.

14 января. Присутствовал на экзаменах, которые сдавали космонавты-женщины.

20 января. Вместе с Н. П. Каманиным и Н. Ф. Кузнецовым обсуждал вопрос о строительстве новой центрифуги.

25 января. Принято решение о выделении группы космонавтов для подготовки по программе «Союз» Командиром ее назначается Георгий Береговой.

Гагарин объявил об этом на совещании и сердечно поздравил нового командира отряда.

3 февраля. Юрий Алексеевич Гагарин я Николай Федорович Кузнецов встретили Сергея Павловича Королева, приехавшего в Центр подготовки космонавтов на комплексную тренировку. Экипажи работали четко, слаженно, программу выполнили полностью, не нарушив временной график.

4 февраля. Присутствовал на совещании у Главного конструктора. Обсуждали итоги комплексной тренировки, сроки завершения подготовки космонавтов для выхода в открытый космос.

26 февраля. Занимался в академии. Во второй половине дня разговаривал с Байконуром. Сергей Павлович Королев серьезно болеет — воспаление легких, у него постельный режим, врачи стремятся оградить его от звонков, посещений. Пока им удалось добиться лишь одного — отменить совещания у постели больного.

2 марта. Присутствовал на беседе генерала Каманина с экипажем. Николай Петрович кропотливо и дотошно расспрашивал о самочувствии, о трудностях подготовки, о шлюзовой камере, о взаимодействии с командиром, остающимся на борту.

3 марта. Присутствовал на заключительной тренировке Беляева — Леонова. Выход Леонова в открытый космос показался фантастическим, а его ловкие действия вызвали восхищение у присутствующих.

5 марта. Писал биографические справки на Беляева и Леонова, которые настойчиво просит печать.

9 марта. Среди многочисленных поздравлений, поступивших ко дню рождения Гагарина, было письмо от фронтовика, орденоносца Петра Трофилова:

«Знаю, что в этот день вы получите сотни поздравлений, — писал он, — и, возможно, мое письмо не будет источать столько лести, сколько можно сказать знаменитому юбиляру, но я солдат и ценю в человеке доброту отношений. Вы «племя младое», новое, но я радуюсь тому, что мы не зря воевали, не напрасно проливали кровь. Оставайтесь таким: добрым, внимательным, отзывчивым».

С группой космонавтов Гагарин улетел на космодром.

На Байконуре их встретил С. П. Королев. Беседовал с Павлов Беляевым и Алексеем Леоновым и весьма дотошно расспрашивал об инциденте в барокамере.

По сведениям, которыми располагал С. П. Королев, Беляев не выполнил программы эксперимента и потерял в барокамере сознание.

Юрий Гагарин, услышав такое, был крайне изумлен. Ведь в действительности все обстояло иначе. В ходе эксперимента в барокамеру прекратилась подача кислорода. Зная, как высоко оценивают ученые любой научный результат, Павел Иванович, задыхаясь, нашел неисправность и устранил. Отдохнув, он продолжал плановую работу.

11 марта. Занимался с космонавтами. Строили всевозможные аварийные варианты и тут же вырабатывали методику их устранения.

17 марта. Присутствовал при медосмотре космонавтов. После завтрака помогал заполнять бортжурналы.

18 марта. Помогал одевать скафандры Беляеву и Леонову.

Сергей Павлович подошел к космонавтам и сказал:

— Дорогие мои орелики! Науке нужен серьезный эксперимент. Если в космосе случатся неполадки, принимайте разумные решения…

И уже одному Леонову:

— Леша, я не буду тебе много советовать и желать. Я попрошу тебя только об одном: ты выйди из корабля и войди в корабль. Вот и все. Попутного тебе солнечного ветра.

19 марта. Утром Гагарин заступил на дежурство.

На КП приехал С. П. Королев, на борт пошла команда о посадке по автоматическому циклу.

23 марта. Юрий Гагарин вместе с П. Беляевым и А. Леоновым вылетел в Москву.

После митинга на Красной площади Юрий Алексеевич присутствовал на правительственном приеме в Кремле, устроенном в честь выдающихся побед советской космонавтики.

24 марта. Присутствовал в Академии наук СССР на встрече с космонавтами.

6–11 мая. Пребывание в ГДР.

17 мая. Принято решение о направлении во Францию на авиационный салон в Ле Бурже Юрия Гагарина. Советский Союз представляет на этом смотре новинок авиационной и космической техники макет космического корабля «Восток».

29 мая. Обсуждали с Сергеем Павловичем Королевым порядок демонстрации макета космического корабля «Восток» в Ле Бурже.

Гагарину показалось, что буквально за несколько дней Сергей Павлович похудел, выглядит устало, в его обычно живых глазах не было прежней искорки.

— Вам надо отдохнуть, Сергей Павлович.

Королев долго смотрел в лицо Гагарина, будто постигая смысл сказанного:

— Надо, но сейчас некогда. Луна. Луна меня интересует. Что это такое? Отторжение Земли, непризнанная нашей Солнечной системой планета, нелюбимая дочь Солнца? Никто не знает. Какую роль в жизни Земли играет Луна? Мифология Луны самая богатая. С ней может сравнится лишь Венера…

1 июня. Сдавал очередной экзамен в академии.

2 июня. Присутствовал на ВДНХ на открытии павильона «Космос», рассказал гостям о конструкции космического корабля «Восток», впервые здесь экспонируемого.

9 июня. Группа советских космонавтов по приглашению Союза промышленности и авиации и космонавтика вылетела на 26-й Международный авиационный салон в Ле Бурже.

13 июня. Прилетает в Виши на кинофестиваль фильмов по авиационной и космической тематике. Днем раньше сюда прибыли Владимир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Егоров. В этот же день состоялось вручение им золотой медали «Космос», которой они награждены ФАИ.

16 июня. Началось турне по городам Франции, организованное Обществом «Франция — СССР» и Национальным комитетом по космическим исследованиям.

22 июня. Совершил прощальную поездку по Парижу, поднялся на Эйфелеву башню, ознакомился с сокровищами Лувра.

23 июня. Юрий Гагарин возвратился в Москву.

17 сентября. Принял корреспондента АПН и беседовал с ним по проблемам космического права.

5 октября. Изучал конструкцию космического корабля «Союз», особенность ручного управления. Встречался с учащимися Люберецкого ремесленного училища, беседовал с преподавателями, инструкторами, рассказал о работе советских космонавтов. «Рад побывать в родном училище, — написал он в книге почетных гостей. — Здесь многое изменилось за эти годы. Училище стало лучше, краше, культурнее. Хорошо оборудованные учебные классы и кабинеты создали замечательные условия для приобретения знаний и профессиональных навыков. Желаю коллективу училища дальнейших успехов в подготовке кадров, спорте, общественной жизни. Ю. Гагарин».

3 ноября. Провожал С. П. Королева, улетавшего на космодром. Предстояли новые пуски. Сергей Павлович увлеченно говорил о новой мощной ракете-носителе, об успешной работе над космическим кораблем «Союз».

— Вам бы отдохнуть пора, Сергей Павлович, — советует Гагарин.

— Отдохнем, скоро отдохнем. Не вечно же мы будем работать в таком режиме? — И, улыбаясь, медленнее, чем всегда, поднимался в самолет.

27 ноября. Провел совещание сотрудников ЦПК. В числе многих вопросов, рассматриваемых на совещании: усиление внимания к школе Звездного городка, закрепление за классами космонавтов, оживление пионерской и комсомольской работы, формирование школьной библиотеки. Предложил часть книг из личных библиотек передать школе.

