Лишь начало смеркаться, Грэшем выскользнул со двора через боковую калитку. Он облачился в поношенный, зашитый в двух местах камзол, полинявшие рейтузы и плащ с обтрепанными краями. Сохранить инкогнито в Лондоне и Кембридже с каждым разом становилось все труднее, но сегодня Генри оделся как переживающий не самые лучшие времена дворянин не в целях маскировки, а ради предосторожности. Там, куда он направлялся, богатая одежда могла ввести в соблазн грабителей и привлечь ненужное внимание к ее обладателю, а Грэшему хотелось избежать и того, и другого. Великолепный клинок с простым эфесом покоился в видавших виды ножнах, а спину прикрывал верный Манион, одетый в куртку из грубой кожи.

— Сегодня пойдем пешком, — решительно заявил Грэшем, не замечая кислой физиономии своего спутника. — Ты слишком разжирел и нуждаешься в хорошей пробежке.

Манион что-то недовольно пробурчал, но Генри сделал вид, что ничего не слышит.

Гораздо проще было добраться до нужного места на одном из роскошных судов, стоящих у причала рядом с домом, но Грэшем, несмотря на уличную грязь и толкучку, предпочел пешую прогулку в надежде избавиться от неясного чувства тревоги. В такие минуты необходимо соприкоснуться с жизнью беспорядочно разросшегося, порочного города, почувствовать биение его пульса и ощутить тяжелое дыхание. Кроме того, во время похода можно не церемониться с Манионом и сорвать на нем дурное настроение.

В эти часы Лондон был особенно оживленным и шумным. Выгнанные из Вестминстера адвокаты нашли себе применение здесь. Облачившись в скромные одежды, они направлялись по Стрэнду в Сити, и их наклоненные вперед фигуры выражали полную готовность выслушать тайные жалобы клиентов. Путь от Стрэнда до Флит-стрит был не близким. Грэшем и Манион добрались до Сити через Ладгейт-Хилл и, обогнув собор Святого Павла, минули Уотлинг-стрит и Кэндлуик-стрит, свернули направо и подошли к Лондонскому мосту, сливаясь с толпой горожан, направляющихся в Саутуорк, где находились театры.

Они прошли мимо кукольных балаганов на Флит-стрит, владельцы которых заманивали посетителей, стараясь перекричать угольщиков, трубочистов, бондарей и прочий рабочий люд, для которого основным инструментом служил молоток. Свежую воду в огромных деревянных ведрах развозили на телегах, запряженных парой волов. Содержимое ведер имело подозрительный коричневатый оттенок, наводивший на мысль о водах Темзы. Повсюду сновали продавцы устриц, апельсинов и другой снеди, наперебой расхваливая свой товар.

Грэшем и его спутник пересекли Лондонский мост, на древних быках которого стояли деревянно-кирпичные здания магазинов и жилых домов. Благодаря этой особенности он пользовался большой популярностью в Европе. Грэшем бросил оценивающий взгляд на изрытый выбоинами и изъеденный плесенным грибком камень и, ощутив привычную дрожь под ногами, в очередной раз задумался, сколько еще простоит это сооружение, за основанием которого никто не следит и ему много лет приходится в одиночку сражаться с разрушительными водами Темзы.

Рабочим местом Молл была таверна «Кинжал» в Саутуорке, где собирались многочисленные представители преступного мира Лондона, чтобы на время преклонить здесь свои буйные головы. Грэшему не часто доводилось наблюдать более отталкивающее зрелище — настоящее сборище крыс и волков в человеческом обличье. Молл обосновалась в «Кинжале» достаточно давно и не собиралась покидать свое убежище, пока ее не вынудят к тому магистрат или назойливые кредиторы. Генри кивнул нескольким мужчинам, с которыми ему доводилось работать раньше, и прошел внутрь, минуя троих дюжих парней с дубинками, охраняющих покой своей хозяйки.

— Привет, Мэри Фрит! — радостно приветствовал Грэшем странную фигуру, в которой с первого взгляда трудно было узнать женщину.

Одетая в мужское платье Молл Катперс восседала на табурете, широко расставив ноги. В руках она держала высокую кружку с крышкой, до краев наполненную элем. Короткая стрижка и зажатая между зубами курительная трубка придавали женщине еще большее сходство с бесшабашным гулякой, собирающимся прокутить всю ночь напролет, как будто другого такого шанса больше не представится. Ее выдавали лицо с гладкой кожей и два бугорка, выделявшиеся под камзолом, которые можно было заметить лишь при ближайшем рассмотрении.

— Мэри Фрит! Ах ты, наглый бездельник! — Женщина выдохнула кольцо дыма и, пододвинувшись вместе с табуретом к Грэшему, широко улыбнулась. — Мэри Фрит умерла много лет назад, и об этом известно даже последнему ублюдку.

Генри почтительно отвесил даме низкий поклон:

— Как истинный ублюдок, приветствую тебя, величайшая из всех стерв, и не важно, как тебя зовут: Мэри Фрит или Молл Катперс!

— Вот подлец! — радостно отозвалась Молл, вставая с табурета, чтобы достойно поприветствовать старого приятеля. — Теперь ты являешься ко мне за новостями, а раньше приходил совсем за другим! Неужели я такая старая и потасканная, что больше не возбуждаю твою фантазию?

— Мадам! — возразил Генри, кланяясь еще ниже. — Это я — старая, побитая жизнью развалина. От меня осталась лишь видимость человека, которого вы знавали прежде, и теперь я могу лишь издали восхищаться вашей красотой! — Он отступил назад и бросил на Молл восторженный взгляд. — Увы! Только молодому безумцу под силу по достоинству оценить такую красоту и ее обладательницу, сохранившую всю прелесть юности!

Молл присела на край стола, вытянула вперед ноги и сделала большой глоток из кружки. Облизнув алые губы, она пристально посмотрела на Грэшема.

— Ты всегда был отъявленным лжецом, Генри Грэшем, а мне по душе такое качество в мужчинах. Ты не относишься к жалким лжецам-крохоборам и скрягам. Нет, ты лжешь, как сам дьявол, и получаешь от этого наслаждение. — Молл ткнула его трубкой в бок. — Вот за это я прощаю все полученные от тебя синяки. Кроме того, у тебя восхитительное, божественно прекрасное тело, несмотря на то что все твои мысли идут из преисподней!

С Молл было забавно иметь дело и приятно делить постель, но все хорошо знали ее злобный нрав и неожиданные перепады настроения, от которых раскачивало сильнее, чем на волнах прилива в Дуврском заливе. По ее приказу людей убивали за долг в несколько пенсов. Грэшем считал Молл очень опасной особой. По количеству борделей и притонов, находившихся в ее владении, Молл уступала лишь лондонскому епископу. Она поила разбавленным вином и пивом завсегдатаев своих заведений и фехтовала лучше большинства самых отъявленных лондонских забияк. Эта женщина часто бросала открытый вызов властям и как-то раз вышла на сцену театра «Лебедь», чтобы исполнить перед переполненным залом скабрезные баллады и песенки, которые вогнали бы в краску бывалых моряков. Молл неоднократно арестовывали, но она всегда выходила сухой из воды, откупаясь от любых неприятностей. Казалось, деньги у нее никогда не переведутся.

— Хватит болтать. — Молл быстро надоедали праздные разговоры. — Ты уже не ищешь утешения в объятиях бедняжки Молл и не хочешь ее любви, даже если бы все оставалось по-старому и она не превратилась бы в уважаемого делового человека, каковым сейчас и является. Кроме того, я слышала, твоя постель не пустует и ее есть кому согреть. Так что же ты на сей раз намереваешься украсть у бедной девушки?

— Я ничего не крал и получал лишь то, что ты сама отдавала с большой охотой, Молл Катперс, — твердо сказал Генри. — Ты получила хорошую плату за все, что я взял. Действительно, и тебе, и мне пора прекратить бесполезную болтовню. Дело у меня простое: расскажи, что известно тебе из того, что следует знать мне?

Молл уселась за стол и кивком предложила Маниону занять обычное место. Отхлебнув большой глоток, она раздраженно протянула кружку одному из стоявших у двери верзил, и тот, схватив ее огромной лапой, наполнил до краев и передал хозяйке. Молл задумчиво посмотрела на Грэшема.

