1

В конце февраля отмечали рождение моего однокурсника Сани и его жены Тани. В один и тот же день ей набежало двадцать, ему двадцать пять, а нам, друзьям и родственникам, только дай повод. В складчину сняли двухэтажный дом на базе отдыха; я внёс условленную сумму, получил адрес и субботним утром, перешагнув порог, оказался будто в детстве на даче, где запах сухого прогретого дерева, дымок, ступеньки, с лёгким скрипом ведущие наверх; вновь удивился тому, что выходишь из комнат не на лестницу – сразу на крыльцо, видишь двор, кое-как расчищенный посередине и заваленный снегом вровень с дощатым забором по углам, а дальше в нескольких шагах покачивает кронами сосновая опушка, и ветер даже зимой земляничный, яблочный.

Среди Таниных подруг я увидел новенькую, так невероятно подходившую к этому месту, точно в ней была его душа. На свадьбе друзей, восемь месяцев назад, её не встречал, иначе бы заметил: прелестная. Странно, этим словом назовёшь скорее дюймовочку, крошку, она же была чуть-чуть меньше моих ста восьмидесяти двух, с развёрнутыми плечами, гордой осанкой и всё равно прелестная. Под белым свитером едва угадывалась небольшая высокая грудь, синие рейтузы с серебристыми лампасами обтягивали восхитительные ноги. Грация всех движений, от поворота головы до шагов, выразительное лицо с тёмно-карими, слегка удлинёнными глазами, пышный хвост каштановых волос, и, кажется, ресницы и губы подкрашены, больше никакого макияжа, но главное в другом. Со мной так бывает: обменялись только взглядом, улыбнулись – и чувствуешь притяжение, и сразу ясно: эту барышню, Дюха, будешь тараканить. Словечко классика, предчувствие редко обманывает, без него даже не пытаюсь заговорить, и сейчас было похоже, но и не совсем, что-то иное ощущалось, видимо благодаря дому и хорошей компании.

Нас собралось больше, чем я ожидал. Угощение и посуду, в основном картонную и металлическую, привезли с собой, тут же стали шумно и суматошно накрывать стол. Кто был незнаком, на ходу представлялись, с чрезмерной важностью, грозящей обернуться таким же весельем, раскланивались. Таня подвела меня к красавице: Настя, Андрей, очень приятно. Я осторожно пожал её ладонь, невесомую и твёрдую, с длинными пальцами без колец и продолговатыми, коротко подстриженными ногтями. Выпустил не сразу, Настя смущённо улыбнулась, но, кажется, не возражала.

Мы рядом сели за стол, я подливал ей чай, подкладывал пирог с брусникой, собранной лично вот этими граблями, шутил, Настя тихо смеялась. Голос у неё был музыкальный, грудной, речь правильная и спокойная. Прежде чем встать, обменялись номерами телефонов и перешли на ты. Потом всей толпой, надев лыжи, двинули в лес, растянулись по просеке. Мы держались вместе, переговариваясь на ходу. С лыжами Настя управлялась мастерски, не терялась на спусках, не уставала в подъём, ноги казались бесконечными от гибкого блеска лампасов. Мне, долго жившему на юге, было нелегко соответствовать, я как мог старался, но дважды, перенимая коньковую технику, лишь чудом не загремел.

От бега раскраснелись, проголодались. Обед затянулся, были тосты, поздравления, вновь крики «Горько!», шампанское и другие праздничные напитки, но пока немного, главные запасы дожидались вечера. Затем высыпали во двор. Кто-то придумал лепить снеговика, все кинулись накатывать комья, бестолково и невпопад, отчего вместо классических трёх сделали четыре и, взгромоздив один на другой, получили хромого горбатого калеку. Такой урод нам не нужен! – заявили некоторые, среди них и мы с Настей, и мигом построили другого, благообразного. Остальные сказали, что их детище всё равно милее, а насчёт уродов – посмотрел бы кое-кто на себя! Завязался спор, куда громче в нём звучали девичьи голоса, и самая нетерпеливая из той команды направилась к нашему снеговику, явно замыслив сокрушить его. Ближе всех оказалась Настя, перехватила её, развернула и шлепком по мягкому месту отослала назад. Следом подбежала ещё одна – за своим гостинцем от Насти, вызвавшим притворно-гневный вопль. И девушка из наших подскочила к страшиле, размахнулась, но, прежде чем ударить, была захвачена в плен. Её кинулись выручать, и тут уж пошло настоящее сражение. Воевали боевые подруги, под ногами путалось несколько детей, летали снежки, кто-то сталкивался, падал, визг и хохот эхом отдавались в лесу…

Пока оба снеговика были целы. Настя не стремилась ломать чужого, но отгоняла всех, кто покушался на нашего. Досталось от неё и новорождённой Татьяне, но без усердия и телесных повреждений – больше по-театральному, напоказ.

В числе гостей были Даша и Олеся, дочки Саниного брата. Две задиристые непоседы, не дети, не взрослые – как раз на полпути. В первые минуты они словно бы стеснялись ввязываться в кутерьму, хихикали невдалеке и, кажется, спорили. Дашка, старшая на год, подбивала на что-то Олесю, подталкивала в спину, та упиралась, но вскоре махнула рукой: ладно, будь по-твоему! – и, допрыгав до чудища, мигом снесла ему полголовы. Даша тем временем подобралась к нашему красавцу и выдернула нос – банан вместо привычной морковки. Настя, в этот раз запоздавшая, подоспела, взяла её в охапку и отодвинула. Обмельчал противник, подумал я и отвлёкся. Ростом Даша едва доходила до Настиного подбородка, была довольно ладной и крепко сбитой, но всё равно даже девушкой назвать бы её не хотел. Обыкновенная, как сейчас говорится, школота.

Я безмятежно оглянулся и увидел, что теперь не Настя держит Дашу – наоборот, девчонка со спины схватила Настю и кружит вокруг себя. В какой миг всё изменилось?! Настя, быстро переступая, цеплялась за Дашкины руки, то отталкивала, то чуть ли не висла на них. Возможно, не я один смотрел в их сторону, но вряд ли у кого-то ещё так потемнело перед глазами. Почему, отчего?.. Будто сквозь солнечные очки я разглядел, как Настя присела и Даша с размаху, не замедлив движения, повалила её на бок.

