Юля

На сборище, устроенном в честь первой годовщины университетского выпуска, Саня Левашов топил себя в алкоголе. Как ни взгляну: то наливает текилу или ром, то опрокидывает, не закусывая, то тянется за новой бутылкой. Это Саня-то, который все студенческие годы избегал разгульных компаний, редко прикасался даже к пиву и, выбирая между девушками и учёбой, долго не раздумывал!

Что же произошло?

По особому, вдохновенно-мрачному выражению его лица я догадывался, что именно. Мы с декабря не виделись в реальном мире, но в сети пересекались довольно часто; я знал, что в профессии Саня взлетел выше нас, без пяти минут начальник отдела в серьёзной компании. Да здесь бы кто сомневался. Но я имел понятие не обо всём. Есть в жизни сторона, которую он не выставляет напоказ, не любит о ней говорить. И сейчас едва ли захочет, а ещё бокал-другой, так и не сможет. Не то что говорить о жизни, маму позвать не сможет, а завтра будет каково…

Вокруг играли в бильярд, опрокидывали тяжёлыми шарами кегли, танцевали под ретро-музыку и громко, перекрикивая музыку, разговаривали. К Сане подсела хорошенькая Лена Максимова и на ухо что-то сказала. Он помотал головой, кое-как поднялся и побрёл в сторону туалета.

Сомнений, в чём дело, почти не осталось.

Может, всё-таки вызвать на откровенность? Хотя бы попробовать…

Я двинул следом и перехватил его, когда он, не слишком твёрдо выйдя из кабинки, мыл руки.

Так и есть: её звали Юля, они познакомились на форуме программистов.

– Всё было прекрасно, просто зашибись. Я так думал, дурачок! А она в это время… Да, да, всё хорошо, сердечки посылала, строила планы, понимаешь. Уже дошло до конкретных планов: найдём здесь работу, в августе переедет…

– А откуда она?

– Из Воронежа. Нет, ну я бы понял. Встретила его, сразу напиши: извини, мол, так и так, нашла другого, не жди, давай останемся друзьями. Я бы слова не сказал, потому что это… сердцу не прикажешь. Или вернулась бы от меня, встретила его, тоже бы не сказал. А она с ним виделась, о нём думала, мне писала… Я ведь чувствовал: кого-то завела, прямым текстом спрашивал. У тебя почерк изменился, скажи всё как есть! Нет, тебе кажется, люблю-скучаю… Приехала, веселилась тут, ездили в усадьбу Набокова в Рождествено, куда-то ещё. Прощалась, чуть не плакала: прилетай на майские… Вернулась домой, неделю была на связи, потом исчезла. На три недели. Я звонил и как только не пытался достучаться – нет человека, пропал. Потом объявилась: прости, я социофоб, мне снова хорошо одной, не знаю, что дальше, давай подождём. Постой, говорю, у меня билет на руках. На майские прилечу, как договорились, всё выясним. Вот здесь-то, деваться некуда, она и открылась. Да, появился другой, с первого взгляда, ещё до поездки ко мне. Значит, говорю, ты и с ним и со мной? Нет, с ним ничего не было и нет до сих пор. А мне написать могла? Я сомневалась… колебалась… не могла решиться… Ага, скажи сразу: хотела съездить в Питер на халяву, развлечься. Ради такого можно и потерпеть, сделать вид, что приятно, а потом к своему… Это блядство самого низкого разбора, вот как называется! Откуда вообще такие берутся? Чем их делают?

– Может, и правда колебалась? – спросил я.

– А написать не судьба? Я колебаюсь… и так далее. Я бы знаешь что ответил? Если бы со мной было хорошо, он бы не появился. Иди с миром, желаю счастья, спасибо за честность. Ну, переживал бы, наверное, молча полгода или год, подумаешь… А не так!

– Наверное, чувствовала себя виноватой. Тебе уже что-то обещала, пыталась бороться с собой.

– А когда поборолась, могла бы правду сказать? Сразу.

– Не хотела расстраивать ещё сильнее.

– Блин, ты программист или адвокат Плевако?! – разозлился Саня, чуть протрезвев. – С тобой так не поступали, повезло. А встретишь такую, посмотрю, как запоёшь. Дешёвка, вот и всё. Ещё сказала, этот её новый женат и с двумя детьми, поэтому она не знает, будет ли у них что-нибудь. Не волнуйся, будет.

– Да я-то не волнуюсь, – сказал я.

