Майа проснулась в пять часов утра. Кожа вокруг ногтей зудела. Казалось, что ногти больше не подходили к ее пальцам. От бурливших в ней гормонов ногти начали расти со скоростью бамбука. Вокруг них виднелись неровные заусеницы, а сами ногти сделались хрупкими и ломкими. Такое ощущение, будто это искусственные, наспех приклеенные ногти.

Майа встала с кровати пани Нажадовой, собрала рюкзак, тихонько подошла к двери, выскользнула из квартиры и спустилась по лестнице в студию Эмиля. Он был один и спал крепким сном. У нее возникло искушение лечь с ним рядом и немного поспать, но она поборола соблазн. Ей и в своей-то шкуре было не слишком уютно. И вряд ли станет уютнее в чьей-то другой.

Майа отыскала свой красный жакет. Налила воды, решив принять что-нибудь из своего небольшого полезного набора анальгетиков. И решила не принимать больше никаких лекарств. Возможно, когда-нибудь они ей понадобятся, а она окажется не в дружелюбном Штутгарте, а совсем в другом, чуждом и враждебном, месте. Эмиль проснулся и сел на кровати. Он поглядел на нее с вежливым недоумением, потом натянул на лицо простыню и снова уснул. Майа аккуратно собрала свои вещи, до отказа набив ими рюкзак. Она покидала студию без сожаления, закрыла дверь — здесь не осталось ничего, с чем ей было жаль расстаться.

Она очутилась на освещенной улице, зашла в ближайшую, слабо освещенную сетевую будку и обратилась в систему помощи. Путеводитель по Сети, как всегда, работал безукоризненно. Она тут же связалась с сайтом в Сан-Франциско и синхронно подключилась к номеру мистера Стюарта.

— Что я могу для вас сделать в этот прекрасный вечер? — спросил мистер Стюарт, отделенный от нее во времени двумястами пятьюдесятью миллисекундами, но говоривший на редкость ясно и четко.

— Мистер Стюарт, я долгие годы была вашим пользователем, и мне нужен доступ к старой виртуальности со старыми протоколами.

— Хорошо, мэм, если она еще в наличии, мы вам его предоставим.

— Я сейчас нахожусь в Праге.

— Прага — красивый город, — не удивившись, заметил Стюарт. — Я могу с вами связаться, если это не слишком дорого, никаких проблем с расстоянием нет, и надеюсь, вас не смущает разница во времени. Почему бы вам не повесить трубку, тогда можно будет наладить контакт через наш сервер.

— Нет-нет, очень великодушно с вашей стороны, но у меня к вам другое предложение. Нет ли у вас коллеги здесь, в Праге, который с пониманием отнесется к моей осторожности? Могли бы вы порекомендовать мне кого-нибудь в Праге? Я доверяю вашим советам и всецело полагаюсь на вас.

— Вы доверяете моим советам?

— Да.

— Рад это слышать. Личное доверие — непременное условие, основа всему. Вас не затруднит сообщить мне, кто вы такая?

— Конечно, я бы с удовольствием вам сказала. Но надеюсь, вы понимаете…

— Что ж, ладно. Позвольте мне заглянуть в справочник. Так…

Майа нервно почесывала свои пальцы.

— Попробуйте обратиться в одно место, так называемое Бюро доступа. Это на улице Народны Обраны в Праге. И попросите Божену.

— О'кей, так я и сделаю. Огромное спасибо. — Она повесила трубку.

Майа нашла адрес по карте пражской службы социальной помощи и направилась туда. Путь был долог и утомителен в темноте и по холоду. Безлюдные, мощенные булыжником мостовые. Запертые магазины. Ни души вокруг. Высокие облака и лунный свет, отражающийся на поверхности реки. Надмирное сияние Градчан, замок, возвышающийся над старым городом — как напоминание об аристократии, некогда господствовавшей в Европе. Шпили спящей Праги. Фонари, статуи, черепичные крыши, темные арки, потайные проходы, по которым шныряли бездомные коты с горящими глазами. Такой город даже в старых-престарых фантазиях был куда более реален, чем она сама.

От натертых мозолей ей было тяжело шагать по булыжной мостовой. Ноги горели. Рюкзак был тяжел, и лямки впивались в плечи. От боли и усталости она начала острее воспринимать происходящее. Возможно, у нее появилось некое внутреннее видение. Майа постоянно останавливалась и снимала своей камерой городские кварталы, здания, но не могла пересилить себя и сделать хоть одну фотографию. Как только она подносила аппарат к глазам, видоискатель фиксировал какое-то недоразумение, ошибку. Потом до нее с изумлением дошло: линзы были повернуты внутрь. Вот и вся проблема. Но в любой фотокамере линзы повернуты внутрь. Она старалась запечатлеть мир, но он оказался вне поля ее зрения.

Рассвело, и она наконец отыскала нужную улицу. Она увидела административное каменное здание. Растрескавшийся бетон коммунистической эпохи давно пришел в негодность и был заменен оптимистичным современным зеленым пенистым материалом. Здание было еще закрыто. На дверях висели объявления в сине-белых цветах, но она не умела читать на честине.

Майа забрела в соседнее кафе, согрелась, что-то съела, привела в порядок макияж. Город пробудился к жизни, и по улицам неторопливо поползли велосипеды. Когда автоматические часы громко зазвонили и дверь Бюро наконец открылась, она первая вошла внутрь.

Майа нашла пункт доступа к Сети на четвертом этаже здания, на верхней площадке лестницы. Он оказался закрыт. Она повернулась и, еле передвигая уставшие ноги, отправилась в дамскую комнату, села там на выступ, закрыла глаза и немного вздремнула.

Когда она попыталась вновь попасть в офис, дверь была уже распахнута. Майа вошла, и ей сразу бросились в глаза низкие сводчатые потолки, двери с медными кнопками, справочники в пластиковых переплетах и неработающая техника, обвитая проводами. Свет падал из окон.

Потрескавшиеся стены с пятнами сырости и паутиной по углам.

Божена одновременно причесывалась и ела булочки, запивая молоком из бутылки. Для женщины ее лет у Божены были прямо-таки роскошные волосы. Не менее сильное впечатление производили и ее зубы — большие, прекрасно сохранившиеся и очень белые, словно мрамор.

— Вы Божена, не так ли? Доброе утро.

— Здравствуйте. Добро пожаловать в Координационное бюро доступа. — Божена, очевидно, гордилась своим примитивным английским языком. — Вы по какому вопросу?

— Мне нужен наладонник, чтобы пропасть во дворец памяти, построенный в шестидесятых годах. Мой знакомый в Сан-Франциско сказал, что вы можете предоставить необходимые меры предосторожности.

— О да, мы, здесь, в Бюро доступа, очень осторожны и благоразумны, — заверила ее Божена. — И к тому же очень консервативны! Старые дворцы, старые замки, все эти лабиринты и подземелья! Это наша специализация. — Божена без предупреждения дотронулась до ее наушников, тут же поднялась из-за стола и удалилась в заднюю комнату.

Время тянулось очень медленно. В освещенном верхним светом воздухе плавали пылинки. Сетевая аппаратура бездействовала.

В офис одна за другой вошли четыре пожилые чешки — по видимости, рядовые служащие. Они принесли с собой завтрак и рукоделие. А одна даже взяла на работу своего кота.

Через несколько минут к ним присоединилась еще одна женщина с наладонником. Она положила его на стойку, зевнула, свернула блокнот, опять молча покинула комнату. Майа вынула наладонник из шероховатой пластиковой коробки и сдула с него пыль. На нем был слой настоящих официальных стикеров на неудобочитаемой честине. Старинный доэлектронный текст, старомодная чешская орфография до европейской орфографической реформы. Причудливые значки над буквами: кружочки, галочки, — казалось, слова окружала колючая проволока.

Божена не спеша возвратилась в комнату, тщательно одернула свою длинную, до лодыжек, серую юбку и села за начальнический пластиковый стол. Последовательно осмотрела все шесть ящиков стола. И наконец отыскала симпатичное стеклянное пресс-папье. Поставила его на стол и стала им поигрывать.

— Простите, — сказала Майа, — у вас случайно нет каких-либо материалов о Йозефе Новаке?

Лицо Божены вытянулось и посуровело. Она поднялась из-за стола и подошла к стойке.

— Почему вас интересует Йозеф Новак? Что вы ищете? Кто вам сказал, что у нас в архиве есть материалы о Йозефе Новаке?

— Я новая ученица пана Новака, — легкомысленно солгала Майа. — Он учит меня фотографии.

Выражение лица Божены снова изменилось, теперь она выглядела смущенной и растерянной.

— Вас? Почему? Вы ученица Новака? Но вы же иностранка. Что он выкинул на этот раз, бедняга?

Божена нашла свою сумку, достала гребень и принялась с удвоенной энергией расчесывать волосы.

Дверь открылась, и в офисе появились два чеха-полицейских в розовых формах. Они сели за стол, отодвинули экран и стали пить горячие растворы из картонных стаканчиков.

Майа внезапно поняла, что мистер Стюарт, которому она так доверяла, направил ее в пражскую полицию. Все эти люди были ищейками. Она оказалась в полицейском управлении. Она оказалась среди чешских сыщиков, вынюхивающих в виртуальных мирах. Да, это был пункт доступа с устаревшим оборудованием Сети, но только потому, что чешская полиция обладала самым худшим оборудованием в мире.

— Вы знаете Элен? — небрежно спросила Майа, наклонившись над стойкой. — Элен Вакселль-Серюзье?

— Вечную вдову, — небрежно пожала плечами Божена, рассматривая свои ногти. — Вот так всякий раз. А почему, я и сама не знаю. Она о нас ни одного доброго слова не сказала.

— Мне нужно позвонить ей сегодня утром и выяснить ряд подробностей. У вас, случайно, нет под рукой сетевого адреса Элен?

— Это пункт доступа, а не справочная служба, — язвительно заметила Божена. — Мы рады помочь вам в нашем Бюро доступа. Мы открыты и дружелюбны, в Праге нечего прятать! Но у вдовы нет дел в Праге, она тут ничего не имеет, и с моим отделом это никак не связано.

— Вот что, — перешла в наступление Майа, — если вы не собираетесь помочь мне с Новаком, то так прямо и скажите.

— Я вам этого не говорила, — с вызовом сказала Божена.

— У меня есть другие контакты и другие способы решить свои проблемы.

— Я в этом уверена, мисс Америка, — с ухмылкой сказала Божена.

Майа потерла покрасневшие веки.

— Давайте сделаем что-нибудь простое и легкое для нас обеих, — предложила она. — Я только что пробилась сквозь плотную толпу ваших клиентов и немного поработала на этом старом чудном приборе. Не надо мне помогать, забудьте об этом. Но и мешать тоже не надо. Вы не станете меня трогать, а я не буду трогать вас. Мы сделаем вид, будто ничего особенного не произошло. Ладно?

Божена не ответила ей. Она вернулась к своему столу. От страха и адреналина в крови Майа стала отчаянной и неуязвимой. Она отыскала большие очки и перчатки. И решила, что никто не осмелится прервать человека, работающего в больших очках и перчатках. Очки и перчатки превратят ее в невидимку.

Майа настроила старую машину, заставив ее проделать ряд операций, и ввела пароль. Она принялась заклинать дворец памяти и, казалось, вызвала его к жизни лишь силой своей воли.

Знакомая архитектурная постройка окружала ее со всех сторон, появившись на экране, на расстоянии пальца от ее зрачка. Кто-то распределил надписи и изображения на доске. Рядом с кудрявым мальчишкой и зелеными, небрежно нацарапанными буквами: МАЙА БЫЛА ЗДЕСЬ — появилась аккуратно напечатанная фраза: МАЙА НАЖМИ ЗДЕСЬ — и кнопка, нарисованная цветным мелом.

Майа подумала и нажала кнопку на доске. В ее перчатках чувствовалась уверенность и спокойствие, но ничего не случилось.

Она оглядела виртуальный офис. Он буквально кишел тропическими ящерицами и насекомыми. Ящерицы встречались там на каждом шагу, некоторые из них после «починки» сделались большими, величиной с хороший кусок хлеба, а другие что-то деловито строили, как это делают муравьиные семейства. Сломанный стол кто-то убрал. Деревья в саду за домом теперь были прорисованы гораздо лучше и больше напоминали настоящие растения.

Одно из кресел внезапно утратило свои очертания и преобразилось в Бенедетту. Виртуальная Бенедетта была в черном, переливчато блестевшем платье для коктейлей и коротком розовом жакете-фигаро с черными оборками. Майа обратила внимание на ее неестественно длинные ноги, как на эскизе модельера, и невероятно высокие каблуки. Лицо этой Бенедетты ничем не отличалось от лица программистки из Болоньи, но виртуальные волосы никуда не годились. Виртуальные волосы почти всегда казались фальшивыми, словно сделанными из резины или похожими на вьющуюся гриву Медузы Горгоны. Бенедетта неосмотрительно подражала этой уродине, украсив себя этими непослушными локонами. Когда она слишком быстро двигалась, ее лакированная грива то нагло мельтешила перед глазами, то полностью скрывалась из виду.

Губы виртуальной модели беззвучно двигались.

— Чао, Майа.

Майа нашла лишний проводок в наглазниках и просунула его в ухо:

— Чао, Бенедетта.

Бенедетта чуть заметно поклонилась:

— Ты удивлена?

— Я немного разочарована, — сказала Майа. — Как меня слышишь?

— Да я тебя отлично слышу.

— Я даже вообразить не могла, что ты украдешь мой пароль и обманешь мое доверие. Правда, Бенедетта, в этом есть что-то детское.

— Ничего дурного я тебе не сделала, — виновато отозвалась Бенедетта. — Мне просто хотелось полюбоваться дворцовой архитектурой, разузнать подробности того времени. И все симпатичные старые коды.

— Ну конечно, ты это и сделала, дорогая. Отыскала там порнографию?

— Разумеется, я нашла порнографию. Но оставила для тебя кнопку вызова. — Бенедетта жестом указала на цветной мелок. — Потому что у нас здесь возникла небольшая проблема. Небольшая проблема во дворце.

— Ты говоришь «у нас». У нас?

— Тут что-то осталось. Что-то живое.

— И ты позволила ему остаться или нашла это оставшееся?

— Я не могу тебе сказать, потому что сама еще не знаю, — проговорила Бенедетта. — Я пыталась отыскать, но не сумела. Никто не сумел.

— Понимаю. И многих ты туда провела? Скажи правду.

— Майа, старый дворец очень большой. Невероятно большой. Здесь бездна пространства. Его никто не использовал, остается лишь удивляться, что тут нет сетевой полиции. Пожалуйста, не сердись. Поверь, ты бы нас никогда не заметила. Если бы не это небольшое осложнение.

— Новость не из приятных.

— Могу сообщить тебе и хорошие новости. Во дворце есть деньги. Ты об этом знала? Настоящие деньги. Деньги стариков, с банковской гарантией.

— Как здорово! Ты со своей бандой оставила мне хоть мелочь?

— Послушай, я так хочу с тобой поговорить, — призналась Бенедетта. — Обо всем. Но сейчас, если честно, время неподходящее. Я играю в карты с моим отцом. И мне не хочется беседовать об этом в отцовском доме. Не могла бы ты приехать в Болонью повидаться со мной? Я мечтала тебя пригласить. Подружиться с тобой.

