Великий, он же Высший Неизвестный, чья безмерная мудрость вызывает в моей душе едва ли не религиозное благоговение, в одиннадцатом разделе части второй знаменитого трактата "Грусть о недостижимом" подарил нам смертным такую вот одновременно и сугубо практическую, и в то же время имеющую явный мировоззренческий налёт рекомендацию: "Братья мои разлюбезные, если имеется у вас хотя бы крохотная возможность воевать, соблюдая личную гигиену, воюйте, соблюдая личную гигиену, ибо не склонен думать о победе воин, выю которого заедает вошь". Следуя этим справедливым, восходящим, по моему разумению, к своду необходимых и достаточных условий удержания мира от апокалипсиса, словам, я сразу после встречи с Ирмой поехал домой менять рубашку и, пардон, нательное бельишко. Захотелось. Чистоты захотелось. Сильно захотелось. Очень сильно. Да и необходимые на эту процедуру полчаса в глобальном масштабе ровном счётом ничего не играли.

Каково же было моё удивление, когда, поднявшись к себе на третий этаж, я обнаружил, что дверь в квартиру не заперта. Прикрыта, но не заперта. В первую секунду подумал, что это Вуанг, уезжая накануне в офис, позабыл впопыхах – и на старуху, как известно, бывает проруха – запереть замок. Но когда с кольтом на изготовке и с криком "Всем стоять, никому не двигаться!" ворвался внутрь, понял, что воин тут не причём. Вскрыл квартиру мало того, что чужой, так к тому же и не человек вовсе. Забавно, вероятно, звучит, но так и есть: побывал у нас, нагонов, с тайным визитом никто иной, как один из многочисленных демонов, специализирующихся на подобного рода подкопах. Стоит, правда, заметить, совсем недолго он гостевал, как пришёл, так быстренько и умотал назад, в серую свою беспроглядную глухомань. Не по доброй воле, разумеется, ретировался, не сам по себе, его наша Фифа, тень утилизированного мною год назад крым-рыма, выпроводила без почестей с присущей ей напором и детской непосредственностью. Хотя "выпроводила" – пожалуй, не совсем подходящее слово, слишком уж вегетарианское, на самом деле она демона на куски порвала. Да-да, порвала и именно на куски, на мелкие такие кусочки, чем, собственно, и разрушила телесность, сотворённую тёмной магией. Сомневаться в этом не приходилось: пол прихожей покрывала тонким слоем подобная хлопьям пепла чёрная, сверкающая тусклым маргариновым блеском пакостная пакость.

Сама же Фифа ничуть в случившейся драчке не пострадала. Выскочила жива живёхонька на мой подавляющий психику противника боевой клич, закружилась юлой, засвистела обрадовано, засветилась изнутри огнями всех возможных и невозможных салютных расцветок. И, конечно же, стала на птичьем своём языке хвалиться-рассказывать про то, как ворвался в дом, обнажив клыки и вывалив очи, гость непрошенный и как храбро она его одолела. В деталях она, похоже, о случившемся рассказывала, в самыми мельчайших и красочных подробностях, только ни черта, разумеется, я из её многоколенных посвистов не понял. Сам обо всём догадался, особого труда не составило. Во-первых, не совсем тупой. Во-вторых, общая картина была предельно ясна: тот, кто Шабетая Шамали убил, принялся теперь лапку известного беркута выискивать у тех, кто с убиенным контактировал. Самолично придти с тайным визитом гражданин нехороший побрезговал, вызвал из Запредельного и прислал вместо себя демона из семейства пронырливых. Тот проникнуть-то в квартирку проникнул, да развернуться не сумел – тень демона разрушений крым-рыма встретила его во всеоружии. Встретила и не дала учинить произвол, разобравшись по-свойски. А как иначе? У нас так. У нас не забалуешь. У нас испокон заведено: кто к нам с инфернальным унынием придёт, тот от непропорциональной щекотки и погибнет.

– Ай, молодец, Фифа, – похвалил я свою воспитанницу. – Ай, какая же ты у меня умница.

– Фьють-фьють, – ответила Фифа и закрутилась ещё прытче. Затем подлетела вплотную, стала о ботинки тереться. И всё это со свистом, конечно, с посвистом. Заливалась чисто курский соловей, предвестник взаимной до гроба любви.

Надо сказать, за то время, что живёт она у меня, расцвела Фифа. Была пятном грязным безобразным неказистым, стала фантастической красоты шаром, этаким сплетённым из разноцветных лучей перекати-полем. Как это у меня вышло, секрет невеликий: доброе, но отнюдь не потакающее слово, обучающие игры на свежем воздухе и своевременное питание. Вот, собственно, и все составляющие моего педагогического успеха. И, кстати, о питании.

– Идем, почавкать дам, – сказал я ей, пряча пистолет в кобуру.

Выдала от счастья невероятно пронзительное коленце и покатилась вслед за мной на кухню.

Высыпав ей в миску хорошую горсть высушенного на предрассветном ветру лунного света, я отправился в комнату Ашгарра переодеваться. Откапал в комоде свежую рубаху да комплект белья, разложил на крышке. Только штаны стал скидывать, Фифа тут как тут. Корм уже смолола, прикатила посильную помощь оказать, то есть опять тыкаться, мыкаться, мешаться под ногами.

– Только не подходи, ради Силы, – прыгая на одной ноге, попросил я её. – Оставайся там, где висишь.

– Фьють-фьють, – просвистела с легкой обидой и разукрасилась переливами, любезными глазу, но смущающими ум.

Какая же всё-таки красавица, восхитился я мысленно. Глаз не отвести. Как там про неё поэт-то сказал? Непохожая на сны, непохожая на бред. Удивительна, как цвет первой радуги весны. Так, кажется.