— Ты неподражаем, Генри Грэшем. Все приходят ко мне с угрозами, лестью или просьбами. Господи, чего они только не спрашивают, о чем только не просят! Один хочет вернуть кошель с семью золотыми, украденный в Сент-Поле, другому нужна хорошенькая чистенькая девочка, а третьему — хорошенький чистенький мальчик! Кто-то желает прибрать к рукам доставшееся родственнику наследство, а кому-то нужно выиграть в кости или карты. Меня просят подыскать женщину, способную удовлетворить ту или иную прихоть — или все прихоти сразу. А некоторым требуется женщина, способная проделать в постели чудеса, выходящие за пределы самого извращенного воображения! У людей возникает так много вопросов, и они совершают огромное количество преступлений! Меня окружают толпы мошенников и обманщиков, но ты, Генри Грэшем, превзошел их всех. Просто настоящий дьявол во плоти! Задаешь всего один вопрос, но мой ответ на него поможет тебе решить множество проблем.

Молл быстро встала с места и, засунув пальцы за пояс, направилась к окну.

— Даже если ты выпрыгнешь из собственной шкуры, с делом Бэкона ничего не получится ни у тебя, ни у Тайного совета, ни у самого Господа Бога. Никому не удастся найти против него хоть какие-то серьезные доказательства. Так, один пшик!

Бесполезно спрашивать Молл, откуда она получила такие сведения, или пытаться узнать, кто из осведомителей Генри работает также и на нее. Во всем Лондоне вряд ли найдется приличный дом, где у Молл нет своих людей из числа прислуги. Информация является таким же ценным товаром, как золото или женщины. Грэшем знал, что Сесил иногда пользуется услугами Молл и получает от нее нужные сведения. Благодаря Сесилу они и познакомились.

— Что еще известно тебе из того, что следует знать и мне?

— Если бы ты пришел вчера, я бы мало что могла добавить. Не знаю, почему тебе дали такое дурацкое поручение. Возможно, кому-то хочется направить тебя по ложному следу, но мне кажется, что настоящее дело затевается совсем рядом с домом. Есть еще кое-что интересное. Сколько заплатишь за другие новости, Генри Грэшем?

— Плата будет достойной.

— Тогда тебе лучше поговорить с одной из моих девочек. — Молл кивнула охраннику: — Разбуди Нелл и тащи ее сюда. Да побыстрее!

В комнату вошла краснощекая девушка, похоже, совсем недавно приехавшая в Лондон из деревни. На лице ее красовался огромный багровый синяк, а некогда экстравагантное красное платье было покрыто пятнами и измято. Девушка хромала на левую ногу и горько плакала. Видимо, каждый шаг причинял ей боль.

— Слушаю вас, госпожа, — пролепетала она, затравленно озираясь вокруг.

— Видишь этого человека? — Молл показала на Грэшема.

— Да, мэм.

— Забудь, что ты его видела. А сейчас расскажи, что с тобой приключилось прошлой ночью. Ну давай, девочка.

— Я была внизу, когда пришел тот человек. Я его узнала. Он тут был два или три раза. Он такой тихий, но очень важный. Эдакий бахвал и щеголь. Понимаете, о чем я? Мы поднялись наверх, ну… и между нами все было. Но когда он уже выходил из комнаты, а я еще не успела одеться, из другой комнаты вышел еще один мужчина и толкнул моего клиента. Это произошло случайно, я точно знаю. Там нет света и…

— Давай дальше, глупая шлюха! — грозно рыкнула Молл.

— Ну, мужчина, с которым я была, выхватил шпагу и напал на другого мужчину, а тот бросился в мою комнату. Я закричала, а мой клиент ударил меня по голове рукояткой шпаги. Я побежала вниз и опять закричала. Он снова меня ударил. Потом тот, другой, споткнулся о свою проклятую шпагу и попал острием мне прямо в задницу. Рана глубокая и очень болит. — Девушка жалобно захныкала и стала тереть глаза. — След от нее останется на всю жизнь.

— Если ты намерена продолжать в том же духе, клянусь, твоя жизнь будет очень короткой, — пригрозила Молл. — Расскажи джентльмену, что говорил твой клиент, когда вы занимались любовью.

— Ох, сэр, он был так груб со мной, а когда я попросила его вести себя чуть ласковее, ведь удовольствие от этого меньше не станет, он совсем озверел и только приговаривал: «Я не пощажу ни проклятого короля с его поганой сворой, ни тебя, девочка!»

Грэшем бросил девушке монету, которую та ловко поймала заученным жестом. Генри знал, что деньги у Нелл отберут, как только она выйдет из комнаты. Она вымученно улыбнулась Грэшему и бросила просящий взгляд на Молл, которая не обратила на него ни малейшего внимания и жестом приказала девушке выйти из комнаты.

— Это все? — спросил Грэшем.

— Нет, не все, — ответила Молл. — Его зовут Том Уинтер.

Грэшем тут же вспомнил жалкую фигуру человека из таверны. Конечно же, это Роберт Уинтер, брат Тома Уинтера.

— Он чуть не убил второго гостя и покалечил одну из моих лучших девушек. Я страшно разозлилась и приказала троим ребятам загнать его в угол и как следует проучить. Одного из них он пырнул кинжалом и серьезно ранил. Он кричал, что Господь возложил на него особую миссию. Дело приняло такой оборот, что пришлось вмешаться самой. Но не успела я добраться до места потасовки, как Уинтер нанес одному из моих людей удар в шею и, проскользнув между двух других, убежал. Он нанес ущерб моей репутации. Один из парней может умереть, а ведь никто до сих пор не устоял против моих головорезов. Тут задета моя честь. Второй посетитель серьезно ранен и уже никогда не сможет нормально ходить. Это очень плохо, так как нарушает традиции моих заведений. Хотелось бы сохранить это дело в тайне. Я надеюсь на твою скромность, Грэшем.

Роберт Уинтер, Том Уинтер… Уинтер из Хаддингтон-Корта. Теперь Грэшем вспомнил эти имена, и все встало на свои места. Западную часть пограничного района между Англией и Шотландией населяли католики, яростно защищающие свою религию от нападок Лондона. Грэшема направили туда, чтобы навести справки об известном католике, старом брюзге Джоне Толботе, наследнике графа Шрусбери. Ходили слухи, что старик участвует в заговоре и затевает бунт. На деле Толбот оказался совершенно безобидным, что не помешало отправить его в темницу более чем на двадцать лет. Тогда Грэшема поразило причудливое переплетение родственных связей в знатных католических семьях, скрепленных брачными союзами. Генри вспомнил, что дочь Толбота вышла замуж за Роберта Уинтера, старшего брата Тома Уинтера, которого считали мозгом всей семьи. Говорили, что в их доме в Хаддингтон-Корте тайных убежищ больше, чем в самом Ватикане.

— Итак, какой-то забияка избивает шлюху, ранит нескольких человек, проклинает короля и упоминает угодную Господу миссию. Не так уж много, Молл.

— Немного для тебя, Генри Грэшем. Имея такое богатое наследство, нет нужды зарабатывать в поте лица хлеб насущный. А бедному Моллу приходится попотеть, чтобы заработать себе на жизнь.

Грэшем не раз замечал, что Молл иногда говорит о себе в мужском роде. Обычно такое случалось, когда она была настроена на серьезный лад или собиралась нанести кому-нибудь сокрушительный удар.

— Есть еще кое-что. Знакомы ли тебе имена Кейтсби, а также Джека и Кита Райтов?

Слова Молл эхом отозвались в памяти Грэшема. Кейтсби — красивый молодой человек, участник злосчастного марша сторонников Эссекса, мужество которых не принесло пользы, так как приверженцы королевской власти быстро покончили с их кумиром.

— Один из пескарей, некогда плававших в пруду графа Эссекса?

— У которых хватило глупости пройтись по улицам Лондона, чтобы поддержать короля дураков, хотя любая девчонка в Лондоне знала, что его дело проиграно! — ответила Молл.

— И какое отношение эта мелкая рыбешка имеет к Тому Уинтеру?

— Самое непосредственное, судя потому, что они часто встречаются в отдельной комнате, которую снимают на Стрэнде, в двух шагах от твоего дома.

— Почему бы не встретиться старым добрым друзьям и не вспомнить за ужином прежние времена, когда им едва не удалось сбросить с трона старушку Бесс? — с лукавым видом поинтересовался Грэшем, выступая в роли «адвоката дьявола».

— Разумеется, да еще в обществе священника, готового отслужить мессу в соседней комнате. И все встречи проходят при надежно запертых дверях и торжественных клятвах. Молодой Томас Перси тоже в этой честной компании, их просто водой не разольешь.

