Крутое пике. Америка и новый экономический порядок после глобального кризиса

Стиглиц Джозеф Юджин

Стиглиц Джозеф Юджин

Глава 2. Свободный рынок и его последствия

 

 

В октябре 2008 года американская экономика оказалась в состоянии свободного падения и была готова захватить с собой в этот процесс значительную часть всей мировой экономики. В прошлом мы уже сталкивались с резким снижением показателей фондового рынка, ограничением выдаваемых кредитов, резким спадом на рынке жилья и корректировкой объема производственных запасов. Однако со времен Великой депрессии все эти напасти не случались одновременно. И никогда прежде штормовые тучи не перемещались над Атлантическим и Тихим океанами так быстро, становясь при этом все более грозными. Хотя все неприятности случались вроде бы по отдельности, на самом деле все они были вызваны действием одного общего источника — безрассудным кредитованием, осуществлявшимся финансовым сектором. Именно оно подпитывало надувание жилищного пузыря, который в конце концов лопнул. То, что происходило у пас на глазах, было совершенно предсказуемым, как предсказуемыми были и последствия лопнувшего пузыря. Такие пузыри и последствия их взрывов так же стары, как капитализм и банковская деятельность. Правда, после Великой депрессии Соединенные Штаты не сталкивались с этим явлением на протяжении нескольких десятилетий, чего удалось добиться благодаря умелым действиям правительства в области регулирования, к которым оно прибегло после той давней катастрофы. Однако после осуществления мер, направленных на дерегулирование рынков, можно было говорить только о том, сколько времени пройдет до того момента, когда все ужасы прошлого вернутся снова. Внедрение так называемых финансовых инноваций позволило пузырю раздуться больше обычного, но это же привело и к тому, что разгребать завалы, образовавшиеся после взрыва пузыря, стало еще более трудным делом1.

Необходимость принятия радикальных мер была очевидна уже в августе 2007 года. В том месяце разница между процентными ставками по межбанковским кредитам (процентными ставками, по которым банки предоставляют ссуды друг другу) и ставкой по казначейским векселям резко возросла. В. «нормальной» экономике эти ставки лишь незначительно отличаются друг от друга. Сильное расхождение означает, что банки не доверяют друг другу. Кредитные рынки оказались перед угрозой замерзания, что было вполне объяснимо. Каждый участник знал об огромных рисках, с которыми он сталкивается и которые отражаются на его балансовом отчете, поскольку стоимость заложенных активов снижалась, а убытки по другим видам деятельности возрастали. Банки знали, насколько шатким было их собственное положение, и могли догадываться, что ситуация в других банках ничем не лучше.

Неизбежными последствиями такой тяжелой ситуации стали прорыв пузыря и ужесточение условий выдаваемых кредитов. Понимание негативного эффекта этих последствий возникнет лишь через несколько месяцев, но никакое стремление принять желаемое за действительное, каким бы сильным оно ни было, уже не сможет остановить этот процесс. Экономика замедлилась. И по мере того как происходило это торможение, возрастало число обращений взыскания на заложенную недвижимость. Проблемы, возникшие в сфере недвижимости, сначала сказались на рынке субстандартных кредитов, но вскоре стали проявлять себя и в других областях. Если американцы не могут оплачивать купленные ими дома, значит, у них возникли трудности и с платежами по кредитным картам. Поскольку цены на недвижимость рухнули, следовало ожидать, что похожие проблемы в скором времени проявятся и на рынках элитного жилья и коммерческой недвижимости. Так как поток потребительских расходов иссякал, стало очевидно, что многие предприятия неизбежно обанкротятся, а это означало, что доля дефолтов по коммерческим займам будет расти.

Президент Буш утверждал, что на рынке жилья возникли лишь небольшие колебания, своего рода «рябь», из‑за которой пострадают лишь отдельные домовладельцы. И даже когда рынок жилья упал до 14–летнего минимума, 17 октября 2007 года президент продолжал гнуть свою линию: «Я чувствую, что многие экономические показатели в Соединенных Штагах являются хорошими». 13 ноября того же года он успокоительно заявил: «Фундамент нашей экономики является очень прочным, а сама экономика — устойчивой». Однако на самом деле условия в банковской сфере и в секторе недвижимости продолжали ухудшаться. И когда в декабре 2007 года экономика страны вступила в рецессию, президент начал признавать, что возникнут, вполне вероятно, некоторые проблемы: «Несомненно, над нами нависли вызывающие определенные опасения штормовые тучи, но основа у нас прочная»2.

Поскольку призывы к действиям со стороны экономистов и представителей бизнеса становились все более громкими, президент Буш прибегнул к своей обычной панацее от всех экономических бед — сокращению налогов, и в феврале 2008 года это сокращение составило 168 млн долл. Большинство экономистов–кейнсианцев предсказывали, что это лекарство не сработает. Американцы были обременены долгами и очень беспокоились по этому поводу. Так с какой стати они будут тратить полученную скидку на потребление вместо того, чтобы придержать ее на приближающийся «черный день»? Так оно и произошло на самом деле: американцы сэкономили более половины указанной суммы, и поэтому сделанный шаг очень слабо простимулировал экономику, которая уже вступила в фазу замедления3.

Но, хотя президент и поддержал политику снижения налогов, он отказывался верить, что экономика вступает в состояние рецессии. Более того, даже когда страна уже находилась в рецессии в течение нескольких месяцев, он отказывался это признавать и 28 февраля 2008 года заявил следующее: «Я не думаю, что мы идем к рецессии». Когда вскоре после этого должностные лица Федеральной резервной системы и Министерства финансов согласились на создание вынужденного союза между инвестиционным гигантом Bear Stearns и банком JPMorgan Chase, по условиям которого второй приобретал акции первого всего лишь по 2 долл. за акцию (позже эта цена изменилась и составила 10 долл. за акцию), стало ясно, что прорыв пузыря вызвал в экономике вовсе не рябь.

Когда с банкротством столкнулся банк Lehman Brothers, а это случилось в сентябре 2008 года, те же самые чиновники резко изменили прежний курс и позволили этому банку потерпеть крах, что в конце концов вызвало необходимость в осуществлении целого комплекса спасательных операций, обошедшихся бюджету во много миллиардов долларов. После этого спад уже нельзя было игнорировать. Однако крах Lehman Brothers стал следствием экономического кризиса, а не был его причиной: он лишь ускорял процесс, который уже активно развивался до этого.

Несмотря на возрастающее число утраченных рабочих мест (за первые девять месяцев 2008 года эти потери составили примерно 1,8 млн рабочих мест, к тому же 6,1 млн американцев работали неполный рабочий день, поскольку не могли найти варианта с полной занятостью) и снижение индек- ca Доу–Джонса с января 2008 года на 24%, президент Буш и его советники настаивали на том, что все не так плохо, как кажется. В своем выступлении 10 октября 2008 года Буш заявил: «Мы знаем, с какими проблемами мы столкнулись, но у нас есть инструменты, необходимые для их устранения. И сейчас мы над этим энергично работаем».

Но на самом деле администрация Буша воспользовалась лишь ограниченным набором инструментов. Более того, она даже не смогла их правильно применить. Она отказалась помочь домовладельцам, не стала помогать безработным и решила не стимулировать экономику при помощи стандартных мер (увеличить расходы или хотя бы более активно использовать свое испытанное средство — дальнейшее снижение налогов). Администрация сделала ставку на выделение денег банкам, но при этом столкнулась с серьезными трудностями и не смогла разработать достаточно эффективный способ реализации этой меры, чтобы восстановить межбанковский кредитный рынок.

После краха Lehman Brothers, национализации Fannie Мае и Freddie Mac, а также проведения акции по спасению AIG Буш поспешил на помощь банкам, потратив на это огромную сумму 700 млрд долл., для чего была разработана программа, эвфемистически озаглавленная как Программа спасения проблемных активов (TARP). Политика Буша по оказанию помощи банкам, проводимая осенью 2008 года и при этом игнорировавшая миллионы владельцев домов, которые столкнулись с реальной угрозой обращения взыскания на их заложенную недвижимость, была похожа на активное переливание крови пациенту, который умирает от внутреннего кровотечения. Ведь было очевидно, что, если не починить покосившийся фундамент экономики и не остановить поток обращений взыскания на заложенную недвижимость, вливание денег в банки не сможет помочь их спасению. В лучшем случае такие денежные «подкормки» могли стать лишь временной мерой, паллиативом, что и подтвердилось на практике. Одна спасательная операция следовала за другой, причем иногда один и тот же банк (например, Citibank, крупнейший в то время банк США) приходилось спасать более одного раза.

 

Дебаты о восстановлении экономики и президентская кампания

По мере приближения президентских выборов, назначенных на ноябрь 2008 юла, почти всем (за исключением, по–видимому, президента Буша) становилось ясно, что для вывода экономики из рецессии предстоит еще многое сделать. Но администрация надеялась, что помимо помощи банкам достаточно будет ограничиться лишь установлением низких процентных ставок. Хотя несовершенная денежно–кредитная политика, возможно, и сыграла центральную роль в создании Великой рецессии, вывести страну из кризиса она была неспособна. Джон Мейнард Кейнс однажды объяснил, почему в условиях спада денежно–кредитная политика бессильна, сравнив ее меры с попыткой толкать веревочку. Если объем продаж резко упал, то понижение процентной ставки с 2% до 1 не побудит бизнес строить новые заводы или покупать новые станки. Когда экономический спад набирает обороты, обычно резко возрастает объем избыточных мощностей. С учетом неопределенностей этого рода оживить экономику не сможет, скорее всего, даже нулевая процентная ставка. Более того, центральный банк может снижать процентную ставку, по которой платит правительство, но не он определяет процентные ставки, по которым расплачиваются компании, или те ставки, по которым банки будут готовы кредитовать друг друга. Самое большее, на что можно надеяться в отношении денежно–кредитной политики, — что она не ухудшит сложившегося положения дел, как это сделали Федеральная резервная система и Министерство финансов в период краха Lehman Brothers.