Вслух, разумеется, восторг свой, дабы лишний раз не баловать, высказывать не стал, произнёс с наставнической строгостью:

– Ох, и расфуфырилась, ну просто вылитый павлин.

– Фьють-фьють? – поинтересовалась Фифа значеньем незнакомого слова.

– Птица такая, – пояснил я. – Вроде тебя, разноцветная. И точно такая же воображала.

Фифа смущёно уточнила:

– Фьють?

– Да ничего, – ответил я. – Просто до хорошего подобные манеры редко доводят, до беды же – запросто.

И пока натягивал штаны да застёгивал рубашку, рассказал ей назидательную историю, про то, как один человек поехал в удивительные края, где толпами бродят надменные павлины. Гуляя как-то раз в лесах волшебных гор, увидел тот человек цветок размером с огромную тыкву. Очень, надо сказать, красивый цветок. Однако сколь красив был тот цветок, столь же и опасен. Нагнулся к нему человек, желая насладиться чудесным ароматом, да тут же и лишился мочки уха, кусочка носа и непочатой пачки сигарет "Верблюд". Израненным и до глубины души обиженным спустился он в тот день в долину. А на следующее утро взял мотыгу поострее и вернулся к цветку-обидчику с прозрачной целью. Два часа ходил с половиною вокруг да около, примеривался. Примеривался-примеривался, да так и не смог приступить к прополке. Духу не хватило. Рука не поднялась. Но запал-то остался, злость-то не прошла. Тогда-то и придушил он сгоряча павлина, что на свою беду вышел из ближайшей лавровой чащи.

– Вот такие вот дела, – произнёс я в заключении. – Вот такой, понимаешь, рок-н-ролл.

– Фьють-фьють, – не уловила глупенькая Фифа поучительную составляющую моего рассказа.

Пришлось объяснить, что говорится, "на пальцах":

– Красота, Фифа, может быть, и спасёт когда-нибудь мир, но мир не подписывался спасать красоту. И поскольку накопилось в мире всякой красоты за глаза, иную – с глаз долой. Спросишь, каковы критерии выбора? В том и дело, что критерии размыты. Донельзя размыты. И чересчур много в них субъективного. Так что постарайся, девочка, быть чуть-чуть скромнее. Понимаю, что трудно, но уж ты постарайся.

– Фьють, – не очень-то поверила мне Фифа на слово, однако свеченье на всякий случай всё-таки чуток приглушила.

Уже выходя из квартиры, я предупредил её:

– Смотри, супостаты могут и вернуться, так что – ушки на макушке.

– Фьють-фьють, – пообещала Фифа никому спуску не давать. А потом и ещё и поклялась: – Фьють-фьють.

Пока спускался по лестнице, думал над тем, сможем ли оттереть с пола останки демона или всё-таки придётся линолеум менять. Решил, что, видимо, всё-таки придётся менять. Ведь как ни тёр подошвы ботинок о колючки коврика, а всё равно поползли за мною вниз по ступеням тёмные отпечатки.

Отъезжая от дома, планировал направиться в офис, где ждал меня непростой разговор с Лерой. Для меня непростой, а для неё так и вовсе судьбоносный. Но когда уже выруливал с Тимирязева на Ленина, позвонил Михей Процентщик.

– Дракон, ты жив? – спросил он чрезвычайно взволнованным голосом.

– В экзистенциональном смысле? – несколько озадаченный подобным вопросом, уточнил я. – Или в трансцендентальном?

– Слава богу, жив, – выдохнул антиквар. – Да ещё и шутишь.

– А что, мне плакать нужно?

– Да нет, просто тут тако…

Запнувшись на полуслове, Процентщик замолчал, и замолчал надолго. Пыхтел в трубу, явно желая что-то сообщить и в тоже время не решаясь этого сделать. Пришлось товарищу помочь.

– А ну давай колись, – потребовал я категорично, – что за интерес такой к моему драгоценному здоровью?

– Понимаешь, Егор, – капитулируя перед моим напором, осмелился продолжить он. – Тот человек, про которого я… Тот маг… Ну ты понимаешь. Понимаешь? Да?

– Ну-ну, не томи.

– Он мне только что позвонил и сказал, что ты убит. И даже развоплощён.

– Та-а-ак, – протянул я. – Интересно. И для чего же он тебе соврал?

– Ну как. Это же ясно, Егор. Поскольку моё требование вроде как бы исполнено, причём с превышением плана, получается, я должен теперь отдать ему Зеркало Ананда.

– Стоп. Подожди. Так ты, что, не отдал ещё ему это проклятое зеркало?

– Нет, конечно, – ответил Процентщик тоном человека, чертовски сведущего в бизнесе. – У нас так дела не делаются. Уговор есть уговор. Сперва он должен был тебе какой-нибудь вред учинить, а уж потом…

Прервав его грязной руганью, я проорал в трубу:

– Немедленно закрой все входы и выходы! Слышишь? Немедленно. Закрой и затаись. Я сейчас подъеду. Понял?

– Не совсем, – пропыхтел Процентщик. – И скажу откровенно, ты меня несколько пугаешь, Егор.

– Да, я тебя пугаю

– Но объясни, почему я вдруг…

– По кочану. Ты теперь знаешь, что я жив, а ему зеркало позарез нужно. Как бы до рукопашной не дошло. Короче, оторви зад и действуй. Всё, давай.

Закончив с Михеем, трубу прятать я не стал, сразу позвонил Уломе на мобильной. Услышав в ответ "временно не доступен", здраво рассудил, что он мог сдать аппарат на вахте штаб-квартиры, и стал вызванивать по сложной схеме через девушку на тайном коммутаторе и дежурного. Почти пять минут на это ушло. Слава Силе, Улома оказался в кабинете. Хоть тут повезло.

