Лая потянулась, не открывая глаз. Как кошка, потерлась затылком о теплые, тугие мышцы на груди обвивающего ее мужчины, с трудом сдерживая счастливое урчание.
Она вновь была собой.
Ну, не совсем.
Эдан все еще был здесь, на краешке ее сознания, — исполненный легкости, тихого ликования и (кто бы сомневался!) глубокого мужского самодовольства.
Лая фыркнула, получив в ответ вызывающий смешок.
— С возвращением! — хрипло выдохнул он ей в ухо.
— И тебя, — отозвалась девушка. Отвыкшие от внятной речи связки не слушались, голос получился ломким и каким-то чужим.
Сколько же они с Эданом… отсутствовали?
Горячий, сумбурный поток воспоминаний затопил ее, ничуть не помогая определить день или время суток, зато заставив очень сильно покраснеть.
Нет, Лая никогда не была порядочной барышней, но чтобы настолько!
— Даже не буду думать, где ты научился этому! — буркнула она, получив в ответ еще один самодовольный смешок.
Мягкий дневной свет струился из отверстия над алтарем, лишь слегка разгоняя теплый сумрак пещеры. Масло в чашах давно перегорело, и теперь заметно было слабое белое свечение пара над водой.
Эдан нехотя выпустил охотницу из своих объятий, со вздохом встал. Задумчиво осмотрел груду тряпья, в которую превратилась их одежда, и натянул штаны. Почти целые.
Почти.
Лая опять покраснела, с подозрением уставившись на собственные, местами поломанные, ногти.
Ее теперь уже муж сохранял каменное лицо — мысленно же давился от смеха.
— Сам не лучше, — обиженно бросила она. — Мне вон вообще одеть нечего…
Все с тем же серьезным лицом Эдан подобрал белый меховой плащ, отряхнул его и накинул Лае на голые плечи.
— Жди здесь, — шепнул, защекотав ей ухо дыханием, ухмыльнулся, довольный эффектом, и спрыгнул на затопленную тропу. Поднимая брызги, побежал к выходу из пещеры.
Девушка поежилась, отошла подальше от дыры в своде, сквозь которую снова сыпал снег. Наткнулась на расстеленный на камне кусок полотна с черствым хлебным караваем — и тут же с жадностью набросилась на еду, запивая водой прямо из озера, откуда черпала горстями.
Эдан пропадал недолго — вернулся, пахнущий морозом, с покрасневшими от снега ступнями и кистями рук, таща на себе их дорожные мешки. Лая молча отобрала свои вещи и придвинула к нему половину каравая.
— Спрятал наши вьюки в снегу у входа в пещеру еще до церемонии, — отвечая на ее беззвучный вопрос, пояснил Эдан. — Незачем нам возвращаться к старику.
Охотница согласно покивала и начала одеваться.
— А куда..? — открыла она было рот.
— Для начала — к тропе, — не дожидаясь конца вопроса, ответил юноша.
— А как..?
— Выйдем, покажу. Я тут побродил по окрестностям, пока ты от болезни оправлялась.
— А старик..?
— Ну не станет же он следом бежать, в самом деле?..
— Ты так и будешь отвечать прежде, чем я спросила? — сердито прищурилась Лая.
Лицо Эдана расплылось в совершенно дурацкой счастливой улыбочке.
— А почему нет? Я же теперь чувствую, что ты хочешь сказать, заранее.
— Жрец говорил: это скоро пройдет, — не удержавшись, буркнула девушка и, закатав повыше штанины, подхватив в руки сапоги с носками да перекинув за спину свой мешок, решительно пошлепала к выходу.
Тихонько посмеиваясь над ее смущением, мастер побрел следом.
На верхней ступени перед аркой они обулись; тщательно, хоть и без особой радости, облачились в верхнюю одежду — тяжелую, вымороженную, заскорузлую от снега, в котором она пролежала последние… часы? дни? — и вышли из теплого полумрака пещеры навстречу зимнему холоду.
***
С каменистого, торчащего породой даже сквозь снег, пригорка, под которым скрывался подземный храм, Эдан с Лаей спустились в стороне, далеко обходя лестницу и приютившуюся у ее подножия хибарку. Но, уже скрывшись в лесу, так, чтоб от землянки разглядеть их стало невозможно, вернулись к разбитым глыбам камня, что когда-то были колоннами и отмечали конец ведущей к храму дороги.
— Здесь, — произнес Эдан с каким-то особенным внутренним торжеством: совсем как в ахарском поселении, когда удавалось справиться с очередной заковыристой Ишиной задачкой. — Не чувствуешь?
Лая задумчиво осмотрелась.
— Вот здесь, — повторил он и руками в толстых рукавицах принялся разгребать сугроб.
Под снегом показалась гладкая каменная поверхность — и вскоре девушка с удивлением созерцала верхушку знакомого черного валуна.
