Как и подобает заметному явлению не только венгерской внутриполитической жизни, но и международных отношений, события осени 1956 года в Венгрии сразу же оказались в центре внимания мирового общественного мнения, что стимулировало обращение к их изучению и осмыслению сначала публицистов и политических экспертов, а затем, по мере прохождения некоторой временной дистанции, и историков в разных странах. Многомерность и многослойность объекта исследования предопределили многообразие подходов к нему и неоднозначность трактовок, дали толчок дискуссиям (иногда довольно острым) о характере и движущих силах венгерских событий, их историческом значении, нереализованных перспективах. Об устойчивом интересе исследователей и более широкой, прежде всего политически ангажированной публики к теме свидетельствует огромное, измеряемое не сотнями, а тысячами, количество опубликованных во всем мире работ – монографий, научных статей, документальных публикаций, мемуаров, публицистических опусов.

Долгое время, в силу политико-идеологических и не в последнюю очередь цензурных ограничений, работы, дававшие сколько-нибудь полную и всестороннюю картину происходившего в Венгрии осенью 1956 года, могли появляться лишь за пределами стран советского блока (при этом надо, конечно, иметь в виду, что и западная историография, с одной стороны, в целом не отличалась беспристрастностью в трактовке венгерских событий, а с другой стороны, среди многообразия работ, выходивших в США и Западной Европе, большую долю, как и в странах Восточной Европы, составляла политико-пропагандистская литература, явно не отвечавшая критериям научности). В первые месяцы после революции в потоке западных публикаций по ее горячим следам главное место занимали свидетельства очевидцев. Наиболее оперативно откликнулись на события иностранные журналисты, находившиеся в те недели в Венгрии либо собиравшие информацию, работая в Австрии с венгерскими беженцами.

Центр Будапешта. 11 лет спустя после Второй мировой войны

На протяжении многих недель венгерские события не сходили с первых полос ведущих западноевропейских и американских газет. Именно собирательный образ венгерского борца за свободу стал «человеком года» (1956 года) по версии наиболее влиятельного в ту пору американского политического еженедельника «Time». Но при всем внимании западной прессы к венгерским событиям наиболее глубокий след в осмыслении их сущности оставили не зачастую поверхностные свидетельства западных корреспондентов, иногда просто гнавшихся за сенсацией, а отклики двух крупных восточноевропейских литераторов, лучше чувствовавших венгерскую (и шире, региональную, среднеевропейскую) специфику и принимавших увиденное в Венгрии ближе к сердцу; к тому же их репортажи обладали несомненными художественными достоинствами. Известный сербский писатель, а впоследствии и политик, Добрица Чосич, если верить позднейшей версии, был командирован в Венгрию по распоряжению самого Тито, для того, чтобы дать югославскому руководству и более широкой общественности максимально полную картину венгерских событий. Его репортажи, впервые опубликованные в главной белградской партийной газете «Борба», при всей точности многих характеристик были, впрочем, не лишены субъективизма и спорных моментов.

После расстрела мирной демонстрации перед зданием парламента. 25 октября 1956 года

Так, в соответствии с бытовавшими в соседних странах, в том числе в Югославии, стереотипами в них давалась не совсем адекватная, преувеличенная оценка правой опасности и в том числе угрозы прихода к власти в Будапеште сил, способных выступить с требованиями пересмотра в пользу Венгрии ее так называемых «трианонских» границ. В отличие от Чосича, отягощенного исторически сложившимся в сербском сознании XX века комплексом венгерской «ирредентистской угрозы», польский поэт и публицист Виктор Ворошильский приехал из страны, где этого комплекса в силу тех же исторических причин существовать не могло, а в настроениях интеллигенции осенью 1956 года доминировало, напротив, чувство солидарности с восставшей Венгрией.

Демонстрация солидарности с Венгрией. Великобритания. Ноябрь 1956 года. Архив ИПИ

Ворошильский однозначно симпатизировал венгерскому национальному движению за расширение суверенитета страны. Его «Венгерский дневник», впервые опубликованный в 1956 году в варшавском реформ-коммунистическом еженедельнике «Nowa Kultura» и вышедший затем отдельным изданием, переведен на несколько языков, издан и в России. При всех несомненных достоинствах свидетельства Ворошильского (а в их числе отсутствие идеализации повстанцев и романтизации насилия) в «Венгерском дневнике» проявляется присущая художнику склонность к некоторой гиперболизации, особенно при описании масштабов боевых действий в Будапеште.

С конца 1956 года на Западе выходят первые собрания разнородных источников о венгерских событиях, включавшие в себя перепечатанные из прессы программные выступления венгерских политиков и политиков других стран в связи с происходившим в Венгрии, дипломатические ноты, газетные репортажи, сообщения информационных агентств, материалы радиопередач, не в последнюю очередь интервью с очевидцами, прежде всего беженцами, оказавшимися на Западе. Наиболее значительное издание такого рода, вышедшее в 1957 году как в Лондоне, так и в Нью-Йорке, было подготовлено как бы в противовес так называемой «Белой книге» – выполненной по решению правительства Кадара и изданной на нескольких языках тенденциозной подборке материалов, призванных доказать наличие в Венгрии 1956 года опасности установления праворадикального, фашистского режима. Показания очевидцев, в целом не замалчивая «теневых сторон» движения, в то же время опровергали официальную советско-венгерскую версию о преобладании в нем крайне правых тенденций.

С начала 1957 года в западных странах и прежде всего в США на базе Колумбийского университета при финансовой поддержке американских разведслужб осуществляется программа интервьюирования венгерских беженцев. В этой работе участвовали квалифицированнейшие социологи, в том числе выходцы из Германии, продолжавшие традиции Франкфуртского института социальных исследований. В результате был собран богатейший, хотя и нуждающийся в критическом осмыслении материал. Показания беженцев, не только содержащие определенную информацию, но прежде всего отражающие их субъективные настроения, хотя и использовались довольно широко в западной литературе о венгерских событиях, до сих пор еще не в полной мере востребованы – материал этот хранится в настоящее время в Будапеште, в архиве радиостанции «Свободная Европа» под эгидой Института «Открытое общество».

Демонстрация в Мошонмадьяроваре за несколько минут до расстрела. 26 октября 1956 года

Последствия расстрела демонстрации в Мошонмадьяроваре

На основе обобщения и анализа доступного на Западе весьма ограниченного круга источников (в первую очередь прессы и интервью с беженцами) уже с конца 1956 года делаются попытки дать историческую реконструкцию трагических венгерских событий, выявить их причины, определить движущие силы, социальную основу, описать ход боевых действий, выяснить роль рабочих советов. Одной из наиболее удачных была попытка, которую предпринял близкий к французской социалистической партии политолог венгерского происхождения Франсуа Фейто (он же Ференц Фейте). Акцентировав внимание на том, что организованные силы революции в своих сформулированных программных требованиях чаще всего не выходили за рамки социализма, отвечающего национальным венгерским условиям. Исключение составил в первую очередь кардинал Миндсенти. Фейто назвал события «антисоветской социалистической революцией».

Наиболее амбициозный проект 1950-х годов в области изучения венгерских событий был связан с деятельностью специальной комиссии ООН, призванной представить свой отчет о положении в Венгрии на суд Генеральной Ассамблеи. Это было сделано уже в 1957 году. В документе объемом более 200 страниц проанализированы причины венгерского восстания, подробно реконструирован ход событий начиная с 23 октября, включая начальный этап кадаровской консолидации. Сведения, почерпнутые из бесед с беженцами, составили для экспертов ООН главный источник, в силу этого в отчет, в целом отличавшийся довольно высоким уровнем анализа внутриполитических процессов, попала вместе с тем и непроверенная информация, искажавшая реальное положение дел. Ключевую роль в работе спецкомиссии ООН и в подготовке отчета сыграл датский дипломат П. Банг-Йенсен, судьба которого сложилась трагически – он погиб при загадочных обстоятельствах в 1959 г.

В 1957–1958 годах выходят и первые исследования о послереволюционной Венгрии, внутриполитической ситуации в стране в это время, о ходе кадаровской нормализации.