— Возможно, мне удастся приехать. Сколько денег вы нашли? Хватит ли мне, чтобы расплатиться с этими чумными швейцарскими фирмачами за твое алмазное ожерелье?

— Не беспокойся об ожерелье, — откликнулась Бенедетта. — Компания Энтерпрайзерс обанкротилась. Они слишком задрали цены, им никто не платил. Просто отдай ожерелье какой-нибудь другой женщине. Она может им свободно пользоваться целый месяц, пока не кончатся деньги.

— Ты просто сокровище, дорогая.

— Я звякну тебе чуть позже, Майа. Извини, сейчас я занята. Ради тебя я готова на многое, если ты дашь мне шанс! И вот что, я могу улучшить твое изображение. Знаешь, пока что я вижу вместо тебя какое-то жуткое синее пятно. Где ты сейчас?

— Нигде. В общем, тебе не нужно об этом знать. Передай мне сообщение через Поля.

Виртуальный рот Бенедетты растянулся в удивленной гримасе:

— Надеюсь, ты не говорила Полю о нашем дворце?

— Почему я должна была ему об этом говорить?

— Дорогая, Поль всего-навсего теоретик. А я действую активно.

— Возможно, я тоже теоретик.

— Вряд ли, — возразила Бенедетта. — Не думаю, совсем непохоже. Но я могу ошибиться, как думаешь?

Майа немного поразмышляла.

— Ладно, если мы не скажем Полю, то оставь для меня сообщение в «Голове». Я бываю там почти каждый день. Я подружилась с Клаусом.

— Ладно. В «Голове». Хорошая идея. Клаус приятный человек, он очень осторожный. А теперь мне действительно пора.

Очертания Бенедетты растаяли. Кресло оказалось на прежнем месте, но тут же превратилось в плоское изображение.

Майа попыталась выпрямить кресло. Ее рука в перчатке несколько раз добиралась до него, ныряла внутрь, хотя Майа сознавала всю бесполезность нефункционального действия. Какое-то время она продолжала бороться с креслом, меняя положение своего тела под разными углами.

Наконец ей стало совершенно ясно, что в виртуальной комнате кто-то есть. Она осторожно огляделась, не двигаясь с места. Это виртуальное присутствие просочилось сквозь стену, она ощущала легкий холодок от дальней стены. Рассеянный пульсирующий взгляд пробирался через компьютерную передачу.

Майа тряхнула головой, сбросив наглазники и наушники. Она стянула перчатки с онемевших пальцев. Выключила машину. Потом проверила нагревшийся и запыленный механизм, пожалев об явной улике — следах человеческой ДНК, только что оставленных на чешском полицейском оборудовании. Легонько протерла наглазники рукавом, словно этот жест мог чему-нибудь помочь. ДНК была микроскопической, но следы обнаруживались повсюду. Вездесущая очевидность, истина, просочившаяся в сознание, точно множество бактерий.

Но преступление не могло стать преступлением, пока его не обнаружили и не раскрыли.

Она решила, что не станет красть карманный сенсорный экран.

Неимоверно усталая, она села в метро и проспала два часа, пока поезд кружил по городу. А после отправилась в пункт доступа к Сети на станции Малостранска и попросила Сеть отыскать ей Йозефа Новака. Сеть предоставила ей адрес в считанные секунды. Майа вновь села в поезд и доехала до Карлова Намести, откуда, еле волоча ноги, добралась до дома Йозефа Новака. Ни улица, ни само здание не внушали доверия. Она справилась по общественной карте города, дважды тщательно проверила и нажала на кнопку дверного звонка. Никто не откликнулся. Она надавила посильнее, и старая пластмассовая кнопка рассыпалась под ее пальцами. Майа ударила кулаком в окованную железом деревянную дверь. За дверью послышались приглушенные голоса, но никто не потрудился открыть. Она опять стукнула кулаком в дверь, на этот раз сильнее.

Ей открыла дверь пожилая чешка, сняв короткую медную цепочку. На голове у нее был шарф, она носила наглазники.

— Что вам угодно?

— Я хочу видеть Йозефа Новака. Мне нужно с ним поговорить.

— Я не говорю по-английски. А Йозеф не принимает посетителей. И особенно туристов. Ступайте отсюда.

— Дверь захлопнулась.

Майа вышла на улицу и купила кнедлики и чутовки. Эти маленькие неудачи были очень полезны. Если она будет помнить, что нужно поесть, оказавшись взаперти или получив отказ войти в чей-нибудь дом, то останется живой и здоровой. Расправившись со вкусным йогуртом в картонном стаканчике, она вернулась к дому Новака и снова постучала в дверь.

К ней вышла та же самая женщина, но уже одетая в теплую ночную рубашку.

— Это опять вы! Девушка, от вас пахнет Штутгартом. Оставьте нас в покое, вы ничего не добьетесь своей настойчивостью.

Дверь захлопнулась.

Еще одно хорошее напоминание. Майа прошла квартал и поднялась в студию к Эмилю. Его там не было. Отсутствие Эмиля могло бы встревожить, но, зайдя на кухню, она поняла, что он отправился поесть. Она принялась мыть и чистить студию, опрыскала помещение аэрозолем, купленным в Штутгарте, в воздухе запахло спелыми бананами. Ощутимая победа над незримым миром микробов повысила ей настроение, и Майа впервые почувствовала удовлетворение. Она снова пошла к Новаку, было уже темно и холодно. Постучала в дверь.

Ей открыл сгорбленный седой старичок в черном пиджаке. Он был однорук.

— Что вам угодно?

— Вы говорите по-английски, пан Новак?

— По обстоятельствам.

— Я ваша новая ученица. Меня зовут Майа.

— Я не беру учеников, — любезно отозвался Новак. — Завтра я уезжаю в Рим.

— Тогда я тоже поеду завтра в Рим.

Новак уставился на нее через дверную цепочку.

— «Стеклянный лабиринт», — проговорила Майа. — «Скульптурные сады», «Душа воды», «Исчезнувшие статуи».

Новак вздохнул:

— Это плохо звучит по-английски… Что же, полагаю, вам лучше войти.

Стены нижнего этажа дома Новака напоминали пчелиные соты, только деревянные: фантасмагория шестиугольных полок. Деревянные куклы на шарнирах. Стеклянная посуда. Инструменты с нарезкой. Перья. Плетеные предметы. Почтовые марки. Каменные яйца. Детские игрушки из мрамора. Авторучки и канцелярские скрепки. Скульптурные маски. Компасы и песочные часы. Медали. Пряжки от ремней. Дешевые свистки и старые игрушки. Некоторые из этих сот были забиты доверху. Были и пустые полки. Что-то вроде деревянного улья, населенного умными, летящими во времени пчелами.

Стояли рабочие столы, но сесть было негде. Пол натерт до блеска. Сверху, откуда-то с лестничной площадки, послышался сонный женский голос:

— Кто это?

— У нас гостья, — откликнулся Новак. Он полез в карман широких брюк и достал оттуда эмалированную зажигалку.

— Это глупая американская девица с короткими волосами?

— Да, она самая. — Новак щелкнул указательным пальцем по кремню зажигалки, вспыхнувшей мутным, грязноватым пламенем, и зажег шесть восковых свечей в канделябре. Они ярко загорелись, помигивая. Комната окрасилась в золотистые тона. — Дорогая, спусти нам спальный мешок, будь добра.

— Сейчас поздно. Скажи ей, чтобы она поскорее уходила.

— Она очень хорошенькая, — отозвался Новак. — Иногда хочется воспользоваться встречей с такой хорошенькой девушкой.

В молчании они ждали. Наконец вниз, по озаренной светом свечей лестнице, были спущены два черных спальных мешка, колыхающихся от надутого воздуха.

Новак уселся на мешок и жестом своей единственной руки пригласил Майю последовать его примеру. Его правая рука была ампутирована по плечо. Но похоже, ее отсутствие ему нисколько не мешало, как будто одной руки было вполне достаточно, а у остальных людей имелась лишняя. Майа опустила рюкзак на натертый пол и села на указанное место.

— Я хочу научиться фотографировать.

— Фотографировать? — удивился Новак. — Это замечательно! Такое реальное искусство, такое похожее на жизнь. Будто ты Циклоп. Глядишь в одну точку. Целых пять тысячных долей секунды.

— Я знаю, что вы можете меня научить.

— Я учил фотографировать, — не без усилия признался Новак. — Я учил людей видеть через камеру. И какой блистательный итог! Посмотрите на мое жилище! Я был фотографом девяносто лет. Девяносто! И что мы нажили тяжелым трудом, моя старуха и я? Да ничего. Эти обвалы на рынке! Девальвация! Грабительские налоги! Беззаконие и разорение. Политические катаклизмы. Эпидемии! Лопнувшие банки! Никакой стабильности! Никакого покоя. — Новак посмотрел на нее испытующе, и вдруг стало видно, что он тот еще хитрец, — оттопыренные опухшие уши, мохнатые брови, большой стариковский нос картошкой. — У нас нет собственности, нет накоплений. Мы очень старые люди, и для вас, девочка, у нас нет ничего. Вам лучше уйти, чтоб проблем не было.

— Но вы же так знамениты!

— Я пережил свою славу. Все в прошлом. Живу по инерции.

Майа оглядела гостиную. Потрясающее сочетание хаоса и абсолютного порядка. Миниатюрные вещицы подлинного искусства и китч. Музей диковинок — следы прошедших времен. Нигде ни пылинки. Кладбище музейных экспонатов.

Догорали свечи, оголяли свои восковые фитильки. Седовласый Новак, видимо, успокоился, сказав то, что давно хотел сказать.

Майа, показывая на верхнюю полку его улья, спросила:

— Там хрустальная ваза? Вот этот графин, наверху.

— Старое богемское стекло, — пояснил Новак.

— Очень красивый.

Новак негромко присвистнул. Открылась незаметная дверь, видимо в кухню, и оттуда показалась рука.

Растопыренной пятерней она сильно шлепнулась на деревянный пол. У обнаженного плеча была перистая фактура, вроде извилистых щупальцев моллюска.

Рука сгибалась и подпрыгивала, сгибалась и подпрыгивала, глухо пошлепывая по освещенным слабым светом половицам. Она извивалась, подныривала и с неимоверной скоростью добралась до Новака, нащупала прорезь в пустом плече его пиджака.

Новак покосился, чуть заметно подмигнул Майе, приподнял свою искусственную руку и осторожно взмахнул ей.

Потом левым локтем он оперся о спальник, встал и прошелся по комнате. Правая рука вытянулась, ее гладкая кожа покрылась пупырышками, уменьшилась до размера птичьей косточки. Другая рука потянулась за графином. Он дернул ею, и рука вновь приобрела нормальный размер, внутри нее послышался легкий хруст.

Он подал Майе графин. Она стала рассматривать его при свете свечи.

— Я уже как будто видела его, — проговорила она. — И даже жила внутри него. Это была Вселенная.

Новак недоуменно пожал плечами. Теперь, с рукой, прикрепленной к плечу, он мог легко пожимать плечами.

— Поэты заявляют то же самое о любой земной песчинке.

Она взглянула:

— Этот графин сделан из песка, не так ли? И линзы камеры сделаны из песка. А значит, любое явление подобно песчинке.

Новак неторопливо улыбнулся.

— Хорошая новость, — произнес он. — Вы мне нравитесь.

— Какое чудо — сохранить стеклянный лабиринт, — заметила она, повертев в руках графин. — Он казался более реальным, когда был виртуальным. — Майа вернула ему графин.

Новак привычно посмотрел на него, погладив левой рукой, правая вроде как покрылась резиновой перчаткой.

— Что же, он очень старый. Маленький фрагмент прошлой культуры. Шедевры культуры! — И он процитировал на честине: — «Созданный из мраморных изваяний, из лесных сучьев и трав, истоптанных ногами. Ты, безмолвное творение! Наши умы теряют от тебя покой и равновесие, словно от вечности. Ты ледяной стих! Когда это поколение сойдет в могилу, на твою долю останутся трудности множества других людей. Друг человечества! Ты скажешь нам: „Красота — это правда, а правда — это красота“. Мы не знаем иного, и нам не нужно знать больше».

— Это стихи?

— Старое английское стихотворение.

— Тогда почему же вы не процитировали его по-английски?

— На английском больше нет поэзии. Когда он распространился по миру, то вся поэзия исчезла.

Майа задумалась. Это высказывание было лестным и, казалось, многое объясняло.

— В таком случае выходит, что стихотворения еще могут звучать на честине?

— Честина — устаревший язык, — ответил Новак. Он поднялся — рука вытянулась, как пластилиновая, — и поставил графин на место.

— Когда мы должны выехать в Рим? — спросила Майа.

— Утром. Рано.

— Тогда можно мне подождать вас здесь?

— Если вы обещаете погасить свечи, — отозвался Новак, не без труда поднимаясь по лестнице. Через десять минут его рука слетела вниз и молча исчезла в неизвестном направлении.

Они отправились в Рим рано утром. Пани Новакова собрала для мужа огромную сумку с ремнями через плечо. Новак не взял с собой протеза.

Майа вскинула на спину рюкзак. И вежливо предложила понести сумку Новака. Он с готовностью отдал ее. Сумка весила, наверное, полтонны. Новак недовольно вздохнул, открыл дверь и, сосредоточившись, сделал три коротких шага по старой мостовой к новенькому сверкающему лимузину.

Майа положила его сумку и свой рюкзак в багажник и забралась в лимузин, бесшумно и быстро тронувшийся в путь.

— Почему ваша жена не поехала с вами в Рим?

— О, эти деловые поездки, они очень утомляют, на них соглашаешься только по обязанности. Она от них устает.

— Вы давно женаты на Милене?

— Мы поженились в 1994 году, — пробурчал Новак. — Сейчас это лишь так называемый брак. Мы живем, как брат и сестра. — Он потрогал свой подбородок. — Нет, я неточно выразился. Мы пережили сексуальные страсти. Теперь существуем как драгоценные ископаемые друг для друга.

— Редко случается, чтобы люди были женаты почти сто лет. Вы должны этим гордиться.

— Возможно. Если вы прощаете друг другу вульгарность плотской страсти, — что же, тогда мы с Миленой — коллекционеры и терпеть не можем выбрасывать старые вещи. — Новак дотронулся единственной рукой до воротника и вынул свой нетлинк. Набрал номер в Сети.

—Хэлло, — зарычал он. — Голосовая почта? — Новак сердито перешел на честину. — Вы по-прежнему меня избегаете? Ладно, слушайте, жук вы этакий! Это немыслимо, невозможно, чтобы старик инвалид, без правой руки, забытый миром, не имеющий мало-мальски приличной студии и профессиональной помощи, мог платить годовой налог в тридцать тысяч марок! Это противоречит здравому смыслу! Особенно в 2095 году, когда у меня было плохо с заказами! И что за дурацкая болтовня об увеличении налоговой ставки с 92-го года! Вы еще требуете деньги задним числом? И грозитесь штрафами? После того как выпили из нас всю кровь? Заслуженный художник Чешской Республики! Пятикратный лауреат Пражской городской премии! Вот кто я! А вы давите меня своими безумными требованиями! Настоящий скандал! Будьте уверены: последнее слово за мной, вы, наглый мошенник! — Он кончил говорить и убрал аппарат.

— Всякий раз доказываешь им, — угрюмо пояснил он. — Приносишь горы документов, наград, почетных званий, приглашений, многолетней переписки. Но они бесчувственны. Как роботы у Чапека. — Он покачал головой, а потом мрачно усмехнулся. — Но меня это не волнует! Я очень терпелив и еще переживу их.