Мир постепенно прояснялся. Я не понимал, что происходит, что чувствую. Разочарование? Или какую-то небывало острую жалость? Или…

Даша развернулась, подалась к нашему бедняге, уже потерявшему всю голову. Настя лёжа поймала её за штанину; Даша упала на четвереньки, тут же вскочила; поднялась и Настя, не без труда, на колено, затем, оттолкнувшись от примятого снега, в полный рост. Мгновение Даша будто колебалась, куда пойти, а потом они вновь схватились, обе в ярких курточках, вязаных шапках, Настя в рейтузах, Даша в зелёных брюках с накладными карманами. Брюки в шнурованных ботинках наступали, рейтузы в коротких сапожках отходили по дуге, провалились в рытвину, развернулись, кинулись бежать, мелькая серебряной полоской, но не в мою сторону, а туда, где метров десять – и увязнешь; брюки преследовали по пятам. Настя остановилась по щиколотку в снегу и вскрикнула, когда налетевшая Дашка подтянула её к себе; в следующий миг они накренились, рухнули, Настя оказалась было сверху, но Даша пружинисто сбросила её и взмыла на ноги. Едва Настя стала подниматься, как Даша опрокинула её вновь и, кажется, ещё раз или два; всё это было невозможно и неправильно, точно вывернуто наизнанку! Свёрнутая клубком, Настя кувырнулась на спину, Даша распутала её, шаг-другой провезла и неторопливо, будто нехотя, присела рядом. Настя вырывалась, отчаянно скребла каблуками. Я ощущал её мускулы, как продолжение своих, невольно посылал и принимал импульсы. Найдя опору, она выгнулась мостиком, Даша придавила и села верхом. Короткая пауза, новое усилие; сквозь окружающий шум и звон в собственных ушах я услышал выдох с призвуком стона…

Здесь меня ударило: что же стоишь, о глупец! Она теперь и видеть тебя не захочет.

Или ещё не поздно?.. Лихорадочно выдумывая оправдание, я поспешил к ним и добрался в тот миг, когда Дашка, прижав к снегу Настины локти, вполголоса спросила: «Успокоилась?»

– Девчонки, хватит, простудитесь.

Присел и жестом, не касаясь, отстранил Дашу. Она встала с видом оскорблённой принцессы и молча ушла. Настя не двигалась, тяжело дыша. Я одёрнул её свитер и куртку, закрыв пупок, склонился как можно ближе и обвил её руками свою шею. Мгновение они были податливы, затем дрогнули, напряглись. Просунул ладони под лопатки, поднял её на ноги и не выпускал, сквозь одежду чувствуя дыхание и готовое выскочить сердце.

– Стоишь, Насть? – спросил наконец.

Она чуть заметно пожала плечами.

– Будь лето и пляж, дал бы ещё полежать. Но зима.

– Лето… – выдохнула она… – Спасибо… стою…

Я отпустил её, подобрал и встряхнул оброненную шапку. Настя наклонилась, чуть постояла, облокотившись о колени, и села на корточки. Снег таял в её волосах, я вынул его, надел на неё шапку и тем же способом поднял вновь. Она крупно и часто дрожала, постукивая зубами. Я плотнее привлёк её к себе, накрыл полами своей распахнутой куртки. Оправдание так и не приходило.

– Извини, что вмешался, – сказал я наугад. Она хмыкнула над ухом, это можно было понять как: «За что?»

– Вы же не всерьёз. Играли, я влез, может быть, зря?

– Не зря… Я в мыслях говори… говорила хватит… больше не могу…

– Значит, я услышал. Больше тебя никто не тронет.

Она постепенно успокаивалась.

– А вы знакомы с ней? – спросил я.

– Впервые вижу…

Отпустила мою шею, высвободилась. Мы помолчали под выглянувшим солнцем. Длинные синие тени взбегали по снежному откосу на забор.

– Сама напросилась, – сказала Настя в нос.

– Не напросилась никуда, брось эти глупости.

Она обхватила себя руками, поёжилась:

– Пойду переоденусь, ладно? А то хоть выжимай…

– Хорошо… – Я быстро обмахнул рукавом её куртку и рейтузы. – Теперь иди.

– Спасибо ещё раз…

Проводил её взглядом и не стал застёгиваться: жарко от солнца или бог знает отчего. Мир больше не темнел, но слегка кружился, и посреди вращения Настя на снегу, с покрасневшим лицом и размазанной под мокрыми глазами тушью, задыхаясь, отталкивала мою помощь: опоздал, дубина, опоздал!..

Я встряхнул головой и протёр глаза. От снеговиков остались белые кочерыжки, распаренные подруги топали, отряхивались и уходили в дом. Даши в поле зрения не было: захотела всё-таки услышать ответ?.. Нелепая догадка, но я сорвался с места, одним прыжком вскочил на крыльцо, распахнул дверь и влетел в прихожую.

Комнаты для гостей были на втором этаже. Утром мы лишь оставили там вещи, я не знал, в которой из четырёх комнат Настины. Стучаться во все подряд?

Балбес. Есть телефон.

– Я почти готова, сейчас выхожу, – ответил уже спокойный, мелодичный голос. На заднем плане слышались разговоры, смех. – Ещё пятнадцать минут…

– Хорошо, я наверху возле бильярда, – сказал я и приготовился ждать. Известно: где у девушки пятнадцать минут, там сорок, а где сорок, там и полтора часа… Я рассеянно поглядывал на игру Сани с другим нашим однокурсником; похоже, они и не ведали, что творилось во дворе. Мимо прошла румяная Дашка, на ходу очищая банан – не тот ли самый? – и, постучав, скрылась в крайней слева комнате. «Дуплетом в угол», – сказал Саня и с чудовищным грохотом шарахнул. «Штраф!» – воскликнул партнёр.

Настины пятнадцать минут оказались равными примерно двадцати. Она вышла из второй комнаты слева, свежая, причёсанная, в бело-голубой приталенной толстовке, серых твидовых брюках и фетровых мокасинах.

– Жду, – сказал я, шагнув навстречу.

– Вижу.

– Я всегда буду тебя ждать. И защищать.

Она стала спускаться на первый этаж, я следом, поскрипывая ступеньками.

– Настя, – почти неслышно сказал ей вслед.

Остановилась на середине пролёта, обернулась с удивлением в глазах. Я подошёл ближе.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда?

Она пожала плечами.

– А я верю. С той минуты, как увидел тебя.

Настя молча пошла вниз, я догнал и заглянул в лицо.

– Мне так стыдно и неловко, – тихо произнесла она. – Хочу спрятаться и реветь…

В её глазах и правда что-то поблёскивало. Теперь молчал я, пытаясь поймать какую-то мелькнувшую мысль. На первом этаже мы зашли в угол, скрытый за другим выступающим углом; прежде я не видел его, может быть, он сейчас и вырос. Здесь была запертая дверь без ручки, неизвестно куда ведущая, и рядом стоял чёрный пиратский сундук… Спрятаться?

– Спрячься у меня, – быстро сказал я, – только не плачь. Буду веселить, как Шурик и… Марк Твен.

– То есть? Где у тебя?

– Мы свой долг исполнили, поздравили-закусили. Давай сейчас уедем ко мне домой.

– Хм… Вот так сразу?

– А почему нет?

– С кучей мокрых вещей.

– Кинем в стиральную машину, к утру высохнут.

Тёмно-карие глаза раскрывались всё шире:

– К утру?

– А что? Нет, я не буду приставать, если ты об этом.

– Звать до утра и не приставать? – улыбнулась Настя, чуть опустив одну бровь; выражение получилось скептическое.

– Уже веселее. Я умею делать массаж, садись.