Западные авторы, обращавшиеся к теме, в большинстве своем оценивали венгерские события и политику СССР с либеральных, иногда леволиберальных и социал-демократических, реже с консервативных, христианско-демократических позиций. Проявилось и различие подходов между более левой и более правой публицистикой и историографией. Люди консервативных и праволиберальных убеждений, как правило, писали о «будапештской осени» более отстраненно и беспристрастно, венгерские события для них явились всего лишь новым, очередным подтверждением агрессивной, «империалистической» сути советского режима, не изменившейся, по их мнению, и после смерти Сталина. Для авторов более левых ориентаций, связывавших определенные надежды с XX съездом КПСС и разочаровавшихся вследствие советской военной акции ноября 1956 года в Венгрии, был характерен более личностный подход. Крупнейший французский философ и писатель Ж.-П. Сартр говорил в этой связи К. Симонову, посетившему Францию в конце 1957 года: политики и интеллектуалы правого толка вроде генерала де Голля, которые в лучшем случае были равнодушны к Советскому Союзу, спокойнее отреагировали на венгерские события и действия СССР. «А я был ими крайне взволнован именно потому, что я был и остаюсь другом Советского Союза». С марксистских позиций и вместе с тем критически в отношении СССР венгерские события оценивали, выступая как дома, так и на Западе, идеологи Союза коммунистов Югославии, уделявшие, в соответствии с идейными установками СКЮ, большое внимание рабочим советам осени 1956 года, а также некоторые итальянские авторы, дистанцировавшиеся от лидера ИКП П. Тольятти, поддержавшего советские действия в Венгрии. Однако, за исключением Италии, в издательствах, контролируемых западными компартиями, выходила, как правило, литература апологетическая в отношении советской политики.

В 1957 году через Югославию переправляются на Запад и публикуются работы Имре Надя 1955–1956 годов – прежде всего полемически заостренные письма и заявления в Центральное Руководство Венгерской партии трудящихся (ЦР ВПТ), в которых развенчивалась политика М. Ракоши и его окружения и отстаивалась необходимость большего учета национальной специфики и более равноправных отношений с СССР. Автор этих записок, возвращенный в апреле 1957 года в Будапешт из румынской ссылки, находился в заключении. За начавшейся подготовкой судебного процесса внимательно следили в титовской Югославии, где опасались, что «дело Надя», подобно «делу Райка» в 1949 году, даст повод для развязывания новой международной кампании антиюгославской направленности. На Западе же вплоть до июня 1958 года ни публика, ни политические эксперты не проявляли большого интереса к фигуре Надя, воспринимавшегося, и надо сказать не без оснований, как достаточно заурядный коммунистический политик, который в силу своей непоследовательности и слабости не смог, в отличие от польского лидера В. Гомулки, овладеть ситуацией в собственной стране, но при этом потерял доверие Москвы. Публикация записок, дающих более полное представление о системе взглядов И. Надя и тем самым позволяющих лучше понять истоки его политической эволюции осенью 1956 года, лишь незначительно скорректировала сложившийся имидж. Ситуация в корне изменилась лишь после вынесения в июне 1958 года смертного приговора, потрясшего мировую общественность. Выходит множество публикаций об Имре Наде. Споры вокруг личности этого не покорившегося Москве коммунистического политика органично вошли в контекст более широких дискуссий о перспективах «национального коммунизма», развернувшихся в свете решений XX съезда КПСС и советско-югославского сближения, с учетом опыта польских и венгерских событий осени 1956 года.

В литературе, вышедшей по свежим следам процесса по делу Имре Надя, главным виновником расправы над бывшим премьер-министром Венгрии априорно называлась Москва, причем эту точку зрения, как правило, разделяли и левые на Западе, в том числе прокоммунистически настроенные интеллектуалы, не склонные афишировать своих разногласий с КПСС. Применительно не только к казни И. Надя, но – шире – к репрессиям против участников революции мало говорилось об ответственности нового венгерского руководства, которое считали марионеточным режимом, полностью зависимым от Москвы. Впоследствии это сыграло на руку Кадару: перейдя с начала 1960-х годов к более умеренной внутренней политике, а во второй половине 1960-х годов приступив к экономическим реформам, он умело эксплуатировал перед лицом зарубежного общественного мнения свой сложившийся со временем на Западе образ либерального коммуниста-реформатора, ограниченного в своих действиях лишь постоянной оглядкой на Кремль. Стереотип о решающей роли руководства КПСС в подготовке и осуществлении казни И. Надя господствовал в западной историографии по крайней мере до середины 2000-х годов, пока, как уже отмечалось на страницах этой книги выше, не были опубликованы неопровержимые документы, свидетельствовавшие о том, что в начале февраля 1958 года Кадар получил от Москвы не использованный им шанс закрыть дело И. Надя без вынесения на судебном процессе смертных приговоров – речь идет в первую очередь о записях заседаний Президиума ЦК КПСС. Впрочем, отголоски этого стереотипа живы и сегодня – достаточно взять в руки нашумевшую, удостоенную пулитцеровской премии, но при этом неровную по качеству биографию Хрущева, принадлежащую перу известного американского советолога У. Таубмана.

С другой стороны, острое впечатление от трагической концовки открывало простор апологетике И. Надя в историографии и публицистике. Драматическая развязка в «деле Надя» по сей день оказывает воздействие на историков, мешает беспристрастному анализу деятельности этого политика.

Казнь И. Надя способствовала разочарованию левой интеллигенции Запада не только в Советском Союзе, но и в коммунистической идее, и это сказалось на оценках событий «будапештской осени» 1956 года как в публицистике, так и в историографии. Повлияла она и на идейную эволюцию молодых венгерских коммунистов-реформаторов, эмигрировавших после 1956 года на Запад и в большинстве своем группировавшихся вокруг литературного и общественно-политического издания «Irodalmi Újsάg» («Литературная газета»), подчеркивавшего свою преемственность одноименному будапештскому реформ-коммунистическому еженедельнику середины 1950-х годов, органу союза писателей. Хотя в осмыслении сути венгерских событий довольно активны были и эмигранты предыдущей волны (конца 1940-х годов), особенно 3. Сабо, уже к 1958 году именно представители самой новой волны эмиграции занимают ведущие позиции в изучении «будапештской осени». В их выдвижении на первый план сыграло главную роль знание предмета своих исследований изнутри – все эти 30-40-летние люди были не только свидетелями, но в разной степени и участниками революции; некоторые внесли вклад в ее идейную подготовку будучи журналистами реформаторского направления.

В Брюсселе представителями, главным образом, новой волны венгерской эмиграции был создан Институт Имре Надя, который в течение нескольких лет своего существования (1959–1963) был главным центром, занимавшимся сбором документации, исследованиями, пропагандой наследия революции 1956 года Институт издавал на венгерском языке журнал «Szemle» («Обозрение»), имевший также версии на английском и французском языках. На конференциях, проведенных под эгидой Института, много внимания уделялось изучению политических целей революции, намерений и действий ее участников. Одной из наиболее значительных инициатив венгерской эмиграции явилась проведенная на основе доступных в то время источников (прессы, свидетельств участников событий) реконструкция деятельности Имре Надя и его сторонников в дни революции, пункт за пунктом разоблачавшая подтасовку фактов в официальных сообщениях о деле И. Надя и его соратников, опровергавшая предъявленные им в июне 1958 года на судебном процессе обвинения. Книга «Правда о деле Имре Надя», вышедшая на французском, английском, немецком, венгерском языках, своим появлением на свет обязана прежде всего Т. Ацелу, П. Кенде и Т. Мераи. Предисловие к ней писал лауреат Нобелевской премии по литературе 1957 года Альбер Камю.

Именно исследователям из этого круга принадлежат первые в известном смысле классические работы по истории венгерской революции 1956 года, многократно переиздававшиеся и не утратившие своей ценности и поныне – речь идет о книгах М. Мольнара, Т. Мераи, Т. Ацела. Миклош Мольнар, в прошлом ведущий журналист главной партийной газеты «Szabad Nép» и одно время редактор литературного еженедельника «Irodalmi Újsάg», дал одной из своих основных работ (1960 года) парадоксальное и вместе с тем символическое название – «Триумф одного поражения», подчеркнув тем самым значимость традиций венгерского Октября 1956 года для борцов за коренное демократическое обновление восточноевропейского социализма. Переизданная в 1968 году в Париже в новых условиях, во время майских волнений во Франции и Пражской весны, эта книга дала в то время французским интеллектуалам немало духовной пищи для проведения исторических параллелей, для раздумий о перспективах идей социализма и коммунизма.

