Я в заднице. Моя компания вот-вот рухнет ко всем чертям, и я ни хрена не могу сделать, чтобы остановить падение.

— Великолепная новость! — восклицаю я, вскакивая из-за письменного стола.

Малинш густо краснеет.

— В самом деле! Хотя девочки считают это ужасно стыдным — когда вдруг подтверждается, что их родители занимаются сексом. Ну, во всяком случае, Софи. При одном упоминании о малыше она становится малиновой. Эви — совершенно другое дело: представляете, она хватает трубку и рассказывает, что мама и папа не могут подойти к телефону, потому что слишком заняты производством малыша. Бедная мать Николаса была в шоке, когда позвонила на днях…

— Наверное, он в восторге, — говорю я, когда удается вставить слово.

— О да, особенно после УЗИ. Будет мальчик. Наконец-то! Хотя, конечно, и в прошлый раз сказали, что будет мальчик, а получилась милашка Метани.

Устроившись на неуютном черном стуле напротив, Малинш смотрит на меня со счастливой улыбкой. Несмотря на финансовую бомбу, которую она только что мне подбросила, я не могу не улыбнуться в ответ. Малинш Леон — одна из немногих клиентов на моем счету, к которым я испытываю искреннюю симпатию.

В настоящий момент она переживает в своей карьере шеф-повара настоящее возрождение. Пятнадцать лет назад Мэл была нарасхват: целая полка кулинарных бестселлеров, контракт с кабельным телеканалом, — а потом вышла замуж за довольно скучного адвоката, занимающегося разводами, переехала за город и вдруг почти сразу пропала из поля зрения. Год назад им с Николасом пришлось несладко, но потом полоса неудач миновала, и вот я узнаю, что она открывает обалденный изысканнейший ресторан на юге, в Солсбери. Мало того, опять на первой строке продаж ее новая кулинарная книга, еще одна — в процессе написания, и крутое шоу на Би-би-си, которое вернуло ее на пик славы.

Разумеется, успехи Малинш пошли на пользу моему агентству (она спасительница, ей-богу!). Но, положа руку на сердце, признаюсь: не так много вокруг людей, которым я столь искренне желал бы добра.

— Понимаю, теперь все пойдет наперекосяк с телешоу, — виновато лепечет она, — но мне кажется, я не смогу управляться одновременно с тремя девочками, одним малышом и работой даже при наличии новой няньки; Николас был так мил — он не желал слышать «нет» и настоял, чтобы мы ее наняли…

Я хватаюсь за соломинку.

— А они не могли бы снимать тебя в округлившемся состоянии?

— О, они могли бы, они были так любезны по всем вопросам! Но, если честно, Уильям, — добавляет она с задорной улыбкой, — я бы хотела сделать небольшой перерыв. Ведь мне все-таки уже тридцать девять, и это как бы последний ребенок; хочу наслаждаться каждым мгновением, не заботясь о расписании съемок, рецептах и прочем. Я понимаю, что создаю всем ужасный беспорядок, — дежурное преуменьшение, — но я обещаю: это только на год. Конечно, если тебе действительно необходимо, чтобы я…

— Мэл, пожалуйста, не беспокойся. Я очень рад за вас обоих, честное слово. Завтра я разошлю пресс-релиз, чтобы ты могла вздохнуть свободно. Уверен, что в Би-би-си примут тебя с распростертыми объятиями, когда бы ты ни захотела вернуться. А ты лучше думай о себе; во всем остальном можешь положиться на меня.

Она неуклюже поднимается со стула.

— Ты такой милашка, Уильям!

Не уверен, что так же подумает сборщик налогов, когда я не смогу расплатиться по счетам.

— Кстати, — добавляет Малинш, рассеянно взваливая на плечо громадную черную сумку и теряя половину ее содержимого, — а кто тот довольно приятный молодой человек, который в данный момент разговаривает с твоей секретаршей? У него ужасно знакомое лицо, но я никак не могу вспомнить, где его видела.

Помогаю ей собрать ключи, освежающие пастилки, тампоны (она определенно очень давно не ходила с этой сумкой) и всевозможные мягкие игрушки.

— Наверное, ты о парне моей дочери, — цежу я сквозь зубы. — Она уговорила меня позволить ему разработку нового логотипа компании. Как ни жаль, негодяй и впрямь очень неплох.

— О Боже. Отцы и дочери. Мне все еще предстоит с девочками. Николас уже ворчит что-то по поводу ружей и женских монастырей…

— Я знаю один подходящий в Румынии. Могу подбросить Николасу номер телефона.

Малинш хохочет и целует меня на прощание в обе щеки.

Прошу Кэролин отвечать на звонки и сижу, хмуро уставившись на сверкающий силуэт Кэнэри-Уорф на фоне неба. Потерять Мэл, даже на время, — сокрушительный удар. У нас, конечно, остается приличный запас постоянных клиентов, но ведь я еще должен платить зарплату сорока двум сотрудникам плюс вечно раздражающие непроизводственные издержки и платежи. Эти новые офисы — хорошее вложение, однако не сразу дают прибыль. В последние полгода мы теряем кучу наличности. Спасибо грабежу Ноубла — едва-едва держимся на плаву. Завтрашняя поездка в Нью-Йорк важна, как никогда. Слава Богу, Элла согласилась поехать со мной. Мне нужна моральная поддержка, которую способна оказать лишь она.