Граф Нортумберленд, предводитель значительной части английских католиков, зарекомендовал себя перед Грэшемом с самой положительной стороны как непримиримый противник Сесила. Он никогда не упускал возможности обильно полить грязью это хилое создание. В результате действий Нортумберленда обнаружилось, что английские католики имеют склонность оказывать поддержку проигравшей стороне. Что касается Перси, Грэшем запомнил этого нахального коротышку, кичащегося своим родством с Нортумберлендом, которое, впрочем, у многих вызывает большие сомнения. Тем не менее, по каким-то неведомым причинам, граф назначил его констеблем замка Олнвик, представляющего собой груду мокрых камней, нагроможденных на суровом нортумберлендском побережье.

— Сесил об этом знает?

— Вряд ли. А если и знает, то не от меня, — ответила Молл в некотором замешательстве. — Нас с Сесилом больше ничего не связывает.

— В чем дело, Молл? — спросил с улыбкой Грэшем. — Чем ты не угодила милорду?

Молл нахмурилась, о чем-то вспоминая, а потом ее лицо расплылось в широкой улыбке.

— Знаешь, это была замечательная песенка, и в «Лебеде» все пришли от нее в полный восторг. Она мне сразу понравилась, и я купила ее тут же, на улице, а через три часа спела в первый раз.

Молл сунула Грэшему листок с неряшливо напечатанным текстом баллады, которую он принялся читать со все возрастающим интересом. Настроение Генри улучшалось на глазах.

— Знаешь, когда речь идет о Сесиле, я готов поверить чему угодно, но не до такой же степени. — Он изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица. — Нет, ну подумай сама, как можно вытворять такие штуки с трехногой козой и подсвечником? Подобные фокусы никому не под силу!

— Видишь ли, мы, поэты, отпускаем свою фантазию в свободный полет и даем ей полную волю. Эй, эта бумажка стоит денег! — возмутилась Молл, заметив, что Грэшем запихивает листок в карман.

— Включи его в мой счет, — добродушно откликнулся Генри.

— У меня есть еще кое-что, — сказала Молл. — Ведь Уилл Шедуэлл — твой человек?

— Мне думается, на данный момент у него нет хозяина. Разве что он теперь служит на посылках у дьявола. — Слова Молл заинтриговали Грэшема. — Так что ты знаешь о Шедуэлле?

— Сегодня я узнала о его смерти, а неделей раньше он ужинал здесь, в комнате Норфолка. — Отдельные кабинеты в заведении назывались в честь английских графств. Во всяком случае, так утверждала Молл, но Грэшем считал, что они получили свои названия в память о знатных посетителях, весело проводивших здесь время в обществе девиц легкого поведения. — Он ужинал вместе с Томасом Перси.

— У Томаса Перси были на шее четки? — поинтересовался Генри, сохраняя непроницаемое выражение лица.

— Возможно, Шедуэлл направлялся к тебе с какими-то новостями?

— Именно об этом я и подумал, — ответил Грэшем.

— В тот вечер Перси напился в стельку, а Уилл только притворялся пьяным, но на самом деле был трезв как стеклышко. Клянусь, он что-то задумал. Шедуэлл никогда не откажется от выпивки, если только он не занят каким-нибудь важным делом. А известно ли тебе, что он, помимо всего прочего, был сентиментальным старым дураком?

— Мне не представилось случая для подобных умозаключений.

— Уилл носил на шее золотое кольцо на цепочке, но знали об этом только те, кто видел его без одежды. Когда-то Уилл купил кольцо для девушки, которая стала его первой любовью. Она умерла молодой. Не знаю, что с ней случилось, да это сейчас и не важно, но Уилл никогда не расставался с кольцом. Оно служило ему талисманом…

— Эта романтическая история юной любви имеет какое-то отношение к моему делу? — грубо перебил ее Грэшем.

Молл задумчиво посмотрела на Генри.

— Не могу понять, как тебе удалось так долго прожить. Да, она имеет к тебе прямое отношение. Два дня назад в таверну заходил один головорез, и на его толстом волосатом пальце красовалось кольцо Уилла Шедуэлла!

Грэшем на мгновение застыл от неожиданности.

— И как зовут головореза?

— Сэм Фогарти. Во всяком случае, так он сказал. Здоровенный рыжеволосый верзила.

— Он говорит с сильным нортумберлендским акцентом?

— Ты его знаешь? — удивилась Молл.

— Полагаю, мы встречались, — уклончиво ответил Генри, и Молл стало ясно, что больше от него ничего не добьешься.

— Послушай, ты, откормленный бык, твой хозяин знает о долгах, которые ты делаешь в моих заведениях? — неожиданно набросилась она на Маниона. Внезапные перепады настроения случались у Молл довольно часто.

Манион поднялся с места и с ленивой грацией отвесил даме низкий поклон.

— Госпожа Молл, я иду туда, куда прикажет мой господин, и стараюсь остаться незамеченным, то есть ничем не отличаться от остальных посетителей. Недаром умные люди говорят, что коли приехал в Рим, так и веди себя, как подобает римлянину.

— Интересно, а что бы ты стал делать, оказавшись в Содоме? — ядовито спросила Молл. — Не понимаю, как ты можешь поощрять оскорбительные выходки своего слуги? — обратилась она к Грэшему.

— У Маниона куриные мозги, — добродушно откликнулся Генри, — а это значит, что думает он совсем другим местом, которое, к сожалению, гораздо больше по размеру. Я сделаю ему выговор, и он раскается в своей наглости.

Грэшем извлек спрятанный под плащом кошель, который с тяжелым стуком упал на стол.

— Ты щедр, как всегда, сэр Генри. Зачем такому богатому человеку играть в опасные игры лорда Сесила? Ведь ты ни в чем не нуждаешься?

— А может быть, это Сесил играет в мою игру? А у меня просто нет иного выбора, — ответил Грэшем и был в этот момент абсолютно искренен. — А еще потому, что больше всего на свете я боюсь умереть от скуки. Уж кому-кому, а тебе, старушка Молл, это чувство знакомо. Мы с тобой сделаны из одного теста.

Молл на мгновение задержала на нем пристальный взгляд.

— Вот именно. И скорее всего оба закончим жизнь на виселице или дыбе.

Некоторое время они сидели молча, думая об одном и том же.

— Что за отраву подают мне эти проклятые ослы?! — взревела неожиданно Молл и запустила кружкой в стоящего у двери охранника.

Бросок оказался метким: кружка угодила мужчине прямо в лоб и сильно его рассекла. В следующее мгновение через комнату со свистом пролетел нож и пригвоздил к двери рукав бедняги, который схватился рукой за рану на голове.

— Вот как надо наносить удар: быстро, внезапно и точно в цель, — с довольным видом сообщила Молл.

Между Грэшемом и Джейн не возникло разногласий по поводу визита во дворец Уайтхолл, где король устраивал представление театра масок. Джейн надела платье цвета изумрудной зелени, богато украшенное жемчугом. Оно сильно отличалось от прозрачных одеяний, которые так любили придворные дамы. Шею девушки украшало колье с крупным бриллиантом чистой воды. Некогда оно принадлежало леди Грэшем и не уступало по красоте и роскоши королевским драгоценностям. Генри, по своему обыкновению, облачился в черное. Но на сей раз его камзол был сшит из великолепного переливчатого атласа, подчеркивающего все достоинства фигуры, которая могла бы послужить образцом мужской красоты, На пальце Генри красовался перстень со знаменитым фамильным изумрудом семьи Грэшемов, при виде которого король Яков, обожающий драгоценности, зеленел от зависти и цветом лица вполне мог соперничать с окраской уникального камня.

Они решили отправиться во дворец по реке, чтобы уличная пыль и грязь не нанесли ущерба роскошным нарядам. Экипаж баржи, на которой они с Джейн намеревались совершить путешествие, состоял из четырех гребцов. Лопасти всех весел были украшены золотыми ободками. На корме судна находился миниатюрный домик с роскошными портьерами, которые при желании можно было отодвинуть и полюбоваться видом реки — или задернуть, чтобы укрыть от любопытных глаз его обитателей, удобно расположившихся в двух позолоченных креслах, напоминающих королевский трон. У Грэшема имелось более крупное судно, которое обслуживал экипаж из восьми человек, но он не любил выставлять напоказ свое богатство и не хотел, чтобы его прибытие во дворец привлекло внимание собравшихся там людей.

Вереница различных судов двигалась вверх по реке по направлению к замку Уайтхолл, борясь с быстрым течением Темзы. Празднество продолжалось весь день, но гости, не проживавшие непосредственно при дворе, прибыли к его кульминации, торжественному обеду и пьесе для театра масок, написанной Беном Джонсоном.

