Горняки, худые и жилистые мужчины со стальными мускулами, работали быстро и молча, не обращая внимания на слой грязи, покрывающий их тела. Никто не должен заподозрить, что происходит под землей. Разместить горняков не составило труда. Все ставни плотно закрыли, и единственным источником света осталась одинокая свеча. Еду и питье привозили после полуночи, а потом те же люди вывозили на тележке отходы и мусор и сбрасывали в реку, где их сносило течением. Горняков предварительно проинструктировали и так загрузили тяжелой работой, что им с первых же минут стало не до любопытства, и вооруженным охранникам, которые следили, чтобы рабочие не глазели по сторонам, было просто нечего делать.

— Тихо! — хриплым шепотом скомандовал надсмотрщик, и рабочие застыли словно вкопанные, а те, кто еще оставался в туннеле, испуганно забились вглубь.

Стук копыт и грохот повозки, доносившиеся с улицы, затихли, затем возница что-то крикнул, и повозка покатилась дальше. Раздался всеобщий вздох облегчения, и остальные рабочие поднялись наверх через проделанный в полу люк. Пот с грязных тел ручьями стекал на посыпанный свежим песком пол.

В туннеле мужчины работали обнаженными, но некоторые соорудили мешочки из грубой ткани, чтобы защитить гениталии, и повязали головы косынками. По меркам горняков, работа не была трудной, главную выработку уже сделали, но открывшийся под землей вид напоминал картину преисподней. Тусклые отблески желтого света падали на потные обнаженные тела с темными пятнами въевшейся грязи, а затхлый воздух пропитался запахами пота, мочи и разложения. На шероховатых стенах туннеля тени землекопов, врубающихся в каменную породу, выплясывали причудливый танец сказочных чудовищ, которые обрушивают неравномерные удары на землю, стремясь наказать ее за непокорность. Скоро работа будет закончена, и разбогатевшие, но не набравшиеся мудрости горняки разъедутся по домам.

А наверху жизнь Лондона шла своим чередом. Банкиры и ростовщики, низко кланяясь, радушно распахивали двери своих богатых домов на Голдсмитс-роу, а всего в нескольких ярдах от них ютились позабытые Богом и людьми лачуги, кишащие крысами, где в каждой комнатушке влачили жалкое существование по восемь или десять человек. Богатые владельцы магазинов вели разодетых жен к скамьям у собора Святого Павла, чтобы послушать проповедь и посмотреть на членов Тайного совета и жен знаменитых пэров, которые займут почетные места в северной галерее собора. А в это время люди с голодными глазами поджидали зазевавшихся матросов или деревенских жителей, пришедших полюбоваться великолепным собором. Они знали, что одного неловкого движения при попытке украсть кошелек вполне достаточно, чтобы оказаться на виселице, которая находилась рядом с храмом Божьим. В этом величайшем городе мира Господь хозяйничал весьма своеобразно. Какого-нибудь несчастного могли выпороть и, привязав к телеге, проволочить по улицам зато, что он отрицает Бога, тогда как толпы ростовщиков, безбожно наживающихся на людском горе, заполняли все проходы в самом большом лондонском соборе. Ярко раскрашенные двух- и четырехвесельные лодки стояли у берега, где шла оживленная торговля, а когда в театрах приближался час дневных представлений, устремлялись по реке в Саутуорк.

В одной из таких лодок на плюшевой подушке сидела юная девушка в придворном платье и, опустив руку в воду, перебирала ее пальцами. Неподалеку плавали лебеди. Девушку предупреждали, что этого делать нельзя, но вода манила прохладой, и она поддалась соблазну. Потом, наблюдая за приближающейся пристанью и изумленно разглядывая роскошные суда, она машинально облизала руку и через семь дней умерла от холеры, измученная бесконечными кровопусканиями, которым ее подвергли врачи, еще больше истощая худенькое полудетское тело. Что ж, таков Лондон. А в это время Гарри Хотспер провозглашает со сцены:

По окончании спектакля многие зрители, наслаждавшиеся поэзией Шекспира, оставались, чтобы посмотреть, как одичавшие собаки разрывают на куски привязанного к столбу медведя, и не жалели денег на это зрелище.

— Больше всех меня беспокоит Монтигл, — заявил Грэшем.

— Почему именно он? — поинтересовалась Джейн. Они исписали множество страниц, собирая сведения о пэрах-католиках.

— Думаю, он готов служить и нашим, и вашим, — ответил Генри. — Из всех, кого мы знаем, именно он скорее всего примет участие в таком грязном деле. Все члены его семьи ревностные католики, а Говарды и Стэнли являются его родней по материнской линии. Монтигл сражался на стороне Эссекса в Ирландии и даже организовал безумную авантюру по его спасению и оказался среди осажденных бунтовщиков в доме Эссекса. Но ему каким-то образом удалось получить прощение. Том Уинтер служит у Монтигла секретарем, а сам он женат на сестре Трэшема Элизабет. За прошедший год он наверняка успел встретиться со всеми, кто сочувствует католикам. — Грэшем стал перебирать листки, где записывались сведения, принесенные шпионами и осведомителями. — Кроме того, они с Кейтсби закадычные друзья, и Монтигл во всеуслышание заявляет, что с уходом Кейтсби его жизнь погружается во мрак. О Господи! Услышь я подобные слова в свой адрес, меня бы вырвало от отвращения.

— Сэр Генри, — обратилась к нему Джейн, взмахнув длинными ресницами, — когда вы меня покидаете, солнце уходит с небосклона средь бела дня, и луна не освещает сумрак ночи, и жидкость, наполняющая мое тело, тоже рвется наружу из моего…

— Замолчи, бесстыдница! — шутливо прикрикнул Генри. — Ты позоришь весь женский род.

— Так, значит, Монтигл тоже в числе заговорщиков? — ничуть не смутившись, спросила Джейн. — Не он ли тот самый представитель голубой крови, который предпочитает не выходить на сцену и дергает за веревочки марионеток? Возможно, у Кейтсби имеются серьезные причины не говорить Трэшему о роли Монтигла в заговоре. Если хочешь знать мое мнение, то Кейтсби прежде всего интересуют деньги Трэшема, а не он сам, иначе Робин завербовал бы его гораздо раньше. Он относится к Трэшему с подозрением и скрывает участие Монтигла.