Суровая правда жизни: в отсутствие Малинш, если мне не удастся уговорить «Эквинокс» продолжать сотрудничество, мы не протянем и до Рождества.

В самолете, пока Элла спит, просматриваю записи, которые составил в отношении трех основных фигур «Эквинокс». Почти уверен, что Джон Торрес — председатель правления и главный исполнительный директор — на нашей стороне: мы отлично сотрудничали много лет, и он уже поведал в доверительном телефонном разговоре, что хочет остаться с «Эшфилд Пиар». Беда в том, что ему рукой подать до пенсии; теперь уже к его голосу не так прислушиваются, как прежде. А его финансовый директор, Дрю Мерман, жаждет свежей крови. Скользкий и чарующий, он слеплен из того же теста, что и сам Ноубл. Не удивлюсь, если они уже заключили какую-то подковерную сделку.

Новый вице-президент Мина Герхард — вот уж поистине неизвестная величина. Она работает в «Эквинокс» всего восемь месяцев, так что мы не успели толком сформировать рабочие отношения, зато репутация у нее безжалостной и несентиментальной особы. Кто знает, чью сторону она примет?

Черт побери, кто же сливает все обо мне Ноублу? Ну кто же? Не верю, что Элла. Какие у нее основания? Если только не он — тот загадочный мужчина на одну ночь, о котором она говорила…

Смехотворно. Тогда Бэт? Если она узнала насчет Эллы, то может отомстить. Если она потопит нас, сама потом будет локти кусать: ведь мы по уши завязли в ипотечном кредите. Так что, если фирма рухнет, у нас не останется ничего. Даже сочного куска при разводе. Ведь это уж точно не в ее интересах.

Потираю лоб. Мне почти сорок девять. Слишком поздно начинать все заново. Если фирма пойдет ко дну, где я окажусь?

«Эшфилд Пиар» была моей жизнью двадцать лет. У детей своя жизнь; они все скоро разъедутся, даже Сэм. Одному Богу известно, чем закончится наше с Бэт шатание по громадному пустому дому. Если бы Кейт не была нашим арбитром, мы бы давно вцепились друг другу в глотки.

И с Эллой мы будем не всегда — теперь, когда больше нет Джексона. Она найдет другого — свободного. Она молода и красива, не засидится во вдовах.

Протягиваю руку и поплотнее укутываю ее в тонкое одеяло, что дают в аэропортах. Странно, что она боится летать: обычно она ведет себя очень разумно. Это даже подкупает в некотором роде. Меня всегда восхищала ее уверенность; правда, порой она приводит меня в замешательство. Знаю, Элла просто ненавидит показывать свою слабость, но за это я люблю ее еще больше…

Конечно, каждый любит своих близких. Элла никогда бы не стала настаивать на том, чтобы быть единственной, неповторимой и незаменимой. Впрочем, несколько лет назад был один случай, когда я засомневался. Поездка на Кипр: в ту неделю что-то переменилось. Не знаю, что так на меня повлияло — солнце, алкоголь или романтические прогулки по пляжу (от такого любому дурацкие идеи в голову полезут; я даже взял напрокат велосипед и проделал все как в «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид» — мы катались по полям, и Элла сидела передо мной на раме. До сих пор это воспоминание вызывает у меня улыбку). То был первый и единственный раз, когда мы вместе провели больше чем одну ночь. Видимо, это ударило мне в голову — я поймал себя на размышлениях, каким бы я был, если бы все происходило не на Кипре, а в Англии, если бы я каждую ночь засыпал рядом с Эллой, зная, что всю свою жизнь буду просыпаться рядом с ней.

В последний день нашего пребывания я решил взять Эллу с собой на виндсерфинг, и она каким-то образом умудрилась защемить кожу «молнией» гидрокостюма. Глупый поступок — и ни капельки не романтичный, но когда я увидел, как она сморщилась, увидел кровь, все у меня внутри сжалось в некоем примитивном, как коленный рефлекс, спазме — так бывает, когда поранится твой ребенок. И хотя я был женат, с тремя несовершеннолетними детьми — тогда Сэму едва исполнился год, — в тот миг ничего не имело значения. Стоило ей лишь поманить меня пальчиком, лишь намекнуть, и я бы тут же бросил Бэт.

На обратном пути в отель вопрос все звенел и звенел у меня в голове, не позволяя думать ни о чем другом: а бросила бы она Джексона, если бы я попросил?

А потом, когда мы поднимались по лестнице в номер, навстречу выбежал консьерж. Звонила Этна и сообщила, что Кейт нашла Бэт. Кейт вернулась за чем-то из школы и обнаружила мать лежащей без сознания посреди кухни в луже крови: она резала вены.