Мягко взял её за плечи, готовый к отказу, но не ощутил его. Мешали бретельки бюстгальтера. «Только в интересах дела», – шепнул я и сдвинул их по очереди, продев пальцы под воротник. Прикосновение к её коже было подобно вспышке, тело стало невесомым, вся кровь кинулась в лицо. Я мгновенно лишился храбрости и с дрожью в мыслях и руках продолжал на голом упрямстве. Настя не противилась и не помогала, безучастно смотрела мимо, когда я вновь накрыл её плечи. Два лёгких нажима, как бы разведка, третий более энергичный, круговой… На четвёртом она сомкнула ресницы, чуть запрокинула голову, показывая прелестную шею; губы приоткрылись, дыхание обрело ритм, который ни с чем не спутаешь: короткий, как бы оборванный вдох и долгий, неровными слоями наплывающий выдох…

Потом она опомнилась, встала и отступила в сторону, к стене.

– Не помешало бы… – сказала, оправляясь. – Хорошо, вся в мурашках… Но только не здесь.

– А где?..

Мимо кто-то прошёл и, скорее всего, заметил нас, но не стал любопытничать. Когда шаги растаяли, я продолжал:

– Насть, я не на одну ночь. Хочу быть с тобой всегда. Всю жизнь до конца, если его не выдумали. Минимум лет сто.

– Ты меня совсем не знаешь. И я тебя.

– Знаю. Я тебя уже обнимал, хоть и вынужденно.

– И считал все мысли, память, да?

– Хочешь, скажу твою фамилию?

– У Таньки спросил?

– Просто знаю. Седова, – назвал я свою, добавив окончание.

Она покачала головой.

– Ну, бывает, ошибся. Дело поправимое. Поехали, Насть…

Она вздохнула:

– Так неожиданно…

– Самое главное всегда неожиданно. Не бойся, пожалуйста.

– А ты один живёшь? – спросила она, сделав шажок от стены.

– С родителями. Заодно познакомлю.

– Ой, нет! – она вновь привалилась к стене плечом. – Я не в том виде, чтобы знакомиться.

– Ты всегда в прекрасном виде. Абсолютно всегда.

– Спасибо…

– У меня есть комната, где я полный хозяин. А завтра сюда приедем часа в три, под самый разбор. Никто и не заметит, что нас не было, давай проверим?

– Всё-таки лучше предупредить… – полувопросительно сказала она.

– Тогда я сейчас позвоню Сане: извини, срочное дело в городе. А ты позвони Тане и тоже что-нибудь скажи. Посмотрю расписание электричек, быстро соберёмся, до станции пятнадцать минут.

– Ладно, – она оттолкнулась от стены, – была не была. – И уже на ступеньках приостановилась и вслух подумала: – Что творю?.. Авантюристка…

Мы поднялись на второй этаж и возле бильярда встретили Дашу с Олесей. Настя быстро взяла меня под руку, но Даша, не взглянув на нас, подошла к столу, где продолжалась не то прежняя, не то уже новая игра.

 

2

Ещё утром я не представлял, что способен так бояться. А ведь когда-то считал себя не героем, конечно, не Мопассаном и не Левитаном, но довольно смелым в сердечных делах. Наверное, в другой жизни, на другой Земле. Теперь, под неумолимый стук колёс, я не мог подумать без дрожи о том неизбежном мгновении, когда мы останемся наедине, все слова будут сказаны, одежды улетят… Не дети: оба понимаем, зачем я позвал и она согласилась, что между нами должно произойти. Обещание не приставать – лукавство, незачем приставать, когда слышал её прерывистое дыхание, видел сомкнутые веки, когда сейчас, в вагоне, встречаешь такой затуманенный взгляд. Всё образуется само, рука потянется к руке, и дальше… А что я смогу, что сумею дальше, если от одного прикосновения к её плечу под толстовкой чуть не потерял сознание? Коснуться губами краешка длинного платья – это мог бы, но платья на ней не было, были твидовые шотландские брюки, был свитер, не утренний белый – пёстрый, облегающий, со стойкой-воротником; я чувствовал, как хороши под брюками её стройные ноги, чудесен плоский живот под цветным орнаментом, чувствовал и знал, что даже увидеть их обнажёнными будет слишком, а уж тронуть – всё равно что бабочку схватить грубой рукой. А платья не было, и вряд ли оно лежало в рюкзаке.

Когда я украдкой спустился во двор, съёжившись, будто ожидая пули между лопаток, пересёк его и проскочил в калитку, моя память оледенела. Зачем я здесь? Ах, да, договорились уехать. Почему? Трудно сказать, но я определённо знал, что Настя не придёт. В те минуты я затруднился бы представить её внешне, лишь смутно помнил: она чем-то особенная, не похожая на других. С нею связано впечатление, которого прежде в моей жизни не было, но какое именно? Возвышает ли её в моих глазах или только всё путает? Кто бы знал… И она не придёт. В какой-то миг эта уверенность заслонила небо, лес, дорогу, но я подумал: не придёт, значит позвонит, вернусь, – и продолжал стоять с рюкзаком, переминаясь с ноги на ногу. Насколько проще всё казалось двадцать минут назад, в углу, где таинственная дверь и высокий сундук с полукруглой крышкой… Может, и лучше, если не придёт, спокойнее?

Из кармана и вправду раздалась песня «Я полечу» старинной группы «Музыка». Я выхватил телефон, уронил, но, изловчившись, поймал-таки на лету и несколько раз перекинул из руки в руку, как горячую картошину. Звонила мама. Веселимся, всё хорошо, заверил я самым естественным тоном. Молодцы, ответила мама и сообщила, что им с папой внезапно достались два билета в Мариинский на «Онегина», так что если я вечером не дозвонюсь, то волноваться не надо, они будут в зале. Тогда не стану беспокоить, сказал я на прощанье и, дожидаясь другого звонка, вытащил из сугроба ветку, заточил карманным ножом, принялся рисовать на снегу лицо, большеглазое, с ямочкой на подбородке и вьющимися волосами.

Вскоре появилась Настя, тоже с рюкзаком за спиной, и, взглянув на рисунок, сказала:

– Ого, красота! Мы успеваем?

– Даже с запасом, – кивнул я, и мы тронулись. По дороге обрушилась метель; ничто с утра её не предвещало, а теперь в самый раз было вспомнить одноимённую повесть Белкина или «Капитанскую дочку». Я вслепую вытянул руку, сомкнул пальцы на тонком Настином запястье и пошёл наугад, на ощупь, не видя ни сосен по сторонам просеки, ни даже собственных ног. Настя двигалась за мной. Бедняга, во что тебя впутал!.. Я старался заслонить её – безуспешно; когда буря так же внезапно утихла, Настя была похожа на того снеговика, да и я, конечно, не лучше.

Мы как могли отряхнули себя и друг друга. Настя вдруг прислонилась ко мне, опустила голову на плечо и сказала:

– Твой портрет замело.

– Ничего страшного, – ответил я, приобняв её за талию.

Мы стояли, пока совсем близко не прогремела электричка, пустив по лесу дробный перестук.

– Это не наша? – спросила Настя, подняв голову.

– Должна быть встречная. Наша минут через десять.

– Тогда идём.