Грэшем с интересом следил за событиями, разворачивающимися на реке, и не замечал волнения Джейн, сидевшей рядом с ним. Тяжелое, богато украшенное судно, видимо, было укомплектовано плохо обученной командой. Один из гребцов пропустил свой удар веслом, и судно, выбившись из общего ряда, развернулось вокруг своей оси и врезалось в нос соседней лодки гуари. Оба судна остались без управления, и их стало сносить течением вниз по реке. Небольшая лодка прочно застряла в корпусе богатой баржи. Лодочник и старший на барже громко выясняли отношения, а толстый олдермен, хозяин судна, пытался сохранить чувство собственного достоинства и всем своим видом показывал, что не имеет ни малейшего отношения к этому унизительному представлению.

Весь день при дворе лились рекой всевозможные вина: испанские и французские, аликанте и рейнвейн, мускат и мадера, белое сладкое вино, столь любимое королем, и различные сорта хереса, а также эль и пиво. Этого потока должно было хватить на всю ночь. Столы ломились от яств. Казалось, выловили всех живущих на земле тварей, освежевали, очистили, а потом зажарили, сварили, замариновали и залили желе, чтобы накормить собравшуюся здесь ненасытную толпу. В прошлый раз, когда Грэшем присутствовал на таком обеде, с грохотом рухнул огромный, установленный на козлах стол, придавив слугу, который поставил на него блюдо с телячьим боком. У бедняги были сломаны обе ноги. С наступлением темноты зажигались факела, лампы и свечи, с помощью которых ночь хотели превратить вдень. В их свете сверкали и переливались многочисленные драгоценности, украшающие мужчин и женщин, стремящихся продемонстрировать свое богатство и высокое положение. Перед королем стояла тарелка из чистого золота, и даже на самых дальних столах гости ели на серебре. А в это время в задымленных кухнях сновали в клубах пара повара, покрикивая на своих помощников и раздавая поварятам меткие удары половником. Грэшем не раз наблюдал мужчин и женщин, которых рвало во внутреннем дворе, а иногда и в комнатах. Пьяные в стельку мужчины мочились там, где стояли, некоторые дамы следовали их примеру, не удосуживаясь отойти в укромный уголок, прежде чем поднять пышные юбки. Их действия сопровождались бурным весельем и непристойными выкриками окружающих.

Факелы освещали потные пьяные лица, их свет отражался от изобилия драгоценных камней, золота и серебра, но эти лучи не доходили до убогих жилищ простых англичан. Наиболее удачливые из них спали на соломенных тюфяках. Остальным повезло меньше, и они ютились на земляном полу в хижинах с прохудившимися крышами и стенами, слепленными из грязи. Их трапеза состояла из куска недопеченного хлеба, в котором было больше песка, чем муки, так как мельники хорошо знали свое ремесло, и обрезков испорченного мяса или свежей рыбы, если судьба проявила к ним в этот день особую благосклонность. Их дети круглый год бегали босиком, а если в семье имелось какое-нибудь несчастное животное, оно жило в одном помещении с людьми, и его запах смешивался со смрадом немытых тел, так как мыло являлось непозволительной роскошью.

Грэшем с грустью размышлял о том, что король умудрился сосредоточить вокруг своей особы множество несовместимых, противоречащих друг другу вещей. Мир в церкви достигнут за счет насилия над людьми, божественные звуки музыки сопровождаются омерзительной блевотой перепивших гостей, а изысканный аромат дорогих духов смешивается с запахом мочи. Украшающие короля драгоценности стоят сотни тысяч фунтов, не говоря уже о побрякушках его супруги. За наряд Якова можно выкупить из плена любого императора, но прикрывает он немытое тело, от которого нестерпимо несет за три версты. Что толку в красивой оболочке при гнилом нутре?

Баржа Грэшема причалила к королевской пристани, и он в очередной раз удивился, почему справедливый Господь создал столь несовершенный мир и как он его терпит до сих пор. Ответ был очевиден: справедливости в мире нет, как нет никакой логики в его создании. И Бога тоже нет. Есть только борьба за выживание. Мерилом человека является не то, каким он предстает перед Создателем, а то, как он оценивает себя сам. Долгая жизнь считается большой удачей, а ранняя смерть — обычным делом. Умереть — значит прекратить существование, а следовательно, жить надо на полную катушку, не отказывая себе ни в чем, пока это доставляет удовольствие. Шутка! Но с таким глубоким смыслом, что ни одному человеческому существу не под силу оценить по достоинству скрывающийся в ней юмор.

Грэшем с нежностью посмотрел на свою спутницу. Джейн волновалась, словно маленькая девочка, и не скрывала своих чувств. Их путешествие подходило к концу, и возбуждение девушки достигло предела, представляя резкий контраст с торжественной напыщенностью других гостей, собравшихся на пристани. Как только судно Генри стало причаливать к берегу, Джейн замолчала и приняла надменный и неприступный вид. Изящной и непринужденной походкой она сошла с баржи, приковывая к себе взгляды всех присутствующих.

Генри сразу же обнаружил, что опоздал на приветственную речь Бэкона, оказавшуюся слишком заумной и пространной для собравшихся на веселый пир гостей, и с трудом сдержал охватившее его раздражение.

Грэшем отправился на поиски сэра Фрэнсиса Бэкона и наткнулся на Сесила, пристроившегося в углу в окружении нескольких прихлебателей. Фигура Сесила всегда выглядела съеженной и сгорбленной, даже когда он старался держаться прямо. Он встал, и вся компания прошествовала через четырехугольный двор, и Генри в очередной раз отметил, что от этого человека веет мраком и холодом. Их взгляды на мгновение встретились, и Сесил, приподняв бровь, поприветствовал Грэшема едва заметным кивком, а затем продолжил беседу со своими спутниками.

— Вот ублюдок! — весело пробормотал Грэшем и оглянулся в поисках подходящего объекта, на котором можно продемонстрировать свое остроумие.

Вдруг он вспомнил о Джейн и почувствовал угрызения совести, но тут же успокоился, увидев девушку в компании Иниго Джонса и Джона Донна, которого сопровождала супруга. Стало быть, развлекать ее не нужно. Сегодня вечером Иниго Джонс представлял собой сплошной комок нервов, так как после банкета предстояло впервые опробовать изобретенный им механизм, приводящий в действие декорации для театра масок, столь любимого королевой Анной. Беднягу Донна отлучили от королевского двора и на некоторое время поместили в тюрьму Флит за то, что он посмел жениться на супруге своего покровителя. Иногда ему разрешалось появляться при дворе, и тогда его величество принимался докучать несчастному изгнаннику, в очередной раз предлагая высокий пост в протестантской церковной иерархии. Но Донн не собирался бросать горячо любимую жену и терял из-за этого возможность занять высокое положение в обществе, а кроме того, в душе он чувствовал себя католиком, что мешало принять королевскую милость. Несмотря на поношенное платье, Донн сохранял жизнерадостность, а его любовь к жене выглядела удивительно трогательной.

Вдруг Грэшем почувствовал, как кто-то слегка похлопал его по плечу. Оглянувшись, он увидел скромно одетого слугу.

— Мой господин просит вас уделить несколько минут для беседы с ним. Не соблаговолите ли пройти за мной? — шепнул он Генри на ухо.

— Как зовут твоего господина? — поинтересовался Грэшем.

— Он хотел бы представиться сам.

Грэшем подошел к Джейн и что-то тихо ей сказав, а затем последовал за слугой, оставив девушку в обществе Донна, который занимался переработкой вступительной части Книги Бытия, где высказывал предположения по поводу появления нового короля, что не делало чести ни священной книге, ни королю Якову. Грэшем подал знак Маниону, который вынырнул из темного угла, где уже успел обеспечить себе обильный запас еды и выпивки.

Слуга привел их к маленькой комнате на втором этаже соседнего четырехугольного здания и открыл дверь, приглашая Грэшема войти. Генри увидел мужчину, сидящего в высоком кресле спиной к двери. Перед ним стоял маленький столик и ярко горел камин. Грэшем сразу же заметил отсутствие портьер, за которыми мог укрыться злоумышленник. Он любезно улыбнулся слуге, который придерживал полуоткрытую дверь, а потом вдруг низко наклонился и изо всей силы ударил в дверь, выбив ее из рук слуги. Дверь с грохотом ударилась о стену, едва удержавшись на петлях, а затем возвратилась на прежнее место, чуть не сбив с ног ошалевшего от неожиданности беднягу. Мужчина резко вскочил на ноги, перевернув бокал с вином, и испуганно посмотрел на нарушителя спокойствия. Это был сэр Фрэнсис Бэкон.