Оба кандидата в президенты, Барак Обама и Джон Маккейн, согласились, что требуется стратегия, охватывающая три основных направления: торможение потока плохих ипотечных кредитов, стимулирование экономики и возрождение банковской деятельности. Но у каждого из них были свои представления о том, что следует сделать в каждой области. С новой силой разгорелись дебаты по вопросам экономики, идеологии и распределительной деятельности, которые велись на протяжении предыдущей четверти века. Стимулы, предлагаемые Маккейном, основывались на снижении налогов, что, как считалось, приведет к стимулированию потребления. План Обамы предусматривал увеличение расходов правительства, особенно инвестиционных, в том числе предоставление «зеленых инвестиций», направленных на сохранение окружающей среды6. В стратегии Маккейна был пункт, предназначенный для решения проблемы обращения взыскания на заложенную недвижимость: предполагалось, что правительство фактически возьмет на себя убытки банков от плохих кредитов. В этом вопросе Маккейн выступал за более высокие траты; программа Обамы в этой части была более скромной и ориентировалась на оказание помощи домовладельцам. Ни у одного из кандидатов не было четкого представления о том, что делать с банками. Они оба боялись «покорежить» рынки и поэтому даже намеком не критиковали усилия президента Буша, связанные с акциями спасения.

Любопытно, что Маккейн иногда занимал более популистскую позицию, чем Обама, и, как складывалось впечатление, был более склонен критиковать возмутительное поведение Уолл–стрит. Он мог себе это позволить: республиканцы были известны как партия крупного бизнеса, а у Маккейна была репутация возмутителя спокойствия. Обама, как и Билл Клинтон до него, пытался дистанцироваться от «старых демократов», имевших репутацию людей, не жалующих бизнес, и на предвыборном собрании по выдвижению кандидатов, проводившемся в колледже Cooper Union, он выступил с энергичной речью, в которой объяснил, почему наступило время для более эффективного регулирования7.

Ни один кандидат не хотел рисковать и потому не вдавался в подробности, относящиеся к глубинным причинам, вызвавшим кризис. Критика жадности Уолл–стрит была для них, может быть, приемлемой линией поведения, но обсуждение проблем в области корпоративного управления, приведших к искажению систем стимулирования, которые в свою очередь стали поощрять неэтичное поведение руководителей, было для них слишком техническим вопросом. Рассуждения о страданиях простых американцев были более выигрышными, но попытки связать их с недостаточным совокупным спросом были бы рискованными, так как это противоречило бы известному лозунгу проведения нормальной политической кампании — «излагайте все простым, доходчивым языком». Обама настаивал на необходимости укрепления права создавать профсоюзы, но только в качестве основополагающего права, а не в рамках стратегии, которую можно было бы связать с экономическим восстановлением или даже с решением более скромной задачи — уменьшением неравенства.

Когда новый президент вступил в должность, раздался коллективный вздох облегчения. Наконец‑то будет сделано хотя бы что‑то. В последующих главах я более подробно рассмотрю, с чем столкнулась администрация Обамы после прихода к власти, как она отреагировала на кризис и что она должна сделать, чтобы оживить экономику и не допустить повторения кризиса. Я попытаюсь объяснить, почему политики выбирали те или иные подходы, в том числе и те, которые, как они надеялись, могут сработать в будущем. В конечном счете команда Обамы сделала выбор в пользу консервативной стратегии, того ее варианта, который я называю вариантом «ситуационного продвижения» или, если воспользоваться более доходчивым определением, вариантом «как‑нибудь прорвемся». Пожалуй, как это ни парадоксально, такая стратегия является весьма рискованной. Некоторые риски, присущие плану президента Обамы, станут, возможно, очевидными уже сейчас, когда эта книга только выходит к читателям, другие же проявят себя лишь через годы. Но в любом случае остается один вопрос: почему Обама и его советники действовали настолько небрежно?

 

Эволюционирующая экономика

Определить, что надо делать с экономикой, находящейся в состоянии свободного падения, нелегко. Понимание того, что каждый кризис рано или поздно подходит к концу, не слишком успокаивает.

Прорыв пузыря на рынке жилой недвижимости в середине 2007 года уже через короткое время привел, как и предсказывал я и некоторые другие специалисты, к рецессии. Хотя условия кредитования были плохими еще до банкротства Lehman Brothers, после него они стали еще хуже. Столкнувшись с высокой стоимостью кредитов (если их вообще можно было тогда получить) и спадом на рынках, компании быстро отреагировали на такое положение дел сокращением своих резервов. Количество заказов резко упало, в процентном отношении даже сильнее снижения ВВП, отчего особенно сильно пострадали страны, зависящие от инвестиционных товаров и товаров длительного пользования, расходы на которые можно отложить на будущее время. (Так, с середины 2008–го по середину 2009 года экспорт Японии сократился на 35,7%, Германии — на 22,3%8.) Светлым пятном в этой ситуации были «зеленые ростки», появившиеся весной 2009 года, которые свидетельствовали о восстановлении в некоторых областях экономики, более всего пострадавших в конце 2008–го и в начале 2009 года, в том числе это проявилось в виде восстановления некоторых запасов, которые до этого были чрезмерно истрачены.

Более глубокий анализ основных проблем, которые унаследовал Обама после вступления в должность, привел его, должно быть, к гораздо более пессимистичным выводам: процедура обращения взыскания на заложенную недвижимость была инициирована в отношении миллионов домов, а цены на недвижимость во многих регионах страны продолжали падать. Это привело к тому, что еще миллионы домов «ушли под воду», что на жаргоне профессионалов в этой области означает, что разность между стоимостью заложенного имущества и задолженностью по кредиту стала отрицательной, и поэтому они становились кандидатами на обращение взыскания на заложенную недвижимость. Безработица росла, и при этом у сотен тысяч людей подходил к концу недавно продленный срок получения пособий по безработице. Власти штатов, чьи бюджеты понесли существенные потери, были вынуждены прибегнуть к увольнениям9. Одним из первых достижений Обамы были государственные расходы, осуществляемые в соответствии с законом о стимулах, но и это достижение было относительным: оно лишь не позволило ситуации стать еще более тяжелой.

Банкам разрешили брать дешевые займы у ФРС на условиях слабого обеспечения и открывать рискованные позиции. Некоторые банки сообщили о доходах, полученных за первое полугодие 2009 года, главным образом за счет бухгалтерской и торговой прибыли (читай: благодаря спекуляциям). Но такого рода спекуляции не могли помочь экономике быстро восстановиться. К тому же было ясно, что, если эти шаги правительства не окажутся в конечном счете удачными, затраты за счет средств американских налогоплательщиков еще более возрастут.

Используя преимущества, связанные с получением дешевых денег и выдачи их в виде кредитов с гораздо более высокими процентными ставками, банки постепенно осуществят рекапитализацию, конечно, при условии, что они не пострадали из‑за убытков, связанных с ипотечными кредитами, коммерческой недвижимостью, коммерческими ссудами и кредитными картами. Если ничего плохого не произойдет, банки, возможно, пройдут через это испытание без очередного кризиса. Через несколько лет (на это надеялись) банки окажутся в более хорошем положении, после чего экономика вернется к нормальной жизни. Разумеется, высокие процентные ставки, которые банки устанавливают для клиентов в своем стремлении провести рекапитализацию, препятствуют восстановлению экономики, но это считалось частью цены, которую надо заплатить, чтобы избежать неприятных политических дебатов.

Банки (в том числе небольшие, на взаимодействие с которыми в значительной степени полагаются многие представители малого и среднего бизнеса) испытали стресс при осуществлении операций почти со всеми видами кредитования: коммерческой и жилой недвижимости, кредитных карт, выдачи потребительских и коммерческих кредитов. Весной 2009 года администрация провела стресс–тест банков (который на самом деле был не слишком жестким), чтобы понять, смогут ли они выжить в ситуации, характеризующейся более высоким уровнем безработицы и падением цен на недвижимость10.

Даже если бы банки были здоровы, процесс сокращения ими своего кредитного плеча, то есть снижения уровня задолженности, достигшего запредельных величин по всем секторам экономики, скорее всего, привел бы к тому, что экономика оставалась бы слабой в течение длительного периода времени. Банки активно брали в долг под относительно небольшие объемы собственных средств (их основной капитал или собственные средства). В результате объем сформированных таким образом активов иногда в 30 раз превышал размер их собственного капитала. Домовладельцы также завязли в долгах по уши, закладывая имевшуюся у них собственность. Было очевидно, что объем долговых обязательств существенно превосходит стоимость гарантийного обеспечения, и поэтому было понятно, что коэффициент задолженности надо понижать. Но сделать это было достаточно трудно. Могло случиться так, что цены активов, которые выступали в качестве обеспечения, упадут еще сильнее. Снижение стоимости активов вызовет стресс во многих отраслях экономики; произойдут банкротства, и даже те фирмы и люди, которые не обанкротятся, сократят свои расходы.

Можно было, конечно, рассчитывать на то, что американцы продолжат жить, как и прежде, с нулевыми сбережениями, но ставка на такой вариант была бы безрассудной, что подтверждают и данные, свидетельствующие о совсем другой тенденции — росте нормы сбережений домохозяйств до 5% доходов". При слабой экономике, как считалось, банки скорее понесут убытки, чем смогут их избежать.

Некоторые специалисты надеялись, что спасти экономику США может экспорт, который помог смягчить спад в 2008 году. Но в условиях глобализации проблемы в одной части системы быстро проявляют себя и в других. Для кризиса 2008 года была характерна синхронность глобального экономического спада. Это означало, что Соединенные Штаты вряд ли могли поддерживать объем экспорта на таком уровне, который позволил бы вытащить экономику из кризиса, как это было в Восточной Азии десятью годами ранее.