В работе Мольнара предпринята попытка выявить движущие силы революции, подчеркнув плюрализм массового общественного движения Октября 1956 года, реконструировать систему ценностей того крыла движения, которое боролось за обновление венгерского социализма, придание ему подлинно демократического и гуманистического характера. Автор резко критичен в отношении позиции США, одним из первых в западной литературе сконцентрировав внимание на разительных противоречиях между пропагандистской риторикой администрации Эйзенхауэра (и особенно подстрекательской фразеологией радиостанции «Свободная Европа») и реальными, весьма осторожными внешнеполитическими шагами правительства США в условиях венгерского кризиса. По его мнению, даже в самый разгар холодной войны, при жизни Сталина, политика США в отношении восточноевропейских стран не была столь лицемерной и вводящей людей в заблуждение, как в 1954–1956 годах. Мольнару принадлежит также написанная им в соавторстве одна из первых биографий Имре Надя, представляющая его деятельность на фоне панорамного описания внутриполитической ситуации в стране в ее динамике. Самим названием франкоязычной версии книги, «Имре Надь – реформатор или революционер?», авторы пытались поставить перед собой вопрос для ответа, а для того, чтобы дать ответ, проследили путь превращения партийного реформатора в политика общевенгерского масштаба, вождя национальной демократической революции, хотя и потерпевшей поражение, что не могло не браться за точку отсчета при рассмотрении личности И. Надя.

Сходные цели ставил перед собой известный журналист и политолог Тибор Мераи, автор другой, еще более заметной, часто цитируемой биографии Имре Надя – «Тринадцать дней, которые потрясли Кремль (Имре Надь и венгерская революция)». Подобно Мольнару, Мераи лично знал И. Надя, причем точность свидетельств очевидца и живость, образность изложения сочетаются в книге с мастерством политического анализа и глубоким знанием исторического контекста. Свидетель и очевидец событий у него, как и у Мольнара, остаются в тени, уступая место политическому аналитику и историку, владеющему всеми доступными ему в то время источниками по изучаемой проблеме. Деятельность Надя и в этой книге показана на фоне исторических процессов, происходивших в его стране в первое послевоенное десятилетие и достигших своей кульминации в остродраматических событиях «будапештской осени».

Надь предстает в работе Мераи как человек, соединявший в себе коммунистические убеждения с последовательным венгерским патриотизмом и глубоким чувством ответственности перед народом. Но рано или поздно приверженность национальным ценностям и неравнодушие народным чаяниям должны были вступить в конфликт с коммунистической идеологией, и это произошло именно в дни «будапештской осени». Патриотизм перевесил преданность наднациональной идее и СССР, что заставило И. Надя сделать шаг к пересмотру характера событий и к сближению с массовым движением за суверенитет. Правда, шаг этот был сделан слишком поздно, чтобы закрепить завоевания революции («революции потерянных 48 часов»). Трагедия Имре Надя заключалась, по мнению Мераи, в том, что он не поспевал за изменениями в настроениях масс, будучи пленником собственных идей и планов реформирования правящей партии, и долгое время не понимая, что для народа не представлял уже актуальности вопрос о неприемлемости некоторых партийных вождей, неприемлема была вся унаследованная от сталинских времен коммунистическая система.

Вышедшая в год, когда был проведен судебный процесс по делу И. Надя и его соратников, работа Мераи, как и вышеупомянутая книга «Правда о деле Имре Надя», была полемически заострена против обвинений, предъявленных бывшему премьер-министру на неправедном суде. Так, реконструируя события 23 октября, автор начисто опровергает версию о преднамеренной подготовке мятежа и захвата власти, показывает, что И. Надь вел себя в первый день восстания предельно осторожно и сдержанно.

Некоторые гипотезы Мераи получили документальное подтверждение в 1990-е годы, когда были рассекречены документы из советских и венгерских архивов. Так, он первым в историографии обратил внимание на взаимосвязь между поворотами в советско-югославских отношениях и развязкой в деле И. Надя. Обнародованные в 1996 году, сначала в российском журнале «Исторический архив», а затем и в венгерском издании, записи заседаний Президиума ЦК КПСС по «венгерскому вопросу» в целом подтверждают также справедливость представлений Мераи относительно логики, двигавшей в конце октября 1956 года Н. С. Хрущевым при окончательном принятии силового решения. Лидер КПСС должен был предотвратить формирование враждебной ему оппозиции, доказав соратникам по партии, что он дорожит унаследованной от Сталина системой социализма (по Мераи, «советской империей») не меньше других.

Симпатизируя венгерской революции, Мераи в то же время не был склонен замалчивать ее теневые стороны, когда «гнев народа обрушивался на жертвы, неповинные в преступлениях», вплоть до того, что в последние несколько дней октября «линчевание стало обычным явлением». Он признавал также, что в дни революции в Венгрии можно было наблюдать «некоторые фашистские тенденции». Но основный характер событий определяло, по его мнению, другое – доминировавшее требование о защите социалистических ценностей, с которым выступали почти все наиболее значительные силы, заявившие о себе на политической арене. К 3 ноября, доказывает автор, отчетливо обозначилась тенденция к нормализации, пресеченная советским военным вмешательством. В более поздней работе, написанной к 10-летию венгерской революции, Мераи сконцентрировался на изучении первого дня восстания, 23 октября.

Тамаш Ацел, молодой преуспевающий писатель, удостоенный в 1951 году в Москве за несовершенный роман Сталинской премии (в ряду других литераторов из стран «народной демократии»), в 1955 году стал одним из активистов оппозиционного движения в венгерском союзе писателей. В конце 1956 года, после подавления революции, покинул Венгрию, по легенде, вероятно, пущенной его недоброжелателями, на личном автомобиле, купленном на Сталинскую премию. В значительной мере посвятив оставшуюся жизнь изучению послевоенной (прежде всего интеллектуальной) истории Венгрии, он также внес определенный вклад в осмысление опыта венгерской революции. Одна из его книг, написанная в соавторстве с Т. Мераи, в самом своем названии сравнивает революцию 1956 года с «очистительным вихрем». Ацел и Мераи, опираясь на собственный богатый опыт, много занимались темой духовного сопротивления венгерской и – шире – восточноевропейской интеллигенции сталинской модели социализма.