– Особенно если ему достанется квартира при разводе. Ну и хорошо, зато мою не отхватит. Всё, думать о ней забыл.

Мы вернулись в зал, сыграли в американку. Потом Саня ушёл, я остался у стола и через две партии оглянулся: если это называется «забыл»? Он уже сидел с трудом, чуть не падая в тарелку с чем-то недоеденным.

Я отдал кий, подошёл, встряхнул Саню за плечи и силой заставил подняться.

– Знаешь что, – сказал я в уборной возле той же раковины. – Давай ты сейчас внятно, чётко и осознанно скажешь… как её там? Юля? Так вот скажи: «Юля, иди на хуй!»

Саня вскинул голову.

– Да, да. Запомнил? Повтори: «Юля…» Ну?

– Юля, иди на хуй, – сказал он.

– Нет, это не слова, какие-то шкурки от банана. Где энергия, где душа? Выразительнее.

Вторая попытка прозвучала удачнее – с напором, с чувством.

– Совсем другое дело, – одобрил я. – Давай теперь вместе.

Повторили вместе: он своим драматическим тенором, я драматическим басом, получилось даже музыкально.

– Кого это вы? – спросил, выйдя из кабинки, наш однокурсник Олег.

– Так, репетируем одну пьесу, – ответил я. – Современную.

– Хорошенькое сейчас искусство, – пожал он плечами.

Саня вдруг расхохотался:

– Искусство!.. Смотри, она идёт! Правда идёт! Вприпрыжку, блин, кувырком! С песней!..

И, не умолкая, пустил из крана мощную струю, сунул под неё голову.

Я не думал, что он вылечится в одну минуту, но больше в тот вечер он хотя бы не пил и даже, немного придя в себя, танцевал медлячки с однокурсницами. Кто знает, может, и уехал вместе с кем-то из них, как, например, я с Леной Максимовой.

Мы улизнули прежде, чем окончился вечер. Идти до гостиницы, где я заранее бронировал номер, было пятнадцать минут даже при том, что Лена на каждом углу останавливалась понюхать сирень, окунуть лицо в необычайно пышные этой весной, то белые, то лиловые в сумерках гроздья.

Мы шли, держась за руки, по темнеющим тротуарам. Откуда эта темень: белые ночи не вошли в полный расцвет, или сдвинулась земная ось и Питер больше не северный город?

На улице было непривычно тихо, но за окном гостиничного номера, обращённым во двор, продолжалась жизнь; рисуя фарами нервные зигзаги, въезжал фургон, слышался гул мотора, топот грузчиков, голоса с восточным акцентом, хлопанье дверей…

Лена, одетая по-домашнему, в трусики и майку, глядела с третьего этажа на эту суету. Я обнял её сзади, и, запрокинув руку, она погладила меня по голове.

Засыпали мы уже в полной тишине, а под утро я чуть не подскочил от звона колокола. Что, где?! Пожар, что ли? Нет, это был сон. Слава богу… Я вновь закрыл глаза, но уснуть не мог. Чувство было такое, словно я сделал вчера какую-то гадость. Кого-то обидел. Неужели Ленку?

Лена спала, обернувшись ко мне спиной. Едва касаясь, я провёл ладонью вдоль её бока: восхитительно плавная линия… Нет, конечно! Скорее сдохну, чем обижу её. Но что тогда?

Постепенно вспоминался вечер. Сбивчивый, пьяный Санин монолог… Вот! Я обидел Юлю. Не знаю, не знал её и не встречу никогда, но обидел. За что? Бросила Сашку. Променяла его и возможную жизнь в Питере на женатого парня с детьми. Это что угодно, только не прагматизм, в котором Саня обвинил её. Ездили к Набокову, это точно её идея. Саня вовсе не увлекается художественной литературой, для него Стивен Хольцнер дороже всех Диккенсов и Толстых.

Девушка, любящая Набокова, непременно должна стремиться в Питер. А она? Вот же загадочная. Или она из тех, кто боится определённости? Жизнь налаживается, входит в берега: кому-то радость, а ей мерещится ловушка? Выскочить, бежать, куда угодно, на любой чердак, лишь бы только дальше от устойчивости и покоя?

Может быть, и так. Я ещё долго лежал, глядя на светлеющий потолок. Что бы там ни случилось, кем бы ты ни была… Юля. Извини меня, пожалуйста.

 

Соседка

– Не страшно? – спросила Оля Кудинова по пути с занятия фламенко.

