Приватизация, рыночная либерализация и фискальная экономия ― вот три столпа Вашингтонского консенсуса, на основе которого выдавались рекомендации в 1980-х и 1990-х годах. Вашингтонский консенсус был разработан в качестве ответа на вполне реальные проблемы Латинской Америки и имел определенный смысл. В 1980-х годах государственные бюджеты этих стран зачастую имели огромные дефициты. Этим дефицитам способствовали убытки государственных предприятий. Защищенные от конкуренции протекционистскими мерами, неэффективные частные фирмы вынуждали потребителей платить высокие цены. Безответственная кредитно-денежная политика привела к тому, что инфляция вышла из-под контроля. Страна не может постоянно жить с большим бюджетным дефицитом, а устойчивый рост несовместим с гиперинфляцией. Необходим определенный уровень финансовой дисциплины. Большинство стран были бы богаче, если бы государство сконцентрировалось на предоставлении основных жизнеобеспечивающих общественных услуг, вместо того чтобы поддерживать предприятия, которые очевидным образом лучше работали бы в частном секторе, и поэтому приватизация часто имеет смысл. Когда либерализация торговли ― снижение тарифов и отмена других протекционистских мер ― осуществляется надлежащим образом и надлежащими темпами, создаются новые рабочие места, а неэффективные ликвидируются, возможен значительный прирост эффективности.

Проблема, однако, состоит в том, что эти политические стратегии стали самоцелью, а не средством для достижения более устойчивого роста, сопровождаемого более справедливым распределением. При этом их применение выходило далеко за пределы разумного и одновременно устранялись другие абсолютно необходимые стратегии.

Результаты оказались очень далекими от первоначально намечавшихся. Фискальная экономия, продвинутая слишком далеко при не соответствующих этому условиях, может спровоцировать рецессию, а высокие процентные ставки могут задержать становление еще не оперившихся коммерческих предприятий. МВФ энергично продвигал приватизацию и либерализацию такими темпами и способами, которые зачастую возлагали весьма значительные издержки на страны, плохо подготовленные к тому, чтобы принять их на себя.

 

ПРИВАТИЗАЦИЯ

Во многих развивающихся ― и развитых ― странах государство часто тратит слишком много сил, занимаясь тем, чем оно не должно было бы заниматься. Это отвлекает его от непосредственных обязанностей. Проблема не столько в том, что государство чрезмерно велико, сколько в том, что оно делает не то, что надо. Государство, как правило, не умеет руководить предприятиями черной металлургии и обычно делает это плохо. (Исключением из правила является наиболее эффективная в мире черная металлургия, созданная и управляемая правительствами Кореи и Тайваня.) Конкурирующие частные предприятия обычно функционируют более эффективно. Это является аргументом в пользу приватизации ― преобразования государственной промышленности и фирм в частные. Однако должны быть созданы некоторые важные условия, прежде чем приватизация будет способствовать экономическому росту. И от методов, которыми осуществляется приватизация, также очень многое зависит.

К несчастью, МВФ и Всемирный банк подошли к решению проблемы с узкоидеологических позиций ― считалось, что приватизация должна осуществляться как можно быстрее. Для стран, переходивших от коммунизма к рынку, были заведены «оценочные ведомости»: те, что приватизировались быстрее, получали более высокие отметки. В результате приватизация часто не приносила обещанных благ. Проблемы, возникшие вследствие этих провалов, возбудили антипатию к самой идее приватизации.

В 1998 г. я посетил бедные деревни в Марокко, чтобы познакомиться с воздействием на жизнь тамошнего населения проектов, осуществленных Всемирным банком и негосударственными организациями (НТО). Я увидел, например, что в результате осуществления ирригационных проектов на коммунальной основе резко повысилась продуктивность сельского хозяйства. Один из проектов, однако, успеха не имел. Негосударственная организация упорно обучала местных крестьян выращиванию цыплят, причем местные женщины могли этим заниматься, не бросая своих традиционных занятий. Первоначально женщины получали семидневных цыплят от государственного предприятия. Но ко времени, когда я посетил деревни, это новое предприятие рухнуло. Я спрашивал у крестьян и государственных чиновников, в чем же причина неудачи. Ответ был простым: МВФ объявил, что не дело государства заниматься распределением цыплят, и государственное предприятие перестало их продавать. МВФ исходил из простого допущения, что частный сектор немедленно заполнит образовавшуюся брешь. Действительно, частный поставщик появился, чтобы снабжать крестьян новорожденными цыплятами. Однако смертность цыплят в первые две недели была высокой, а частная фирма отказывалась давать гарантию. Крестьяне просто были не в состоянии рисковать, покупая цыплят, погибавших в больших количествах. Таким образом, нарождающаяся отрасль, призванная изменить жизнь этих бедных крестьян, была задушена.

Результат лежавшего в основе этой неудачи допущения я наблюдал не раз: МВФ полагал, что рынок возникает очень быстро в ответ на любую потребность, хотя на самом деле многие направления деятельности государства возникали потому, что рынок не мог обеспечить производство жизненно важных услуг. Примеров тому множество. За пределами Соединенных Штатов это считается, как правило, очевидным. Когда многие европейские страны создавали свои системы социального обеспечения наряду с системами страхования от безработицы и по нетрудоспособности, там не существовало хорошо функционирующих рынков частных аннуитетов, не было частных фирм, которые могли бы продавать аннуитеты по этим рискам, играющим столь важную роль в жизни индивидуума. Даже когда Соединенные Штаты много позднее, в низшей точке Великой депрессии, создали свою систему социального обеспечения как часть «нового курса», частные рынки аннуитетов работали неудовлетворительно ― и даже сегодня никто не может купить аннуитет, защищающий его от инфляции. В Соединенных Штатах одной из причин создания Федеральной национальной ипотечной ассоциации (Фанни Маэ) послужило то обстоятельство, что частный рынок не мог предоставить на приемлемых условиях ссуды под залог недвижимости семьям с низким и средним доходом. В развивающихся странах эти проблемы стоят гораздо острее, ликвидация государственного предприятия может пробить огромную брешь ― и даже если ее в конце концов заполнит частный сектор, население в этом промежутке будет жестоко страдать.

В Кот-д'Ивуаре была приватизирована телефонная компания, как это часто бывает, до того, как было обеспечено адекватное регулирование или созданы конкурирующие структуры. Правительство убедили предоставить французской фирме, купившей государственные активы, монополию не только на существующую телефонную службу, но и на новую мобильную службу. Частная фирма установила такие высокие тарифы, что, например, по сообщениям, университетские студенты не могли позволить себе выход на Интернет, что очень важно с точки зрения предотвращения дальнейшего разрыва в доступе к информационным ресурсам между богатыми и бедными, и так уже достигшего огромного размера.

МВФ доказывает, что гораздо важнее провести ускоренную приватизацию; проблемы же конкуренции и регулирования могут быть решены позднее. Но опасность здесь состоит в том, что, коль скоро создан узкоэгоистический групповой интерес, у его носителей есть достаточно как мотивации, так и денег для удержания своей монопольной позиции, подавляя регулирование и конкуренцию и попутно деформируя политический процесс. Существует естественная причина, почему МВФ меньше озабочен конкуренцией и регулированием, чем это могло бы быть. Приватизация нерегулируемой монополии может принести больше доходов государству, и МВФ концентрируется преимущественно на решении макроэкономических проблем, чем проблем структурных. Дефицит госбюджета волнует его больше, чем эффективность и конкурентоспособность промышленности. Независимо от того, насколько частные монополии эффективнее государственных с точки зрения производства, они, как правило, эффективнее используют свою монопольную позицию в ущерб потребителю.

Приватизация происходит в ущерб не только потребителям, но и наемным работникам. Воздействие ее на занятость, пожалуй, всегда было главным аргументом и «за», и «против» приватизации. Ее защитники доказывают, что только путем приватизации можно сбросить излишнюю рабочую силу, а критики утверждают, что сокращение рабочих мест осуществляется без учета социальных издержек. На самом деле и в тех, и в других аргументах есть доля истины. Приватизация, как правило, делает убыточные государственные предприятия прибыльными за счет чистки зарплатной ведомости. Экономисты, однако, обращают внимание на общую эффективность. С безработицей связаны общественные издержки, которые частные фирмы просто не включают в расчет. При минимальной защите рабочего места предприниматель может уволить работника с очень малыми или безо всяких издержек, включающих в лучшем случае небольшое выходное пособие. Ход приватизации подвергается столь широкой критике, поскольку не в пример так называемым инвестициям на чистом поле (Greenfield Investments) ― инвестициям в новые фирмы (в противовес поглощению частными инвесторами уже существующих предприятий) ― она чаще уничтожает рабочие места, чем создает новые.

В промышленных странах болезненность процесса сокращений признается и несколько смягчается сеткой безопасности страхования от безработицы. В менее развитых странах безработные обычно не получают общественных пособий, потому что там редко существуют схемы страхования от безработицы. Тем не менее могут возникнуть большие общественные издержки, проявляющиеся в самых худших формах через уличные беспорядки и насилие, рост преступности, социальную и политическую нестабильность. Но даже при отсутствии этих явлений издержки безработицы огромны. Они включают широкое распространение чувства страха даже среди тех, кому удалось сохранить рабочие места, усиление чувства отчуждения, дополнительное финансовое бремя, ложащееся на членов семьи, которым удалось сохранить работу, вынужденный уход детей из школы для участия в поддержке семьи. Такого рода общественные издержки сохраняются на длительное время после начала массовой безработицы. Они часто особенно явственно выступают в случае продажи фирмы иностранцам. Отечественные фирмы по крайней мере вынуждены считаться с социальным контекстом и неохотно увольняют работников, если они знают, что нет альтернативных рабочих мест. Иностранные владельцы, напротив, чувствуют больше ответственности перед своими акционерами в отношении максимизации рыночной стоимости акций путем сокращения издержек и гораздо меньше обязанностей перед «непомерно раздувшейся рабочей силой».