Когда Соединенные Штаты только начали первую войну в Заливе в 1990 году, генерал Колин Пауэлл выступил с утверждением, которое затем получило название доктрины Пауэлла. Одним из составляющих элементов этой доктрины было требование решительного наступления. Возможно, что‑то подобное следовало осуществить и в экономике, может быть, в этом качестве могла бы выступить доктрина Кругмана—Стиглица. Когда экономика слаба и даже очень слаба, как это было с мировой экономикой в начале 2009 года, следует предпринять решительное наступление. Правительство всегда может попридержать часть боеприпасов, имеющихся у него в избытке, если оно готово их использовать, но отсутствие боеприпасов, готовых к применению, может привести к долгосрочным последствиям. Наступление на проблему с недостаточным количеством боеприпасов было опасной стратегией, особенно в условиях, когда становилось все более ясно, что администрация Обамы недооценила силу экономического спада, в том числе фактор сильного роста численности безработных. Ситуация усугублялась тем, что в тот момент, когда администрация продолжила свою, казалось бы, безграничную поддержку банков, у нее, как создавалось впечатление, не было видения того, каким станет будущее американской экономики и ее больного финансового сектора.

 

Видение ситуации

Базовые параметры экономической жизни Соединенных Штатов, действовавшие на протяжении половины столетия, были заданы Новым курсом Франклина Рузвельта, который сохранялся до тех пор, пока мы не забыли уроков Великой депрессии. В 2008 году, когда американская финансовая система находилась в разобранном состоянии, а экономика переживала мучительную трансформацию, нам было необходимо понять, какие финансовые рынки и какую экономику мы хотим иметь, чтобы выйти из кризиса. Наши действия могли бы и действительно были способны повлиять на формат нашей экономики в течение нескольких будущих десятилетий. Нам было необходимо новое видение, и не только потому, что наши старые модели перестали работать, но и потому, что мы усвоили очень болезненные уроки, смысл которых состоял в том, что допущения, лежавшие в основе старой модели, оказались ошибочными. Мир менялся, но мы не поспевали за этими переменами.

Одной из самых сильных сторон Обамы была порождаемая им надежда — ощущение, связанное с будущим и с возможностью перемен. И все же, если рассматривать происходящее более фундаментально, ни одна из «драм» Обамы по своему содержанию не была консервативной: он не предложил альтернативного видения капитализма. Помимо заслуженно известной речи в колледже Cooper, упоминавшейся выше, в ходе которой Обама присоединился к хору критиков, выступавших против бонусов, выплачиваемых за счет выделяемых на спасение банковской системы бюджетных средств, он ничего не сказал о новой финансовой системе, которая могла бы возникнуть из пепла кризиса, или о том, как эта система могла бы функционировать.

То, что он предложил, было более широким, прагматическим планом на будущее, амбициозными программами укрепления национальных систем здравоохранения, образования и энергетики. Кроме того, он попытался в духе Рейгана изменить доминировавшее в стране настроение — переключиться с отчаяния на надежду, и сделал это в то время, когда естественным следствием казавшего бесконечным потока плохих экономических новостей была безысходность. У Обамы к тому же было свое видение страны, более сплоченной, чем при Джордже Буше, и менее поляризованной из‑за идеологических разногласий. Вполне возможно, что новый президент преднамеренно избегал серьезных дискуссий о том, что в экономике США работало неправильно, особенно это касалось ошибок, совершенных участниками финансового рынка, поскольку президент опасался порождать конфликты вто время, когда стране требовалось единство. Привело бы глубокое и всестороннее обсуждение ошибок к социальной сплоченности или усилило бы социальные конфликты? Если, как утверждают некоторые аналитики, экономика и общество пострадали лишь незначительно и отделались всего лишь «синяками», было бы лучше предоставить «организму» возможность излечиться от болячек самостоятельно. Однако существует риск, что наши проблемы скорее похожи на гнойные раны, которые мож- но излечить только в том случае, если подвергнуть их антисептическому воздействию солнечных лучей.

Хотя риски, связанные с формированием видения ситуации, были очевидны, существовал также и риск того, что никакого видения не будет вовсе. Но без этого весь процесс реформ мог быть узурпирован представителями финансового сектора, в результате чего страна осталась бы с такой финансовой системой, которая стала бы еще более хрупкой, чем та, которая не справилась с решением своих задач в прошлом и которая была бы еще в меньшей степени способна управлять рисками и эффективно направлять финансовые потоки туда, где они были более всего необходимы. Получателями этих потоков должны были стать высокотехнологичные секторы американской экономики с целью создания новых производств и расширения уже работающих. Мы направляли слишком много денег в недвижимость, слишком много, потому что люди были неспособны вернуть взятые долги.

Считается, что финансовый сектор должен направлять денежные средства туда, где отдача от этих инвестиций будет наиболее высокой для общества. Однако с решением этой задачи представители финансового мира страны явно не справились.

У финансового сектора имелось свое видение, ориентированное на получение максимально высокой прибыли, и поэтому он стремился к восстановлению такого положения дел, которое имело место до 2007 года. Финансовые компании превозносили свой бизнес и гордились теми масштабами и доходностью, которых они добились. Но финансовая система должна быть средством достижения цели, а не конечной целью. Сверхвысокая прибыль, получаемая в финансовом секторе, может достигаться за счет принесения в жертву процветания и эффективности остальной экономики. Сверхразросшийся финансовый сектор нужно было в целом сократить, хотя отдельные его части, такие как кредитование малого и среднего бизнеса, вполне возможно, нуждались в усилении.

У администрации Обамы также не было (по крайней мере в сформулированном виде) четкого понимания того, почему американская финансовая система дала столь масштабный сбой. Без видения того, каким должно быть будущее, и понимания ошибок прошлого люди, стоящие у руля, испытывали серьезные трудности, пытаясь реагировать на ситуацию. Сначала они предложили вариант, лишь незначительно отличающийся от обычных банальных рецептов в виде более четкого регулирования и усиления меры ответственности для банковских учреждений. Вместо серьезной реорганизации системы администрация Обамы потратила значительную часть денег на укрепление показавшей свою нежизнеспособность старой системы. «Слишком большие для того, чтобы обанкротиться» финансовые институты неоднократно обращались к правительству за субсидиями, но направление денег налогоплательщиков виновникам кризиса на самом деле приводило лишь к укреплению той части системы, которая периодически порождает серьезные проблемы. В то же время правительство не тратилось в таких же пропорциях на укрепление тех частей финансового сектора, которые предоставляли капитал динамичным составляющим экономики, новому бизнесу, а также малым и средним предприятиям.

 

Большая игра: деньги и справедливость

Подход администрации Обамы кто‑то, возможно, считает прагматичным — реалистичным компромиссом, учитывающим влияние существующих политических сил, — и даже разумным, если говорить о путях восстановления экономики.

В первые же дни после своего избрания Обама столкнулся с одной дилеммой. Он хотел успокоить бурю на Уолл–стрит, но при этом ему было необходимо указать и на основные просчеты, допущенные в финансовом секторе, чтобы заняться теми проблемами, которые беспокоили Америку. Он начал на высокой ноте: почти все хотели, чтобы он добился успеха. Но ему следовало бы знать, что в ходе серьезной экономической войны между Мэйн–стрит (Под этим названием обычно понимают главную улицу типичного американского городка, где в основном сосредоточена социальная и культурная жизнь его жителей. Здесь этот термин употребляется обобщенно, для обозначения рядовых граждан Америки, в противопоставление деловой Уолл–стрит. — Прим. перев.) и Уолл–стрит он не сможет угодить сразу всем. В этих условиях президент оказался между молотом и наковальней.

В годы правления Клинтона напряженность между этими «улицами» «кипела на медленном огне» и не выходила на поверхность «котла». На должности своих экономических советников Клинтон назначал разных людей, начиная от Роберта Райха, своего старого друга еще по Оксфорду, представителя левой части спектра мнений (он был министром труда), до Роберта Рубина и Ларри Саммерса, отражавших интересы правых, к которым была добавлена группа в составе Алана Блайндера, Лауры Тайсон и меня, представлявшая Совет экономических консультантов. Это был действительно кабинет, сочетавший в себе носителей множества соперничающих друг с другом идей, и поэтому проводившиеся в нем дебаты были очень насыщенными и активными, но не выходили за рамки цивилизованности.

Мы спорили по поводу приоритетов и решали, стоит ли нам сосредоточим, свои усилия па сокращении дефицита или следует в первую очередь заняться вопросами инвестиций и обеспечения основных потребностей населении (то есть проведения реформ системы социальной защиты и здраво- охранения, предусматривающих более широкие масштабы предоставления помощи). Хотя я всегда считал, что сердцем Клинтон был на стороне левых и центра, политические реалии и количество имевшихся денег приводили к разным исходам наших споров: по многим вопросам выигрывали правые, особенно после выборов в Конгресс в 1994 году, по результатам которых большинство мест в Конгрессе получили республиканцы.

Очень серьезное противодействие вызывали попытки выступить против денежной поддержки вполне процветающих отраслей и предприятий, то есть обеспечение корпоративного благосостояния через предоставление американским компаниям огромных средств в виде субсидий и налоговых льгот. Рубину совершенно не нравился термин обеспечение корпоративного благосостояния, так как он видел в этом намек на наличие классовой борьбы. В этом вопросе я был на стороне Райха: речь шла вовсе не о классовой борьбе; это был сугубо экономический термин. Ресурсы ограничены, а роль правительства заключается в том, чтобы сделать экономику более эффективной и оказать помощь самым уязвимым слоям населения. Выплаты же компаниям делали экономику менее эффективной. Перераспределение средств осуществлялось неправильно, особенно в условиях ограниченности финансовых ресурсов. Деньги следовало бы направлять малоимущим слоям населения или инвестировать в инфраструктурные и технологические программы, обеспечивающие высокую доходность, а не субсидировать корпорации, которые и без того не испытывали серьезных финансовых трудностей..