Кейт было всего десять лет, но она перевязала матери запястья кухонными полотенцами, вызвала 999 и сдерживала пульсацию крови своими маленькими ручками, пока не прибыла «скорая». Что она почувствовала, найдя мать в таком состоянии? Когда покончил с собой мой отец, мне было уже за двадцать, а я до сих пор ночами просыпаюсь в холодном поту.

— Я не думала, что она найдет меня, — угрюмо пробурчала Бэт с больничной койки. — Вот-вот должна была зайти Этна. Я была уверена: Кейт в школе…

— Но почему, Бэт? — взмолился я. — Все шло так хорошо после рождения Сэма. Почему теперь?

Она спрятала лицо в тонкой подушке.

— Я думала, ты собираешься бросить меня. Я не могла этого вынести. Не хотела жить без тебя.

— Разумеется, я не собираюсь бросать тебя…

— Я бы не стала тебя винить. Ты должен меня ненавидеть.

Я тяжко вздохнул.

— У меня нет к тебе ненависти, Бэт.

Я бессильно рухнул на край узенькой койки и взял ее забинтованную руку в свои. Бэт явно не имела в виду призыв о помощи: если бы она просто хотела привлечь внимание, было бы гораздо проще и безопаснее устроить передозировку. На это у нее, несомненно, вполне хватило бы таблеток. Никто не режет вены, причем вдоль, во всю длину, если не имеет серьезных намерений.

Вдруг комната в моих глазах словно уменьшилась и потемнела.

— Я не собираюсь тебя бросать, — повторил я.

Элла беспокойно шевелится в соседнем кресле. По дороге домой с Кипра она без всякого намека на жалость к себе спросила, не хочу ли я покончить со всем. Спокойная и собранная, она была само здравомыслие. С ней все было так просто. Конечно, я не мог ее отпустить. Ни тогда, ни сейчас. Лишь благодаря Элле я еще сохраняю рассудок.

Мы размещаемся в отеле. Элла принимает душ, а я спускаюсь в холл, чтобы сделать дежурный звонок Бэт. Трубку берет Кейт; к моему удивлению, она сообщает, что Бэт осталась на пару дней у Этны в Лондоне. Бэт ничего такого мне не говорила. Что-то мне не по вкусу мысль, что в такое время Кейт дома одна. У нее напряженный, невеселый голос. Может, конечно, все дело в экзаменах, но мне почему-то кажется, что не только в них. Когда я упоминаю о Дэне, Кейт быстро меняет тему. Я, как никто другой, желаю, чтобы он убрался из ее жизни, однако если он использовал мою дочь и выкинул как старую тряпку, я подвешу ублюдка за его собственные яйца.

Проклятие! Когда Кейт пришла ко мне в кабинет вчера вечером, я знал: что-то стряслось. Я должен был найти время ее выслушать. Хотя вся эта кутерьма с «Эквинокс»… Я просто не мог не взять трубку, ведь звонил Джон Торрес; все будет иначе, когда проблема с контрактом уладится…

Говорю Кейт, что она может мне звонить, если вдруг я ей понадоблюсь, и двадцать минут занимаюсь планированием предстоящей встречи. О Боже! Энергетические завтраки по субботам. Добро пожаловать в Америку, страну трудоголиков.

Едва не теряю телефон, когда в холле появляется Элла. Сегодня она просто сногсшибательна: шелковое облегающее разноцветное платье, подчеркивающее бедра и едва скрывающее соски, и головокружительной высоты соблазнительные серебряные босоножки. Чертовски хочется отменить ужин и потащить ее назад в номер.

Ужинаем в уютном ресторанчике в «Маленькой Италии»; там подают лучший сабайон из всех, что мне доводилось пробовать. Элла искрометно-остроумна, как никогда. Тот, кто ее не знает, ни за что не заметил бы под умело наложенным макияжем приметы, выдающие напряжение. Иногда она так умеет контролировать себя, что жутко становится.

К моменту возвращения в гостиницу на мой возбужденный член можно вешать хоть звездно-полосатый флаг. Расстегиваю заколку Эллы, и волосы веером падают ей на плечи. Элла будто сошла с полотна какого-нибудь живописца эпохи Возрождения.

— Ты чертовски красива, — хрипло говорю я.

Толкаю ее спиной на громадную кровать, слегка сдерживая, когда она выгибается мне навстречу. Чуть погодя, Элла. Чуть погодя.

Наслаждаясь моментом, покрываю поцелуями ее тело, ощущаю сладко-соленый привкус ее кожи. Глажу ее тяжелые, смотрящие в стороны соски, и от моего прикосновения они темнеют, становятся багровыми. Касаюсь языком ее пупка, потом исследую нежные изгибы на ее бледном животе, потом раздвигаю ей ноги, подтягиваю ее к краю кровати и с энтузиазмом погружаюсь лицом в ее мокрую киску. От нее пахнет сладостью и чистотой, и когда она судорожными волнами кончает, я с шумом, жадно глотаю, наслаждаясь неуемной силой, бьющей мне в лицо.