– Говорите, – сказал он.

– Привет, Боря, это Тугарин, – быстро представился я. И не дав молотобойцу ни секунды на встречное приветствие, проговорил на одном дыхании: – Слушай сюда. Слушай и ни о чём пока не спрашивай. У меня есть достоверная информация, что Процентщика сейчас немножко будут убивать. И отнюдь не профаны. Так что хватай, Боря, хлопцев, какие есть под рукой, врубай сирены, и дуй на всех порах к нему в лавку. Мне ещё ехать и ехать, а вам там рукой подать. Может, успеете. Постарайтесь, Боря, успеть. У меня всё.

Улома только ухнул в ответ.

На Российскую я подъехал – пробки, проклятые пробки – только через двадцать три минуты. Молотобойцы уже были на месте и развернулись во всю свою организационную мощь. Те, что были в милицейской форме, оцепили территорию и выставили где надо ограждение, а группа в форме сотрудников МЧС уже приступила к эвакуации работников размещённых в здании организаций. Подметив, что два сапёра работают над стальными жалюзи, закрывающими вход в лавку Процентщика, я припарковал машину у соседнего, расположенного через переулок дома и рванул со всех ног в направлении внутреннего двора. Поскольку проезд туда перекрывали служебная "Газель" с затемнёнными стёклами и "Хаммер", нетрудно было догадаться, что основные боевые действия проходят именно там. Так оно в действительности и оказалась.

Миновав оцепление (парни меня узнали и пропустили, слова не сказав), я вбежал во двор, где и увидел, что боевые маги, растянув солидного вида, состоящий из нескольких плотно соединённых сегментов трос отврата, пытаются очистить Пределы от демона, намертво прицепившегося к стене дома. Демон этот имел, надо сказать, престранный вид. Странность заключалась в следующем: потусторонний гад прятался за огромным, вертикально расположенным панцирем, размер которого, по моим прикидкам, был никак не меньше пяти метров в диаметре. Он закрывал не только окна цокольного и первого этажа, но и до половины – окна второго.

Если бы не размер, да то обстоятельство, что панцирь состоял не из естественного рогоподобного вещества, а из запредельной, переливчатой, принципиально непознаваемой субстанции, то походил бы он на карапакс самой обыкновенной черепахи. Обыкновенной, только очень большой. Ну, очень большой. Ещё, правда, имелась одна особенность: вместо годовых загогулин, вместо привычных глазу и уму петроглифов на панцире демона красовались кабалистические символы. Эти наполненные тайного смысла рельефные знаки жили своей собственной жизнью: исчезали, появлялись, принимали иной вид и менялись местами. Вот таким был тот панцирь. И четверо парней в чёрно-оранжевых комбинезонах, используя мощь своих штатных огненных мечей, старались его пробить, точнее – прожечь. В том месте, где сходились алые лучи, уже серело пепельным накалом безобразное, похожее на одну из клякс Роршаха пятно. Однако для того, чтобы взломать магическую защиту, этого было явно недостаточно. Требовалось пробиться глубже, а лучше – проковырять-пробурить сквозную дыру. Вот тогда только имело смысл озвучивать заклятие сопротивления.

Улома над душой у своих бойцов не стоял. Отойдя в глубину двора, к старой ветвистой рябине, он пытался кому-то дозвониться по мобильному. В отличие от подчиненных одет он был в гражданский костюм: наутюженные брюки, начищенные туфли, галстук шёлковый с блёсками – хоть сейчас на совещание. Правда, пиджак расстегнул, и узел галстука ослабил. Это да. Заметив меня, Улома загрёб свободной рукой несколько раз воздух – ходи сюда, дракон, и когда я приблизился, с озабоченным видом сообщил:

– Михей трубу не берёт.

– Плохо, – сказал я. И повёл головой в сторону гигантского панциря: – А это что за тибибо?

– Не видел никогда?

– Признаться, до сих пор не доводилось. Даже на картинках.

– А это, Егор-братишка, так называемый демон непреложного вероломства, душегубства и мародёрства. По классификатору Эйсельмаера – груб-кодрот. По определителю Дебибура-Виана – челедриоктопод обыкновенный. – Сообщив мне эту справочную информацию, Улома сложил левую ладонь лодочкой и потыкал в неё трубкой телефона. – Там за бронёй, зубастая кикимора вроде осьминога. К стене клопом присосалась, и теперь кирпич с бетоном мало-помалу в кисель превращает. Ребята отсканировали, говорят, недолго осталось. Расчётное время – четыре с небольшим минуты. Закончит, щупальца выбросит, примется Михея в подвале выискивать. Как раз напротив его коморки примостился. Найдёт, придушит. Вот такая вот у нас, как видишь, оперативная обстановка. Но ничего. Всё, Егор-братишка, будет нормально. Всё будет хорошо. Успеем. Куда мы на фиг денемся.

Зная гораздо больше, чем знал он, я предположил:

– Этому демону, вернее тому, кто его вызвал, не только и столько Михей нужен.

– А кто ещё? – живо поинтересовался Улома.

– Не кто, Боря, а что. Вещица одна. Только давай я об этом чуть позже расскажу. Сейчас – не слишком всё это существенно. Не важно это сейчас. Скажи лучше, чего думаешь предпринять? Силы, смотрю, у вас маловато.

– Силы? Силы скоро навалом будет. Бойцы отделения поддержки ближайшую линию уже подцепили. Тут недалеко, за углом. – Улома показал куда-то в пространство над моим плечом. – Вон, кстати, уже подтягивают. Сейчас быстренько отработают по экстренному варианту.