8 декабря. Участвовал в работе седьмой сессии Верховного Совета СССР.

По просьбе корреспондентов ответил на их многочисленные вопросы.

— Я хотел бы через вас, работников печати, — завершая свою беседу, сказал Гагарин, — обратиться ко всем людям доброй воли: Советский Союз — миролюбивая держава. Все, что мы сделали в освоении космического пространства, — мы сделали в мирных целях. Мы против милитаризации космоса, против превращения его в арену военных сражений.

26 декабря. Встречал С. П. Королева, прибывшего в Звездный городок вместе с Ниной Ивановной.

Сергей Павлович, не выдавая болезненной слабости, обошел городок, осмотрел учебно-тренировочные классы и сооружения, побывал в квартирах Гагарина и Терешковой.

— Врачи советуют мне лечь на обследование, — признался Королев, — так, ничего серьезного, но ослушаться не могу, дисциплина. Видимо, дней пять буду находиться под их неусыпным контролем. После больницы мы с вами погуляем. Но главное — полеты. Готовьтесь к полетам.

Космонавты попросили Сергея Павловича и Нину Ивановну сфотографироваться. Эта фотография стала последней в жизни Глазного конструктора ракетно-космических систем.

27 декабря. Выступал на VIII пленуме ЦК ВЛКСМ, который проходил в конференц-зале гостиницы «Юность». Обсуждали вопрос о воспитании молодежи на революционных, боевых и трудовых традициях советского народа.

30 декабря. Написал поздравительные открытки своим товарищам, коллегам, ученым, конструкторам. Он желал им новых успехов и сам был полон радужных надежд на будущее.

Люди любили его за любовь к ним.

…Яркая зеленоватая звездочка висела в небе так близко, что, казалось, ее можно было потянуть за тонкий, серебристо пронзивший окно луч, который доставал теперь до самой кровати, до самой подушки и мешал Вовке спать. Перекатываясь в мягкой пышной духоте, Вовка старался спрятаться от этого устремленного на него сверху немигающе веселого взгляда и не мог — звездочка проникала даже сквозь крепко-накрепко смеженные ресницы.

Но уснуть ему мешала не звездочка. Как только хотя бы на миг прерывался ее всевидящий свет, так сразу же из кромешной темени медленно, словно на ниточке шар с ушами, всплывало насмешливое лицо Женьки Семичева, который вот уже третью неделю подряд не давал Вовке проходу. «Эй ты, сын космонавта!» — издалека кричал Женька. И, вспоминая жестяной, как от подкинутой клюшкой консервной банки, звук его смеха, Вовка покрывался испариной.

Дело в том, что Вовку мама взяла из детского дома. По воскресеньям мальчишки их двора обычно играли во дворе в хоккей, потому что именно в выходной набиралось целых две команды.

Иногда переменяли игру. И для компании в два-три человека лучше всего подходила железная бочка. Ее вычистили, выскребли и по инициативе Вовки, уже имевшего в детдоме опыт изобретательства, нарекли космическим кораблем.

И в тот раз Вовка было уже приготовился лезть в бочку, как вдруг впереди, оттерев плечом, очутился Женька Семичев. Откуда он заявился? Ведь еще утром отец увел его с хоккейной площадки.

— Отойди, моя очередь! — мягко попробовал отстранить его Вовка.

— А я без очереди! — увернулся Женька и так хитровато улыбнулся, вернее, даже прикусил улыбку, как будто хотел подставить свою коварную подножку.

— Это почему же без очереди? — возмутился Вовка.

— Потому, что у меня отец летчик, — небрежно обронил Женька, теперь даже не удостоив его взглядом, и занес над люком ногу.

Вовка оторопел.

— Ну и что же, что летчик!.. — чувствуя, что сдается, что уступает, пробормотал он и в следующую секунду, сам не сознавая почему, выпалил: — У тебя летчик, а у меня космонавт!

— У тебя? Космонавт? — Женька вытаращил глаза, надул щеки — и словно лопнул от смеха, даже бочка чуть-чуть покачнулась. — Свистун! — захохотал Женька и повернулся к Петьке Сатину, потом к Славке Смагину, как бы прося их в свидетели Вовкиного обмана. — Да знаешь ты кто?

— Кто? — холодея от предчувствия какой-то гадости, тихо спросил Вовка.

— Безотцовщина, вот ты кто! Приемыш! — объявил Женька и, занеся другую ногу за край люка, скрылся в бочке, в которой еще слышнее забубнил его смех…

И в полусне мелькнула спасительная мысль: «А может, и вправду мой отец космонавт? Почему бы и нет? Ведь до самого старта имена и фамилии космонавтов остаются неизвестными. Значит, мать хранит тайну? И Вовка будет ее хранить». Но, едва мелькнув, эта мысль тут же погасла вместе со звездочкой.

Вовка проснулся, когда небо было уже ярко-голубым. И от погасшей звездочки, которая вчера не давала уснуть, но которая все светилась участием и любовью, и оттого, что на улице, наверное, снова поджидал его со своими насмешками Женька Семичев, Вовке сделалось грустно.

— А ну-ка пляши, космонавт! — услышал он голос матери. — Тебе письмо…

Вовка неохотно приподнялся и достал из конверта листок.

«Владимиру Котову от Юрия Гагарина, космонавта-один…» — было написано в самом верху.

Вовка ничего не понимал. Он читал-то еще по слогам, а тут совсем начал спотыкаться от волнения.

— Тебе, тебе, читай, — закивала мать.

«Дорогой Вовка! — пробирались от слова к слову неверящие Вовкины глаза. — Мне рассказали, какой ты славный парень и как отважно водишь к самим звездам космические корабли. Вот еще немного подрастешь — вместе полетим к Марсу на взаправдашнем звездолете. Не возражаешь?

А Женьке Семичеву, который дразнит тебя, скажи, что я на него в страшной обиде. Если тебя еще кто будет обижать или тебе придется в жизни очень туго — напиши мне. Всегда охотно приду на помощь.

Считай меня своим верным другом, а если хочешь, то и отцом.

Твой Юрий Гагарин».

Наверное, это и была отличительная особенность Юрия, что он был очень земным человеком. Всего было много в его характере — и доброты и жизнелюбия.

«Что еще о себе, — писал он в 1966 году, — живу как все, растут у меня хорошие дочери. Младшая, которой в апреле 61-го был всего лишь один месяц, уже совсем самостоятельный человек, старшая пойдет в школу. Вечерами мы с женой возимся с ними, играем.

Не скрою, много хлопот приносят депутатские обязанности. Частенько приходится садиться за телефон или ехать в ту или иную организацию, чтобы решать различные вопросы. А на столе не уменьшается пачка писем, на каждое из которых надо ответить. Пусть не сетуют на меня те, кто не получил ответа вовремя. У человека всего две руки и ограниченное время. Приходится всем этим заниматься ночами.

А днем — занятия, тренировки, полеты… Ведь мы, летчики, от авиации пришли к космосу…

Как и прежде, много читаю, хотя времени для художественной литературы очень мало. Больше приходится иметь дело с книгами по науке и технике. Это требует «езды в незнаемое», как сказал в свое время Владимир Маяковский.

Вот, собственно, и все, что я могу сказать о прошедших пяти годах. Они были замечательными. А впереди — новые перспективы, новые свершения… Сознание полезности для страны, для своего народа, независимо от того, большое ты делаешь дело или маленькое, является главным в жизни моих товарищей».

Королев учил его жить «наперед» — не на день и даже не на год, а на пять-десять лет. Юрий немало дивился тому, что еще в 61-м году, когда он только готовился к первому полету, Сергей Павлович со своими помощниками прорабатывал схемы и конструкции, системы оборудования, управления орбитальной станции.