– Пока нет, – ответила Алёна, – сентябрь, ещё два года учиться. Чем ближе выпускной, тем, наверное, будет страшнее.

– Я в своё время пожила в общаге, – рассказала Оля. – Впечатления, скажем так, полярные.

– То есть? От чего они зависят?

– Никому об этом не говорю, но моя первая соседка была такая, что я через два месяца наглоталась снотворного.

– И что?! – спросила Алёна, едва не споткнувшись.

– До опасной дозы, доктор сказал, недотянула. Но промывали по-настоящему.

– Почему наглоталась-то?

– Довела.

– А вы могли бы просто разъехаться? Разве это трудно?

Оля покачала головой:

– Я уже ничего не соображала. Только бы от неё избавиться, здесь и сейчас. Потом уже, конечно, отселили, с новыми было хорошо. Но слушай, не хочу пугать! Уверена, тебе повезёт больше. Всё-таки собираешься в культурную столицу. Пока, до пятницы!

– Пока, – ответила Алёна.

Услышанная история не испугала её, но ошеломила, и теперь, провожая взглядом идущую к троллейбусной остановке Олю, она пыталась представить, как это вообще могло произойти? Инженер с маминой работы, выше Алёны на полголовы, красивая, сильная, уверенная в себе девушка с потрясающим грудным голосом… Что она должна была пережить, чтобы решиться на такое и чтобы через восемь лет этот голос задрожал от воспоминаний? Почему, в конце концов, не постояла за себя, не дала отпор? Неизвестно.

Оля, гибкая и статная, с распущенными каштановыми кудрями, в джинсах и белой футболке, с теннисной сумкой на плече, дождалась троллейбуса и уехала. «Что же они не поделили?» – размышляла Алёна по дороге домой, но возле самого подъезда встрепенулась, устыдилась неуместного любопытства и придавила его сочувствием.

Потом она долго воображала себя спасительницей. По нескольку раз на дню врывалась в последнее мгновение, отбирала поднесённые ко рту таблетки, уводила Олю жить к себе – временно, пока найдётся комната, мама с папой поймут… И в раздевалке танцевального клуба после занятий украдкой глядела, как Оля наклоняется, скатывая с ноги вязаную гетру, или, стоя в одних трусиках, заводит за спину тонкую руку с полотенцем, или напевает звучавшую в зале мелодию, каблуками выщёлкивая ритм… Чем-то и вправду беззащитным, трогательным обдавало Алёну в эти секунды, хотелось глубоко вздохнуть и погладить её по голове.

Когда же время от времени вновь просыпалось любопытство… Однажды глазастая блондинка Лена Николаева в шутку толкалась со страшненькой, с ногами-спичками и торчащими зубами, Женькой Бурковской по прозвищу Заяц, а потом надоело, поиграли и хватит, перестань, Женя, успокойся, пожалуйста, ай, ну Же-е-еня!.. – но та не могла успокоиться, хватала её за шею, водила ногтями по бокам; девчонки смущённо хихикали; Алёна чувствовала исходящий от Лены жар, лимонный запах её духов, слышала в двух шагах прерывистое дыхание и старательно, может быть, даже слишком старательно делала вид, что ничего не замечает…

Или случай на новогоднем вечере во дворце культуры, где всегда недостаёт партнёров на медленный танец и девочки поневоле приглашают друг дружку. Алёна не могла представить себя в такой паре, чувствовала какой-то внутренний блок и, когда ей – редкое событие – не хватило-таки мальчика, мирно сидела на банкетке, потягивая безалкогольный сидр. Тут рядом остановилась Маша Тарумова в чёрном платье выше колен, на тонких бретельках и с блёстками, улыбнулась, поймав её взгляд, и Алёну от мысли, что это, кажется, приглашение, бросило в жар, убежать бы куда-нибудь! – но выручила Таня Грищук, взяв Машу за руку и развернув к себе.

Вот тогда и ещё несколько раз, порой даже без повода, Алёна вновь чувствовала это любопытство и безжалостно загоняла его в самый дальний и тёмный угол души.