В эмиграции сложилось несколько течений в историографии революции 1956 года и каждое из них дополняло реконструируемую картину тех событий своими специфическими штрихами. Однако доминировал в венгерской эмигрантской литературе (более явно, нежели в западной литературе в целом) леволиберальный взгляд на революцию. Советское насильственное вмешательство, пишет в связи с этим известный историк и активист событий Д. Литван, породило в общественном сознании своего рода защитную реакцию в виде формулы «ведь все на самом деле хотели не контрреволюции, а улучшения социализма». Применяя ее, было проще оттенить несправедливый характер советской акции, но в результате становился менее дифференцированным подход к движущим силам революции, нивелировались принципиальные идейно-политические противоречия внутри широкого движения. В этих условиях инициативу в интерпретации «будапештской осени» взяли в свои руки те авторы, которые в силу субъективных причин были лучше подготовлены к изложению собственной версии событий, в частности, публицисты реформ-коммунистической ориентации, со временем эволюционировавшие к леволиберальному направлению. К тому же за неполных две недели восстания правый фланг политической жизни, заявивший о себе активизацией кардинала Миндсенти, не успел идейно и организационно оформиться, процесс формирования правых партий с их программами, начавшись в первые дни ноября, был прерван советской военной акцией. В эмиграции среди консерваторов, а тем более правых радикалов, не было ярких публицистов и глубоких исследователей, которые могли бы соперничать с такими мастерами пера и тонкими политическими аналитиками, как 3. Сабо, М. Мольнар, Т. Мераи или П. Кенде. Усилению позиций именно леволиберального взгляда на события, персонифицированного личностью И. Надя, способствовали как мужественное поведение свергнутого премьер-министра, отказавшегося сотрудничать с полностью зависимым от СССР правительством, так и его мученическая кончина. Можно согласиться с Д. Литваном: если бы Надь вел себя в ходе следствия и на суде по-другому, леволиберальная историография обладала бы более слабыми позициями, не имея возможности апеллировать к его моральному авторитету, и в свою очередь у правых было бы больше оснований претендовать на свою долю в политическом наследии «Осени 1956 года». Роль коммуниста И. Надя в дни революции и особенно его поведение после ее поражения, таким образом, не только в известной мере затушевали или отодвинули на второй план присутствовавшую в событиях антикоммунистическую составляющую, но стали мощным субъективным и вненаучным фактором, значительно повлиявшим на господствовавшие в литературе оценки событий, на общую ситуацию в западной историографии. В ней со второй половины 1950-х годов на протяжении трех с половиной десятилетий преобладали леволиберальные, национально-демократические (в том числе «неонароднические», восходящие своими идейными истоками к движению «народных писателей» 1930-х годов), социал-демократические, социалистические, реформ-коммунистические тенденции, репродуцировавшие свои политические идеалы на период демократической коалиции 1945–1947 годов, что в корне отличало их от прохортистской консервативной историографии. К этому можно добавить, что на левом политическом фланге Запада вообще куда больше, чем на правом, интересовались венгерской революцией, так как процесс внутриполитического развития в Венгрии, прерванного советским вмешательством, в большей мере оправдывал ожидания левых интеллектуалов и политиков. Для правых все произошедшее было только очередным свидетельством бесперспективности любого рода экспериментов по «улучшению» социализма, тогда как левые связывали с венгерскими событиями определенные надежды на возможность третьего пути между сталинизмом и западным капитализмом. «Движения в Венгрии, Польше и других коммунистических странах со всей ясностью показали, что в этих странах существует реальная и живая потребность в свободе и в самой передовой технологии ее осуществления. И эта потребность, именно потому, что никогда еще не была полностью удовлетворена, проявляется с такой свежестью убежденности и страсти, которая существенно превосходит убежденность уже привыкшего к своим завоеваниям западного мира. Эти движения показали, что потребность перемен исходит не только от пострадавших в период однопартийного господства, более того: особенно активно она проявляется у воспитанников этой системы и у молодежи, т. е. не нужно опасаться, что это приведет к реставрации устаревших общественных и политических форм», – писал в 1957 году крупный венгерский политический мыслитель Иштван Бибо. Показательно, что и брюссельский Институт Имре Надя, в котором преобладали умеренно левые, решил отметить третью годовщину революции проведением конференции по теме «Что дала венгерская революция социализму?»

Доминирование в историографии и публицистике работ определенного идейно-политического направления привело к образованию флюса в изучении некоторых тематических пластов – так, непропорционально большое значение придавалось деятельности внутрипартийной (и прежде всего интеллигентской) оппозиции, группы И. Надя. Последнее объяснялось и тем, что наиболее видные авторы вроде М. Мольнара и Т. Мераи были, как уже отмечалось, непосредственно причастны к данному движению. Стремление сохранять историческую память о «будапештской осени» существовало, впрочем, и на правом фланге венгерской эмиграции, проявляясь не только в мемуаристике, публицистике, первых исторических работах, но и в разного рода акциях памяти. Для правой (праволиберальной, консервативной, консервативно-националистической) историографии с самого начала были характерны равнодушие к внутрипартийной реформаторской оппозиции и окружению И. Надю, а с другой стороны, интерес к повстанческому движению, в изучение которого она внесла в 60-80-е годы наиболее значительную лепту. На правом политическом фланге, где сам термин «революция», как правило, наполнялся негативным содержанием, события осени 1956 года чаще трактовались не как революция (антитоталитарной, антисталинской, антисоветской, антибюрократической и т. д. направленности), а как борьба за независимость. Такой трактовке положило начало известное радиовыступление кардинала Миндсенти 3 ноября 1956 года Большой акцент делался на национальных травмах, вызвавших восстание.

Повстанцы отряда на площади Сены в Будапеште

При всех идейных различиях между представленными в литературе течениями венгерская эмигрантская историография обладала и рядом общих черт. Во-первых, ее, как и всю западную историографию второй половины 1950-1980-х годов, отличала узость Источниковой базы, которую составляли главным образом опубликованные в прессе официальные документы и сообщения информационных агентств, мемуары, свидетельства беженцев. Недоступность архивных документов приходилось компенсировать логическими конструкциями, а, значит, многое домысливать, выдвигать гипотезы – как оправдавшиеся, так и не оправдавшиеся. Во-вторых, вся эмигрантская историография была в той или иной мере склонна к идеализации «будапештской осени». Пожалуй, в наименьшей степени это проявилось в работах Мольнара и Мераи. Кровавые события на площади Республики 30 октября привлекали мало внимания исследователей. Фактически было наложено табу на упоминания о том, что в повстанческих отрядах находилось немало уголовников, отпущенных в те дни из тюрем наряду с политическими заключенными. Нередко преувеличивалось (иногда, как в публицистике Д. Крашшо, на целый порядок) количество жертв репрессий кадаровского режима.

Жертвы расправы вооруженными экстремистами. Инцидент около Будапештского здания горкома. 30 октября 1956 года

Пятилетний юбилей революции (1961 года) был отмечен выходом на Западе множества публикаций. Среди их авторов преобладали венгерские эмигранты разных волн, причем именно в это время с большей определенностью, нежели в 1957–1959 годах, заявили о себе интерпретаторы праволиберальных и консервативных убеждений. Хотя в потоке литературы доминировали публицистические выступления, появляются и серьезные аналитические работы, отвечающие критериям строгой научности. П. Кечкемети в книге, изданной Стэнфордским университетом (Калифорния), на основе анализа социальной структуры Венгрии в ее динамике попытался выявить движущие силы революции. В противовес тем авторам, которые были склонны преувеличивать роль интеллигенции, он в числе первых акцентировал внимание на участии в событиях рабочего класса, представителей других слоев. Еще одним образцом американской университетской продукции явились работы Ф. Вали. С обобщающими исследованиями выступают П. Зиннер и др. Предметом специального изучения впервые становятся рабочие советы. Дебютирует в качестве профессионального военного историка генерал Бела Кирай, заочно приговоренный к смертной казни в 1958 году военный лидер венгерской революции.

Неординарность венгерских событий осени 1956 года с самого начала предопределила интерес к ним не только историков и политологов, но и философов. Разные авторы пытались через осмысление венгерского опыта выявить наиболее существенные и характерные тенденции современного развития, сделать прогнозы относительно перспектив мировой системы социализма, международного коммунистического движения, «национального коммунизма», оценить реальные возможности эффективного сопротивления тоталитаризму в Восточной Европе и поставить в этой связи вопрос о роли рабочих советов как альтернативных государственному социализму органов власти. Среди тех, кто так или иначе писал или высказывался о венгерской революции, обращался к ее опыту, были такие совершенно разные по своим убеждениям выдающиеся интеллектуалы второй половины XX века, как Ж.-П. Сартр, А. Камю, X. Арендт, И. Дойчер, Р. Арон, Д. Лукач, А. Хеллер.

Жан-Поль Сартр, много высказывавшийся по поводу венгерских событий по свежим следам, отказался вместе с тем выступить осенью 1957 года в связи с годовщиной революции, заявив, что «венгерские события не являются такой датой, которую можно праздновать в чьих-либо эгоистических интересах или устраивать вокруг нее шабаш». В одной из бесед он даже заметил, что «с точки зрения больших эпохальных интересов социализма советское вмешательство в венгерские события, возможно, окажется исторически оправданным». Антисоветская кампания к этому времени вообще пошла на спад: Спутник, ставший главной мировой сенсацией 1957 года, однозначно заслонил собой венгерские события и сделал теперь уже не абстрактного венгерского борца за свободу, а конкретную личность – Н. С. Хрущева «человеком года» (по версии американского журнала «Тайм»). Однако несколько позже, в июне 1958 года, Сартр разделил возмущение французской общественности по поводу казни И. Надя.

Ханна Арендт на основе венгерского опыта 1956 года размышляла над противоречием между насильственным и, с другой стороны, созидательным характером антитоталитарной, по ее определению, революции55. Она приветствовала советы как стихийно возникшие самодеятельные революционные органы, однако, в отличие от левых мыслителей И. Дойчера или К. Лефора, видела в них не механизм реального самоуправления рабочих в сфере производства, а прежде всего силу, способную к политическому действию56. Важной вехой в истории интеллектуального освоения венгерского опыта 1956 года стало наследие крупного венгерского мыслителя леволиберального толка, министра в правительстве И. Надя Иштвана Бибо, рассмотренное автором этих строк в отдельной большой работе57.