«Затем, — вспоминает П. В. Цыбин. — рассматривалась возможность создания большой орбитальной станции с экипажем восемь-десять человек. Разрабатывалась схема блочной станции, собираемой на орбите из отдельно доставляемых блоков, и схема моноблочной станции с выведением ее на орбиту с помощью тяжелого носителя. Один из вариантов такой станции был выполнен в полномерном макете с имитацией оборудования, пультов управления, стыковочного отсека. Первый этаж — кладовые и устройства для переработки отходов; второй — жилые помещения с санузлом, кухней, кают-компанией; на третьем этаже размещались служебные помещения для аппаратуры управления; четвертый этаж имел пять стыковочных узлов и предназначался для стыковки с кораблями типа «Союз» и специальными блоками, также был шлюз для выхода в космос. В этих работах участвовали и космонавты».

Не тогда ли Гагарин загорелся мечтой о полете на новом корабле? И вот «Союз» начали готовить к старту. Юрий переживал, что его стараются отстранить от тренировок, сберегать как бы под стеклянным колпаком, для «будущего». Для какого? Он писал рапорт за рапортом, доказывая необходимость своей космонавтской работы, и победил. Когда комиссия вместе с Н. П. Каманиным рассматривала итоги изучения космонавтами корабля «Союз», высшие баллы получили Юрий Гагарин и Владимир Комаров.

— Ваше мнение, Юрий Алексеевич? — спросил Каманин, вызывая своего любимца-подопечного на откровенный разговор.

— Я готов лететь первым, — твердо заявил Гагарин. — Это мое мнение как профессионального космонавта. Как товарищ — я готов уступить место Володе и верю, что он справится с заданием лучше меня.

— Спасибо. Я сегодня же дам соответствующие распоряжения о Владимире Михайловиче Комарове как командире корабля и о вас, как его дублере.

Это было, конечно, продуманное решение. Хорошо бы еще посоветоваться с Сергеем Павловичем…

Какого числа Юрий последний раз видел Королева? Кажется, 26 декабря. Тяжелое предчувствие не давало Юрию покоя. Второй раз просто так не кладут. Уж не попрощались ли они тогда в Звездном? Сергей Павлович был взбудоражен и весел, много шутил. Они даже искупались в бассейне. Почему же Юрию теперь казалось, что он больше никогда не увидит того, кто вознес его до небес, а потом стал вторым отцом. Нет, видно, Юрий просто устал, переутомился. Что он делал с утра 14 января 1966 года? Занимался в КБ по программе «Союза»? Отрабатывал систему управления с Владимиром Комаровым? Но что-то мешало слаженности, Комаров начинал нервничать:

— Сходил бы к доктору, Юра, может быть, ты заболел?

— Думаю, как сейчас чувствует себя Сергей Павлович? Ты читал его последнюю статью?.. — Гагарин вынул из кармана газету. — Тут о Леше Леонове и Паше Беляеве, о выходе в открытый космос, о спутниках, о «Зондах», о «Венерах». — Он пробегал глазами по газете. — А вот конец: «Каждый космический год — это новый шаг вперед отечественной науки по пути познания сокровенных тайн природы. Наш великий соотечественник К. Э. Циолковский говорил: «Невозможное сегодня становится возможным завтра». Вся история развития космонавтики подтверждает правоту этих слов. То, что казалось несбыточным на протяжении веков, что еще вчера было лишь дерзновенной мечтой, сегодня становится реальной задачей, а завтра — свершением. Нет преград человеческой мысли!»

— Концовка хорошая… Я бы сказал, стартовая концовка, — заключил Комаров. — А ну, читай дальше.

«В современной науке нет отрасли, развивающейся столь же стремительно, как космические исследования. Немногим более восьми лет прошло с тех пор, как впервые во Вселенной появилось созданное человеком космическое тело — первый советский искусственный спутник Земли. Всего около трех тысяч дней насчитывает история космонавтики, а между тем она так богата важнейшими для человечества событиями, что в ней можно выделить целые эпохи…» Строки почему-то сливались…

С утра Сергея Павловича готовили к операции. Он привстал, посмотрел с кровати в окно. Белый пушистый снег лежал на кустах, на клумбе, из которой выглядывал увядшей звездочкой замерзший, но сохранивший свой цвет лепесток нарцисса. Яблони были как в майском цвету — всего несколько садовых деревцев, и Королев, когда был еще здесь на обследовании осенью, удивился, увидев парня в белом халате, сбивающего длинной палкой яблоки с самых макушек. Неужели он собирался их есть? Они ничьи — просто для отдохновения глаз тех, кто смотрит на садик из окон своих палат. «Впрочем, — усмехнулся Сергей Павлович, — жизнь остается жизнью, и для здорового парня, набивающего карманы, это всего лишь анис, крупный, спелый, терпко-сладкий на вкус».

Позвонил Нине Ивановне:

— Мне сделали укол, я уже засыпаю, ты приедешь, как договорились.

А договорились так: она приедет после операции, когда он очнется и все страшное останется позади.

Хотел позвонить Юрию, но вспомнил, что тот уже, наверное, на тренировке, да и к чему беспокоить — примчится без промедления. А зачем? Прощаться?

После. Послезавтра…

Его положили на каталку, закрыли до подбородка простыней, и, уже совершенно проваливаясь в забытье, Сергей Павлович смутно уловил, как его провезли мимо громыхнувшего лифта. Сердцем почуял — приехала Нина Ивановна. Но он уже совсем засыпал. А это кто склонился над ним в марлевых повязках, а может быть, в гермошлемах? Последнее, что уловили угасающие глаза, — огромный круг бестеневой лампы.

— Считайте, Сергей Павлович, считайте, — издалека донесся глухой голос.

— Десять, девять, восемь… четыре, три, один…

…Лежали на столике гагаринские часы, белела заправленная, пустая больничная кровать, и цикадное тиканье перерастало в удары метронома.

О смерти Сергея Павловича Юрий узнал в КБ, от одного из заместителей Главного конструктора. Не поверил. Не может быть! Немедленно выехал к Нине Ивановне. Та была без чувств. Значит, все-таки случилось то, чего никто не мог ожидать?

Вернулся домой. Стал мучительно припоминать последний час, когда виделись. Королев в шапке, в пальто со снежинками на воротнике, приобнял: «До скорой встречи, Юра…»

Невыносимо было смотреть с трибуны Мавзолея на красную урну. В цветах. В венках. Теперь, когда его нет, — вся страна узнала имя Главного конструктора, весь мир. Голос не слушался, когда Юрий подошел к микрофону:

— Велико наше горе в этот скорбный час, велика наша утрата. Но все советские специалисты, космонавты будут неуклонно продолжать и развивать дело, которому отдал свою славную жизнь Сергей Павлович…

Вернулся домой, никак не мог вспомнить, какую книгу видел на больничной тумбочке Королева. Только смутно вспоминались слова, прочитанные на закладке. О том, что каждый должен что-то оставить после себя — сына, книгу, выстроенный дом или сад… О том, чтобы во всем, к чему ты прикасался… оставалась частица самого тебя… О том, что если и существует способ добиться бессмертия… то он такой: рассыпаться во все стороны, засеять Вселенную…

«Мне кажется, что после смерти Сергея Павловича Королева что-то изменилось в Юре, — вспоминала Анна Тимофеевна. — Как бы это точнее передать? Посуровел, он, строже стал к себе. Не раз повторял, что неуютно ему как-то, что все почести за полеты — им, космонавтам. Даже в газете «Известия» писал: «Пишется очень много статей, очерков о космическом полете. И пишут все обо мне. Читаешь такой материал — и неудобно становится. Неудобно потому, что я выгляжу каким-то сверхидеальным человеком. Все у меня обязательно хорошо получалось. А у меня, как и у других людей, много ошибок».

