Надолго, до самой смерти, запомнит Андрей Погарцев свою первую зиму отшельничества. И если выжил он, выдюжил, не умер от голода и холода, неизвестно, кого благодарить: Бога ли, судьбу или своё неуёмное, неизвестно откуда взявшееся желание выжить.

Погарцев не вёл счёта дням — это необязательно в его положении. Он и так чувствовал, замечал течение времени по тому, как длиннее становился день, как ласковее светило солнце. И хотя кончались съестные припасе, на исходе было топливо, Андрей особо не боялся — уверен был, что дотянет до весны, которая уже не за горами. А ведь зиму, которую он с чабанами провёл, не запомнил — по-настоящему только в мае на улицу высунулся, когда уже зазеленело, зацвело всё вокруг. Весна в здешних местах не в марте приходит — в середине апреля.

И вот Погарцев однажды обнаружил, что из всех продуктов у него остался сушёный карась да кусок утки. Зерно он не брал в расчёт — решил не трогать его до тех пор, пока не сможет двигаться от голода. Оставив карася и утиную ножку на самый чёрный день, он последнюю неделю пил лишь сюрпу из противного сурчиного жира и несладкий чай, заваренный на шиповнике. С каждым днём уменьшал он норму, а весна не торопилась.

Ничего не оставалось Погарцеву, как идти на охоту. Он давно бы решился на это, но боялся волков.

Однажды Погарцев проснулся оттого, что услышал громкий, царапающий звук. Прислушался. Царапали по обледенелому пологу юрты. У Погарцева мурашки поползли по спине. Меньше всего думал он, что это человек. Кто среди зимы да ещё ночью по степи шастать будет? Значит, зверь какой-нибудь. Хорошо — корсак, с ним здоровому мужику голыми руками немудрено справиться. Ну как — матёрый волчище!

А зверь царапался всё настойчивее и настойчивее. Услышав злобное приглушённое рычание, Погарцев уже не сомневался, что пожаловал волк. Когда полог сильно дёрнулся, едва удержавшись на верёвках, привязанных к вбитым в землю кольям, Андрей понял: голодный зверь не шутит.

Погарцев подтянул к себе топор, прислушался. Нет, не спасёт его топор, если волк ворвётся в юрту: попробуй развернись в такой тесноте. Да и темень, хоть глаз выколи — перекусит горло, и поминай как звали!

Андрей сполз с полатей, положил топор рядом с собой и, не одеваясь, дрожа от холода, начал разжигать огонь в очаге. Едкий дым стал заполнять юрту. Погарцев не рисковал открыть клапан в куполе юрты, через который выходил дым: его жилище по крышу занесло снегом, и ему казалось, что волк может продрать себе лаз. О том, что зверь обязательно испугается дыма, Андрей не подумал и начал задыхаться сам. Чихая и кашляя, он дёрнул за верёвку, и дым через клапан клубами вырвался наружу. Зверь затих и больше не тревожил человека.

Погарцев уже в то утро собрался идти на охоту, но ночной визит волка погасил в нём это желание на несколько дней. Когда в отверстии купола весело заплясали лучи солнца, Андрей осторожно вышел из юрты. И сразу же в ноздри ударил тот неуловимый, но всегда безошибочно определяемый всеми живыми существами на земле запах весны. И Погарцев совершенно успокоился: ещё неделю он протянет.

Но весенний запах обманул его. Назавтра в степи разыгрался буран такой силы, что, если бы юрту не завалило снегом по самый купол, её унесло бы в степь.

Природа безумствовала, наверное, дня три. Андрей не мог выбраться из юрты за топливом и всё это время мёрз под шкурами и голодал. Потом, когда буран угомонился, Погарцев часа два выкапывался наружу.

Но и этот буран не был лебединой песней зимы. Она и не думала покидать эти облюбованные сумасшедшими ветрами места. Андрей понял, что наступил решающий час, поставивший его между жизнью и смертью, и после долгих размышлений решил, что лучше погибнуть в схватке с волками, чем умирать мучительной голодной смертью.

Погарцев потерял полчаса на решение, казалось бы, простого вопроса: из чего сегодня варить бульон — из карася или из ножки утки7 Наконец решил, что с более крупного карася навара будет больше, бросил рыбу в давно кипящую воду. Для охоты, для возможной схватки с волками ему нужны были силы, и Андрей съел завтрак почти полностью, лишь на самом донышке кастрюли оставив немного бульона. Запив заваром шиповника, который он употреблял ежедневно, спасаясь от цинги, Погарцев взял лук и стрелы, заткнул за пояс топор и нерешительно, обречённо как-то поплёлся в камыши.