Не успела она перевести дух, как я переворачиваю ее на живот и приподнимаю ей задницу так, чтобы войти в нее большим пальцем — я знаю, как именно она любит. Мне нравится ее большой зад. Ненавижу костлявых сучек. Мужику нужно за что-то подержаться.

Элла вцепляется в кровать, ее тело напрягается — она снова кончает. Я больше не могу ждать. Она легко поворачивается в моих руках, и я с силой вставляю ей; мы раскачиваемся, сцепившись руками над головой. С технической точки зрения она не лучшая из тех, что у меня были. Господи! На третьем курсе у меня была испанская девчонка, которая могла колоть орехи своей писькой. Но никто никогда не вызывал у меня таких чувств, как Элла. Она у меня под кожей и в черепной коробке; иногда я не в состоянии понять, где заканчивается она и начинаюсь я.

Потом притягиваю ее к себе и обнимаю, гладя ее восхитительные волосы. Сегодня вечером что-то иначе. Испытываю необъяснимую грусть, словно горе Эллы наполнило и меня.

— Ты сводишь меня с ума, — успеваю прошептать я, прежде чем провалиться в крепкий сон без сновидений.

* * *

Когда номер Бэт высвечивается на экране мобильника в четвертый раз за десять минут, я понимаю, что у меня нет иного выбора, кроме как прервать самое важное в моей жизни собрание и перезвонить ей.

Отодвигая стул, извиняюсь:

— Прошу прощения, мне необходимо ответить на звонок.

Джон Торрес поднимается одновременно со мной.

— Конечно. Полагаю, нам всем не помешает десятиминутная передышка. Мина, быть может, закажешь горячего кофе? Пусть сходят в «Кафе Дора», не желаю пить эту мочу из автомата.

— Спасибо, Джон, — говорю я, когда он провожает меня в свободный конференц-зал. — Извините…

— Да ладно. Не торопитесь, здесь никто вам не помешает. И перестаньте беспокоиться из-за контракта, Уильям. Дело в шляпе. Мина была очень впечатлена вашей субботней презентацией. Так что она на нашей стороне. Дрю может немного повыпендриваться, но, в конце концов, ему придется смириться.

На меня накатывает волна облегчения.

— Вы не пожалеете, Джон.

— Знаю, знаю, — отвечает Джон, хлопая меня по плечу. — Иди и сделай свой звонок, парень.

С минуту или две после его ухода я стою, оцепенело глядя на дождливый Нью-Йорк с высоты сорока одного этажа. Пока дамоклов меч не перестал висеть у меня над головой, я и не осознавал, как перепуган. Мы стояли у самого края пропасти…

Жму на клавишу быстрого набора.

— Бэт! Что стряслось?

— Уильям! Слава Богу! Я с ума схожу, звоню и звоню тебе — я знаю, что нужно позвонить в полицию, но сначала хотела переговорить с тобой. Ты должен возвращаться…

Только не говорите мне, что она опять долбанула чертову машину.

— Бэт, успокойся! Какого дьявола там происходит?

— Кейт пропала — я только что вернулась от Этны, а ее дома нет. О Господи, Уильям! Что же нам делать?..

— А как ты поняла, что она не у Дэна или не с кем-нибудь из подружек?

— У Дэна ее быть не может — они расстались. О, Уильям! А вдруг ее похитили, а если она лежит где-нибудь в канаве…

— Бэт, возьми-ка себя в руки, ради Бога! Может, она пошла с Клем по магазинам и просто забыла оставить записку.

— Но ведь ее нет уже два дня!

— А ты откуда знаешь?

— В субботу она отвела Каннеля к Франкам. Ну, тем, что через дорогу живут…

— Значит, ее точно не похитили, разве не так? — негодующе восклицаю я. — Ну Бога ради, Бэт! Если она оставила пса у соседей, значит, она определенно куда-то направилась. Она что-нибудь с собой прихватила?

— Например, что?

— Ну, не знаю! Для начала, серебристые кроссовки — она же их практически не снимает! И этот чертов желтый рюкзак.

Пальцы выбивают по столу заседаний нетерпеливую дробь, пока я жду возвращения Бэт. Черт побери Кейт — за то, что заставила мать пройти через ненужные переживания. И черт побери Бэт — за то, что она вечно переигрывает.

— Она их взяла, — через пару секунд сообщает Бэт. — И еще косметичку. И джинсы «Дизель», которые я подарила ей на прошлый день рождения…

— Черт побери, мне не нужна инвентарная опись, — огрызаюсь я. — Ладно, теперь мы знаем, что она сбежала. И у меня есть кое-какие догадки относительно того, куда она отправилась. Она приставала ко мне перед отъездом, чтобы я отпустил ее в гости к Флер.

— Но ведь Флер в Париже!

— Я в курсе. Дай мне номер, я позвоню и надеру ей задницу. Поверь мне, она вернется домой ближайшим поездом.