Реструктуризация государственных предприятий имеет очень важное значение, и приватизация зачастую является наиболее эффективным путем достижения этого. Но перевод людей с низкопроизводительных рабочих мест на государственных предприятиях в ряды безработных отнюдь не повышает национальный доход страны и, конечно уж, не повышает благосостояние работников. Мораль отсюда проста, и к ней я буду все время возвращаться: приватизация должна быть частью более обширной комплексной программы, которая влечет за собой создание рабочих мест в тандеме с неизбежной их ликвидацией, с которой часто связана приватизация. Должна быть принята на вооружение макроэкономическая политика, включающая низкие процентные ставки и помогающая создавать рабочие места. Временная последовательность мероприятий это главное. Это не просто прагматические решения проблем «осуществления реформ»: это принципиальные решения.

Пожалуй, наибольшую озабоченность в связи с приватизацией вызывает коррупция. По риторике рыночного фундаментализма приватизация приведет к сокращению того, что экономисты называют деятельностью чиновников, направленной на «охоту за рентой», в ходе которой они либо снимают сливки с государственных предприятий, либо раздают контракты и должности своим родным и близким. Но вопреки всем предположениям приватизация настолько ухудшила положение, что сегодня во многих странах приватизацию называют в шутку «прихватизацией». (privatization ― briberization, от англ. bribe ― взятка). Если правительство коррумпировано, то маловероятно, что приватизация решит проблемы. В конце концов то же самое правительство, которое бесхозяйственно управляло фирмой, будет проводить и ее приватизацию. В одной стране за другой государственные чиновники сознавали, что после приватизации они уже больше не ограничены ежегодным сниманием сливок. Путем продажи государственного предприятия ниже рыночной цены они смогут получить крупный кусок пирога от государственных активов непосредственно для себя, вместо того чтобы сохранять их для будущих держателей своей должности. На самом деле сегодня они могут украсть гораздо больше, чем могли бы снять сливок будущие политики. Неудивительно, что мошеннический процесс приватизации был разработан применительно к максимизации того объема собственности, который государственные министры могли прихватить для себя, а отнюдь не того объема средств, который поступил бы в государственную казну, не говоря уже о повышении общей эффективности экономики. Как мы увидим в дальнейшем, Россия представляет собой интереснейший объект для изучения опустошительного ущерба, нанесенного стране путем «проведения приватизации любой ценой».

Защитники приватизации наивно убеждали себя, что этими издержками можно пренебречь, поскольку в учебниках как будто говорится, что, коль скоро права собственности четко определены, новые собственники обеспечат эффективное управление активами. Таким образом, в долговременной перспективе ситуация улучшится, какой бы неприглядной она ни казалась в краткосрочном аспекте. Они не понимали, что без соответствующей правовой структуры и рыночных институтов новые собственники будут скорее склонны к обдиранию активов, чем к использованию их в качестве базы для промышленного развития. В итоге как в России, так и во многих других странах приватизация провалилась в роли эффективной силы, способной генерировать рост. Она привела к упадку и показала себя мощной силой, подрывающей доверие к демократии и рыночным институтам.

 

ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ

Либерализация ― устранение государственного вмешательства в финансовые рынки и рынки капитала, ликвидация торговых барьеров ― имеет много аспектов. Сегодня даже МВФ согласен с тем, что продвинул программу либерализации слишком далеко, что либерализация движения капитала и финансовых рынков способствовала глобальному финансовому кризису 1990-х годов и может нанести опустошительный урон маленькой стране с возникающей рыночной экономикой.

Один из аспектов либерализации, а именно либерализация торговли, имеет широкую поддержку, по крайней мере среди элит развитых стран. Но взгляд на ее последствия во многих развивающихся странах способствует пониманию того, почему она встречает такую сильную оппозицию, как это показали акции протеста в Сиэтле, Праге и Вашингтоне.

Либерализация торговли предполагает повышение национального дохода страны путем вытеснения ресурсов из менее продуктивного использования в более продуктивное; так говорят экономисты, опираясь на теорию сравнительных преимуществ. Но перемещение ресурсов из низкопродуктивного использования в область нулевой продуктивности не может обогатить страну, а именно это слишком часто происходит в процессе осуществления программ МВФ. Уничтожить рабочие места легко, и это является непосредственным результатом либерализации торговли, когда неэффективные производства свертываются под давлением международной конкуренции.

Согласно идеологии МВФ, новые, более продуктивные рабочие места будут создаваться по мере ликвидации старых, неэффективных, которые возникли под покровом протекционизма. Но так просто это не происходит ― лишь немногие экономисты верят в мгновенное создание рабочих мест, по крайней мере со времен Великой депрессии. Для создания новых фирм и рабочих мест нужны капитал и предпринимательство, в то время как в развивающихся странах часто имеет место дефицит как предпринимательства вследствие нехватки образованных кадров, так и капитала ввиду недостатка банковского финансирования. Действия МВФ во многих странах еще более ухудшают положение, поскольку программы экономии обычно влекут за собой высокие процентные ставки, иногда превышающие 20 процентов, иногда 50, в некоторых случаях даже 100, при которых создание рабочих мест и предприятий было бы невозможным даже в такой благоприятной экономической среде, как Соединенные Штаты. Необходимый для роста капитал просто обходится слишком дорого.

Наиболее успешно открыли себя для внешнего мира развивающиеся страны, например в Восточной Азии, но они делали это медленно, постепенно и последовательно, используя преимущества глобализации для своей экспортной экспансии и в результате обеспечивая себе быстрый рост. Они осторожно и систематически снимали протекционистские барьеры, ликвидируя их только тогда, когда уже были созданы новые рабочие места. Они обеспечили капитал для создания новых рабочих мест и предприятий; и государство там даже играет роль предпринимателя в организации новых предприятий. Китай только сейчас снимает торговые барьеры, через двадцать лет после того, как начал свое движение к рынку, после периода предельно быстрого роста.

В Соединенных Штатах и других развитых странах следовало быстро осознать эти проблемы. В последних двух президентских кампаниях в США кандидат Пэт Бьюкэнен использовал обеспокоенность американских рабочих потерей рабочих мест вследствие либерализации торговли. Тема Бьюкэнена прозвучала даже в стране, которая была близка к полной занятости (к 1999 г. уровень безработицы упал до 4 процентов) при наличии хорошей системы страхования от безработицы и многообразных методов помощи перемещению работника с одного рабочего места на другое. Тот факт, что американский рабочий даже в период бума 1990-х годов был обеспокоен угрозой, которую создавала либерализация торговли его рабочим местам, должен был бы помочь большему пониманию бедственного положения рабочих в бедных развивающихся странах, где люди живут на грани простого поддержания существования, часто на 2 долл. в день и меньше, без страховочной сетки в виде сбережений, при значительно менее развитом страховании от безработицы в условиях экономики, где уровень безработицы достигает 20 и более процентов.

Тот факт, что либерализация торговли часто оказывается не в состоянии выполнить обещанное ― а вместо этого ведет просто к росту безработицы, ― объясняет, почему она провоцирует сильный протест. Однако лицемерие тех, кто проталкивает либерализацию торговли, а также методы, которыми это делается, несомненно, еще более усиливают враждебность к ней. Западные страны проталкивают либерализацию торговли в отношении той продукции, которую экспортируют они, и в то же время продолжают сохранять защиту тех секторов своей экономики, в которых им могла бы угрожать конкуренция развивающихся стран. Это образует одну из основ оппозиции против нового раунда переговоров, который предполагалось начать в Сиэтле; предыдущие раунды торговых переговоров отстояли интересы развитых промышленных стран или, точнее, интересы специальных групп внутри этих стран ― без предоставления соответствующих выгод менее развитым странам. Протестующие справедливо указывали на предыдущие результаты торговых переговоров, понизивших торговые барьеры для промышленных товаров, экспортируемых развитыми промышленными странами,- от автомашин до продукции машиностроения. В то же время переговорщики этих стран сохранили у себя субсидии для сельскохозяйственной продукции и закрыли рынки для этих товаров и текстиля, в чем имеют сравнительные преимущества развивающиеся страны.

На последнем, Уругвайском, раунде торговых переговоров был вынесен на рассмотрение вопрос о торговле услугами. В итоге рынки были открыты главным образом для услуг, которые экспортируют развитые промышленные страны ― финансовые услуги и информационные технологии,- но не для морских перевозок и строительных услуг, где развивающиеся страны имеют хорошие позиции. Соединенные Штаты хвастались привилегиями, которых им удалось добиться. Развивающимся странам не удалось получить пропорциональной доли выгод. Расчеты Всемирного банка показывают, что страны Африки к югу от Сахары, беднейшего региона мира, в результате торгового соглашения потеряли более двух процентов национального дохода. Можно привести другие примеры несправедливостей, которые широко обсуждаются в развивающемся мире, хотя эта тематика редко попадает в печать развитых стран. Боливия не только сняла свои торговые барьеры ― они теперь ниже, чем в Соединенных Штатах, ― но и в сотрудничестве с США практически ликвидировала плантации коки, сырья для производства кокаина, несмотря на то что эта культура обеспечивала крестьян-бедняков более высоким доходом, чем любая альтернативная культура. Соединенные Штаты ответили, однако, сохранением закрытости своих рынков для альтернативных сельскохозяйственных продуктов, таких, как сахар, который боливийские крестьяне могли бы производить на экспорт, если бы американские рынки открылись для них.

Развивающиеся страны особенно недовольны применением этих двойных стандартов, поскольку их длительная история изобилует лицемерием и несправедливостями. В XIX в. западные державы, многие из которых выросли на протекционистской политике, стали навязывать неравноправные торговые договоры. Наиболее возмутительным примером этого являются опиумные войны, которые Англия и Франция развязали против слабого Китая и вместе с Россией и США вынудили его подписать Тяньцзиньский договор 1858 г. По этому договору они получили не только торговые, но и территориальные уступки, обеспечивающие им экспорт в Китай по низким ценам товаров, желательных для Запада, а также открытие его рынков для опиума, вследствие чего миллионы китайцев стали наркоманами. (Это можно было бы назвать чем-то вроде дьявольского подхода к «торговому балансу».) Сегодня возникающие рыночные экономики вынуждены открываться не под угрозой военной мощи, а под давлением экономической силы, под угрозой санкций или прекращения необходимой им помощи в периоды кризисов. В то время как на форуме Всемирной торговой организации шли переговоры по международным торговым соглашениям, переговорщики США и МВФ часто выступали за дальнейшую либерализацию торговли. МВФ настаивал на более быстром темпе либерализации в качестве условия помощи ― и страны, испытывающие кризис, не имели другого выбора, как уступить требованиям Фонда.