В последние дни правления администрации Буша обеспечение корпоративного благосостояния достигло новых высот: потраченные на это суммы оказались за рамками представлений любого из членов любой предыдущей администрации. Сеть, предназначенная для защиты корпораций, была растянута очень широко: она шла от коммерческих банков, проходила под инвестиционными банками, достигала страховых компаний и даже некоторых фирм, которые не только не должны были платить страховую премию за риски (так как эта обязанность была переложена на плечи налогоплательщиков), но и получали еще одно преимущество — значительное снижение налоговой нагрузки. Когда Обама стал президентом, возник ряд вопросов, в частности следующих. Будет ли он продолжать прежнюю политику корпоративного социального нахлебничества или постарается отыскать новый баланс? Если он будет предоставлять больше денег банкам, потребует ли он введения хотя бы какой‑то отчетности об использовании этих денег и будет ли он стремится к тому, чтобы налогоплательщики получили от выделения этих средств какую‑либо отдачу? Со своей стороны Уолл–стрит не была готова ограничиться чем‑то меньшим, кроме как спасением тех компаний, которым угрожало банкротство.

Администрация Обамы решила, особенно в ключевой области реструктуризации банковской деятельности, вступить в крупную игру, сохранив в основном тот курс, который был задан президентом Бушем, но, по возможности, нарушая при этом один из основных принципов капитализма: если компания не может выплатить свои долги, она должна быть подвергнута процедуре банкротства (или конкурсного управления), в результате которой обычные акционеры теряют все, а держатели долговых обязательств/ кредиторы становятся новыми собственниками оставшегося имущества. Аналогичным образом обстояло дело и с банками: если банк не может заплатить столько, сколько он должен, над ним устанавливается «опекунство». Чтобы успокоить Уолл–стрит и, возможно, способствовать скорейшему восстановлению финансового сектора, президент сделал свой выбор, рискуя вызвать гнев со стороны Мэйн–стрит. Если бы стратегия Обамы сработала, это означало бы, что серьезных идеологических баталий можно было бы избежать. Если бы экономика быстро восстановилась, Мэйн–стрит, скорее всего, простил бы президенту щедрые вливания в Уолл–стрит. Однако этот политический курс сопровождался серьезными рисками: для экономики в краткосрочной перспективе, для финансового положения страны в среднесрочной перспективе, а также, в долгосрочной перспективе, рисками, в основе которых лежали наши чувства справедливости и социальной сплоченности. Любая стратегия связана с рисками, но в данном случае не было ясно, сможет ли предложенная стратегия свести перечисленные риски к минимуму в долгосрочной перспективе. Данная стратегия, кроме прочего, повышала риск того, что финансовые рынки вызовут недовольство широких масс, поскольку люди видели, что крупные банки проводят политику стяжательства. Хотя игровое поле уже было подогнано под эти мега–институты, у многих складывалось впечатление, что эта подгонка все еще продолжается и осуществляется в пользу тех частей финансовой системы, которые в наибольшей степени несут ответственность за возникшие в экономике страны проблемы.

Выдача денег банкам обходится бюджету довольно дорого и, возможно, противоречит тем заявлениям, которые выдавал Обама, когда баллотировался на должность президента. В то время он не говорил, что собирается стать врачом «Скорой помощи» и лечить банковскую систему именно таким образом. Билл Клинтон в значительной степени пожертвовал своими президентскими амбициями, когда занялся сокращением дефицита бюджета. Обама рискует в той же мере, решая менее привлекательную задачу — провести рекапитализацию банков, в результате чего они смогут вернуться к прежнему здоровому состоянию и вновь вести себя так же безрассудно, как они делали это ранее, в очередной раз порождая огромные проблемы в экономике.

Ставка Обамы на продолжение курса по оказанию помощи банкам, курса, который начала администрация Буша, по своей природе была многомерной. Если экономический спад окажется более глубоким или более продолжительным, чем он думал, или если проблемы банков окажутся более серьезными, чем они утверждали, стоимость восстановительных работ будет еще больше. Тогда для окончательного решения этой проблемы у Обамы может просто не хватить денег. Больше денег, может быть, потребуется и для проведения второго раунда стимулирования. Недовольство по поводу расточительства банков может затруднить в будущем одобрение Конгрессом выделения дополнительных средств. К тому же неизбежно расходы на поддержку банков придется осуществлять за счет других приоритетных направлений, что, вполне вероятно, отрицательно скажется на моральном авторитете президента, учитывая, что спасательные действия в первую очередь направлены на поддержку именно тех участников, которые привели Америку и весь остальной мир к краю пропасти. Общественное возмущение в отношении финансового сектора, который использовал свои сверхогромные прибыли для покупки политического влияния, благодаря которому этот сектор вначале освободился от регулирования, а затем получил триллион долларов субсидий, скорее всего, будет только усиливаться. Неясно, как долго общественность сможет терпеть высказывания сторонников этих мер, лицемерно заявляющих о финансовой ответственности и о свободном рынке, и на этом основании возражающих против помощи малоимущим владельцам жилья, ссылаясь на моральные риски, состоящие, по их мнению, в том, что помощь, предоставленная этим собственникам сейчас, приведет лишь к необходимости осуществления более масштабных действий по их спасению в будущем и к снижению у них стимулов самим заниматься погашением кредитов. При этом все подобные заявления делаются одновременно с необузданными запросами денег для себя.

Обама скоро узнает, что его новые друзья, связанные с ним финансовыми интересами, на самом деле не являются надежными союзниками. Они примут миллиарды, выделяемые им в помощь и поддержку, но, если Обама хотя бы намекнет, что он, возможно, согласен с критикой в адрес основных американских финансовых игроков, получающих необоснованно большие объемы финансовой помощи, на него тут же обрушится их гнев. Если же Обама не выступит с подобной критикой, он, скорее всего, потеряет контакт с простыми американцами и не будет чувствовать, насколько неохотно они расстаются с деньгами, направляемыми банкирам.

Учитывая допущенные банкирами грубые нарушения, которые так дорого обомнись американцам, вряд ли кто‑то удивился бы, если бы на финансовый сектор обрушился поток брани, но на самом деле эмоции оказались направлены совсем в другую сторону. Законопроект, в котором предусматривалось ограничение размеров вознаграждения высшего руководства тех банков, которые получили от правительства деньги для выхода из кризиса,12 стали называть одним из «Нюрнбергских законов». Председатель совета директоров Citigroup заявил, что часть вины за случившееся лежит на каждом, но «для нашей культуры важнее найти злодея и сделать его козлом отпущения»13.

Ярый сторонник программы TARP пошел еще дальше и заявил, что низложение банкиров Америки происходило «быстрее и жестче, чем во времена Мао, когда в китайских деревнях устраивали гонения на интеллигентов»14. Не было никаких сомнений: на этот раз мучители чувствовали себя мучениками.

Поскольку Обаму действительно резко критиковали из‑за огромных бонусов, выплачиваемых руководящему составу банков, неудивительно, что он избегал четких формулировок по поводу того, каким должен стать финансовый сектор после кризиса. Банки стали не только слишком большими, чтобы позволить им рухнуть, но и слишком политически сильными, чтобы их деятельность кто‑то посмел ограничивать. Но если какие‑то банки настолько велики, что нельзя допустить их крушения, то почему мы позволили им стать столь крупными? Американцы должны иметь систему электронных денежных расчетов двадцать первого века с настолько низкими операционными издержками, которых только позволяет добиться современная техника, и никакие оправдания того, почему американские банки неспособны предоставить своим клиентам новые технологии работы, не должны приниматься. У Америки должна быть как минимум такая же хорошая ипотечная система, как в Дании и некоторых других странах, но ее нет. Почему тем финансовым институтам, которые были спасены за счет американских налогоплательщиков, будет разрешено продолжать «охоту» на обычных американцев, предлагать им вводящие в заблуждение условия по кредитным картам и хищническое кредитование? Но даже простое обращение с подобными вопросами крупные банки воспринимают как направленные против них враждебные действия.

Выше я уже упоминал об относящейся к временам президентства Клинтона резкой реакции некоторых членов кабинета, тех, кто придумал назвать миллиарды долларов субсидий, предоставляемых богатейшим компаниям Америки, «обеспечением корпоративного благосостояния», на те взгляды, что выражали я и Роберт Райх. Они обвиняли нас в том, что мы способствуем разжиганию классовой борьбы. Если уж наши спокойные попытки обуздать то, что с высоты сегодняшнего дня кажется небольшими эксцессами, воспринимались так резко и получали столь решительный отпор, какой реакции можно ожидать при прямой атаке на беспрецедентную перекачку денег финансовому сектору Америки?

 

Дежавю

Когда Соединенные Штаты оказались в состоянии кризиса, я выказывал свое беспокойство по поводу того, что у нас все может пойти по тому же сценарию, который я так часто видел в развивающихся странах. Банкиры, чьи действия в значительной степени способствовали усилению проблемы, пользуются возникшей паникой, чтобы осуществить перераспределение богатства — взять побольше из общего кошелька, государственной казны и пополнить свои закрома. В каждом таком случае налогоплательщикам говорили, что, если они хотят восстановления экономики, правительству придется провести рекапитализацию банков. Во время этих предыдущих кризисов правительства предоставляли своим банкам миллиарды долларов, которые раздавались под ласкающие слух и сердце заявления, и через какое‑то время экономика восстанавливалась. (Каждый кризис когда–ни- будь заканчивается, но во многих случаях неясно, способствуют ли указанные меры по спасению восстановлению, или они лишь замедляют этот процесс15.) После восстановления благодарная страна вздыхает с облегчением, но при этом уделяет мало внимания тому, что происходило за кулисами процесса. Стоимость спасения банков Мексики в 1994—1997 годах, по оценкам, составила 15% ВВП, но значительная часть этой помощи отправилась в карманы владельцев банков16. Несмотря на огромные вливания капитала, банки фактически не возобновили кредитование, а сократившееся предложение кредитов привело к тому, что в течение следующего десятилетия экономический рост в Мексике был очень медленным. Через десять лет после того кризиса заработная плата мексиканских рабочих с учетом инфляции так и не достигла прежнего уровня, а социальное неравенство в стране стало еще более сильным17.

Подобно тому как мексиканский кризис лишь незначительно ослабил политический вес мексиканских банкиров, кризис в США не ограничил влияние финансового сектора. Возможно, банки и понесли некоторые финансовые потери, но их политический капитал чудесным образом сохранился. Финансовые рынки по–прежнему являлись самым мощным рычагом для проводимой в США политики, особенно в сфере экономики. Их влияние было как прямым, так и косвенным.