— Возможно и так, но только отчасти. Зачем делать тайну из участия Монтигла в заговоре, если он рассказал Трэшему, что граф Нортумберленд тоже связан с заговорщиками через Томаса Перси? Ведь Нортумберленд гораздо более крупная рыба, чем Монтигл. Но если посмотреть с другой стороны, то после истории с Эссексом Монтигл должен был заплатить огромный штраф, чего и не подумал сделать. Теперь посмотрим, что происходит дальше. Не успел он выйти из тюрьмы, а новый король водрузиться на трон, как ему возвращают владение в графстве Эссекс, а сам Монтигл получает право заседать в палате лордов. Всем вдруг хочется познакомиться с лордом Монтиглом. Яков обращается с просьбой к французскому королю освободить его брата из тюрьмы, а самого Монтигла делают лордом-уполномоченным, который назначает перерыв в работе парламента, Монтигл получает прекрасное место при дворе королевы Анны, и его имя появляется в указе, когда принц Генрих становится герцогом Йоркским. Боже мой! Тебе не кажется, что наш лорд Монтигл стал вдруг очень популярным?

— Всем известно, что Яков благосклонен к участникам восстания Эссекса, а не к таким, как ты, — заметила Джейн.

— Я принадлежу к немногим, кому известно о роли Якова в организации мятежа, — ответил Генри. — Однако о нем подозревают и другие. Но дело не только в этом. Судьба просто осыпает Монтигла подарками.

— Он хороший шпион, — вмешался в разговор Манион, который, сидя на табурете, внимательно разглядывал через окно грязную узенькую улочку.

Казалось, он не слушал, о чем идет речь, но это впечатление было обманчивым: Манион слышал все и всегда.

— Объясни, что ты имеешь в виду? — попросил его Грэшем.

— Из Монтигла выйдет превосходный шпион. Он близок католикам по своему рождению, а этого не купишь ни за какие деньги, ведь так? На месте Сесила я бы заплатил за него штраф или просто списал его долг при условии, что Монтигл обязуется сообщать мне обо всем, что творится у католиков. Такой штраф разорил бы Монтигла, да и любого другого. Повисни он на мне, я бы сделался чертовски хорошим шпионом. Все сходится. Сесил ненавидит простых людей и предпочитает иметь дело с теми, кто, как Монтигл, щеголяет в бархатных штанах и ездит в роскошных каретах.

— И поэтому Кейтсби не рассказал ему о заговоре! — воскликнул Грэшем. — Какой же я дурак! А ты, Манион, просто гений. Конечно, Кейтсби заинтересовался, почему Монтигл не разорился, заплатив штраф в восемь тысяч фунтов, и почему вдруг судьба проявила к нему такую милость! И он сделал надлежащие выводы!

— Значит, я стал гением, — удовлетворенно заметил Манион. — Раньше вы меня называли по-другому. Думаю, все дело в табаке. Мозг от него увеличивается и работает куда как лучше.

— Скорее, от твоего табака тянет на рвоту, — проворчала Джейн, которая запретила Маниону курить вонючую трубку в доме, но не могла избавиться от ужасного запаха, насквозь пропитавшего всю одежду и его самого.

— Да, Монтигл именно тот человек, которого мы ищем, — облегченно вздохнул Грэшем. — Он один из осведомителей Сесила, и если узнает о заговоре, то со всех ног помчится к хозяину. Выплата штрафа не будет отсрочена, если лучший шпион Сесила среди папистов узнает о заговоре, когда будет уже слишком поздно. Для Монтигла это равносильно смерти.

— И как ты собираешься рассказать лорду Монтиглу о заговоре? — спросила Джейн. Ее игривое настроение вдруг испортилось, и было видно, что девушке явно не по себе. — Давай я оденусь молочницей, подойду к нему на улице и скажу: «Простите, милорд, известно ли вам, что ваши друзья-католики спрятали тонну пороха под палатой лордов и собираются взорвать вас ко всем чертям, когда король объявит заседание парламента?» А может, лучше передать ему список с именами? Пункт первый: выживший из ума идиот Роберт Кейтсби говорлив и воображает себя Господом Богом. Пункт второй: еще один обезумевший кретин, Томас Перси, потеет, как лошадь, и поседел от злости. Пункт третий: целая орава других заговорщиков и в придачу к ним тонна пороха с запалом…

— Ты редко бываешь скучной, — сказал Грэшем. — Иногда ты способна взбесить кого угодно, но надоедливость не в твоем характере, и вот сейчас ты на глазах превращаешься в противную зануду. Хочешь знать, собираюсь ли я написать письмо? Безусловно, и в этом деле мне не обойтись без твоей помощи, потому что одно неверное слово в нем может привести к гибели сотен людей и гражданской войне, которая разрушит страну и уничтожит значительную часть ее населения.

— Прости, — откликнулась Джейн, в настроении которой снова произошла резкая перемена. — Вернее, я не прошу прощения, а хочу тебе объяснить. Последние несколько недель стали самыми мерзкими в моей жизни, по крайней мере если вести отсчет с момента, когда я встретила тебя. Но я постараюсь не досаждать тебе своими капризами.

— Спасибо, — ответил Генри.

Женщины, с которыми ему доводилось иметь дело до встречи с Джейн, были существами скрытными, непонятными и таинственными, всегда себе на уме. В Джейн тоже таилось много непонятного, она походила на книгу, в которой по прошествии стольких лет большинство страниц остаются недоступными для взора и понимания. Но при этом она отличалась удивительной простотой и искренностью. Вот и сейчас Генри не было нужды задабривать Джейн подарками и нежными словами за то, что она идет на уступки, и впоследствии девушка никогда не станет изводить его глупыми упреками. Джейн умеет признать свою неправоту и понимает, что ее внезапные смены настроения могут довести до белого каления самого кроткого святого.

— Что же должно представлять собой это письмо?

— Пусть думают, что его написал католик, стремящийся остановить авантюру, которая может навредить Рейли и принесет горе множеству других невинных людей. Плохо, если решат, что здесь замешан папа римский, пусть лучше думают, что корни заговора кроются только в Англии. Нельзя допустить, чтобы вместо поисков пороха они устроили охоту на одного человека.

— Ты забываешь кое-что очень важное, — сказала Джейн.

— Что ты имеешь в виду?

— Все должны поверить, что письмо написано одним из заговорщиков, имеющим доступ к тайнам католиков. Нужно, чтобы письмо передали и прочли в присутствии самих заговорщиков, и тогда они поймут, что в их рядах есть изменник. Только так их можно сбить со следа. Почувствовав, что их предали, заговорщики начнут суетиться и искать пути к спасению.

— Ты понимаешь, что, следуя твоему совету, я навлекаю подозрения на Трэшема? Он присоединился к заговору последним и не пользуется особым доверием сообщников. Кроме того, Монтигл женат на его сестре, и в случае провала заговора именно Трэшем останется в выигрыше. Тебе не кажется, что его могут убить?