— Примите мои извинения, сэр Фрэнсис, — обратился к нему Генри с небрежной улыбкой, которая обычно приводила собеседника в ярость. — За дверью легко может спрятаться убийца с ножом, особенно если не знаешь, кто именно приглашает тебя на встречу.

«Вот тебе урок. В следующий раз назовешь свое имя заранее», — злорадно подумал Грэшем.

Бэкон постепенно пришел в себя, и на его щеках вновь заиграл румянец. Он кивнул Грэшему, предлагая сесть.

— И вы меня простите, сэр. Я забыл, что такое энергичный и деятельный человек, тем более что пригласил я вас сюда вовсе не в этом качестве.

На столе стояли отменно приготовленное мясо и какое-то изысканное рыбное блюдо, совершенно не похожие на яства, которые Грэшем видел во дворе. В комнате ярко горел камин, и Генри про себя отметил, что человека, который на устроенном его величеством сборище может позволить себе отличную еду, горящий очаг и отдельную комнату, никак нельзя назвать дураком.

Бэкон не отличался высоким ростом и статью, а на его лице самыми примечательными были глаза, которые друзья называли темно-карими, а гораздо более многочисленные враги — змеиными. Он сделал знак слуге, который, бормоча страшные проклятия в адрес Грэшема, потирал руку, сильно пострадавшую от выходки Генри. Слуга с явной неохотой принес перевязанный лентой сверток и с мрачным видом бросил его на стол. В свертке было шесть одинаковых книг.

— Этот труд называется «О пользе и успехе знания». Я работал над ним много лет и хочу с его помощью стряхнуть паутину с нашего понятия о науках и знании. Я прошу по-новому взглянуть на опытный путь познания, так как только он обеспечивает его истинный прогресс.

— Весьма польщен, сэр Фрэнсис. Но почему мне, незаконному сыну купца и всего лишь соискателю ученой степени и случайному человеку у алтаря знания, оказана такая честь?

— Видите ли, я намеревался подарить шесть экземпляров своей книги покровителю Грэнвилл-колледжа в Кембриджском университете, человеку, благодаря которому снова ярко засияла его звезда.

Грэшем безучастно взглянул на Бэкона и слегка наклонил голову, всем своим видом показывая, что не понимает, о чем идет речь.

— Простите меня, сэр Генри. Я знаю, что вы хотите сохранить свою благотворительность в тайне. Такое желание мне непонятно, но я его уважаю. Однако у меня есть в Кембридже свои шпионы, вернее, люди, которые ценят меня за ум и поэтому доверяют мне как человеку определенного образа мыслей, а не видят во мне только юриста, парламентария или кандидата на высокий пост. Я свято сохраню вашу тайну, так же как и верный старина Томас. Из всех слуг он единственный, кому я доверил бы любой секрет.

В ответ из-за двери снова послышались проклятия «верного старины Томаса», и Грэшем выразил в душе надежду, что Манион воздержится от агрессивных действий и не попытается заткнуть ему рот.

Одна из фраз Бэкона явно заинтересовала Грэшема.

— А вы и правда являетесь кандидатом на высокий пост, сэр Фрэнсис? — спросил он.

— Гораздо хуже, сэр. Я неудавшийся кандидат на высокий пост, обладающий исключительным здравым смыслом, — с мрачной иронией ответил Бэкон. — Я поддержал Эссекса, который оказался в проигрыше, и лишился поддержки королевы. Это стало первой катастрофой. Я выступил против Сесила, который победил, и теперь имею врага в лице одного из самых могущественных людей в стране. И это вторая катастрофа. Потом я преследовал Эссекса в судебном порядке и лишился последней поддержки глупцов, которые на тот момент еще меня не покинули. И здесь меня постигла третья катастрофа. Кстати, Эссекс пренебрег всеми моими ценными советами. Я — посредственный юрист с великолепными мозгами, а юристам мозги ни к чему. Вот вам и четвертая катастрофа. Иногда меня терзают угрызения совести, а они нужны юристам еще меньше. Пятая катастрофа. Я страшно честолюбив и поэтому умудряюсь обидеть даже немногочисленных друзей, что привело меня к шестой катастрофе. Таким образом, Генри Грэшем, я не просто тону, а уже опустился на самое дно и исчез из поля зрения смертных!

— Тот, кто глубже погружается, быстрее поднимется наверх! — улыбнулся Генри. — Вы получили звание рыцаря всего два года назад, сэр Фрэнсис, и такое событие никак нельзя назвать катастрофой, верно?

— Нет, это всего лишь утешительный прощальный приз, который является скорее заслугой моего дорогого брата Энтони, а не моей.

— Из всего сказанного и принимая во внимание вашу оценку собственного здравого смысла, я прихожу к выводу, что уважение, которое вы ко мне испытываете, также является роковой ошибкой, а я сам становлюсь главным претендентом на звание «седьмой катастрофы» в вашей жизни, — философски заметил Генри.

Бэкон весело рассмеялся в ответ.

— Тем, кто затеял стряпню в компании с дьяволом, следует обзавестись ложкой с длинной ручкой. Вы, вероятно, решили, что я собираюсь предложить вам нечто неприемлемое, и собрались отстаивать свои принципы до конца? Нет, все гораздо проще. Я хочу, чтобы вы прочли мою книгу и определили, есть ли в ней какой-либо смысл. Если она покажется вам полезной, раздайте пять экземпляров пяти человекам в Кембридже, к знаниям, компетентности и мнению которых вы относитесь с особым уважением.

— Как вы справедливо заметили, юристам нет нужды иметь мозги и моральные принципы. За «высоким столом» в Оксфорде или Кембридже эти достоинства также встречаются нечасто. Но вы отдаете свой труд на суд бывшего солдата и незаконного сына купца. Разве я в состоянии выносить подобные оценки?

— О вашем прошлом я знаю лишь то, что вы сочли нужным сообщить, и мне нет дела до бывших наемников и незаконных детей, но я действительно испытываю уважение к некой особе, носящей ваше имя.

— И кто бы это мог быть, сэр Фрэнсис? — безмятежно улыбаясь, поинтересовался Грэшем.

— Автор «Выбора Макиавелли» и «Сонетов о происхождении власти», — серьезно ответил Бэкон.

Грэшем знал, что сто экземпляров его памфлета о Макиавелли тайно передавались в Кембридже из рук в руки, и установить его авторство было невозможно. Об этом Генри тщательно позаботился. В то время он только появился в Кембридже и хотел изучить обстановку в городе, прежде чем отдать предпочтение Кембриджу, Оксфорду или Виттенбургу, Через несколько дней о памфлете заговорили за «высоким столом». Он взволновал весь университет и вызвал единодушное одобрение. «Сонеты» вообще не были напечатаны и передавались в рукописном виде, а имя их автора было покрыто еще большей тайной. Прочитав творение Грэшема, Джон Донн лишь фыркнул и ничего не сказал, и Генри понял, что «Сонеты» и в самом деле хороши. Что касается Бэкона, то либо у него имеются хорошие осведомители, либо он сам отличается незаурядной догадливостью.

Итак, сэру Фрэнсису все известно. Что толку копаться в прошлом и сражаться за то, что нельзя изменить? Грэшем редко задумывался перед принятием решения, так как жизнь не отпускает на это времени. Нужно просто жить, а не раздумывать.

— Я с благодарностью принимаю книги, сэр Фрэнсис, и поступлю так, как вы хотите, при условии, что прочитанное мне понравится. — Генри широко улыбнулся, не подавая виду, как сильно потрясли его слова Бэкона. — В противном случае я похороню их в тех же глубинах, где покоится ваша погибшая репутация!

— Не беспокойтесь, — заметил Бэкон, — репутация — вещь мелкая и бессмысленная, и она всплывает на поверхность так же легко, как и тонет.

Грэшем решил быть до конца откровенным:

— Сэр Фрэнсис, уж раз я здесь, ответьте мне на вопрос, который в данный момент меня беспокоит…

— С удовольствием, — откликнулся Бэкон, который был рад такому результату встречи.

— Почему лорд Сесил поручил мне отыскать доказательства ваших противоестественных пристрастий?

Бэкон онемел от удивления и побледнел, как покойник.

— Он… Я… — невнятно пробормотал сэр Фрэнсис.