За последнее десятилетие фирмы, действующие на финансовых рынках, в ходе избирательных кампаний внесли сотни миллионов долларов в кассы обеих политических партий18.

Эти вложения принесли им отличную отдачу: эффективность этих политических вложений оказалась намного выше той, что достигается в тех областях, где эти фирмы считаются экспертами, инвестировании и предоставлении займов. Первые дивиденды от своих вложений они получили благодаря процессу дерегулирования. Но еще более внушительный урожай они собрали в ходе оказания им масштабной правительственной помощи по выводу из кризиса. При этом я уверен, что они рассчитывают получить еще более высокий доход от этих своих «инвестиций» в виде недопущения возврата к регулированию.

Принятию новых инициатив, связанных с регулированием, мешала и активная деятельность банковского лобби в Вашингтоне и Нью–Йорке. Чтобы повлиять на формулировки правил, разрабатываемых для их отрасли, они пригласили ряд должностных лиц, имеющих прямые или косвенные связи с финансовой индустрией. Если должностные лица, которые несут ответственность за разработку политики в финансовом секторе, сами пришли из финансового сектора, вряд ли можно ожидать, что они будут выступать за варианты законопроектов, в значительной степени отличающиеся от тех, которые хотел бы получить финансовый сектор, не так ли? Те должностные лица, чьи судьбы или возможности по трудоустройству в будущем зависят от показателей деятельности банков, скорее всего будут исходить из принципа: что хорошо для Уолл–стрит, то хорошо и для Америки19.

Если Америке необходимы доказательства всеобъемлющего влияния участников финансовых рынков, она могла бы сравнить, каким было отношение правительства к банкам, а каким — к автомобильной промышленности.

 

Помощь автомобильной отрасли

Банки были не единственными адресатами правительственной помощи. Когда 2008 год подходил к концу, два автопроизводителя из «большой тройки», General Motors (GM) и Chrysler, оказались на краю гибели. Из‑за стремительного падения объемов продаж даже хорошо управляемые автомобильные компании столкнулись с серьезными проблемами, хотя никто не рискнул бы утверждать, что любая из указанных компаний управлялась действительно хорошо. Опасения вызывал тот факт, что крах этих компаний может вызвать «эффект домино»: их поставщики станут банкротами, вырастет безработица, экономический спад усилится. С учетом этого было удивительно наблюдать, как некоторые финансисты, то и дело обращающиеся к Вашингтону за помощью, даже публично брали на себя смелость у тверждать, что необходимость спасения банков, которые, мол, выступают в роли источника жизненной силы для всей экономики, не идет ни в какое сравнение с сомнительной, на их взгляд, потребностью в спасении производственных компаний. Они считали, что это будет конном капитализма в том виде, в котором мы его знаем.

Президент Буш дрогнул и отложил решение вопроса, доставшегося в итоге его преемнику, который и удлинил «спасательный трос для буксировки» автомобильных компаний, что позволило им в течение относительно короткого времени продолжать свою деятельность. Условием для предоставления дополнительной помощи была разработка автогигантами жизнеспособного плана выживания. Администрация Обамы наглядно продемонстрировала наличие двойных стандартов: контракты, в соответствии с которыми осуществлялась оплата труда руководства АIG, были священны и неприкасаемы, а вот соглашения по заработной плате работников других фирм, получающих правительственную помощь, должны были подвергнуться пересмотру. Работники с низкими доходами, которые усердно трудились всю свою жизнь и не делали ничего дурного, должны были получать теперь меньше денег за свой труд, но органы власти не потребовали того же от финансистов, получающих вознаграждение в размере более миллиона долларов каждый, несмотря на свою роль в возникновении финансового кризиса. Они считались настолько ценными специалистами, что им следовало продолжать выплачивать бонусы даже в том случае, если их банки не зарабатывали прибыли. Руководители банков могут продолжать получать высокие доходы, а вот их коллеги из автомобильной отрасли должны были поумерить свои аппетиты. Однако этим репрессивные меры не ограничились: администрация Обамы заставила обе автомобильные компании объявить о банкротстве.

К ним описанные выше стандартные принципы капитализма были применены в полной мере: их акционеры потеряли все, а новыми владельцами стали держатели долговых обязательств и другие лица, предъявляющие свои права (пенсионные фонды, фонды социального страхования и органы власти, которые помогали спасать компании). Америка вступила в новый этап государственного вмешательства в экономику. Возможно, это было необходимо, но наличие двойных стандартов озадачило многих. Почему они применялись? Почему с банками обращались совсем не так, как с автомобильными компаниями?

Сказанное лишний раз доказывает, что проблема, стоящая перед страной, которая проходит через реструктуризацию, является еще более глубокой: «лейкопластырь» стоимостью в 50 млрд долл., который летом 2009 года правительство использовало для лечения кровоточащих ран, навевал сомнения в том, что эти деньги сработают должным образом, поскольку руководство компаний в основном осталось прежним (хотя главу GМ отправили в отставку); мало кто считал, что американцы, которые на протяжении четверти века проигрывали в конкурентной борьбе с японскими и европейскими автопроизводителями, вдруг вырвутся в лидеры. Если бы этот план не сработал, дефицит национального бюджета США был бы па 50 млрд долл. больше, а решение задачи реструктуризации экономики отодвинулось бы еще дальше.

 

Сопротивление переменам

Несмотря на то что финансовый шторм становился все более сильным, ни банкиры, ни правительство не хотели участвовать в философских дискуссиях и обсуждать, как должна выглядеть хорошая финансовая система. Банкиры стремились лишь к тому, чтобы в их систему вкачивались дополнительные деньги. И поэтому, когда началась дискуссия о возможности введения новых правил регулирования, они тут же забили тревогу. На заседании титанов бизнеса в Давосе в январе 2007 года, когда проявились первые признаки кризиса, одним из наибольших поводов для беспокойства была возожность «чрезмерной реакции». Под этим кодовым словосочетанием понималось дополнительное регулирование. Да, признавали обеспокоенные заинтересованные лица, некоторые эксцессы действительно имели место, но преподнесенный урок, как они утверждали, уже усвоен. Ведь риск — это часть капитализма. Реальная опасность, по их мнению, таилась в чрезмерном регулировании, так как оно, по их словам, задушит инновации.

Однако простого предоставления большего количества денег было недостаточно. Финансовые организации утратили доверие американского народа, и вполне заслуженно. Их «инновации» не привели к устойчивому ростуи не помогали простым американцам управлять рисками, связанными с домовладением. Напротив, они вызвали самую внушительную рецессию со времен Великой депрессии, потребовавшую проведения массированных финансовых вливаний. Предоставление банкам большего количества денег без изменения их стимулов или ограничений, в которых они работают, снова позволило бы им действовать старыми методами. И действительно, во многом все именно так и произошло.

Стратегия игроков на финансовых рынках была очевидной: пусть сторонники реальных перемен в банковском секторе говорят как можно дольше: кризис закончится до того, как будет достигнуто какое‑то соглашение, а с окончанием кризиса силы, выступавшие за проведение реформ, иссякнут20.

 

Перестановка мебели на тонущем «Титанике»

Самая грудная задача, всегда возникающая перед новым президентом, подбор членов своей команды. Хотя выбранные люди, как предполагается, должны пропагандировать видение президента и реализовывать его, в такой сложной сфере, как экономика, именно они на самом деле формируют его программу. Новый президент попал в затруднительное положение: следует ли ему продолжать курс прежней администрации или пойти на перемены и в кадровом составе, и в проводимой политике? Какую долю своего политического капитала следует потратить на то, чтобы преодолеть сопротивление изменениям?

В состав команды Буша входили Бен Бернанке, председатель Федеральной резервной системы, назначенный президентом в 2006 году; Тимоти Гайтнер, глава Федерального резервного банка Нью–Йорка, и Генри (Хэнк) Полсон, министр финансов.

Хотя Бен Бернанке унаследовал раздувавшийся пузырь, сам он мало что сделал для сокращения его размеров21. Это может быть объяснено тем, что Уолл–стрит наслаждалась рекордными прибылями, обеспечиваемыми этим пузырем. Его представителям не понравилось бы, если бы Бернанке принял какие‑то меры, направленные на прорыв пузыря или хотя бы на его постепенное сдувание. Даже если бы он признал, что пузырь существует, то оказался бы в затруднительном положении: если бы он начал подавать сигналы тревоги, скажем, попытался остановить хотя бы некоторые безрассудные схемы кредитования недвижимости и сложной секьюритизации, то немедленно подвергся бы обвинению в действиях, ухудшающих экономику страны; неминуемо последовали бы сравнения его с Аланом Гринспеном, «маэстро», бывшим председателем ФРС до Бернанке (все не в его пользу), поскольку считалось, что Гринспен знал (хотя с этим можно поспорить), как следует обращаться с пузырем, не нанося при этом вреда экономике!

Но были и другие причины, из‑за которых Бернанке, вполне вероятно, позволял пузырю сохраняться. Может быть, он всерьез воспринял риторические заявления Гринспена, может быть, он действительно считал, что никакого пузыря на самом деле не было, а имела место лишь небольшая рыночная рябь, может быть, он полагал, что никогда нельзя быть уверенным в наличии пузыря до тех пор, пока он не вырастет до критических размеров22. Может быть, он, как и Гринспен, верил в то, что у ФРС нет инструментов для постепенного сдувания пузыря и что будет легче исправить положение уже после того, как пузырь созреет.

Все это так, но тем не менее трудно представить, что любой серьезный экономист не стал бы беспокоиться из‑за происходящего, причем беспокоиться до такой степени, чтобы посчитать необходимым подать сигнал тревоги. В любом случае картина выглядит неприглядной: руководитель центрального банка создал пузырь, а его преемник позволил ему раздуться до неимоверных размеров.