Спасти от горя — Юрий это усвоил от матери — могла только работа. Он с головой ушел в учебу, в подготовку к полету на первом «Союзе» дублером Владимира Комарова.

Он любил его и уважал, пожалуй, больше, чем других. И помнил когда-то сказанное Комаровым:

«Любой из нас как бы ни был от природы талантлив и трудолюбив, многое теряет в глазах окружающих, если не усвоил накрепко такую науку: уважение других, личные успехи — все это приходит не по щучьему велению и чьему-то прошению. Это значит, что оказался толковым учеником человека, который ради твоего блага не жалел своих душевных сил и времени».

Таким человеком для них обоих был Сергей Павлович Королев.

14 апреля 1967 года Юрий Гагарин и Владимир Комаров вылетели в Байконур, чтобы готовиться к новому испытательному полету.

— Нам с тобой, Юра, придется подниматься на очень высокую гору. Тебе когда-нибудь приходилось просто так залезть на утес и посмотреть вокруг? Горизонт раздвигается, и видишь необъятный простор, как будто нет ему конца и края. Перед тобой расступаются горы, которые раньше закрывали обзор, и глаз ласкают, изумляют снежные пики, зеленые долины, светлые города, синие воды, почти сказочная гамма цветов и оттенков, и все увиденное словно приближается к тебе, принимает зримые, живые черты. Не правда ли, такое предстает перед нами с высоты космического полета? «Союз» поднимет нас еще выше, чем «Восток» и «Восход», вместе взятые.

Да, это был уже совершенно другой корабль. С многометровыми панелями-крыльями солнечных батарей он напоминал гигантскую птицу. Две просторные сферы: кабина экипажа — спускаемый аппарат и орбитальный отсек. Примерно малогабаритная двухкомнатная квартира. Даже меблирована: диванчик, напротив своеобразный рабочий кабинет, все отделано красным деревом, есть тут полка, где можно хранить книги и микрофильмы. В кабине экипажа — рабочее кресло, индикаторы, электронные счетно-решающие блоки, тумблеры, световое табло, ручки. «Союз» мог уже не просто лететь, но совершать маневры в космосе, изменять высоту орбиты, осуществлять поиск другого корабля и сближаться с ним.

Тренировки, тренировки, тренировки. Казалось, все проверено до мелочей, но Комаров неутомим и тащит Юру с собой. Снова взвывают генераторы, освещаются пульты. «Корабль» летит пока на Земле, повинуясь воле пилота. Виток. Еще виток — на сегодня, кажется, хватит.

23 апреля 1967 года с поднятой рукой Комаров «на трапе» прощается с провожающими, а с борта корабля передает:

— Самочувствие отличное, закрепился в кресле, у меня все в порядке, давайте сверку времени…

— Готовность десять минут, пять… три… одна…

На связи с кораблем Юрий Гагарин. Он подтверждает, что все команды отрабатываются четко, все идет очень хорошо.

И вот с нарастающим гулом ракета взмывает в небо.

— Сорок секунд! Полет нормальный…

Гагарин: Все идет хорошо!

Комаров: Слегка покачивает. Перегрузки возрастают.

Гагарин: Все параметры в норме.

Комаров: Небо заметно темнеет, у меня порядок!

— Двести секунд, полет нормальный.

Но вот уже не секунды, а сутки позади. Комаров полностью выполнил намеченную программу испытаний, провел ряд экспериментов.

Утром 24 апреля после выполнения программы Земля предложила космонавту прекратить полет и совершить посадку.

— Двигатель отработал 146 секунд, корабль был сориентирован правильно… Все идет нормально. Нахожусь в среднем кресле, привязался ремнями… Не волнуйтесь, датчики подключены.

— Как самочувствие, «Рубин»?

— Самочувствие отличное, все нормально… Произошло разделение.

Земля подтвердила: «Приняли разделение». Затем связь прекратилась. После осуществления всех операции, связанных с переходом на режим спуска, «Союз» благополучно прошел наиболее трудный и ответственный участок торможения в плотных слоях атмосферы и полностью погасил первую космическую скорость.

И тут случилось непредвиденное: при открытии основного купола парашюта на семикилометровой высоте из-за скручивания строп космический корабль снижался с большой скоростью…

Рассказывают, что до гибели Комарова Юрия никогда не видели плачущим открыто, при всех.

«Полеты в космос остановить нельзя, — писал Гагарин. — Это не занятие одного какого-то человека или даже группы людей. Это исторический процесс, к которому закономерно подошло человечество в своем развитии. И космонавты полетят. И новые космонавты, и те, которые уже летали. И я и мои товарищи отдаем себе отчет, что гибель Володи — трагическая случайность. Что же касается разговоров о задержках, то здесь не надо быть пророком, чтобы понять: полет нового корабля типа «Союз» будет возможен лишь при полном выяснении причин гибели первого корабля, их устранении и последующих испытаниях. Разумеется, для этого нужно время…»

Можно только догадываться, о чем он думал в те дни, осененные траурными флагами.

«Ничего не дается людям даром. Ни одна победа над природой не была бескровной. А разве земные наши открытия не оплачены жизнью замечательных людей, героев разных стран, отважных сынов человечества. Люди погибали, но новые корабли уходили со стапелей, новые самолеты выруливали на взлетную полосу, новые отряды уходили в леса и пустыни. Умер Сергей Павлович, погиб Володя… Ковровые дорожки все больше перерастают в тернии.

Да, конечно… Чересчур бурные рукоплескания способствовали тому, что космические полеты воспринимались некоторыми как заведомо счастливый и легкий путь к славе. А разве сам я думал о славе, когда шел на первый прорыв? Умом понимал, но сердцем не верил. Но вот беда так близка, словно случилось с тобой. Володя показал нам своею же смертью для наших жизней, какой крутой бывает дорога в космос, в ту самую гору, откуда он любил смотреть на планету…

Мы научим летать «Союз»… Мы сядем в кабины новых кораблей и выйдем на новые орбиты. Весь жар сердец, весь холод ума отдадим мы делу. Мы будем жить и работать, мы сделаем все, что прикажет нам Родина, партия, наш народ. Нет ничего, что бы мы не отдали для чести его и славы…»

 

Глава третья

Наступали горячие денечки подготовки дипломной работы. Сергей Михайлович Белоцерковский вспоминает, что ему было очень приятно, когда Юрий Гагарин вместе с Андрияном Николаевым попросили взять над ними руководство. «А может быть, и дальше», — добавили они.

Во время обсуждений темы у кого-то из космонавтов, говорят, у Павла Поповича, возникла когда-то, в начале учебы, еще при жизни Королева, мысль обсудить наметки с Главным конструктором. Сергей Павлович принял тепло и сердечно. Замысел, тема ему в целом понравились, он их одобрил, сделав целый ряд интересных замечаний. И высказал одно суждение, которое не раз вспоминали потом:

— Покажите им, Сергей Михайлович, как тяжело быть в нашей «шкуре». Это очень важно. «Шкуру» космонавта они почувствовали, а «шкуру» конструктора — нет. А им надо хорошо понимать, чувствовать и трудности космонавта, и трудности конструкторов.

И как напутствие прозвучали его слова:

— Смелый, искусный летчик и космонавт. Грамотный, думающий инженер. Это то, что нужно. И не останавливаться на этом — вы же на переднем крае новой научной проблемы!