Мрачный слуга заковылял к столу и, бросив на Грэшема уничтожающий взгляд, налил своему господину бокал вина, который тот залпом осушил, закашлялся, а потом все-таки сумел взять себя в руки.

— По моей реакции вы поняли, что мне ничего не известно о замыслах Сесила. Не могу вообразить, зачем ему это понадобилось, ведь в настоящее время я не представляю для него никакой угрозы.

Грэшем пришел к выводу, что хотя Бэкон, несомненно, является человеком жестоким, честолюбивым и способным на обман, он не продажен и совершенно безопасен. И тут Генри принял еще одно решение.

— Сэр Фрэнсис, я не знаю, что творится в вашей постели или в постелях тех, с кем вы их делите, и меня это совершенно не касается при условии, что моя постель остается в стороне. Скажите, если я пойду по следу, на который навел меня Сесил, обнаружу ли я нечто такое, что потрясет устои церкви и государства, а вы окажетесь в суде в качестве преступника, а не адвоката?

Оба мужчины несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Бэкон заговорил первым:

— Вы обнаружите только грядущий брак по холодному расчету, способному заморозить воды Темзы, и человека, которому всегда было трудно общаться с женщинами. Генри Грэшем, вы и не представляете, как одинок этот человек, вынужденный окружить себя юными слугами, которые его дурачат, обирают и предаются разгулу, но при этом наполняют его жилище смехом и дают почувствовать радость жизни. И если кто-либо из юношей иногда составит компанию этому несчастному, без всякого принуждения с его стороны, и принесет ему утешение, не без пользы для себя, то что в этом дурного? Говоря о пользе, я имею в виду не деньги, а нежность и теплоту. Хотя вам трудно понять, что я имею в виду, ведь ваша жизнь согрета любовью молодой здоровой красавицы.

— Вовсе нет, сэр Фрэнсис, — тихо ответил Грэшем, глядя в глаза Бэкону, — я все понимаю, так как однажды сам оказался в подобной ситуации.

Бэкон удивленно поднял брови, но Генри отвел взгляд и поднялся с кресла.

— Больше вы не услышите об этом ни слова. Что до ваших любовных наклонностей, я скажу Сесилу, что ребенком вас забыли в поле, где вы и пострадали от слишком острого серпа неизвестного жнеца. — Грэшем придал своему лицу самое серьезное выражение, Бэкон проделал то же, хотя его темно-карие глаза озорно заблестели при упоминании о жнеце. — Однако, сэр Фрэнсис, получу ли я еще шесть экземпляров вашей книги, если не упомяну Сесилу пресловутую овцу, имеющую непосредственное отношение к его пристрастиям?

Грэшем покинул комнату под громкий хохот Бэкона, и ему пришло в голову, что этот человек истосковался по хорошему, здоровому смеху.

Когда Генри вернулся к торжественной трапезе, то обнаружил там Джейн в окружении восторженных поклонников. Глаза девушки затмили блеск драгоценных камней, украшающих ее одежду, грудь высоко вздымалась, а щеки горели ярким румянцем. Небрежным жестом она отбросила с лица непослушный локон, и Грэшем восхитился ее удивительной, почти бессознательной чувственностью. Красивые женщины часто бывают избалованными, им льстит восторг окружающих, и они используют красоту, чувствуя превосходство, которое она им дает. «Но ты, моя Джейн, просто принимаешь дарованную тебе красоту и не кичишься ею. Ты уверена в себе, но другие от этого не страдают». В этот момент девушка взглянула на Грэшема, ожидая его похвалы. Он улыбнулся в ответ, до глубины души тронутый тем, что это волшебное создание так дорожит его мнением, хотя сам Генри давно превратился в раба Джейн.

— Опять напились, миледи? — поддразнил Генри девушку, и та громко рассмеялась в ответ на его нелепую шутку, опьяненная всеобщим возбуждением и напрочь позабыв о холодной чопорности, которую она изображала на придворных праздниках.

Никто не обращал внимания на короля, который, по своему обыкновению, упрашивал дам сесть к нему поближе, чтобы тут же огорошить их грубой выходкой и грязными намеками. Испанского посла нигде не было видно.

Над внутренним двором и искусственным озером появились клубы влажного дыма, свидетельствующие о скором начале представления театра масок. Грэшем отметил, что не все музыканты напились в стельку, а звуки, издаваемые их инструментами, не нарушают гармонии прекрасного вечера. Дым над озером должен был создать обстановку таинственности, Огромные ворота на дальнем конце озера бесшумно распахнулись, и из них выехала позолоченная ладья, на носу которой красовалась облаченная в воздушные одежды фигура, символизирующая Веру. По мере продвижения ладьи из озера поднимались огромные башни. Иниго Джонс превзошел самого себя. К музыкантам присоединился хор, сопровождающий продвижение ладьи. Все выглядело на удивление весело и празднично. Озеро зажглось множеством огней, и Грэшем восхитился изобретательностью друга и дивной музыкой, автора которой он не знал.

Король Яков ждал прибытия первой ладьи в золоченом замке, воздвигнутом на другом конце озера. Королева отсутствовала, а сам он был изрядно пьян, но не до неприличия, и постоянно прикладывался слюнявыми губами к инкрустированному драгоценными камнями кубку. Говорили, что у его величества слишком большой язык, который не умещается во рту, и потому он все время брызжет слюной.

Иниго Джонс стал рядом с Грэшемом.

— Неплохо, а? — Он слегка подтолкнул собеседника локтем, но вдруг изменился в лице. — Нет, только не это! Господи, нет…

Из ограждений между озером и кострами со свистом вырвалось пламя, в воздух взвилось нечто похожее на двух подыхающих змей, которые шлепнулись вниз и задымились по краям. Это были веревки, удерживающие ладью, которая направлялась к королю. С их помощью ход ладьи замедлялся, и она должна была остановиться у пристани, под помостом, где находился наблюдательный пункт его величества. Затем Вера выходила из ладьи и обращалась к королю с прекрасной, но несколько затянутой речью. Однако вместо того чтобы сбавить ход, ладья с нарастающей скоростью устремилась по направлению к его величеству, а Вера, разуверившись в земных силах, затравленно озиралась по сторонам в поисках того, кто помешал бы превращению Веры в Отчаяние. Происходящее привлекло внимание не только многочисленной толпы, но и музыкантов, которые сбились с ритма и заиграли так, словно участвовали в гонках, где разница между победителем и проигравшим составляет не более пяти минут.

Даже простая крестьянка проявила бы больше храбрости и сообразительности, чем леди Бродвей, получившая роль Веры благодаря стараниям супруга, отчаянно гонявшегося за королевскими милостями. Дама завизжала и стала беспорядочно махать руками, вызывая громкий смех зрителей. Ладья на полной скорости врезалась в пристань, и леди Бродвей, описав в воздухе дугу, приземлилась на колени королю, уткнувшись головой ему в живот. Пышные юбки задрались, демонстрируя окружающим полное отсутствие нижнего белья, но пьяный король этого не заметил. Под веселые крики подвыпивших придворных леди Бродвей кое-как поднялась на ноги и сделала попытку произнести свою речь в сокращенном виде:

— О ты, хранитель нашей Веры, защитник мира на земле…

Грэшем взглянул на хохочущую Джейн. Казалось, еще мгновение, и она выпрыгнет из собственного платья.

— Да, — заметил Генри, — начало было хорошим. Интересно, что будет дальше?

Остальная часть представления прошла без эксцессов. Кульминация наступила в тот момент, когда глупенькую королеву Анну доставили супругу в качестве Милосердия. Его величество справедливо решил, что милосердию самое место дома и покинул трибуну, как только королева высадилась рядом с ним и наградила супруга восторженным поцелуем.

Кто-то тронул Грэшема за руку. Он обернулся, ожидая увидеть старину Томаса, но рядом с ним стоял один из молодых шотландских лордов, который заплетающимся языком, с ужасающим акцентом объяснил Генри, что король желает видеть его вместе с племянницей.

Король ждал их не в приемном зале, а в большом, где все тепло горящего очага выходило через трубу, и в помещение постепенно заползал холодный озноб туманного летнего вечера.

— Добрый вечер, сэр Генри Грэшем. Надеюсь, вы вместе с вашей… — его величество сделал небольшую паузу, — племянницей хорошо отужинали?.. — Глазки-буравчики уставились на Джейн.

Король глотал слова, а его шотландский акцент резал ухо. Яков обожал охоту со сворой гончих, и его тело было мускулистым и подтянутым, но, как ни странно, при виде его величества почему-то в памяти всплывала уродливая фигура лорда Сесила.