— Что ж, ему, как и всем нам, придется примириться со своей судьбой. — В голосе Джейн не было и тени злорадства. Она успела многое пережить, прочла труды Макиавелли и понимала, что власть и борьба за выживание плохо сочетаются с принципами морали. Кроме того, Трэшем вызывал у девушки сильную неприязнь. — И потом, обвинить в предательстве могут не только его. Руквуд и Дигби теряют еще больше, чем Трэшем, и любой, кто знаком с родом Перси, понимает, почему люди связывают предательство с именем этой семейки. К тому же Трэшему ничего не известно о письме, и его удивление будет совершенно искренним, а если он почувствует, что опасность слишком велика, мы отправим его за границу. Кстати, почему не сделать это прямо сейчас? Ведь этот человек нам больше не нужен.

Грэшем тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от ненужных мыслей. Сегодня вечером он не хотел ни о чем думать. Он хорошо знал все детали заговора, дату которого установил вовсе не Кейтсби, а сам парламент, и не собирался доказывать, что Трэшем нужен ему здесь, в Англии, потому что его бегство вызовет в рядах заговорщиков еще большую панику и заставит изменить планы. С этим пока можно подождать, так как самым главным сейчас остается письмо.

На подготовку письма ушло два дня. Сначала велась кропотливая работа над его содержанием, во время которой сгорела не одна свеча, а потом Манион, изменив костюм и внешность, отправился к собору Святого Павла за чистой бумагой. Один из торговцев только что получил посылку из Испанских Нидерландов, и Маниона позабавила мысль написать письмо на «папистской» бумаге, которую он и купил. Само письмо поручили написать Джейн. Много лет назад, когда она только начала обучаться письму, Генри обнаружил выброшенные в мусор обрывки бумаги, исписанные разными почерками, которые оказались результатами ее трудов. С самого начала у Джейн обнаружился талант к подделыванию самых разных почерков, и девушка хранила их в памяти, как Грэшем — великое множество всевозможных диалектов, которыми он, по своему желанию, мог воспользоваться в любой момент. Почерк, на который пал выбор Джейн, был по-старомодному четким и крупным, она скопировала его с образца завещания, написанного много лет назад по просьбе сэра Томаса Грэшема одним из его адвокатов. В доме Грэшемов не выбрасывался ни один документ, и девушка, случайно наткнувшись на завещание, стала копировать его на обратной стороне листа.

Закончив работу, Грэшем и Джейн в полном изнеможении встали из-за стола, на котором лежал результат их трудов, написанный на новом разлинованном листе бумаги. В первой строчке было зачеркнуто одно слово, и Джейн сначала хотела выбросить испорченный лист, но Грэшем решил, что это придает посланию более достоверный вид, словно неизвестный доброжелатель писал его в спешке. Письмо гласило следующее:

Милорд, любовь, которую я питаю к Вам и некоторым из Ваших друзей, заставляет меня заботиться о Вашей безопасности. Вот почему, если Вам дорога жизнь, я советую подумать о предлоге, чтобы не присутствовать на ближайшем заседании парламента. Господь и человек объединились, чтобы покарать пороки нашего времени. Не пренебрегайте этим посланием, а поезжайте в деревню, где Вы в полной безопасности сможете переждать грядущие события. Несмотря на кажущееся отсутствие какой-либо угрозы, я заявляю Вам, что по нынешнему парламенту будет нанесен страшный удар, и при этом его члены не увидят, кто их губит. Не отбрасывайте в сторону это предостережение, оно не причинит Вам вреда, а принести пользу может. Опасность минует, как только Вы сожжете письмо, и я надеюсь, что Господь дарует Вам милость и вразумит сделать надлежащие выводы из этого послания. Храни Вас Господь.

Перечитав письмо, Грэшем решил, что придраться в нем не к чему. Оно дает Монтиглу редкую возможность оказать услугу государству и до конца жизни обеспечить свое будущее. Если у Сесила и его величества осталась хоть капля здравого смысла, они прикажут в кратчайший срок обыскать все погреба, и очередной заговор потерпит неудачу, не успев причинить вреда.

— Этого достаточно? — с беспокойством в голосе спросила Джейн, потирая занемевшее от напряжения запястье.

Грэшем на мгновение задумался. Лучшего нельзя и придумать. В письме чувствуется уверенность человека, который убежден в своей правоте и вместе с тем радостно причмокивает губами при мысли о наказанном пороке. Монтиглу должно польстить, что его выделили из всех остальных. Достаточно ли ясен намек на «страшный удар»? Для того чтобы предупредить правительство, возможно, нет, но он звучит вполне определенно в устах человека, предостерегающего Монтигла. Произведет ли письмо желаемое действие на короля? Генри в этом не сомневался, так как оно взывает к его здравому смыслу и уму. Эту загадку разгадает и ребенок, но король решит, что здесь требуются незаурядные умственные способности и сообразительность.

Да, только бы письмо попало в руки короля и Сесила. Тогда не будет ни взрыва, ни пыток с вывернутыми конечностями, ни виселиц и плах, ни судов и казней. Лорд-католик вовремя раскрывает заговор, организованный его выжившим из ума единоверцем, умело расстраивает безумную авантюру, подтверждая тем самым верность католиков английской короне. Католические семьи в едином порыве осудят готовившееся злодеяние, и многие из тех, кого заговорщики обрекли насмерть, останутся в живых и проживут свою жизнь, как сами того пожелают.

Совсем другое дело, если письмо не дойдет до Сесила и короля или если адресат не поймет его скрытого смысла.

— Замечательная работа! — воскликнул Грэшем. — Когда ты мне надоешь, можешь устроиться писцом в адвокатской конторе, где будешь строить глазки всем красавцам, находящимся на службе закона.

Девушка бросила на Генри испепеляющий взгляд. Шутливое предложение Грэшема не могло рассеять ее тревоги.

— Нам не до шуток! — возмутилась она.

— А если серьезно, то мы сделали лишь половину работы, — ответил Грэшем. — Что, если и Монтигл замешан в заговоре и является тем самым кукловодом, который дергает за веревочки своих марионеток? Я в это не верю, но исключить такую возможность не могу. Если так, то, прочитав письмо, он тут же его сожжет и, возможно, ничего не скажет остальным заговорщикам. Нужно также удостовериться, что письмо передано ему в руки. Вдруг его откроет Том Уинтер, секретарь Монтигла, и решит устроить охоту на ведьм и довести заговор до конца?

— Ну почему в твоей жизни все так сложно? — поинтересовалась Джейн.

— Том Уорд, — неожиданно вмешался Манион. — Вот кто вам нужен. Он ведет хозяйство в доме Монтигла.