— Дальше еще есть, правда вывернутые из земли и разрушенные. Думаю, когда-то, еще до твоих предприимчивых соплеменников, огражденная камнями тропа вела вовсе не к Волчьему Перешейку, а к здешнему Храму. И дороге этой вряд ли меньше лет, чем алтарю: просто ахары ее немного перестроили…
— Значит, по этим глыбам и выйдем?
— Ну, это быстрее, чем брести по лесу напрямик, тем более, не зная местности.
С этим сложно было поспорить.
Как выяснилось, ахарская тропа, огибая Храм, делала приличный крюк на запад — так что, когда путники к следующей ночи вновь на нее вышли, до Перешейка, если верить карте, оставался всего день пути.
Ночью им спалось плохо. Ожидание, предвкушение и тревога, сливаясь в один общий нервный круговорот ощущений, не давали усидеть на месте, толкали вперед — к морю, к концу пути, к свободе: от прошлого и настоящего, от Гильдии и цепких лап Империи, от всех прежних, навязанных обязательств. Ведь там, на краю света, не будет больше темного мастера и его неудавшейся жертвы, не будет ахарки и имперского лорда — только два человечка, потерявшихся в холодной дикой земле.
И это хорошо.
— Мы ведь не опоздаем? — в десятый раз уже спрашивала Лая. — Ветров и бурь, вроде, не было пока. Значит, лед еще цел? Дьяволы! Знать бы, какой день сегодня!
— Если верить календарю, что вел старик на стене Храма, то последний день третьего зимнего месяца. Или уже первый день четвертого? — Эдан задумчиво смотрел на пухлые снежные тучи, затянувшие ночное небо, будто силясь угадать за ними положение луны и звезд.
Они сорвались в дорогу, даже не дождавшись рассвета.
Утром опять пошел снег. Лес закончился, впереди простерлось белое холмистое поле с чахлым гребешком кустарника в ложбинках. Крупные снежные хлопья лениво оседали на одежде, залепляли глаза, капельками стекали по лицу — но это не мешало путникам идти, почти лететь вперед: резво взбираясь на пригорки, из-за быстрого шага проваливаясь порой в сугробы, тяжело дыша и посмеиваясь друг над другом — раскрасневшимися, заснеженными от подошв мохнатых сапог и по самую макушку…
Пока с вершины очередного холма не открылась вдруг взгляду бескрайняя заснеженная равнина, гладко и бесконечно убегающая вдаль, сливающаяся впереди с серым зимним небом.
Волчий Перешеек.
Лишь где-то сбоку, разделяя землю и небеса, горизонт прорезала широкая черная полоса — воды Северного моря.
Ахарская тропа заканчивалась здесь, у ровной ледяной кромки.
Они пришли.
— Мы дошли! Мы успели! Мы дошли!
Полная необъяснимой, опьяняющей, всецелой радости, Лая закружилась на месте, ловя крупные снежинки на язык, — а потом вдруг с визгом бросилась Эдану на шею, прильнула к нему со всей силой своего восторга, покрыла быстрыми поцелуями улыбающееся лицо, горячо припала к таким родным губам.
Никогда еще нить ее жизни не была натянута так крепко — настолько, что все подрагивало да сверкало вокруг, и яростный, почти болезненный звон стоял в ушах…
***
Слава рухнула в снег, подвернув ногу, но даже не заметила этого. Темная, жаркая ярость гнала ее — вперед, туда, где в белой, холодной пустоте отчетливо видны были две человеческие фигуры. Все ближе, и ближе… Еще чуть-чуть — и она сможет без труда различить лица.
Слава припала к серому камню последнего из прибрежных утесов, вминая себя в снег и чахлый, кривой кустарник.
Чему-чему, а прятаться она за прошедшие недели научилась отменно! Пара внизу давно уже перестала ощущать даже тень ее присутствия! Или, может, здесь жрец постарался?
Вопрос промелькнул бесплотно в голове, совсем не задев сознания. Теперь все уже было не важно.
Она знала, что нужно сделать. Решимость выросла в ней давно — и плескалась теперь, почти переливаясь за край.
Если не сейчас, то никогда. Еще немного — и они уйдут: туда, на белоснежную замерзшую равнину, где ее темная фигура видна будет издалека. Она не сможет больше идти следом.
Слава достала арбалет — маленькую, серебристую игрушку Гильдии, — замерзшими пальцами потянулась за иголками. Укололась, зашипела — не от боли, скорее, по привычке. Рассыпала иглы в снег. Лихорадочно принялась собирать.
Но как только арбалет был заряжен, холодное спокойствие овладело ею. Скоро!
Слава прицелилась.
Вот она! Зеленоглазая ведьма, околдовавшая Белого Мастера. Десятая статья. Его смертный приговор. Из-за нее Огнезор пошел против своего долга, своей судьбы. Пошел против себя.
Но кому-то все равно нужно исполнить этот проклятый приказ! Пусть не ему. Она может сделать это за него.
Все просто.