– Секунду… – Я осторожно снял её рюкзак, чуть отпустил лямки и повесил себе на грудь.

– Спасибо…

Остаток пути она держалась за мою руку, перед выходом к платформе ещё постояла, опершись на меня, с закрытыми глазами.

– Извини, что-то я совсем…

– Зря тебя повёл?

Она покачала головой:

– Нет. Андрей… не знаю, что ты думаешь, но я очень рада. Идём.

Андрей?.. Ветер дунул сильнее прежнего, или с веток за шиворот сорвалась лавина? Только через несколько шагов сообразил: она впервые назвала меня по имени.

Мы взошли на платформу. Здесь не было зала для пассажиров, касса представляла собой бетонную будку с глубоким окном на высоте пояса. Окно было закрыто решёткой с большим, как кулак, навесным замком. Метель занесла платформу пушистым снегом поверх старого, утоптанного, вдалеке под навесом стояло несколько человек, новые не подходили.

Настя достала из внутреннего кармана телефон.

– Я позвоню, хорошо? – и выбрала в памяти номер. – Алло, – продолжила в трубку, – да, мам, это я, кто же ещё! Всё в порядке. Ага… Веселимся, на лыжах бегали. За целый год и ещё на два года вперёд…

Обернулась ко мне и почти беззвучно бросила:

– Скажи что-нибудь!..

– Анастасия, идёмте играть в хоккей! – ляпнул я.

– Что-о?! – засмеялась она. – Какой хоккей, дай поговорить!.. Ма-ам, это я не тебе, меня дёргают!.. Ничего, подождут. Как вы там живёте? Хорошо, я рада. Конечно, скучаю! Спит? Не буди, не надо, позже позвоню… Передавай привет. Всё, целую!

Я ни о чём не спрашивал. Когда из-за поворота послышалась металлическая россыпь колёс и вылетела наша электричка, Настя, стоя ко мне в профиль, сказала сама:

– Я старше Тани, мне двадцать три. Уже две недели как двадцать три. И у меня есть сын, ему почти четыре года.

– Это здорово, – искренне ответил я.

– Только не думай, что я легкомысленная мамаша, бросила ребёнка, гуляю…

– Не думаю.

– Впервые в этом месяце. Я отпросилась, и он дома с бабушкой, моей мамой.

– А как зовут?

– Олег.

– Взять с собой не хотела?

– Хотела, конечно! – повернулась она ко мне. – Но мама говорит: зачем он там, что ему делать в вашей компании, оставь, посижу… Я и послушала.

Электричка набежала, остановилась и с шипением раскрыла двери.

– А-а… папа? – рискнул я спросить в тамбуре.

– Мой? Жив-здоров, общаемся.

– Нет, Олега.

– Год назад развелись, точнее год и месяц. А фактически ещё раньше. Не хочу сказать плохого, но когда приходит домой и целый вечер играет на компьютере, в машинки, танчики, во что угодно, а в выходные просто с утра до ночи и забывает даже помыться… – вздохнула и добавила: – Я, конечно, сама не подарок, но так не ухожу в параллельные миры.

В вагоне сидела горстка людей, собравшихся в одном конце. Мы прошли в свободный конец, Настя села возле окна, лицом по ходу, я устроился рядом и поставил напротив наши рюкзаки.

За окном опять замелькали крупные хлопья, слились в один сплошной, струящийся махровый занавес. Настя смотрела на него или сквозь него, я краем глаза видел её и думал: кто это? Неужели едет ко мне? Не может быть, мне всё приснилось. Это попутчица, чужая девушка, на вокзале разойдёмся по своим делам, больше не увидимся, и я никогда не узнаю, чем же она особенная…

В вагоне было тепло, печка грела сквозь жёсткое сиденье. Настя сняла перчатки, положила на свой рюкзак. До середины расстегнула молнию куртки, повела плечами, как бы отстраняя куртку от себя, поправила воротник. Немного подумав, расстегнула совсем, недолго посидела и по одной гибко вынула руки из рукавов. Ещё чуть помедлив, поднялась, повесила куртку на крючок между окнами, сняла шапку, аккуратно разложила на сетчатой багажной полке, села, достала расчёску из кармана рюкзака, провела по волосам, достала зеркальце, посмотрелась и, сказав: «О какой кошмар!..» – убрала зеркальце и расчёску обратно.

Моя куртка давно висела на другом крючке, шапка – в рукаве, перчатки – в кармане. Настя улыбнулась, как при знакомстве, с тем же лёгким смущением, и на меня водопадом хлынула оттаявшая память. Конечно, она едет ко мне! Чтобы так же, с множеством явных и почти неуловимых, пленительных движений, раздеваться у меня дома. Это трудно вообразить, но мы будем пить чай в моей комнате, слушать музыку, разговаривать, останемся вдвоём до утра и, наверное, дальше…

Перед глазами прокрутился весь день: застольная болтовня, лыжная прогулка, такая весёлая поначалу война снеговиков. И Настя, Настя убегает не видя куда, бьётся в Дашкиных когтях, лежит без сил… Как она чуть позже держалась на ногах только с моей помощью, медленно приходя в себя, как стучало сердце! И затем, в этой пустой кладовке… Вот чем она особенна – беззащитностью, отсутствием колючек и шипов. От этой догадки я будто влетел в воздушную яму; здесь и появился страх остаться наедине. Может быть, я не достоин, потому что не сразу кинулся выручать? Это плохо, это уже не исправишь, хоть закрой её от тысячи гопников, первый раз важнее всего. Но ведь там был не гопник, даже не злая баба в троллейбусе – девчонка. Окажись на её месте кто-то по-настоящему опасный, я бы не медлил ни секунды!

Настя затихла, положив голову мне на плечо. Я подумал и объяснил иначе: если девчонка привела её в такое состояние без видимого труда, что же сделает девяностокилограммовый слон вроде меня одним неосторожным колебанием воздуха? А уж применить забавное утреннее словцо – об этом теперь кощунственно было и думать. Не знаю, насколько убедительно звучит, но я поверил и стал мечтать о том, чтобы путь к Финляндскому вокзалу, час с небольшим, растянулся подольше, где-нибудь оборвались провода, засыпало рельсы…

Но поезд уверенно гремел на стыках, метельные километры за окном перемежались солнечными. Настины волосы щекотали лицо, я чувствовал их лёгкий хвойный запах. Миновало, наверное, полчаса, прежде чем в вагоне появились контролёры. Стараясь не потревожить Настю, я купил два билета до вокзала и не стал выдумывать, что от более поздней станции, – назвал ту, на которой мы действительно сели.

– Давай я тебе отдам, – сказала Настя, выпрямилась и потянулась к карману куртки.

– Не надо. Ты лучше скажи: проголодалась?

– Есть немного.

Предупреждая Саню об отъезде, я велел ему распоряжаться моим провиантом, как своим собственным. В дорогу взял только два бутерброда с очень вкусными котлетами, приготовленными в гриле, и бутылку холодного чая с чабрецом.

– Запасливый. Я тоже, – сказала Настя и вынула из рюкзака два больших антоновских яблока. И когда мы всё съели, спросила, скоро ли приедем.