Лорд Монтигл ужинал у себя в доме в Хокстоне, к северу от Лондона. Сначала дом принадлежал семье Трэшемов, и Монтигл получил его, когда женился на дочери старого Трэшема. Том Уорд только что проводил хозяина к столу и пошел проверять готовность основных блюд, среди которых были соленая говядина с горчицей, баранья ножка, фаршированная чесноком, каплун, сваренный с луком пореем, и щука под соусом. Столь обильная трапеза была необычной для семи часов вечера, но лорд Монтигл задержался при дворе и попросил подать сытный ужин вместо обеда, который пропустил. Вдруг Уорд почувствовал, как кто-то тронул его за рукав.

— Там, за воротами, какой-то джентльмен принес срочное письмо. Кажется, речь идет о вашей сестре.

— Тогда какого черта он не заходит? — выругался Уорд.

Однако, будучи католиком, он понимал, что часто люди вынуждены скрывать свою веру и соблюдать осторожность, и неожиданные встречи на темной улице, во время которых передавались тайные сведения, давно стали привычным делом. Он вышел из дома. Свет, струящийся из окон, которые не успели закрыть ставнями, нарушал непроглядную темноту улицы. Мужчина в плаще для верховой езды, с надвинутым на лицо капюшоном вышел из тени и, стараясь не открывать лица, шагнул Уорду навстречу и передал письмо.

— Твоему господину от Роберта Кейтсби. Это вопрос жизни и смерти, который касается тебя, твоего хозяина и ваших единоверцев. Господин должен прочесть письмо немедленно, в противном случае на ваших руках окажется больше крови, чем у Понтия Пилата!

Мужчина в плаще повернулся и исчез в темноте, оставив ошеломленного Уорда стоять посреди улицы с письмом в руках.

После минутного размышления Уорд вернулся в дом. Он знал, что хозяин боготворит Кейтсби, и решил, что если письмо и в самом деле от него, то нет никаких причин скрывать его от Монтигла или задумываться о его подозрительном происхождении. Как и все слуги в католических домах, Том понял из разговоров, что затевается какое-то важное дело, и это являлось еще одним основанием, чтобы вручить письмо немедленно.

Монтигл пребывал в превосходном расположении духа. Его стол ломился от изысканных яств и вин, вокруг сидели друзья, и не было причин беспокоиться о будущем. Да и кто бы на его месте не радовался? Ведь всего несколько лет назад его выслали из Лондона, а теперь он заседает в парламенте и пользуется благосклонностью короля. Колесо фортуны повернулось в нужную сторону и вознесло Монтигла на заоблачную высоту.

В этот момент подошел Том Уорд и что-то зашептал на ухо хозяину.

— Что там? — раздраженно спросил Монтигл. Уорд старался говорить тихо, но хозяин перешел на крик: — Письмо? Какое еще письмо?! Ладно, давай его сюда и убирайся!

Монтигл взял письмо и, даже не взглянув на печать, открыл его и улыбнулся гостям с видом человека, которому назойливые просители не дают покоя даже дома, в час, когда все приличные люди отдыхают. Его глаза застилал дым, который проникал из камина в комнату, и он с трудом прочел первые слова, написанные крупным, почти детским почерком: «Милорд, любовь, которую я питаю к Вам и некоторым из Ваших друзей…» Монтигл с раздражением подумал, что это очередная просьба о деньгах или продвижении по службе. Вот что значит пользоваться влиянием при дворе! Руки милорда были испачканы пищей, да и в любом случае неприлично читать письмо, находясь в компании гостей, собравшихся за дружеским столом.

— Эй, Том, будь добр, прочти письмо вслух. У меня глаза слезятся от проклятого дыма. Тот, кто чистил трубу, заслуживает хорошей порки, а не звонкой монеты, которую он получил! — Монтигл решил, что членам семьи и друзьям будет интересно послушать, какого рода письма получает такой известный человек.

Уорд подошел и, взяв письмо, зажмурил глаза, чтобы сосредоточиться. Читал он плохо и справедливо полагал, что не следует его выставлять перед публикой, словно актера в театре, и заставлять читать вслух. Том старался понять незнакомый почерк и спотыкался на каждом слове.

— Хватит, хватит! — смеясь, воскликнул Монтигл после первого же предложения. — Мы не можем слушать тебя весь вечер, Том. Вот ты, подойди сюда. Ты умеешь читать и сейчас просветишь нас, — обратился он к одному из лакеев под дружный смех гостей.

Том Уорд подумал, что неприятно быть выставленным на посмешище перед людьми, но еще хуже, когда тебя унижают, предлагая выполнить порученное дело другому. Но он ничего не сказал и только скрипнул зубами, а лакей, наделенный незаурядными способностями к чтению, взял письмо и, немного нервничая, стал зачитывать его вслух:

Милорд, любовь, которую я питаю к Вам и некоторым из Ваших друзей, заставляет меня заботиться о Вашей безопасности. Вот почему, если Вам дорога жизнь, я советую подумать о предлоге, чтобы не присутствовать на ближайшем заседании парламента.

Разговоры и смех за столом стихли, и наступила напряженная тишина. Немного помедлив, лакей продолжил чтение:

Господь и человек объединились, чтобы покарать пороки нашего времени. Не пренебрегайте этим посланием, а поезжайте в деревню, где Вы в полной безопасности сможете переждать грядущие события. Несмотря на кажущееся отсутствие какой-либо угрозы, я заявляю Вам, что по нынешнему парламенту будет нанесен страшный удар, и при этом его члены не увидят, кто их губит.

Зловещую тишину нарушал только звон посуды, доносившийся из кухни. Зажженные свечи освещали напряженные, лоснящиеся от пота лица гостей и родственников Монтигла. Взоры присутствующих были устремлены на лакея, который вдруг замолчал и вопросительно посмотрел на хозяина, ожидая дальнейших распоряжений. От волнения у бедняги пересохло в горле, а удары готового выпрыгнуть из груди сердца отдавались гулким стуком в висках. Монтигл сидел, словно каменное изваяние, устремив неподвижный взгляд на стену. Наконец лакей все-таки решился дочитать письмо:

Не отбрасывайте в сторону это предостережение, оно не причинит Вам вреда, а принести пользу может. Опасность минует, как только Вы сожжете письмо, и я надеюсь, что Господь дарует Вам милость и вразумит сделать надлежащие выводы из этого послания. Храни Вас Господь.

Долгое время никто не осмеливался нарушить молчание.

— Это что, шутка? — наконец не выдержал хозяин дома. — Дурацкий пасквиль, чтобы помешать мне исполнить свой долг?

Желающих ответить не нашлось, и молчание явно затягивалось.

— Седлайте лошадь, — тихим голосом распорядился Монтигл. — Я немедленно еду в Уайтхолл.

Не тратя лишних слов, он быстро вышел из комнаты, предоставляя ошеломленным гостям самим решить, кому заговорить первым. Однако долгое время никто не рискнул воспользоваться этой возможностью.