Поговорив с Бэт, тут же набираю номер Лавуа. Убил бы Кейт. Как будто у меня без нее дел мало! И «Эквинокс», и бедная Элла — ее сердце вот-вот разорвется из-за той малышки…

— Алло?

— Bonjour. Могу я поговорить с Кейт Эшфилд, s'il vous plait?

— Je ne comprends pas.

Вот сучка! Взяла и бросила трубку. Опять набираю номер.

— Кейт Эшфилд, пожалуйста.

— Parlez frangais.

— Je veux parlera Cate Ashfield, — выдавливаю я сквозь зубы.

— Je ne comprends pas.

— Нет, пожалуйста, не бросайте…

К моменту возвращения в отель у меня уже пар из ушей валит. Черт побери эту прислугу! Черт побери Кейт! Черт побери всех женщин!

— Взял бы и придушил ее! — ору я, врываясь в номер. — Какого черта она задумала? У меня и без нее проблем по горло!

Элла растерянно смотрит на меня, оторвавшись от сборов.

— Кейт! — кричу я.

— Не понимаю. Какое отношение она имеет к «Эквинокс»?

— Что? А, нет. Собрание с «Эквинокс» прошло отлично. Хотя об окончательном решении сообщат завтра, думаю, моя взяла. Теперь Кейт устроила мне головную боль! Сбежала в Париж! Какого черта она задумала? Час назад звонила Бэт, вся в истерике, — немного остыв, продолжаю я. — Кейт пропала, не оставив записки. Но она надела серебристые кроссовки и взяла рюкзак — значит, точно ушла по собственной воле. Бэт была готова уже звонить в полицию, я ее еле отговорил. — Элла подает мне бурбон из мини-бара, и я залпом выпиваю: — Я в курсе, где она. Перед тем как я улетел, она осаждала меня, требовала отпустить ее к лучшей подруге в Париж. Проклятая Флер! Я знал: они что-то задумали.

— И что ты намерен делать?

— Для начала аннулирую ее кредитку! И зачем я только пошел у Бэт на поводу и позволил Кейт иметь свою карточку! Теперь расплачиваюсь за собственную глупость!

— Не делай этого, — быстро реагирует Элла. — Не хочешь же ты, чтобы она оказалась без денег в чужой стране. Ты пытался звонить ей на мобильник?

— Выключен. Я попытался позвонить родителям Флер, но трубку взяла горничная-француженка, пропади она пропадом. То ли не понимает по-английски, то ли притворяется…

— Дай-ка мне номер телефона.

Я и забыл, что Элла бегло говорит по-французски. Отбарабанив несколько коротких предложений, она передает трубку мне.

— Она там. Амели сейчас ее пригласит. Слава Богу, с ней все в порядке.

Она сидит себе преспокойненько, пока мы носимся вокруг как безголовые куры!

Как только Кейт берет трубку, я спускаю на нее всех собак. Мне плевать, если она видела, как мы с Эллой обнимались при свете луны! Это не оправдывает ее безответственности, из-за которой мы с ее матерью столько натерпелись! Остаюсь неумолим, даже когда она лепечет что-то про совершенствование французского. Французский она, видите ли, задумала совершенствовать!

— Ты же знал, где я, — угрюмо бормочет Кейт. Хочется дотянуться рукой через провод и придушить ее.

— Твое счастье, что Лавуа хорошие люди. Но ты не можешь просто так свалиться на них как снег на голову, Кэтлин! Пора уже повзрослеть! Дело не только в тебе!

— Как обычно, да?

— Не веди ты себя как ребенок! Для начала я хотел бы знать, где ты взяла деньги…

Какой-то звук сзади заставляет меня обернуться. Краем глаза успеваю уловить, как Элла падает на пол. В ужасе смотрю на нее.

— О Господи! — шепчу я, видя, как Эллу рвет прямо на ковер — она не успела добраться до туалета. Вдруг что-то побуждает меня к бешеной деятельности. Сдернув с кровати покрывало, оборачиваю им Эллу и вытираю с ее лица рвоту краем рубашки. — Замри. Не двигайся. Оставайся на месте. Я кого-нибудь позову. Держись.

Закончив с Кейт, я набираю «ноль» и ору, чтобы метрдотель срочно вызвал «скорую». От боли Элла сложилась пополам, у нее белые, бескровные губы. Страх захлестывает меня, пока я сижу, баюкая ее голову на коленях. Сейчас все мысли о Джексоне. А вдруг вирус оказался заразным? И вдруг Элла подхватила его? Я не могу потерять ее. Она значит для меня все.

Кого я пытаюсь обмануть? Она и есть для меня все.

Эта женщина. Одна-единственная женщина. Конечно, конечно. Я люблю ее. Не разумно, организованно, осторожно; не раз в месяц, когда она удобно вписывается в промежутки моей опрятной, комфортабельной жизни. Я люблю ее, потому что не могу ничего с этим поделать, потому что для меня это также естественно, как дышать, потому что она единственная женщина из тех, что я встречал, которая знает о джазе больше меня.

Не могу поверить, что столько времени дурачил себя. Конечно же, я люблю ее. И не было ни минуты, когда бы не любил.