Дело обстоит, пожалуй, еще хуже, когда Соединенные Штаты действуют в одностороннем порядке, а не под прикрытием МВФ. Представитель США по внешней торговле или министерство торговли, часто побуждаемые группами специальных интересов внутри США, выдвигают обвинение против некоего иностранного государства; затем происходит процесс обследования, в котором участвует только правительство США, с последующим решением, принимаемым американским правительством, за которым следуют санкции против страны-нарушителя. США сами себя возводят в должность прокурора, судьи и присяжных. Происходит квазиюридический процесс, но игра идет краплеными картами: как правила процесса, так и судьи заранее настроены на признание вины. Когда этот арсенал используется против других промышленных стран Европы или Японии, у тех есть ресурсы для самозащиты, но если это развивающаяся страна, даже такая крупная, как Индия или Китай, то идет нечестная игра. Антипатии, возникающие в итоге, далеко превышают любые возможные выгоды Соединенных Штатов. Эти процессы мало способствуют укреплению веры в справедливую систему международной торговли.

Риторика, к которой прибегают Соединенные Штаты для проталкивания своей позиции, укрепляет имидж супердержавы, готовой использовать свое влияние для защиты своих специальных интересов. Мики Кантор, в бытность свою представителем США по внешней торговле при администрации Клинтона, стремился ускорить темпы открытия рынков Китаем. В 1994 г. на Уругвайском раунде переговоров он играл главнейшую роль при учреждении ВТО и установлении основных правил для его членов. Соглашение вполне обоснованно предполагало более длительный период адаптации для развивающихся стран. Всемирный банк, как и любой экономист, считает Китай с душевым доходом в 450 долл. не только развивающейся страной, но и развивающейся страной с низким уровнем душевого дохода. Однако Кантор был жестким переговорщиком. Он настаивал на том, что Китай ― развитая страна и должна поэтому быстро осуществить переход к либерализации.

У Кантора были рычаги давления на Китай, поскольку последний нуждался в согласии США для вступления в ВТО. Соглашение Соединенные Штаты ― Китай, которое в конечном счете привело к допуску Китая в ВТО, было подписано в ноябре 2001 г. Оно иллюстрирует два взаимопротиворечащих аспекта в американской позиции. В то время как Соединенные Штаты затягивали переговоры, необоснованно настаивая на том, что Китай фактически является развитой страной, Китай сам начал адаптационный процесс. Вопреки своему желанию США фактически дали Китаю необходимое ему дополнительное время. Тем не менее соглашение демонстрирует двойные стандарты и имевшую место несправедливость. По иронии судьбы, пока Соединенные Штаты настаивали на том, что Китай должен адаптироваться так быстро, как если бы он был развитой страной, Китай умело использовал затягивание переговоров, и в итоге он оказался в состоянии уступить этим требованиям без ущерба для себя. Со своей стороны Соединенные Штаты требовали подхода к себе, как если бы они были слаборазвитой страной. Они хотели получить время (не просто десять лет, а еще дополнительные четыре года) для адаптации к снижению барьеров против импорта текстиля, что было частью переговоров 1994 г.

Но особое возмущение вызывает то, что в угоду специальным групповым интересам подрываются как доверие к США, так и более широкие национальные интересы. Это особенно проявилось в апреле 1999 г., когда премьер Чжу Жунцзы прибыл в Соединенные Штаты отчасти для того, чтобы завершить переговоры о допуске Китая во Всемирную торговую организацию. Акция, которая была очень существенной для мирового торгового режима ― как могло быть такое, что одна из крупнейших торговых держав мира остается вне ВТО? ― но и для рыночных реформ в самом Китае. Преодолевая сопротивление представителя США по внешней торговле и государственного департамента, министерство финансов США настаивало на более быстрой либерализации китайских финансовых рынков. Китай был не на шутку обеспокоен; ведь подобная либерализация привела к финансовому кризису в соседних странах Восточной Азии, повлекшему за собой огромные издержки. Китай же тогда не был затронут кризисом благодаря его мудрой финансовой политике.

Американское требование о либерализации финансовых рынков Китая не могло бы содействовать надежной глобальной экономической стабильности. Оно было выдвинуто в угоду узкоэгоистическим интересам финансового сообщества Соединенных Штатов, которые активно отстаивало министерство финансов. На Уолл-стрит справедливо полагали, что Китай представляет собой потенциальный гигантский рынок для его финансовых услуг, и поэтому очень важно, чтобы они проникли туда и создали там прочный плацдарм прежде, чем туда придут другие. Но насколько это было близоруко! Было ясно, что в конце концов Китай откроет свои рынки. Ускорение этого процесса на год или два, разумеется, не имело существенного значения, исключая обеспокоенность Уолл-стрита тем, что его конкурентное преимущество может с течением времени испариться, когда финансовые институты в Европе и других местах догонят и сведут на нет краткосрочные преимущества своего конкурента с Уолл-стрит. Но потенциальные издержки были огромны. Непосредственно после Азиатского финансового кризиса Китай мог уступить требованиям министерства финансов США. Для Китая существенное значение имеет поддержание стабильности; ему не следовало рисковать, принимая политику, которая уже доказала свое дестабилизирующее воздействие в других местах. Чжу Жунцзы вынужден был вернуться в Китай без подписанного соглашения.

В Китае шла долгая борьба между теми, кто был за продвижение реформ, и теми, кто против. Противники реформ утверждали, что Запад хочет ослабить Китай и никогда не подпишет честного соглашения. Успешное завершение переговоров помогло бы закрепить позиции реформаторов в китайском правительстве и дать новый импульс реформам. Как выяснилось, Чжу Жунцзы и реформаторское движение, к которому он принадлежал, были дискредитированы, силы и влияние реформаторов уменьшились. К счастью, этот ущерб был временным, но тем не менее министерство финансов США обнаружило, чем оно готово рисковать ради узкоэгоистических групповых интересов.

* * *

Несмотря на то что в повестку дня были поставлены несправедливые требования, существовали основательная теория и много практических доказательств того, что при правильном осуществлении либерализация торговли приносит пользу. С либерализацией движения капитала дело обстояло проблематичнее. Финансовое регулирование многих стран не имеет почти никаких других задач, кроме торможения движения капитала. И это надо было устранить. Однако все страны регулируют свои финансовые рынки, и излишнее рвение в области дерегулирования привело к масштабным проблемам на рынках капитала даже в развитых странах мира. Приведем только один пример печально известной катастрофы сберегательно-кредитной системы в США, которая, не говоря уже о том, что она явилась ключевым фактором, спровоцировавшим рецессию 1991 г., и стоила американским налогоплательщикам свыше 200 млрд. долл., тем не менее была одним из наименее дорогих (в процентах к ВВП) выкупов долгов, которые принесло с собой дерегулирование, так же как и рецессия 1991 г. в США была более мягкой по сравнению с другими экономиками, испытавшими аналогичный кризис.

В то время как развитые промышленные страны с их изощренной системой институтов постигали суровые уроки финансового дерегулирования, МВФ нес послание Рейгана ― Тэтчер развивающимся странам, которые были особенно плохо подготовлены к тому, что оказалось даже при самых лучших обстоятельствах трудной задачей, обремененной рисками. Если развитые промышленные страны не делали попыток либерализации рынка капитала вплоть до поздних стадий своего развития (европейские страны отложили упразднение контроля над своими рынками капитала вплоть до 1970-х годов), развивающиеся страны поощрялись к тому, чтобы сделать это быстро.

Последствия ― экономическая рецессия и последовавший за дерегулированием рынка капитала банковский кризис ― были болезненны и для развитых стран, но еще более серьезными они оказались для развивающихся. В бедных странах нет социальной страховочной сетки для смягчения ударов рецессии. Кроме того, ограниченная конкуренция на финансовых рынках означала, что либерализация отнюдь не всегда приводила к обещанному благу ― более низким процентным ставкам. Например, крестьяне обнаруживали, что им надо платить более высокие процентные ставки, что затрудняло для них покупку семян и удобрений, необходимых для того, чтобы хоть немного выйти за пределы элементарного физического поддержания жизни.

Как ни преждевременна и плохо организована была для развивающихся стран либерализация торговли, во многих отношениях либерализация рынка капитала была для них еще хуже. Либерализация рынка капитала предполагает демонтаж регулирования, контролирующего входящий и исходящий потоки денег из страны,- краткосрочных кредитов и контрактов, которые обычно представляют собой не более чем пари на динамику валютного курса. Эти спекулятивные деньги не могут быть вложены в строительство фабрик и заводов, создание рабочих мест ― компании не используют для долгосрочных инвестиций деньги, которые могут быть отозваны по первому требованию. Риск, который такие «горячие деньги» несут в себе, делает долгосрочное инвестирование в развивающихся странах менее привлекательным. Их негативное влияние на рост даже еще сильнее. Для управления рисками, связанными с этими легкоподвижными потоками капитала, странам обычно рекомендуется создавать в своих резервах фонд, равный по объему краткосрочным кредитам, деноминированным в иностранной валюте. Для уяснения последствий допустим, что фирма в маленькой развивающейся стране акцептовала кредит на сумму 100 млн. долл. в американском банке под 18 процентов годовых. Проведение этой страной осмотрительной политики требует, чтобы к резерву были добавлены 100 млн. долл. Обычно резервы хранятся в облигациях казначейства США, доходность которых на сегодня составляет 4 процента. Фактически страна одновременно занимает у Соединенных Штатов под 18 процентов и предоставляет им же кредит под 4 процента. Страна в целом уже исчерпала ресурсы, которыми она располагала для инвестирования. Американский банк получил хорошую прибыль, а Соединенные Штаты в целом- доход в 14 млн. долл. процентного дохода в год. Трудно, однако, понять, каким образом это может содействовать более быстрому росту страны. Из нашего рассмотрения следует, что операция попросту не имеет смысла. Существует еще одна проблема: смещение инициатив. После либерализации рынка капитала право решать, делать ли краткосрочные заимствования в американских банках, переходит к фирмам частного сектора, а правительство вынуждено приспосабливаться к этим решениям, пополняя свои резервы, если желает сохранить осмотрительную политику.