Грэшем низко поклонился монарху, а Джейн застыла в почтительном реверансе.

— Ваше величество, ваши смиренные подданные поражены великодушием и щедростью вашего величества. Своим гостеприимством ваше величество оказывает нам, смиренным подданным, огромную честь.

«Подумать только, я трижды назвал его „вашим величеством“, а нас — дважды „смиренными подданными“. Недурно», — удовлетворенно отметил про себя Генри.

— Сэр Генри, я слышал, что в прежние времена вы оказали большие услуги нашему государству.

Все присутствующие в зале навострили уши. Большинство придворных приспособленцев уже дошли до бессознательного состояния и расползлись по укромным углам или отправились к шлюхам, но настоящие политики никогда не напиваются пьяными и не отправляются спать раньше его величества. Грэшем заметил, что сам Сесил отсутствует, но наверняка в зале полно его соглядатаев.

— Ваше величество, то немногое, что я сделал на благо государства, нельзя считать значительной услугой. Все, кто способен служить, сожалеют лишь о том, что не сделали больше.

«Уилл Шедуэлл и в самом деле сожалеет, что не сделал большего и не остался в живых. Знаешь ли ты, шотландский коротышка, сколько людей погибло, чтобы доставить тебе нужные сведения?»

— Да, — согласился король и деликатно рыгнул в украшенный рюшами рукав. — И все же скажите мне, сэр Генри, почему из всех моих подданных только вы не обиваете дворцовые пороги и не просите для себя милостей? Мы не видим вас при дворе и не получаем от вас писем с просьбами о продвижении.

По слухам, король презирал людей, не осаждавших его бесконечными просьбами, которые он, кстати сказать, часто удовлетворял, что льстило его самолюбию и давало возможность подтвердить свою власть.

«О Господи, ну почему я должен вести подобные беседы?!» — с раздражением подумал Генри.

— Это правда, сир, — сказал он вслух. — Я работал на благо вашей страны и королевской власти, и эта работа сама по себе является наградой…

«По правде сказать, страна принадлежит всем нам, но правде никогда не ужиться рядом с королевской властью. А службу действительно приходится воспринимать как единственную награду, потому что мерзкие ублюдки Уолсингем, Бергли и Сесил ничего за нее не заплатили».

— Кроме того, — продолжил свою мысль Грэшем, — о подобной работе не принято много говорить, ее делают тихо, не привлекая ненужного внимания. Что касается наград и чинов, то судьба и так ко мне благосклонна, и у меня есть все, чтобы чувствовать себя счастливым человеком.

— Вот бы всем моим подданным поучиться у вас! — с чувством воскликнул король, отхлебывая вино из драгоценного кубка, который он держал в изящной белой руке.

Генри так и не понял, говорит ли Яков искренне или его воодушевление всего лишь хитрая уловка.

— Ваше величество, позвольте мне еще кое-что сказать, — обратился Грэшем к королю.

— Говорите, — разрешил Яков, пристально разглядывая Генри из-под нависших век. Его шотландский акцент становился все более заметным. Говорили, что шотландский двор отличался простотой нравов и во время трапезы Яков имеет обыкновение переговариваться не только с придворными, но и со слугами.

— Для каждого слуги естественно просить милости у монарха, но хороший слуга знает, что господин, одаривающий милостью подданного без его просьбы, делает это с гораздо большей радостью и по зову собственного сердца.

«Получи, тупая шотландская задница, и делай какие угодно выводы!»

Король Яков I Английский, ставший первым в истории человеком, который получил подлинную власть над народами Шотландии и Англии, устремил на Грэшема испытующий взгляд. Генри вдруг понял, что этот человек вовсе не пьян, а лишь слегка расслабился под действием алкоголя и он далеко не глуп.

— Вскоре я отправляюсь в Оксфорд, но не желаю своим пренебрежением нанести обиду славному Кембриджскому университету. Есть ли в Грэнвилл-колледже покои, достойные короля?

— В целом мире не найдется покоев, достойных его величества, — с низким поклоном ответил Генри и с удивлением заметил насмешливые искорки в глазах его величества, который, видимо, по достоинству оценил изящную иронию своего подданного. Грэшем обругал про себя короля «мерзкой жабой» и сделал вывод, что в Уайтхолле не следует выделяться из толпы придворных подхалимов. — Однако, сир, если таких покоев еще нет на свете, они будут непременно построены к тому моменту, когда ваше величество почтит нас своим присутствием.

— Пусть так и будет, — откликнулся король, вежливо давая понять, что аудиенция подходит к концу. — Я навещу вас, сэр Генри, ведь мои охотничьи угодья в Ройстоне находятся рядом с Кембриджем, не так ли? Желаю вам вместе с прекрасной племянницей, — король сделал многозначительную паузу перед словом «племянница», — скорого и приятного возвращения в ваш великолепный дом на Стрэнде.

Выйдя из большого зала, Грэшем испустил вздох облегчения.

— Что все это значит? — спросила ошеломленная Джейн.

— Полагаю, он собирается сделать тебя своей любовницей и хотел посмотреть, достаточно ли ты хороша для этой роли, — ответил Генри и тут же получил сильный тычок под ребра. — Однако, глядя на тебя, я прихожу к выводу, что он хочет получить дом, так как он значительно красивее и, вне всякого сомнения, представляет гораздо большую ценность.

— Мне не понравилось, как он сказал «ваш великолепный дом на Стрэнде», — заметила Джейн. — Готова поклясться, король хочет подарить его одному из своих вонючих шотландских лордов.

Вскоре они поднялись на баржу, которая отплыла от пристани по направлению к дому Грэшема. Генри с удовлетворением отметил, что члены его экипажа абсолютно трезвы. Путешествие по реке опасно и при свете дня, а в кромешной тьме и густом тумане оно может закончиться весьма плачевно. На бортах баржи установили факелы, в мерцающем свете которых вокруг всех лиц создавалась видимость сияющего ореола.

Закутанная в теплый плащ Джейн свернулась калачиком, положив голову на плечо Грэшема. Генри с нежностью посмотрел на возлюбленную и стал тихо напевать одну из песен Тома Кэмпиона:

Джейн взглянула на Грэшема:

— Не имею ни малейшего желания вас покинуть, милорд, Разумеется, если у вас вдруг не поменялись планы на остаток сегодняшней ночи.

Генри тихо рассмеялся, но внезапно осекся и настороженно прислушался.

Энергичные удары весел по воде раздались совсем близко. Чуткое ухо даже могло уловить тяжелое дыхание шести или восьми гребцов, работавших на удивление ритмично и слаженно. На чужом судне не было огней, и оно стремительно приближалось к барже Грэшема.

Грэшем встал и обменялся взглядом с Манионом, который понимающе кивнул в ответ.

— Тушите факелы и беритесь за оружие! — скомандовал он свистящим шепотом четырем своим гребцам, а затем повернулся к Джейн: — Нагнись и иди на середину баржи! Пригнись как можно ниже и укройся плащом.

Другая женщина стала бы кричать и задавать глупые вопросы, но Джейн только кивнула и молча выполнила приказ Генри.

Баржа тихо покачивалась на волнах. Команда Грэшема была прекрасно обучена. Судно богатого человека становится в ночное время легкой добычей для пиратов, и Генри часто попадал в ситуации, когда все решают не хорошие манеры, а острые клинки и отважное сердце. Факелы на носу, корме и бортах погасили, а гребцы вынули из воды весла, бросились к сундуку, где хранились арбалеты, и стали их раздавать. Арбалет является идеальным оружием для короткой схватки, которая предстояла Грэшему и его людям. Из предварительно взведенного арбалета делается один выстрел, при этом нет нужды отводить руку назад. Стоит спустить курок, и смертоносное острие летит в намеченную цель. Затем арбалет заменяют коротким боевым топором, а это оружие также имелось у Грэшема в сундуках. На палубе баржи сражаться длинной шпагой неудобно, также как и кинжалом, который слишком короток, а вот с помощью тяжелого топора с двойным лезвием можно проложить путь сквозь толпу врагов, особенно если в другой руке держишь длинный нож, чтобы отбиваться от противника, нападающего сбоку.

Люди Грэшема бесшумно вставили весла в уключины. Их присутствие на судне выдавали лишь шорох одежды и едва слышное шарканье ног по палубе. Вынутые из сундука арбалеты были отлично смазаны и не скрипели при взведении. Баржа плыла по течению в полной темноте. В густом тумане не было видно ни единого огонька, так как оба берега находились очень далеко. Если дрейфовать слишком долго, баржу вынесет к Лондонскому мосту, и она разобьется о его арки.