– Минут через двадцать.

– Тогда ещё немного, с вашего разрешения… Можно? – и вновь прислонилась к плечу.

– Спрашиваешь.

– Ты хороший…

– Спасибо. Только обманул тебя, хоть и невольно. Говорил, что дома родители, а когда ждал на базе, позвонила мама и сказала, что пойдут в театр. Приедем, дома никого, вернутся поздно. Я не нарочно так подстроил, честно…

– Ну что ты, Андрей. Не надо объяснять и оправдываться, верю. Как ты думаешь, вот у меня маленький ребёнок, я не за одну себя отвечаю. Сорвалась бы неизвестно куда с незнакомым фактически человеком, если бы хоть на столько, – показала кончик мизинца, – не верила ему и не доверяла?

– Я бы на твоём месте точно нет.

– На самом деле не поехала бы даже при полном доверии, – задумчиво продолжала Настя. – Но я была сама не своя. Сначала всю изваляли, хоть и сама виновата…

– Не виновата.

– Не знаю, могла бы сразу понять что к чему и не дёргаться. Только раззадорила и завела… Видеть её не хотела совсем. Потом от твоего массажа крышу снесло в астрал. И пошла, как под гипнозом. Очнулась посреди метели: мамочки, куда, зачем!.. А потом всё утихло, увидела тебя и поверила окончательно.

– Не стокгольмский синдром?

– Нет… Нет, нет, что ты.

– Я бы не позвал тебя, если бы знал о сыне.

– Ну откуда ты мог узнать. Не волнуйся.

Она же меня и успокаивала…

 

3

Добираться от вокзала в наши юго-западные края было долго, и я вызвал такси. Доехали без пробок, на улицах продолжался день, а ещё недавно в этот час темнело бы, зажигались фонари. Настя вновь дремала на заднем сиденье, привалившись ко мне, но ближе к концу пути встрепенулась, кивнула на окно:

– Вот мой дом! – и даже схватила меня за рукав. – Надо же, пролетели мимо. Они думают, я в лесу… – вздохнула и покачала головой.

И чуть позже, войдя в квартиру, повесила куртку, разулась и тут же, в прихожей, взялась за телефон. Я слышал из кухни, как Настя беседует с сыном: серьёзно, довольно сложными фразами, ни одну не повторяя.

– Олег хорошо разговаривает, – заметил я, когда она в шерстяных носках вошла на кухню.

– Не то слово, уже пробует читать. Пока не всё получается, но старания много.

– Молодец. А это Лиза, моя подружка, – сказал я, присев на корточки. – Год и два месяца.

– Хорошенькая. Что за порода, сибирская? Только мордочка темнее.

– Невская маскарадная.

– Надо же…

– Настя, хочешь поужинать?

– Не откажусь, спасибо. Но сначала… если можно, в ванную?

– Конечно. Я тогда удалюсь, а ты собери вещи, какие надо постирать, положи в машину. Сейчас открою, потом включу.

– Спасибо. Режим, наверное, нужен для шерсти.

– А тебе есть что надеть? Могу дать свою рубаху. В ней, правда, утонешь…

– Я думала, вдруг какое-то время всё же будем спать. И взяла пижаму, сойдёт за домашний костюм.

– Ясно. Ванная здесь, сейчас дам полотенце.

– У меня есть, – засмеялась Настя.

– Тогда покажу комнату, располагайся.

И ввёл её в свою берлогу, где даже кровати не было – был матрас на низком деревянном основании, который утром я поднимал, прислоняя к стене, а вечером клал на пол. Я уложил его и открыл шкаф:

– Пустая вешалка, повесь брюки, я не мешаю.

– Хорошо, спасибо. Я быстро, через пять минут уже буду там.

Для верности я посидел в гостиной минут десять. Когда вышел, из ванной слышался ровный шум. Будь там не Настя, кто-то другой, непременно предложил бы спинку потереть. Но других не будет. Если вдруг сегодня не сложится, не будет никогда и никого.

Я вошёл в свою комнату. С тех пор как начал более или менее зарабатывать, я неторопливо перестраивал обстановку под собственный вкус. Вкус требовал простора, труднодостижимого на шестнадцати квадратах, приходилось думать, компоновать, рулеткой вымерять расстояния. Первым делом заменил свисавшую с крюка псевдоампирную люстру современной, распластанной под самым потолком. Поставил угловой шкаф, с виду небольшой, но даже как-то пугающе вместительный. На чём не экономил, так это на письменном столе: купил роскошный, из антикварного тика, двухметровой ширины. Компьютер, не желавший прятаться под стол, королём стоял наверху. Выключен, но всё равно видел её хоть одним глазом, вряд ли просила отвернуться. Видел и не ослеп, мне бы такую выдержку!

И старая радиола, полированный ящик с двумя большими колонками, тугими кнопками, массивными цилиндрическими ручками, шкалой с названиями городов на матовом стекле – сколько в своё время мысленно путешествовал по ним, воображая загадочные Сольнок и Тимишоару, – дожила до счастья. Я хотел использовать её как винтажную подставку под телевизор, но телевизора пока не было, а радиола стояла, ещё готовая при случае зажечь оранжевые и зелёные лампочки, поймать короткую или среднюю волну…

О Настином присутствии говорил только сдувшийся, застёгнутый рюкзак возле ножки стола. Рядом сидела, вопросительно глядя на меня морскими глазами, удивлённая новым предметом Лиза.

Я погладил её, почесал за ухом и быстро переоделся. На кухне запустил стиральную машину и принялся соображать ужин. Есть котлеты, маринованные помидоры, ржаной и белый хлеб. Пригодится ли аджика? корейская морковь? Вряд ли… Есть творог, сметана, брусничное варенье. Чай заварить хороший, не пакет. Или кофе? Нет, его лучше с утра… Я мельтешил, время от времени замирал, пытаясь выстроить в уме порядок действий, и вновь открывал холодильник. Кухня наполнялась аппетитными запахами; из ванной вместо непрерывного шума доносился тихий плеск, затем поработал душ, ненадолго наступила тишина и медленно приоткрылась дверь.

– Всё, я готова, – выглянув, прошептала Настя. – Никто не пришёл?

– Никто, выходи смелее.

На ней была клетчатая блуза, перехваченная поясом, такие же лёгкие свободные брюки, знакомые мне фетровые мокасины. Влажные волосы, распущенные по плечам, сильнее кудрявились, глаза весело блестели. Возможно ли будет жить, не видя это рядом каждый день? И не узнав Олега, похожего на меня уже хотя бы тем, что в неполные четыре он пробует читать? Поразительно: есть на свете человек, для которого она совсем не Настя…

– Я вымыла подошвы, – кивнула она под ноги. – И вот полотенце… Положу на батарею у тебя, ладно? И приду.

И, уже сидя за столом, с улыбкой сказала:

– Здорово, как будто заново родилась!

– У тебя и мыло своё? Что-то, вроде, медовое?

– Ты прямо следопыт. Да, всё при себе.

– Мог бы предложить дегтярное.