После этой встречи окончательно были распределены темы между дипломниками. И хотя еще шли обычные учебные занятия, космонавты уже начали расчеты.

Сергей Михайлович Белоцерковский наблюдал, анализировал:

«Дипломная работа — не реальный проект, но и она позволяет дать общую оценку идеи, выявить ее плюсы и минусы. А комплексный диплом хорош тем, что в нем летательный аппарат рассматривается не односторонне, а многопланово. Но этим он и труден. Нелегко было состыковать отдельные дипломные работы в единое исследование, а части летательного аппарата — в целую конструкцию. В этом почти всегда участвовал дипломник № 1 — Юрий Гагарин. Своим умением глубоко видеть проблемы, деловитостью и четкостью он поражал всех нас. А его доброжелательность, общительность и юмор помогали в самые трудные моменты.

Гагарин «конструировал» и «облетывал» свой летательный аппарат, широко используя имевшуюся тогда вычислительную технику — цифровую и аналоговую. ЭВМ не только интенсифицируют исследования, но и позволяют глубже подойти к проблеме, найти узкие места ее. Эту задачу он решал вместе с Андрияном Николаевым.

Гагарину дали возможность побывать и в «шкуре» конструктора, и в «шкуре» космонавта. На специальном стенде-тренажере моделировались предпосадочный маневр и посадка самолета. «Полет» воспроизводился с помощью аналоговой электронной машины.

И вот почти две недели по нескольку раз в день разыгрываются с вариациями похожие сцены. Идет упорный поиск — как улучшить компоновку. Результаты анализируются, и «конструктор» Гагарин, принимая решение, восклицает:

— Ладно, хватит, пусть летают на таком аппарате. Что, космонавты зря учатся, тренируются? За что им деньги платят?

Потом отправляется на испытательный стенд, вводит с помощью лаборантов новые данные в вычислительную машину и начинает «проигрывать» посадку.

— Кто создал этот «утюг»? О чем думают конструкторы, что они умеют? За что им деньги платят?

Нередко после таких столкновений Гагарина-«конструктора» и Гагарина-космонавта Юрий Алексеевич валился в кресло своего рабочего кабинета.

— Ну и ситуация, тут не соскучишься! Дай хоть немного отдохнуть от этой бесконечной круговерти!

Потом снова напряженная работа. И так день за днем, пока наконец общими усилиями «конструктора» Гагарина и летчика-космонавта Гагарина в спорах с консультантами не были найдены и обоснованы приемлемые решения. По сути дела, в своей дипломной работе Гагарин испробовал методы, которые затем применялись в системе автоматизированного проектирования самолетов (САПР).

Наконец все материалы — пояснительная записка, чертежи, схемы, таблицы — полностью готовы. Остается одна важная процедура — предварительная защита, которую проходят все перед внутренней комиссией. Юра «взял планку» со второго раза. Не то чтобы в первый раз было обнаружено что-то криминальное, нет. Но, как часто бывает с диссертантами, он еще не успел отойти от частностей работы, был в плену деталей. Сам чутко уловил это и предложил:

— Вижу, не то. Надо еще разок.

И дня через два, 15 февраля 1968 года, пришел собранный, созревший, внутренне готовый. Говорил четко, взвешенно, отменно держался и при ответах на вопросы. Критический разбор был, но больше по традиции для «шлифовки».

— К защите допущен.

И в ответ по-детски выраженная радость:

— Вот здорово!

Теперь, когда прошло столько времени, преподаватели академии признаются, что иногда «пережимали». Но кто не знает пословицу: «Тяжело в учении — легко в походе». Защиты должны были развеять миф о «легкости» обучения космонавтов в академии, и они его развеяли перед самыми закоренелыми скептиками.

Гагарин и Титов защищали свои работы 17 февраля 1968 года в Звездном городке. Первым выступил Юрий Алексеевич.

И вот результаты:

«Оценка дипломного проекта.

Выполнение работы — отлично.

Защита работы — отлично.

Общая оценка — отлично.

Постановление:

На основании итогов учебной успеваемости и защиты дипломной работы полковнику Гагарину Юрию Алексеевичу присвоить квалификацию летчика-инженера и выдать ему диплом об окончании инженерного факультета с отличием.

Комиссия при обсуждении вынесла отдельное решение. Комиссия отмечает высокий уровень дипломной работы, способность дипломанта к научной работе и в связи с этим рекомендует ему обучение в заочной адъюнктуре Военно-воздушной инженерной ордена Ленина Краснознаменной академии имени профессора H. E. Жуковского».

Пророческими оказались слова Королева: «В Юре счастливо сочетаются природное мужество, аналитический ум, исключительное трудолюбие. Я думаю, что если он получит надежное образование, то мы услышим его имя среди самых громких имен наших ученых».

Сергей Михайлович Белоцерковский считает, что именно в эти годы, годы учебы в академии, начался подлинный жизненный взлет Гагарина, полностью раскрылись его ум, талант, характер, если учесть, что для космической орбиты Юрий был все же «избранником» судьбы. Юрий показал пример не только увлеченности наукой, не только глубины и силы мышления, но и человеческого обаяния. И здесь он проявил себя таким, как везде и всегда: прежде всего коллективистом. В академии сконцентрировалось все, что так помогало ему в предыдущей жизни. Наука сейчас настолько усложнилась, что молодому человеку, даже самому волевому и талантливому, трудно наметить себе достаточно далекую и правильную научную перспективу. Ему нужны умный, тактичный научный руководитель-наставник, ведущий активную творческую жизнь, хороший коллектив, где помогли бы в процессе исканий и проб найти себя. Новаторский подход к решению актуальных и важных задач, чувство причастности к большому делу, товарищеские помощь и поддержка — вот что увлекает молодых, воспитывает в них лучшие качества. В этом, наверное, можно согласиться с Сергеем Михайловичем. Достаточно вспомнить, что с первых жизненных шагов, начиная с ремесленного училища и кончая академией имени Жуковского, Юрий был прежде всего коллективистом. Наставники сначала рабочей, после летной, потом космонавтской, затем инженерной профессий, все, кто окружал Юрия — а ему везло на хороших людей, — развили в нем лучшие качества, которые сделали из него не просто исполнителя, но и творца.

Все, кто видел Юру в академии, уверяют, что он в полной мере обладал качествами, которые позволили бы ему стать современным руководителем крупного научного коллектива. Он был создан для этого. Оставалось лишь овладеть нужными методами, прочувствовать методологию исследований, рождаемую научно-технической революцией. У Юрия была неутолимая жажда к новым знаниям. Сейчас революционная роль ЭВМ в науке, авиации, космонавтике понятна, видима всем. А в те годы, когда многое еще было проблематично, Юрий Алексеевич быстро и безоговорочно проникся верой в ЭВМ и увлекся тем, что ныне зовется «численным экспериментом». Многие долго не верили, что он смог столько сделать в своей дипломной работе, причем используя разнообразные научные средства: ЭВМ, аэродинамические трубы, тренажер.

Однокашники Гагарина по академии, дважды Герои Советского Союза, кандидаты технических наук Б. Вольтов, А. Николаев, А. Леонов, П. Попович так отзываются об академической поре:

«С особым чувством теплоты и благодарности вспоминаются нам годы учебы в академии. Она дала нам прочные фундаментальные знания, научила нас решать специальные вопросы с позиции инженеров-исследователей. Но ее профессорско-преподавательский состав нес нам, воспитывал в нас и гораздо большее — безграничную преданность Родине, партии, своему делу, увлеченность наукой, дух коллективизма.