Грэшем наблюдал за домом Монтигла из соседнего переулка и сразу же услышал шум и крики на конюшне, скрежет отодвигаемых засовов и увидел огни зажженных факелов во дворе. А через некоторое время лорд Монтигл в сопровождении двух всадников выехал со двора и помчался во весь опор по направлению к Уайтхоллу. Из-под копыт лошадей во все стороны разлетались комья грязи.

Грэшем совсем закоченел и от холода не чувствовал ни рук, ни ног. Будь жив старый сержант, обучавший Генри воинскому искусству в Нидерландах, он непременно отругал бы подопечного. «Не студи ноги и руки. Если хочешь жить, кровь должна бежать по жилам очень быстро. Не щади никого, кто захочет ее из тебя выпустить», — любил говаривать старик.

Итак, делу дан ход, и теперь все пойдет своим чередом. Грэшем смотрел на историю, как на полноводную реку с устьем, состоящим из многочисленных протоков, которые образуют причудливый рисунок и после бесконечных блужданий снова сливаются вместе. В отличие от большинства людей Грэшем не отличался самоуверенностью и не считал, что может сделать запруду на реке истории и повлиять на ее ход. Иногда ему доводилось строить дамбы на протоках, изменяя их течение, и они подчинялись его воле. И все же реки живут своим умом, и никому не под силу предугадать судьбу. Но попытаться можно.

Грэшем не видел, как Том Уорд ушел к себе в комнату и, достав перо и бумагу, торопливо нацарапал записку и запечатал ее копией печати своего господина. В течение многих лет между семьями Уордов и Райтов заключались многочисленные браки, которые надежно скрепили их родственные связи. Одному Богу известно, что написал Уорд в послании, адресованном Киту и Джеку Райтам, но он сразу же догадался, что если и в самом деле затевается какая-то дьявольская авантюра, то родственники уже успели увязнуть в ней по уши. Человек, передавший письмо для господина, упомянул Кейтсби, который, по сведениям Тома, находился в данный момент в Уайт-Уэбзе вместе с братьями Райт. Уорд подробно изложил содержание письма и сообщил, что оно было прочитано в присутствии гостей. Вскоре после отъезда хозяина один из лучших наездников, находившихся на службе у Монтигла, выехал со двора и по приказу Уорда направился в сторону Энфилда. Не пройдет и нескольких часов, как Кейтсби узнает о злополучном письме.

Прибыв во дворец, дрожащий от волнения, взъерошенный после бешеной скачки Монтигл громко потребовал разрешения пройти в личные покои главного советника его величества. Несмотря на растрепанный вид, сегодня он выглядел гораздо лучше, чем во время предыдущего визита, когда, к своему великому стыду, свалился в Темзу и едва не утонул. Это произошло во время мятежа Эссекса. Тогда Монтигла выудили из реки и он был похож на готового к положению в гроб покойника. И по сей день во время путешествий по Темзе веселые лодочники при виде Монтигла предлагали ему добраться до назначенного места вплавь, сопровождая свои слова громким хохотом, разносящимся по всей реке.

Несколько лет назад Монтигла провели в другие апартаменты. Он трясся от страха за свою жизнь, но, несмотря на холодный прием, оказанный Сесилом, после беседы с главным советником в его душе затеплилась искра надежды. Сесил действовал уверенно и четко, словно хирург, отпиливающий пораженную гангреной ногу. Пользуясь безвыходным положением Монтигла, он его завербовал и сделал своим осведомителем. По условиям сделки Монтиглу разрешалось сохранить свое вероисповедание с исполнением всех обрядов. Кроме того, ему возвращалось высокое положение в обществе, которое он сам считал навеки утраченным. Взамен Сесил потребовал совсем немного: он должен сообщать главному секретарю обо всем, что происходит у католиков. По словам Сесила, эти сведения помогут сохранить мир в стране и будут использованы не во вред, а на благо самим католикам. И вот настал момент, когда главный советник короля должен был подтвердить свои слова делом.

Лакей широко распахнул дверь в ярко освещенную комнату. На роскошном столе с замысловатой резьбой расставляли ужин, похожий на тот, которым Монтигл не успел насладиться дома. Во главе стола сидел Роберт Сесил, граф Солсбери, главный советник короля Якова. Однако причиной замешательства Монтигла стал не он, а трое высокопоставленных гостей: Эдвард Сомерсет, граф Вустер, Генри Говард, граф Нортгемптон, и Томас Говард, граф Суффолк. За столом главного советника его величества собрались четверо самых влиятельных людей Англии, причем было общеизвестно, что трое из них либо являются приверженцами католической веры, либо относятся к ней весьма сочувственно.

Парадоксальность сложившейся ситуации поразила бы Монтигла гораздо меньше, заметь он лежащее на столе письмо, написанное крупным, почти детским почерком, на листе бумаги, привезенной из Испанских Нидерландов. Однако, когда Монтигл ворвался в комнату, Сесил предусмотрительно перевернул листок обратной стороной. В письме от неизвестного доброжелателя сообщалось следующее:

Милорд, если Вы вместе с лордами Нортгемптоном, Суффолком и Вустером пожелаете встретиться в субботу вечером за ужином в Ваших покоях в Уайтхолле, Вы найдете там послание, которое спасет Ваши души, как хорошая еда спасает плоть, и поможет спасти страну, а также Вас самих.

— Как ты думаешь, от него будет толк? — спросила Джейн, закончив трудиться над письмом.

— Кто знает? — откликнулся Генри. Руки девушки были перепачканы чернилами и занемели от напряжения после долгих часов кропотливой работы. Грэшем наклонился к Джейн и накрыл ее теплую руку своей, холодной, словно лед. — Если письмо дойдет до адресата, присутствие трех лордов-католиков поможет осуществить две цели: Сесилу придется действовать немедленно, даже если он выжидает время, чтобы опорочить Рейли, а с лордов-католиков снимутся все подозрения в участии в заговоре.

— На месте Сесила я бы решила, что какой-то сумасшедший хочет собрать нас вместе, чтобы убить, — поделилась своими соображениями Джейн.

— Для этого ему потребуется организовать мятеж и получить в свое распоряжение армию. В письме им предлагают встретиться в цитадели Сесила. Ему ведь не назначают встречу на поле в Ислингтоне, куда он должен прийти в полночь и без оружия. Кроме того, в письме есть два ключевых слова, которые привлекут внимание Сесила. Упоминание о «душах» говорит о том, что дело касается католиков. Я уверен, что он не знает подробного плана заговора, но если весь Лондон гудит о каком-то заговоре, Сесил не мог о нем не слышать, и с его стороны было бы полным безумием пренебречь любыми сведениями, имеющими отношение к этим слухам. Мы также упомянули о его «спасении», а для Сесила нет ничего дороже собственной шкуры. Так что, возможно, письмо и принесет желаемые плоды, а если нет, то для нас ничего не потеряно. Ведь главная задача не в том, чтобы собрать лордов-католиков в доме у Сесила, а в том, чтобы найти порох и заставить заговорщиков разбежаться в разные стороны.

