Хвала вам, милые маленькие обыденные услуги, ибо вы облегчаете дорогу жизни! Подобно грации и красоте, с первого же взгляда зарождающих расположение к любви, вы открываете двери в ее царство и впускаете туда чужеземца.
— Пожалуйста, мадам, — сказал я, — будьте добры указать, где мне повернуть, чтобы пройти к Opera comique , — С большим удовольствием, мосье, — отвечала она, откладывая свою работу.
По пути я заглянул в десяток лавок, высматривая лицо, которого не потревожило бы мое нескромное обращение; наконец лицо этой женщины мне приглянулось, и я вошел.
Она вязала кружевные рукавчики, сидя на низенькой скамеечке в глубине лавки, против двери —
— Tres volontiers — с большим удовольствием, — сказала она, складывая свою работу на стоявший рядом стул и поднимаясь с низенькой скамеечки, на которой она сидела, таким проворным движением и с таким приветливым взглядом, что, издержи я у нее пятьдесят луидоров, я все-таки сказал бы: «Эта женщина восхитительна!»
— Вам надо повернуть, мосье, — сказала она, подходя со мной к дверям лавки и показывая переулок внизу, по которому я должен был пойти, — вам надо повернуть сперва налево — mais prenez garde — там два переулка; так, будьте добры, поверните во второй — затем спуститесь немного вниз, и вы увидите церковь, а когда ее минуете, потрудитесь сразу повернуть направо, и эта улица приведет вас к Pont Neuf , который вам надо будет перейти — а там каждый с удовольствием вам покажет. —
Она трижды повторила свои указания — с тем же благодушным терпением в третий раз, что и в первый, — и если тон и манеры имеют некоторое значение, — а они его, несомненно, имеют и лишены только для глухих к ним сердец, — то она, по-видимому, была искренне озабочена тем, чтобы я не заблудился.
Не хочу думать, что красота этой женщины (хотя, по-моему, она была прелестнейшей гризеткой, которую я когда-либо видел) повлияла на впечатление, оставленное во мне ее любезностью; помню только, что, говоря, как много я ей обязан, я смотрел ей слишком прямо в глаза — и что я поблагодарил ее столько же раз, сколько раз она повторила свои указания.
Не отошел я и десяти шагов от лавки, как обнаружил, что забыл до последнего слова все сказанное ею, — вот почему, оглянувшись и увидя, что она все еще стоит на пороге, как бы желая убедиться, правильной ли дорогой я пошел, — я вернулся к ней, чтобы спросить, надо ли мне повернуть сперва направо или сперва налево — так как я совершенно забыл. — Возможно ли! — сказала она, смеясь. — Очень даже возможно, отвечал я, — когда мужчина больше думает о женщине, чем о ее добром совете.
Так как это была сущая правда — то она приняла ее, как принимает должное каждая женщина, с легким реверансом.
— Attendez! — сказала она, положив руку мне на плечо, чтобы удержать меня, а в это время подозвала мальчика из задней комнаты и велела ему приготовить сверток перчаток. — Я как раз собираюсь, — сказала она, — послать его с пакетом в тот квартал; и если вы будете так любезны зайти, все мигом будет готово, и он проводит вас до места. — Я вошел с ней в лавку и взял оставленный ею на стуле рукавчик, как бы с намерением освободить место и сесть; когда же она опустилась на свою низенькую скамейку, я немедленно занял место рядом с ней.
— Через минуту он будет готов, мосье, — сказала она. — Как бы мне хотелось, — отвечал я, — сказать вам в эту минуту что-нибудь очень приятное за все ваши милые услуги. Случайную услугу способен оказать каждый, но когда одна услуга следует за другой, это уже свидетельствует о теплоте сердца; и бесспорно, — добавил я, — если кровь, вытекающая из сердца, та же самая, что достигает конечностей (тут я коснулся ее запястья), то я уверен, что у вас лучший пульс, какой когда-либо бывал у женщины. — Пощупайте, — сказала она, протягивая руку. Я отложил шляпу и взял ее одной рукой за пальцы, а два пальца другой руки положил ей на артерию —
— Вот славно было бы, дорогой Евгений, если бы ты прошел мимо и увидел, как я, разнежившись, сижу в черном кафтане и считаю один за другим удары пульса с таким благоговейным вниманием, точно подстерегаю критический отлив или прилив ее лихорадки! — Как бы ты посмеялся и поиронизировал над моей новой профессией! — А тебе было бы над чем посмеяться и над чем поиронизировать. — Поверь, дорогой Евгений, — сказал бы я тебе, — "на свете есть занятия похуже, чем щупать пульс у женщины". — Но пульс гризетки! — ответил бы ты, — да еще в открытой лавке! Ах, Йорик —
— Тем лучше! Ведь если мои намерения открыты, Евгений, мне все равно, хотя бы целый мир смотрел, как я это делаю.