* * *

Как-то мартовским вечером, толпой возвращаясь с занятия, на пустыре возле гаражей они побросали вещи и вместе с шахматной студией стали играть в снежки – команда на команду, девушки против мальчишек, а затем просто каждый за себя. Опытная в снежных боях, Алёна не ввязывалась в перестрелку, пока не налепила в стороне полдюжины снарядов, потом встала, держа один наготове и прижимая к себе остальные… «Лови!» – услышала за спиной, обернулась – на неё летела хохочущая Оля Кудинова в обсыпанной снегом распахнутой шубке и с белыми коленями. Кто сумел так её растерзать, кто догонял и где потерялся, Алёна не увидела и, прежде чем успела что-то подумать, запустила в неё снежком. Оля, не ожидавшая такого коварства, неловкая на каблуках, присела, чтобы слепить ответ, и Алёна, пользуясь её безнадёжным положением и уже ничего не боясь, кинула другой, третий… последний швырнула в спину убегающей Оле, в три прыжка настигла её; в азарте едва слыша смех и визг, обхватила одной рукой под шубкой, другой сверху, вместе с ней упала и перекатилась раза два или три.

Эти кульбиты выбили воздух из груди. Несколько мгновений Алёна не могла понять: где она, что происходит, чьё сильное тело извивается в руках? Немного придя в себя, осторожно вдохнула, ощупала языком зубы, выбралась из-под отчаянно бившегося тела, легко, как во сне, перевернула его на спину, села верхом и, разведя в стороны, прижала к снегу его запястья.

Её запястья!.. Алёна, медленно прозревая, видела Олино лицо почти в профиль, тёмную прядь на щеке, сомкнутые ресницы. Оля напряглась, на миг приподняла Алёну, пытаясь вывернуться на бок, вновь закаменела… и затихла с каким-то жалобным всхлипом, будто в ней лопнула пружина. Больше не сопротивлялась, только чашки бюстгальтера, обтянутые полосатым свитером, – белые, вспомнила Алёна, кружевные, с проступающими бледно-розовыми глазками, – две маленькие чашки ходили ходуном, и ещё быстрее трепетал неугомонный пульс под пальцами…

– Отпусти девушку сейчас же! – кто-то, пробегая мимо, хлопнул Алёну по плечу, и она опомнилась.

– Извини, ты не обиделась? – спросила, помогая встать и отряхнуться.

– Нет, что ты… Наоборот, здорово… возвращение в детство!..

Оля так бурно дышала, что пуговицы выскакивали из рук, и Алёна сама застегнула ей шубку.

– Давно так… не сходила с ума… – продолжала Оля.

– Но раньше бывало?

Оля кивнула.

– И так же заканчивалось?

– По-разному…

Тут их кучно обстреляли, они с визгом разбежались и через несколько минут столкнулись вновь.

– Как возвращение в детство? – спросила Алёна.

– Нормально. Только вся мокрая, капец, хоть выжимай!..

– Я тоже.

– Домой ехать через полгорода.

– Слушай, давай ко мне! – сообразила Алёна. – Вон мой дом виднеется, пять минут идти. Обсохнешь.

– Не знаю, а удобно? Поздно уже…

– Удобнее не бывает, завтра выходной.

– А где остановлюсь?

– У меня есть комната, я там полная хозяйка. Пошли.

И, обмирая от собственной смелости, взяла её за руку. Схватить в пылу игры – совсем другое дело, а вот сейчас…

– Иду к тебе, как в плен! – рассмеялась Оля, но руку не отняла. – Боевой трофей… Что скажешь дома?

– Ничего не скажу. Мама с папой у бабушки, вернутся завтра к двенадцати. Могут у меня быть свои гости?

Вокруг продолжались беготня, крики; вряд ли кто-то заметил, как они вдвоём отделились, разыскали в общей куче свои сумки и свернули за гаражи. Шли по тропе между пластами рыхлого грязноватого снега, Оля впереди. Возле развилок она приостанавливалась, и Алёна, дотрагиваясь до плеча, направляла прямо, снова прямо, пока не выбрались на более или менее просторный утоптанный пятачок.

Идти оставалось метров двести, и здесь Оля затормозила.

– Нет, знаешь, неудобно… Как доберусь домой?

– Позвони, завтра утром доберёшься.

– А что надену, пока у тебя?

– Дам что-нибудь своё.

– Нет… Не знаю. Лучше вызову такси. Как сразу не догадалась?..

– Оля, договорились уже обо всём.

– Договорились. А сейчас, пока шли, думаю, всё же неловко…

– Неловко спать на потолке, – в сердцах сказала Алёна. – Знаешь почему? Одеяло падает.

Оля усмехнулась и попробовала, обойдя её, вернуться на тропу. Алёна заступила путь, развела руки.

