Роберт Кейтсби ехал верхом по холмистым просторам Вустершира, покрытым буйной зеленью. Он быстро добрался до места встречи с Амброзом Руквудом, которого удалось вовлечь в число заговорщиков. Роберт в течение многих лет искал дружбы Амброза, и наконец подвернулся подходящий момент. Нужно добраться до денег Руквуда, чтобы купить лошадей. Кейтсби считал, что на свете нет человека, способного оценить его гений. Никто не обладает такой широтой взглядов и дальновидностью, и никому не под силу сплести столь хитроумный заговор, объединяющий множество совершенно разных людей. Что ж, история всех рассудит и воздаст по заслугам.

Мысль о туннеле пришлось оставить, так как вместо намеченных жертв он едва не погубил самих заговорщиков. После неудачи с туннелем Господь даровал возможность снять дом, подвал которого находился прямо под палатой лордов. Теперь он набит порохом, спрятанным под вязанками дров и хвороста. Достаточно одной вспышки, чтобы зажечь весь Лондон и уничтожить всякое подобие правительства в Британии. Наступит безвластие, и Кейтсби в сопровождении трех сотен вооруженных всадников прежде всего выкрадет принцессу Елизавету из скверно охраняемого дома в Кумб-Эбби и представит ее как наследницу престола. К тремстам всадникам присоединятся другие католики, которые устремятся в центральные графства Англии и пройдут по границам Уэльса, где католическое влияние особенно сильно, и их ряды будут множиться. А в это время полторы тысячи испанских солдат, якобы праздно шатающихся по Дувру, ринутся в Рочестер, и их никто не остановит, так как армия не успеет встать у них на пути. Испанцы займут оба берега Темзы, и если Лондон не поддержит восставших, уморят его голодом и заставят сдаться на милость победителя.

Именно это обещал Фокс по возвращении из Европы, где его заверили в готовности оказать поддержку приверженцам истинной веры. Тысячи католиков, способных ездить верхом, бросятся к воротам Лондона, а в это время сэр Уильям Стэнли переправит из Европы Английский полк и высадит его в Саутгемптоне, чтобы поддержать новый режим независимо от помощи испанцев. Фокс также заверил, что для начала активных действий нужен лишь подходящий предлог. Перси служит посредником между заговорщиками и графом Нортумберлендским, который обещает обрушить всю свою мощь с севера. Господь встанет на сторону заговорщиков, и Роберт Кейтсби изменит этот мир. Он улыбнулся своим мыслям и подстегнул лошадь.

Местность, по которой проезжал Кейтсби, оделась в летний наряд всех оттенков зелени, но местами краски становились более темными и насыщенными, намекая на скорое приближение тоскливой осени. Густые рощи, буйно разросшиеся на вершинах отлогих холмов, составляли резкий контраст с аккуратными бороздами вспаханной земли и лентами пастбищ в долинах. Молодому всаднику на прекрасной лошади, имеющему под рукой теплый плащ, защищающий от ночных холодов, этот зеленый край казался благословенным. На месте Кейтсби любой бы на время забыл о нарастающей волне преследований, захлестывающей единоверцев и убивающей благородные английские семьи, которые долгие годы просили лишь о том, чтобы им позволили молиться Господу, как того требует истинная вера.

Роберт натянул поводья и окинул взглядом мирный сельский пейзаж. Столбики дыма указывали на близость крестьянского жилища, а великолепный каменный дом на склоне холма дышал спокойствием и служил защитой разбросанным вокруг него земельным участкам. Роберт представил, как его люди топчут поля, с которых собрали урожай, и шлемы испанских солдат блестят на солнце, вселяя ужас в сердца невежественных крестьян.

Великий план прост, и основные игроки расставлены по местам, но, как всегда, дело осложняют досадные мелочи. Кейтсби знал, что мужчины держат язык за зубами, но женщины и слуги много болтают, и остановить их невозможно. От внимания женского населения не ускользнули огромные запасы, которые уже сделаны под руководством Джона Гранта и Роберта Уинтера. Лошадей в конюшнях становится все больше, так же как и тщательно скрываемого оружия. Но их все равно недостаточно, и сейчас Кейтсби больше всего нужны деньги на покупку лошадей.

Кейтсби направлялся в Хаддингтон-Корт, поместье Роберта Уинтера, и ему казалось, что ответ на все вопросы наконец найден. Сплетни остановить нельзя, но можно поставить преграду на их пути и распустить другие слухи, чтобы отвлечь внимание кумушек от опасных тем. Что касается денег и лошадей, то Кейтсби рискнул втянуть в заговор трех новых людей, и уже нет времени проверять, не совершил ли он ошибку. Амброз Руквуд, сэр Эверард Дигби и Фрэнсис Трэшем молоды и богаты, и Роберт надеялся, что убедит их поделиться своим богатством с Господом и с ним самим.

Лошадь шарахнулась в сторону, испугавшись шума камней, падающих с насыпи, по которой проезжал Кейтсби. Она была чересчур нервной, но очень сильной и выносливой, и Роберт наклонился вперед, чтобы успокоить животное.