Особенно благоприятное влияние это оказывало на Юрия Алексеевича. В короткое время космонавт № 1 стал и слушателем № 1, нашим лидером в учебе, на которого мы равнялись, за которым тянулись. Здесь с особой силой развернулась еще одна сторона его богатой талантами натуры. Он проложил всем нам не только дорогу в космос, но и указал своим примером путь в Науку, по которому мы затем и пошли».

27 марта 1968 года на листке календаря в кабинете Ю. А. Гагарина остались записи, наметки на этот день:

1) 10.00 — тренировочные полеты.

2) 17.00 — редакция журнала «Огонек», «Круглый стол», надо выступить.

3) 19.00 — встреча с иностранными делегациями в ЦК ВЛКСМ.

Так он распределил ближайшее время. А что «записывали» ум и сердце? Самое последнее, что помнит, например, Нина Ивановна Королева при одной из встреч с Гагариным: потемневшее, осунувшееся лицо и короткие, жесткие, как о давно решенном и необратимом, слова: «И все-таки я полечу, я добьюсь, чтобы меня пустили в полет, чего бы это ни стоило». Г. Т. Береговой вспоминает, что «когда после гибели Комарова Гагарина исключили из всех программ подготовки к полету в космос, он стал настойчиво добиваться разрешения вернуться к авиационным полетам». Ведь, достигнув всего, Юрий снова оказался как бы на распутье. И думается, напрасно восхищаются тем, как легко переносил этот человек славу всемирной известности.

Вообще — что же такое слава?

«Похвальная молва, общее одобрение, признание достоинства, заслуг, — толкуют словари, — самыя почести, хвала по ним». В народе говорят еще так: «Про него слава на весь свет стоит. Слава за очи хвалит. Слава за очми живет». Не тщеславные ли люди дивились тому, как свободно и непринужденно нес Юрий Гагарин бремя славы? Труднее было другое — оправдать то признание, ту любовь, которую он заслужил, сразу усыновленный своим народом, да и всем человечеством. Постараться оставаться самим собой, стремиться к большему, к еще недостигнутому — вот что стало главной его проблемой после полета в космос.

Кто же это сказал: «Люби меня таким, каким любишь, и я всю жизнь буду стараться приблизиться к твоему идеалу во мне»?

Николай Петрович Каманин писал:

«За два с половиной года Юра прошел дистанцию от старшего лейтенанта до полковника, обычно на этот путь требуется 15–20 лет. Два с половиной года всемирной славы не испортили Гагарина. Он сильно вырос за это время, приобрел большой опыт в выступлениях, он хорошо может проводить самые сложные пресс-конференции и беседы. Объехав более тридцати стран, проведя тысячи встреч и выступлений, он не имел времени много читать, думать и учиться. Но сами поездки и встречи с народами различных стран были такой большой школой, с которой не может сравниться ни одно высшее заведение».

И вот теперь он не просто космонавт, а инженер, с желанным значком Жуковки на тужурке. Жизнь накатана на много лет вперед. Но не такой Юрий, чтобы довольствоваться достигнутым. Снова мучительные раздумья выбора. Что делать? Пойти по научной стезе? Но нужны годы и годы. Да и по плечу ли мне это? В отряд приходит новое поколение образованных космонавтов, космонавтов-ученых, и он не имеет морального права ставить себя выше, командовать ими.

Лететь! Лететь в космос! Единственная из всех дорог, которую он окончательно выбрал. А лавры самого первого, единственного пусть засыхают в семейных альбомах — для детей, внуков и правнуков.

И он вдруг понял, что все тридцать четыре прожитых им года были лишь увертюрой будущей жизни. Теперь, если лететь, — не просто лететь, а лететь инженером.

Петр Ильич Климук с затаенной болью в глазах тихо рассказывал генералу Каманину:

«С Юрием Алексеевичем я встречался много раз, все последние три дня. 25 марта в 14.45 он пришел в спортзал. Мы вместе раздевались. Шутил. Спрашивал, как живу, чем занимаюсь в свободное от работы время. Переодевшись, вошел в спортзал. Там еще никого не было. Он пробежал несколько кругов, начал выполнять разминочные упражнения. В 15.10 Юрий Алексеевич поинтересовался: почему никого нет на занятиях? Обратил внимание на то, что по расписанию в это время должна заниматься группа слушателей.

Пришли преподаватели. Юрий Алексеевич поговорил с ними. Попросил разрешения у них и начал заниматься на батуте. В этот день с занятия он ушел немного раньше.

26 марта я видел Юрия Алексеевича на предварительной подготовке к полетам. Он вошел в класс бодрым. Поздоровался. И сразу принялся за подготовку к полетам. Спросил, кто должен летать, записал в планшетку время их вылетов.

Перед тем как уходить на тренаж, Волков попросил у Юрия Алексеевича разрешения уехать в конструкторское бюро. На это Юрий Алексеевич ответил, что, кто на предварительной подготовке не бывает, тот отстраняется от полетов. Уходя на тренаж, он еще раз предупредил Волкова, чтобы он обязательно присутствовал на тренаже, иначе будет отстранен от полетов. Далее вместе со всеми Юрий Алексеевич пошел к самолетам, сел в МиГ-17 и проиграл весь полет, работая в кабине с арматурой.

Беседовал с летчиками об инструкции по эксплуатации и технике пилотирования самолета МиГ-17. Сказал, что вечером просмотрит ее повнимательнее. Задал несколько вопросов и своему инструктору.

27 марта Юрий Алексеевич пришел в столовую в 7 часов 50 минут. Как всегда, поздоровался, пожелал приятного аппетита. Из столовой в 8 часов 10 минут пошел к автобусу. В автобусе он разговаривал с летчиками-космонавтами. Принял доклад дежурного. Пошел в раздевалку и начал переодеваться. Проходя медицинский осмотр, шутил, разговаривал с врачом… Затем перешел в класс на предполетную подготовку. Здесь Юрий Алексеевич еще раз просмотрел плановую таблицу, уточнил задание. Проверил позывные аэродромов у начальника связи. Записал данные в планшетку, пометил в ней указания руководителя полетов. Больше Юрия Алексеевича я не видел».

Степан Сухинин со сдержанным волнением вырисовывал картину дня перед вылетом:

«Юрий Алексеевич внимательно записывал все, что говорилось на предполетной подготовке. Выслушал сообщения дежурного штурмана и синоптика, информацию руководителя полетами. Был добр и весел. Когда Гагарин и Серегин сели в самолет, я направился на СКП, находился там и слышал их передачу и команды руководителя полетов. Последние радиопереговоры были примерно следующие:

Юрий Алексеевич: «Я — 625-й, задание выполнил. Высота 5200, разрешите вход».

Руководитель полетов: «Уточните высоту».

Далее ответа не последовало. На всех каналах руководитель полетов запрашивал 625-го. Ответов не последовало».

Георгий Тимофеевич Береговой:

«…Мы собрались в служебном помещении, в бескрайней скорби замерли у дверей кабинета Гагарина.

Торопливо, не поднимая головы, прошел начальник Центра подготовки космонавтов Н. Ф. Кузнецов, у дверей остановился, вернулся, сказал:

— Не надо толпиться, идите по своим местам, вы можете скоро потребоваться…

Николай Федорович ушел, не добившись исполнения собственного приказания. Может быть, это и не было приказанием.

Ждали Николая Петровича Каманина.

Мы уже знали, что самолет Гагарина — Серегина не найден, что самолеты и вертолеты, посланные в район пилотирования, следов катастрофы не обнаружили.