– Пусти… – выдохнула Оля, пробуя – впрочем, не слишком решительно – сдвинуть её. Плечо коснулось груди, не закрытой под курткой и водолазкой никакими чашками, нога оказалась между ног Алёны и, ища опору, скользнула по льду…

Оля ахнула, обеими руками схватилась за Алёну.

– Что ты делаешь?

– А ты что делаешь? Так поздно и одна. Не пущу.

– Алён, я большая уже… Хорошо, позвоню, как приеду, чтобы ты не беспокоилась… Ладно?

– Нет, – ответила Алёна и подалась вперёд.

Дом был рядом, через Олино плечо она видела тёмные окна своей квартиры на четвёртом этаже. Вдруг они исчезли: повалил очень крупный и мягкий снег, с первых же хлопьев густой и непроглядный. Оля под нажимом Алёны медленно пятилась, вскоре развернулась к дому лицом и, сделав маленький шаг, опустилась на корточки.

Алёна склонилась, потянула её вверх – безуспешно.

– Ну и оставайся! – сказала Алёна и зашагала одна. Блин!.. Зла не хватает. Делай что хочешь… Она едва сдержалась, чтобы не выпалить всё это вслух.

– Алёна! – раздалось за спиной.

Оля догоняла, смутно различимая сквозь махровую пелену.

– Идём, – сказала, поравнявшись. – Извини, я больше не капризничаю.

– А что это было? – спросила не остывшая от досады Алёна.

Оля пожала плечами:

– Не знаю. Или ты уже передумала?

– Какая разница, передумала или нет, – сказала Алёна. – Если я сама предложила.

– Ты человек долга? Серьёзно, если не хочешь, я пойду назад.

– Ещё не хватало. Хочу.

– Спасибо. Всё, иди спокойно, не убегу.

Они тронулись, то и дело смахивая налипавший на лица снег.

– Ещё бы ты убежала, думает Алёна! – рассмеявшись, сказала Оля. – Уже один раз пробовала сегодня, да?

– Что?

– Так, мысли вслух.

– Ясно…

Алёна перебирала в памяти свой гардероб, решая, что выделить гостье. В голову приходили спортивные трусики, майки, бриджи… С каждым несерьёзным предметом нарастало какое-то волнение, похожее на страх. Чего бояться? Непонятно, но представь это раньше – глядишь, и не решилась бы пригласить её. В воображении было проще, чем наяву, тем более когда нет соседки, от которой надо спасать…

Или всё-таки есть?

Добрались, потопали на крыльце. Алёна открыла дверь подъезда, отодвинулась, пуская Олю вперёд, и поняла, что были сегодня… Кажется, были две или три минуты, когда она чувствовала себя не спасительницей, а той, восьмилетней давности, соседкой.

 

Неправда

Илья, светловолосый мальчик семи лет в тёмно-серых хлопчатобумажных трусиках, сидит на пляжном покрывале в тени навеса. Перед ним большая модель самолёта с двумя пилотами в кабине, но она ничуть его не занимает. Илья не отрываясь глядит, как мама и Алиса, обе в маленьких ярких купальниках, перекидываются на песке полосатым, звонко отлетающим от пальцев мячом.

Алиса приехала недавно, она его троюродная сестра. Прежде Илья видел её лишь на фотографиях, хотя мама говорит, что они были знакомы, когда он только научился ходить. Кое-что из того времени он помнит: огромную рыбу на столе, похожую на дракона с оскаленной пастью. Или женщину с коляской, в которой спал кто-то меньше Ильи. Коляска завязла в луже, он вместе с мамой помог её вытолкать…

А вот об Алисе воспоминаний нет. Да и помнить нечего. Девчонка. Хоть и намного старше Ильи, всё равно рядом с мамой – девчонка. Мама гораздо красивее, выше, у неё загорелая кожа, длиннее руки, ноги, волосы…

И плечи у мамы шире, но посередине, в поясе, она очень тонкая. Даже немного тоньше Алисы. Особенно, если видишь их сбоку. Дома, когда ходили одетые, Илья этого не замечал.

Он чувствует себя непонятно, будто щекотно изнутри. Хочется то ли засмеяться, то ли вздохнуть. «Это неправда, неправда», – повторяет он мысленно, отворачивается, но какой-то волшебник невидимыми руками крутит голову обратно, заставляет смотреть.