55 Такую оценку сущности событий «будапештской осени» переняли у нее некоторые либерально настроенные интеллектуалы венгерской эмиграции, в частности 3. Сабо.

56 О позиции Арендт и ее размышлениях над венгерским опытом много говорилось на конференции в Санкт-Петербурге в сентябре 2006 года «Будапешт’56,до и после. История и память первого кризиса Коммунизма», где преобладали историки и политологи ультралиберальной ориентации. Материалы конференции в полном виде не опубликованы, краткий обзор ее работы: Славяноведение, 2008. № 1.

57 Стыкалин А. С. Иштван Бибо – мыслитель и политик // Бибо Ииитвон. «О смысле европейского развития» и другие работы. М., 2004. В работе «Положение в Венгрии и положение в мире» (1957). Бибо попытался оценить историческое значение венгерской революции как для самой Венгрии, так и с точки зрения международных, межблоковых отношений. Он размышлял над тем, какие уроки могли бы извлечь из венгерского опыта 1956 года силы различных идейно-политических ориентаций – на Западе, в Восточной Европе и в «третьем мире». Англоязычная версия работы, неоднократно публиковавшаяся на Западе: The Hungarian Revolution: Scandal and Hope. На языке оригинала (венгерском) впервые опубликовано в эмигрантской среде: Bibo Istvan. Harmadik lit / Szerk. Szabo Z. London, 1960. На русском языке опубликовано в сокращении: Мост. Будапешт, 1992. № 1/2. Другие тексты И. Бибо по проблемам революции 1956 года, в том числе адресованные правительству Я. Кадара планы урегулирования внутриполитического кризиса, см.: Венгерский меридиан. Будапешт, 1991. № 2; Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы / ред. – сост.: Е.Д. Орехова, В.Т. Середа, А. С. Стыкалин. М., 1998. С. 613–618; 725–729; Бибо Иштван. «О смысле европейского развития» и другие работы. Наиболее полное венгерское издание: Bibo Istvan. 1956 / Az eloszot irta, a jegyzeteket osszeall. es irta, a kotet szerk. Szigethy 6. Budapest, 2003. Для историков представляют интерес также показания, сделанные И. Бибо в августе 1958 года во время суда, приговорившего его к пожизненному заключению (в 1963 году амнистирован): A fogoly Bibo Istvan vallomasai az 1956-os

В 1962 году вследствие ряда проведенных режимом Кадара амнистий в отношении осужденных участников событий 1956 года венгерский вопрос был снят с повестки дня ООН и отныне мог считаться урегулированным в международном плане58. Постепенно снижается непосредственный интерес к нему политиков и общественного мнения – уже в сентябре 1959 года в ходе встреч Н. С. Хрущева и Д. Эйзенхауэра в США о «будапештской осени» почти не вспоминали. Все это напрямую сказывается на ситуации с изучением венгерской революции. Резко сокращаются финансовые вливания в научные проекты в этой области, что, в частности, привело к закрытию в 1963 году брюссельского Института Имре Надя. С другой стороны, появилось больше возможности освободиться от диктата политики и сосредоточиться на объективном научном анализе. Новые всплески внимания не только узкого круга профессионалов-историков, но политологов и более широкой публики к венгерским событиям приходились, во-первых, на очередные юбилеи, а во-вторых, были связаны с новыми кризисными явлениями в странах восточноевропейского блока. Например, в 1968 году в Чехословакии. 20-летний и 25-летний юбилеи венгерской революции совпали с кризисами 1976 и 1980–1981 годов в Польше, что давало дополнительные поводы для проведения исторических параллелей. К юбилейным датам обычно приурочивались и различного рода акции памяти о событиях 1956 года, в том числе международные конференции, масштабные издательские проекты. С увеличением исторической дистанции венгерский опыт 1956 года не утрачивал своего актуально-политического значения, поскольку система международных отношений, породившая этот кризис, продолжала сохраняться в незыблемости до конца 1980-х годов. Необходимо к тому же иметь в виду, что forradalomroL / Szerk. Kenedi J. Budapest, 1996. См. также сборник документов, раскрывающих ключевые моменты в биографии И. Бибо, в том числе его деятельность в 1956 году: Bibo Istvan (1911–1979). ELetiit dokumentumokban. Budapest, 1995.

58 SzikszoyJ.The Legal. Aspects of the Hungarian Question. Ambilly-Annemasse, 1963. Из позднейшей литературы о постановке венгерского вопроса в ООН см.: Kiraly B.Az ENSZ es a magyar forradalom //A magyar forradaLom eszmei.

эволюция кадаровского режима к большему либерализму и открытости уже к середине 1960-х годов позволяла несколько откорректировать ранее сделанные выводы, по-новому оценить последствия и результаты революции59.

10-летний юбилей революции осенью 1966 года дал повод ее активным участникам из числа бывших коммунистов-реформаторов, оказавшихся на Западе, подвести итоги собственной духовной эволюции, проделанной за эти годы, и оценить теперь уже с новых позиций мировоззрение и деятельность Имре Надя и его сторонников. М. Мольнар в 1966 году приходит к выводу о том, что дискуссия об «исторической роли Имре Надя и его жизни закончилась, и его идеологические построения и система ценностей не могут далее служить отправной точкой для новой эпохи»60. Более отстраненный, беспристрастный взгляд на предмет изучения в целом благоприятствовал объективному научному анализу.

Юбилейный 1966 год ознаменовался выходом большого количества книг в разных странах мира – работы Т. Мераи, Ф. Фейто, Т. Ацела и др.; на военном аспекте венгерских событий наряду с Б. Кираем сосредоточил внимание в своих работах швейцарский автор П. Гостони, осенью 1956 года кадровый офицер, примкнувший к повстанческому движению61. Летом-осенью 1968 года

59 Voii F.A. Hungary//The communist states at the crossroads. New York – Washington – London, 1965.

60 Moinor M. The Heritage of Imre Nagy//Ten Years after. A Commemoration of the Tenth Anniversary of the Hungarian Revolution / Ed. by T. Aczel. London, 1966. P. 172.

61 Ten Years After. A Commemoration of the Tenth Anniversary of the Hungarian Revolution / Ed. by T. Aczel. London, 1966; From the Hungarian Revolution / Ed. by D. Ray. Ithaca, 1966. Много работ вышло во Франции. См.: Fejto F. Budapest 1956. Paris, 1966; Gosztonyi P. (Ed.) Histoire du soulevement hongrois – 1956. Paris, 1966; Мету T Budapest, 23 octobre 1956, Paris, 1966. По инициативе составителей одного из сборников предметом сравнительно-исторического изучения стали венгерские и польские события осени 1956 года: Marie l.-J. – Nagy В. (ed.) Pologne – Hongrie 1956. Paris, 1966. Из важнейших публикаций на немецком языке см.: Gosztonyi Р (Ed.) Der ungarische Volksaufstand in Augenzeugenberichten. Diisseldorf, 1966; Ost-Europe. Bonn, 1966. № 23 (выпуск журнала, специально посвященный венгерским событиям 1956 года). Сборник научных статей по истории революции 1956 года вышел в Мюнхене на венгерском языке: Tanulmanyok a magyar forradalomrol / Szerk. Borbandi Gy., Molnar J. Miinchen, 1966 (cm. также специальный выпуск выходившего в эмиграции журнала: Új Látóhatár, 1966, nov. – dec., Munchen). Следует упомянуть и новое издание антологии поэтических от-и в последующие годы, в свете чехословацкого кризиса, к опыту венгерской революции много обращаются не только историки, но также публицисты и политологи. «Пражская весна» и острая советская реакция на нее дали комментаторам серьезный повод для проведения параллелей с событиями 12-летней давности62. Обращалось внимание на то, что в Чехословакии не было кровавых эксцессов, подобных происходившим в Венгрии осенью 1956 года, руководство ЧССР и КПЧ не вело речи и о выходе страны из Организации Варшавского договора, и, тем не менее, как и в случае с Венгрией, был избран (на этот раз при более непосредственном участии союзников по ОВД) силовой вариант действий. Таким образом, чехословацкий кризис предоставил исследователям новые возможности для осмысления мотивов принятия советской стороной силового решения применительно к Венгрии 1956 года, позволив им сделать концептуальные выводы на основе сопоставительного анализа двух кризисов63.