Я оглянулся. Со стороны соседнего дома, из-за небольшой, выкрашенной в серебристо-серый цвет металлической будки, что загораживала собой часть переулка, выскочили два вооружённые инхипами молотобойца. Один остановился шагах в десяти от будки, второй – за несколько шагов от основной группы. Цепочку выстраивают, тут же мелькнуло в моей голове. Так оно и оказалось. Получив команду то ли по рации, то ли каким-то магическим способом, эти двое скинули к земле цепи боевых поясов – особых ремней, внешне напоминающих страховочный пояс электрика-верхолаза, а затем с поразительной синхронностью вырвали из ножен и вскинули активированные мечи. В то же мгновение голубая молния грубо отобранной у Пределов Силы, продрав пространство по крутой дуге, скользнула по алому острию меча предпоследнего в цепочке молотобойца, упала на меч последнего, ну а тот уже ловким движением перенаправил её на панцирь монстра. В то самое место с меткостью заправского игрока в лапту перенаправил, куда уже тыкали лучами своих грозных мечей остальные боевые маги. Поначалу никаких видимых изменений не произошло. Но затем пятно в точке схождения потоков волшебной энергии заметно потемнело, а вслед за тем стало расползаться и таять. И уже скоро в этом месте зияла приличного размера дыра. Когда же стала она сквозной и граница между Пределами и Запредельным здесь стёрлась, время, как оно обычно и бывает при таких критичных обстоятельствах, замедлилось. Увязло оно, как муха в смоле, в приобретшем диковинную тягучесть пространстве. А после того, как смола пространства окончательно обрела янтарную твёрдость, время и вовсе замерло, став мертвенной вечностью.

Однако вечность оставалось мёртвой недолго.

Спустя миг раздался характерный хлопок, время вырвалось на свободу и пустилось галопом нагонять само себя. В тот же самый момент в многоцветную реальность Пределов мощной струёй ударила сквозь пробуренную молотобойцами дыру непроглядная монохромность Запредельного. Всё вокруг тотчас потускнело, а панцирь монстра завибрировал. Вместе с ним стала ходить ходуном и стена дома. Так закачалась она бедная, что от неё стали отрываться и улетать в разные стороны элементы старинного декора. В какой-то момент показалось, что ещё немного и стена обвалиться, просто-напросто рухнет. А тут ещё и какой-то взрыв случился с той стороны дома. Жуть. Одиннадцатое сентября. Двадцать первое декабря. Спасайся, кто может. Аж во рту всё пересохло. И возникло естественное желание отойти как можно дальше. В глубокой глубине души, конечно. Но возникло.

Однако напрасно я так волновался, зря переживал. Молотобойцы своё дело знали и знали они его исключительно: один из магов, крепкий скуластый парень с взглядом, обращённым внутрь, уже произносил на латыни текст верного заклятия. Произносил сосредоточено, уверенно и с тем равномерно-постепенным от начала к концу повышением голоса, которое и отличает опытного мага от новичка. Когда же прозвучало последнее слово строгой формулы с ускользающим смыслом, по воздуху пробежала стеклянная волна, а в следующую секунду панцирь вспыхнул ярким пламенем. Настолько ярким, что даже моим, защищённым тёмными очками, глазам стало нестерпимо больно. Я невольно зажмурился. Когда же вновь открыл глаза, увидел, что панцирь уже испарился, будто не было его никогда, а занявшуюся огнём плоть монстра окутали клубы чёрного дыма. Скрыл этот плотный дым монстра. Проглотил. Так я его и не разглядел толком.

Казалось бы, дело сделано, операция по уничтожению нездешней дряни успешно и с блеском завершена, ушёл он страшным криком в эхо, едким дымом в небо, серым прахом в землю, и вроде как можно расходиться. Однако никто из молотобойцев, не сдвинулся с места. Зажимая ладонями рты и носы, чихая, кашляя, они продолжали находиться на своих боевых позициях. Улома тоже оставался там, где до этого стоял, только сложил руки на груди и в ожидании дальнейших событий поглядывал время от времени на часы.

Гадать долго не пришлось, вскоре выяснилось, чего молотобойцы ждали. В какой-то момент из гущи смога, из этого клокочущего, клубящегося непроглядного месива, вырвалась бархатно-чёрная стая неведомых птиц. Походили они на раскормленных воронов, только с ушастыми головами грифов, и было их никак не меньше сотни. Беззвучно взбивая воздух мощными крылами, они не стали излишне долго кружить над задымлённым двором, сделали три вызывающих круга – больше, меньше, ещё меньше, и устремились в лазоревую высь девственно чистого небосвода. Я, признаюсь, ахнул от неожиданности – вот же каким живучим на деле злыдень оказался: мытьём не получилось, решил катаньем взять. А потом разглядел в хищном клюве у одной птицы нечто сверкающее, догадался, что это пресловутое Зеркало Ананда (а что же это ещё могло быть?), и, проклиная как никогда раньше свою временную пустокрылость, выхватил пистолет.

Птица-воровка держалась строго центра стаи, остальные же, подчиняясь строгой директиве неведомого хозяина, пытались всеми возможными способами защитить её. И, надо признать, выходило у них это неплохо. Грамотно всё делали. Закладывая невероятные виражи, совершая хитрые перевороты и вращенья, они доблестно подставлялись и под смертоносные лучи молотобойцев, и под заговорённые пули моего кольта. И все погибли. Все сгорели. Все превратились в хлопья чёрного снега. Все, кроме одной – той, в которую я так тщательно целился, да так ни разу и не попал. Исчезла она в невероятной выси. Растворилась в ней без остатка. Ушла.

С разгромом волшёбной стаи боевая часть операции (благополучно ли, не совсем ли благополучно – это как посмотреть) завершилась, но спасательная продолжилась. Отдав короткие и энергичные распоряжения обследовать подвал, зачистить территорию от остаточной Силы и обработать случайных свидетелей, Улома решительным шагом направился со двора. Мне находиться во дворе тоже не имело ни малейшего смысла, и я проследовал за подполковником.