Тим Гайтнер играл в том кабинете роль, ориентированную на более дал- госрочную перспективу. Он был заместителем Ларри Саммерса и Роберта Рубина, двух архитекторов политики Клинтона в области дерегулирования. Однако более важно другое: он был главным регулятором банков Нью–Йорка, в том числе крупнейшего из крупнейших, Citibank, с активами, которые в 2007 году составляли почти 2,36 трлн долл. Он являлся их главным регулятором с 2003 года, когда его назначили президентом Федерального резервного банка Нью–Йорка. Очевидно, что в качестве регулятора Гайтнер не видел ничего плохого в том, что делали нью–йоркские банки, несмотря на то что очень скоро им потребовались сотни миллиардов долларов правительственной помощи. Конечно, он выступал с речами, в которых предупреждал об опасности чрезмерных рисков. Но он ведь был регулятором, а не проповедником.

Третьим членом антикризисной команды Буша был Хэнк Полсон, который, как и Роберт Рубин, министр финансов в администрации Клинтона, переехал в Вашингтон после ухода с руководящей должности в Goldman Sachs. Сделав себе состояние, он решил перейти на государственную службу.

Следует специально отметить, что президент Обама, который проводил свою предвыборную кампанию на основе обещания «Изменения, в которые вы можете верить», ограничился лишь перестановкой мебели на палубе «Титаника». Представители Уолл–стрит для того, чтобы получить желаемое, воспользовались привычным для себя инструментом — инициировали распространение страхов по поводу того, что рынки могут «войти в штопор», дабы поддержать команду, которая уже продемонстрировала свою готовность предоставить банкам достаточное количество денег на выгодных для них условиях. Вместо Полсона министром финансов стал Гайтнер. Бернанке остался на своем месте: срок его пребывания на посту председателя заканчивался в начале 2010 года, но еще в августе 2009 года Обама объявил, что оставит Бернанке на второй срок, до 2014 года.

Для координации деятельности экономической команды Обама ввел в ее состав Ларри Саммерса, в прошлом заместителя Рубина, который как‑то заявил, что одним из его великих достижений на посту министра финансов, который он занимал в 1999—2001 годах, было обеспечение условий для того, чтобы операции с взрывообразно распространяемыми деривативами оставались нерегулируемыми. Обама выбрал эту команду, хотя он должен был бы знать, и ему об этом, безусловно, сообщили, насколько важно, чтобы среди его помощников были новые лица, никак не связанные ни с породившей многочисленные проблемы политикой дерегулирования, ни с проведением малоэффективных спасательных операций, которыми был отмечен 2008 год (начиная с Bear Stearns через Lehman Brothers и заканчивая АIG).

Четвертым членом команды Обамы было еще одно должностное лицо, «доставшееся ему в наследство» от Буша, Шейла Бэр, руководитель Федеральной корпорации по страхованию вкладов (FDIC). В период значительного увеличения числа случаев обращения взыскания на заложенную недвижимость, когда президент Буш не прилагал никаких усилий для исправления ситуации, она активно выступала за то, чтобы предпринять хотя бы какие‑то меры и помочь домовладельцам с реструктуризацией ипотечных кредитов. По иронии судьбы, по мере усиления чувства разочарования у некоторых членов новой команды Обамы Бэр, как складывалось впечатление, оставалась в экономической команде единственным человеком, готовым противостоять крупным банкам. Надо учесть, что многие попытки под теми или иными «убедительными» предлогами финансировать банки без получения одобрения от Конгресса делались с учетом позитивного имиджа FDIC, которая должна была защищать интересы мелких вкладчиков, а не выступать гарантом по банковским обязательствам или кредитам для оказания помощи хедж–фондам, покупающим токсичные активы банков по неоправданно высоким ценам.

Вот как по этому поводу высказалась New York Times: вопрос заключался в том, «научились ли они [члены экономической команды Обамы] чему- нибудь на своих ошибках, и если да, то чему именно». Обама подобрал в свою команду честных государственных служащих, настроенных на то, чтобы хорошо служить своей стране. В этом отношении никакой проблемы не было. Речь шла о том, как они смотрят на мир и как их будут воспринимать американцы. Нам было необходимо новое видение финансовых рынков, и для формализованного выражения этого видения и его реализации требовалось все мастерство Обамы и членов его экономической команды, проявленное в политической и экономической областях. Были ли выбранные люди, в такой степени причастные к прошлым ошибкам, подходящими кандидатурами для предложения нового видения и принятия жестких решений? Были ли они способны изучить историю и опыт других стран и извлечь из них правильные уроки? Многие из должностных лиц, на которых была возложена задача принятия важнейших решений, связанных с регулированием, уже давно имели непоколебимое мнение по всем этим вопросам. Из психологии известно, что существует явление, называемое «наращивание обязательств». Когда человек занимает какую‑то позицию, он чувствует необходимость в ее защите. Экономика в этом отношении рассматривает ситуацию совсем в другой перспективе: что прошло, то прошло. Нужно всегда смотреть вперед и оценивать, в какой мере сработала прежняя позиция, и, если она не доказала своей полезности, менять ее на другую. Однако не стоит удивляться: в этом вопросе правы психологи, а экономисты ошибаются. Активные сторонники дерегулирования были весьма заинтересованы в том, чтобы их идеи доминировали даже в том случае, когда неопровержимые доказательства свидетельствовали о правоте прямо противоположных взглядов. Теперь, когда казалось, что им придется уступить требованиям по введению регулирования, по крайней мере в некоторых случаях, возникало опасение, что эти люди будут стараться разработать новые правила регулирования такими, чтобы они были максимально близки к их прежним представлениям. Когда они заявят, что предложенные ими регулирующие положения (например, относящиеся к очень динамично распространяемым деривативам) являются «правильными»: не слишком жесткой и не слишком мягкой золотой серединой между крайними вариантами, можно ли будет с доверием относиться к таким заявлениям?

Из‑за включения в новый кабинет такого большого числа членов прежней команды возник еще один повод для беспокойства. Кризис продемонстрировал, что экономический анализ, применяемые модели и принимаемые решения были в значительной степени ошибочными. Это очевидно, хотя экономическая команда, конечно, хотела бы все это представлять совсем в другом свете. Вместо того чтобы быстро понять, что экономика оказалась перенасыщена плохими кредитами, основанными на ценовом пузыре, эта команда хотела верить, что депрессия на рынке является временным явлением и что, если они смогут всего лишь восстановить «доверие», цены на жилье вернутся к прежнему уровню, после чего в экономике все будет происходить так же, как в прошлом. Однако проведение экономической политики исходя из такой надежды было рискованным делом, таким же безрассудным, как и выдача банковских кредитов в период, предшествующий кризису. Последствия такого подхода проявят себя в течение следующих месяцев.

К тому же все сказанное было не просто отвлеченной дискуссией об экономике. Кто‑то должен был понести убытки. Кто в итоге окажется пострадавшим, американский налогоплательщик или Уолл–стрит? Когда советники Обамы, столь тесно связанные с финансовым сектором и причастные к прошлым неудачам, утверждали, что они воздействовали на банки и заставили их пойти на максимально допустимые жертвы, чтобы не нанести ущерб их способности выдавать кредиты, разве им кто‑то поверил? Будут ли американцы считать, что эти люди работают на них, а не в интересах Уолл–стрит?

Считалось, если исходить из экономических принципов (которые требуют, ч тобы фирмы сами расплачивались за последствия своих действий) и руководствоваться чувством справедливости, что банки должны понести в полном обьемс по крайней мере прямые затраты, требуемые для починки финансовом системы, и сделать это даже в том случае, если они не станут платить за весь тот ущерб, который был нанесен их действиями. Но банки заявили, что, если их заставят платить, это помешает их восстановлению. Выжившие банки утверждали, что заставлять их платить по счетам тех, кто потерпел крах, было бы «несправедливо», даже если учесть тот факт, что сами они выжили лишь благодаря своевременной помощи правительства. Администрация Обамы встала на сторону банков. При этом она заявляла, что поступила таким образом вовсе не потому что Обама хотел сделать банкам подарок, а потому, что у администрации просто не было альтернативного варианта спасения экономики. Но подозрения американцев были в полной мере обоснованы: как я показываю в последующих главах, на самом деле существовали альтернативы, при выборе которых можно было бы сохранить и укрепить финансовую систему и более эффективно способствовать возобновлению кредитования, то есть существовали альтернативные варианты, которые в конечном итоге позволили бы снизить государственный долг страны, насчитывающий сейчас сотни и сотни миллиардов долларов, и с большей вероятностью вызвали бы у людей ощущение того, что все делается честно и справедливо. Но при выборе таких альтернативных вариантов акционеры банков и держатели их долговых обязательств стали бы беднее. Поэтому для критиков пакета спасательных мер, предложенного Обамой, было неудивительно, что его команда, так тесно связанная с Уолл–стрит, не прибегла к выбору этих альтернатив.

Значительное сохранение кадрового состава прежней команды в новом кабинете также способствовало и тому, что президента стали критиковать за решения, принятые Федеральной резервной системой. Складывалось впечатление, что в период правления Буша Федеральная резервная система и Министерство финансов действовали в тандеме, и такая согласованность сохранилась и при Обаме. Никто не был точно уверен, кто в этой паре является лидером, а плавность перехода власти к новой администрации позволяет предполагать, что ничего не изменилось. Действия Полсона, бросившего AIG «спасательный круг» в виде 89 млрд долл., благодаря чему выиграл и банк Goldman Sachs, в котором он работал в прошлом, ставший крупнейшим бенефициаром, в значительной степени достойны критики. Затем размер этого спасательного «круга» почти удвоился, достигнув 180 млрд долл. (часть этих денег была предоставлена уже при Обаме). Еще более плохим был способ, выбранный для урегулирования обязательств AIG: среди самых сомнительных в комплексе проведенных операций была передача Goldman Sachs 13 млрд долл. Если страховая компания принимает решение аннулировать полис страхования от огня, выданный простому американцу, этому человеку не остается ничего другого, кроме как попытаться отыскать другую страховую фирму, готовую предоставить ему страховое покрытие. Но когда правительство приняло решение аннулировать полисы AIG, выданные Goldman Sachs, оно оплатило их так, словно застрахованный офис этого банка полностью сгорел. Никаких оснований для такой щедрости не существовало: по другим кредитным дефолтным свопам урегулирование требований по обязательствам происходило из расчета 13 центов за доллар25.