— Скоро приедут, — говорю я, отбрасывая с ее лица мокрые слипшиеся волосы. Она едва-едва сохраняет сознание. — Что бы там ни было, мы во всем разберемся. Тебе окажут самую лучшую помощь за любые деньги. Не бойся, милая. Я с тобой. Может, ты просто что-то не то съела. Не о чем беспокоиться.

Даже мне самому мой голос кажется глухим. Никогда не видел, чтобы человек вот так рухнул, словно из него выпили всю жизнь. Держу Эллу за руку, когда подоспевшие спасатели грузят ее в «скорую». Мы несемся по улицам Нью-Йорка, и у меня возникает какое-то странное чувство отчуждения, словно я смотрю по телевизору серию «Скорой помощи». Этого не может быть. Все это не похоже на правду.

Когда мы добираемся до приемного покоя, Элла исчезает из виду — ее увозят спасатели. Пытаюсь последовать за ней, но путь мне преграждает охранник. Как я ни сопротивляюсь, меня оттесняют к стеклянной стойке возле двери.

— Страховой полис! — рявкает медсестра за стойкой.

— Что? Я не уверен…

— Кредитная карточка?

Я онемело передаю ей карточку. Она пододвигает мне папку с зажимом и дюжиной разноцветных бланков — и взмахом руки отгоняет меня.

— Следующий.

— А куда они увезли…

— Вами сейчас кто-нибудь займется. Следующий!

Проходящая мимо медсестра, сжалившись надо мной, протягивает шариковую ручку. Присесть негде, потому я прислоняюсь к облупленной стене и заполняю бланки, сочиняя на ходу данные, которых не имею. Не то чтобы мы обсуждали, вырезали Элле гланды или нет, я даже не знаю ее точного адреса.

Дойдя до графы «ближайшие родственники», после секундного раздумья вписываю свое имя.

Четыре часа спустя я по-прежнему остаюсь в полном неведении. Выпил дюжину чашек суррогатного кофе из аппарата, поминутно приставал к каждому и каждой в белом халате, даже к заправщику торговых автоматов, и дважды был оттеснен назад в зал ожидания грозного вида охранником, который явно придерживается принципа «сначала врежь, потом задавай вопросы». Такое впечатление, что никто ничего не в состоянии мне сказать. Что Элла жива, могу судить лишь по тому, что меня до сих пор не повели в зловещее помещение без окон в конце длинного коридора.

Сварливая медсестра в регистратуре и вовсе не желает со мной разговаривать. Вообще-то она пригрозила вызвать копов, если я подойду к ней еще раз. Даже обколотые наркоманы и те меня сторонятся.

Звонит мобильник, и я выскакиваю из приемного покоя.

— Господи, Бэт! Прости, ради Бога. Кейт у Флер. Я собирался тебе перезвонить…

— Уильям, Бога ради! Я места себе не находила. В итоге пришлось позвонить Лавуа и вытащить их из постели! Что, черт побери, ты там…

— Послушай, я же сказал, извини! — резко обрываю я. — Тут кое-что произошло.

— Кое-что поважнее, чем твоя дочь?

— Слушай, с ней все в порядке, а это главное. Через денек-другой она будет дома.

— Через денек-другой? Когда? Что она там делает? Ты уверен, что она в порядке?

— Мистер Эшфилд!

Я резко оборачиваюсь. Врач едва ли старше Бена жестом приглашает меня следовать за ним.

— Послушай, Бэт. Я должен идти. Поговорим завтра.

Захлопываю телефон.

— Вашей жене намного лучше, — с улыбкой сообщает врач. — Она в послеоперационной. Была кое-какая опасность, но теперь все будет в порядке. Можете к ней пройти.

Я не стал поправлять его неумышленную ошибку: моя жена. Если бы.

Элла, на несколько тонов бледнее больничных простыней, все же выдавливает слабую улыбку, когда я вхожу в послеоперационную палату.

— Никому не рекомендовала бы этого молокососа, — еле-еле выговаривает она.

— Буду иметь в виду. — Я осторожно пристраиваюсь на краю кровати, и вдруг ко мне возвращается болезненное воспоминание о том, в каких обстоятельствах я в последний раз навещал женщину в больнице. — Ну и напугала ты меня там, в гостинице.

— Да и себя тоже, — морщится она. — Уильям, мне так жаль! У тебя и без меня забот полон рот…

— Да не глупи! Господи, Элла, я думал, что теряю тебя!

— Прости. В следующий раз придется постараться.

— Не смешно, Элла. Я даже не имел понятия, жива ты или мертва. Никто ничего мне не говорил. Что, черт побери, стряслось?

Снова морщась, она поудобнее устраивается на подушках.

— Скажем, так: если аппендикс жалуется, лучше к нему прислушаться.

— Верно говорят: сапожник без сапог.