Монтигл, разумеется, ничего не знал об этой беседе. Он приготовился к встрече с главным советником, а оказался лицом к лицу не с одним, а с четырьмя могущественными людьми, способными повлиять на его жизнь, карьеру и планы на будущее.

Изворотливый человечек, поселившийся в душе Монтигла, всегда приходил на помощь в нужный момент и помогал пережить любые перипетии. Отвесив низкий поклон всем четверым, он собрался с духом и попросил разрешения переговорить с его светлостью с глазу на глаз. При этом Монтигл не забыл подчеркнуть, что своей просьбой никоим образом не желает обидеть трех остальных благородных лордов.

Бросив быстрый взгляд на гостей, Сесил кивнул им и пригласил Монтигла в соседнюю комнату, куда слуга принес вино, чтобы подать его к ужину. При виде Сесила он как ошпаренный бросился вон из комнаты.

Сесилу не терпелось узнать, какие известия принес Монтигл, и для всеобщего блага определить свою роль в деле, которое становилось все более запутанным. Разумеется, милорд ничем не выдал своего нетерпения и лишь любезно осведомился о здоровье Монтигла, с задумчивым видом заметив, что прогулки верхом, подобные той, которую он только что совершил, могут нанести ему непоправимый ущерб. Монтигл еще не отдышался после бешеной скачки, его одежда была заляпана грязью, а по лицу градом струился пот. Он торопливо рассказал Сесилу о том, что случилось у него в доме и сбивчиво передал содержание письма и только потом вручил само послание.

По лицу Сесила пробежала легкая дрожь. Он сразу заметил, что оба письма написаны одной рукой.

— Благодарю вас, милорд, — сказал Сесил, аккуратно складывая письмо. — Независимо от последствий, которые могут иметь место, вы поступили правильно, доставив мне это послание. — Он кивнул Монтиглу, жестом приглашая его вернуться в зал, где их поджидали три лорда, непроницаемые лица которых напоминали горгулий со стен собора, и только горящие глаза выдавали волнение почтенных господ.

Ни слова не говоря, Сесил вручил письмо Нортгемптону, славившемуся при дворе неукротимым честолюбием, которое являлось результатом многолетней ссылки во время царствования Елизаветы. Подобно новообращенному, который вкладывает всю свою страсть в каждый отпущенный ему год жизни, Нортгемптон был преисполнен решимости добиться успеха на политическом поприще и посвятить этому остаток дней. Прочитав письмо, он молча передал его двум другим лордам, которые также не проронили ни слова. Потом тайком от Монтигла Нортгемптон бросил многозначительный взгляд на первое послание, оставшееся лежать на столе, и вопрошающе приподнял брови, но Сесил знаком дал понять, что не желает посвящать нежданного гостя в свои дела.

— Лорд Монтигл, как вам известно, члены правительства получают множество подобных писем, — нарушил Сесил затянувшееся молчание.

Перед суровым взором властей предержащих Монтигл сник и втянул голову в плечи. Неужели он выставил себя полным дураком?

— Тем не менее вот уже несколько месяцев до меня доходят слухи о плетущемся за границей заговоре, зачинщиками которого, боюсь, являются ваши единоверцы. Мы представим это послание на мудрый суд его величества и призовем на помощь его бесценное мнение. Заговорам, как и фруктам, для созревания требуется время.

Боже мой, письмо покажут королю! Когда это произойдет: сегодня вечером или завтра? Монтигл задумался, правильно ли он поступил, прервав ужин и примчавшись во дворец. Может быть, следовало положить письмо вместе с другими ходатайствами и прошениями, чтобы им занялись, когда подойдет очередь?

— Его величество… — начал, заикаясь, Монтигл.

— Находится в Ройстоне на охоте, — тихим голосом прервал его Сесил. — Он останется там до тринадцатого, потом остановится в Уаре и на следующий день вернется в Лондон, в замок Уайтхолл. Уверен, что в лесу его не подстерегает скрытый удар, — снисходительно добавил он и взглянул на трех лордов, которые ответили ему едва заметной улыбкой. — Мы признательны вам, милорд, за усердие, и будьте уверены, что оно нисколько не повредит вам в глазах его величества. Возвращайтесь с легким сердцем домой и продолжайте прерванный ужин.

Монтигла отпустили с миром. Низко поклонившись, он стал пятиться к выходу, а в это время слуги стали подавать задержанную трапезу. Озадаченный молодой лорд медленно ехал по темным улицам по направлению к дому, где его ждал безнадежно испорченный ужин.

— Мне не было нужды стоять так близко, — проворчал Манион, отогревая озябшие руки у огня. — Он наделал столько шума, как будто в Уайтхолл явились не три человека, а нагрянула целая армия.

Грэшем отправил Маниона к главным воротам Уайтхолла, чтобы удостовериться в прибытии Монтигла, на которое они так рассчитывали.

— Что будем делать теперь? — спросила Джейн.

Некоторое время Грэшем молча смотрел на девушку и вдруг, не дав ей опомниться, схватил в объятия и крепко поцеловал в пухлые губы.

— Со мной нельзя обращаться как с едой, которую хватают со стола, когда заблагорассудится! — возмутилась Джейн, отстраняясь от Генри, который с удовлетворением отметил, что, несмотря на гнев, девушка не оставила без ответа его страстный поцелуй.

— Нарядись прислугой, мы идем в театр! — воскликнул Грэшем.

— Разве можно? А вдруг нас увидят?

— После стольких дней пребывания в этой дыре было бы преступлением отказать себе в развлечении. Мы переоденемся слугами и пристроимся в последнем ряду партера, а после спектакля, думаю, можно вернуться к нормальной жизни в нашем доме на улице Стрэнд.

— Значит, опасность миновала?

— По возвращении в город я представлю дело так, будто мне вырезали опухоль и теперь я только начал выздоравливать. От одного моего вида всем станет плохо, но, разумеется, прежде чем показаться на люди, я проведу несколько недель в постели. Какую угрозу представляет для Сесила бедный калека? В любом случае заговор раскрыт, и у его светлости нет причин меня опасаться.

Все утро, проведенное в Уайт-Уэбзе, Кейтсби старательно успокаивал Анну Во, и не так уж важно, что он не сумел полностью развеять ее страхи, главное, что удалось их на время усыпить. Не пройдет и недели, и отпадет нужда прикрывать свои дела и помыслы лживыми выдумками. Всего одна неделя — и мир узнает правду.