Эти и другие эпизоды вызвали обеспокоенность по поводу обоснованности и многих других решений, как тех, что были приняты, так и тех, принятия которых не произошло. Как, например, администрация могла утверждать, что банки являются слишком большими, чтобы позволить им потерпеть крах (настолько большими, что обычные принципы капитализма в их отношении оказались неприменимыми ради защиты интересов держателей их долговых обязательств и акционеров), и при этом не выступить с предложениями по их разделению на более мелкие структуры или наложению на них дополнительных ограничений с тем, чтобы они больше не могли увеличивать свои масштабы и влияние на экономику?26 Кроме того, можно было только удивляться и тому, как администрация после всех разговоров о важности реструктуризации ипотечных кредитов могла разработать столь неэффективный пакет мер. На это можно дать нелицеприятный, но очевидный ответ (более подробно обсуждаемый в главе 4): то, что следовало бы сделать, заставило бы банки зафиксировать убытки по плохим кредитам, чего они, конечно же, не хотели.

 

Новая версия старого конфликта

Америка уже давно испытывала подозрения к банкам, особенно крупным, что подтверждается предложениями, хотя и неоднозначными, первого секретаря Казначейства Александра Гамильтона по созданию национального банка. Для ограничения власти крупных банков в Нью–Йорке и других крупных городах были приняты регулирующие положения, регламентирующие банковскую деятельность между штатами (окончательно они были отменены при президенте Клинтоне). Мэйн–стрит зависела от банков: ей были нужны финансовые средства; в свою очередь прибыль банков обеспечивалась за счет кредитования Мэйн–стрит. Отношения между банками и Мэйн–стрит были симбиотическими, хотя стороны часто не доверяли друг другу.

Может быть, борьба между Уолл–стрит и Мэйн–стрит является карикатурой, отражающей сложные конфликты, которые возникают между различными экономическими группами. К тому же реальные конфликты интересов, которые Великая рецессия 2008 года выдвинула па первый план, действительно существуют. В нынешнем новом варианте старого конфликта между Уолл–стрит и остальной частью страны банки, образно говоря, приставили пистолет к виску американского народа: «Если вы не дадите нам больше денег, то сами от этого пострадаете». Никаких альтернатив этому нет, заявляли они. Если вы введете ограничения и запретите нам выплачивать дивиденды и бонусы или если вы будете настаивать на том, что за все произошедшее отвечают наши руководители (как это сделало правительство в случае с GM), мы никогда в будущем не сможем мобилизовать капитал. Возможно, они были правы, и исходя из этого ни один политик страны не захотел бы принимать на себя ответственность за неудачи в американской экономике. Уолл–стрит использовала страхи перед возможным экономическим крахом для быстрого извлечения огромных сумм денег, полученных от американских налогоплательщиков. При этом, как ни удивительно, Уолл–стрит еще и выдвигала претензии. Почему мы не получали больше денег? Почему эти действия правительства были названы спасательной операцией? Если бы власти могли придумать более подходящее название, что‑то вроде программ «восстановления» или «инвестирования», то тогда, может быть, оппозиция банкам была бы не настолько сильной. Ветераны, пережившие другие кризисы, знали, чего следует ожидать: накопления убытков и ожесточенных баталий по поводу того, кто должен будет их возместить.

Никто не удивился, когда Уолл–стрит поддержал поддавшийся его шантажу Буш. Однако многие надеялись, что Обама выберет более сбалансированный подход. Казалось, что он будет в большей степени руководствоваться своим сердцем, но его действия, по крайней мере в их видимой части, слишком тесным образом сочетались с интересами Уолл–стрит. Президент, который, как предполагалось, должен был объединить все группы «в одной большой палатке», сформировав с этой целью соответствующую команду, не оправдал эти ожидания и показал, на чьей он стороне, еще до своего вступления в должность.

Даже выбранный способ оценки успешности мер спасения был, как показалось, предвзятым: по мере того как последовательно опробовались разные виды оказываемой банкам помощи (часть из которых описана в главе 5), основное внимание все в большей степени уделялось реакции на эти действия представителей Уолл–стрит и тому, каким образом предпринимаемые усилия влияют на цены банковских акций. Однако преференции банкам (отражавшиеся в повышении стоимости их акций) означали, как правило, одновременное ухудшение положения налогоплательщиков. Мэйн–стрит в первую очередь требовалось восстановление механизма кредитования, по в процессе реанимации банков для решения этой задачи почти ничего не делалось.

Из‑за своей политической нечувствительности (выражавшейся в выплате миллиардных бонусов и дивидендов в тот момент, когда американские налогоплательщики вынуждены были затянуть пояса для оказания финансовой помощи банкам ради, как они наивно полагали, восстановления кредитования) Уолл–стрит сделала задачу Обамы по достижению национального примирения еще более трудной27.

Когда в феврале 2009 года скандал с бонусами достиг кульминации, Обаме пришлось высказать свое мнение по этому поводу. Но, критикуя бонусы, он попал в тиски: поддержка, получаемая им с Уолл–стрит, быстро исчезла, и при этом его команда по–прежнему не имела доверия Мэйн–стрит.

Эти ошибки придали соответствующую окраску политическому ландшафту и, вполне вероятно, повлияли на политические ограничения, с которыми столкнулась администрация Обамы, когда он попытался реанимировать банки, стабилизировать ипотечный рынок и стимулировать экономику. Инвесторы не торопились участвовать в некоторых программах, спонсируемых государством, так как опасались, что, если они получат ту прибыль, на которую рассчитывали, Конгресс может изменить правила игры и изымет их доходы, введет штрафные санкции или установит новые ограничения. Хотя нельзя было сказать, сколько денег в итоге потребуется банкам, растущая непопулярность правительственной помощи банковским структурам означала, что, если потребуется выделение дополнительных ресурсов, получить их от Конгресса будет очень трудно.

Такое положение дел заставило власти выбрать стратегию, предусматривающую повышение сложности применяемых схем и отсутствие прозрачности. Хотя считается, что все государственные расходы должны получать одобрение Конгресса, обычной практикой стали различные уловки, проводимые через ФРС и Федеральную корпорацию по страхованию вкладов, позволявшие выделять средства без того контроля, на наличие которого рассчитывали американцы, считавшие его неотъемлемой частью демократических правил28. ФРС утверждала, что закон о свободе информации не распространяется на указанные действия, по крайней мере на их ключевые аспекты. Однако информационное агентство Bloomberg, специализирующееся на финансовых новостях, подвергло сомнению это утверждение. В августе 2009 года один из американских окружных судов вынес решение против Федеральной резервной системы. Но даже после этого ФРС отказалась признать, что степень прозрачности ее действий не соответствует той, которая в условиях нашей демократии ожидается от государственных учреждений, и подала апелляцию на решение суда24.

Банки оказались в затруднительном положении, поскольку слишком большое количество операций стало выводиться за рамки установленной отчетности в попытке ввести в заблуждение инвесторов и регулирующие органы. Затем финансовые мудрецы пришли на помощь администрации, чтобы применить накопленный в этой области опыт, возможно, в попытке обмануть налогоплательщиков и избирателей30.

 

Экономические перспективы

Спустя девять месяцев с начала президентства Обамы пока не ясно, принесет ли плоды та игра, в которую он втянулся. За это время экономика, возможно, и была отключена от системы жизнеобеспечения, но от края пропасти она отошла. Лучшее, что можно сказать о нынешней экономике, это то, что к осени 2009 года ее свободное падение, кажется, подошло к концу, хотя конца спада еще не было видно. Но прекращение свободного падения — это не то же самое, что возвращение к нормальной жизни.

К осени 2009 года экономика демонстрировала несколько месяцев активного роста, чему способствовало пополнение очень истощенных к этому времени запасов31. Но даже этот рост лишь в незначительной степени закрыл разрыв между фактическим и потенциальным объемом производства в стране. Он вовсе не означал, что глобальная или американская экономика восстановится в ближайшее время. Более того, большинство аналитиков, занимающихся прогнозами, отметили замедление роста в конце 2009 и в 2010 году и считают, что в 2011 году страна столкнется с новыми проблемами.

Возобновление экономического роста означало, что в техническом смысле рецессия закончилась. Экономисты понимают под рецессией наличие отрицательных темпов роста в течение двух и более кварталов, и поэтому, когда рост оказывается положительным, независимо от того, насколько незначительными являются его темпы, они заявляют о конце рецессии. Но в понимании простых людей экономика все еще находится в состоянии рецессии, если уровень безработицы остается достаточно высоким и тем более если он растет. С точки зрения производителей, экономика пребывает в рецессии до тех пор, пока у них есть избыточные производственные мощности, поскольку это означает, что экономика работает не в полную силу. И пока имеются избыточные мощности, никаких инвестиций не будет.

Когда эта книга готовилась к печати, перспективы возвращения экономики к производству на уровне его потенциальных возможностей даже в перспективе одного–двух лет не были ясны. Если исходить из фундаментальных экономических принципов и не принимать желаемое за действительное, можно предположить, что до возвращения показателя безработицы к нормальному уровню еще далеко. Поэтому движение с нижней точки в сторону нормализации и еще не привело к тому состоянию, в котором должна пребывать экономика. Более того, существует вероятность того, что ситуация будет развиваться по японскому сценарию, то есть восстановление полной занятости будет происходить в течение очень длительного времени. (Вполне вероятно, рост Америки будет более динамичным, чем это наблюдалось в Японии в период долгого застоя, и произойдет это просто потому, что численность рабочей силы Японии остается одинаковой, в то время как в Америке она растет на 1 % в год. Но мы не должны допустить, чтобы это различие ввело нас в заблуждение.) Скорее всего, на этом пути нас могут ожидать крутые повороты, вызванные возможными шоковыми явлениями в экономике: внезапным крахом еще одного финансового учреждения, возникновением проблем в сфере коммерческой недвижимости или даже просто последствиями прекращения в 2011 году действия пакета стимулирующих мер. Как я объясню позже, чтобы довести уровень безработицы до нормального уровня, требуется устойчивый рост, превышающий 3%, но ничего подобного на горизонте пока не просматривается.