Со стороны фасада, прямо у крыльца уже стояла машина "Скорой помощи". Жалюзи в подвал Процентщика сапёры благополучно снесли направленным взрывом, исковерканные двери валялись в стороне, и четыре медбрата (меньшее количество Михея вряд ли бы не потянуло) выносили перепуганного антиквара из подвала на носилках. Не знаю, как там дело обстояло у бедолаги со здоровьем, но он жив был точно, во всяком случае, активно жестикулировал, всё время порывался встать, а, когда увидел нас с Уломой, приветственно помахал рукой. Левой. Правую же в знак благодарности приложил к сердцу. Потом, состроил умоляющее лицо и показал в сторону проёма, присмотрите, дескать, братцы, за имуществом. Я пожал плечами и показал подбородком на Улому, а тот кивнул – не переживайте, гражданин, присмотрим.

Только-только медбратья погрузили Процентщика в "таблетку", на другой стороне улицы припарковалась служебная белая "Волга", из неё выбрался и трусцой трактирного полового подбежал к нам капитан Воскобойников. На этот раз адъютант Ледовитого не стал натягивать на себя форменный комбинезон, нарядился в более привычную тёмную костюмную пару. На голову нахлобучил тирольскую шляпу, в руках держал свёрнутый так, так и ещё вот так серенький плащ. Зачем он ему был нужен, ума не приложу. Погода стояла преотличная.

– Господин подполковник, что тут происходит? – сходу обратился Воскобойников к Уломе.

– Хлеб свой отрабатываем, капитан, – не слишком охотно ответил тот. – Демонов лобзиком выпиливаем.

– Почему Марка Семё… – Сообразив, что намёк на "близость к телу" в этой компании не слишком уместен, Воскобойников сбился, но через секунду поправился. – Почему, кондотьера в известность не удосужились поставить?

Лицо Уломы скривилось так, будто ему под нос подсунули кусок ещё три года назад протухшей колбасы.

– Слушай, капитан, может мне ещё разрешение спрашивать, когда на гальюн приспичит? А? Чего грозно так зенками вращаешь? Уезжай ты отсюда, капитан. Не зли меня. Уезжай от греха подальше. И передай своему Мраку… Да, Мраку Семёновичу, что я действовал исключительно в рамках своей юрисдикции. И при этом ни единой инструкции не нарушил. Ты понял меня, Федя?

Что на этот гневный выпад ответил Уломе нахохлившийся Воскобойников, я не услышал. У меня в этот момент заворчал в кармане мобильный, пришлось отойти. Звонил Воронцов.

– Ты не поверишь, дракон, – сказал он с некоторым волнением, – номер, что ты дал, зарегистрирован на…

– Марка Семёновича Ледовитого, – закончил я за него.

– Ё, а откуда ты…

– Тоже не лыком шиты.

– В курс дела не введёшь? Дюже интересно.

Я хмыкнул.

– Мой тебе совет, вампир: держись от этого дела подальше. Ввести-то смогу, боюсь, вывести потом не смогу.

– Знаешь что, дракон, – после короткого молчания сказал Воронцов, – а я, пожалуй, твоим советом воспользуюсь. Пошло оно всё.

И с этими словами отключился.

Сунув телефон в карман, я оглянулся: не подрались ли капитан с подполковником? Нет, не подрались. Разбежались. Воскойников уже шёл к машине, а Улома от негодования краснее варёного рака глядел на него гордо уходящего ненавидящим взглядом. Казалось, сейчас не выдержит, сорвётся, догонит и в порошок сотрёт. Нет, не сорвался, но крикнуть вдогон крикнул:

– Пусть расскажет сперва, на какое лево вещицы казённые уходят. Вот тогда и поговорим. А то понимаешь "ждёт с рапортом". Ага, всё бросил и побежал.

Воскобойников ничего на это не ответил, даже не обернулся. Может, не услышал, может, нечего было ответить. Может, ещё что. Только сел молча в машину и в ту же минуту укатил.

Подходя к прекрасному в своём гневе молотобойцу, я покачал головой:

– Круто ты с ним. Не выйдет боком?

– Да пошли они, – выругался в сердцах Улома. – Права суки качают. Было бы кому качать. Мы ещё разберёмся, что за птица такая этот Марк Семёнович. Уж не оборотень ли. В смысле – в погонах.

– Есть основания подозревать? – осторожно, как бы между прочим, поинтересовался я. На самом деле тема меня по понятным причинам очень интересовала. Даже больше, чем очень. Честно говоря, мне даже захотелось крикнуть: "Давай выкладывай живее!" Еле-еле сдержался.

– Представь себе, есть основания, – ответил Улома, оглядевшись по сторонам и снизив тон. – И основания веские. Ты видел, Егор-братишка, чем оборотня с Маяковского кончили? Обратил внимание?

– Ну а как же, обратил, конечно. Кортиком его зарезали. И, насколько понял, кортиком егерским.

– Так точно, точно так. А ты знаешь, что это не простой кортик?

– Догадываюсь, что заговорённый.

Улома мотнул головой:

– Да я не про то. Я про то, что такой кортик в магазине не купишь. Это наш ведомственный кортик. Наградой.

– Наградной? – изумился я.

– Именно. Отличившимся сотрудником Постов вручают такие. Лучшим из лучшим.

Вот теперь кое-что стало проясняться.

– Вон оно что, – сказал я после паузы. – Помнится, видел такой кортик у тебя.

– Имеется, – не без гордости сказал Улома. – Вручили одиннадцать лет назад за особые заслуги. Номер у моего ноль сто тридцать два. Редко ношу. По праздникам великим. Ну или когда перед девками покрасоваться приспичит.