Я раздумываю. В нормальной ситуации Элла никогда не дала бы мне даже заикнуться насчет слова на букву «л», но ведь со смерти Джексона она изменилась. В ней появилась нежность, уязвимость, которой прежде не было. И я набираюсь нахальства, чтобы сказать правду:

— Элла, ты понятия не имеешь, каково мне было видеть тебя в таком состоянии, — осторожно произношу я. — Сегодня вечером я понял, как много ты для меня значишь, как сильно я…

— Уильям, прости. Не мог бы ты попросить сестру принести еще кодеина?

Я вызываю сестру в полосатом халате, и она вскоре врывается в палату с горсткой таблеток. Элла медленно отхлебывает из бумажного стаканчика. Ее лицо искажено гримасой боли. Впервые я замечаю, как она похудела за последнее время. Теперь у нее скулы как у Кэтрин Хепберн.

— Элла…

Она прикрывает мне рот ладонью.

— Не говори этого.

— Я провел последние восемь лет, не говоря этого! Нам пора…

— Вся эта драма, — беспечно перебивает она меня, — кого угодно заставит забыться и произнести слова, о которых он потом будет жалеть.

— Но я…

— Уильям! — отчаянно выкрикивает она. — Ты женат! Поэтому не важно, что чувствует каждый из нас, — или думает, что чувствует. Мы с самого начала согласились, что наши отношения ничем не закончатся. Ты нужен Бэт. Нужен своим детям. Такие разговоры только всё усложняют.

— Элла, я не могу дальше притворяться, будто мне все равно! Ведь это же просто фарс!

Ее глаза ярко разгораются, и страх окутывает меня пеленой словно туман.

— Уильям! Думаю, нам обоим понятно, что все кончено…

— И вовсе ничего не кончено! Слушай, я уйду от Бэт. Уйду, если ты этого хочешь. С ней все будет в порядке. У нее же останутся дети…

— Нет! Я вовсе не это имела в виду! — Она пытается сесть на постели прямо. — Мы не должны были допустить, чтобы все так далеко зашло. Нужно было расстаться после Кипра; я должна была положить всему конец. Только подумать, что могла натворить Бэт, если бы…

— И теперь я должен расплачиваться за случившееся до конца своих дней?

— Она твоя жена. Пожалуйста, Уильям. Не надо все усложнять еще больше.

Я встаю.

— Знаешь, тебя только-только прооперировали. Одному Богу известно, какими тебя накачали наркотиками. Может, у тебя до сих пор шок. Бушуют гормоны. Поговорим обо всем как разумные люди, когда ты успокоишься.

— Я спокойна! — вопит Элла.

— Конечно, конечно. Вернусь завтра утром. Хорошего сна, дорогая.

Мне вслед летит подушка.

Элла имеет в виду другое. Все дело в посттравматическом стрессе — или как там его, будь он неладен, нынче называют. Ко всему, что она пережила за последние несколько недель, еще и срочное оперативное вмешательство. В ней говорит чувство вины и горя. Быть может, она сама не ведает, что творит. Она не то хотела сказать. Она не может так считать.

Врач-тинейджер останавливает меня, когда я уже собираюсь выйти из больницы.

— Я хотел сказать, что мне очень жаль, мистер Эшфилд. В самом деле, жаль.

— Да, конечно. Но теперь она идет на поправку, а это главное.

— Конечно. Хорошо. Спасибо за ваше отношение, сэр. Продолжайте так ее настраивать. Ей нужно знать, что для вас она остается той же женщиной, что и прежде. Для нее было бы страшным ударом…

— Простите, — перебиваю его я, — какого черта вы пытаетесь мне сказать?

Он в ужасе смотрит на меня.

— Она не рассказала вам?

— Что она мне не рассказала?

— Наверное, вам стоит поговорить с…

— Слушайте, доктор. С меня хватит. Не хочу показаться грубым, но если вы сейчас же не просветите меня насчет того, что, мать вашу, происходит, я за себя не отвечаю. Втыкаетесь, что к чему?

Он сглатывает комок.

Я открываю дверь в зловещую комнату с мертвецами.

— После вас.

— Мне в самом деле не следует…

Я делаю шаг вперед.

— Мистер Эшфилд, как вам известно, у вашей жены была внематочная беременность, — быстро говорит он, закрывая дверь. — Это когда эмбрион прикрепляется в фаллопиевых трубах, а не в матке. К сожалению, мы узнали об этом лишь тогда, когда произошел разрыв трубы. Обычно это еще не конец всему, потому что у нее осталась бы еще одна труба. Такое положение осложнило бы возможность беременности, но не исключило бы ее.

Элла? Беременна?

— Однако проблема в том, — нервно продолжает врач, — что в случае вашей жены наблюдается значительное повреждение и второй трубы. Видимо, когда-то прежде, возможно, несколько лет назад, у нее была инфекция. Она могла и не заметить. Ваша жена не способна больше естественно зачать. Мне очень жаль.

Я опускаюсь в кресло. Ребенок определенно не мой. Об этом мы позаботились спустя неделю после того, как Бэт выяснила, что беременна Сэмом. Джексон умер — когда? — шесть недель назад. Господи Боже! Ребенок, который мог родиться после смерти отца.