– Не-ет, спасибо! Вот когда была в положении, где-то на половине срока хотела понюхать дегтярное мыло или мазь Вишневского, даже иногда попробовать на вкус. Потом удивлялась: что со мной!..

Она смеялась с преувеличенной беззаботностью, выдающей волнение. Я был уверен, что понимаю его причину, и всё внутри холодело, будто огромные качели бросали меня от упоения Настиной красотой к сознанию полной её недоступности и обратно. Кажется, в вагоне нащупал правильный ответ, и чем ближе она становилась, тем сильнее вставала между нами её беззащитность. Вдруг уже недоумевает: почему до сих пор не взял за руку, не попытался обнять?.. Пока это можно было объяснить гостеприимством, заботой, серьёзными намерениями, в крайнем случае простительной робостью, – но, как ни выкручивайся, неизбежно наступит минута, когда весомой отговорки не найдёшь…

Волнообразно, через равные промежутки нарастая и стихая, гудела стиральная машина. На кухню бесшумно, держа хвост пушистой трубой, вплыла Лизка, стала тереться о наши ноги, потом села и, задрав голову, требовательно мяукнула.

– Тоже хочет, – улыбнулась Настя.

– Лизавета Ивановна, у нас своё, у тебя в миске своё, – сказал я. – Ты сегодня на лыжах не бегала. Ладно, держи, – и, вскрыв новый пакет, подсыпал корма.

– У нас есть собачка, тойтерьер. Джекки, такая кроха на длинных ногах. Я бы хотела ещё лабрадора.

– Да, они добрые, – отозвался я.

Мы чуть помолчали.

– Может, музыку? – спросил я. – Какую любишь?

– Самую разную. Давай лучше на твой вкус.

Я нашёл флешку с босановами Антонио Жобима. Настя при звуках Girl from Ipanema стала пританцовывать за столом и спохватилась, поймав мой взгляд:

– Ой…

– Продолжайте, не стесняйтесь.

– Я не могу на заказ, только по внутреннему побуждению.

– Ладно, подождём внутреннего побуждения.

– Бесполезно ждать, оно всегда внезапно…

Вскоре мы составили тарелки и чашки в посудомоечную машину и перебрались в комнату.

– Уютно у вас, – сказала Настя и кивнула на стоящий под окном мольберт: – Почему-то заранее думала, что это увижу. Ты художник?

– Любитель, самоучка. А вообще веб-программист, как и Саня, вместе учились. Так что тоже много времени провожу за компом.

– Ты же не просто так. Когда по делу, это совсем другое де… Ой, в общем, это совсем другое. А я инженер по медицинскому оборудованию. Но не работала по специальности ни дня, сначала с Олегом сидела, окончила заочно институт, потом стала искать что-то на дому. Научилась плести кружева, теперь каждую свободную минуту стучу коклюшками. С Таней познакомилась на мастер-классе.

– Вместе занимались?

– Она занималась, я уже вела. В клубе народного творчества.

– Вот мой прапрадедушка был настоящий художник.

– А это его или твои? – взглянула она на две картины в деревянных рамах, висящие на длинной стене напротив стола.

– Зимняя Ладога его, Приморский бульвар мой. Жил в Севастополе четыре года, седьмой, восьмой, девятый и десятый классы… Сейчас тоже быстро сполоснусь, ладно, а ты не скучай. Хочешь, посмотри мои рисунки, если интересно. Вот некоторые.

Я переложил из ящика стола на матрас тяжёлую папку, взял из шкафа полотенце и чистое бельё. В ванной, как обычно, захотелось петь, и я, намыливаясь, то про себя, то в четверть голоса примерял к бодрому мотиву Исаака Дунаевского совсем не подходящие, непонятно как возникшие в памяти слова:

Когда наконец вернулся в комнату, Настя, держа папку на коленях, разглядывала рисунки и Лиза тарахтела моторчиком, вытянувшись у её ног.

В голове ещё звучало, отдаляясь:

– Мне очень нравится, – сказала Настя, – а что там за девочка постоянно встречается?

– Моя четвероюродная… или четырёхюродная? Не знаю, как правильно… В общем, тётя. Почти ровесница, на два года старше, мы вместе росли. Надя Бибичкова, год как Соколова.

– Был, наверное, влюблён?

– Когда подрос, классе в восьмом, понял, что считаю родной сестрой.

– Хорошая, такие добрые глаза. Вы сейчас видитесь?

– Виделись на её свадьбе и после ещё дважды по грустным поводам. У нас в роду много долгожителей, девяносто не предел.

– Моей прабабушке девяносто пять. Так это хорошо.

– Хорошо, конечно. Но, с другой стороны, может случиться несколько похорон подряд. Вот там и виделись последние два раза. Но скоро будет радостная причина, она уже на седьмом или восьмом месяце.

– Женщины считают в неделях, – улыбнулась Настя.

– Хочешь, познакомлю? Она скажет точно, на какой неделе.

– Посмотрим. А я взяла кое-что из рукоделия. Не собиралась, но Таня говорит: возьми, покажешь, вдруг кому-то понравится… Давай покажу тебе.

Настя вынула из рюкзака полиэтиленовый пакет, из него кружевной воротничок, приложила к своей блузе. Изумительно тонкая, ювелирная работа; серебряные нити, переплетённые с суровыми льняными, придавали ей драгоценный вид. Следом Настя достала такой же неземной красоты манжеты.

– Потрясающе! – сказал я.

– Спасибо.

– А где берёшь узоры?

– В основном по старинным образцам, что-то сама выдумываю, но пока фантазия бедновата. Есть такая жилетка, вся шёлковая, представляешь? Иногда надеваю.

– А что под ней?

– Платье или рубашка. Когда ничего больше нет, ещё никому не показывалась, кроме зеркала.

– Знаешь что? Покажи моей маме, вдруг понравится. Или на работе кому-то из её коллег.

– Думаешь? Ладно… А когда она придёт?

Я взглянул на телефон:

– Не скоро. Там начинается первый акт.

Мы замолчали. Даже Лиза, меховая тучка, затихла, прикрыв мягкой лапой нос.

– Ты говорила, понравился массаж, – напомнил я. – Хочешь, продолжу? Противопоказаний нет?

– Никаких, одно сплошное показание.

– Тогда, пожалуйста, на секунду привстань.

Я достал из шкафа свежую простыню, развернул и набросил на матрас.

– Снимай костюм, ложись кверху спиной, я через минуту приду. Лизетта, дуй на место, вот так, молодец…

Осторожно поднял Лизу, она тихо муркнула, не открывая глаз. Я перенёс её на коврик в прихожей, чуть подождал и постучался:

– Можно?

– Ага, – ответила Настя.

Она лежала в голубых трусиках и коротком тёмно-сером топе.

– Это, наверное, тоже снять? – я коснулся её спины. – Только верх имею в виду…

– Ладно, как скажешь.

– Я отвернусь.

– Всё, я готова, – сказала она через пару секунд.