Целым рядом важных публикаций отмечена первая половина 1970-х годов64. Пожалуй, именно в это время на первый

кликов на венгерские события: Gloria victis. Az 1956-os magyar szabadsagharc koltoi visszhangja a nagyvilagban / Szerk. Tollar T. Mdnchen, 1966. Из работ на итальянском языке: Mazzoiari Р. Non vogliamo parole. Ungheria 1956. Vicenza, 1966. В числе публикаций середины 1960-х годов, не относившихся к 10-летнему юбилею событий, см.: Anderson A. Hungary 1956. London, 1964 (2-е издание: Detroit, 1976).

62 Орлик И. И. Запад и Прага в 1968 году. По документам министерства иностранных дел Чешской Республики // Новая и новейшая история. 1996. № 3. Из наших работ по этой теме см.: Стыколин А. С. «Пражская весна» 1968 года и позиция руководства Венгрии // Новая и новейшая история. 2012. № 5. Параллели между развитием событий в Чехословакии и начальным этапом венгерского кризиса 1956 года западные наблюдатели начали проводить уже в марте 1968 года, за несколько месяцев до совместной военной акции стран-участниц Варшавского договора. Так, 13 марта об этом говорил 3. Бжезинский, выступая в Колумбийском университете. Указывая на сходство некоторых процессов, западные эксперты уже в то время выражали опасения и в связи с возможностью аналогичной реакции руководства СССР.

63 Gomori Gy. 1956-os forradalom emlekezete az angol sajtoban es irodalomban // 1956-os Intezet Evkonyv 2002. Budapest, 2002. Из работ, относящихся к этому времени, наряду с вышеупомянутыми книгами М. Мольнара и Т. Мераи, см.: Αοζέί Т – Sadovyj. Revolt in Hungary 1956. New York, 1968; Pryce-Jones D. The Hungarian Revolution. London, 1969.

64 Molndr M. Budapest 1956: A History of the Hungarian Revolution. London, 1971; Barber N. Seven Days of Freedom. The Hungarian Uprising 1956. London, 1973. Cm. также собрание свидетельств о революции: Remember Hungary 1956. West Hanover, Mass., 1975.

план выходит мемуаристика. Среди тех участников событий 1956 года, кто оставил мемуары, при всем субъективизме авторских свидетельств поныне сохраняющие ценность в качестве источника, были люди разных сфер деятельности, различных политических убеждений, отличавшиеся и по степени литературного и политико-аналитического дарования – от главы венгерской католической церкви кардинала Й. Миндсенти до известного публициста и драматурга Дюлы Хая65. Свидетельства другого талантливого литератора, Белы Саса (одного из обвиняемых по знаменитому «делу Ласло Райка» 1949 года), интересны как попытка изучить репрессивный механизм той системы, которая породила в конечном итоге венгерские события 1956 года66, в том числе с точки зрения психологического воздействия на своих жертв.

Предметом довольно активного изучения на Западе становятся как политика администрации Д. Эйзенхауэра в отношении венгерских событий, так и история рассмотрения «венгерского

65 MindszentyJ. Emlekirataim.Toronto, 1974 Мемуары Й. Миндсенти, работу над которыми он начал во время многолетнего пребывания в качестве беженца в американском посольстве в Будапеште, были изданы венгерскими эмигрантами в Канаде (в самой Венгрии опубликовано в 1989 году). Дюла Хай, одинаково мастерски владевший венгерским и немецким языками и игравший видную роль в литературной и театральной жизни веймарской Германии начала 1930-х годов, а затем до возвращения в Венгрию в 1945 году живший в СССР, после 1956 года провел три года в заключении за активное участие в «идейной подготовке» венгерских событий. В 1960 году был амнистирован, а в 1964 году выехал в Швейцарию, где написал широко известную автобиографию: HoyJ. Geboren 1900. Hamburg, 1971 (венгерское издание – Hay Gy. Szuletett 1900-ben. Budapest, 1990). Опубликовал на Западе мемуары и видный деятель революции, осенью 1956 года начальник будапештской полиции Ш. Копачи, перешедший на сторону восставших, а в 1958 году приговоренный к пожизненному заключению. (Позже он был амнистирован, а затем выехал за границу). См.: Kopacsi 5. Au nom de La cLasse ouvriere. Paris, 1979 (вышел и ряд англоязычных изданий, в частности в Торонто: In the Name of the Working Class); Kopacsi 5. Az 1956 magyar forradalom es a Nagy Imre-per. New York, 1979. Из других мемуаров см.: Denes Т. ELmenyek a forradaLomban. Geneve, 1976; Marton E. The Forbidden Sky. Boston-Toronto, 1971 (венгерское издание: TiLtott egbolt. Budapest, 2000).

66 Szasz Βέία. Volunteers for the gallows: Anatomy of a show-trial. New York, 1971. Книга выдержала множество изданий начиная с 1963 года. См. на английском языке. На венгерском языке: Szasz В. Minden kenyszer nelkiil. Mdnchen, 1979 (Budapest, 1989). Ha русском языке: Cac Бела. Без всякого принуждения. История одного сфабрикованного процесса / Перевод с венгерского Е. Малыхиной. Общее редактирование, комментарии и послесловие В. Середы. М., 2002.

вопроса» в ООН. Выходят как собрания документов, так и монографические работы. В числе наиболее заметных авторов был высокопоставленный венгерский дипломат-невозвращенец (одно время зам. министра иностранных дел) Я. Радвани, знавший по собственному опыту реакцию в странах Восточной Европы на те или иные внешнеполитические шаги госдепартамента США. В работах Б. Коврига (в свое время одного из самых авторитетных американских экспертов по восточноевропейским проблемам) венгерский материал органично включался в более широкий контекст изучения политики США в отношении стран советской сферы влияния.

20-летний юбилей венгерской революции отмечался в 1976 году на фоне кратковременного подъема независимого рабочего движения в Польше. Стремление западных политологов к более глубокому постижению сущности современных польских событий, как уже отмечалось, побуждало их к проведению сопоставлений и исторических параллелей. С другой стороны, и перед историками открывались новые возможности для изучения венгерской революции 1956 года в более широком сравнительно-историческом плане. В конкретной обстановке осени 1976 года особый интерес, что совсем не удивительно, вызывали венгерские рабочие советы 20-летней давности. Этой теме, ранее привлекавшей не слишком большое внимание западных историков, посвятил себя известный британский исследователь Билл Ломэкс, по своим политическим ориентациям близкий анархо-синдикализму. Именно Ломэкс наряду с эмигрантом Б. Надем стал наиболее значительным представителем того крайне левого, иногда связанного с троцкизмом, течения в западной историографии, которое, делая акцент на антибюрократической составляющей массового движения, связывало свой политический идеал с деятельностью рабочих советов, “непосредственной демократией”, рабочим самоуправлением. Британскому историку принадлежит неоспоримая заслуга в изучении венгерских событий именно как феномена в истории рабочего движения, который был им поставлен в более широкий контекст пролетарских движений ΧΙΧ-ΧΧ вв. Во второй половине 1970-х – 1980-е годы, после выхода монографии Б. Ломэкса, проблема рабочих советов в Венгрии осени 1956 года продолжала активно разрабатываться на документальной основе.

Большая юбилейная конференция, приуроченная к 20-летию как венгерских, так и польских событий 1956 года, состоялась в Париже. Выступавший на ней независимый французский левый политолог Клод Лефор в противовес широко распространившемуся в литературе мнению о решающей роли реформ-коммунистической интеллигенции в подготовке «будапештской осени» сделал знаменательный вывод: «ход восстания не был бы таким, каким он был, события не зашли бы так далеко, отрезав путь назад и сделав невозможным примирение с существовавшими властями, если бы не участие в них широких рабочих масс, активизация которых быстро привела к созданию рабочих советов на уровне предприятий и регионов». Правда, оживление во второй половине 1970-х годов интеллигентской оппозиции в ряде стран Восточной Европы (Хартия-77 в Чехословакии и т. д.) дала новые аргументы и тем политологам, которые призывали, признавая значение рабочего движения, не сбрасывать в то же время со счетов интеллигентскую составляющую процессов будущего коренного демократического переустройства стран Восточной Европы.

