На другой день по деревне разнеслась весть, что из города приехал к храмовому празднику отец Паисий и будет в церкви штундистов отчитывать. Старосте Савелию было приказано согнать всех штундистов в церковь к обедне.

– Смотри у меня, всех! – строго наказывал Паисий. – У меня потворщикам спуску не будет.

Савелий почесал за ухом. Он знал, что штундисты не пойдут, – а как с хромым Ермилкой, сотским, притащить их силой? Он созвал к себе на сход кое-кого из односельчан обсудить, как им быть. Чтобы штундари как-нибудь не проведали, сходка происходила в волостной избе, а не на открытом воздухе. На запрос Савелия никто ничего не ответил. Насупившись, мужики молчали.

– Ах, чтобы им пусто было! – сказал наконец Карпий. – Покою от них нет добрым людям.

– Да уж что и говорить, – согласился Савелий. – Они у меня вот где сидят!

Он указал на шею.

– Да что им в зубы-то смотреть? Потащим силком, а то дубьем, поганых, коли что, – сказал старик Шило.

– Да и впрямь, чего им, нехристям, в зубы смотреть, – сказало несколько голосов.

Настроение деревни по отношению к штундистам решительно переменилось за это время. Советы Паисия принесли плоды, и отец Василий работал недаром.

– Валяй, ребята, сгонять всем миром штундарей. Так, целым миром, и погоним, – сказал Кузька.

– Ну, чего всей оравой – скоро ли обойдешь! Чего попусту время тратить? Пойдем в два конца. Одни с одного бока начинай, другие – с другого. К середине мы и сгоним.

Предложение было одобрено. Толпа разделилась. Одни пошли на Лукьянов поселок. Другие, под предводительством Панаса, двинулись на Павлов конец. Народ присоединялся к ним по дороге. Панас шел впереди. Ему вспомнилась полуночная прогулка к той же избе, кончившаяся таким постыдным отступлением, и в нем шевелилось чувство унижения и обиды, которое заставила их всех испытать старуха Ульяна. Завидевши Павлову избу, толпа пошла скорее, как солдаты, идущие на приступ. Ворота были открыты. Народ ввалился во двор.

Павел между тем сидел с матерью в светелке, где они заперлись с раннего утра. Вернувшись на рассвете после своих ночных приключений, он застал мать спящей на скамье у стола, положив руки под голову. Она ждала его всю ночь и заснула, побежденная дремотой. Павел разбудил ее.

– Матушка, великую мне милость послал Господь. Порадуйтесь со мной.

Он рассказал ей в немногих словах про свое видение и про тот переворот, который в нем произошел. Ульяна слушала, не будучи в состоянии всего взять в толк. Но она видела, что ее Павел стал другим человеком, таким, как был прежде, и этого было с нее довольно.

– Ну, слава Богу! Наконец-то! Я знала, что так будет! – воскликнула она, обнимая его.

Она ушла спать, счастливая, как никогда не была.

Павел не ложился вовсе. При брезжущем свете утра он читал свои драгоценные книги, наслаждаясь ими, как сокровищем, которое он было потерял и снова нашел.

Ульяна пришла к нему утром. Она заставила его рассказать себе во второй раз во всех подробностях про удивительное видение, и они вдвоем принялись догадываться, каков может быть его смысл.

Их тихие речи прервал шум приближающейся толпы.

– Что это? – сказала Ульяна, прислушиваясь. – Какой-то шум на улице. Не пожар ли где?

Павел вышел в другую комнату, обращенную окнами на двор.

– К нам народ валит. Что бы это могло быть? Громкий стук в дверь был ему ответом.

Он вышел на крыльцо и очутился среди буйной толпы, которая собиралась ломиться в дом.

– Чего вам, братцы? – спросил он.

– Тебя, тебя нам нужно, и старуху твою, и всех, – крикнул Панас, тормоша его за плечо.

Павел освободился от него и неожиданным движением отпихнул Панаса, который пошатнулся, навалившись на окружавшую его толпу.

– Бей его, ребята, тащи! – крикнул Панас. Несколько человек бросилось было на Павла.

– Куда тащить? Зачем? – спросил он спокойным, отрезвляющим тоном.

– В церковь! Вас всех, нехристей, приказано в церковь тащить! Отчитывать вас поп приехал, – со смехом крикнул из задних рядов Кузька.

– В церковь! – воскликнул Павел, поднимая руки и лицо кверху с таким радостным выражением, что толпа была поражена. "Вот оно, вот что знаменовало видение!" – подумал он про себя, и сердце его заликовало от такого видимого вмешательства промысла.