Это была моя последняя надежда – так постараться, чтобы Настя уснула. Будить не стану, утром скажу: не хотел беспокоить. Познакомлю с родителями; дальше, может быть, уедем на эту базу отдыха, а там будет видно…

И я старался.

– Не слишком сильно? – спросил, перейдя от поглаживаний и растираний к более энергичным приёмам.

– Нет, можно ещё посильнее. Если не трудно, конечно.

– Совсем не трудно. Вот так, например.

– Замечательно, самое то…

 

4

Её тело напоминало о том, что через неделю март, что недолго ждать цветущей сирени. Я не мог отвести взгляда, запоминая всё. Бёдра по современной фитнес-моде заметно у́же плеч; не слишком объёмные, прелестно тугие ягодицы; две симметричные ямочки над ними и, как у актрисы из доброго старого кино семидесятых, выраженные изгибы талии. Почти не оказалось родинок, лишь несколько бледных, похожих скорее на веснушки.

– Ни одной татуировки, – заметил я, – или где-то прячешь?

– Не увлекаюсь, – лениво ответила Настя. – Вообще никаких особых примет.

С этим я молча не согласился, взять хотя бы очертания спины… Пальцы ходили по спине, как по сказочному краю, где за любым поворотом медовая река и яблоневый сад, но я всё отчётливее понимал, что не могу забыть, хочу изо всех сил и не могу забыть, как недавно здесь протопали ботинки, везде оставили следы… Я ловил себя на попытках мысленно стереть их, и в глубине поднималась чуть ли не злость: на себя, за то, что всё сложно, не как у людей. На Дашку, за её наглость и дерзость, и как будто на Настю… на неё-то почему? В чём она виновата, в беззащитности? Или в том, что разделась не только наяву, но и в моей беспокойной памяти? «Будь лето и пляж, дал бы ещё полежать», – сказал я во дворе, подняв её на ноги. Забыл добавить: если бы раньше не сошёл с ума…

Но я умел делать массаж; какими бы ни были чувства, они не передавались рукам. Руки работали, и временами, когда Настя затихала, я думал, что они оказывают желанное действие. Ещё немного… Но тут она поворачивала голову, удобнее устраивалась, и я видел, что действия нет. И несколько раз так вздрогнула, ахнув едва слышно, что почудилось: всё-таки есть, но не то, совсем не то, на какое рассчитывал.

Вздохи стали чаще, когда я закончил со спиной и взялся за стопы, твёрдые, нежные, с затейливым рисунком на розовых подошвах и, судя по расправленным пальцам и плавным контурам, не измученные высокими каблуками. Трогательно небольшие, могли бы спрятаться в моих лапах, максимум тридцать восьмой размер. Икры замечательной формы, так и хочется прижаться лицом. Хоть бы один изъян, – подумал я, взойдя выше колен, – может, будет легче…

– Очень здорово, – сказала Настя, – ты не устал?

– Не устал, и ещё не всё. Перевернись, прикрой что надо, я не смотрю.

– Готова, – услышал почти сразу.

Настя лежала на спине, грудь была накрыта тёмно-серым топиком. Я так же неспешно, по всем правилам науки, прошёлся везде, куда прежде не было доступа. Живот с длинными обрисованными мускулами и овальным пупком оказался чувствительным к щекотке, я не устоял перед соблазном подразнить, и Настя рассмеялась, очень мило втянула его и приподняла колени.

– Извини, случайно. Осталось чуть-чуть.

Длинные, тонкие руки, от кончиков пальцев к плечам. Хотел бы ещё длиннее, чтобы не закончились… Но всё-таки я вернулся туда, где начал в доме на базе отдыха, как бы сделав полный круг.

– Можешь минут десять полежать. Не замёрзла?

– Нет, скорее жарко. Спасибо, это было супер!..

И села, придерживая топик. Я прочитал в глазах: не может просто взять и отбросить его, это должен сделать только я и только самовольно. И если вновь отвернусь, деликатно позволю одеться… Ай, будь что будет! Я обнажил её грудь, маленькую, округло-острую, с просторным основанием и глядящими вверх и чуть в стороны выпуклыми сосками. От поцелуя Настя затрепетала, я не решился взглянуть ей в лицо, на миг зажмурился, пережидая первый шторм. Когда направился вниз, она с удивительной силой прижала к себе мою голову, отпустила, выгнулась навстречу губам. Я дошёл до границы и, набираясь смелости на невыполнимое, двинулся вдоль неё, между выступающими косточками. Сквозь ажурную ткань проглядывала смуглая кожа и тёмная вертикальная линия. Запах мёда не выветрился до конца…

Вдруг Настя замолкла, перестала дрожать, я ощутил её ладонь на затылке и поднял взгляд.

– Андрей, – прошептала она, – я вижу, что ты хочешь. Взрослую тётку не обмануть. Хочешь, но почему-то сдерживаешься, да? Что тебе мешает? Просто скажи, я пойму.

Наверное, это было к лучшему. И я путано, сбивчиво, как сумел, открыл ей всё, до чего додумался в электричке. Что ещё мог сказать?

– То есть, подожди. Ты считаешь, я такая дохлая, что от твоего напора вообще развалюсь на куски? – перевела Настя с моего языка на русский.

– Не совсем так, но, видимо, со стороны похоже. Лучше всё равно не объясню.

– Я вовсе не дохлая, поверь. Вот смотри. – Настя напрягла вытянутые ноги, под смуглой кожей явственно обозначился рельеф. – Потрогай сейчас.

Я прикоснулся: да, почти камень.

– Между прочим, занималась фигурным катанием. До высот не дошла, слишком выросла даже для танцев, но прыгала двойные лутцы, аксели. Как думаешь, сделает хилячка двойной аксель?

– Вряд ли даже тулуп.

– Да вообще ничего. Ты когда-нибудь ходил по горам?

– Случалось.

– Это ведь не просто. Летом мы с мамой и Олегом были в Судаке, я все окрестные горы облазала, пока они на пляже. Сокол, Караул-Оба… Красотища невероятная!

– Знаем, знаем. И не страшно?

– Нет, я с местной девочкой, познакомились вконтакте. Она, конечно, то и дело останавливалась и меня ждала, но лишь потому, что я залипала на виды. Там такое на каждом шагу… Ладно, смотри дальше.

Настя встала, подошла к шведской стенке, закреплённой у стены, повисла на верхней перекладине и секунд пятнадцать держала уголок, носочки натянуты, колени прямые. Затем шагнула в угол, где стояли две пары гирь, взялась за ручки более лёгких, по двадцать четыре кило и, распрямившись, оторвала от пола.

– Ты спятила! Дай сюда немедленно!.. – кинулся я к ней, отобрал гири и не упустил случая, взяв обе в одну руку, выжать над головой.

– Нет, ну так, конечно, не могу, – переводя дыхание, сказала Настя. – Но штангу поднимала и тяжелее. Теперь понял, что я крепче, чем кажусь?

Я стукнул себя пальцем по лбу:

– Здесь понял.

– А в других местах?

Я вздохнул:

– Ещё больше всё запутывается.

Настя помолчала.