Нет, всё-таки правда. Выше ног, выше купальных трусиков, белых в синюю полоску, мама слишком тонкая. Когда она тянется вверх за мячом, Илья боится: сейчас улетит!.. А когда наклоняется вперёд или в сторону, Илья обмирает: сейчас переломится!..

Алиса никуда не наклоняется, только подскакивает и подбегает. Её удары всё звонче, мама еле успевает подставлять ладони, несколько раз не попадает по мячу… Вновь промахнувшись, она падает на колени и, опираясь на руки, громко, часто дышит. «Это неправда!» – говорит кто-то внутри Ильи. Сам он для чего-то пробует дышать точно так же: сразу кружится голова, перед глазами летают мошки, звенит в ушах…

Алиса протягивает маме руки, помогает встать, отряхнуться. Игра продолжается, ещё несколько ударов – и мяч замирает возле маминых ног.

Она берёт его в один миг с подоспевшей Алисой, тянет к себе. Алиса дёргает сильнее – мяч у неё в руках, а мама лежит на спине. Обе смеются. Алиса стоит над мамой и дразнит мячом, поднося его ближе, ближе… Мама хочет выбить его рукой. Раз, другой не удаётся, на третий он вылетает из ладоней Алисы и катится к морю.

Она кидается вдогонку, ловит мяч у самой воды. Не глядя отбрасывает под навес, с грозным видом идёт к маме. Мама, едва поднявшись, отталкивает её, хохочет и бежит.

Алиса ловит маму тремя большими прыжками. Они вместе крутятся, поднимая фонтаны песка, мама взвизгивает, гнётся пополам и снова падает. Илья зажмуривает глаза, а когда открывает, видит, как она идёт по пляжу на руках, не хочет идти, руки дрожат, подламываются, но Алиса, держа за ноги, заставляет.

– Пусти, пожалуйста! я больше не могу!.. – просит мама, шаг за шагом приближаясь к Илье. Он набычился, изо всех сил делает вид, что не смотрит. – Илья… ну скажи хоть ты!.. Она меня не слушает…

Илья вскакивает на ноги.

– Неправда! – кричит он так громко, что пугается сам.

– Хватит… – почти шепчет мама и с выдохом облегчения ложится грудью на песок. Алиса выпускает её, отходит в сторону. Илья подбегает.

– Это неправда, неправда, всё неправда! – плачет он, обнимая маму за шею.

– Что случилось?.. что с тобой?.. – спрашивает она. – Спасибо, малыш… Всё в порядке… мы играли…

Он тянет вверх так яростно, что она слушается. Садится и, опираясь на руку, другой рукой гладит его по голове.

– Я не всё на свете могу… Ты молодец… заступился…

– Неправда! – повторяет он, уткнувшись в её твёрдый, напряжённо дышащий, колючий от песка живот.

 

Самая рыжая

Светлана весёлая, ослепительно-рыжая, с синими глазами и необыкновенно глубоким, грудным голосом. Кажется, не она сама произносит слова, напевает мелодии, а через неё прорываются в мир какие-то древние языческие стихии.

В двенадцать лет я не мог выразиться столь гладко, но чувствовал эти силы, может быть, острее, чем сейчас. На неподготовленную, незакалённую душу – и вдруг такое!

– …Сапожник без сапог, а телефонист без телефона! – хохочет Света во все свои великолепные зубы. – Надоела вам, но уж потерпи немного, пожалуйста!..

Потерпеть? Надоела?! Да я бы полжизни отдал, чтобы вам никогда не поставили телефон!

Светлана работает в штабе флотской базы; её муж Виктор, старший лейтенант, служит на противолодочном корабле. Он часто уходит на боевые дежурства, а телефона у них нет: молодые, не самые важные фигуры, по мнению командования. Виктору ничего не остаётся, как звонить с просторов Чёрного или Средиземного моря по спутнику нам – в надежде застать кого-нибудь дома.

Летом он чаще всего попадает на меня. Я пулей мчусь на два этажа вверх, нажимаю кнопку звонка: короткий звук и два длинных. Это сигнал – буква W, она же русская В, морзянкой.

Я воображаю себя заговорщиком из приключенческого романа; вот он пробирается в башню, где спрятана пленница, подаёт сигнал, выводит её на свободу…

А награда? – спросит кто-нибудь. – Достанется ли герою хоть поцелуй?

Что вы! Идти рядом по лестнице, слышать невероятный голос – о какой ещё награде можно мечтать?