– Братцы, я иду с вами в церковь, и мать пойдет, и все! – вскричал он.

– Вишь ты, проворный какой! – воскликнул Панас, опешив.

Павел не слышал его замечания. В сенях раздавались шаги матери; он бросил толпу и пошел ей навстречу.

– Матушка, – шепнул он ей в возбуждении, – сон-то теперь явно, к чему был послан.

– Что такое?

– Нас велено силой гнать в церковь. Народ за тем и пришел.

– Что ты?

Они обменялись несколькими словами вполголоса и вышли оба к толпе, держась за руки.

– Идите, добрые люди, – сказала Ульяна. – Мы сейчас идем за вами в церковь и всю братию приведём.

Она сказала это так ласково и даже радостно, что у толпы окончательно пропало все ее буйное настроение. Люди стали с любопытством посматривать друг на друга и на Павла с Ульяной, ожидая разъяснения загадки.

– Что, аль взаправду в христианскую веру снова поворотить хочешь? – спросил нерешительным тоном Кузька. – Прежде гужом не затащишь, а теперь вдруг сам.

– Не дивитесь, братья, и не соблазняйтесь. Не повернулся я от своей веры, а было мне слово такое: "Не уничижай веру братьев твоих и не возносись". Идите все в церковь. Мнится мне, что там сегодня Господь явит десницу свою.

Ульяна заперла дом и, поклонившись толпе на три стороны, ушла вместе с сыном на деревню скликать своих на собрание к Кондратию.

Постояв и покалякав некоторое время, народ стал расходиться.

Павел с матерью обходили тем временем штундистские избы. Это было настоящее триумфальное шествие. Появление Павла, после всех толков о нем, возбуждало в первую минуту недоумевающее удивление. Но двух слов Павла или Ульяны было достаточно, чтобы превратить его в живую радость.

"Пропадал и нашелся!"

"Мертв был и воскрес!"

Когда народ собрался к Кондратию, решать уже было нечего: все уже согласились единодушно поступить так, как говорил Павел, которому это решение было открыто свыше.

Выходя из избы Кондратия, Павел с Ульяной наткнулись на толпу, предводимую старостой Савелием, которая возвращалась с Лукьяновского поселка. Там дело не обошлось так мирно, как в самой Маковеевке. Впереди, рядом с Савелием, шел Демьян, весь растерзанный, без шапки, с кровавыми подтеками на лице. Руки его были связаны сзади кушаком, за концы которого держали его два мужика. Он упирался, как бык, и видно было, что кто-то, не видный за его спиной, подталкивал его сзади.

Павел подошел к толпе.

– Так-то вы свою веру чествуете? – сказал он.

– А вот тебя-то нам и нужно, – крикнул Савелий.- Без тебя отцу Паисию обедня не в обедню будет. Хватай его, ребята!

– Опомнись, не безобразничай. Ты старый человек, – остановила его Ульяна. – Разве церковь у вас съезжая, чтобы людей туда силком тащить?

Демьян, стоявший все еще связанным, мотнул головой, как бык, и зарычал.

– Сказал, что уйду, и уйду! Все равно не удержишь. Савелий пожал плечом.

– Мне что? Уходи себе. Я свое дело исполнил.

– Слышишь? – сказала Ульяна. – Вот мы так сами охотно идем. Держали мы собрание насчет приказа идти поучение слушать, и решили братья быть в церкви сегодня. Мы иконам не кланяемся и попам не верим. А послушать ваших попов – почему не послушать. Нет в том греха. Может, что нам будет и на пользу.

– Так чего же ты раньше не сказала? – вскричал Савелий.

– А ты бы нас собрал да спросил, прежде чем безобразничать, – укоризненно проговорила Ульяна.

– Вишь ты, – проговорил Демьян, все еще- связанный. – Мне и невдомек. Что: ж, я миру не отказчик. Коли мир что решил, и я туда.

Толпа стояла в смущении, опустивши руки, не решаясь сознаться в собственной глупости и не решаясь разойтись, ничего не сказавши.

– У-лю-лю-лю-лю, – вдруг раздался дикий вопль юродивого Авдюшки, который выскочил из-за угла и, махая руками, бежал по улице. – У-лю-лю-лю! Бей, жги, говори! – бормотал он, мотая всклокоченной, лохматой головой.

– Тьфу ты, леший, перепугал зря, – со смехом сказал Савелий, когда юродивый скрылся за угол.

Толпа рассмеялась и добродушно стала расходиться. Демьян ушел к Павлу умыться и привести в порядок свой костюм, прежде чем показаться на народе.