В пражском аэропорту их ждала персональная программа, оформленная с присущей авиалиниям элегантностью — в белых, серебряных и ярко-синих тонах.

— Посмотрите на это, — встревожился Новак у высокого перфорированного трапа, — Джанкарло должен был прислать мне бортпроводника. Он знает, что я настоящая развалина.

— Я же с вами, Йозеф. И буду вашим проводником. — Майа открыла багажник и достала оттуда вещи.

— Он создание dimoda , этот Джанкарло. Вы бы видели его замок в Гштааде, просто кишит штутгартскими омарами. Знаете, если эти жуткие машины двинутся в беспорядке, они могут вас убить. Разорвать вам горло своими «усами»-пинцетами, пока вы спите. — Новак отступил в сторону, и Майа внесла тяжелые вещи в самолет. Затем он бодро проковылял вслед за ней по трапу.

В салоне не было спальных кресел. Майа помедлила и озадаченно огляделась по сторонам. Новак пригнулся, стоя на месте, и прямо под ним с ошеломляющей быстротой неслышно появилось кресло. Проход в салоне самолета был выложен вроде бы прекрасным итальянским мрамором, но под ногами пассажиров его чувствительная поверхность вздувалась и превращалась в прозрачные, тугие, наполненные воздухом кресла, смахивавшие на огромные волдыри. Майа села в такое кресло и мгновенно оказалась словно в ловушке.

— Какой замечательный, уютный самолет, — сказала она, опершись на выдвижные подлокотники.

— Благодарю вас, мадам, — произнес самолет. — Вы готовы к полету?

— Полагаю, что да, — проворчал Новак.

Продолговатые изящные крылья бесшумно и стремительно завибрировали. Самолет вертикально поднялся в воздух.

Новак молча и сосредоточенно глядел в окно, пока дорогая его сердцу Прага окончательно не скрылась из виду. Затем он повернулся к Майе.

— Вы, наверное, работаете моделью? Я почти не сомневаюсь в этом.

— Иногда.

— У вас есть агентство?

— Нет, я никогда не выступала как модель за деньги. — Она сделала паузу. — Я не хочу выступать за деньги. Но для вас я бы стала моделью, если вы пожелаете.

— Вы можете демонстрировать одежду? Вы умеете ходить по подиуму?

— Я видела, как ходят модели… Но нет, я не знаю, как надо.

— Тогда я вас научу, — сказал Новак. — Следите внимательно и смотрите, как я ставлю ногу.

Они поднялись, и их кресла-шары беззвучно лопнули. В салоне образовалось много места, где можно было отрабатывать походку.

В 2065 году Иннокентий XIV стал первым папой, добровольно подвергшимся операции по продлению жизни. Характер и подробности его лечения были окутаны тайной — редкое и весьма дипломатическое исключение в обычной практике полной медицинской открытости. Решение папы, то есть полное нарушение естественных, Богом данных сроков земного бытия и дерзкий вызов нормальному процессу смены пап на Святом престоле, привело к кризису церкви.

Конклав кардиналов созвал совет, чтобы дать оценку действиям папы. В качестве аргумента они пытались привести эпизоды с Божественной благодатью, чтобы удостовериться в правомерности содеянного. Духовная экзальтация кардиналов, их исступленные пляски, истерические выкрики скептики расценили как злоупотребление наркотиками. Однако непосредственные участники не сомневались в Божественном происхождении священного огня. Церковь всегда побеждала, опровергая безжалостные доводы скептиков.

После, как было сочтено, Божественного вмешательства церковь незамедлительно одобрила процессы постгуманизации и теперь рекомендовала собственные методики продления жизни. Одобрение медицинских процедур, наряду с современными энтеогенными растворами и различными духовными учениями, распространялось в качестве новых Страстей Христовых.

Смиренный и неутомимый святой отец с его отличным обменом веществ, длинной седой бородой, теперь наполовину почерневшей, стал центральной фигурой европейской модернизации и ее иконой. Многие на первых порах считали Иннокентия обычным карьеристом и подлинным виновником упадка старой веры. Но после нисхождения священного огня на папский синклит всем стало ясно, что возродившийся к жизни папа обладает поистине сверхчеловеческими способностями.

Поразительное красноречие папы, его искренность и заявленная им добрая воля подействовали даже на заядлых скептиков.

И когда его окрепшая модернистская церковь отвоевала утраченные было позиции старого христианства, наместник Бога начал творить чудеса, неведомые со времен апостолов. Папа исцелял калек и паралитиков словом и прикосновением. Он изгонял дьявола из помраченного рассудка психически больных. Более того, больные часто навсегда избавлялись от своих недугов.

Он также мог довольно точно, подробно предсказывать будущее. Многие верили, что папа способен читать мысли. Паранормальные явления стали признаваться не только верующими католиками, но и дипломатами, государственными деятелями, учеными и юристами. Его дар проникновения в души людей часто демонстрировался на политической сцене. Закаленные и ожесточившиеся в битвах воины или удачливые преступники, удостоившись аудиенции у понтифика, впадали в сомнение, исповедовались, каялись в грехах перед миром, сожалели о своих злодеяниях.

Папа Иннокентий помогал беднякам, давал приют бездомным и уговаривал строптивых политиков изменить свою политику, делая ее более гуманной. Он создал прекрасно оборудованные больницы и школы, библиотеки и сетевые сайты, музеи и университеты. По всей Европе он настроил приюты и ночлежки для бродяг. Он перестроил Ватикан и превратил старинные соборы и церкви во всем мире в центры экстатичной христианской духовности, поражающие прихожан непревзойденной святостью своей виртуальной мессы. Разумеется, он был самым великим папой двадцать первого века, вероятно, величайшим понтификом последних десяти столетий, а быть может, и всех времен. Его святость стала очевидной, даже если бы он нашел время и возможность умереть.

На Майю Рим произвел впечатление полного хаоса. За день до их с Новаком приезда в городе произошло чудо. После распространения энтеогена чудеса сделались привычными и теперь требовалось нечто из ряда вон выходящее, чтобы привлечь внимание толпы к сверхъестественным давлениям. Последнее чудо подняло интерес к сверхъестественному на небывалый уровень: Дева Мария воочию предстала перед двумя детьми и собакой в Публичном пункте телеприсутствия.

Дети обычно не принимали энтеоген. Даже постсобачьи псы редко бывали способны к духовным откровениям. А пленки в Публичном пункте телеприсутствия вряд ли могли быть подменены, и это вряд ли были размытые синие пятна, парившие над Виале Гулельмо Маркони.

На римлян чудеса не оказали особого впечатления. Близость к Ватикану была привычна для коренных римлян. Тем не менее верующие потянулись в Вечный город со всех концов Европы — помолиться, очиститься от грехов, поискать старинные диковинные средства связи и насладиться современными. Движение транспорта — автобусы, мотоциклы, грузовики — было насыщенным и не прекращалось ни на минуту, а среди пешеходов частенько мелькали туристы в одеяниях францисканских монахов. Могло показаться, что в этой густой, шумной, невероятной, праздничной, истинно итальянской толпе не было ни порядка, ни здравого смысла. К тому же в этот день шел дождь.

Майа посмотрела в залитое струями дождя окно их лимузина.

— Йозеф, а вы религиозны?

— Существует много миров. Есть здешний мир, который мы познаем во тьме, — ответил Новак, постучав по своему морщинистому лбу. — Есть материальный мир, освещенный солнцем. И есть также виртуальность, наша современная нематериальность, претендующая на собственное бытие. Религия — один из видов виртуальности. Очень древний вид.

— Но вы верите в Бога?

— Я верю в очень простые вещи, а их совсем немного. Я верю в то, что если вы берете материальный объект, появившийся в мире благодаря свету, и переводите это восприятие в виртуальный ряд, то обретаете так называемый «лиризм». У некоторых людей огромная иррациональная потребность в религии. А у меня огромная иррациональная потребность в лиризме. Я не в силах с собой справиться и не намерен это обсуждать. И потому не желаю мешать верующим, если они не мешают мне.

— Но здесь сегодня, должно быть, полмиллиона человек. И все из-за собаки, компьютера и парочки детишек. Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что Джанкарло будет недоволен этой ситуацией.

Лимузин легко и виртуозно вписался в римское движение и довез их до отеля, в котором, конечно, уже не было мест. Новак вступил в ожесточенную перепалку со служащими, причем все говорили на разных языках, и победил, получив отдельные номера, к явному неудовольствию всех членов жаркой дискуссии. Майа послала за своими вещами и приняла ванну.

Когда ей принесли багаж, она нашла среди прочих вещей ночную сорочку. Пристрастие Новака к женским одеяниям выглядело трогательно-старомодным и одновременно располагало к нему как к человеку с тонким вкусом и наметанным глазом. Он знал, как будут смотреться вещи на фотографиях, и безошибочно определял соотношение модели и ее одеяния.

Джанкарло Виетти, владелец и главный кутюрье империи Виетти, представлял свою семьдесят пятую весеннюю коллекцию. Столь торжественное событие требовало соответствующей организации и дизайна. Виетти нанял амфитеатр Кио — колоссальное здание с аркадами и уникальной эклектичностью, выстроенное эксцентричным японским миллиардером, после того как землетрясение разрушило большинство строений в римском квартале Фламинио.

Они притормозили перед розоватыми колоннами Кио и, выйдя из такси, оказались среди фланирующей толпы римских папарацци в наглазниках. Кажется, Новака не слишком хорошо знали в Риме, но человека с одной рукой можно было легко заметить. Он проигнорировал кричащих папарацци, но реакция его была замедленной.

Они поднялись по лестнице. Новак окинул безвкусный мраморный фасад критическим взглядом.

— У прошлого весьма ограниченные ресурсы, и вот вам наглядное доказательство, — пробормотал он. — Лучше было бы подражать Индианаполису, чем пытаться превзойти фашиста Муссолини дешевыми материалами.

Но Майю дворец просто восхитил. Он не напоминал римские развалины — поросшие мхом сырые камни, — а выглядел совершенно функциональным и обладал естественной красотой хорошо сконструированной фотокопии.

Они вошли в здание, свернули в один из отсеков и обнаружили в зале человек триста, ожидавших обеда, и крабов-официантов с подносами.

Как много стариков! Ее поразила присущая им всем какая-то монументальная торжественность. И только тут до нее дошло, что эта непринужденно болтающая масса наманикюренной и великолепно одетой плоти была намного старше дворца, в котором она находилась.

Здесь собрался европейский бомонд. Люди, привыкшие вести светский образ жизни. Казалось, что их проницательный взгляд в тени наглазников мог пробить толстые стены. Ветераны европейской моды олицетворяли уже исчезающий дух неофитства. Они старались сохранить его, так сказать, заморозить и окутать себя им, точно саваном. Они очаровывали и притягивали к себе, вызывали интерес, словно музейные раритеты. Новак надел свои наглазники и молча подошел к отведенному месту в соответствии с его статусом. Они сели с Майей на стулья с красивой обивкой за маленький круглый стол, сервированный серебряными приборами и накрахмаленными кремовыми салфетками.

— Добрый вечер, Йозеф, — поздоровался с ним человек, который уже занял свое место за тем же столом.

— Привет, дорогой Дайзабуро, старый приятель. Давно не виделись.

Дайзабуро с отстраненным и холодноватым интересом естествоиспытателя оглядел Майю через изысканные наглазники.

— А она хорошенькая. Черт возьми, где ты откопал такое платье?

— Это первая вещь Виетти, которую я запечатлел, — сказал Новак.

— Меня изумляет, что вещи Виетти по-прежнему хранятся в архивах.

— Джанкарло мог выбросить его из своих архивов. Но я могу все лучшее сохранить.

— Джанкарло тогда был очень молод, — проговорил Дайзабуро. — А молодежный стиль очень подходит твоей приятельнице. Нам нужно заказать воду. Вы хотите воды?

— Почему бы и нет? — отозвался Новак.

Дайзабуро дал знак крабу. Тот заговорил с ними на японском языке.

— Пожалуйста, говорите по-английски, — попросил его Дайзабуро.

— У нас есть вода из антарктических льдов, — предложил краб, — из глубины плейстоценовых слоев. Чистейшая вода, ничем не загрязненная, с самой зари человечества.

— Какой апломб, — заметил Новак. — Очень похоже на Виетти.

— У нас есть и вода с Луны, — продолжил краб. — С интересными изотопными свойствами.

— Вы когда-нибудь пили воду с Луны, моя дорогая? — обратился к Майе Новак.

Она покачала головой.

— Принесите нам лунную воду, — распорядился Новак.

Второй краб подошел к ним с закупоренным сосудом. Он вытянул блестящие щупальца и положил им в фужеры для бренди кубики дымящегося голубого льда.

— Вода — лучшее из доступных удовольствий, — сказал Дайзабуро, когда крабы удалились выполнять очередной заказ. — Мы не можем участвовать в грубом акте потребления жидкости или, точнее, можем, но не всегда, и, конечно, способны наблюдать за тем, как тает лед.

Дама, сидевшая за их столом, наклонилась к ним. Она была маленькая, морщинистая, с почти безволосой головой, неопределенной национальности, вместо парика на ней была огромная черная шляпа.

— Эту воду привезли с кометы, прилетевшей с края Вселенной, — торопливо и неразборчиво пролепетала она. — Она была заморожена шесть миллиардов лет назад. Позволяет ощутить пульс земной жизни.

Новак поднял фужер единственной рукой и немного повертел его. Грубоватое, словно высеченное из камня, крестьянское лицо фотографа радостно засияло от предвкушения.

— Меня удивляет, что рядом с моим лунным льдом собралось столько лунавтов.

— В живых осталось только семнадцать человек. Жаль, что они друг друга терпеть не могут. — Дайзабуро желчно усмехнулся.

— Космические бунтари, космические мечтатели, — произнес Новак, наслаждаясь ароматом своего фужера. — Бедняги, они столкнулись с экзистенциальными трудностями жизни без традиций.

Майа посмотрела на людей, группой расположившихся за соседним столиком, и сразу все поняла. Это озарение вспыхнуло в ней, как свет зажженной лампы, и она начала мысленно перечислять медицинские препараты и характер операций. Все эти старики и их устаревшая техника. Исчезновение морщин. Рост волос, трансплантация кожи. Фильтрация крови. Синтетические лимфы. Фактор роста нервов и мускулов. Ускоренное размножение клеток. Внутриклеточная антиоксидантная протеиновая катализация; омолаживающие колдовские зелья из аргинина, орнитинов и цистеинов, глютатионов и каталазы. Кишечные тонкие покрытия Вилли (IVL). Биоритмические регуляторы эмоций (АСА). Средства для роста костей и костных тканей. Керамические протезы. Подобранные аминокислоты. Подобранные дегидроэпиандростероны. Аутоиммунные перепрограммирующие систематики (ARS). Микробные очистители атеросклероза (AMS). Глиально-нервальные диссикативные дефибрилляты (GNDD). Средства кинетического ускорения обмена веществ широкого спектра (BSKMA). Все это была устаревшая техника. И после ее использования они стали целеустремленнее, у них появилось честолюбие.

Раздался звук гонга. Три сотни обедавших дружно поднялись из-за своих маленьких столов и нетвердой походкой медленно побрели к большим, отлично устроенным музыкальным креслам. Без шума и суеты. Все не торопясь уселись на новые места, радуясь приятному соседству. Бегавшие в проходах роботы разносили салаты и супы.