Света разговаривает с Виктором в гостиной, где стоит телефон. До меня то и дело долетает её контральтовый смех. Сижу в своей комнате, представляю дом океанским лайнером у тропических берегов, где полно акул и гуляют десятибалльные волны. Одна из них опрокидывает теплоход, другая обрушивается сверху, трещат переборки и шпангоуты, проломлен борт. Пассажиры мечутся в панике, крик, плач заглушают рокот шторма. Я единственный сохраняю мужество и, разбрасывая в стороны перетрусивших лордов и сэров, прокладываю Светлане дорогу к шлюпке.

– А как же ты? – спрашивает она.

– Не волнуйтесь, я отлично плаваю!..

В самый разгар сюжета – осторожный стук в комнатную дверь.

– Всё, поговорили, спасибо!

Секунду-другую молчим.

– Скучно что-то, – вздыхает Светлана. – Чем собираешься заниматься?

– Хотел на пляж.

– Идём вместе? Давай через десять минут внизу у подъезда. Мяч не забудь.

Как все рыжие, Света опасается открытого солнца. На пляже её место под навесом. Купальник на ней яркий, модный, совсем маленький – ниточки с лоскутами.

Я замечаю то, что не видел под платьем: у неё появился живот. Отлично понимаю, что это значит. Но пока он не мешает волейболу. Набрасываю мячи осторожно; сам же, доставая удары, прыгаю, кувыркаюсь на песке и вскакиваю на ноги там, где мог бы просто сделать шаг.

– Ну ты даёшь! – говорит Света. – Не устал? А я что-то уже… Давай отдохнём пять минут и купаться. Кстати, нам обещали на следующей неделе поставить телефон, так что больше не буду надоедать.

«Да вы не надоедаете совсем!» – хочу сказать, но в горле отчего-то пересыхает.

 

Утро в палатке

Первое утро на берегу. Вчера приехали, до вечера устраивали лагерь, полночи сидели с гитарой. Было звёздно, прохладно, луна торжественно катилась над чернеющей Ладогой. Наперегонки бежали купаться, с воплями поднимали тучи брызг, прыгали на песке, с головы до ног покрытые мурашками.

Сейчас рассвело, мы в палатке вдвоём. Оля спит, дышит неслышно. Жаль будить. Встану, осторожно выберусь. Ещё пять минут…

Пять минут, говорил? А полтора часа не хочешь? Собирался встать и уснул; ноги, спина побаливают после вчерашнего, отвык от настоящей работы.

А Оли нет. Успела проснуться и выскочить, егоза. И почему-то темнее, чем полтора часа назад, и сосны шумят подозрительно… Не дождь ли собрался? Да ещё с грозой.

Приоткрываю клапан: точно, пахнет озоном. И чернее, чернее с каждым мгновением… Вспышка и сразу гром! не поймёшь откуда, всё небо раскололось, сыплется горой булыжников. Ещё вспышка, грохот… Эхо долго перекатывается в лесу. И сразу на полную катушку включается небесный душ.

Оли всё нет. Вылезаю из-под спальника, натягиваю дождевые штаны. Пора искать.

Или лучше в трусах?..

Снова вспышка, гром. Стоп!.. Кажется, слышу смех. Точно, бежит сюда, и не одна – вместе с Таней.

Оля, вообще-то, репетитор английского языка, Таня – её ученица. Разница в возрасте небольшая, семь лет; они подружились и давно перешли на ты. «Это не мешает заниматься?» – интересовался я. «Ни капли, – отвечала Оля, – даже помогает, у нас упор на разговорную практику».

Видимо, и летом практикуются.

– Тук-тук! – слышу голос Оли. – К вам можно?

Хохочут и, не дожидаясь ответа, расстёгивают клапан, вваливаются внутрь.

– Отвернись! Не смотри! – командуют наперебой.

– Я вообще могу выйти.

– Не-ет, мы не звери! Хороший хозяин собаку не выгонит!.. Просто закрой глаза.

Закрываю, для верности отворачиваюсь. За спиной – возня, смех, шорох, что-то летает и хлопает по стенам.

И вспышки, грохот, по тенту барабанная дробь.

– Открывай, можно смотреть!..

Лежат, укрытые до подбородка развёрнутым спальным мешком.

– Сильно промокли? – спрашиваю.

– Черники полно в лесу! – отвечает Таня.

– А кто-то слишком большой соня, – добавляет Оля.

– Я вчера принёс двести литров воды.

– Ой, сказочник!..