Том Бейтс принес письмо в полдень. Его привез простой слуга, который загнал лошадь во время ночной скачки и совершенно выбился из сил сам. Кейтсби с непроницаемым видом прочел торопливо нацарапанные строки и, аккуратно сложив письмо, положил его в потайной карман брюк и вернулся к прерванной трапезе. Анна без умолку болтала о важных событиях в жизни соседей, о рождении детей и их воспитании. Поднявшись из-за стола, Роберт любезно поблагодарил хозяйку и раскланялся с остальными гостями, сидевшими за столом. Том Уинтер понимал Кейтсби без слов и тайных знаков и вскоре после его ухода тоже встал из-за стола. Братья Райт последовали за ним.

— Кажется, у нас возникли небольшие осложнения, — сухо обронил Кейтсби, вручая послание Уинтеру. Том приступил к чтению, и постепенно его лицо стало наливаться краской. — Полагаю, мы в долгу перед твоим родственником Томом Уордом, — заметил Роберт, передавая письмо Киту, а затем Джеку Райту. Братья Райт одними из первых присоединились к заговорщикам и не любили лишних слов, но когда до этих сильных и сдержанных мужчин дошел смысл написанного, обычное хладнокровие им изменило, и они в растерянности уставились на Кейтсби.

— Нас раскрыли! — воскликнул Уинтер. Он принялся испуганно озираться по сторонам, словно королевские войска уже маршировали по лугам Энфилда с намерением арестовать заговорщиков.

— Успокойся, кузен, — обратился к нему Кейтсби. — Пока мы в безопасности, но подумай хорошенько, что все это значит.

— Это значит, что Сесилу и королю известно о нашем заговоре! — Побагровевшее лицо Уинтера, искаженное страхом и злобой, выглядело нелепо.

— Ничего подобного! — Слова Кейтсби произвели на Уинтера действие оплеухи. — Действительно, письмо является предупреждением парламенту, но все бросятся на поиски армии злоумышленников, а не одного человека, затаившегося в погребе!

— Наши имена никому не известны, — вмешался Кит Райт, который часто говорил не только за себя, но и за брата.

В спешке Том Уорд написал лишь о том, что в письме, адресованном Монтиглу, ему советуют не приходить на заседание парламента, против которого замышляется злодеяние. Возможно, Кейтсби не был бы так спокоен, прочти он фразу о «страшном ударе», который готовят невидимые силы. Но он не видел самого письма и слышал о нем лишь из рассказа перепуганного насмерть слуги, пересказавшего содержание по памяти. Итак, именно на этой протоке плотину построить не удалось, и бурный поток беспрепятственно устремился по пути, уготованному судьбой.

— Если бы заговор раскрыли, мы бы давно об этом узнали. Неужели вы думаете, что Сесил и король позволят нам спокойно довести дело до конца? Фокс может проследить за погребом, и если кто-либо проявит к этому дому интерес, мы будем знать, что наш план раскрыт, и станем действовать соответствующим образом. Но сначала подумайте, что подразумевает это письмо.

Уинтер тупо уставился на Кейтсби.

— Оно говорит о том, что в наших рядах предатель! Ведь его написал кто-то из нас. Том, мы пригрели на груди змею.

Лицо Уинтера побледнело, но тут же снова побагровело от гнева.

— Трэшем! Это ублюдок Трэшем! — прорычал он.

— Возможно, — согласился Кейтсби, — но не торопись с выводами. Дигби и Руквуд теряют больше всех нас, и у них есть жены, которые боятся за своих мужей и не хотят остаться без средств к существованию. Может быть, кто-то из женщин… или священник, который узнал на исповеди много лишнего, или кто-то из слуг подслушал разговор своего хозяина. Это мог сделать даже твой брат.

— Роберт?! Да ни за что на свете! Он может быть несдержанным и вспыльчивым, но если он предатель, то тогда и сам папа римский не является ставленником Божьим на земле!

— Нам нужно рассмотреть все варианты, не так ли? — Кейтсби был похож на игрока, определяющего расклад карт.

— Ты немедленно вызовешь сюда Трэшема, так? — По лицу Уинтера было видно, что, приехав в Уайт-Уэбз, Фрэнсис Трэшем найдет здесь свою смерть.

— Вызову, но не сейчас. Том, в среду мы встречаемся в Темпл-Бар, но до тех пор ни словом не обмолвимся о письме. Так надо! Ты ведь всех прекрасно знаешь. Нельзя, чтобы они усомнились в успехе нашего дела. Ведь в письме не названо ни одного имени, правда? Давай подождем и посмотрим, не поднимется ли шум. На расследование потребуется время, и мы сразу поймем, если за нами установят слежку. Давай расскажем всем о письме в среду, а за Трэшемом будем наблюдать, чего раньше мы не делали. А потом решим, как поступить.

По лицу Уинтера было видно, что он решение уже принял и Трэшем может считать себя покойником. Четыре заговорщика заказали бутыль вина. Кейтсби полагал, что обсуждать больше нечего, но надеялся, что вино, выпитое в компании, поможет друзьям обрести утраченную уверенность.

Фрэнсис Трэшем ничего не подозревал о нависшей над его жизнью угрозе и пребывал в полном неведении относительно письма, адресованного Монтиглу. Он мирно отдыхал у себя в комнате в Линкольнз-Инн, когда в дверь кто-то тихо постучал. Фрэнсис вскочил с кровати как ужаленный и схватил лежащую рядом шпагу. Его вышколенный, но отличающийся медлительностью слуга Вавассор отправился в лавку за вином. Стук повторился и на сей раз прозвучал более настойчиво. Не выпуская из рук шпаги, Трэшем резко открыл дверь и тут же получил удар, который сбил его с ног, а незваный гость уже завладел его шпагой. Фрэнсис сразу же узнал верзилу, находившегося на службе у мнимого Селкирка.

— Мой господин посылает тебе первый аванс. — Он бросил Трэшему пакет. — На твоем месте я бы не стал так резко открывать дверь, держа в руке шпагу.

В пакете оказались паспорт и проездные документы, разрешающие отъезд за границу сроком на два года вместе со слугами и необходимым имуществом.

— Когда хозяин закончит с тобой все дела, получишь деньги и узнаешь название корабля, на котором отправишься в путешествие. Да не вздумай от него смыться, слышишь? Мне очень не хочется портить твой роскошный камзол.

— Почему так долго? — У Грэшема невыносимо чесалась голова, и он был готов содрать с нее кожу. Такое творилось с ним впервые после злополучного происшествия на реке. — Почему ничего не происходит?