МВФ, выступая в пользу либерализации рынка капитала, опирался на упрощенное рассуждение: свободные рынки более эффективны, большая эффективность способствует более быстрому росту. Фонд игнорировал аргументацию, подобную приведенной выше, и выдвигал новые правдоподобные утверждения, например, что при отсутствии либерализации страна будет не способна привлечь иностранный капитал, и в особенности прямые инвестиции. Экономисты Фонда никогда не претендовали на то, чтобы быть великими теоретиками; их претензии на экспертизу опираются на глобальный опыт и владение данными. Однако, как это ни странно, даже фактические данные не поддерживают выводов Фонда. Китай, получивший самую большую сумму иностранных инвестиций, не следовал никаким западным предписаниям (кроме макростабилизации), осмотрительно откладывая полную либерализацию рынка капиталов. Более широкие статистические исследования подтверждают заключение, что, если использовать определение либерализации по МВФ, она не способствовала более быстрому росту или более высокому уровню инвестиций.

Как показывает пример Китая, не требовалось либерализации рынка капитала для того, чтобы привлечь фонды. На самом деле при существующей норме сбережения в Восточной Азии (30-40 процентов против 18 процентов в Соединенных Штатах и 17-30 процентов в Европе) регион вряд ли нуждается в дополнительных фондах; у него уже возникают трудности с инвестированием имеющихся фондов.

Защитники либерализации выдвигают еще один аргумент, который выглядит особенно смехотворным в свете глобального финансового кризиса, начавшегося в 1997 г. Аргумент гласит, что либерализация повысит стабильность путем диверсификации источников финансирования. Существовало представление, что в периоды спадов страны могут обращаться к иностранцам для восполнения дефицита в отечественных фондах. Экономистов МВФ почитали за практичных людей, искушенных в том, как в мире делаются дела. Они, конечно, должны были знать, что банкиры предпочитают кредитовать тех, кто не нуждается в их фондах; конечно, они наблюдали, что именно тогда, когда страна испытывает трудности, иностранные кредиторы выводят свои деньги, усугубляя тем самым ее экономический спад.

Далее мы более подробно рассмотрим, почему либерализация ― в особенности осуществленная преждевременно, до того, как созданы местные сильные финансовые институты, ― повышает нестабильность, но один факт уже ясен: нестабильность плоха не только с точки зрения экономического роста, но и потому, что издержки нестабильности в непропорциональной доле ложатся бременем на бедных.

 

РОЛЬ ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТИЦИЙ

Иностранные инвестиции не входят в число столпов Вашингтонского консенсуса, но образуют ключевую часть новой глобализации. Согласно Вашингтонскому консенсусу, рост происходит в результате либерализации, «высвобождающей» рынки. Предполагается, что приватизация, либерализация и макростабильность создают климат, привлекающий инвестиции, в том числе из-за рубежа. Инвестиции генерируют рост. Иностранный бизнес приносит с собой технический опыт и обеспечивает доступ к иностранным рынкам, создавая новые возможности занятости. Иностранные компании имеют также доступ к источникам финансирования, что в особенности важно в тех развивающихся странах, где местные финансовые институты слабы. Прямые иностранные инвестиции сыграли важную роль во многих, но не во всех случаях наиболее успешного развития в таких странах, как Сингапур, Малайзия и даже Китай.

Признав это, обратимся к некоторым вполне реальным теневым сторонам проблемы. Когда приходит иностранный бизнес, он часто сокрушает местных конкурентов, подавляя амбиции мелких бизнесменов, надеявшихся развернуть отечественное производство. Тому есть много примеров. Производители безалкогольных напитков по всему миру были задавлены «Кока-Колой» и «Пепси» на своих отечественных рынках. Местные производители мороженого обнаружили, что они не в состоянии конкурировать с «Юнилеверс айс крим продактс».

Размышляя об этом, неплохо вспомнить конфликты в США, возникающие в связи с широкой сетью аптек и ночных магазинов. Когда «Уол-Март» приходит в общину, обычно раздаются громкие протесты со стороны местных фирм, которые опасаются (и вполне справедливо), что они будут вытеснены. Местные владельцы магазинов обеспокоены тем, что не смогут конкурировать с «Уол-Март», обладающим огромной способностью привлечения покупателей. Люди, живущие в малых городах, беспокоятся о том, что случится с образом жизни в их общине, если все местные магазины будут уничтожены. Те же опасения, но в тысячу раз сильнее проявляются в развивающихся странах. Хотя эти опасения вполне законны, нужно понимать тенденцию: причина успеха «Уол-Март» в том, что они поставляют потребителю товары по более низким ценам. Более эффективная поставка товаров и услуг беднякам имеет большое значение, если принять во внимание, насколько близка жизнь этих людей к грани физического выживания.

Но критики поднимают ряд вопросов. При отсутствии сильных (или эффективно внедренных) законов о конкуренции транснациональные компании, вытеснив местную конкуренцию, могут использовать свою монополию для вздувания цен. Выгоды от низких цен имеют короткий срок жизни.

Частично то, что составляет суть вопроса, зависит от темпов внедрения иностранного капитала. Как утверждают предприниматели, имея достаточно времени, они могли бы приспособиться, встретить вызов иностранной конкуренции и эффективно производить товары; сохранение местного бизнеса важно с точки зрения усиления местного сообщества как в экономическом, так и в социальном отношении. Проблема, конечно, в том, что политика, сначала объявленная временной защитой от иностранной конкуренции, часто превращается в постоянную.

Многие транснациональные компании сделали гораздо меньше, чем могли, для улучшения условий труда в развивающихся странах. Лишь постепенно они осознают уроки, которые так медленно усваивали дома. Обеспечение лучших условий труда фактически повышает производительность работника и снижает общие издержки или по крайней мере не слишком их повышает.

Банковское дело является еще одной областью, где иностранные компании могут опрокинуть местные. Крупные американские банки способны предложить большую надежность, чем мелкие местные банки (если только местное правительство не создаст систему гарантии вкладов). Правительство США проталкивает открытие финансовых рынков в развивающихся странах. Преимущества ясны: возросшая конкуренция приведет к улучшению обслуживания. Большая финансовая сила иностранных банков повысит финансовую стабильность. В то же время угроза со стороны иностранных банков местным банкам вполне реальна. На самом деле по такой же проблеме идет широкая дискуссия в Соединенных Штатах. Распространение национальных банков встречало сопротивление (до тех пор, пока администрация Клинтона под влиянием Уолл-стрита не изменила позицию демократической партии) из-за опасения, что фонды будут уходить в главные финансовые центры, такие, как Нью-Йорк, оставляя периферийные зоны без необходимых средств. Аргентина продемонстрировала реальность этой опасности. Там перед коллапсом 2001 г. ее банковская система попала под господство банков, принадлежавших иностранным собственникам. Эти банки охотно предоставляли фонды транснационалам и даже крупным отечественным фирмам, но малые и средние предприятия испытывали трудности в доступе к капиталу. Деловая практика международных банков и их информационная база приспособлены к обслуживанию своих традиционных клиентов. В конечном счете они могли расширить их на другие ниши рынка, или же могли возникнуть новые финансовые институты, заполняя образовавшиеся бреши. Но отсутствие роста, чему способствовал дефицит финансирования, сыграло решающую роль в аргентинской катастрофе. В самой Аргентине эта проблема получила широкое признание; правительство приняло ряд ограниченных мер, чтобы заполнить кредитную брешь. Но государственное кредитование оказалось не в состоянии выправить этот провал рыночного механизма.

Аргентинский пример высвечивает ряд основных уроков. МВФ и Всемирный банк подчеркивали важность банковской стабильности. Создать здоровый банк, т.е. банк, который не делает убытков, раздавая плохие кредиты, легко ― надо просто потребовать, чтобы он инвестировал в казначейские обязательства США. Но задача не в том, чтобы просто создать здоровые банки, надо создать здоровые банки, кредитующие рост. Аргентина показала, что неспособность сделать это может сама по себе привести к макронестабильности. Ввиду отсутствия роста возник нарастающий бюджетный дефицит, и, когда МВФ навязал стране сокращение государственных расходов и повышение налогов, пришла в движение порочная нисходящая спираль экономического спада и социальных волнений.

Боливия ― другой пример, когда иностранные банки способствовали макроэкономической нестабильности. В 2001 г. иностранный банк, выделявшийся размерами в боливийской экономике, неожиданно принял решение с учетом глобальных рисков сократить кредитование. Неожиданное изменение кредитной политики сбросило экономику в спад, еще более глубокий, чем тот, который уже начинался под воздействием падающих цен и глобальной экономической рецессии.

Существуют и другие опасения в связи с вторжением иностранных банков. Отечественные банки чувствительны к тому, что называется «регулированием у окошка» ― тонкая форма влияния, оказываемого центральным банком. Например, центральный банк предлагал расширять кредиты, когда экономика нуждалась в стимулировании, и сжимать кредит при признаках перегрева. Иностранные банки гораздо менее склонны реагировать на такие сигналы. Аналогично отечественные банки гораздо более отзывчивы к призывам государства обратить внимание на основные бреши в кредитной системе ― необслуживаемые или плохо обслуживаемые группы, такие, как меньшинства или бедствующие регионы. В Соединенных Штатах ― стране с одним из наиболее развитых кредитных рынков ― заполнение этих брешей считается настолько важным, что в 1977 г. был принят Закон о коммунальных реинвестициях (Community Reinvestment Act, CRA), который обязал банки кредитовать недообслуживаемые группы и районы. Этот закон стал важным, хотя и спорным, средством решения ключевых социальных задач.