Почему она не сказала мне? Зачем притворяться, что это был аппендицит? Неужели она думает, что это изменило бы мое к ней отношение?

— Всегда остается возможность экстракорпорального оплодотворения, — старается подбодрить меня юный врач. — Для ее возраста у нее очень много яйцеклеток. Это отличная новость. Вы могли бы…

— Мы никогда не хотели детей, — слабо выдавливаю я.

— Ладно. Послушайте. Я должен возвращаться к пациентам…

— Идите. Со мной все в порядке. Мне нужно только минутку передохнуть.

Он уходит, мягко прикрыв за собой дверь. Я прячу лицо в ладонях, пытаясь охватить разумом то, что он мне только что сказал.

Ребенок Джексона. О Господи милосердный! Теперь она потеряла и его.

Я жду, когда Элла сама мне все расскажет. Три дня мы обсуждаем погоду, новости, происхождение человека и шоу «Американский идол», тщательно избегая любого упоминания о будущем. А Элла не говорит мне, что потеряла ребенка Джексона и уже никогда не сможет родить. Ни от кого.

Когда я приезжаю за ней в больницу, в голове пульсирует вопрос: неужели это все? И зачем только я попытался сказать ей, что люблю ее! Она терпеть не может такую прилипчивость. Я сам оттолкнул ее.

Просто я подумал — у меня возникло некое чувство, — что она стала более… открытой.

Если мы можем просто вернуть все на круги своя, я готов это принять. На любых условиях.

Когда я расплачиваюсь за такси, звонит мобильник. Международный номер. Направляясь к автостоянке, я беру трубку.

— Бэт! Откуда ты звонишь?

— Из Парижа. Кейт так и не вернулась, так что я сама поехала за ней.

— Надеюсь, ты устроила ей взбучку! — восклицаю я. — Пора ей вырасти и научиться для разнообразия думать и о других людях. Не могу поверить, что она оказалась такой безответственной…

— Да заткнись ты, Уильям!

Я обескуражен. Это так непохоже на Бэт — просто взять и рассердиться. Грустная — вот основная характеристика Бэт. Грустная, сдавшаяся, подавленная.

— Не надо…

— Кейт здесь нет! — кричит Бэт.

— Как это нет? Я же с ней в понедельник разговаривал.

— Она уехала сегодня утром. И никто не знает куда! Я прижимаю трубку к другому уху.

— Возможно, она как раз поехала домой. Спорим, вы пересеклись в туннеле под Ла-Маншем?

— Она поехала не домой, Уильям! Она может быть где угодно! Ей всего семнадцать. — Голос Бэт надламывается. — С ней могло случиться все, что угодно! Мы должны разыскать ее!

— Я уверен, что она…

— Уильям! Да послушай же ты! Не перебивай! Твоя дочь пропала, и никто не знает, куда она делась! Мне плевать, чем ты там занят и насколько это для тебя важно. В кои-то веки поставь Кейт на первое место! Рассчитываю, что сразу же по прибытии в Лондон ты сядешь в самолет до Парижа. Я подберу тебя в аэропорту, понял?

И она бросает трубку. Я просто теряю дар речи. Не помню, чтобы Бэт хоть раз в жизни разговаривала со мной подобным образом. И откуда в ней только это взялось?

Элла ждет у регистрационной стойки.

— Не тяни до завтра, — уговаривает она, узнав о Кейт. — Наверняка есть самолет до Парижа прямо отсюда сегодня вечером. К завтрашнему утру уже будешь там.

Наконец-то я начинаю осознавать всю серьезность ситуации. Представляю свою дочь — одну, в чужой стране, слишком напуганную, чтобы вернуться домой. Семнадцать лет — это же совсем мало! Она думает, что во всем разбирается, но ведь она вовсе не из тех малолеток с улицы, что шляются повсюду, покупают наркоту и вываливаются из ночных клубов. Наверное, во всем виноват я сам: слишком оберегал ее. Просто-таки со всех сторон обкладывал ватой.

Я разрываюсь на части.

— Но ведь ты только-только выписалась…

— Уильям, не суетись. Со мной будет все в порядке. Я же врач, — уговаривает Элла. — Ты должен в первую очередь заботиться о семье. Позвони, когда найдешь Кейт.

Следующий рейс до Парижа через Филадельфию — через четыре часа. Я бронирую билет и высаживаю Эллу возле отеля. Она не целует меня на прощание. Я спрашиваю ее, когда мы снова увидимся, но она молчит. Этим все сказано.

Может, она и права, уныло думаю я. Может, все позади. Ведь именно мы довели Кейт — мы с Эллой. Если с моей дочерью что-нибудь случится, я себе никогда не прощу.

Следующее утро. Самолет приземляется в Париже. Я совершенно измотан. Бэт ждет в аэропорту Шарль де Голль, как мы условились. Увидев меня, машет. Я толкаю тележку по направлению к ней. И вдруг потрясенно замираю.

Я не видел ее двадцать лет, а она ничуть не изменилась.

За спиной Бэт стоит моя мать.