Грэшем вернулся в свой дом, и Джейн сразу же полетела в библиотеку, словно на встречу со старым другом, который неожиданно воскрес из мертвых. Нетерпение Генри усиливалось с каждым днем, и он чувствовал себя нисколько не лучше, чем в вынужденной ссылке в Альзации.

Кроме того, приходилось регулярно претерпевать утомительную процедуру гримирования. Паста, придававшая лицу болезненную бледность, накладывалась дважды в день, и Джейн приходилось пользоваться для этой цели льняной тканью, чтобы не испачкать руки. Необходимость имитировать опухоль отпала, но приходилось пачкать рубашки свиной кровью, количество которой постепенно уменьшалось, так же как и груды окровавленных бинтов, которые исправно выносили слуги. Грэшем доверял прислуге гораздо больше, чем казалось Джейн, но одного неосторожного слова о чудесном исцелении хозяина, случайно оброненного на рынке, было достаточно, чтобы привлечь к себе ненужное внимание.

Больше всего Грэшема тревожило бездействие Сесила. Казалось, он не получал никакого письма. Как только Генри узнал от Трэшема о порохе, он немедленно установил наблюдение за домом, который снимал Перси, и за погребом, но все было тихо, и никто не проявлял к ним интереса. По улицам Лондона по-прежнему ходили слухи о плетущемся во Франции заговоре, но никто не упоминал о том, что творится рядом с домом. О порохе, массовой бойне и убийстве короля не было и речи. Заговорщики снова назначили Трэшему встречу, но за этим вызовом не скрывалось никакой чрезвычайной причины. Трюк с проездными документами был простой игрой и обошелся Грэшему в небольшое состояние, но, как заявила Джейн, все качественное стоит больших денег. Правда, в данном случае он заплатил не за качество, а за подлинность. Продажный клерк, занимающийся подобными делами, засунул подготовленный для подписи документ в такую огромную кипу бумаг, что его хозяин, жаждущий поскорее извлечь желаемое, проявил завидное рвение, сравнимое со стремлением школьника поскорее закончить учебу. Грэшему требовался «крот», который проникнет в нору к заговорщикам. Заметили ли они установленную слежку и знают ли о том, что их слугам задают вопросы? Сообщил ли Уорд, общающийся с Китом и Джеком Райтами, о письме, как рассчитывал Грэшем?

Генри знал, что нетерпеливость относится к его самым серьезным недостаткам, но неведение относительно того, что происходит, а еще хуже — подозрение, что не происходит ничего, выводили его из равновесия. Чтобы успокоиться, он позвал музыкантов и стал слушать, как лютня медленно роняет драгоценные звуки, извлекаемые струнами, под сопровождение духовых инструментов. Музыка немного отвлекла от мрачных мыслей, но ненадолго. Для всех окружающих Грэшем был прикованным к постели больным, поэтому искусством музыкантов пришлось наслаждаться, лежа в спальне.

Опасно собирать в Лондоне такое количество народа, но Кейтсби считал, что без этого не обойтись. Встреча планировалась давно и должна была состояться за неделю до взрыва, и ее отмена вызвала бы всеобщую панику. Присутствие остальных заговорщиков усыпит подозрения Трэшема и придаст ему уверенность в собственной безопасности. Кейтсби сделал резонный вывод, что Фрэнсис не почувствует подвоха, так как собрание в Лондоне не может состояться, если заговорщикам известно, что их замысел разоблачен.

Невозмутимый Фокс тоже присутствовал на встрече и, как всегда, сидел с непроницаемым лицом. Руквуд приехал за указаниями, и при необходимости Кейтсби был готов укрепить его дух. Том Уинтер старательно скрывал обуревавшую его жажду мести, а Томас Перси наконец закончил дела со сбором арендной платы на севере страны и прибыл в Лондон, весь взмокший от пота после дальней дороги, и бросал на окружающих злобные взгляды.

Трэшем нервничал и выглядел рассеянным. Кейтсби многозначительно приподнял бровь, и рука Тома Уинтера инстинктивно потянулась к висевшему за поясом кинжалу. Руквуду поручили купить все необходимое к ужину, и он не замечал покровительственного отношения Кейтсби, который видел в нем одновременно и друга, и слугу.

— Все ли в порядке? — нервно поинтересовался Руквуд.

Уинтер бросил быстрый взгляд на Кейтсби. Эти кичащиеся знатным происхождением богатые бездельники с утонченными манерами хороши только при дворе, а когда доходит до настоящего дела, от них нет никакого прока. У богатых достаточно времени, чтобы думать о совести, а у таких людей, как Уинтер, оно есть лишь для того, чтобы действовать. Вот в этом вся и разница. Уинтер проклинал день, когда они задумали заговор, для осуществления которого требуются деньги таких ничтожеств, как Амброз Руквуд.

— Все идет как должно, — заверил его Кейтсби. Вино нисколько не успокоило Руквуда. Выпив слишком много, он стал нервничать еще сильнее. — Нас не разоблачили, и король не спешит возвращаться с охоты. Никто из нас не заметил слежки, не так ли? — Все присутствующие за столом дружно закивали головами. — Теперь нам нужны верные и мужественные сердца.

Трэшем не проронил ни слова. Все это время он постоянно выглядывал в окно, словно ожидая, что кто-то придет ему на помощь.

— Никто из нас не станет предателем! — нарочито громко заявил Уинтер. Трэшем вздрогнул — то ли от чувства вины, то ли от громогласного выступления Тома.

— Что скажешь, кузен? — обратился к Трэшему Кейтсби. — Ты сегодня на удивление немногословен.

— Прости, — откликнулся Трэшем, — я задумался о своих делах и не хочу тебя ими обременять.

Кейтсби и Уинтер многозначительно переглянулись.

— Кузен, мне нужна часть твоих денег, — безапелляционно заявил Кейтсби. — Ты же знаешь, какая у нас в них нужда.

— Вы по-прежнему настаиваете на своем плане? Неужели нельзя дождаться законов, которые примет парламент?

— Ты знаешь ответ на свой вопрос, а я знаю, что ты нас не предашь.

По лицу Трэшема пробежала тень, и оно покрылось каплями пота. Кейтсби подумал, что его нельзя убить в таком людном месте, так как это вызовет у Руквуда панику и привлечет внимание к их компании. Нет, не здесь и не сейчас.

— Кузен, если тебя все еще терзают сомнения, сейчас не время их обсуждать. Мы собираемся в Уайт-Уэбзе через два дня, в пятницу. Приходи и поужинай с нами, и умоляю — принеси с собой золото. Мой кошелек совсем отощал. Итак, до пятницы. Надеюсь, ты придешь и будешь готов к расплате! — рассмеялся Кейтсби.