Однако финансы ― не единственная область, где прямые иностранные инвестиции дают смешанный ― как позитивный, так и негативный ― эффект. В некоторых случаях новые инвесторы добиваются от правительства (зачастую при помощи взяток) специальных привилегий, например тарифной защиты. Во многих случаях правительства Соединенных Штатов, Франции и других развитых промышленных стран вторгаются в эти взаимоотношения, укрепляя среди развивающихся стран точку зрения, что вмешательство государства вполне оправданно и предполагает получение денег от частного сектора. В некоторых случаях роль государства может казаться сравнительно безобидной (хотя и необязательно не коррумпированной). Когда министр торговли США Рои Браун посещал зарубежные страны, его сопровождали люди из бизнеса США, пытавшиеся установить контакты и получить доступ в возникающие рыночные экономики. Предполагается, что шансов на получение места в самолете было больше у того, кто делал значительный взнос в избирательный фонд.

В других случаях одно правительство приглашалось для уравновешения вмешательства другого. В Кот-д'Ивуар правительство Франции поддерживало попытки французской «Телеком» устранить конкуренцию независимой (американской) компании мобильных телефонов. Тогда правительство США выступило на стороне американской фирмы. При этом в ряде случаев правительства выходили за пределы разумного. В Аргентине французское правительство, по некоторым сообщениям, вмешалось с требованием пересмотра условий концессии на водоснабжение («Aguas Argentinas») после того, как французская материнская компания («Suez Lyonnaise»), которая подписала соглашение, пришла к выводу, что они менее прибыльны, чем предполагалось.

Пожалуй, наибольшую озабоченность вызывает роль правительств, включая американское, в навязывании соглашений, явно несправедливых по отношению к развивающимся странам и часто подписываемых коррумпированными правительствами этих стран. На встрече лидеров Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС) в 1994 г. в Джакарте президент Клинтон призвал американские фирмы идти в Индонезию. Многие это сделали, причем на очень выгодных условиях (предполагается, что колеса были «смазаны» коррупцией ― в ущерб индонезийскому народу). Всемирный банк точно так же поощрял контракты частных энергетических компаний в Индонезии и других странах, таких, как Пакистан. Эти контракты предусматривали обязательства государства закупать огромные количества электричества по очень высоким ценам (так называемая статья «бери или плати»). Частный сектор получил прибыль; государство взяло на себя риск, что было уже достаточно плохо. Но и после свержения коррумпированных правительств (Сухарто в Индонезии в 1998 г., Наваза Шарифа в Пакистане в 1999 г.) правительство США оказывало давление на новые правительства с требованием сохранения в неизменности контрактов, вместо того чтобы объявить их ничтожными или по крайней мере подлежащими пересмотру. На самом деле существует длинная история «нечестных» контрактов, получивших силовую поддержку западных государств.

Можно еще многое добавить к списку законных жалоб на прямые иностранные инвестиции. Такие проекты зачастую процветают лишь благодаря привилегиям, вырванным у принимающих государств. Если стандартная экономическая наука концентрирует внимание на деформации инициатив в результате выдачи таких привилегий, то надо сказать, что они имеют более коварный аспект: эти привилегии, как правило, получены путем коррупции и взяточничества государственных чиновников. Прямые иностранные инвестиции приходят только ценой подрыва демократического процесса. Это в особенности относится к инвестициям в добывающую промышленность, нефть и другие естественные ресурсы, где у иностранцев есть реальная мотивация получить концессию по низкой цене.

Более того, такие инвестиции имеют еще одну нежелательную сторону ― они не способствуют росту. Доход, который приносят горно-рудные концессии, может быть очень велик, но развитие предполагает трансформацию общества. Инвестиция в рудник, скажем в отдаленном районе страны, мало помогает связанной с развитием трансформации, за исключением того, что генерирует ресурсы. Она может содействовать образованию двойственной экономики, экономики, в которой есть анклавы богатства. Но двойственная экономика не есть развивающаяся экономика. На самом деле поступающий в страну поток денежных ресурсов может иногда фактически тормозить развитие через механизм, называемый «голландская болезнь». Поступление капитала ведет к ревальвации валюты, что удешевляет импорт и удорожает экспорт. Название заимствовано из опыта Голландии в связи с открытием месторождения газа в Северном море. Продажи природного газа подняли курс голландской валюты, что существенно повредило другим экспортным отраслям. Это серьезная, но разрешимая проблема для данной страны; для развивающихся стран решение такой проблемы особенно затруднительно.

Но что еще хуже, обилие ресурсов может привести к переключению инициатив, как мы уже видели в главе второй, вместо того чтобы направлять энергию на создание богатства, во многих странах, наделенных ресурсами, усилия концентрируются на присвоении дохода (который экономисты называют «рентой»), связанного с природными ресурсами.

Международные финансовые институты имеют тенденцию игнорировать рассмотренные мной проблемы. Вместо этого МВФ дает простые рекомендации для создания рабочих мест ― когда он обращает внимание на эту проблему. Исключите государственное вмешательство (в форме репрессивного регулирования), сократите налоги, сделайте инфляцию как можно более низкой и пригласите иностранных предпринимателей. В каком-то смысле здесь политические рекомендации отражают колониальный менталитет, описанный в предыдущей главе: разумеется, развивающиеся страны должны положиться на иностранное предпринимательство. Можно оставить без внимания замечательный успех Кореи и Японии, где иностранные инвестиции не играли никакой роли. Во многих странах, таких, как Сингапур, Китай и Малайзия, которые держали под контролем негативные аспекты иностранных инвестиций, прямые иностранные инвестиции сыграли ключевую роль не столько потому, что принесли капитал (при таком высоком уровне сбережений в нем на самом деле нет нужды) или даже предпринимательство, сколько потому, что открыли доступ к рынкам и новым технологиям.

 

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ И ТЕМПЫ

Возможно, что все грубые промахи МВФ сводятся к ошибочной последовательности и темпам проведения мероприятий, а также к отсутствию внимания к более широкому социальному контексту реформ. Наибольшего внимания заслуживают навязывание либерализации до того, как создана социальная страховочная сетка; до того, как создан каркас адекватного регулирования; до того, как страна приобрела способность противостоять нежелательным последствиям внезапных изменений рыночных настроений, составляющих неотъемлемую часть современного капитализма; навязывание политики, ведущей к ликвидации рабочих мест до того, как возникли основные предпосылки создания новых; навязывание приватизации до того, как построен адекватный каркас регулирования и поддержания конкуренции. Большинство ошибок в последовательности отражало фундаментальное непонимание как экономических, так и политических процессов, исходившее преимущественно от тех, кто веровал в рыночный фундаментализм. Они утверждали, например, что, как только права частной собственности будут установлены, все остальное пойдет само собой, включая возникновение институтов и правовых структур, обеспечивающих функционирование рыночного механизма.

Идеология свободного рынка опирается на модель, часто приписываемую Адаму Смиту, утверждавшему, что рыночные силы ― мотивация прибыли ― движут экономику к эффективным решениям так, как если бы действовала невидимая рука. Одним из великих достижений современной экономической науки является демонстрация того, в каком смысле и при каких условиях выводы А. Смита справедливы. Выяснилось, что эти условия крайне ограничительный На самом деле новейшие достижения экономической теории, по иронии судьбы полученные именно в период наиболее непреклонного следования Вашингтонскому консенсусу, показали, что, как только имеет место несовершенство информации и неполнота рынков, что и бывает всегда в реальности и особенно в развивающихся странах, невидимая рука функционирует крайне неудовлетворительно. Следовательно, желательно вмешательство государства, способное в принципе повысить эффективность рыночного механизма. Ограничения на условия, при которых рынок эффективен, имеют значение ― многие ключевые виды деятельности государства могут быть поняты как ответы на провалы рыночного механизма, возникающие при нарушении условий его функционирования. Если бы информация была совершенной, оставалось бы мало места для финансовых рынков ― и мало места для их регулирования. Если бы конкуренция автоматически была совершенной, не было бы необходимости в антитрестовых органах.

Политика Вашингтонского консенсуса, однако, базируется на упрощенной модели рыночной экономики, модели конкурентного равновесия, в которой присутствует «невидимая рука» Адама Смита и рынок функционирует совершенным образом. Поскольку в этой модели нет необходимости в государстве ― иными словами, свободный, ничем не ограниченный, «либеральный» рынок функционирует совершенно,- Вашингтонский консенсус иногда называют «неолиберальным». Он базируется на «рыночном фундаментализме», на воскрешении политики laissez faire, популярной в некоторых кругах в XIX в. В свете последствий Великой депрессии и признания других провалов рыночной системы ― от огромного экономического неравенства до непригодных для обитания городов, обезображенных загрязнением окружающей среды и нравственным упадком, эта политика свободного рынка была отвергнута в развитых промышленных странах, хотя здесь и не утихали споры по проблеме надлежащего соотношения между правительством и рынком.

* * *

Если теория «невидимой руки» А. Смита уместна для передовых промышленных стран, требуемые условия заведомо невыполнимы в развивающихся странах. Рыночная система требует четко определенных прав собственности и судебной власти, защищающей их, но они часто отсутствуют в развивающихся странах. Рыночная система требует конкуренции и совершенной информации. Но конкуренция ограниченна, и информация далека от совершенства- хорошо функционирующие конкурентные рынки не могут быть созданы в короткий срок. Теория утверждает, что эффективная рыночная экономика требует выполнения всех допущений. В некоторых случаях реформы в одной области, не сопровождаемые реформами в других, могут фактически ухудшить положение. В этом заключается проблема последовательности. Идеологи рынка игнорируют эти обстоятельства. Идеология игнорирует эту проблему, она просто утверждает, что нужно двигаться к рынку возможно более быстрым темпом. Но экономическая теория и история показывают, какими катастрофическими последствиями чревато игнорирование правильной последовательности реформ.

Ошибки в либерализации торговли и рынка капитала, а также в приватизации, описанные выше, представляют собой крупномасштабные нарушения этой последовательности. Более мелкие ошибки в последовательности еще реже упоминаются в западной прессе. Эта политика МВФ порождает повседневные трагедии в и без того отчаянно бедных странах развивающегося мира. Например, многие страны имеют закупочно-сбытовые организации, закупающие сельскохозяйственную продукцию у крестьян и сбывающие ее на отечественном и зарубежных рынках. Они часто бывают источником неэффективности и коррупции, а крестьяне получают только небольшую долю конечной цены. Но даже если участие государства в этом бизнесе малоэффективно, если оно внезапно его покинет, то это еще не означает, что оживленный конкурентный частный сектор возникнет автоматически.