– Всё-таки почему? – спросила наконец. – О чём ты думал на самом деле? О чём я думала, могу сказать. Там не всё прилично и членораздельно. Главная мысль: заберите меня отсюда кто-нибудь… Пожалуйста, заберите…

Настя отвернулась и спрятала лицо в ладони.

Вот и всё. Осталось проводить домой, а что потом? Куда и зачем? Позвоню, наверное, но толку-то?

Настя стояла босая на линолеуме, я осторожно надел на неё мокасины и, поднявшись, коснулся губами голого, вздрагивающего плеча. Она не отдёрнулась, не стала выворачиваться и, шмыгая носом, проговорила:

– У меня есть подруга… главный учитель в плетении… Старше на восемь лет и обалденно красивая, просто королева… Она этих малолеток боится панически… больше, чем диких собак. Видит на улице – прячется за меня. Говорит, у них нет тормозов и они всё хотят испытать на прочность. Я не понимала, теперь вот…

– А сама не была такой? – спросил я.

Настя пожала плечами:

– Случалось постоять за себя при необходимости, но внутренней агрессии не было. Помню, на катке и в зале на старших девиц боялась не так посмотреть. А она… эта… значит, не боится. Перевозбудилась, наверное, во дворе. Тут Настя пришла и сама упала в руки. Было непонятно, что у неё на уме, от этого реально страшно в какой-то момент. Была бы я одна, без ребёнка, да и чёрт с ним. А так…

Вновь стала всхлипывать, слёзы потекли по щекам. Я поднял её на руки:

– Настя…

Постепенно она успокоилась.

– Я гордая, ненавижу быть в таком положении. И не была, на людях точно нет. Но ты сказал, любишь, и я поверила, что любить можно не только в блеске и славе.

– Это правда.

– И твои руки… даже слишком приятны, как-то чересчур.

– Чересчур не бывает.

– Я тоже так считала до сегодняшнего дня. После наглых пальцев под свитером была уверена: теперь долго не захочу ничьих прикосновений, год или два. А ты как будто всё смыл. Начал там, на базе, тут закончил. Лучше любого душа.

– Очень рад, что помог.

И ещё… как бы сказать… В общем, я иногда обращаю внимание на парня, и он, вроде, на меня.

– Совсем не удивительно, что он на тебя.

– Спасибо. А потом хочу представить его с Олегом, о чём будет говорить, как воспитывать, чему научит… и не могу. И всё заканчивается, не начавшись. А тебя представила, ещё утром. Едва познакомились, ничего не знала, и уже… Только не говори, пожалуйста: расчётливая, циничная, потребитель, эгоист, ладно? Это я слышала.

– Мыслей таких нет. Какой же ты эгоист, когда помнишь не только о себе? Как раз наоборот.

– Я тоже тебя люблю.

– Неужели так никого и не представила?

– Получалось некоторых, но они как-то мне не очень.

– Значит, бываешь эгоистом?

– Время от времени…

Настя обеими руками обняла меня за шею. Мы стали целоваться, я всё держал её на весу, держал и не хотел выпускать, пока она не выскользнула сама и сказала:

– Знаешь что? Давай ты не будешь забивать голову ерундой. Просто расслабься, я всё сделаю. Снимай футболку, тоже хочу на тебя посмотреть. Вообще всё снимай.

Прежде чем всё снять, я открыл ящик стола, где лежали две коробки резиновых изделий, по наитию достал нетронутую и распечатал на Настиных глазах. Природа оказалась умнее меня, ей не было дела до глупостей; или, может быть, Настя могла и блинное тесто пробудить. Сначала всё было спокойно: её глубокое дыхание, восхитительная тяжесть, сильные, размеренные движения. Но стоило мне двинуться самому, как она будто взорвалась, прикусила свой топик с углом простыни, еле сдержала крик, мы перевернулись, её ноги взлетели мне на плечи, и всё ринулось кубарем, быстрее с каждым мигом, и ничего уже было не удержать…

Когда мы, оба почти без сил, чуть отдышались, она спросила, скоро ли придут мои.

– Ещё один раз успеем, – ответил я.

Настя погладила меня по щеке:

– Не всех соседей поставили на уши? Андрей… Что за имя, ласково никак не назовёшь. Андрюша?.. нет, это для сыночка…

– Дюха.

Она сморщила нос:

– Как во дворе с пацанами. Вот, скажи, первый день знакомы, и уже такие претензии!.. Надеюсь, выкинул из головы свою дурь?

– Выкинул, вашими стараниями.

 

5

Конечно, не выкинул, это полностью не удалось и за два года. Не выкинул, но в тот вечер хотя бы отодвинул. И постепенно, день за днём, шаг за шагом, затолкал в отдалённый край сознания, где за чёрной дверью хранятся чёрные мысли вроде той, что все мы рано или поздно умрём.

Но даже сейчас время от времени бывает сон: Насте или кому-то похожему грозит опасность, то отчётливая, с конкретными чертами, то неосязаемая и от этого лишь более страшная, я хочу помочь, не могу шевельнуться и, хуже всего, чувствую удовольствие, за которое стыдно и во сне, и после, когда найду губами её плечо. Иногда и сам бываю этой опасностью, но с каждым месяцем реже, реже…

Теперь Настя действительно Седова: значит, тогда на базе отдыха я был отчасти прав. Она увлеклась рole dance – танцем на пилоне. Я поставил дома снаряд, и вместе с Олегом, серьёзным юношей, начинающим художником, мы только диву даёмся, глядя на её акробатические номера. Уже побеждает на конкурсах, готовится к чемпионату страны.

А недавно вот что произошло. Мой вдумчивый и целеустремлённый однокурсник Саня вскоре после того дня рождения уехал с Таней по контракту работать в Германию. Многие были уверены, что они там останутся, даже мне временами так казалось, но они вернулись на днях и закатили огромный пир.

Мы встретили там Саниных племянниц: Олеся мало изменилась, а Даша… Это была юная девушка, необыкновенно изящная, утончённая, с блестящими тёмно-рыжими волосами до пояса, в лёгком сливочном платье; всё коренастое и крепенькое будто смыло с её облика весенней водой. Может быть, выросла? Нет, по-прежнему едва достаёт Настин подбородок. Или похудела? Но можно ли похудеть в скулах, плечах, спине?

Настя, однако, узнала её сразу. Мгновение они глядели друг на дружку: Настя осторожно, как бы нащупывая тропу, Даша – кажется, виновато. Наконец улыбнулись, сошлись, заговорили, пропали из виду. Вскоре я заметил: сидят в уголке, Настя вынимает из сумки плетёные воротнички, манжеты, Даша прикладывает к ней, к себе, оборачивается к зеркалу, ахает…

«Всё хорошо, иди погуляй», – жестами показала Настя. Я кивнул в ответ и направился к бильярдному столу.

* * *

В оформлении обложки использована фотография, сделанная автором книги. Модель: Кристина Жук.

* * *

Эта книга – участник литературной премии в области электронных и аудиокниг «Электронная буква – 2019». Если вам понравилось произведение, вы можете проголосовать за него на сайте LiveLib.ru до 15 ноября 2019 года.