Новые соседи Йозефа по столу говорили по-немецки. Похоже, он уже был знаком с ними или сумел узнать их прошлое с помощью своих наглазников. Майа пыталась наладить переводчик, переместить бусины с честиной и итальянским, поставить маленькую алмазную бусину с немецким, но, когда она перебирала ожерелье, оно всякий раз останавливалось и сердито напоминало, сколько она уже задолжала.

Ей стало стыдно за свое ожерелье. Дешевое золото и алмазы сверкали на ее платье с глубоким вырезом, вроде как радиоактивные отходы. Она не понимала немецкую речь и не сказала ни слова, однако ее неучастие в беседе прошло незамеченным. Она была молода, и, видимо, считалось, что вряд ли она могла сообщить что-нибудь интересное.

Роботы унесли суп, обстановка опять изменилась. Все снова поднялись с места. На стол подали аппетитные на вид каннелони. Кое-кто из гостей принялся есть, другие же отставили тарелки в сторону. Затем они снова передвинулись — на этот раз к вкусным круглым гньоцци. А после — к покрытым глазурью колышущимся пудингам, издали напоминавшим сырные головки. И наконец, к пирамидам сладостей. Все это была специально и тщательно приготовленная пища, не требующая особого пережевывания.

Толпа устремилась в выставочный зал, его великолепие подавляло. Вдоль стен то там, то сям попадались на глаза небольшие бутики с весьма авангардными товарами, словно их выставили для рекламы. Виетти просто преступал традиции, бравировал этим, потому что коллекции высокой моды не нуждались в назойливом предложении. Настоящая высокая мода стремилась к совершенству одежды и требовала прежде всего терпимости. В высшем свете терпимость ценилась более всего. Мода «от кутюр» была игрой в престиж, спонсорские деньги лишь частично покрывали расходы, по большей же части доход приносило лицензированное ноу-хау Виетти: наглазники, духи, оборудование для ванных, минеральная вода и лечебная косметика — интеллектуальная собственность кутюрье, создававшего не столько моду, сколько стиль жизни.

Счастливые зрители, удостоившиеся чести попасть на показ, располагались амфитеатром в уютных креслах. Индонезийские, японские, американские политики и финансисты, напоминавшие павлинов в ярком оперении, заняли первые ряды, явно желая произвести впечатление друг на друга. Позади разместились сетевые издатели, оптовые покупатели, фотографы, актеры, актрисы, миллионеры и другая разношерстная публика.

Для всех приглашенных не хватало кресел: это было намеренное и весьма традиционное упущение. Новак провел Майю в конец зала сквозь плотную толпу рядовых зрителей, молодых дизайнеров и не слишком знаменитых гостей.

В задних рядах толпились европейские аисты, африканские птицы-секретари и курлыкающие американские журавли. Эти высокие птицы с богатым ярким опереньем ждали своего выхода с явным достоинством и молча расступались перед взволнованными зрителями.

Легендарный кутюрье появился в центре своей галдящей свиты. На нем был костюм, нечто вроде спецовки — из черного ворсистого материала, со множеством карманов, похожий на костюм аквалангиста. Он следил за начавшимся шоу через двое радужных вееров-дисплеев, прикрепленных к поясу.

— Йозеф, как хорошо, что ты приехал, — сказал Виетти по-английски.

Он был высок, широкоплеч, с решительным квадратным подбородком и один из немногих не носил наглазников. Очевидно, в молодости Виетти был очень красив. Но годы и переживания оставили свой отпечаток, и теперь в нем чувствовалось что-то величественное и мрачное, как в развалинах Колизея. Хотя, строго говоря, Джанкарло Виетти родился в Милане, а не в Риме.

Он окинул Майю тем же рассеянным, снисходительным взглядом, каким смотрел на своих покорных аистов. Его поблекшие голубые глаза внезапно оживились. И наконец он сказал, обнажив сверкающий ряд керамических зубов:

— Ну надо же, Йозеф, она такая стильная! Ну ты и мошенник. На самом деле тебе не нужно было…

— Значит, ты помнишь.

— Неужели ты думаешь, что я забыл мою первую коллекцию? С таким же успехом можно забыть, как впервые лег под нож. — Заинтригованный Виетти не отрывал от Майи глаз. — Где ты ее нашел?

— Это моя новая ученица.

Виетти осторожно дотронулся до подбородка Майи кончиком пальца в черной перчатке, коснулся локона ее парика и потрепал по плечу. А потом от души рассмеялся. Его щеки покрылись красными пятнами, тело тряслось. Виетти приложил левую руку к сердцу, подмигнул. Затем проверил веера на поясе и очертил мембрану указательным пальцем.

— Давай-ка выпустим ее сегодня вечером погулять по подиуму, — предложил он. — Шоу в Риме — это всегда хаос. Но это очень стильный хаос.

— Ты не должен этого делать, Джанкарло. Костюм из легкого пластика и тот не выдержит.

— Я знаю, ты решил немного подшутить надо мной с этим старым костюмом, но мы можем все поправить. А она умеет ходить как надо?

— Немного умеет.

— Она очень молода, ей простят, если что-то не так. — Виетти вопросительно взглянул на нее: — Ваше имя?

— Майа.

— Малышка, у меня здесь очень хорошая команда. Позвольте мне представить вас. Вы можете пройтись перед этой славной публикой? Они ужасно старые, у них эти глупые наглазники и слишком много денег. — Виетти по-дружески подмигнул ей, хотя между ними был водораздел в целое столетие.

— Конечно могу. — Она была непосредственна и очень счастлива.

Виетти искоса посмотрел на Новака:

— Йозеф, прошу тебя, несколько фотографий для моего небольшого сайта.

— Нет, не могу, — отказался Новак. — У меня нет с собой подходящего аппарата и вообще нужного оборудования.

— Ну, Йозеф, по старой дружбе, а? Ты можешь воспользоваться аппаратом Мадраски. Он позер, дурак, но в любом случае мне не откажет.

— Я давным-давно не снимал моду. По правде сказать, в последнее время я больше снимал яичную скорлупу и паутину.

— Йозеф, после того как ты потрудился ее надеть! Не стесняйся. Лицо ужасное, это верно. Какая-то наивная косметика, настоящий китч. Но мы еще увидим, какое у нее лицо. И парик просто жуткий… Но она так сексуальна, Йозеф! В двадцатые годы все были очень сексуальны. Даже я был тогда хорош. — Виетти ностальгически вздохнул. — Ты помнишь, каким я был?

— Когда ты молод, даже луна и звезды возбуждают.

— Но в двадцатые годы люди умирали совсем молодыми, и каждый был сексуален, все вокруг было сексуальным. Даже СПИД был сексуальным в двадцатые годы. У меня в коллекции нет ни одной сексуальной вещи, и твоя девушка станет сегодня вечером моим сексуальным сюрпризом. Это будет забавно. Барбара о ней позаботится. — Он взмахнул веерами на поясе и хлопнул в ладоши: — Барбара!

— Вам очень повезло, — тихонько сказал Новак Майе. — Он надеется на вас. Не разочаруйте.

Она шепнула в ответ:

— Он не собирается мне платить, не так ли? Я смогу это сделать, если он не станет мне платить.

— Я этим займусь, — заверил ее Новак. — Будьте посмелее.

Барбара была главным ассистентом Виетти. Она говорила с вест-эндским лондонским акцентом. Крупные черты ее лица и черные курчавые волосы причудливо сочетались с персиковой кожей и хрупкостью юной девушки с полотен прерафаэлитов. Деловитая и трезвая, Барбара одевалась строго и со вкусом, как дипломаты высокого ранга. Ей было восемьдесят лет.

Барбара повела Майю в гримерную, где толпились манекенщики. Перед ярко освещенными видеозеркалами сидело около десятка полуодетых, потрясающе красивых мужчин. Они болтали, поигрывали бицепсами и тщательно одевались.

— Это Филиппе, теперь он о вас позаботится, — сказала Барбара и усадила Майю в красное кресло.

Филиппе, невысокий человек с крошечным ротиком, напомаженными белокурыми волосами, в огромных наглазниках, взял ее за руку, быстро взглянул и в ужасе отпрянул.

— О боже, нет! — воскликнул Филиппе и отправился за скребком, очищающим кремом, полотенцами, щетками для волос, стал звать парикмахера.

Двое сидевших поблизости манекенщиков оживленно разговаривали.

— Ты видел Томи сегодня вечером? Что с ним случилось? Он совсем обрюзг. Жутко растолстел.

— Все это зрелище для детишек или сумасшедших. Когда у тебя ребенок, это еще куда ни шло, но если у ребенка уже свой ребенок, то ты меня извини.

— А как твой новый дом, Брэнд?

— Пока что все в порядке, но нужно еще просверлить до сейсмической зоны. И это меня тревожит.

— Нет, ты не должен откладывать. Тогда ты и Бобби все раскопаете и установите там какое-нибудь стабилизирующее оборудование, какой-нибудь симпатичный определитель… Я просто зеленею от зависти. — Манекенщик проверил свое видеозеркало. На экране возникло его изображение в анфас. — Ну как мои глаза, с ними все в ажуре?

— Ты опять изменил их форму?

— Нет, на этот раз придумал новенькое.

— Эдриан, твои глаза еще никогда так хорошо не выглядели. Серьезно говорю.

— Спасибо. Я рассказывал тебе, что меня призвали в армию?

— Ты шутишь. — Брэндон без всяких усилий дважды сделал колесо и оперся ладонями о пол. Он сделал стойку. Его мускулистые ноги дотянулись кончиками пальцев до потолка. Тело, принявшее позу ныряльщика, напоминало бронзовую статую.

— Ну что же, — отозвался Эдриан, — мои медицинские показатели довольно высоки, и к тому же социальная помощь, но знаешь, они просто свора грязных стукачей. Разве не так? Но армия! Я хочу сказать, что в наши дни в современном обществе у вооруженных сил должна быть какая-то власть! Вдали от гражданки должны же быть серьезные ребята, готовые крепко ударить, когда понадобится, и назвать вещи своими именами. Верно?

Брэндон пошатнулся, безуспешно пытаясь встать на ноги. Он поглядел в зеркало на свой втянутый мускулистый живот, нахмурился. Встал на ноги и нашел эластичный ремень.

— А ты долго служил?

— Пять лет.

— Нет проблем, ты мог составить план на пять лет. — Брэндон с резким чмокающим звуком застегнул пояс тугой пряжкой. — И ты выдержал все армейские нагрузки?

— Да, меня там любили. И сразу отправили в офицерское подразделение.

— Ты не страдал от простатита?

— Простатит в прошлом, но сейчас он вновь о себе напомнил, давит иногда. А на уик-энд я ездил на базу в Каир. — Эдриан внезапно осекся. — Филиппе, что ты делаешь с бровями этой девушки?

— Я тороплюсь, у меня считанные минуты, — пожаловался Филиппе.

— Это платье для показа, а значит, на время. Ты бы мог сделать девочке брови тоже на время, в стиле двадцатых годов. Не нужно просто выщипывать их, словно она фурия или вроде того. Это несерьезно. — Эдран покровительственно, по-отцовски потрепал Майю по плечу. — Что-то я не видел тебя здесь раньше, крошка. Ты впервые с Джанкарло?

— Да, я вообще впервые участвую в показе.

— Брэндон, послушай-ка ее, она американка.

— Ребята, вы американцы? — удивилась она.

— Точно, — улыбнулся Эдриан. — Европейцы любят американских парней —широкоплечих, мускулистых, молчаливых, словно скала, двух слов связать не могут. Почему бы нас не любить?

— Они любят в нас мужественность, — заявил Брэндон. — И хорошо за это платят. Вам платят за мужественность, потому она убийственна. — Он рассмеялся.

— У вас расширенные поры, дорогая, — задумчиво сказал Филиппе. — Вы купались в плесени?

— Только раз.

— Вам нужно это делать. Обязательно! У меня есть вытяжка из плесневых грибов, она способна творить чудеса. Попробуйте и сами убедитесь. А сейчас мне нужно увеличить вам лоб и подровнять верхнюю губу. Это может быть довольно болезненно.

Пинцеты щипали, щетки вибрировали, проступили жирные пятна, пудра отреагировала и впиталась.

Через полчаса мужчины были уже полностью одеты. Некоторые уже вышли на подиум.

Филиппе показал Майе ее новое лицо.

У нее не раз менялось лицо, она делала косметические операции в течение многих десятилетий. Как правило, это были несложные процедуры, общепринятые, но, в сущности, никчемные. Некоторые носили функциональный характер, были высокотехнологичными и по-настоящему эффективными — после них лицо становилось «сырым», неотделанным. С таким лицом лучше всего было оставаться дома, в теплой темной комнате, и набираться сил. Но Филиппе проделал искусную работу. Это было прежде всего лицо Майи — но сияющее и без единого изъяна. Изогнутые и чуть подкрашенные ресницы. Тени на веках. Брови вразлет. Шелковая кожа. Ясные зрачки и яркие белки глаз. Губы как два свежих лепестка. Законченное лицо. Человеческое совершенство. Потом на нее надели новый парик, и она стала самой красотой. Это был очень искусно сделанный парик. Он был создан в знаменитом доме европейской моды, там никогда не совершали небрежной работы. Это был просто изумительно красивый парик. Из густых, в высшей степени естественных, блестящих белокурых волос. Дорогой, удобный и столь же удачно сконструированный, как роскошный лимузин.

Парик пришелся ей впору и облегал ее бритую голову плотнее, чем собственные волосы. Когда эти локоны коснулись ее шеи и плеч, она поняла, что о таких волосах любая женщина может только мечтать.

Раздались волнующие звуки гонга. Комнату покинули последние манекенщики. Их сменили лениво вошедшие манекенщицы. Они были высокими, худенькими и полностью одетыми, если не считать необутых ног. Туфли всегда доставляли массу неприятностей, и нервничающие участницы показа то снимали, то надевали новую обувь. Усталые и безразличные манекенщицы выпили настойки, сделали ингаляцию и съели крохотные калорийные палочки с палец величиной. Они едва притронулись к оливкам. Руки моделей манерно подносили к накрашенным губам кусочки, беря их из красиво сервированных тарелок.

Манекенщицы были пожилыми женщинами и выглядели так, как должны выглядеть современные пожилые женщины, находящиеся в отличной форме. Они были похожи на спортсменок, страдающих аменореей. На зрелых гимнасток, полностью утративших юношескую живость. Никаких типичных признаков старости в глаза не бросалось, но они были хрупкими и держались несколько скованно. Все манекенщицы казались высокомерными, изысканными, на редкость сильными, с большими миндалевидными глазами. Можно было представить, что они легки как пушинки.

Их облегающие разноцветные платья подчеркивали узкие бедра и совсем не обрисовывали грудь. Глядя на одежду, ты понимал, что наряды могут быть элегантными и даже женственными, но абсолютно не сексуальными. Великолепно скроенные и сшитые платья, довольно строгие, типичные для банковских служащих, они больше походили на платья дворцовых евнухов из тайного города китайских императоров. Декольте на платьях обнажали кожу, но такая кожа могла быть у пловчих, переплывающих Ла-Манш.

Платья были щедро украшены перьями. Не нежные экзотические перышки, а собранные в пучки, как стрелы в колчане. В этот весенний сезон Джанкарло отдал перьям предпочтение. Кропотливая работа придала украшениям из перьев воздушность, платья выглядели чрезвычайно роскошно.