Некоторые западноафриканские страны упразднили свои закупочно-сбытовые организации под давлением МВФ и Всемирного банка. В отдельных случаях это, по-видимому, сработало, но в других на смену этим государственным организациям пришла система частных локальных монополий. Дефицит капитала ограничил доступ на рынок. Лишь немногие крестьяне могли позволить себе купить грузовик для доставки своей продукции на рынок. Они не могли получить необходимые фонды ввиду отсутствия хорошо функционирующих банков. В некоторых случаях люди смогли обеспечить себя транспортом, и рынок начал функционировать, но затем этот выгодный перевозочный бизнес попал под крыло местной мафии. Как бы то ни было, чистые выгоды, обещанные МВФ и Всемирным банком, не реализовались. Доходы государства уменьшились, положение крестьян улучшилось незначительно, если улучшилось вообще, и только кучка местных бизнесменов (мафиози и политиканов) оказалась в значительной прибыли.

Многие закупочно-сбытовые организации проводят также политику единых цен ― платят крестьянам одинаково, независимо от местоположения их хозяйств. Хотя это кажется «справедливым», экономисты возражают против такой политики, поскольку она фактически заставляет крестьян ― владельцев хозяйств, находящихся ближе к рынку, субсидировать более отдаленные хозяйства. В условиях рыночной конкуренции крестьяне, чьи хозяйства удалены от рынка, фактически получали бы за свою продукцию меньше, так как на них ложились бы все транспортные издержки. МВФ заставил одну из африканских стран отменить систему единых цен до того, как была создана адекватная транспортная система. Цена, получаемая отдаленными хозяйствами за свою продукцию, внезапно резко снизилась, поскольку на них полностью легли транспортные расходы. В результате упали доходы самых бедных сельских районов и последовали тяжелые бедствия для широких слоев населения. Система ценообразования МВФ, может быть, имела некоторые преимущества с точки зрения эффективности, но мы должны сопоставить их с общественными издержками. Правильная последовательность мероприятий позволила бы постепенно достигнуть повышения эффективности без этих издержек.

Существует более глубокая критика подхода МВФ ― Вашингтонского консенсуса: он не признает, что развитие требует трансформации общества. Уганда поняла это и упразднила всю плату за школьное обучение, т.е. сделала нечто, недоступное пониманию видящих мир через бухгалтерию госбюджета, концентрирующих внимание исключительно на доходах и расходах. Часть парадигмы экономистов-специалистов по развитию сегодня ― акцент на всеобщем начальном образовании, включающем образование девочек. Многочисленные исследования показывают, что страны, которые, подобно странам Восточной Азии, инвестировали в начальное образование, включая образование девочек, имеют лучшие достижения. Но в самых бедных странах, таких, как африканские, очень трудно добиться высокого уровня посещаемости школ, особенно девочками. Причина проста: бедные семьи имеют средства только для физического выживания; они не видят выгод от школьного обучения своих дочерей, и система образования тоже ориентирована на повышение возможностей занятости в секторах экономики, где требуются главным образом мальчики. Большинство стран перед лицом жестких бюджетных ограничений последовали рекомендациям Вашингтонского консенсуса и ввели плату за обучение. Они аргументируют это следующим образом: статистика показывает, что небольшая плата за обучение слабо влияет на посещаемость школы. Но в Уганде президент Музевени думал иначе. Он знал, что надо создавать культуру, развитие которой предполагает школьное образование для всех детей. Он также знал, что, пока будет взиматься хоть какая-нибудь плата за обучение, этого невозможно добиться. И он проигнорировал рекомендации иностранных экспертов и просто отменил все виды платежей за школьное обучение. Посещаемость резко возросла. Когда каждая семья видела, что другие посылают детей в школу, она тоже решала послать своих девочек в школу. Упрощенные статистические исследования игнорируют силу системного подхода к реформам.

Если бы стратегиям МВФ просто не удалось использовать весь потенциал развития, то это было бы еще не так плохо. Но провалы во многих областях отбросили назад всю программу, безо всякой необходимости разрушая социальную ткань общества. Процесс развития и быстрых перемен неизбежно приводит общество в состояние сильнейшего стресса. Традиционным авторитетам бросается вызов, традиционные взаимоотношения пересматриваются. Вот почему для успешного развития необходимо пристальное внимание к социальной стабильности ― это подтверждает опыт не только Ботсваны, рассмотренный в предыдущей главе, но и Индонезии (к которому мы обратимся в следующей главе), где по настоянию МВФ были резко сокращены субсидии на продовольствие и керосин (топливо, на котором готовит пищу беднота) как раз тогда, когда политика МВФ обострила рецессию в стране, доходы и зарплата упали, а безработица взмыла вверх. Последовавшие за этим мятежи рвали на части социальную ткань страны, углубляя развернувшуюся депрессию. Сокращение субсидий явилось примером не только плохой социальной политики, но и плохой экономической политики.

Это были не первые восстания, спровоцированные МВФ, и если бы рекомендациям Фонда следовали чаще, то их наверняка было бы еще больше. В 1995 г. я был в Иордании, где встретился с наследньм принцем и другими высшими официальными лицами государства как раз тогда, когда МВФ рекомендовал сократить пособие на продовольствие в целях улучшения бюджета. Он почти добился согласия, но вмешался король Хуссейн и остановил это мероприятие. Он с удовольствием исполнял свои обязанности, делая это на удивление мастерски, и желал оставаться на своем посту. На неустойчивом Ближнем Востоке мятежи, вызванные проблемами с продовольствием, вполне могли свергнуть правительство страны, а вместе с этим разрушить и весь хрупкий мир в регионе. При мизерной выгоде для бюджета эти события нанесли бы несоизмеримый вред целям экономического благополучия. Узкоэкономический подход МВФ делал невозможным рассмотрение подобных решений в более широком контексте.

Такого рода мятежи, однако, подобны надводной части айсберга, они обращают внимание всех на тот простой факт, что нельзя игнорировать социальный и политический контекст. Но существуют другие проблемы. В 1980-е годы страны Латинской Америки, разумеется, нуждались в том, чтобы их бюджеты были приведены в равновесие, а инфляция взята под контроль, но излишняя фискальная экономия привела к высокому уровню безработицы, что при отсутствии адекватной страховочной сетки способствовало высокому уровню насилия в городах и создало среду, малоблагоприятную для инвестирования. Гражданские беспорядки в Африке были главным фактором, отбросившим назад программу экономического развития. Исследования Всемирного банка показывают, что эти беспорядки были системно связаны с вызывающими безработицу экономическими факторами, которые могли генерироваться излишней фискальной экономией. Умеренная инфляция, конечно, не является идеальной средой для инвестиций, но насилие и гражданские беспорядки в этом отношении еще хуже.

Сегодня мы осознали, что существует «социальный контракт», который связывает граждан друг с другом и с их правительством. Если политика правительства разрывает этот контракт, граждане могут тоже не соблюдать свои «контракты» как друг с другом, так и с правительством. Поддержание социального контракта особенно важно и трудно в периоды резких социальных переворотов, часто сопровождающих трансформацию, связанную с развитием. Только в мелочных, скаредных калькуляциях макроэкономики МВФ слишком часто не остается места для подобных соображений.

 

ЭКОНОМИКА ПРОСАЧИВАЮЩИХСЯ ВНИЗ ВЫГОД

Частью социального контракта является «справедливость», которая заключается в том, что бедные имеют свою долю в успехах общества, а богатые разделяют невзгоды общества в периоды кризисов. Политика Вашингтонского консенсуса обращает мало внимания на решение проблем распределения или «справедливости». Если прижать к стенке ее сторонников, то они будут доказывать, что лучшим способом помощи бедным является инициирование экономического роста. Они веруют в экономику, где выгоды развития понемногу просачиваются вниз. В конечном счете, как они утверждают, выгоды роста просачиваются даже до бедняков. Но эта «экономика просачивания» никогда не была ничем большим, чем предположением, догматом веры. В Англии в XIX в. явственно нарастал пауперизм, хотя страна в целом процветала. Америка 1980-х годов демонстрирует наиболее близкие к нам драматические примеры падения доходов людей, находящихся на дне общества, на общем фоне экономического роста. Администрация Клинтона энергично выступала против «экономики просачивания»; там верили в необходимость программ помощи бедным. И когда я покинул Белый дом и перешел во Всемирный банк, я принес с собой тот же скептицизм в отношении «экономики просачивания»: если эта концепция не сработала в Соединенных Штатах, то почему она должна сработать в развивающихся странах?

В то время как справедливо утверждение, что без крепкого экономического роста сокращение бедности невозможно, обратное утверждение неверно: рост необязательно является благом для всех. Неверно, что «прилив поднимает все лодки». Иногда быстро поднимающаяся приливная волна, в особенности сопровождаемая штормом, выбрасывает более слабые лодки на берег, разбивая вдребезги.

Несмотря на очевидность проблем, с которыми встречается «экономика просачивания», она имеет высокую интеллектуальную репутацию. Один из лауреатов Нобелевской премии, Артур Льюис, доказывал, что неравенство полезно для развития и экономического роста, потому что богатые сберегают больше, чем бедные, а ключом к росту является накопление капитала. Другой лауреат Нобелевской премии, Саймон Казниц, утверждал, что на начальных стадиях развития неравенство возрастает, а на более поздних тенденция меняется на обратную.

* * *

История прошедших пятидесяти лет, однако, не подтверждает эти теории и гипотезы. Как мы увидим в следующей главе, страны Восточной Азии ― Южная Корея, Китай, Тайвань, Япония ― продемонстрировали, что высокий уровень сбережений необязательно связан с сильным неравенством, что можно добиться быстрого роста без существенного увеличения неравенства. Поскольку правительства этого региона не считали, что рост автоматически облагодетельствует бедных, и поскольку они верили в то, что большее равенство будет реально способствовать росту, они предпринимали активные шаги для обеспечения того, чтобы приливные волны подняли большинство лодок, чтобы неравенство в заработной плате оставалось в определенных рамках, чтобы образовательные возможности распространялись на всех. Их политика привела к социальной и политической стабильности, что в свою очередь способствовало созданию экономической среды для процветания бизнеса. Были открыты новые резервуары талантов, из которых черпались энергия и квалификация людей, способствующие динамичному развитию региона.