В ФРГ на 20-летний юбилей венгерской революции откликнулся серией статей К. Германа влиятельный журнал «Stern». В отличие от некоторых других экспертов автор не был склонен к идеализации венгерской революции, признав, что в последние дни октября именно вооруженные группы «определяли облик будапештских улиц, линчуя и грабя… устраивая самосуды»; правая опасность, таким образом, отнюдь не была мифической. Кроме того, автор был резко критичен в отношении политики США. Сделанное представителем США в ООН К. Лоджем в самый разгар венгерских событий обещание не оставить венгров в беде оказало, по его мнению, медвежью услугу, обещания Лоджа поощряли радикальные группы на выдвижение все новых требований, не имевших под собой реальной почвы. «Венгры ожидали, что с неба посыплются американские парашютисты в голубых касках ООН». Наиболее значительный американский проект второй половины 1970-х годов в области изучения венгерской революции нашел воплощение в сборнике «Венгерская революция 1956 года в ретроспективе» под редакцией профессора военной истории генерала Б. Кирая. К работе над проектом был привлечен целый ряд известных историков и политологов, в статьях был представлен широкий тематический спектр, содержались размышления о последствиях венгерских событий, их влиянии на ситуацию в странах советского лагеря, как и на состояние межблоковых отношений.

В 1970-е – начале 1980-х годов в западной литературе продолжались споры о личности Имре Надя. По мнению С. Боршоди, это был не просто выходец из большевизма, переросший большевизм, но предтеча еврокоммунизма. Примерно так же оценивали И. Надя известные философы, ученики Дьердя Лукача Агнеш Хеллер и Ференц Фехер, выехавшие в 1970-е годы на Запад и получившие мировую известность. Они отметили также способность И. Надя придать антитоталитарному движению национальное измерение. Венгерский кризис 1953–1956 годах рассматривался Хеллер и Фехером в контексте не только межблоковых отношений, но прежде всего процессов, происходивших в мировом коммунистическом движении. Он стал, по их мнению, «впечатляющей драмой внутренней дезинтеграции большевизма».

К. Лефор, напротив, акцентировал внимание на ограниченности И. Надя, который долго «не мог себе представить, чтобы местом исторических решений была не партия. Он не был способен осознать и то, что массовые выступления зашли далеко и найдут свой путь и без руководителей, и без лозунгов. Его рефлексы были рефлексами партийца». Позиция Б. Ломэкса также продемонстрировала стремление интеллектуалов левых ориентаций взглянуть на И. Надя более критически. По мнению британского исследователя, он был скорее социальным моралистом, нежели серьезным политиком. Непоследовательность Надя-политика Ломэкс объяснял недостаточной осмысленностью его идеологической позиции, если не считать приверженности неким абстрактным ценностям гуманизма и порядочности. Кроме того, Надь, как отмечал и Лефор, находился в плену большевистских представлений о роли партии. Сравнивая Надя с Кадаром, Ломэкс (что было знаком происходившего пересмотра прочно устоявшихся стереотипов!) отдавал предпочтение последнему. Будучи политиком-реалистом, Кадар в сложившейся ситуации хаоса и распада сделал выбор в пользу силовых методов, придя к выводу, что консолидировать власть без советской военной помощи не удастся. Однако противодействие народа оказалось сильнее, чем он ожидал. Логика сохранения власти заставляла Кадара идти на дальнейшее ужесточение методов, компромиссы с Москвой и собственными сталинистами. Но с изменением ситуации, укреплением собственной власти изменилась и его тактика, Кадар приступил к политике «наведения мостов» к венгерской нации и немало преуспел в ее осуществлении.

20-летняя историческая дистанция меняла оптику восприятия событий 1956 года и позволяла внести в оценку всей деятельности Кадара существенные коррективы с учетом эволюции, пройденной Венгрией за эти два десятилетия. В. Ворошильский в 1976 году в послесловии к новому парижскому изданию своего «Венгерского дневника», сравнив векторы развития коммунистических режимов в Польше и Венгрии, имел все основания заметить: «С течением лет террор в Венгрии ослаб, обнаружился и исторический парадокс: в то время как обожаемый в Октябре (1956 года – А. С.) «вождь нации» Гомулка постепенно загонял страну в состояние все большей политической и экономической зависимости от СССР, растущего угнетения, нищеты и лжи – ненавидимый (и справедливо) Кадар как бы искал путей выхода из ловушки, довольно успешно пускался в экономические эксперименты, умеренно либерализировал режим, стремился прийти к соглашению с народом и его интеллигенцией». На каждом из этих двух, названных Ворошильским, незаурядных коммунистических политиков лежало, по выражению Исаака Дойчера, клеймо «Made in Stalinism» и каждый из них был готов пойти на удушение реформ, если видел в них угрозу социализму в его понимании. Однако различия в эволюции двух режимов были схвачены польским публицистом довольно верно. Уроки, извлеченные венгерской коммунистической элитой из «национальной трагедии» 1956 года, определили в целом компромиссный характер ее внутренней и внешней политики на протяжении последующих трех десятилетий. В отличие от Польши, где относительный успех национально ориентированных, реформаторских сил в октябре 1956 года не был закреплен сколько-нибудь глубоким преобразованием институциональной системы и в результате произошел довольно быстрый откат кхотя и не слишком тиранической, но все же совершенно неэффективной, бюрократической форме государственного социализма, в Венгрии с начала 1960-х годов происходила неуклонная либерализация, причем процесс этот не был приостановлен и с началом брежневской эпохи в СССР. Во второй половине 1960-х годов в основном формируется та специфическая венгерская либерально-прагматическая модель, которая на протяжении не менее 10 лет считалась частью общественного мнения на Западе наиболее жизнеспособной, имеющей перспективы моделью реального социализма, и привлекала внимание советской и восточноевропейской реформаторски настроенной интеллигенции. Осмысляя причины ее формирования, В. Ворошильский закономерно задавался резонным вопросом: может быть «именно восстание, хоть и проигранное, на более длительный срок создало условия, в которых правители считают менее рискованным обращаться к народу с жестами примирения, нежели вечно завинчивать гайки?»

Таким образом, по мере эволюции режима Кадара, вследствие которой Венгрия за 10 лет из обузы для СССР превратилась в витрину «социалистического содружества», западным и независимым восточноевропейским политологам все чаще приходилось сопоставлять не только обанкротившегося в конце концов польского лидера В. Гомулку, но и потерпевшего тяжелое поражение в Венгрии 1956 года идеалиста И. Надя с более успешным, хотя и циничным прагматиком Я. Кадаром, который, сумев до известной степени усыпить подозрительность Кремля, попытался в непростой обстановке, сложившейся после поражения революции, реализовать на практике, с оглядкой на Москву, хотя бы некоторые из реформаторских идей 1956 года Иногда сравнение с И. Надем даже оказывалось в пользу Кадара, чьи эксперименты с реформированием «реального социализма» в начале 1970-х годов не только привлекали пристальное внимание на Западе, но и внушали кое-кому из наблюдателей неоправданные иллюзии (разочарование пришло к началу 1980-х годов).

В 1970-1980-е годы на Западе выходит целый ряд работ, посвященных выявлению сущностных характеристик кадаровской модели государственного социализма именно как порождения революции 1956 года. Писались они, как правило, на волне вышеотмеченного интереса к реформам экономического механизма в Венгрии, предпринятым с 1968 года, и авторам, особенно в первой половине – середине 1970-х годов, не всегда удавалось избежать идеализации Кадара и известной апологетики его действий начиная с ноября 1956 года. Складывавшемуся в западной литературе имиджу либерального коммуниста-реформатора, конечно же, сильно вредили некоторые моменты в биографии Кадара, и авторам приходилось искать выход из положения. У. У. Шоукросса, не располагавшего в должном объеме документами, свидетельствовавшими о неприглядной роли этого политика в «деле Райка» (1949 года) и «деле Надя» (1958 года), Кадар представал своего рода «трагическим героем», шедшим иногда на компромисс с собственной совестью в силу обстоятельств, вследствие мощного давления извне. Как и летом 1958 года, в дни казни И. Надя, в середине 1970-х годах для того, чтобы образ венгерского лидера выглядел более незапятнанным, приходилось многое, если не все, списывать на Москву. Однако и те авторы, которые сумели не впасть в идеализацию, приходили к выводу, что Кадар был отнюдь не «традиционным сталинистом», а коммунистом-прагматиком, не только не стремившимся к самоцельному обладанию неограниченной властью, но, в общем, достаточно равнодушным к идеологии и связывавшим реальные успехи социализма в споре с капитализмом прежде всего в способности лучше обеспечить материальный достаток собственных граждан (из советских лидеров хрущевской и брежневской генераций этому типу коммуниста более всего соответствовал А. И. Микоян).