— Речь идет не просто о сокращении риска, — сказала модель, сидевшая неподалеку от Майи, — вы получаете взамен шесть или пять процентов ставки.

— Я не уверена, что правильно выбрано время для фондов медицинской взаимопомощи, — заметила другая манекенщица. — Кроме того, я католичка.

— Никто не говорит, что нужно пользоваться запрещенными средствами, достаточно просто сделать пожертвования, — терпеливо разъяснила первая модель. Она была трогательно красива и своей одухотворенностью немного напоминала одну из фигур боттичеллиевской «Весны». — Спроси когда-нибудь любого банкира из Ватикана, дорогая. Они все очень милые и быстро с этим разберутся.

Вторая модель удивленно поглядела сначала на Майю, а потом на свои часы.

— Когда ваш выход?

Майа приложила ожерелье к уху:

— Простите, я не говорю по-итальянски.

— Ваши алмазы немного старомодны. Мне нравятся алмазы, — проговорила вторая манекенщица медленно, но правильно по-английски. — А вот прическа у вас не слишком хороша. Она чересчур элегантна, это не в стиле двадцатых годов.

— Вы очень привлекательны, — любезно сказала ей первая модель.

— Mottegrazie , — равнодушно поблагодарила ее Майа.

— Для сексуальных женщин теперь нужно выпускать больше модных вещей, жаль, что у сексуальных женщин не хватает денег, — продолжила первая модель. — Когда я была молодой и хорошенькой, мне платили столько денег! А сейчас для молодых девушек настали трудные времена, и продать свою привлекательность нелегко. Это и правда несправедливо, совсем не справедливо.

Шоу было в самом разгаре, до Майи периодически доносились взрывы аплодисментов. Ей принесли платье от Виетти, только-только из-под иголки и еще не успевшее, так сказать, остыть. Платье оказалось ей к лицу и было абсолютно впору, как и то, дешевое, подаренное Новаком. Но стилисты Виетти были на этот счет иного мнения. Они раздели Майю — она вздрогнула не только от холода, но и от их бесстрастных взглядов и проворных рук. Над ней принялись работать двое мужчин и три женщины. Они торопливо разрезали ее платье острыми, как бритва, керамическими ножницами и стали разрисовывать ее покрывшуюся пупырышками кожу узорами. В спешке они чрезмерно обузили платье, оно ей стало чуть тесновато. Потом ей дали туфли, ошиблись в размере, и она с трудом передвигалась в этих крохотных лодочках. Она была уже на выходе к подиуму среди взволнованных дизайнеров, как к ней подбежал Филиппе и подправил грим.

Раздался гонг, и она вышла из-за кулис на подиум, ступая заученной походкой. Яркие потоки света ослепили ее, словно несколько полных лун, а зрители в партере слились в сверкающую массу наглазников и казались ночными призраками на блескучей глади болота. В зале зазвучал один из шлягеров двадцатых годов, и она узнала эту песню. Когда-то она казалась ей слащавой, но теперь в мелодии слышалось что-то давно забытое, очень простое, даже первобытное. Идеальная музыка для триумфального шествия оставшихся в живых ископаемых.

Они одели ее как обольстительную молодую женщину 2020-х годов. Шутка, маленькое сотрясение основ устойчивой структуры. Потому что в действительности, в суровой реальности, она и была молодой женщиной в 2020-е годы. Но тогда никакой обольстительности в ней не было ни капли, даже на миг, ведь она слишком много работала и отличалась излишней осмотрительностью. А теперь, благодаря живительной инъекции стильности, ей удалось взять реванш и победить себя. К ее радостному возбуждению примешивалась ностальгия, она сознавала, что происходит сию минуту, и от этого чудесного сплава эмоций ее голова пошла кругом.

Работающие в зрительном зале камеры вспыхивали ярким белым светом, и, когда она обошла подиум, этот ослепительный свет взорвался. Майа чувствовала собственное сияние. Она потрясла зрителей. Она поворачивалась перед их прикрытыми линзами глазами, вызывая у собравшихся эйфорию воспоминаний. Она была в центре всего — красавица, вамп, роковая женщина. Она была сама Любовь, презирающая смерть, восстающая из пепла, гордо шествующая среди жалких смертных. Она сокрушила их своим неотразимым обаянием. Воскресший дух в стильном миланском платье, повернувший время вспять. Она заставила их полюбить себя. В конце дефиле Майа сделала легкий пируэт, чуть-чуть откинулась назад, шаркнула ногой, притопнула и вызывающе улыбнулась, не скрывая своего превосходства. Она чувствовала себя выше их и была столь плотно защищена этим лунным светом, что сидевшие в зале, эти темные, низкие, ничтожные существа, боялись шелохнуться. Выход и дефиле на подиуме отняли у нее все силы. Ей не хватало воздуха, она задыхалась от волнения и нахлынувших чувств. К подиуму подлетел белый журавль, но смутился, поняв, что появился здесь прежде времени. Он взмахнул белыми крыльями и неуклюже спланировал в зал, заковыляв между рядами на своих тонких высоких ногах. Майа остановилась, немного помедлила, затем круто развернулась и послала зрителям воздушный поцелуй. В ответ защелкали камеры, и зал на мгновение исчез в каскаде белых вспышек.

За кулисами ее затрясло от озноба, она рухнула на какой-то стул в углу и старалась отдышаться. Толпа продолжала неистово аплодировать. Потом послышалась новая мелодия, и, словно ангел на роликах, на подиум проскользнула другая модель.

Новак отыскал ее. Он улыбался.

— Ну, вот она, храбрая девушка! Не хочешь выйти еще раз?

— Я была в порядке?

— Не просто в порядке, а гораздо лучше! Ты выглядела как балованный и порочный, совсем испорченный ребенок. Это было очень мило и к месту.

— А Джанкарло доволен?

— Понятия не имею. Наверное, он думает, что ты ужасная нахалка, так ты вихляла попкой. Но не волнуйся, мы с тобой отлично проведем вечер. Нам лучше побыть вдвоем. — Новак хихикнул. Она еще не видела его в столь приподнятом настроении. Он был похож на человека, только что загнавшего бильярдный шар в лузу. — Джанкарло сейчас подойдет, он всегда появляется, стоит ему услышать, что о тебе, то есть о его модели, заговорили. Джанкарло умный и чуткий. Он знает, что такое успех, его не проведешь. Он никогда не спешит с оценкой, пока не увидит, как отреагировала публика.

Майа с трудом приходила в себя, оправляясь от захлестнувших ее чувств. Реальный мир внезапно показался ей таким серым. Повседневным, мелким, неинтересным.

— Я сделала все, что могла.

— Ну конечно ты сделала, конечно сделала, — успокоил ее Новак. — Не надо плакать, дорогая, сейчас все в порядке. Мы получили удовольствие, и для нас все теперь по-другому. Они нанимают профессионалов для показов, а ты была очень искренней. Такое невозможно купить. — Новак взял ее за локоть и повел за сцену.

Он молча налил ей холодной чистой воды и протянул чашку своей единственной рукой.

— Это замечательно, — задумчиво произнес он. — Ты не можешь демонстрировать украшения, выгодно подавать их, потому что ты совсем неопытна. Но впечатление было потрясающим! Видеть тебя здесь, на подиуме, все равно что смотреть старое видео. Некая американская девушка в тесных туфлях трогательно гордится своим роскошным платьем. Какой эффект дежа-вю, какое ощущение, как след погасшей звезды! Это невозможно подделать!

Майа вытерла слезы и попыталась улыбнуться.

— Ой, что я наделала! Я испортила всю работу Филиппе, а он потрясающе накрасил мне глаза.

— Нет-нет, не переживай, сейчас не время. — Новак в раздумье почесал свой подбородок. — Майа, мы сделаем настоящие снимки. Вместе. Мы можем взять твоего Филиппе, пусть он поможет нам в работе, мы заплатим. Когда ты выполняешь задания Джанкарло, хорошо иметь под рукой знающих дорогих мастеров, которым можно выписать счет.

— Мне надо пойти поблагодарить Джанкарло. Ведь так? Он оказал мне огромную любезность, позволив выступить… Я хочу сказать, в сравнении с этими профессионалами… И они были очень добры ко мне, они совсем не ревновали.

— Они ветераны. А ты слишком молода, чтобы вызывать у них ревность. Ты можешь поблагодарить приятеля Джанкарло через Сеть. А теперь нам лучше уйти. Ты побила их наголову, победила, дорогая. Побила их, как старых больных псов! Пойдем. Всегда нужно уходить чуть раньше, если хочешь еще что-то получить.

— Да, но мне нужно будет переодеться.

— Останься в этом платье. Ты можешь его сохранить. Им нужно спешить, а значит, они его спишут.

— Но мне все же следует вернуть им этот чудный парик.

— Парик мы тоже оставим себе. Он нам пригодится. Хотя бы затем, чтобы они позвонили нам.

Она с трудом сняла нещадно жавшие туфли. А когда вышла из гардеробной, то обнаружила, что Новак распростер свою единственную руку и судорожно хватал воздух. Как будто силился отогнать призрачную стаю мошкары. Он не сошел с ума, а лишь смотрел сквозь линзы в своих наглазниках. Потом он заказал такси.

Новак молча провел Майю через лабиринт подсобных помещений. Встречавшийся на пути персонал дружелюбно их приветствовал, ее поздравляли и подшучивали на свой манер, снисходительно и слегка фамильярно. Они выбрались из здания через черный ход за сценой. На улице похолодало, чуть подморозило, так что у них перехватило дыхание. Она почувствовала, как холодные струйки пота потекли у нее по шее и между лопаток. Ее зазнобило.

За углом они увидели поджидавшую в темноте кучку папарацци. Журналисты бросились к ним, выкрикивая по-итальянски. Судя по тому, с какой резвостью они пустились вдогонку за Новаком и Майей, это были молодые парни. Нимбы пляшущего света оптиковолоконных камер озаряли мокрую набережную. Польщенная, Майа улыбалась им. Ее реакция подстегнула воодушевление папарацци, и они загалдели еще громче.

— Кто-нибудь здесь говорит по-английски? — спросила Майа.

Папарацци окружили их и уставились на нее сквозь свои сверкающие линзы, торопливо переспрашивая друг друга. Сквозь кольцо пробилась молодая женщина и остановилась рядом с Новаком и Майей.

— Я говорю по-английски. Вы хотите нам что-то сказать?

— Разумеется.

— Отлично. А мы хотели бы знать, как вам удалось прорваться?

— Что вы имеете в виду?

— Например, как вы добились этого успеха? — уточнила девушка, поспешно вынув переводчик из ушной раковины. Она была американкой. — Вам кто-то помогал?

— Да, конечно да.

— Вы обязаны этим вашему спутнику? Он ваш спонсор? Какие у вас с ним отношения, скажите честно? И кстати, как вас зовут и кто он такой?

— Меня зовут Майа, а это мистер Йозеф Новак. И в наших отношениях нет ничего предосудительного.

— Не говори им об этом! — засмеялся Новак. — Если я стану причиной скандала, это растрогает меня до глубины души.

— Как вы познакомились с Джанкарло Виетти? Сколько вам лет? Откуда вы?

— Не говори им ничего, — посоветовал ей Новак. — Пусть эти бедняги кормятся слухами и сплетнями.

— Ради бога! — взмолилась бедная журналистка. Она протянула Майе визитку. На этой убогой карточке не значилось ничего, кроме имени и сетевого адреса. — Может быть, вы дадите мне интервью позже, синьорина Майа? Откуда вы?

— А откуда вы сами? — задала ей вопрос Майа.

— Из Калифорнии.

— Из какого города?

— Из Залива.

Майа изумленно взглянула на нее.

— Подождите минутку! Глазам своим не верю. Ведь я вас знаю. Вы Бретт.

Девушка засмеялась.

— Простите, но у меня другое имя.

— Но это правда! Вас зовут Бретт, у вас был приятель по имени Грифф, я как-то купила у вас жакет.

— Что же, меня зовут не Бретт, а если у кого-то оказался один из моих жакетов, то уж явно не у модели Джанкарло Виетти.

— Вы Бретт, у вас еще была змея! Ради бога, скажите, что вы делаете здесь, в Риме, Бретт? И что случилось с вашими волосами?

— Хорошо, так и быть. Мое имя Натали. А что я здесь делаю, вы и сами видите. Я слоняюсь по набережной рядом с показами моды и собираю всякие сплетни, вот что. — Бретт сняла наглазники, печально и удивленно поглядела на Майю. — А откуда вы столько всего обо мне знаете? Неужели я и правда с вами знакома? Но как? Где?

— Но это же я, Бретт. Это я, Майа, — проговорила Майа, дрожь пробрала ее с головы до ног. И внезапно она почувствовала себя очень плохо. Ее подташнивало, закружилась голова.

— Вы не можете меня знать, — настаивала Бретт. — Я вас прежде никогда не видела! Что здесь происходит? Почему вы хотите меня одурачить?

— Нас ждет машина, — напомнил Новак.

— Не уходите, — схватила ее за руку Бретт. — Вам известно, что миллионы девушек готовы пойти на все, лишь бы им повезло сделать то же, что и вам? Что нужно сделать мне, чтобы добиться удачи? Ответьте ради бога!

— Не трогайте ее, — проворчал Новак. Бретт отпрянула назад, точно от удара. — Если ты уже узнала, что здесь к чему, — сказал он ей, — то завтра же возвращайся домой! Полежи на пляже, стань нормальной молодой женщиной, живи и дыши! Здесь ты ничего не найдешь! Они были в этом уверены задолго до твоего рождения.

— Я так плохо себя чувствую, Йозеф. — Майа чуть не плакала.

— Садись в такси. — Новак подтолкнул ее в машину и усадил. Дверцы захлопнулись. Ошеломленная Бретт застыла на набережной, потом бросилась к машине, забарабанила в окно и что-то неслышно выкрикнула. Такси отъехало.

На следующее утро она получила по Сети несколько писем. Виетти прислал ей белые туберозы. Было восемь звонков от журналистов, освещающих модную тему. А один позвонил из вестибюля отеля. Он тоже снял здесь номер.

Чтобы их не обнаружили, они позавтракали в номере у Новака.

— Ты не в том состоянии, чтобы разговаривать с журналистами, — убеждал ее Новак. — Запомни, журналисты — это смертные враги знаменитостей. У них адреналин выбрасывается в кровь, когда они находят любой повод уязвить тебя или унизить.

— Я не знаменитость, — возразила Майа абсолютно искренне.

Она уже сняла с себя модное платье. Еще ей потребовался очищающий крем, щеточка для разгибания ресниц и полчаса, чтобы соскрести весь макияж с лица. Она не решилась спать в парике с электронной начинкой и утром обнаружила, что он уже не так хорош, каким казался накануне. Она даже не решилась его перезагрузить.

— Все это вполне справедливо, моя дорогая, но груда песка еще не богемский хрусталь.

— Я хочу стать фотографом, а не моделью.

— Не торопись. Тебе нужно научиться как следует работать с камерой, прежде чем ты начнешь мучить людей. Несколько небольших пробных снимков — и ты почувствуешь интерес к своим будущим жертвам. И может быть, станешь им симпатизировать. — Новак вытер салфеткой губы, встал и вытряхнул на кровать содержимое своей сумки.