В других регионах, где правительства приняли политику Вашингтонского консенсуса, бедные получили от роста гораздо меньше. В Латинской Америке рост не сопровождался сокращением неравенства или хотя бы сокращением бедности. В некоторых случаях бедность фактически выросла, о чем свидетельствуют городские трущобы, обезображивающие ландшафт. МВФ гордится прогрессом рыночных реформ в Латинской Америке за прошедшее десятилетие (хотя им следовало бы быть скромнее в свете коллапса их лучшего ученика ― Аргентины в 2001 г., а также рецессии и стагнации, которые поразили многие из «реформируемых» стран в течение последних пяти лет), но гораздо меньше говорится о численности бедных.

Ясно, что рост не всегда повышает уровень жизни всего населения страны. Неудивительно, что выражение «просачивание» исчезло из дискуссий о политике. Но в слегка измененной форме эта идея все еще жива.

Я называю новый вариант этой концепции ― «просачивание вниз плюс кое-что еще». Концепция утверждает, что рост необходим и почти достаточен для сокращения бедности. Причем подразумевается, что лучшей стратегией является концентрация усилий просто на росте, не забывая также о необходимости решения таких проблем, как женское образование и здравоохранение. Но сторонники концепции «просачивание вниз плюс» не проводят в жизнь политику, которая эффективно решала бы более широкие проблемы как бедности, так и женского образования. На практике защитники этой модернизированной концепции продолжают осуществлять ту же политику, что и раньше, с теми же самыми негативными последствиями. Чересчур жесткая «политика адаптации», переходя из страны в страну, форсирует сокращение расходов на образование и здравоохранение. В итоге в Таиланде не только возросла женская проституция, но и были сокращены расходы на борьбу со СПИДом; и лучшая в мире программа борьбы с этим заболеванием отошла на задний план.

Одним из главных сторонников концепции «просачивание вниз плюс кое-что еще» было министерство финансов США при администрации Клинтона. В самой администрации в отношении внутренней политики существовал широкий спектр взглядов ― от Новых демократов, желавших еще более ограничить роль государства, до Старых демократов, выступавших за более сильное государственное вмешательство. Но центральной идеей, нашедшей отражение в ежегодном послании президента об экономическом положении в стране (подготовленном Советом экономических консультантов), была резкая аргументация против концепции «просачивание вниз» или даже «просачивание вниз плюс». Таким образом, министерство финансов проталкивало в других странах политику, которая, если бы ее предлагали для Соединенных Штатов, встретила бы сильное противодействие внутри администрации президента и была бы, по всей вероятности, отвергнута. Объяснение этого достаточно просто. МВФ и Всемирный банк были частью поля, где господствовало министерство финансов и где ему, за немногими исключениями, разрешалось осуществлять свои замыслы, так же как другим министерствам дозволялось осуществлять свои программы в пределах их компетенции.

 

ПРИОРИТЕТЫ И СТРАТЕГИИ

Важное значение имеет не только то, что МВФ включает в повестку дня, но и то, что он в нее не включает. Там есть стабилизация, но создания рабочих мест там нет. Налогообложение и его негативные последствия присутствуют, но земельная реформа не включена. Есть денежные средства, предназначенные для выкупа долгов банков, но нет ассигнований для улучшения образования и здравоохранения, не говоря уже о «выкупе» работников, выброшенных со своих рабочих мест в результате контрпродуктивной макроэкономической политики МВФ.

Многие из тех мероприятий, которых нет в Вашингтонском консенсусе, могли бы привести и к более высоким темпам роста, и к большему равенству. Земельная реформа проясняет, что поставлено на карту при выборе политики во многих странах. В ряде развивающихся стран небольшая кучка богатых владеет почти всей землей. Подавляющее большинство населения ― это крестьяне-арендаторы, которым оставляют лишь половину или даже менее того, что они производят. Такая система, именуемая издольщиной, оставляет мало места для инициативы: работа исполу равносильна взиманию с крестьян-бедняков 50-процентного налога. МВФ выступает против высокого налогообложения богатых, указывая на то, что оно подавляет предпринимательскую инициативу, но ни слова не говорит об этих скрытых налогах. Земельная реформа, проведенная правильно, мирно и законно, обеспечив работников не только землей, но и доступом к кредиту и широкой сети услуг по обучению новым культурам и агротехнике, могла бы дать сильнейший толчок производству. Но земельная реформа представляет собой фундаментальное изменение в структуре общества, изменение, необязательно приемлемое для элиты, населяющей министерства финансов, с которыми взаимодействуют международные финансовые институты. Если эти институты действительно пекутся о росте и смягчении бедности, они должны были бы уделить значительное внимание решению этой проблемы: земельная реформа предшествовала нескольким наиболее успешным историям развития, таким, как в Корее и на Тайване.

Другой пренебрегаемой позицией является регулирование финансового сектора. Концентрируя внимание на Латиноамериканском кризисе 1980-х годов, МВФ придерживается точки зрения, что кризисы вызываются неосмотрительной фискальной политикой и безответственной кредитно-денежной политикой. Но прокатившиеся по всему миру кризисы показали, что есть третий источник нестабильности ― неадекватное финансовое регулирование. Однако МВФ навязывал сокращение регулирования до тех пор, пока кризис в Восточной Азии не вынудил его изменить курс. Если земельная реформа и регулирование финансового сектора недооценивались МВФ и Вашингтонским консенсусом, то во многих регионах значение инфляции получило завышенную оценку. Конечно, в таких регионах, как Латинская Америка, где инфляция приняла бурный характер, она заслуживала внимания. Но излишнее фокусирование внимания на инфляции со стороны МВФ вело к высоким процентным ставкам и завышенным валютным курсам, создававшим безработицу, а не рост. Финансовые рынки могли быть удовлетворены низкими темпами инфляции, но наемные работники ― и те, кто озабочен проблемой бедности, ― отнюдь не ликовали, глядя на низкие темпы роста и высокий уровень безработицы.

К счастью, сокращение бедности приобретает все большую приоритетность в проблеме развития. Как мы уже отмечали, стратегии типа «просачивание вниз плюс» не работают. Тем не менее верно, что в среднем страны с более высоким темпом роста лучше справляются с сокращением бедности, как хорошо показал Китай и страны Восточной Азии. Верно также, что сокращение бедности требует ресурсов, а путь к ним лежит только через рост. Существование корреляции между ростом и сокращением бедности не должно вызывать удивления. Но эта корреляция не доказывает, что стратегия «просачивание вниз» (или «просачивание вниз плюс кое-что еще») представляет собой лучший способ атаки на бедность. Напротив, статистика роста в разных странах показывает, что возможен рост без сокращения бедности, а ряд стран даже оказался успешнее в деле сокращения бедности при любом данном темпе роста, чем другие. Выбор здесь не в том, быть «за» или «против» роста. В некотором смысле противопоставление бедности росту беспредметно. В конце концов почти все веруют в рост.

Вопрос касается влияния отдельных вариантов политики. Некоторые варианты способствуют росту, но оказывают мало влияния на бедность; другие способствуют росту и в то же время увеличивают бедность; есть и такие, которые и способствуют росту, и сокращают бедность. Последние называются стратегиями роста для бедных. Есть также «самоусиливающиеся» стратегии, такие, как земельная реформа или улучшенный доступ к образованию для бедных, которые обещают и ускорение роста, и большее равенство. Но во многих случаях стратегии носят характер компромисса. Иногда либерализация торговли ускоряет рост, но при этом в краткосрочном аспекте увеличивает бедность ― особенно если она проводится быстро ― по мере того, как работники теряют рабочие места. Есть, однако, и «саморазрушительные» стратегии, которые мало прибавляют к темпам роста (если вообще что-либо прибавляют) и в то же время значительно усиливают неравенство. Для многих стран, например, такой стратегией является либерализация рынка капитала. Противопоставление роста бедности есть разговор о стратегиях развития ― стратегиях, которые, способствуя росту, сокращают бедность; которые избегают увеличения бедности при малой прибавке к темпам роста; и о тех, которые, исходя из оценки ситуации, идут на компромисс, но при этом придают большое значение своему воздействию на бедных.

Понимание предлагаемых вариантов предполагает понимание причин бедности. Дело не в том, что бедные ленивы; их труд часто тяжелее и продолжительнее, чем у тех, кто гораздо лучше обеспечен. Многие из них вовлечены в ряд порочных спиралей: дефицит питания ведет к плохому здоровью, что ограничивает возможности заработка, а это в свою очередь ведет к дальнейшему ухудшению здоровья. Поддерживая только физическое существование, они не могут посылать своих детей в школу, а без образования дети обречены на жизнь в бедности. Бедность передается от одного поколения к другому. Бедные крестьяне не могут платить за удобрения и высокопродуктивные семена, что могло бы повысить их производительность.

Есть еще много других порочных кругов, с которыми сталкиваются бедные. Парта Дасгупта из Кембриджского университета обратил внимание на такой круг: в бедных странах, например в Непале, у впавших в нищету нет другого источника топлива, кроме близлежащего леса; по мере того как они изводят лес ради насущной необходимости отопления и приготовления пищи, происходит эрозия почвы, и среда обитания деградирует; они обречены на жизнь в условиях вечно возрастающей бедности.

Вместе с бедностью приходит чувство беспомощности. Для своего «Доклада о мировом развитии 2000» Всемирный банк интервьюировал тысячи бедняков в ходе исследования, названного ((Голоса бедных». Возникло несколько тем, вряд ли неожиданных. Бедные чувствуют, что они лишены голоса, что они не контролируют свою судьбу. Они часто ощущают воздействие неподконтрольных им сил.

И бедные чувствуют неуверенность. Не только их доход ненадежен ― изменения в экономике вне пределов их контроля могут привести к снижению их реальной заработной платы и потере рабочего места, что столь драматично проиллюстрировал Восточноазиатский кризис. Они также сталкиваются и с рисками для здоровья, и с непрерывными угрозами насилия, иногда со стороны других бедных людей, старающихся всеми правдами и неправдами обеспечить нужды своих семей; иногда со стороны полиции и других властей. В то время как в развитых странах негодуют по поводу неадекватности страхования здоровья, в развивающихся странах люди вынуждены обходиться без всяких форм социального страхования ― ни от безработицы, ни от болезни, ни по старости. Единственный вид страховочной сетки ― это семья и община, и поэтому так важно, чтобы в процессе развития сохранились семейные и общинные связи.