– Медаль! Срочно купить медаль!..

Ливень всё крепче. На такой случай есть газовая плиточка, надо вскипятить воду, приготовить чай…

– Ребята, извините! – раздаётся за стенами голос Николая. – Моё чудо в перьях не у вас?

Чудо в перьях – Татьяна. Не доросла ходить в походы с кавалером, у неё здесь папа и маленький брат.

– Андрюха беспокоится, – продолжает папа.

– Нет меня! – отвечает Таня. – Ольга, скажи ему!

И что-то делает под спальником, отчего Оля взвизгивает на весь лес.

– Слышал? – спрашивает Таня.

– Нет так нет, – отвечает Николай. – Не хулигань, пожалуйста.

– Я само благоразумие. Правда?

Оля снова взвизгивает и рвётся из её рук. Не тут-то было, руки цепкие. Оля дрыгает ногами, чуть не скидывает мешок, сворачивается клубочком на боку… Поделом, будешь знать, как дружить с ученицами!

На Танином лице безмятежная невинность: это всё не я, это мои перепачканные черникой пальцы…

Лес грохочет, сверкает и дрожит. Я расстёгиваю молнию, до половины высовываюсь в тамбур и зажигаю газовую плитку.

 

Домашний мальчик

– Я была уже довольно взрослая, двадцать четыре года, – сказала Наташа Екимова. – А Виталику двадцать один, я его совершенно не воспринимала как мужчину. Хотя красавчик, пловец, с плечами, с прессом. Учился в серьёзном вузе. Но… не знаю. Маленький и всё. Не вылетел из родительского гнёздышка.

– Откуда узнала, что с прессом? – спросила Лида.

– Хочешь подловить? Познакомились летом в Ялте. Я была с подругами, он… на первый взгляд показалось, тоже с подругой, а потом выяснили, что это мама.

– Маменькин сынок?

– Ни в коем случае! Очень правильно воспитан, без закидонов. Просто ещё не созрел. Мама весёлая, компанейская. Молодая и тоже вся такая спортивная. На дискотеках отплясывала, как нам не снилось.

Оказалось, мы земляки. Вернулись домой, продолжили общаться. Откуда ж я знала, что он из всех девчонок, нас было пять, залипнет на меня?

– Не скромничай, сама красавица.

Наташа только вздохнула и продолжила:

– Отшить, как умею, было неудобно. Жалко расстраивать, такой лапочка… Приглашал в театры, музеи. Иногда не отказывала, если уж совсем грустил. Давала надежду, думала при этом: зря, лучше прихлопнуть её раз и навсегда. Будет больно, переживёт. Чем так вот…

Но он сам начал понимать. Сказал однажды: «Чувствую, не нужен тебе. Что же делать?»

И меня осенила гениальная мысль. «Давай, – говорю, – найдём тебе девочку взамен».

«Где её найдёшь?»

«Пригласи меня на концерт „Ночных снайперов“, сама найдётся».

Сказано – сделано. Пришли в «Октябрьский» на снайперов. Началась музыка, я убежала к сцене. Подпеваю, танцую, встретила подруг, о Виталике не думаю… Потом оглянулась: у него девчонка сидит на плечах. Вроде, симпатичная. И хорошо, я дальше верчусь около сцены. Минут через десять вижу: батюшки, уже другая на плечах! Ну, Виталий, ты даёшь!.. А первая ходит кругами и взгляды бросает зело недобрые. Потом вторую спустил на пол, а первая…

– Полезла драться?

– Если бы. Подошла к ней, стала обнимать, целовать, о Виталике тут же забыли. Бедняга, лучше бы меня на шее катал, не так обидно! Хоть я и потяжелее, эти все махонькие… В общем, когда мы с ним возвращались, я говорю: «Прости. Мой косяк, не сообразила». Посмотрели друг на друга и стали дико хохотать. И я подумала, что простых извинений тут мало, надо загладить вину серьёзнее.

– Загладила?

– Вдвоём поехали ко мне. Я у него оказалась первая. И два года встречались, я уж стала привыкать, думала: вдруг это судьба?.. Пока не села в поезде рядом с Андреем. Тогда всё-таки пришлось делать больно.

– И что Виталик?

– Пострадал, помучился. Нашёл нормальную девушку, на сто процентов свою, женился. Мы с ним дружим и сейчас, хотя нынешние не в восторге, но куда им деться. Говорит, благодарен за всё хорошее, что было. И знаешь? Я тоже.