Под двойной подкладкой лежали два завернутых в серую пену свертка с оборудованием. Четыре набора специальных стекол. Линзы в 35,105, 200 и 250 миллиметров. Две камеры с небьющимися широкоформатными выдвижными объективами и фотоэкспонометр. Тренога. Фильтры. Еще две камеры. Провода для вспышки. Десятиметровый лазерный оптико-волоконный шнур. Старая рулетка. Объемный графический ноутбук с высокоточным джойстиком и устройством архивирования. Многоламповый светильник со складными рефлекторами. Переходники для объективов. Непрозрачные тонкие экраны и карманный сверхпроводник.

— Помнится, ты сказал, что не привез с собой подходящего оборудования, — съязвила Майа.

— Я сказал, что не взял с собой оборудование для шоу, — ответил Новак. — Во всяком случае, ничего особенного в этом оборудовании нет. Если уж я собрался с силами и решил сюда поехать, то подумал, что смогу сделать снимки, ну, не знаю… каких-нибудь живописных римских развалин… Но снимать показ высокой моды! Это выше моих сил.

— А Виетти нам ничем не поможет? У него миллион помощников, он обязан дать нам все, что мы захотим.

— Дорогая, Джанкарло и я профессионалы. И в нашей с ним игре есть свои правила. Когда побеждаю я, то даю Джанкарло то, что хочется мне. Он платит мне. А когда я проигрываю, то Джанкарло предлагает мне страшное бремя своих добрых советов и услуг.

— Вот как!

Новак проверил разложенный на кровати арсенал цифровых фотоумножителей и задумчиво подергал свой большой стариковский нос.

— Показ высокой моды больше не гарантирует спокойной жизни, для этого на самом деле нужна команда. Вы не просто делаете снимки, вы ставите композиции. Дизайнер по костюму, дизайнер-оформитель… Опытные работники студии оказывают неоценимую помощь. Постановочная часть, парикмахер-визажист, косметолог — все они нам понадобятся.

— А как нам удастся заполучить всех этих людей?

— Мы их наймем. А после включим их услуги в счет Джанкарло. Это хорошая сторона дела. А суть плохой стороны очень проста — у меня нет в Риме необходимых и полезных контактов. А поскольку мой бизнес прогорел, я остался ни с чем, у меня нет и своего капитала.

Она задумчиво посмотрела на него. Майа чувствовала каждой своей клеткой, что у Новака деньги есть, и немалые, но выудить их у него казалось не легче, чем получить десять литров крови.

— Думаю, немного денег найдется у меня, — тихо проговорила она.

— У тебя? Это потрясающая новость, моя дорогая.

— У меня есть кое-кто в Болонье, способный нам помочь. У этой женщины масса друзей в сфере виртуальности.

— Молодых людей? Любителей?

— Да, Йозеф, молодых людей. Ты ведь знаешь, что это значит, не так ли? Это значит, что они станут работать на нас безвозмездно, и тогда мы сможем расплатиться по каким угодно счетам.

— Ладно, — задумчиво сказал Новак. — Пусть они любители, но обратиться и попросить никогда не помешает.

— Я могу попросить. Я совершенно уверена, что могу попросить. Однако, прежде чем я к ним обращусь, мне для этого понадобится кое-какое оборудование. Ты случайно не знаешь в Риме хорошее, безопасное место для доступа в Сеть, которое может работать со старыми протоколами?

Вопрос не застал Йозефа Новака врасплох.

— На вилле Курония, — сразу ответил он. — Конечно, на старой вилле Курония, у нее плохая репутация. Какая там очаровательная обстановка для пейзажных съемок.

Прежде вилла Курония была частным владением в Риме Монтеверде Нуово. Густые зеленые верхушки деревьев выглядывали из-за кирпичных глазурованных стен. Несомненная эксцентричность фасада давала понять, что строителем здания был какой-нибудь курильщик опиума, эстет, поклонник Д'Аннунцио , бывавшего в числе знатных гостей на вилле в начале двадцатого века. И наверное, в ее самых сомнительных кругах.

Внутренний дворик виллы украшали высокие арочные перекрытия, пересохший фонтан и статуя Гермеса на пьедестале. Идеальное место для ночлега старьевщиков. Трехэтажное восточное крыло было обустроено мощными усилителями и волоконной оптикой, словно окутано сетью. Закрытые двери каморок для слуг, сверкающие паркетные полы, коридоры, отделанные слоновой костью, и чудовищные старинные компьютеры, рассевшиеся, словно жабы. Этим особняком владели два брата, похожие на злодеев из сказки, по фамилии Хорнак, и одному Богу известно, какая мафия стояла за ними и под чьим покровительством в старом палаццо устроили обитый шелком компьютерный бордель. Римский дом тайных свиданий для людей, приезжающих сюда на машинах.

Новак был деловит и последователен, Майа деловита и близка к безумию. Бенедетта оказалась очень полезна. Бенедетта бывала неутомима, когда у нее появлялась возможность реализовать свои далеко идущие замыслы.

Бретт приехала на взятом напрокат велосипеде где-то около трех часов дня. Майа провела ее через пост охраны за особняком, мимо улыбающихся братьев Хорнаков.

— Какое славное место, здесь так изысканно, — восхитилась Бретт. — Как хорошо, что вы меня сюда пригласили.

— Перестань льстить мне, Бретт, и болтать попусту. Лучше расскажи мне что-нибудь. Расскажи, как ты попала в Рим.

— Вам на самом деле хочется все узнать? Что же, в Европе я сначала остановилась в Штутгарте, но там такая высокая арендная плата, а люди настолько высокомерны и заняты собой, что я решила уехать куда-нибудь. И конечно, все дороги ведут в Рим, не так ли? Никого не интересовало, что я дизайнер одежды. Я начала искать, присматриваться и нашла себе работу в таблоидной сети, стала посещать разные шоу, ходить в кафе. Иногда мне везло и удавалось подцепить каких-нибудь важных шишек.

— Так я и думала. Ты, наверное, знаешь тут поблизости множество второразрядных магазинов?

— Вы имеете в виду магазины готовой одежды? Разумеется, ведь это Рим, их тут полным-полно. На виа дель Корсо, на виа Кондотти, а в Трастевере вы можете купить все что угодно за наличные.

— Йозеф сейчас наверху, в своих пражских архивах. Он собирается раздобыть мне какие-то платья из своего архива, какие-то платья двадцатых годов. Это тема фотосессии. Тебе известен стиль того времени?

— Да, представляю примерно. Тогда были роскошные вещи, прошивки, вставки и оптические ленты с бахромой, ночные серенады.

Майа сделала паузу. Само слово «серенады» ласкало слух, но она не смогла припомнить, носила ли когда-нибудь вещи, украшенные хоть сантиметром оптической ленты с бахромой.

— Бретт, нам понадобится помощь для сессии. Нужно найти способ вдохновить Йозефа. Он уже долгое время не работал в этой области, и нам нужно создать атмосферу, ну, что-нибудь в стиле «Стеклянного лабиринта», то есть в стиле очень раннего Новака. Йозеф Новак всегда очень тонко чувствовал изюминку вещей, этакий поэтический аромат, свойственный некоторым предметам. Ты хоть представляешь себе, о чем я сейчас говорю?

— Думаю, что да.

Майа протянула ей полную кредитку. Бретт проверила регистрационную полосу, и ее глаза округлились.

—Старые игральные карты, — сказала Майа. — Полумесяцы. Дамские перчатки. Разноцветная пряжа. Ловушки. Диковинные научные приборы двадцатых годов. Старые протезы. Призмы. Компасы. Трости с медными набалдашниками. Какие-нибудь чучела вроде крыс с испуганными стеклянными глазами, норок, шиншилл или, если тебе известно, горностаев. Сломанные игрушки, отжившие свой век. Ты знаешь, что такое фонограф и чем он тогда был? Ладно, не будем говорить о фонографах. Я тебе ясно объяснила стиль Новака, его основное направление?

Бретт неопределенно кивнула.

— Хорошо, тогда возьми деньги, которые я тебе сейчас дала, сбегай в ближайшие магазины со всякой всячиной и скажи там, что ты моя стилистка. Что ты работаешь над моими фотографиями для Джанкарло Виетти. Постарайся достать еще где-нибудь денег, а если не сможешь, то одолжи, и не покупай ничего, кроме вещей, которые ты хотела бы иметь сама. Мы тут очень торопимся, так что поищи людей поэнергичнее себе в помощь. Приведи их сюда, на виллу. Побыстрее, забудь про велосипед, возьми такси. Если возникнут проблемы, позвони мне. Важно лишь время, а деньги значения не имеют. Поняла? Ладно, ступай.

Бретт стояла и моргала глазами.

— Чего ты ждешь?

— Ничего, — ответила она. — Это все так неожиданно. Я просто рада буду что-нибудь сделать.

— Что же, тогда иди поскорей.

Бретт убежала. Первые находки Новака прибыли с курьером. Это были костюмы. Несимпатичные и непригодные для повседневной жизни. Но они подходили для съемок, для работы со светотенью.

Созданные в двадцатые годы, они состояли из естественных волокон, которые не содержали тканевой основы. Они состояли из микроскопических стежков, складок и крохотных петличек с пластиковыми заклепками. Казалось, что в этих костюмах можно задохнуться, они громко шелестели в руках, но при всем при том вид у них был просто прелестный. Когда вы застегивали их или ставили на место, они вроде как застывали и насмешливо ухмылялись.

— Похоже, что ты раздобыл для нас дорогие вещи.

— Нас грабят эти братья Хорнаки, — простонал Новак. — Шестнадцать процентов от стоимости сделки! Ты можешь себе представить?

Майа выхватила из груды лежавшее сверху платье мандаринового цвета и приложила его к себе.

— Если мы будем осторожны и благоразумны, это не проблема.

— Майа, прежде чем мы начнем, ответь мне, почему нас должна финансировать прогоревшая компания умершего голливудского режиссера?

— Неужели? — удивилась Майа, рассматривая рисунок на рукавах. — Ведь предполагалось, что нас профинансирует группа студентов технического колледжа в Болонье. Деньги пойдут из их учебного бюджета.

— Этот детский лепет может одурачить какого-нибудь легковерного налогового инспектора. Но он не обманет ни меня, ни этих придурков — скупщиков краденого.

Майа вздохнула.

— Йозеф, у меня есть немного денег. Нормальных, солидных денег для взрослых людей. Мне дал их один человек, тоже вполне нормальный и солидный, хотя он не должен был этого делать. Деньги не принесли мне счастья, и я хочу от них избавиться. Эта вилла вполне подходит для того, чтобы потратить деньги. Не правда ли? Тут есть черный рынок сетевых устройств. Ведь это Рим, древний и порочный город. Здесь развитая индустрия моды, то есть люди привыкли тратить бешеные деньги на всякие глупости. И если я сейчас не потрачу свои шальные деньги, то больше никогда не смогу этого сделать.

— Это рискованно.

— А вся моя жизнь — риск. Не волнуйся о глупых деньгах. Лучше покажи мне настоящую красоту.

Новак вздохнул.

— Красота тут не получится, дорогая. Мне очень жаль, но теперь возможен только шик.

— Ладно, но, может быть, ты найдешь для меня что-нибудь соблазнительное. Я очень нетерпеливая женщина. Я так этого хочу, Йозеф. И хочу прямо сейчас.

Новак понимающе кивнул:

— Да, я в тебе это заметил. Вот в чем причина твоего азарта, дорогая. Твой момент настал.

Филиппе появился в половине четвертого и начал работать над ее лицом. Филиппе принес с собой подарок — самый модный парик от Виетти. В этот новый парик был встроен переводчик с переключением на сорок семь ведущих мировых языков при помощи прозрачного шнура, который следовало заправлять в правое ухо.

— Очень похоже на Виетти, — сказал Новак. — Сначала предвидеть кражу одного парика, а затем удвоить ставку в игре, прислав другой, куда более красивый.

Парик можно было перепрограммировать на три разные прически в стиле двадцатых годов. Так предусмотрительно Виетти хотел добиться желанной цели — фотосессии. Отвергнуть этот парик мог только полный идиот, а Майе парик был очень нужен. Однако Новака рассердила эта маленькая бестактность его старого работодателя. И раздражение стимулировало его изобретательность.

— Вот чего я хочу от тебя, дорогая, — пробормотал Новак, — позволь мне сказать, что случится сегодня вечером. Привкус обмана придает этой нелепости особую пикантность. Ты помнишь, какой была жизнь в двадцатых годах? Ну конечно, ты этого не помнишь… Ты и не можешь помнить, но должна делать вид, будто знаешь это… хотя бы для меня. Джанкарло и я были молоды тогда, в двадцатых, и все казалось возможным. А сейчас девяностые годы, и все действительно стало возможным, но если ты молод, то связан по рукам и ногам. Ты меня понимаешь?

Она с каменным лицом кивнула ему, стараясь не испортить свою прическу:

— Да, Йозеф, я понимаю. Я прекрасно понимаю.

— Обман — это красота macchiato , дорогая, чуть-чуть подпорченная красота — чувством вины или чем-нибудь менее невинным. Вот что на самом деле увидел в тебе Виетти, сказав о твоем стиле. Знаешь ли, моя дорогая, сделав этот мир совершенно безопасным для стариков, мы изменили его и превратили жизнь молодых в сущий ад.

— Справедливо ли это, Йозеф? Что-то ты очень резок.

— Не перебивай меня. Виетти не способен признать эту истину, не признав своих собственных заблуждений. Вот почему он был заинтригован. — Новак взмахнул единственной рукой. — Сегодня вечером ты станешь воспоминанием о давно минувшей юности геронтократов, напоминанием о погубленной юности нынешней молодежи. Символом опасного заговора, нарушением всех правил, похожим на сон. Чем-то, вызывающим глубокие, нежные чувства и ностальгию, в сущности, угрожающим и слегка порочным. И я намерен втянуть старика в это дело. Он не увидит всего задуманного мной, но у него хватит ума все разглядеть и непременно полюбить. Заставит себя полюбить это.

Они приступили к работе. Майа, незаметно соскользнувшая в зыбкий сумрак с помощью полузаглохшего старинного устройства. Майа, передающая чучело шиншиллы и конверт угрюмому полуодетому мальчику на побегушках (его роль сыграл один из римских приятелей Бретт). Майа, примеряющая несколько пар старинных огромных очков с прорезями для глаз вроде карнавальных масок и протянувшая здоровенному охраннику Хорнаков руку для поцелуя. (Очарованный ею охранник сыграл свою роль просто блестяще.) Майа, отталкивающая ногой пакет с наркотиками и делающая вид, что закуривает сигарету. Меланхоличная Майа, сидящая при свечах. Вот она положила ногу на ногу в туфлях на высоких каблуках и наклонилась над маленьким карточным домиком, составленным из проездных билетов римских автобусов.

На сетевом сайте виллы появилось сперва около десятка, а потом целая толпа парней с камерами. Новак заснял их раз десять, не меньше. Лица подползших к ее ногам мальчишек скрыты в темноте, на крупном плане только их смешные фотоаппараты.

Когда Майа увидела еще не обработанные фотографии на экране ноутбука Новака, то обрадовалась и одновременно пришла в ужас. Обрадовалась, потому что Новак сумел сделать ее невероятно привлекательной. И пришла в ужас оттого, что фантазия Новака стала для нее настоящим откровением. Он превратил ее в какую-то сказочную злую королеву, в порочную владычицу испорченных детей. В неотразимом обаянии работ Новака скрывалась ложь, говорящая правду.