Вполне естественно, что и администрация, и те, кому выгоден рост стоимости ценных бумаг, стараются распространять чувство оптимизма. Восстановление доверия приведет, надо надеяться, к стимулированию потребления и росту инвестиций и, может быть, даже к восстановлению цен на недвижимость. Если это произойдет, Великая рецессия 2008 года быстро уйдет в историю и станет чем‑то вроде плохого сна, воспоминания о котором будут быстро ослабевать.

Восстановление котировок акций, их подъем со «дна», до которого они опустились, часто воспринимается как барометр, показывающий степень восстановления экономического здоровья в целом. К сожалению, рост цен на фондовом рынке не обязательно означает, что все на самом деле хорошо. Цены на этом рынке могут расти потому, что ФРС наводняет мир ликвидностью, а процентные ставки остаются низкими, из‑за чего акции выглядят гораздо привлекательнее облигаций. Можно надеяться, что обеспечиваемый ФРС поток ликвидности в конечном счете приведет к увеличению кредитования бизнеса, но результат этих действий может быть и другим: рост цен отдельных активов, или раздувание пузыря на фондовом рынке. Рост цен на фондовом рынке может свидетельствовать об успехе политики сокращения корпоративных расходов, достигнутого за счет снижения числа работников и заработной платы. Если это так, то мы вскоре можем столкнуться с новой проблемой. Если доходы работников остаются низкими, низким будет и потребление, на долю которого приходится 70% ВВП.

Как я уже отмечал ранее, наблюдаемый в настоящее время спад по своей природе сложное явление: финансовый кризис наложился на экономический, и к тому же оба они влияют друг на друга. Недавние рецессии были незначительными и вызывали лишь временные отклонения от обычного состояния дел. Большинство из них, казалось, происходило из‑за того, что ФРС слишком сильно нажимала на педаль тормоза. Иногда такое впечатление создавалось только из‑за того, что до этого правительство слишком резко давило на педаль газа32.

Восстановление в тех случаях было легким: ФРС признавала свою ошибку, снимала ногу с тормоза и переносила ее на педаль газа, после чего рост возобновлялся. Другие рецессии были вызваны накоплением чрезмерных запасов. Как только в этой области осуществлялись необходимые корректировки, что происходило, как правило, в течение года, рост снова возобновлялся. Великая депрессия в этом отношении была другой — рухнула финансовая система. Опыт, полученный в ходе других рецессий, связанных с финансовыми кризисами, показал, что при таких обстоятельствах восстановление проходит гораздо труднее и занимает куда больше времени.

Мы должны радоваться, что банки, которые в какой‑то момент оказались на грани банкротства, теперь, возможно, находятся не так близко к краю пропасти. Но, несмотря на появление некоторых признаков восстановления финансовых рынков и улучшение балансовых отчетов банков, на горизонте остается еще много грозовых облаков. В частности, на финансовых рынках возможны проблемы, связанные с коллапсом в сфере коммерческой недвижимости, сохраняющимися трудностями в секторе жилой недвижимости и с долгами по кредитным картам. Постоянно высокий уровень безработицы порождает новые проблемы, связанные с ипотечными и карточными кредитами. Новые правила, позволяющие банкам учитывать в своих отчетах по номинальной стоимости заложенное имущество, которое на самом деле стоит дешевле, не позволяет объективно судить о здоровье банковской системы. Выплаты по плохим кредитам могут быть перенесены на более поздний срок, что лишь откладывает час расплаты. Значительная часть кредитов на коммерческую недвижимость была секьюритизирована, и в ближайшие несколько лет выплаты по ним должны быть перенесены на более долгий срок. Создаются условия для еще одной волны банкротств и обращений взыскания на заложенную недвижимость. И рынок коммерческой, и рынок жилой недвижимости искусственно поддерживались при помощи обычных мер, предпринятых ФРС, снизившей долгосрочные процентные ставки. Что произойдет, когда Федеральная резервная система откажется от применения чрезвычайных мер на финансовых рынках? И что случится, если ФРС не станет от них отказываться, как обещала, из‑за рисков, связанных с прекращением такой поддержки?

Но даже если бы финансовая система в полной мере восстановилась до уровня совершенного состояния, в реальном секторе экономики и в этом случае оставались бы нерешенные проблемы. Если проанализировать каждый из компонентов совокупного спроса, станет ясно, что оснований для оптимизма мало. Даже если банки полностью восстановятся, они не захотят заниматься кредитованием так же безрассудно, как они это делали в прошлом, а если они и решат кредитовать, большинство американцев не захочет брать эти кредиты. Банки усвоили урок, за который дорого заплатили: они, несомненно, будут больше экономить, вероятно, значительно больше, чем в прошлом, когда они раздавали деньги направо и налево. Даже если бы никакой неопределенности, связанной с ростом безработицы, не было, богатство многих американцев значительно сократилось, так как его главным составляющим активом является жилая недвижимость. Поэтому даже те домохозяйства, чье жилье к настоящему времени не обесценилось полностью, понимают, что его цена значительно уменьшилась и не сможет восстановиться в течение ряда лет, если это вообще когда‑нибудь произойдет.

При рассмотрении состояния дел с другого ракурса видно, что процесс сокращения доли заемных средств, то есть укорачивания кредитного плеча, например снижения ненормально высокого уровня задолженности домашних хозяйств, который в 1,3 раза превышал уровень располагаемого дохода, требует более активного, чем обычно, сбережения, что означает снижение уровня расходов домохозяйств.

Быстрое восстановление других элементов совокупного спроса также представляется проблематичным. При наличии столь большого числа стран, также сталкивающихся с экономическими проблемами, Соединенные Штаты не могут рассчитывать на экспортный бум. Конечно, как я уже отмечал, весь мир не может обеспечивать свой путь к росту за счет экспорта. Во время Великой депрессии страны пытались защитить себя за счет своих соседей. Такой вариант получил название политики «разорения соседа» и включал в себя такие меры, как протекционизм (повышение таможенных тарифов и установление других торговых барьеров) и конкурентная девальвация (удешевление стоимости своей валюты, благодаря чему свой экспорт становится более дешевым, а импорт менее привлекательным). Вероятность того, что эти приемы сработают и в наши дни, не выше, чем в прошлом; более того, их применение может вызывать ответную реакцию и приводить вовсе не к тем результатам, на которые эта политика была рассчитана.

Экономический рост в Китае является высоким, но потребление в этой стране по–прежнему настолько ниже американского уровня, что рост расходов Китая не может компенсировать сокращение затрат в Соединенных Штатах, к тому же лишь небольшая часть увеличения расходов Китая проявит себя в виде какого‑то роста американского экспорта. Если учесть, насколько сильно мировой кризис затронул многие страны развивающегося мира, понятно, что те государства, которые продолжат откладывать резервы значительные суммы, будут способствовать ослаблению глобального спроса.

Без серьезного восстановления потребления или экспорта трудно понять, как можно восстановить инвестиции, по крайней мере до тех пор, пока в экономике не исчезнут избыточные мощности или не произойдет их устаревание. В то же время предстоящее прекращение стимулирующих расходов и сокращение государственных и муниципальных затрат из‑за нехватки налоговых поступлений окажет, скорее всего, дополнительное давление на американскую экономику, что приведет к ухудшению ситуации.

До наступления кризиса американскую и в значительной степени мировую экономику поддерживал кураж потребления, финансируемый в первую очередь за счет займов и поддерживаемый пузырем на рынке недвижимости. Простые граждане могли жить не по средствам, считая, что цены на недвижимость будут расти всегда. Сейчас никто так уже не думает. Модели, на которой был основан американский рост, пришел конец, и на горизонте нет ничего, что могло бы ее заменить.

Словом, возникло ощущение того, что экономика отошла от края пропасти, к которой, как казалось, она приблизилась осенью 2008 года, но никто не станет утверждать, что она вернулась к здоровому состоянию. Рост задолженности поставил под угрозу выполнение других программ президента Обамы. Гнев, который вызвала правительственная помощь банкам, распространился и в других направлениях. Несмотря на то что банки прибегли к жесткой политике в отношении кредитования, их руководители получали почти рекордные по размеру бонусы (по результатам исследования, проведенного в начале ноября 2009 года, было высказано предположение, что типичный трейдер получит за тот год щедрый доход, в размере 930 тыс. долл.)33. Не было причин для недовольства и у акционеров банков, поскольку рыночная стоимость их акций возросла. За это время Обама понял, что угодить всем он не может и не сможет. Но сумел ли он удовлетворить интересы именно тех людей, в интересах которых он должен был действовать в первую очередь?

То, что можно было бы рассматривать как стратегию с низким уровнем риска, предусматривающую вариант ситуационного продвижения и избегания конфликтов, на самом деле оказалось очень рискованным предприятием, как в экономическом, так и в политическом смысле: доверие к правительству висело на волоске, конфликты между крупными банками и остальной частью страны становились все более серьезными, экономика сталкивалась с риском более медленного восстановления, а явные и тайные дорогостоящие спасательные операции ставили под угрозу финансовое положение правительства и выполнение других его программ, столь необходимых для будущего нации.

Обама мог бы прибегнуть к альтернативным действиям. Впрочем, он может сделать это и сейчас, так как множество других вариантов по–прежнему доступно для применения, хотя уже принятые решения существенно ограничивают их круг. В следующих четырех главах я покажу, каким образом правительство занималось стимулированием экономики (глава 3), как оно помогало спасать домовладельцев или отказывалось это делать (глава 4) и как оно пыталось возродить финансовую систему и повторно ее регулировать (главы 5 и 6). Меня беспокоит не только то, что из‑за уже принятых решений экономический спад будет гораздо более продолжительным и глубоким, чем это было неизбежно, но и то, что мы выйдем из кризиса с гораздо большим размером долга, а также с финансовой системой, которая будет менее конкурентоспособной, менее эффективной и более уязвимой перед новым кризисом, и с экономикой, менее готовой к решению задач нынешнего столетия.