Вернулся к вечеру, уставший и разбитый, с вязанкой сухого камыша. За весь день ему встретился только один заяц, но стрела, пущенная одеревенелой от мороза рукой, прошла мимо. Заяц сиганул в тростник, а Андрей, кусая губы от досады и матерно понося белый свет, побежал за ним, размахивая луком. Долго бежал по следу беляка, падая и поднимаясь, раня разгорячённое лицо об острые стебли тростника, бежал до тех пор, пока заяц не помчался по твёрдому насту, и его едва заметные следы не затерялись среди многочисленных отпечатков заячьих, лисьих, корсачьих следов.

Назавтра, сварив постный бульон из утиной ножки, Пограцев съел завтрак без остатка, уверенный, что на этот раз ему обязательно повезёт.

Дойдя до того места, где вчерашний заяц обгладывал тростник, Андрей решил залечь и ждать, замаскировавшись в снегу. Пролежал он без движения долго и почти не чувствовал ног, несколько раз снимал рукавицы, чтобы растереть озябшие пальцы. И когда он хотел уже идти в поиск, появился беляк. Испуганно прядя ушами, заяц приспособился возле тростника в метрах пятнадцати от охотника. Дрожа от волнения, Андрей сбросил рукавицы, заправил стрелу. Долго целился, отпустив тетиву. Со свистом, упруго пошла тонкая стрела, просвистела над ушами зайца, вонзившись в снег далеко от зверька. Беляк испуганно присел на задние лапы и дал стрекача.

Погарцев от отчаяния ударил кулаками по снегу. К нему опять вернулось то состояние духа, когда он сорвался вместе с суком в берёзовом колку. Ему не хотелось покидать засаду, хотелось лежать до тех пор, пока не распрощается с этим жестоким миром навсегда.

Но через несколько минут неведомая сила, живущая в нём и заставляющая вопреки разочарованиям, вопреки отчаянию куда-то идти, что-то делать, подняла его. Он пошёл. Пошёл без всякой цели, наудачу.

Погарцев шёл и не замечал ничего вокруг. Он шёл и не видел, что всего лишь в сотне шагов от него замер огромный волк-лобан. И только слабый рык, заставил Андрея встрепенуться; он оглянулся и тут же встретился со злобным, любопытным, голодным, мерцающим жёлтым взглядом волка. Омерзительный холодок пробежал между лопатками Погарцева, рука легла на топорище.

Однако растерянность парализовала его на несколько секунд. Андрей быстро взял себя в руки — прикидывал в уме, как перехитрить зверя, добраться до юрты, не вступая с ним в схватку. Глядя в светящиеся глаза лобана, он поклялся про себя: если живым уйдёт от хищника, не будет думать об охоте, а протянет до наступления тепла на зерне, что приберегал под посев.

Пятясь, Погарцев начал отступать. Волк насторожился, но не сдвинулся с места. Неотрывно глядя в глаза зверю, Андрей согласен был вот так осторожно, задним ходом плестись и день и два, лишь бы этот матёрый волчище, осклабивший белые острые клыки, не бросился на него.

Хищник раскусил хитрость человека и, сорвавшись с места в карьер, по кругу обошёл Погарцева, сел в пятидесяти шагах от него, отрезав путь к юрте. Андрей, оглядываясь, пошёл в обратном направлении. Волк повторил свой маневр и поджидал его на прежнем месте. Несколько раз повторилась эта "игра". Зверь не рисковал в открытую напасть на двуногое существо, обросшее противно пахнущей сурчиной шкурой — он решил взять человека измором.

Погарцев понял, что перехитрить зверя, уйти от схватки с ним не удастся, и от страха у него не выдержали нервы. Сочно выругавшись вполголоса, он приложил к луку стрелу, натянул тетиву и пошёл на хищника. Погарцев знал, что стрела из тальника самое большое — пощекочет зверя, но лук в руках был хоть каким-то оружием.

Волк хрипловато рыкнул, обнажил клыки, напрягшись каждой мышцей тела, изготовился к прыжку. И, упреждая его прыжок, а за ним — мощный удар литого тела, от которого едва ли удержится на ногах конь — не то что человек, Погарцев до отказа натянул тетеву и резко отпустил стрелу.

Стрела вонзилась в грудь зверя, вонзилась достаточно глубоко, потому что волк как-то удивлённо, даже жалобно взвыл, прыгнул в сторону и закрутился на месте.

Но Андрей не думал, что нанёс волку серьёзное ранение, и рывком выхватил из-за пояса топор. Опомнившись от неожиданного нападения, зверь с торчащей в груди стрелой прыгнул на человека. Этого прыжка ждал Погарцев — он даже мысленно рассчитал, как увернуться от него. С началом прыжка, едва лапы хищника оторвались от земли, человек резко отпрыгнул в сторону. Пятипудовая туша, будто снаряд, пронеслась мимо плеча Андрея.

Волк прыгал с возвышения и, упав, несколько раз перевернулся через голову. И это продумал, предугадал Погарцев. Едва тело волка пронеслось мимо, как он резким движением развернулся, в несколько шагов-прыжков настиг кувыркающегося зверя, и не успел тот встать на лапы, как человек опустил на его череп лезвие топора, вложив в удар всю свою силу.