– У того, которым оборотня зарезали, номер, помнится, тридцать два сорок пять. Ничего не путаю?

– Нет, Егор-братишка, не путаешь. Так и есть. Тридцать два сорок пять.

– Уже проверил чей?

– Нырок проверил, он дело ведёт. По реестру наградному выходит, что пока ничей это кортик. Никому его не вручали.

– Нормально, – покачал я удивлённо головой. – Это что же получается, со склада его украли? Так?

– В том-то и вся тонкость момента, Егор-братишка, что эти кортики, не на складе хранятся, они среди прочего всякого у кондотьера в так называемом третьем потайном сейфе хранятся. В кабинете. Восемь штук по описи на сегодняшний день должно там лежать. По факту – семь.

– Неужто Володя не струхнул главного проверить?

– А Володе по барабану: главный, не главный. Ты же его знаешь. Он не за наших и не за ваших, он за порядок и закон. Парень кремень. Козырнул, бумаги показал и предложил предъявить к комиссионному осмотру. При этом намекнул, что в случае отказа будет апеллировать к Двум Из Трёх. Короче, прижал Ледовитого к стене. Тому ничего не оставалось, как ключи отдать.

– Ну и как премудроковарный отреагировал? – поинтересовался я. – Имею в виду потом, когда недостача вскрылась?

– Удивление разыграл, – презрительно хмыкнув, ответил Улома. – Дескать, знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. Не понимаю, куда кинжал делся. А когда понял, что замять не удастся, назначил внутреннюю проверку.

– Думаешь, он как-то причастен к убийству на Маяковского?

– Ну а как же! Обязательно. Не знаю как, но причастен. Может, не сам оборотня резал, может, послал кого. Это мы скоро узнаем. Нырок в дело зубами вгрызся будь здоров. Только чего бы он там ни раскопал, Ледовитов, сдаётся мне, уже вне игры. И это очень хорошо.

Не стал я у него выспрашивать о какой игре идёт речь, мне и своих игр хватало за глаза. Да и подполковнику не праздных разговоров было, он уже мотал головой, выглядывая, как идут дела у служб зачистки. Однако прежде чем оставить его один на один со служебными заботами, я всё-таки решил поделиться обещанной информацией:

– Пока не забыл. Насчёт крысы, что на Архипыча стукнула. Должен огорчить: человечек, на которого грешил, чист оказался. Так что не в курсе я, Боря, кто постарался.

– А знаешь, Егор-братишка, – отозвался Улома, – есть мнение, что тот кадр, который трикстера отравил, сам же и позвонил дежурному. Чтоб стрелки перевести.

– Думаешь? Подожди, а как он местонахождение трикстера вычислил? Никто же не знал, что я его Архипычу привёз.

– А тут и знать нечего. Самохин мне вчера вот что сказал: когда плод Верти-Праха гореть начинает, колдун-хозяин видит его в этот момент внутренним взором. Такое в этот фокус вложено продуманное магическое подтверждение. Вот теперь, Егор-братишка, и прикинь. Как только гад всё увидел, так сразу дежурному и позвонил. Я сегодня между делом заглянул в Журнал дежурств. Записано, что звонил аноним. Доброжелатель, твою мать. Но номер мобильного, с которого звонили, и дежурный, и система независимого контроля, естественно, зафиксировали. Как ты понимаешь, никто по этому номеру не отвечает. Сейчас, тут закончим, дам команду пробить по базе.

– Скажи, – поинтересовался я для очистки совести, – а этот номер, случайно, не на восемь-два-восемь заканчивается?

– Подожди, секунду… – Улома вытащил из кармана телефон и вызвал на экран номер из встроенной записной книжки, после чего посмотрел на меня удивлённо: – Ну ты, Егор-братишка, и даёшь. Откуда знаешь?

– От верблюда, – ответил я.

– Познакомишь?

– Обязательно. Потом как-нибудь. Слушай, не пробивай ты этот номер. Я уже знаю, чей он.

– Ну и чей?

Глянул я на Улому внимательно, подумал хорошенько и, мотнув головой, отрезал:

– Не скажу. – А в ответ на его недоумённый взгляд пояснил: – Боюсь, много лишних телодвижений сделаешь, уж больно ты. Боря, горяч. Давай мы это дело обсудим, когда Архипыча выпустят. Тем более что без него мы эту тему всё равно не поднимем. Да и без этой темы, нам много чего всем вместе нужно обмозговать. Дела творятся в городе, как видишь, поганые.

– Да, Егор-братишка, – согласился со мной Улома, – дела в действительности что-то пошли косяком и дела всё больше косячные. – После этих слов он протянул мне для рукопожатия огромную ладонь: – Ну что ж, стало быть, так тому и быть. Как только шеф объявится, трубим общий сбор.

Пожав его пятерню, я кинул прощальный взгляд на чудом устоявший в битве с тёмной силой дом и направился к машине.

Через полчаса наконец-то добрался до офиса.

И Вуанг, и Лера находились в приёмной. Вуанг с невозмутимым видом сидел на диванчике возле вешалки и, как ни в чём не бывало, читал книжку в потрёпанной обложке. Лера находилась на своем рабочем месте, за компьютером, и что-то печатала. Не сказал бы, что она выглядела подавленной. Притихшей – да. Озабоченной – да. Но никак не подавленной. И в одежде никакого смятения не чувствовалось, подошла она к наряду с холодной головой и предпочла нынче стиль не деловой, однако и не слишком праздничный. Бирюзовую шёлковую блузку одела продуманно и белые брючки-бриджи.

– Привет, подруга, – коротко кивнув воину, поприветствовал я девушку.

– Привет, шеф, – выглянула она из-за экрана.

