Я вхожу, сопровождаемый своим проводником, в помещение. Оно темное, низкое, с единственным сейчас полностью закрытым окном. Воздух становится тяжелым. Верующие все прибывают. Я предпочитаю отступить в самый темный угол, чтобы не причинить беспокойства, и жду начала церемонии в честь могущественного Чанго.

Однако меня ждет неожиданность. Хотя обряд, прославление относится к великому Чанго, все же священные барабаны бата, а потом все мужские участники обряда приветствуют сначала танцами и песнями оришу, который один может обеспечить правильный, священный и ничем не нарушаемый ход церемонии. Потом призывают несколько раз повторяемой песней бога Эл-легуа. Ибо Эллегуа есть санто, который охраняет лукумийский дом от непосвященных. Поэтому и жертвы в честь Эллегуа приносятся перед дверьми дома.

И вот мужчины поют для Эллегуа на своем древнем африканском языке гимны .

И барабаны бата бьют для Эллегуа. И мужчины танцуют для Эллегуа… Танцуют, танцуют все быстрее, а потом, всего через полчаса после начала обряда, впадают первые танцоры в транс. Некоторые падают наземь, извиваются или застывают и лежат неподвижно, как пораженные молнией. Другие как бы в одержимости хотели бы сообщить нечто остальным участникам обряда, дотрагиваются до них и как бы на них нападают.

Один из молящихся обращается ко мне. Транс направляет его руки на мою грудь. Моя рубашка уже разодрана в клочья. Он обращается ко мне, выкрикивая непонятные фразы. Несколько слов на языке анаго я знаю, но этого недостаточно. А потом надо мной наклоняется другой… Боялся ли я тогда? Теперь, собственно, уже не знаю. Но приятного было мало.

А церемония продолжается. Одни из мужчин, который уже одержим пугающим трансом, посвящен Эллегуа (ибо каждый верующий лукуми в молодости посвящен какому-нибудь оришу, тому, на которого он своим внешним обликом или своим характером наиболее похож). А поскольку танцоры в минуты транса воплощаются в оришу, в тех богов, которым они посвящены, этот человек сам становится Эллегуа (Эллегуа является при этом страшным, злокозненным оришу). Мой спутник, который прикрывает меня в углу своей высокой фигурой, несколько раз шепчет мне: «Будь осторожен, теперь не шевелись, Эллегуа зол, очень зол…»

Молящийся — теперь это злокозненный бог — идет к двери, чтобы охранять иле. Нескольких тех, кто стоял на пороге, он выгнал. А затем запер дверь, встал изнутри перед ней и «охранял ее», судорожно сжимая деревянный жезл, эмблему Эллегуа.

Если бы я захотел, то из дому выйти не мог бы. Гигант у двери перевоплотился в злокозненного Эллегуа. И горе тому, кто приблизился бы к выходу, или кто захотел бы выйти из дому. Возможно, что не ушел бы живым.

Итак, бог-стражник стоит у закрытых дверей. И ни смерть, ни другое несчастье не может, не смеет вступить в дом сантеро. И только теперь сантеро может с песней обратиться к тому, которому посвящен нынешний обряд, нынешний день, — к божественному Чанго. Чанго почитается как господин огня, как владыка громов и молний, как бог тропических бурь, которые летом и осенью иногда налетают на Гавану. Чанго — громовержец, могучий, сильный, решительный. Символом Чанго является обоюдоострый деревянный топор, который во время танца молящиеся сжимают в руке. Чанго является также покровителем всех трех священных барабанов бата, которые сопровождают сегодняшний обряд. Итак, бата приветствуют своего владыку.

Затем верующие начинают танец в честь Чанго. Те, которые этому божеству посвящены, одеты для танца в красные брюки и красную куртку. Не трудно угадать, что цветом Чанго является красный. Танцы имеют выраженно воинственный, мужской характер, а барабаны безостановочно бьют, и песнь повторяется, и все больше молящихся погружается в нечеловеческий транс, в страшную одержимость.

Церемония в честь Чанго, некогда могущественного короля и легендарного богатыря африканских йорубов, а ныне бога афрокубинцев, продолжается. В кольце оставшихся танцоров мы видим теперь и женщин. И они уже падают, подкошенные трансом, на пол. Прямо посреди круга танцующих кричит, корчится будущая мать. Никто на беременную не обращает внимания. Танец продолжается. Круг не смеет, не может остановиться, пока обряд не кончится завершающей песней. Мой спутник, а потом и я вступаем в движение, втянутые в круг танцующих. В комнате уже почти вообще ничего не видно.

Шаг простой, ритм не меняется, песня имеет несколько фраз, запомнить их нетрудно. Танцуем вместе, поем сто или, может, тысячу paз ту же мелодию все в том же страшно одинаковом ритме. Сначала я еще пытаюсь наблюдать, обращать внимание на дальнейший ход обряда. Но что это со мной делается?

Как будто монотонный ритм, слова давнего гимна лишают меня сознания. Я уже не способен наблюдать, делать выводы. Я уже не наблюдатель, я участник. И нет мира, кроме этого круга людей, кроме этого кольца, соединенного в священном танце, Шаг, еще шаг, кольцо крутится, а с ним все та же песня. Песня, которую я с той невероятной ночи доныне не забыл…

«…О, Чанго всевладеющий, побеждающий во всех битвах мира…» Что было дальше, уже не помню…

Когда несколько часов спустя на утреннем воздухе улицы в гаванском квартале Монте я начал возвращаться с «земли богов» в мир людей, я так ослабел, что мы с моим спутником должны были вызвать такси, чтобы добраться домой.

После этой первой встречи с африканскими богами на Кубе я участвовал еще во многих и многих других обрядах. Но уже никогда, к счастью, ни на меня, ни на молящихся они не действовали так, как тогда, когда транс — святая одержимость — привел, как мне казалось, молящихся на грань безумия.

Откуда, собственно, берется в этих поразительных обрядах такая страшная сила? Где, по какому острию проходит грань безумия? Этого страшного транса, которым славили афрокубинцы того, о ком песня (никогда не забуду ее) говорит: «О, Чанго всевладеющий, королей побеждающий во всех битвах мира. О, Чанго, о, Чанго, о, Чанго!»