Образ Кадара в западноевропейской и американской литературе в целом отвечал тому, что ожидали и хотели получить от западных аналитиков идеологи кадаровского режима. Тем не менее переиздать в самой Венгрии даже наиболее благожелательные по отношению к лидеру ВСРП работы власти не собирались – в силу того, что их не могла устроить трактовка событий осени 1956 года, а также характера отношений между Будапештом и Москвой на последующем этапе. И. Шоукросс, и другие западные биографы Кадара давали позитивную оценку революции 1956 года и негативную оценку политике СССР; сам же Кадар зачастую изображался как человек, на практике отчасти воплотивший те цели, которые ставили перед собой И. Надь и его реформ-коммунистическое окружение. Пожалуй, в несколько большей мере кадаровских идеологов устраивала та интерпретация событий, которую предложил крайне правый британский автор Д. Ирвинг, при описании революции 1956 года сделавший акцент на зверствах и разрушениях и непропорционально большое внимание уделивший антисемитской составляющей массового народного движения. Ирвинг был, насколько нам известно, единственным западным историком, получившим доступ к секретным досье венгерских спецслужб. Это произошло еще в 1979 году.

25-летие венгерской революции отмечалось на фоне острейшего внутриполитического кризиса в Польше, получившего временное разрешение вследствие введения военного положения 13 декабря 1981 года Публицисты и аналитики, комментируя польские события, как и в 1976 году, неустанно проводили параллели с Венгрией 1956 года. Так, акция В. Ярузельского по введению военного положения рассматривалась как шаг, направленный на предотвращение масштабного советского силового вмешательства, на самом деле маловероятного в условиях затяжной афганской войны. В связи с активностью польской «Солидарности» – органа независимого рабочего движения – сохраняла актуальность и проблематика венгерских рабочих советов 1956 года. Как идеологи польской оппозиции, так и западные политологи, анализируя последствия скоропалительного решения Имре Надя и его правительства о выходе Венгрии из Организации Варшавского договора, приходили к выводу о том, что восточноевропейская оппозиция должна делать упор на независимое массовое движение с участием рабочего класса и создание альтернативных квази-государственных структур наподобие «Солидарности», а не на независимость во внешней политике. Среди знатоков истории венгерской революции не затихал спор о том, кто играл в ней первую скрипку – интеллигенция или рабочие. Он хорошо вписывался в контекст более широких дискуссий, проходивших на страницах западных изданий, в том числе представлявших разные круги восточноевропейской эмиграции. Дискуссий о том, какой социальный слой способен выступить движущей силой грядущего обновления Восточной Европы. Опубликованная в 1979 году в Нью-Йорке книга венгерских диссидентов писателя и эссеиста Дьердя Конрада (будущего президента международного ПЕН-клуба) и социолога Ивана Селени «Путь интеллектуалов к классовому господству» получила огромное количество откликов и стала одним из самых ярких событий независимой духовной жизни Восточной Европы конца 1970-х годов, как и работа молодых представителей школы Д. Лукача Я. Киша и Д. Бенце, пытавшихся, не минуя и конкретный венгерский опыт 1956 года и последующей эпохи, оценить в новых условиях перспективы восточноевропейского марксизма.

В 1981 году на Западе выходит множество работ, причем часть глубоких аналитических исследований по-прежнему принадлежала свидетелям и участникам событий, в том числе военным историкам П. Гостони и генералу Б. Кираю, имевшим возможность взглянуть на них глазами не только историков, но и мемуаристов. Видное место в общем массиве публикаций занимали труды по военной истории, в том числе истории повстанческого движения. Внимание исследователей продолжал привлекать и внешнеполитический аспект венгерской революции.

Одной из сверхзадач работ 1980-х годов было стремление ответить на вопрос: какую роль сыграл венгерский 1956 год в судьбах всего советского блока, как сказался на эволюции коммунистических режимов – не только Венгрии, но и других восточноевропейских стран, где коммунистические элиты, как и реформаторски настроенные силы, так или иначе должны были учитывать в своих действиях опыт «будапештской осени». С началом необратимых перемен в Советском Союзе венгерский кризис рассматривался как первая фаза того процесса, который неминуемо должен был завершиться кардинальными изменениями всей системы международных отношений в Европе. 30-летний юбилей венгерской революции отмечался осенью 1986 года, в условиях начавшейся горбачевской перестройки, когда восточноевропейская интеллигенция жила предчувствием эпохальных событий, означающих крах коммунистического правления и прекращение советской доминации в регионе. Развитие событий подтверждало правоту К. Лефора, который в 1976 году на большой парижской конференции к 20-летию «будапештской осени» и «польского октября» спорил с теми, кто называл восточноевропейские страны «обществами безнадежности». Ведь рухнувший в Венгрии режим не смог бы встать на ноги без советского военного вмешательства. Тем самым венгерская революция, по его мнению, показала, что «изнанкой огромной мощи тоталитарного режима является его совершенно исключительная по масштабам уязвимость».

Изучение советской политики в отношении Венгрии, проводимой в условиях кризиса осени 1956 года и в последующие годы, все более входит в контекст активизировавшихся на Западе к исходу холодной войны исследований по ее истории. Причем к проблемам Венгрии 1956 года широко обращаются не только историки, но и политологи (советологи, «кремлинологи»), которых интересовали, прежде всего, процесс и механизмы принятия важнейших решений, а те или иные политические деятели, включая Имре Надя, рассматривались в первую очередь с точки зрения их отношения к советским, венгерским, международным институтам принятия определенных решений, таким, как ООН. В ходе дискуссий о сути венгерских событий 1956 года большая часть авторов определяла их как революцию, мотивируя это тем, что в течение считаных дней произошел фактически полный распад действующих и началось формирование новых институций в масштабах всей страны. В связи с этим важно, однако, заметить, что в англоязычных изданиях наиболее употребимым было и остается слово «revolt», в сравнении со словом «revolution» несколько снижающее масштаб революционного действа, не позволяющее поставить венгерские события на одну доску, к примеру, с Великой Французской революцией 1789–1794 годах или некоторыми другими событиями, ознаменовавшими собой смену вех в истории европейской цивилизации, – речь идет и о российской революции 1917 года Предметом споров, особенно в эмигрантской среде, становится также вопрос о том, можно ли было избежать в Венгрии осенью 1956 года столь острого развития событий, как это удалось, в частности, тогда же в Польше. Ответ на него мог быть дан только на основе глубокого сравнительно-исторического анализа процессов, происходивших в разных странах Восточной Европы после смерти Сталина.

Главные проекты середины 1980-х годов в области изучения венгерской революции были реализованы эмигрантами 1956 года: М. Мольнаром, П. Кенде и др. Была составлена хронология событий, подготовлены обобщающие труды о внутриполитических предпосылках революции, ходе ее развития, последствиях (в том числе долгосрочных); предметом специальных исследований впервые становится также отклик венгерских меньшинств в соседних странах на происходившее в самой Венгрии. Эти работы стали итогом 30-летних исследований на основе того ограниченного круга источников, которые были доступны западным историкам: официальные документы, пресса, интервью, мемуары. Для того чтобы сделать качественно новый шаг, предпринять настоящий прорыв в изучении венгерских событий 1956 года и в том числе их международного аспекта, необходимо было ввести в научный оборот большой корпус документов, вплоть до 1989–1991 годов хранившихся в венгерских и советских архивах за семью печатями. Решение этой задачи было немыслимо без соответствующих политических предпосылок, которые сложились на рубеже 1980-1990-х. Однако это уже предмет другого историографического исследования.