Новак вернулся в отель, добравшись в машине в половине второго ночи. Старик уже долгое время не мог как следует отдохнуть. Он почувствовал, как усталость буквально навалилась на него. Подобное ощущение было естественно для человека, дожившего до ста двадцати лет.

После отъезда Новака братья Хорнаки, выведенные из себя шумными ребятами Бретт, вышвырнули всех с виллы вместе с оборудованием.

Молодежь разбежалась, попрощавшись с Майей, кто-то на велосипедах, кто-то набился в машину. Когда Бретт и Майа сделали ревизию взятым на прокат вещам, то обнаружили, что несколько приборов и костюмов пропали, как и несколько мелких, но ценных предметов. Из-за этого печального происшествия Бретт принялась плакать.

— Вот так всегда, — всхлипывала она. — Ты даешь людям шанс, настоящий шанс, раз в жизни, и что они делают?! Просто бьют тебя по физиономии.

— Они взяли себе сувениры, Бретт. Мы отняли у них время и ничего им не заплатили. Так что я их понимаю. Да и какой прок от чучела шиншиллы.

— Но я обещала в магазине, что все верну в целости и сохранности. Я этим придуркам доверилась, а они меня ограбили. — Бретт покачала головой и высморкалась. — Этих римских мальчишек нельзя было приводить сюда, Майа. Они же не такие, как мы. Мне кажется, что они настоящие истуканы. Ничего не делают, и даже не пытаются. Сидят целыми днями на ступеньках площади Испании, пьют прохладительное и читают. Боже правый, эти римляне читают. Если вы дадите им какую-нибудь книжку в обложке, они будут часами читать, не отрываясь.

— Римляне читают? — воодушевилась Майа, перебиравшая туфли. — В этом есть что-то классическое.

— Не классическое, а ужасное, это жуткая привычка! В виртуальности, по крайней мере, вы вступаете в зрительный контакт. Даже смотря телевизор, вы все же используете ваши визуальные рецептивные центры и слушаете своими ушами настоящий диалог. А от чтения лишь один вред — зрение слабеет, осанка портится, к тому же вы толстеете.

— А ты не думаешь, что чтение порой бывает полезно?

— Вот и они говорят то же самое. Ты приходишь к этим ребятам, они пьют свои лексические растворы и могут у тебя на глазах прочесть тысячу слов в минуту! Но главное, они ничего не делают! Они просто читают о том, как надо что-то делать. А это болезнь.

Майа неохотно поднялась. От долгого стояния и примерок у нее устали ноги, отекли ступни. Принимать позы и удерживать их оказалось куда утомительнее, чем она себе представляла.

— Что же, сейчас слишком поздно, и сейчас, ночью, мы не можем вернуть вещи. Ты знаешь какое-нибудь безопасное место, где можно оставить на ночь всю эту рухлядь? Где ты живешь?

— Вряд ли у меня можно что-то спрятать.

— Значит, ты по-прежнему живешь на дереве?

Бретт обиделась.

— Нет, просто я не думаю, что мой дом подходит для этого, вот и все.

— Но я тоже не могу перевезти это ужасное хламье в свой дорогой отель. Меня там ни одна собака не пропустит. — Майа поправила свои локоны. Ей нравился ее новый темный парик. Он был намного лучше настоящих волос. — Куда же нам податься с этим чертовым оборудованием в два часа ночи?

— Я знаю одно отличное место, — проговорила Бретт. — Но наверное, туда вас не возьму.

Друзья Бретт проснулись в три часа ночи, потому что привыкли много пить крепких растворов. Их было шестеро, они жили в сыром подвале на Трастевере, загаженном так, будто в нем обитало тридцать поколений наркоманов.

В 2090-х годах у наркоманов появились совершенно новые пути в сверкающие лабиринты искусственного рая. Общество запрещало любые продающиеся на рынке или незаконные наркотики, но с помощью умело смешанных растворов и правильно подобранных биохимических рецептов вы могли изготовить какие угодно наркотики в количествах, достаточных для того, чтобы вы и ваши друзья, явившиеся к вам на вечерок, отправились на тот свет. Общество научилось скрывать производство наркотиков и их потребление от полиции. И удовлетворилось тем, что медицинские услуги не оказывались людям, которые добровольно вгоняли себя в могилу.

Эта ситуация, как и другие запутанные общественные установления, была разработана до мельчайших подробностей. Вредные и ядовитые смеси, которые губили вашу печень или разрывали ваше сердце, наносили несомненный ущерб человечеству и надеждам на будущее, поэтому их потребление каралось суровыми медицинскими штрафами. К микроскопическим дозам наркотиков, лишь слегка искажавшим взгляд на мир и в очень малой степени влиявшим на обмен веществ, не причинявшим особого вреда здоровью, в общем-то относились вполне терпимо. Государства сами производили наркотики, то есть представляли собой общество, пропитанное наркотиками. Государственные чины не верили в сказки о естественном и свободном существовании наркотиков. В нейрохимической битве со старческим слабоумием большие и важные сегменты общественной жизни отводились населению, способному жить и голосовать в постоянно меняющихся государственных структурах.

Майа, или, скорее, Миа, сталкивалась с наркоманами и прежде. Ее всегда поражала их вежливость. Наркоманы обладали прирожденным и каким-то нездешним благородством, связанным с их полным безразличием к повседневным нуждам и стремлениям. Она еще не встречала наркомана, который отказался бы представить своих друзей. Кроме того, стиль их жизни был характерен удивительной открытостью. Наркоманы все делили поровну: шприцы, таблетки, кровати, вилки, расчески, зубные щетки, еду и, конечно, свои наркотики. Наркоманы во всем мире носили одинаковые, крупной вязки джемперы — это был интернациональный признак масонов от наркомании.

Поскольку им разрешали снабжать всех желающих любыми дозами, которые только можно было изготовить, современные наркоманы совсем не отличались жестокостью. Им не хотелось, чтобы их жалели, да они этого и не позволяли. Однако каждый из них хоть раз да покушался на самоубийство.

Многие наркоманы с редким поэтическим красноречием рассуждали об удовольствии, которое доставляли химические процессы. Самые независимые и образованные наркоманы, как правило, быстрее прочих губили себя, подходя к опасной черте. Наркоманы были единственными людьми в современном мире, кто по-настоящему выглядел больным. Воспаленная кожа, кариес, выпадение волос, грибковые и венерические заболевания, вследствие чего постоянный зуд, насморк, кашель, налитые кровью глаза. В мире насчитывался не один миллион престарелых людей со всеми типичными болезнями преклонного возраста, но только наркоманы вернулись назад, в двадцатый век с его пренебрежением к нормам личной гигиены.

Наркоманы — мужчина и две женщины — поздоровались с Бретт и Майей. В подвале было еще двое мужчин, но они давно отключились и мирно спали в гамаках. Наркоманы равнодушно отнеслись к принесенной Бретт груде вещей и, проявив трогательное внимание, отыскали потрепанное одеяло, чтобы прикрыть им всю эту рухлядь. Затем один из них вернулся к своему привычному, беспокоящему других занятию — стал читать вслух отрывки из Тибетской Книги Мертвых в английском переводе. Он уже дошел до двухсот двенадцатой страницы. Две женщины небольшого роста разразились громогласным одобрительным хохотом и задумчиво почесывали пальцы на ногах.

Майа и Бретт уселись вместе в одном гамаке. Кое-где он был испачкан кровью, от него дурно пахло, но когда-то это был крепко сработанный гамак, да и сейчас он был чище, чем пол в этом притоне.

— Бретт, как ты познакомилась с этими людьми?

— Майа, я могу вас кое о чем попросить? Сделайте мне одолжение. Меня зовут не Бретт, а Натали.

— Извини.

— Знаете, есть два способа жить, — проговорила Натали, вытянувшись в покачивающемся гамаке. — Или вы стремитесь к покою и благополучию, или действительно пытаетесь что-то осмыслить.

— Для меня это не ново. Я же из Сан-Франциско. Итак, скажи мне, какие рычаги ты используешь у входа в это высшее сознание.

— Что же, лично мне нравится лакримоген.

— Ну нет. Неужели нельзя потреблять что-нибудь безвредное вроде героина?

— Героин воздействует на кровь. На волосы. Они портятся и выдают вас с головой. Но лакримоген содержится в мозгу каждого человека. Лакримоген — естественное нейрохимическое вещество. Это взбадривающий и энергетический препарат, это доказано на опыте. Ну, конечно, если вы приняли большую дозу лакримогена, у вас возникнут серьезные проблемы. У вас начнется клиническая депрессия. Но если вы пользуетесь правильной дозой, лакримоген только обострит ваше сознание.

— Неужели?

— Посмотрите, я совсем еще девчонка, не так ли? — заявила Бретт. — Я имею в виду, что мы обе очень молоды, я это хорошо понимаю. Мне известно, как это плохо. Вы знаете, почему молодым людям сегодня так тяжело? Да потому, что нас меньшинство, мы — малюсенькая группа. Суть проблемы в том, что у молодых слишком много гормонов, поэтому они живут в фантастическом мире. Но мне от этого плохо, я не могу жить пустыми надеждами. Мне нужна ясная оценка своего положения.

— Бретт, я хочу сказать, Натали, для того чтобы жить абсолютно без иллюзий, нужна настоящая зрелость.

— Ладно, я согласна жить в искусственном мире без иллюзий. И знаю, что мне там станет много лучше.

— Не знаю, правильно ли это?

— Тогда я покажу вам, почему это правильно. Могу поспорить, — объявила Натали. — Мы обе примем по сто граммов лакримогена, идет? И если вы не обнаружите хоть одну ужасную ложь в вашей жизни, то обещаю вам навсегда покончить с лакримогеном.

— Неужели? С трудом верю, что ты сдержишь свое обещание.

— Лакримоген, да будет вам известно, не вызывает зависимости. Вы не потеете, не уходите в астрал, в общем, тут нет этих дурацких глюков. Так что, разумеется, я бы с ним покончила, если бы не знала, как он мне помогает.

— Послушай, многие принимавшие лакримоген закончили самоубийством. Старики потребляют лакримоген, чтобы набраться храбрости и покончить с собой.

— Нет, неправда, они принимают лакримоген, чтобы вспомнить прошлое и выстроить линию своей жизни. И не стоит винить в этом наркотики. Если вам нужно набраться храбрости и покончить с собой, то, скорее всего, вы и без того сделаете это. В наши дни людям нужно кончать жизнь самоубийством, это социальная необходимость. И если лакримоген позволяет вам увидеть правду, освободиться от страха и растерянности, то, значит, он сильно действует.

— Лакримоген опасен.

— Я ненавижу безопасность. Я ненавижу все, связанное с безопасностью. Безопасность — это убийство духа. Уж лучше смерть, чем безопасность.

— Но ты действительно хочешь с ним покончить? А если бы я отняла у тебя, а потом сказала, что тебе пора с этим кончать?

Натали уверенно кивнула головой:

— Вот и я то же говорю. Если вы боитесь со мной это сделать, то отлично. Тут мне все понятно. Но вы не вправе читать мне лекции о наркотиках. Потому что сами не знаете, о чем ведете речь.

Майа оглядела подвал. Она поняла, что ей грозит настоящая опасность, и от этой угрозы помещение приобрело предельно реальные черты. Облупленные стены, растрескавшиеся потолки и огромный, давно устаревший аппарат для приготовления растворов. Разбросанные книжки, склянки с растворами, подушки в мокрых пятнах. Сломанный велосипед, чьи-то трусы, подтекающий кран, большой, сильно пахнущий открытый тюбик с незнакомым наркотиком. Опущенные шторы, скрежет и грохот проезжающих мимо римских троллейбусов. Жилище Бретт. Она последовала сюда за Бретт, она добровольно оказалась в такой ситуации. Она все время следовала за Бретт.

— Ладно. Я это сделаю.

— Эй, — окликнула чтеца Бретт, — Антонио!

Антонио осекся на полуслове, не дочитав до точки, и вежливо оглянулся.

— У меня лакримоген на исходе. Осталось всего две дозы. Ты не знаешь, где бы достать еще?

— Конечно, — отозвался Антонио, — я могу приготовить. Ты хочешь, чтобы я приготовил? Для твоей красивой подружки? Я сделаю. — Он отложил книгу в сторону и быстро заговорил по-итальянски с двумя тетками. Похоже, их всех порадовала перспектива чем-то заняться. Естественно, что первым делом нужно было приготовить какие-то стимуляторы.

— Пожалуйста, не кричите так громко, — попросила одна из женщин, та, что выглядела изможденной, и закатала рукава, — а не то вы разбудите Курта. Он очень рассердится.

Бретт сняла со стеклянного патрончика металлический наконечник, вытряхнула из него малюсенькие крошечки. Приложила две эти точки к своему запястью, а две другие отдала Майе.

Ничего не случилось.

— Не ждите какого-то прилива вдохновения, — предупредила Бретт. — Лакримоген не влияет на настроение. Он сам и есть настроение.

— Что же, он на меня, конечно, не подействует, — с облегчением проговорила Майа. — Я чувствую лишь усталость, мне спать хочется. Ванну бы принять.

— Здесь нет ванны. У них тут только туалет. Вот здесь, за дверью. Вам не трудно заплатить за это, Майа? Пять марок. Просто чтобы пополнить запасы.

Продажа наркотиков считалась незаконной операцией. Их можно было обменивать, их можно было передавать другому, вы могли принимать их, но продавать не разрешалось.

— Конечно, я заплачу.

Бретт с облегчением улыбнулась.

— Не знаю, с чего это Новаку захотелось придать вам дерзкий и бесстыдный вид. Вы же очень милая, да, очень.

— Ну, у меня есть желания, не совпадающие с общепринятыми. — Она говорила так уже много раз, но теперь впервые почувствовала истинное значение этих слов. Почему живые, энергичные люди так часто их произносят, говорят эту явную глупость на полном серьезе? Тайного не бывает без явного. А страсти всегда необъяснимы, притягательны, сокрушительны. Признать страсть и сдаться ей на милость. Исследовать страсть, изведать ее. Страсть — полная противоположность мудрости и осторожности.

И в этом состояла суть наркотической романтики. Удовлетворенность, абсолютная, как геометрия, — эвклидовы радости центральной нервной системы, чисто материальная, плотская форма для серого мозгового вещества. Предельная форма желания — не любовь, не алчность, не стремление к власти, а всего лишь очищенные, крохотные, молекулярные дозы яда, творящие чудеса с клетками живой человеческой субстанции. Вдохновение омыло ее, будто поднявшаяся волна. Прежде она не знала истинной жизни наркоманов, потому что была слишком занята и презирала их. Но сейчас у нее была возможность понять их и пожалеть. Правда и печаль были глубоко и неразрывно связаны. И эта правда недостижима, если ты сам не страдал и не переживал потрясений.

Антонио и две его подружки не отрываясь возились с аппаратом для растворов. Правильное использование аппарата с растворами было чем-то вроде настоящего искусства, требовало ловкости, точности, умения просчитывать и внимания к деталям. Наркоманы не обладали ни одним из перечисленных качеств. Они были довольно неловки и на редкость решительны. Все трое были под сильным кайфом. И потому постоянно ошибались, прерывали свою работу, спорили, начинали все сначала. Майа и Бретт наблюдали за ними, как за тремя маленькими пауками, которые осторожно готовились схватить и съесть попавшую в ловушку муху.