Это известие мгновенно разнеслось до кабинетам я лабораториям, тренажным помещениям и учебным классам. Затеплилась надежда: они живы…

Приехал Каманин. Он угрюмо прошел в кабинет Кузнецова, не подняв тяжелой головы, не оторвав глаз от пола. Погасла пробудившаяся в нас надежда. Сомнений не оставалось: самолет потерпел катастрофу.

— Что сообщают группы поиска? — спросил Николай Петрович, ни к кому не обращаясь.

— Поиск ведут экипажи вертолетов на высоте пятьдесят-сто метров, самолеты Ил-14 ходят на высоте триста метров. Никаких следов катастрофы не обнаружено, — сообщил Степан Сухинин.

Каманин временами отключался от окружавшей его обстановки: не реагировал на свет, не обращал внимания на столпотворение. Иногда вдруг заговаривал вслух: «Да нет, не может быть» — так велико было его потрясение. Огромным напряжением воли заставлял он себя возвращаться к действительности.

— Попросите космонавтов вспомнить последние два дня из жизни Гагарина. О чем и с кем говорил, какие он давал указания. Пожалуйста, не забудьте об этом, — сказал он и глухо обронил: — Все свободны.

Вышли не все.

— Может быть, сообщить Валентине Ивановне? — робко спросил кто-то.

— Нет!

Это был приказ.

Каманин выехал на аэродром.

Со стартового командного пункта сообщили: «Экипаж вертолета с бортовым номером 27 в трех километрах от деревни Новоселово обнаружил обломки самолета».

Николай Петрович тотчас встал и, обводя глазами присутствующих, сказал:

— Срочно вертолет.

Всякое приходило в голову. Возможно, что в воздухе что-то произошло, допустим, отказал двигатель, наступило внезапное обледенение, самолет столкнулся с… С чем может столкнуться самолет зимой на высоте четыре тысячи метров? Они катапультировались, сели на вынужденную, приземлились на запасной аэродром?

Внизу на огромном пространстве, засыпанном снегом, Каманин искал парашюты, живительное пламя костра…

Со стороны деревни, выбрасывая сизое облако дыма, куда-то торопливо бежал трактор.

Из окна иллюминатора Николай Петрович видел, как трактор изменил направление, и мужчина выскочил из кабины, замер на широких траках.

Посадка! Впервые Каманин проявил нетерпение.

Вертолет, завершая крут, приземлился метрах в восьмистах от воронки.

Что это такое — никто на борту вертолета не знал. Мало ли что можно встретить в лесу, в мартовскую пору. Родник, выкорчеванный пень, медвежья нора, охотничья засада…

Утопая в снегу, Каманин быстро зашагал в сторону воронки.

В 16 часов он добрался до места предполагаемого падения самолета. Проваливаясь по пояс в снег, осмотрелся: густой лес, как обычно, смешанный, характерный для средней полосы России, вероятно, с мягким, тонким грунтом, ибо воронка медленно заполнялась грунтовыми и талыми водами. Макушки деревьев срублены, объект падал под утлом 60–70 градусов. Непосредственно у воронки, у места столкновения самолета с землей, никаких особых доказательств катастрофы именно с самолетом Гагарина — Серегина не было. При ударе о землю самолет разлетелся на мельчайшие обломки, отнесенные взрывной волной на большое расстояние.

Каманин внимательно осмотрел местность… приказал измерить глубину воронки, зажечь осветительные костры. Глубина воронки оказалась весьма внушительной — семь метров. Значит, там, на дне, двигатель и, возможно, кабина упавшего самолета. Но где доказательства, что это самолет Гагарина — Серегина? В этом районе летают и другие самолеты, рядом проходят воздушные трассы. Нет доказательств и гибели людей. Они, предвидя падение неуправляемого самолета, могли его вовремя покинуть!

Снова команда: «Искать!»

Во все стороны от воронки, вооруженные факелами и фонарями, пошли авиационные специалисты, тщательно осматривая территорию…

И снова возвращалась надежда, что летчики покинули самолет, экипаж жив.

И вдруг по цепочке первое тревожное сообщение: найден летный планшет. Каманин извлекает из него карты, карандаши, фломастеры… Планшет сильно потрепан… Но неясно, принадлежит ли он Гагарину или Серегину.

Стали извлекать из-под снега покореженные куски самолета, откачивали воду из воронки, расширили ее в диаметре, стремясь добраться до двигателя, оказавшегося глубоко в земле.

В 7 часов 52 минуты Каманин, как и все прилетевшие члены аварийной комиссии, осматривавшие место падения самолета, обратил внимание на клок материи, развевающейся на ветке березы. Сняли его, тщательно осмотрели и установили, что это нагрудная часть летной куртки. В кармане оказались талоны на питание, выписанные на имя Юрия Алексеевича Гагарина. А немного позже нашли бумажник Юрия и в нем — удостоверение личности, водительские права и фотографию С. П. Королева…

Все надежды рухнули, сомнения рассеялись, Гагарин погиб.

«Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубоким прискорбием извещают, что 27 марта 1968 года в результате катастрофы при выполнении тренировочного полета на самолете трагически погиб первый в мире покоритель космоса, прославленный летчик-космонавт СССР, член КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Советского Союза полковник Гагарин Юрий Алексеевич. В этой авиационной катастрофе погиб командир авиационной части, член КПСС, Герой Советского Союза инженер-полковник Серегин Владимир Сергеевич.

Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР выражают глубокое соболезнование семьям и родным погибших товарищей».

«От правительственной комиссии по выяснению обстоятельств гибели летчика-космонавта СССР, Героя Советского Союза полковника Ю. А. Гагарина и Героя Советского Союза инженер-полковника В. С. Серегина.

Летчик-космонавт СССР полковник Ю. А. Гагарин днем 27 марта вылетел в очередной полет с подмосковного аэродрома с инструктором летчиком-испытателем 1-го класса В. С. Серегиным на двухместном реактивном учебно-тренировочном самолете для отработки техники пилотирования.

Закончив выполнение учебного задания в зоне полетов, при возвращении на свой аэродром самолет потерпел катастрофу вблизи деревни Новоселово Киржачского района Владимирской области. В результате катастрофы погибли летчик-космонавт СССР полковник Ю. А. Гагарин и инженер-полковник В. С. Серегин…»

 

Мемориал

Академик С. П. Королев: «Юрия Гагарина я люблю как сына. Я вижу в нем продолжателя своих идей и своей мечты. Порой мне казалось, что это не он, а я прорывался на орбиту в «Востоке». Юрий утверждал обратное. Мы были одной душой в те тревожные и радостные минуты — одним дерзанием, одним устремлением, одним желанием победить».

Герман Титов: «Как бы ни были высоки и далеки космические маршруты, мы всегда будем возвращаться мысленно к их истоку — к 12 апреля 1961 года, ибо в клубке орбит, намотанных на земной шар и протянувшихся во Вселенную, никогда не потеряется первый виток — гагаринский. В облике самого фантастического межпланетного корабля, который когда-либо создадут люди, мы отыщем черты «Востока». А к тому байконурскому дню, до самых мельчайших подробностей запечатленному в газетных строках, фотографиях и на кинопленке, еще не раз обратится история».

Академик М. В. Келдыш: «Для осуществления первого полета надо было выбрать человека, обладающего не только необходимыми знаниями и способностями, но и наделенного исключительным мужеством, выдержкой, самоотверженностью, уравновешенностью. Таким человеком и был Юрий Гагарин.