Потрясённый ударом, смертельно раненый лобан, подчиняясь защитному животному инстинкту, с безумными от ненависти, залитыми кровь глазами вновь рванулся к человеку. И если бы Погарцев не среагировал на это отчаянное, предсмертное движение, ему несдобровать бы. Он не успел отпрыгнуть от хищника, но сумел отклониться далеко назад, и челюсть волка, готовая замкнуть на кадыке человека, захватив лишь сурчиную шкуру на груди.

Сжав зубы в последней смертельной хватке, зверь почувствовал, что промахнулся — его язык не ощутил вожделённого вкуса крови врага, а ударил в ещё осязающие ноздри противный сурчиный дух. И может, от досады, что не состоялась месть, что дурнопахнущее существо одержало победу над ним, матёрым волком, которому по силе не было равных в стае, — зверь перехватывал и перехватывал шкуру, пытаясь добраться до горла человека. А Погарцев, не имея сил вырваться из железного зажима волчьей пасти, рванул с отчаянием и яростью всем телом назад. Крепкая сурчиная шкура лишь затрещала, но не поддалась. Хищник в предсмертный миг понял, что не добраться ему до кадыка врага, в агонии намертво закусил шкуру.

Они лежали рядом на окровавленном снегу — мёртвый волк и живой, обессилевший от физического и нервного перенапряжения человек.

Погарцеву нужно было вставать, но для этого сначала он должен был разжать волчьи челюсти у себя на груди. Андрей смотрел в остекленевшие глаза хищника, и чувство, похожее на жалость, шевельнулось в нём. В сущности, он и волк оказались в равном положении голодных живых тварей, которых пустые, исходящие пищеварительным соком желудки заставили выползти из своих логовищ в поисках добычи и столкнули нос к носу в диких камышах. И если бы волк не хотел есть, не хотел выжить — ни за что не напал бы на человека, а одолей лобан его, Погарцев точно так же в последнюю минуту вонзил бы свои немощные человеческие зубы в шкуру хищника мёртвой хваткой.

Нет, не вызывал у Андрея отвращения поверженный враг — он тоже был существом природы, её созданием, хотел жить, оставить после себя немало волчат и умереть от старости. Так оно, наверное, и было бы, окажись он поудачливее в поединке с человеком.

Даже остриём топора Андрей не смог разжать челюстей волка — пришлось рвать шкуру. Погарцев, сидя рядом с остывающей тушей хищника, смеялся. Смеялся громко и нервно от схлынувшего напряжения, от ушедшего страха, от сознания того, что остался цел, что не умрёт теперь голодной смертью.

Успокоила его мысль о том, что сюда могут нагрянуть собратья убитого волка. Он вытащил нож, быстро и неаккуратно снял шкуру, отрубил от туши заднюю ляжку и поспешил в юрту.

Уже там, в юрте, Погарцев подумал, что удачливой охоты может не быть завтра, через неделю, до самой весны. И решил привезти всю тушу. Андрей спешил, опасаясь, как бы не растащили мясо корсаки.

И не напрасно: волчью тушу с жадным рычанием рвали два корсака. Увидев человека, эти противные серо-рыжие зверьки величиной с лайку оскалили на него окровавленные зубы. В их маленьких, трусоватых и хитрых глазах блеснули злобные огоньки. Андрей остановился: обычно боявшиеся собственной тени корсаки были настроены решительно и отдавать добычу не собирались. Его величество Голод делает отчаянными даже самых маленьких и трусливых.

Андрей благоразумно решил, что два корсака могут быть опаснее одного волка. Но упускать, хоть и гнусное, но всё же мясо, пищу, способную спасти его, Погарцев не желал.

Андрей сбросил рукавицы на снег, дыханием согрел пальцы, после чего не спеша снял с плеча лук, не выпуская из поля зрения корсаков. Первый же выстрел оказался удачным. Корсак с визгом закрутился на месте.

И это всё предрешило: лишившись товарища, второй корсак неторопливой, неохотной рысью посеменил в камыши, но далеко не ушёл, а прятался в ста шагах, посвёркивая из зарослей трусливыми жадными глазками. Погарцев перехватил этот взгляд, пожалел голодного зверя и уже в санях отрубил волчью голову, сбросил её на снег.

Волоча сани, Андрей оглянулся назад. Корсак, не обращая внимания на волчью голову, с исступлением рвал тушу своего собрата.

Только на второй день смог Погарцев съесть немного бульона из волчатины, да и то — заглушив тошнотворный запах сушёным шиповником и душицей. От бульона выворачивало наружу кишки, он с трудом удержал пищу в желудке. А что делать? Идти ещё раз на охоту Андрей не рисковал, но даже представив, что ему надо будет ещё раз есть волчье мясо, он содрогался всем телом, а под горло подступала тошнота.