Майю прямо затрясло, но Бретт ласково похлопала ее по руке:

— Не бойтесь.

Она и не боялась, до тех пор пока слово не сорвалось с языка Бретт. Вот тут она, конечно, испугалась. Холодная волна отвратительного страха хлынула, словно огромный черный океан. Почему же ей стало страшно? Отчего она вдруг запаниковала? Здесь нечего было бояться. Конечно, нечего, дело в том, что она капитулировала перед страстью. Страсть прорастала в ее старческом мозгу, в сером веществе новой, нежной плоти. Ее молодой восторг перед жизнью был столь же искусственным, как лабиринты наркоманов с их ариадниной нитью дозы. Она мечтала об искусственном рае, но сама стала этим искусственным раем.

Она бесцельно блуждала по Европе, словно никто не мог узнать правды, неужели никто не заметил или ошибался в предположениях? Она без зазрения совести прожила три месяца как нелегалка, и ничто не защищало ее, кроме безумного, полнейшего счастья и уверенности в себе. Этого шитого белыми нитками, сумасшедшего, откровенного, ловкого трюка. Она все время шла по шаткому мосту среди недоверия других людей. Лишь человек одержимый мог считать, что так будет продолжаться долго.

Конечно, ее должны были поймать. Конечно, рано или поздно она окажется в ловушке. Суровая реальность в любой момент могла показать свои клыки, пробить броню ее фантазий. Обвинения, предательство, возврат к прошлому подстерегали ее на каждом шагу,при каждом дрожании магнитной стрелки. Ее мог выдать Поль, который слишком много знал. Или Йозеф, если ему вдруг взбредет в голову. Или Бенедетта, способная жестоко отомстить, узнай она неприглядную правду. А что, если потерявший ее Эмиль вдруг обратится за помощью в полицию?

Одной этой страшной мысли было достаточно, чтобы опрометью выбежать из подвала, но ее сковала свинцовая сила наркотика. Допустим, ей удастся убежать. Допустим, она прыгнет на подножку поезда до Владивостока, или Улан-Батора, или Йоханнесбурга, но что случится, если она заболеет? Если проявятся побочные эффекты лечения? Как могла она, профессиональный медицинский экономист, совершить подобную глупость? Конечно, у столь радикального медицинского препарата, как NTDCD, должны обнаружиться побочные эффекты. Вот почему врачи вели себя столь мудро и сразу установили за ней наблюдение. Тогда они могли бы предотвратить непредвиденные реакции. Особенно это касалось быстрорастущих тканей, например волос и ногтей.

Майа посмотрела на свои неровные ногти с заусенцами, и пронзивший было ее страх мгновенно исчез. Как могла она сделать с собой все это? Она была чудовищем. Она была чудовищем, сбежавшим из клетки, и в интересах общества, в интересах всех ее близких нужно вновь запереть ее туда. Ее снова затрясло от охватившего ужаса.

— Наверное, мне надо было дать вам меньшую дозу, — задумчиво проговорила Бретт. — Но мне не хотелось давать вам жалкую капельку лакримогена, чтобы все у вас прошло гладко, а мне пришлось бы с этим завязать.

— Я — чудовище, — сказала Майа, и у нее задрожали губы.

Бретт обняла ее за плечи.

— Все в порядке, дорогая, — пробормотала она. — Вы не чудовище. Всем известно, что вы очень красивая. Поплачьте. Слезы всегда помогают, когда принимаешь лакримоген.

— Я чудовище, — твердила Майа и послушно заплакала.

— Никогда не видела, чтобы красивая женщина была такой беззащитной, — сказала Бретт.

Антонио повернулся и посмотрел в их сторону.

— С ней все в порядке? Ее колбасит?

— Она не на высоте, — отозвалась Бретт. — А чем это запахло?

— Мы перемудрили с дозой, — ответил Антонио. — Нам нужно подправить и начать все сначала.

— Что подправить? — не без иронии спросила Бретт.

Антонио жестом указал на дверь ванной комнаты. Бретт уселась в гамаке и начала в нем раскачиваться.

— Знаешь, ты же не можешь подправить плохой раствор в холодильнике. Ты что, спятил? Тебе надо вновь перелить этот раствор в аппарат. У них там есть мониторы в системе водоснабжения, парень. Им же можно отравиться! От него и монитор сойдет с ума!

— Мы и раньше подправляли неудачные дозы, — терпеливо пояснил Антонио. — Мы всегда так делаем.

— И плохой лакримоген исчезал?

— Нет, это психоделики. Но все равно, никаких проблем.

— Ты безответственный, не понимаешь, что ли, что такое невинные люди, — зло и безапелляционно закричала Бретт.

Антонио, видимо, рассердился, но благодаря своим вежливым манерам совсем незаметно.

— Ты всегда бываешь такой противной, когда речь идет о лакримогенах, Натали. Если не хочешь быть противной и занудой, то заведи себе бойфренда. Любовь сделает тебя терпимее.

Одна из теток обернулась и встала. Она была не итальянкой, скорее всего, швейцаркой.

— Натали, это не Сан-Франциско, — проговорила она. — Это римские водопроводы, старейшие водопроводы в мире. Там катакомбы и погребенные виллы, храмы весталок, затопленные мозаики, кости христианские… — Она подмигнула и немного покачнулась. — От плохого лакримогена старые римские призраки не воскреснут.

Бретт покачала головой:

— Вам нужно очистить аппарат, разобраться что к чему, а потом делать по новой. Так будет правильнее, вот и все!

— Мы слишком устали, — ответил Антонио. — Ты хочешь еще немного или ты не хочешь?

— Я не хочу из этого аппарата, — заявила Бретт. — Ты думаешь, что у меня совсем крыша поехала? От этого я могу отравиться! — И она зарыдала.

Один из наркоманов, проснувшись в гамаке, внезапно заговорил. Он был крупный, грузный, с густыми мохнатыми бровями, отросшей за четыре дня щетиной.

— Вы не против? — спросил он по-английски с характерным ирландским акцентом. — Не возражаете? Почитайте вслух, мои дорогие, переключитесь, доставьте себе удовольствие. Не смейтесь, не ругайтесь. И прошу вас, не плачьте.

— Извини, Курт, извини, пожалуйста, — сказал Антонио. Он принес из ванной маленький, закрытый пластиковой крышкой стаканчик. Звякнула цепочка, вода забулькала.

Курт сел.

— О, наша новая гостья очень хорошенькая!

— Она под лакримогеном, — предостерегающе сказала Бретт.

— Когда женщины под лакримогеном, им нужен мужчина, — пробасил Курт. — Иди ко мне, дорогая, расслабься. Поплачь и попробуй уснуть.

— Я никогда не спала с таким немытым типом, — машинально ответила Майа.

— К тому же женщины под лакримогеном очень бестактные, — заметил Курт. Он повернулся, гамак заскрипел под тяжестью его тела.

Все помолчали. Наконец Антонио снова взял книгу и стал читать вслух.

— Я скажу вам по секрету… — прошептала Бретт Майе.

— О чем ты?

— Давайте ляжем.

Они снова вдвоем улеглись в гамаке. Бретт обняла Майю за шею обеими руками и поглядела ей в глаза. Обе ощущали столь сильную боль, что этот жест мог только утешить. Они напоминали двух человек, в обнимку выползающих из горящего автомобиля.

— Я никогда не собиралась этого делать, — призналась Бретт. Слеза медленно покатилась по ее носу и упала Майе на щеку. — Я хочу заниматься одеждой, и ничем больше. Но я никогда не буду ею заниматься. И никогда не добьюсь успеха, такого, как Джанкарло Виетти. Ему сто двадцать лет. И обо всем, что он создал, полно отзывов в каждом архиве, в любой книге. У него уже семьдесят пять лет как есть свой модный дом. Он мультимиллионер, на него работает уйма народа. Просто целая армия. У него есть все, и он намерен навсегда сохранить свое положение. Бросать ему вызов, соперничать с ним просто бессмысленно.

— Но он когда-нибудь умрет, — возразила Майа.

— Разумеется. Может быть. Но к тому времени мне самой стукнет девяносто. И у меня нет возможности нормально жить до девяноста лет. Виетти начал молодым, у него огромный опыт, он останется мировой знаменитостью до скончания дней своих, как был ею целый век. А у меня такого опыта никогда не будет. Если я и доживу до девяноста, то превращусь в мумию какую-нибудь.

— Если он не позволяет тебе играть на его территории, тебе нужно создать свое дело.

— Так говорят все энергичные люди, но старики нам не позволяют. Мы не получили от них ничего, кроме детской песочницы. Они не дадут нам ни настоящих денег, ни истинной власти, ни каких-либо реальных шансов. — Она судорожно вздохнула. — И это самое худшее. Даже если мы что-нибудь сделаем, то не сможем с ними соперничать. В сравнении с геронтократами мы не имеем цены, не обладаем вкусом, мы глупые, никчемные дилетанты. Я могу быть самой энергичной девушкой в мире, и все равно останусь маленькой девочкой. Геронтократы перекрывают все, как лед на озере. Мы на дне, и так глубоко, что никогда не увидим дневного света. А когда настанет наша пора, мы будем такими старыми, что превратимся в немых замороженных рыб, куда хуже, чем Виетти, в тысячу раз хуже. И тогда весь мир скроется подо льдом.

Она горько зарыдала.

Курт снова сел. На этот раз он был рассержен.

— Что ты себе позволяешь? Кто тебя сюда звал? Если ты не можешь взять себя в руки, то проваливай отсюда!

— Вот почему я люблю наркоманов! — пронзительно вскрикнула Бретт и села, с красным от слез лицом. — Потому что они идут туда, куда ни за что не пойдут геронтократы. Уйти в мир своих фантазий и умереть! Посмотрите на все это! Вот так выглядит весь мир, когда вам не разрешают жить!

— Да, о'кей, и довольно, — согласился Антонио, аккуратно положив книгу корешком вниз. — Курт, гони отсюда эту маленькую идиотку. Вышвырни ее на улицу, Курт.

— Вот ты сам и вышвырни, — отозвался Курт. — Ты же ее сюда привел.

В ванной внезапно раздался страшный взрыв. Сильной взрывной волной дверь широко распахнуло, едва не сорвав с петель.

Все застыли от изумления. Послышалось бульканье, а затем новый ужасный взрыв. Сточные воды фонтаном вырвались из туалета, взметнувшись к потолку. Заржавевшие болты затрещали, раковина подпрыгнула на своей бетонированной подставке и провалилась. Из потока воды выступила сверкающая машина, сотни ее ножек конвульсивно дергались, оторвавшись от сточной трубы. Ее объемистую металлическую голову покрывали мокрые пучки щетины и пятна химических сенсоров. Машина протиснулась в дверь на своих толстых когтистых лапах, а ее задние отверстия стали выплевывать белую химическую пену.

Машина прогнулась своей плоской страшной спиной и заревела, как монстр.

— Не бегите, не бегите! — закричал Курт. — Они накажут вас еще сильнее, если вы побежите.

Но все, конечно, бросились бежать вверх по лестнице, словно стая перепуганных бабуинов.

Майа побежала вместе со всеми, вырвавшись из клубов пара и ошметков пены на сырую прохладную улицу. Спохватившись, она бросилась назад.

Она схватила свой рюкзак и увидела рядом с собой водопроводный регулятор, заваленный огромнымкомом пены. Он повернулся и уставился на нее своими глазами-камерами, вспыхивая красными сигнальными огнями. А потом злобно что-то сказал по-итальянски. Майа ринулась прочь.

Она добралась до отеля часов в пять утра. Крапал мелкий дождик, стало еще более туманно и сыро.

Майа плелась до отеля, ноги едва тащили ее. Хорошо было бы отправиться в более надежное место, но она устала искать себе пристанище. Хотя, пока она брела по улице, а потом ехала в пустом троллейбусе, у нее возник кое-какой план.

Она хотела дождаться, когда проснется Новак, и откровенно ему во всем признаться. Может быть, он сможет преодолеть свое отвращение, возьмет себя в руки и пожалеет ее. Может быть, он даже простит ее. Ну а если нет, то у него есть шанс дать ей свободу. Тем самым он накажет самого себя.

Полицейские в Праге показались ей довольно странными, и, может быть, они обойдутся с ней поласковее, чем полицейские в Риме, ищейки в Мунхене или в Сан-Франциско. Она ведь стольким обязана Новаку, она должна рассказать ему правду. Рассказать старику все как есть, ведь это она осмелилась вторгнуться в его жизнь.

Майа села в баре на стул, он, казалось, начал под ней вращаться. На мгновение все вокруг помутилось и завертелось каруселью. До нее вдруг дошло, что она весь день ничего не ела. У нее не было случая перекусить.

В баре было пусто. Из подсобки вышел бармен. Непонятно, почему он появился здесь в пять утра, какая муха его укусила? Он задумчиво прошелся и, казалось, был готов исполнить любую просьбу. Бармен был красивый, с хорошей фигурой и вообще во всех отношениях лучше ее. Здесь служили вышколенные и приятные люди. Сорокалетние ребята, прилежно обслуживающие богачей.

— Синьорина?

— Мне нужно что-нибудь выпить, — слабо проговорила Майа.

Бармен вежливо улыбнулся:

— У вас что-то случилось, синьорина? Была неудачная ночь? Я могу предложить вам кофе с триацилглицеролом.

— Великолепно. Можно двойной. И пожалуйста, вместе с гущей.

Он принес ей чашку, наполненную до краев, и еще небольшой бокал с тоником на протеиновой основе и вазочку с чем-то вкусным. Первый проглоченный кусок немедленно ударил по обмену веществ так, что она чуть не потеряла сознание. Понемногу Майа согрелась от питья и еды и почувствовала, как кровь забурлила в ее жилах.

Не опустошив и половины бокала, она пришла в себя. Выпрямилась на стуле. Перестала дрожать, сняла туфли. Бармен тактично отошел в конец стойки. И вместе с роботом привычно занялся составлением меню.

Майа открыла рюкзак, достала пудреницу, посмотрелась в зеркало и окончательно успокоилась. Принялась наносить на лицо крем, попудрилась, стараясь привести в порядок пострадавший от дождя макияж, подкрасила губы.

В бар со стороны казино вошел итальянец в элегантном вечернем костюме. Он постучал по стойке чипом для покера и заказал крепкий кофеин. Его напудренное лицо с орлиным носом было очень расстроено — видно, сегодня ночью ему не повезло за игорным столом. Итальянец взял свою маленькую чашку, сел на стул поодаль от Майи и поглядел на ее отражение в зеркале за барной стойкой. Затем повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. Он окинул взором ее ноги без туфель, обнаженные руки. С одобрением осмотрел высокую грудь. Долго не отрывал восторженных глаз от бедер. Он откровенно не скрывал своего интереса, восхищения. Конечно, ему было наплевать, что творится у нее на душе и какие чувства ее обуревают. Его теплый, волнующий взгляд окутывал ее тело, словно средиземноморское солнце.

Он одернул манжеты кремовой рубашки, облокотился о стойку и наклонил свою темноволосую голову. Улыбнулся.

— Чао, — сказала она.

— Чао, bella .

— Вы говорите по-английски?

Он угрюмо покачал головой и разочарованно отодвинулся.

— Ничего, не стоит переживать, — проговорила Майа и кокетливо подняла пальчик. — Сегодня тебе еще повезет, красавчик.