С целью ослабления угрозы ― будь то со стороны босса-эксплуататора или капризного рынка, находящегося во все возрастающей зависимости от колебаний международной конъюнктуры,- рабочие вели борьбу за большую гарантированность рабочего места. Но так же упорно, как рабочие боролись за «достойное рабочее место», МВФ боролся за то, что скрывается под эвфемизмом «гибкость рынка труда», который звучит как «сделать рынок труда лучше», но на самом деле это кодовое обозначение для снижения уровня заработной платы и защищенности рабочего места.

Далеко не все негативные аспекты Вашингтонского консенсуса для бедных были заранее предсказаны, но теперь они очевидны. Мы наблюдали, что либерализация торговли, сопровождаемая высокими процентными ставками, есть почти безотказный рецепт уничтожения рабочих мест и создания безработицы ― за счет бедноты. Либерализация финансового рынка, не сопровождаемая созданием соответствующей регулирующей структуры, есть почти безотказный рецепт организации экономической нестабильности и может вести к более высоким, а не более низким процентным ставкам, затрудняющим крестьянам-беднякам покупку семян и удобрений, что могло бы поднять их жизнь над уровнем простого физического выживания. Приватизация, не сопровождаемая политикой поддержания конкуренции и наблюдением за тем, чтобы не было злоупотребления монопольным положением, может привести к более высоким, а не более низким ценам для потребителей. Фискальная экономия, проводимая в жизнь слепо, при несоответствующих обстоятельствах, может вести к высокой безработице и развалу социального контракта.

Если МВФ недооценивает риски своих стратегий развития для бедных, это значит, что там недооценивают долговременные социально-политические издержки стратегии, которая разрушает средний класс, обогащает ничтожную кучку в верхах, и сильно переоценивают позитивные аспекты политики рыночного фундаментализма. Средний класс традиционно был группой, стоявшей на стороне закона, боровшейся за всеобщее бесплатное образование, за создание социальной страховочной сетки. Все это ― элементы здоровой экономики, и эрозия среднего класса равносильна эрозии поддержки этих важных реформ.

Недооценивая издержки своих программ, МВФ одновременно переоценивает их блага. Возьмем проблему безработицы. Для МВФ и для тех, кто верует в то, что при нормально функционирующих рынках спрос равен предложению, безработица является симптомом вмешательства в свободное функционирование рынка. Заработная плата слишком высока (например, из-за наличия сильных профсоюзов). Очевидное лекарство от безработицы ― снижение заработной платы: более низкая заработная плата увеличит спрос на труд и вернет людей в зарплатные ведомости. Хотя современной экономической теорией (в частности, теориями, опирающимися на понятия асимметричной информации и неполных контрактов) уже дано объяснение, почему даже в условиях высококонкурентных рынков, в том числе рынков труда, безработица может сохраняться. Аргумент, приписывающий безработицу профсоюзам или установленной государством минимальной заработной плате, просто неверен. Существует другого рода критика стратегии понижения заработной платы: более низкая оплата труда может побудить некоторые фирмы к найму несколько большего числа работников; но число вновь нанятых работников может быть сравнительно невелико, а нищета остальных работников в связи со снижением заработной платы оказаться очень суровой. Работодатели и собственники капитала могут быть вполне удовлетворены, видя, как растут их прибыли. Это вселяет энтузиазм в сотрудников МВФ ― сторонников модели рыночного фундаментализма ― и готовность давать свои политические рекомендации! Требовать от людей в развивающихся странах, чтобы они платили за школьное обучение, еще один пример этого узкого мировоззрения. Те, кто говорит, что надо ввести плату за обучение, считают, что это существенно не скажется на посещаемости, а государство остро нуждается в доходах. К сожалению, не учитывается, что используемая при этом упрощенная модель неверно рассчитывает влияние отмены платности на посещаемость школ, поскольку упускает из виду системные эффекты политики. Они не только не учитывают более широкое влияние на общество, но даже ошибаются в более узких попытках точно оценить влияние на посещаемость школ.

Имея слишком оптимистический взгляд на рынки, МВФ был сверхпессимистичен во взглядах на государство; с его точки зрения государство если и не корень всех зол, то уж скорее часть проблемы, чем ее решение. Но отсутствие озабоченности судьбой бедных исходило не только из взглядов на рынок и государство, согласно которым рынок сам все расставит по местам, а государство будет только мешать; это было вопросом системы ценностных ориентаций, вопросом о том, насколько мы должны заботиться о бедных и кто должен нести бремя рисков.

* * *

Результаты политики, навязываемой Вашингтонским консенсусом, не были ободряющими: развитие большинства стран, принявших его положения, было медленным, и там, где рост происходил, его плоды распределялись неравномерно; управление кризисами осуществлялось ошибочно; переход от коммунизма к рыночной экономике (как мы увидим ниже) дал разочаровывающие результаты. В развивающемся мире назревают серьезные вопросы. Те, кто последовал рекомендациям и критериям политики фискальной экономии, теперь, спрашивали: когда же мы увидим плоды? В большинстве латиноамериканских стран после короткой вспышки роста в начале 1990-х годов наступили стагнация и рецессия. Рост не продолжился, не устоял ― можно было бы сказать, не обладал устойчивостью. В складывающейся ситуации показатели так называемой послереформенной эры выглядели не лучше, а в некоторых странах ― хуже, чем в предреформенный период, когда проводилась политика импортозамещения (т.е. страны прибегали к протекционизму для того, чтобы защитить отечественное производство от импорта) в 1950-х и 1960-х годах. Среднегодовой темп прироста в регионе составил в 1990-е годы 2,9 процента, т.е. всего лишь половину от темпа 1960-х годов, равного 5,4 процента.

Бросая ретроспективный взгляд, можно сказать, что рост 1950 ― 1960-х годов не продолжился (критики тоже сказали бы, что ему не была свойственна устойчивость); но и слабый всплеск роста в начале 1990-х годов также не имел продолжения (и критики могут дать ту же характеристику). Критики Вашингтонского консенсуса считают, что эта вспышка была не более чем наверстывающим рывком, да и то не вполне удачным, после потерянного десятилетия 1980-х годов, когда за рядом крупных кризисов последовала стагнация. В регионе люди задаются вопросом, что это ― провал реформ или глобализации? Это разделение является, пожалуй, искусственным ― глобализация была в центре реформ. Но даже в тех странах, где удалось добиться некоторого роста, таких, как Мексика, блага достались главным образом 30 процентам населения и оказались сконцентрированными в самых верхних 10 процентах. Люди из нижней группы получили очень мало; многим стало даже хуже.

Реформы по Вашингтонскому консенсусу подвергли страны значительным рискам, и их распределение было непропорциональным, в ущерб тем, кто менее всего был способен справиться с ними. Точно так же, как во многих странах, темпы и последовательность реформ были такими, что уничтожение рабочих мест шло быстрее, чем их создание. Аналогично бремя рисков, возлагаемое на население, распределялось так, что превосходило способность к образованию институтов, предназначенных для помощи населению, включая и создание социальной страховочной сетки.

Разумеется, в Вашингтонском консенсусе содержались важные предостережения, в том числе выводы о необходимости проведения осмотрительной фискальной и кредитно-денежной политики. Эти уроки были хорошо усвоены странами, добившимися успехов; но большинство из них усвоили их не от МВФ.

Иногда МВФ и Всемирный банк подвергались несправедливым обвинениям за те предостережения, которые они делали, ― никто не любит, чтобы ему говорили, что он живет не по средствам. Но критика этих международных экономических институтов нацелена глубже: хотя в их программе развития было много хорошего, однако реформы, даже желательные с долговременной точки зрения, должны осуществляться осторожно. Теперь уже широко признано, что проблема темпов и последовательности реформ не может быть проигнорирована. Еще более важным является то, что для развития нужно знать много больше, чем содержится в этих уроках. Это ― альтернативные стратегии ― стратегии, которые отличаются не только расстановкой акцентов, но и содержанием политики; включают земельную реформу, не предусматривают либерализацию рынка капитала; стратегии, которые обеспечивают меры поддержания конкуренции до начала приватизации и гарантируют, чтобы создание рабочих мест сопровождало либерализацию торговли.

Эти альтернативы используют рыночные механизмы, но признают, что важная роль остается за государством. Они признают важность реформ, но считают при этом, что им нужно придать правильный темп и правильную последовательность. Они видят перемены не просто как экономические проблемы, а как часть более широкой эволюции общества. Они признают, что для долговременного успеха реформам нужна широкая поддержка, а если это так, то и плоды реформ должны получить широкое распределение.

Мы уже привлекали внимание к примерам такого рода успехов: ограниченных в Африке, например в Уганде, Эфиопии и Ботсване, и более широких в Восточной Азии, включая Китай. В главе пятой мы подробнее рассмотрим некоторые успешные примеры перехода к рынку, в том числе в Польше. Эти успехи показывают, что развитие и переход к рынку возможны; успехи в развитии намного превосходят то, что можно было себе представить полстолетия назад. Тот факт, что эти успехи достигнуты благодаря следованию стратегиям, существенно отличающимся от Вашингтонского консенсуса, говорит сам за себя.

Каждый период времени и каждая страна различаются. Достигли бы другие страны таких же успехов, если бы они следовали восточноазиатской стратегии? Сработали ли бы стратегии, оправдавшие себя четверть века назад, в сегодняшней глобальной экономике? Экономисты могут иметь разные точки зрения по этим вопросам. Но страны должны рассматривать альтернативы и с помощью демократического процесса делать свой выбор. Задача международных экономических институтов должна заключаться ― и должна была заключаться ― в обеспечении стран всем необходимым, чтобы этот выбор делался осознанно, на основе информации и с пониманием последствий и рисков, заключающихся в каждой альтернативе. Сущность свободы ― в праве делать выбор и принимать на себя ответственность за последствия.