Сын колхозника, рабочий, ставший летчиком, а затем и космонавтом, Гагарин прошел славный путь советского человека нашей эпохи. Весь его жизненный опыт, знания, накопленные годами упорного труда, целеустремленность и стойкость воспитанника Коммунистической партии сконцентрировались в ста восьми минутах космического полета».

Академик В. Н. Петров: «Я глубоко убежден: пройдет не одно десятилетие, пройдут века, в памяти человечества многое сотрется или утратит свою первозданную ценность, но имя Юрия Гагарина в анналах истории земной цивилизации останется навсегда».

Павел Попович: «Есть такое понятие — «гражданская зрелость». Когда человек вступит в пору своей гражданской зрелости, зависит не от того, сколько лет он уже прожил на свете, а от того, в каком возрасте он осознал себя гражданином. Созревает раньше тот, кто раньше начинает самостоятельную жизнь. Иначе говоря, надо как можно раньше, как можно смелее вступать в жизнь.

Мы знаем, что Щорс в двадцать лет командовал полком, а Тухачевский в двадцать с небольшим — целой армией. Мы знаем молодых профессоров, докторов наук. Знаем и молодых конструкторов космических кораблей. Знаем мы и Юрия Гагарина. Скажите, мог бы он сформироваться как личность, обрести гражданскую зрелость к двадцати пяти годам, если бы он свои молодые годы провел не на ветру жизни, а под крылышком у папаши с мамашей? Вы знаете его биографию. С пятнадцати лет он начал сам распоряжаться своей судьбой».

Владимир Шаталов: «Вспоминая о Юрии Алексеевиче Гагарине, я не могу обойти молчанием то огромное, чисто человеческое влияние, которое он имел на каждого из нас.

Природа щедро одарила его, и у Гагарина было чему поучиться. Возьмите хотя бы — теперь уже всему миру известно — гагаринское самообладание. Он спокойно спал перед своим полетом в неизвестное. А это не так-то просто: ожидание полета — даже самого обычного — труднее других ожиданий. Каждый космонавт знает: самое тягостное время — последние минуты на Земле, вне корабля. Но Юра показал, что и тут можно сохранять бодрость духа, оставаться веселым, спокойным, уравновешенным.

Таким он был и на самом, пожалуй, ответственном участке полета — при вхождении корабля в плотные слои атмосферы, когда горит обшивка, когда космонавтом овладевает напряженное состояние ожидания: ведь до приземления остаются считанные минуты. После того как в космосе побывал Гагарин, эти томительные мгновения стали для нас, его продолжателей, психологически более легкими.

Но, наверное, главное, чему научил нас Гагарин, так это — отношение к людям».

Алексей Леонов: «Юрию Гагарину выпала честь открыть навигацию на маршруте Байконур — космос. Время показало, что выбор был сделан правильно.

Тогда, перед первым полетом, от Гагарина прежде всего требовались мужество, знания, умение управлять космическим кораблем, идеальное здоровье. А потом он стал полпредом нашей страны. Вот здесь-то и проявились в полной мере его природный ум, такт в общении с людьми, широкий масштаб мышления.

Он обладал удивительной способностью в каждом своем товарище подмечать лучшее, обращать внимание других на это лучшее. Причем делал он это очень тонко, деликатно, так, что человек от его похвалы чувствовал себя окрыленным».

Георгий Береговой: «Я познакомился с Юрием Алексеевичем, когда он уже находился в зените славы. Людям, не встречавшимся с ним лично, Гагарин казался тогда каким-то необыкновенным человеком. А он тем временем оставался таким же, каким был до полета, — простым, скромным, отзывчивым. Мы, его товарищи по профессии, видели в нем благожелательного, умного советчика, образцового офицера. И хотя он был моложе некоторых из нас, поучиться у него можно было многому. Выдержка, дисциплинированность, необычайное трудолюбие, оптимизм, эрудиция, убежденная целеустремленность коммуниста, общительность и доброта — всеми этими благородными качествами Юрий Алексеевич Гагарин был наделен очень щедро и ими, собственно, руководствовался во всей своей жизни».

Из окна было видно все то же. С шестого этажа, казалось, будто поблескивающие молодой бронзой сосенки привстают на цыпочки и тянутся, тянутся кверху, делаясь от этого еще стройней.

— Это еще папа сажал, — говорила Валентина двум девочкам, когда они все вместе выходили на балкон.

Чуть левее, через поляну, вдоль узкой тропинки толпились березы.

— По утрам папа выбегал на эту тропинку. Быстрым, как на курсантской физзарядке, шагом проходил дальше, почти до самого вот того шоссе. А возвращаясь, непременно останавливался под березами и дышал. Быть может, он ловил запахи далекого деревенского детства… Он очень любил эти деревья…

Валентина отворачивалась, отходила от окна: смотреть на то, чего каждый день касался его взгляд, вернее, на то, что как бы осталось его взглядом — это свечение сосенок, трепет листвы на березках, золотисто-белая россыпь ромашек на лужайке, — смотреть на это было невыносимо. Она захлопывала окно, задергивала штору, и голоса дочерей возвращали ее к действительности.

Девочки занимались уроками и, вглядываясь в их отражающие совсем другие заботы лица, она ловила себя на том, что время проявляет сходство: у Гали глаза и брови его, а вот его наклон головы и улыбка — у Лены… И его профиль…

Та, что постарше, задавала непростые вопросы:

— Мам, это Экзюпери сказал, что летчики не умирают, а возвращаются в небо?

Но Валентина слышала сейчас только голос Юрия:

— Любовь с первого взгляда, Валя, это прекрасно, но еще прекраснее — любовь до последнего вздоха… Ты не обижайся, но лучше семь раз отмерить, а один раз отрезать…

И видела его молоденьким курсантом.

— Слушай, Валя, а может, махнуть на все? Может, вернуться к родителям? Они концы с концами едва-едва сводят, а я… У меня же после техникума специальность… Как ты думаешь, а? Буду зарабатывать, помогать…

— И ты можешь расстаться с мечтой?..

Да, это позже, значительно позже, он частенько станет повторять с притворным укором: «А кто виноват во всем? Ты!» И доставал фотографию, которую Валя подарила ему в день его рождения.

— Откуда тогда взялись у тебя такие слова? «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание — это большое искусство. Храни это чувство до самой счастливой минуты. 9 марта 1957 г. Валя». — И обнимал благодарно, нежно.

— Перед судьбой не склоняй головы, — шептала себе Валентина. — Ну а чего теперь ждать? — И она снова раздвигала шторы, распахивала окно, вглядывалась туда, где терялась в деревьях тропинка. Справа стояли сосны, слева — березы.

— Мам, а какие еще деревья посадил папка? — спрашивает старшая, возвращаясь на балкон.

— Пойдем, дочка, спать…

Задремала Валентина перед рассветом и во сне, перемешанном с явью, не то в яви, перемешанной со сном, увидела себя на балконе. Солнце окропило золотом верхушки сосен, побрызгало по траве, подрумянило бересту на березах. Было утро как утро, каких и не счесть, но что-то очень светлое поднималось в душе, и этот свет отзывался в каждом окне. Она подняла голову, огляделась: да, теперь все окна Звездного глядели туда же, куда и она, — по тропе мимо любимых своих берез шел бронзовый Юрий. Это был он — такой, каким она обычно видела его со своего балкона на шестом этаже. Юрий держал, словно прятал за спиной цветы, он всегда приходил с цветами.

— Мам! — звонко крикнула одна из девочек. — Смотри, папа идет! Он же совершенно живой, мам?!

Нет, это действительно была явь. Они втроем стояли на балконе и смотрели на тропу, по которой мимо сосен и берез шел Гагарин.