Как только погасли факелы, преследователи остановились и этим выдали себя. Окажись на их месте богатый дворянин, спешащий домой, он мирно продолжил бы путь. Но неизвестное судно с опытными гребцами вынырнуло сзади и шло на свет факелов. Напрашивался только один вывод: оно охотится за баржей Грэшема.

Генри знаком приказал Маниону повернуть румпель и направить судно к берегу, где находится Саутуорк, то есть в противоположную сторону от дома. Преследователям придется искать жертву в темноте, и Грэшем надеялся, что они направятся к левому берегу, решив, что и баржа идет именно туда, а не к темному и безлюдному правому берегу.

Однако его надежда не оправдалась. Нос вражеского судна внезапно вынырнул из тумана и врезался в корпус баржи. Грэшем так и не понял, как преследователям удалось их обнаружить в темноте. В воздухе мелькнул абордажный крюк и зацепился за борт, а восемь вооруженных мужчин попытались запрыгнуть на баржу.

От сильного удара палуба накренилась, и Генри пошатнулся. Подняв арбалет, он сделал выстрел, отбросил оружие в сторону, а затем с ликующим воплем устремился на врага.

В первые минуты нападающие оказались в невыгодном положении. Люди Генри уже успели привыкнуть к темноте, а их преследователи совершили ошибку, врезавшись в баржу носом, вместо того чтобы сблизиться борт к борту. На носу вражеского судна помещались только два человека, которым сильная качка мешала перепрыгнуть на баржу. На мгновение их силуэты стали отчетливо видны, и самый молодой из команды Грэшема выстрелил вверх и промахнулся, но остальные три болта попали в цель, и один из нападающих рухнул спиной в свою лодку, а другой — в реку.

Противники остались вшестером.

Грэшем и Манион выжидали удачный момент для выстрела. Разбойник, упавший в лодку, вызвал замешательство в рядах остальных нападающих, которые двигались следом за ним. Грэшем выстрелил влево, а Манион вправо. Это был их традиционный маневр. Одному нападающему болт попал в шею, и смерть наступила мгновенно. Второй разбойник в последний момент успел отклониться, и болт прострелил ему правую руку, но, несмотря на серьезную рану, сбрасывать его со счетов было нельзя.

Теперь нападающих осталось четверо, и один из них был ранен.

Один из атакующих, виртуозно владеющий дубинкой, шпагой и кинжалом, нанес смертельный удар самому младшему члену команды, но внезапный выстрел из арбалета тут же сравнял счет. Ударом топора Гарри, выполнявший на барже функции капитана, сбросил еще одного противника в реку, а второму разрубил голову. Из страшной раны хлынула кровь, казавшаяся черной на смертельно бледном лице умирающего.

Осталось двое нападающих и один раненый. Схватку можно было считать законченной.

Манион оставался на своем посту, на корме, а Грэшем отправился на нижнюю палубу, где его люди склонились над Джейн. Вдруг он почувствовал странное движение за спиной, да и палуба стала раскачиваться как-то иначе. Генри быстро повернулся и увидел трех насквозь промокших мужчин, влезающих на баржу с противоположного борта. Двое уже встали на ноги, замочив палубу стекающей с их одежды водой. Противник оказался умнее, чем предполагал Грэшем, и отправил своих людей со стороны незащищенного борта, чтобы нанести внезапный удар. Раненный в руку разбойник приободрился, увидев, что его товарищи достигли цели, и с громким ревом устремился вверх и перевалился через борт баржи, которая опасно накренилась под его весом.

Теперь пятерым защитникам противостояли шестеро нападающих.

Грэшем почувствовал, как его охватывает жажда битвы, а глаза застилает красная пелена. Он бросился на разбойника, который еще не успел стать на палубу и ударил топором по тому месту, где секунду назад находилось его запястье. Мерзавец ловко увернулся, и удар не попал в цель. Увлеченный битвой Генри подставил незащищенный бок разбойнику, напавшему справа, но тот не успел нанести удар, так как в следующий момент его голову насквозь прострелил выпущенный из арбалета болт. Тихо охнув, мужчина тяжело осел на палубу. Атакующий, увернувшийся от удара Грэшема, перевалился через борти, оказавшись на палубе, вскочил на ноги.

Пять нападающих против пятерых защитников.

Похоже, у Гарри была сломана правая рука, но он по-прежнему ловко орудовал топором, зажатым в левой. Двое членов команды Грэшема теснили к носу двоих разбойников, а Манион спрыгнул вниз и присоединился к хозяину, отбросив в сторону разряженный арбалет. Генри размахнулся и ударил противника топором в затылок, и тот с тяжелым стуком рухнул на палубу у ног Грэшема.

Теперь четверым атакующим противостояли пятеро защитников.

Генри обернулся и застыл от ужаса от представшего перед ним зрелища. Баржа беспорядочно раскачивалась на волнах, которые стали сильнее из-за разыгравшейся на судне битвы. Раненный в руку разбойник возвышался над укутанной в плащ Джейн, держа в здоровой руке подобранный на палубе абордажный топор. Его глаза горели жаждой убийства, а кровь из раны стекала на волосы девушки.

Очень медленно он поднял топор и замахнулся для удара, а Джейн, тоже медленно, наклонила голову и как будто что-то искала в пышных юбках. Вдруг она подняла прелестную головку, и в руке у нее сверкнул длинный тонкий кинжал из испанской стали. Сжав клинок обеими руками, сложенными, словно для молитвы, Джейн вдруг сделала резкий взмах и вонзила стилет в пах склонившегося над ней бандита. Дикий предсмертный вопль прорезал пелену тумана и заставил сражающихся на носу судна мужчин на мгновение прекратить схватку. Топор упад на палубу, и разбойник стал заваливаться назад. Содрогаясь от рыданий, девушка мертвой хваткой держалась за рукоятку кинжала, словно утопающий за спасительную соломинку. Мужчина упал на спину, и Джейн оказалась сверху. Казалось, на палубе лежит какое-то причудливое в своей нелепости животное с двумя спинами.

Трех оставшихся в живых разбойников вытеснили на нос баржи. Они отчаянно сражались против пятерых защитников в надежде спасти свои жизни.

Стремительным взмахом топора Грэшем ударил одного из них в лоб, разрубив голову на две части.

Два других разбойника бросили оружие и подняли руки, устремив на Грэшема взгляды, молящие о пощаде.

— Прикончите их, — отдал короткий приказ Генри.

Над рекой снова раздались предсмертные крики.

Грэшем подошел к Джейн и осторожно снял ее с трупа разбойника, которого она лишила жизни. Не обращая внимания на рыдания, сотрясающие тело девушки, он разжал ее пальцы и вынул из них рукоятку окровавленного кинжала. Руки Генри и Джейн были перепачканы засохшей кровью. Голова убитого с широко раскрытым ртом откинулась назад, открывая шею, на которой были надеты бусы из четок.

Грэшем обнял девушку за плечи, взял ее на руки и понес на корму, где они совсем недавно сидели рядом и мирно беседовали. Второе судно все еще было прикреплено к барже абордажным крюком. На борту баржи, выше ватерлинии, зияла клинообразная пробоина, и при каждом соприкосновении оба судна жалобно скрипели, как от боли.

Джейн дрожала всем телом, а ее грудь вздымалась в мучительных рыданиях. Грэшем не говорил ни слова, так как хорошо знал, что последует дальше. Блуждающий взгляд девушки на мгновение задержался на убитом ею человеке, на застывшем в предсмертном крике лице и на устремленном в ночную тьму кинжале, создающем жуткую пародию эрекции.

Потом Джейн долго рвало, и Генри бережно поддерживал склонившуюся за борт девушку.

— Почему? За что? — обратилась она наконец к Грэшему с мучившим ее вопросом.

Генри ничего не ответил и лишь крепче прижал к себе любимую. В это время Манион и остальные члены команды пытались определить, где они находятся, и предпринимали необходимые меры, чтобы взять другое судно на буксир.

В самом деле — почему? Почему за ним устроили охоту на реке? Почему жизнь состоит из череды бесконечных, больших и малых страданий, которые неизменно заканчиваются смертью и сопровождаются запахом свежей крови?

Грэшем не знал ответа ни на один из вопросов. Впрочем, последний вопрос человечество задает на протяжении всего своего существования, но никому еще не удалось дать на него вразумительный ответ.

Генри держал в объятиях Джейн, оплакивая в душе гибель наивной невинности.