Слава выстрелила…
***
Огнезор все еще крепко прижимал Лаю к себе. Не отрывая губ, не открывая глаз, он увидел вдруг, почувствовал тонкое плетение нитей (совсем, как в историях спятившей ученицы Милы!) — сиявшее над Лаиным лицом. Увидел, как лопнуло, оборвалось в момент их кружево, словно кто-то щелкнул ножницами. Услышал даже тонкий, металлический звук… И лишь потом понял, что это звук спущенной арбалетной пружины.
Лая дернулась, прокусив себе губу. Он ощутил ржавый вкус крови и ее тихий всхлип. Открыл глаза, и поймал изумленный, потерянный взгляд.
Затем боль — ее боль — вонзилась в него. И страх. И холод. И темнота… От потрясения он разжал руки, пальцы заскользили по ее пальцам, не встречая сопротивления, и она медленно — безмолвно и медленно, как сыплющие с неба белые хлопья, — опустилась в снег.
— Лая, — позвал Огнезор тихо, не решаясь поверить. Ни за что не веря в такое…
Все силы, что еще оставались, все знания, что принял от Лаи во время ритуала, он бросил к ней одним мощным целительным потоком.
Но тот бесполезно рассеялся, почти не коснувшись цели.
Огнезору не хватало умения.
Девушка не двигалась.
Он упал на колени, сорвал толстую меховую куртку, срезал шерстяную безрукавку — и застыл, глядя, как расползается по ее спине, по белому полотну рубашки, темное кровавое пятнышко.
Иглы не видно — слишком короткая. Достав до сердца, она вся осталась в теле.
Он не успел.
Иша смогла бы! Но он НЕ УСПЕЛ!
Смерть наступает мгновенно. Темные мастера не знают промаха.
Он сам учил Славу стрелять!
Лая мертва…
Огнезор все еще чувствовал связь. Так сильно, как никогда прежде. Но она исказилась, изменилась, в ней не осталось ничего хорошего или правильного. Лая билась и вопила в ней, пойманная в сеть предсмертной боли и страха. Плененная там навеки. Обреченная умирать вновь и вновь…
Чудовищный обман! Он знал, подозревал — но позволил это. Позволил старику сделать с ними такое!
Над ним стояла Слава. Огнезор теперь до боли ясно ощутил это — она не скрывала больше своего присутствия. Ей не нужно было больше прятаться.
Она стояла, смотрела — и уверенность все больше покидала ее.
— Что… ты… сделала… — глухо, хрипло вырвалось у юноши, сразу же утонув в снежной, кружащейся тишине, как в белом меховом покрывале.
— Я сделала то, что должно! Вместо тебя! — почти прокричала в ответ Слава, уже растеряв всю свою злую решимость, силясь вновь накрутить себя. — Теперь ты свободен от этого! От всего этого! Ты можешь вернуться, Огнезор!
Ответом ей было лишь молчание.
— Все закончилось! Все будет теперь так, как надо!
Он был все так же безмолвен.
— Огнезор?
Славе вдруг сделалось страшно. Очень страшно. Страшно до тошноты. Как перед первым убийством, как в день испытания Боли. Застывшая фигура перед ней, безмолвно поникшие плечи, тяжелый липкий снег, покрывающий его светлые волосы… Она не видела лица. Она не хотела видеть. Мысль о том, каким оно будет, приводила в ужас.
Его пальцы двигались, лаская мертвые щеки, стирая капельку крови с прокушенной мертвой губы, зарываясь в мокрые темные волосы. Трясясь и сжимая…
Слава видела только их — его пальцы.
— Огнезор?! — на них, на него, на свой страх разозлилась она. — Оставь ее! Уже все! — закричала в этой жуткой тишине, срывая горло. — Ее нет! Приказ выполнен! Все! Вернись в Гильдию! Там твое место!
Снег падал и падал, залепляя мягко глаза, поглощая незаметно ее крик.
Не было ничего, кроме снега вокруг.
— Уйди, Слава, — прорвался сквозь него мертвый, незнакомый совсем голос.
— Лишь когда заберу тебя! — не сдалась она. — Пойдем! Вернемся вместе!
— Что? — казалось, он сейчас рассмеется.
Теперь Слава ясно видела лицо — искаженное, дрожащее, безумное. Чужое. Не его. У Огнезора просто не могло быть такого лица!
Слава знала, что будет помнить это лицо до самой смерти.
— Ты должен вернуться! — в последний раз попыталась она. — Ты дол…
— УЙДИ! — закричал он с дикой, страшной яростью, и хлесткая снежная волна ударила ей по щекам. — Уйди, пока я не убил тебя!
Большие, мягкие хлопья обернулись сотнями ледяных стрел, царапая и жаля кожу, словно мелкая злая поземка в ветреный день. Тяжело содрогнулась за ее спиной скала. Брызнуло, разлетаясь, каменное крошево.
Как могло быть такое? Ведь даже ветра нет! Показалось?
Девушка сделала шаг назад. Отступила. И еще.
— Я не вернусь, — уже без гнева, безразлично и безжизненно дернул губами Огнезор.
Слава развернулась и медленно-медленно, утопая в свежих сугробах, побрела прочь, так ни разу и не оглянувшись на застывшую в безмолвном снежном кружеве фигуру.