– Кажется, вчера ты меня уже Егором называла.

– Да? Правда? Честно говоря, не помню

– Называла-называла, – подтвердил я, подходя к её столу. – И дальше так называй. Отныне ты мне в этой реальности сестра наречённая, а в той… – Я оглянулся на Вуанга (тот обращал на нас никакого внимания), затем снова посмотрел на Леру. – А в той теперь нет мне ближе существа, чем ты. И сдаётся, нам с тобой, сестрёнка, нужно поговорить по душам. Поговорим?

Спросил и показал на дверь кабинета.

– Да, Егор, поговорим, – кивнула она и решительно встала.

Пропустив её вперёд, я чуть задержался в дверях и, окликнув Вуанга, показал жестом, чтобы не мешал нам. Воин никак не отреагировал. Молча перевернул страницу.

Усадив Леру в кресло для посетителей, я обошёл стол и плюхнулся в своё, мягкое как слово "вестибюль". Достал сигареты, зажигалку, пододвинул к себе пепельницу-пеликана, однако закуривать не стал, откинулся на спинку кресла и спросил для начала:

– Скажи, сестрёнка, Пётр объяснил тебе, что случилось в результате его безответственности и твоего желания повысить самооценку?

– Рассказал, – смущённо отведя глаза, тихо и в тоже время с некоторой торжественностью ответила Лера.

– Веришь?

– После того, что вчера увидела, трудно было не поверить. До сих пор в глазах стоит картина, как вы троллей троллите.

– Значит, теперь знаешь кто я и кто ты?

– Ты – дракон, я – ведьма.

Я кивнул, дескать, всё верно, всё так и есть, после чего спросил:

– Тебя это смущает?

– Нет, – решительно мотнула она головой. – Дико, наверное, звучит, но нет. Ждала чего-то такого. Была внутренне к этому готова. И знаешь, Егор, теперь мне легко-легко… как-то так стало. Всё, что нужным было и казалось таким важным, теперь стало таким ненужным, таким лишним. Понимаешь? Раньше тяжело было, напрасность какая-то тяготила всё время. А теперь нет, теперь легко. И распирает всю от разных желаний. И всё вокруг будто другими красками…

Она говорила, говорила, говорила, выговаривалась, а я слушал, не перебивая, и смотрел на неё, с большим, чтоб не сказать огромным любопытством. Не верилось мне, честно признаться, что все эти восторженные словеса произносит та самая Лера. Но она, она их произносила. Правда, с подсказки присущего большинству людей ощущения их неслучайности пребывания на свете и чудесности самого этого света. Чудесности не в смысле его совершенства, а в смысле присутствия в нём чуда. Вытеснило на время из сердца Леры это сильнейшее ощущение все остальное, и забыла она в одночасье благодаря ему себя прошлую. Можно так сказать. А можно сказать, что вспомнила себя настоящую. Родилась сызнова. Молодой, красивой и, похоже, достаточно, уверенной в себе ведьмой.

– Небось, проплакала всю ночь? – поинтересовался, когда она закончила.

– Нет, знаешь, нет, – доверительно, действительно уже как брату старшему ответила она и даже осторожно улыбнулась. – Спала хорошо, очень хорошо спала. И даже сон видела, хороший такой сон. Будто иду я по городу, а за мной летят бабочки, И где ни ступлю, там цветы распускаются. А потом вдруг в какой-то момент навстречу ты, Егор, из-за угла вышел. И взял меня за руку. И полетели мы к радуге. А внизу город. Помню, купола золотые и крыши, крытые серебром. А потом неожиданно ночь случилась. Резко. Будто-то кто-то выключателем щёлкнул. Сначала темно было, а потом лунный свет с неба полился. И мы стали летать среди звёзд. А потом, помню, костёр… Сидели у костра. Потом я босиком по траве… по росе ходила. Потом… потом звезда упала. Я хотела желание загадать, а оказалось, что оно уже загадано… Что это было? А, Егор?

– Сама же сказала, что сон, – ответил я, сложив руки на груди. Потом глянул в окно, за квадратом которого уже расцвёл почти по-летнему солнечный день, и добавил: – Думаю, вещий.

– Вещий, – эхом повторила вслед за мной Лера и на какое-то время задумалась. А когда до чего-то там в голове у себя додумалась, кивнула: – Ну да правильно, вещий. И сон вещий. И я ведьма. Баба-Яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает. Плохой я теперь буду? Да, Егор?

Я пожал плечами:

– Почему сразу плохой? Просто будешь человеком, который много чего знает и может влиять на людей, явления и ход событий.

– А в церковь мне теперь заказано ходить? Да? Свечечку за упокой или там за здравие теперь ни-ни? Нельзя? Да, Егор?

– Возникнет душевная потребность войти и поставить, значит, войдёшь и поставишь, – успокоил я девушку. И перехватив её недоверчивый взгляд, попытался растолковать: – Помнишь, говорил тебе как-то, что в природе существуют силы и законы, неизвестные обычным людям. Так вот видимые проявления этих сил и законов люди по темноте своей демонизируют. Не уподобляйся им. Ты отныне не обычный человек. И твоя задача сейчас исключительно в том состоит, чтобы познать упомянутые силы и законы. А бабушкины сказки забудь.

– Но ведь ведьмы, они ведь плохие, они ведь зло творят, – продолжала терзаться правильно воспитанная девушка.

– Ведьмы ведают, – указал я на истоки. – А как они тем, чем ведают, распоряжаются, то другой вопрос. Есть, Лера, ведьмы прирождённые, они же родимые или природные, эти дамы умеют свой врождённый дар контролировать и грамотно им распорядиться. Иное дело ведьмы учёные. Эти сделались ведьмами по собственной воле и с очевидной целью творить козни. Вот эти да, эти зловредные.

– А я какой буду?

– Нормальной будешь. Нет на тебе, сестрёнка, вины подспудного желания стать ведьмой и дурных помыслов ты не имела. Получается, не учёная ты. Но, разумеется, и не прирождённая. Отражённая ты.

– А это значит "отражённая"? – после паузы, так и не сумев осознать тайный смысл слова, спросила Лера.

Я вытащил из пачки сигарету и, разминая её в пальцах, ответил:

– Это значит, какой тебе быть, добро или зло творить, зависит только от тебя. Каким образом Силу будешь получать и какими путями будешь в Запредельное ходить, тоже зависит только от тебя. Это, если крупными мазками. Подробности – со временем.

Выслушав мой не слишком конкретный ответ, Лера замотала головой, как попавшая под дождь кошка:

– Ведовство, Сила, Пределы, Запредельное. Как мне это всё понять? Как мне всё это в голове уложить? Никогда, наверное, понять не смогу.

– Что можно мыслить отдельно, зовём мы Пределами, что должно мыслить только в отношении к чему-либо, зовём Запредельным, – сходу выдал я, сам не понимая зачем. Затем прикурил и, выпустив дым после первой затяжки, посоветовал наставительно: – Да ты, подруга, не торопись, со временем всё как-нибудь само собой уложится в голове. А пока так давай объясню. Представь, что тебе пирог захотелось приготовить. Что ты делаешь, когда тебе хочется приготовить пирог? Правильно. Покупаешь в магазине муку, открываешь бабушкин рецепт – и вперёд. – Я вновь затянулся, выпустил дым и продолжил: – Так вот, Лера, желание приготовить пирог – это твой новый дар. Деньги, на которые ты покупаешь муку, – это Сила. Магазин с мукой – это Запредельное. Бабушкин рецепт – правила практической магии. Пирог – тот предмет, связь между предметами, явление или процесс, которые ты возжелаешь учудить. Вот такая тебе пока для равновесия ума аналогия. Всё, конечно, немного сложнее, чем я сейчас расписал. Но и намного проще, чем ты себе это представляешь.

– И неужели я научусь печь эти самые пироги? – через минуту, а может даже через две недоверчиво спросила Лера.

– Обязательно, – уверенно ответил я. – Сначала по готовым рецептом, а проявишь старание – по своим собственным. А станешь великой волшебницей – будешь печь пироги вообще без рецептов. Как бог на душу положит. Испечённые таким образом пироги самые вкусные.

– Великой волшебницей? А это кто? А это как?

– Кто такие великие? Сейчас объясню. – Сделав последнюю затяжку, я сунул окурок в пасть пеликана и стал старательно подбирать слова попроще: – Тут, Лера, вот как. Обычные маги могут по своей воле создавать в Пределах, как я уже сказал, предметы, явления, процессы и всё такое прочее. Сильные маги помимо всего этого могут, попав в Запредельное, Образ создать и существовать в его границах. Что такое Образ, в чём заключается его локальность и чем поддерживается стабильность – позже узнаешь. Чем сильнее маг, тем сложнее создаваемый им Образ. Великие же маги могут не просто Образы создавать в Запредельном, но целые миры. И зовутся те миры лоскутами. Наши Пределы, к слову говоря, – один из таких лоскутов. Когда, по какой причине и который великий из великих его создал, о том споры промеж людей идут испокон веков и время от времени перерастают в религиозные войны. Я доходчиво?

– А великие маги – они хорошие или плохие? – всё ещё блуждала Лера в трёх соснах хорошо и многими дровосеками прореженного леса этических норм.

– Они никакие, – терпеливо пояснил я. – Они, если быть терминологически точным, даже уже и не маги, он практически боги. Правда, боги младшие.

На этот раз Лера задумалась надолго. Так она долго думала над моим ответом, что я новую сигарету успел до половины скурить. Наконец девушка измыслила чего бы такого ещё выспросить:

– Вот ещё что хотела я, Егор, у тебя спросить. Чем волшебники отличаются от колдунов?

Вопрос меня, конечно, сильно развеселил, но вида я не подал и с вполне себе такой серьёзной миной ответил:

– Приблизительно тем же они отличаются, чем Тёмные от Светлых.

– Ну и чем же?

– А тем, что… Давай так объясню. Вот давеча, рассказывая про условный пирог, упомянул о покупке муки за деньги. Помнишь, да? Так вот. Как деньги можно получить? Можно украсть, ограбить кого-нибудь, обмануть, впарить ерунду какую-нибудь тухлую. Да? Сплошь и рядом. А можно честным трудом заработать. Добрым делом. Советом опять же. Так и с Силой. И вот от того, к какому именно способу получения Силы больше у человека душа лежит, он либо Тёмный, либо Светлый. Правда, тут нужно учитывать, что у человека помимо души ещё мозги имеются. Поэтому порядочный Тёмный может удерживать себя от дурных поступков, равно как и слабохарактерный Светлый может объяснить себе грамотно, почему чёрное это белое, и наторить в результате всякого. Понимаешь? Да?

Никогда Лера глупой девочкой не была, всё поняла с первого захода. Поняла, кивнула, но не успокоилась и вновь – что вполне в её положении было естественно – собралась у меня что-то полезного узнать. Однако не успела. В этот момент в кабинет без стука вошёл Вуанг и, не обращая внимания на мою возмущённую жестикуляцию, сообщил, будто телеграмму прочитал:

– Белов звонил. Только что. У адмиральского креста. В четырнадцать ноль-ноль.

Я глянул на куранты, а потом ещё и на свои "Командирские". И те, и другие заверяли, что до четырнадцати ноль-ноль оставалось семь минут. Мне действительно следовало поторопиться.