Лошади играют в деле заговорщиков главную роль, и Кейтсби тщательно спланировал свой визит. Амброз Руквуд владел одними из лучших конюшен в Англии, и о его любви к лошадям ходили легенды, так же как о пристрастии к красивой одежде. Именно из-за любви к лошадям он не остался с женщинами и другими паломниками, совершающими путешествие к источнику Святой Уинифрид в Холте. Амброз помчался вперед, намереваясь остановиться в Хаддингтоне, который находился на пути в его собственное родовое поместье в Голдхэм-Холле. Кейтсби считал паломничество женским делом, и Амброз пустился в него из любви к жене, но, зная страсть Руквуда к быстрой езде, можно было предположить, что на обратном пути он вырвется вперед, оставив спутников далеко позади. В этом случае Кейтсби сможет поговорить с Амброзом с глазу на глаз, без присутствия его жены Элизабет. Руквуд слыл большим щеголем и любил находиться в центре внимания, но он всегда прислушивался к советам жены, обладавшей гораздо большей долей здравого смысла, чем ее ветреный супруг. После того как Амброз примкнул к заговорщикам, Кейтсби больше всего опасался его разговоров с женой в супружеской спальне.

Роберт въехал во внутренний двор и передал лошадь подбежавшему конюху. Другой на его месте отвел бы лошадь в конюшню и убедился, что ее поставили в стойло, накормили и почистили. Однако Кейтсби считал это делом слуг, а его самого ждали куда более важные дела. Он уже заметил миниатюрную фигуру Руквуда в элегантном костюме, который спускался к нему по лестнице, танцуя от радости. Амброз обнял гостя и повел его в дом, как будто он принадлежал не Уинтеру, а ему самому.

Мужчины шли рука об руку, и Кейтсби ломал голову над тем, как половчее добраться до богатств Руквуда.

Амброз предложил ему согревающий бокал вина, который Роберт выпил, не снимая дорожных сапог и плаща, после чего его возбуждение усилилось. В этот момент появился угрюмый Роберт Уинтер, которого визит Кейтсби, казалось, обрадовал не больше, чем пришествие Антихриста. Руквуд весело болтал о новом венгерском плаще на бархатной подкладке, предназначенном для верховой езды. Он только что приобрел эту удивительную вещь. Кейтсби смотрел на Амброза и с раздражением думал, что судьба подарила этому человеку богатство, красавицу жену и кучу детишек, бегающих по дому, и у него нет других забот, кроме великолепных лошадей, замечательной семьи да еще охотничьих соколов и собак.

Руквуд отстранил слугу, намеревавшегося проводить Кейтсби в предназначенную для него комнату, и повел его туда сам, горя желанием показать другу покои, где он сможет отдохнуть с дороги. В доме Уинтера Амброз чувствовал себя хозяином.

Кейтсби последовал за новым другом. Когда-то и у него была любящая жена, замечательный сын и прекрасный дом, согретый любовью и счастьем, но потом все это отняли. Кейтсби понимал, что, вовлекая Амброза в заговор, он обрекает его семью на гибель, а самого Руквуда на позорную казнь и играет роль вероломного друга, принесшего в дом ядовитую змею.

Впрочем, это не его забота. Жизнь порой наносит жестокие удары. По какому праву Руквуд, Дигби или любой другой человек на свете обладают счастьем, в котором Кейтсби отказано? Однако Роберт ничем не выдал своих мыслей, и если он и испытывал удовольствие, думая о страданиях, которые обрушатся на голову нового друга и его семьи, то затаил это чувство в глубине души и не собирался извлекать его на свет божий.

Грэшем спустился в погреб, где находился Сэм Фогарти в ожидании часа, когда его вывезут из Лондона. При виде Генри он взвыл от ужаса.

Сэм рассказал, что им приказали убить Уилла Шедуэлла. Не было нужды называть имя человека, отдавшего приказ: Сэм состоял на службе у Сесила. Они настигли Уилла на окраине Кембриджа, подкрались ночью, убили и сбросили тело в реку. Сэм не знал, почему Сесил отдал такой приказ. Его дело убивать, а не задавать вопросы.

Когда Фогарти закончил рассказ, он чувствовал себя более уверенно, в надежде что еще может пригодиться Грэшему. Генри окинул негодяя спокойным взглядом сверху вниз.

— Это тебе за Уилла Шедуэлла, — сказал он и молниеносным движением вонзил кинжал точно в зрачок Сэма, а затем направил его вверх, пока не раздался хруст кости, когда клинок прошел через мозг и проломил череп. Именно таким ударом убили Уилла.

Фогарти, падая, раскинул руки ладонями вверх, словно моля о пощаде. Его тело еще дергалось в предсмертных судорогах. Грэшем рывком вынул кинжал и встал…

Как Генри и ожидал, Джейн проснулась среди ночи, и он держал ее в объятиях, пытаясь унять сотрясающие тело рыдания. Обычно так держат роженицу вовремя схваток, но на сей раз на свет появилось не дитя, а горький жизненный опыт. Потом они занимались любовью, тихо и нежно, как научила его Джейн, после того как в обоих утихла неукротимая жажда обладания телом. Казалось, вся страсть Генри сосредоточилась в одном мгновении, а затем выплеснулась наружу, и вместе с тихим криком Джейн наступило умиротворение. На короткое время на Грэшема снизошел покой, и поселившиеся в душе демоны затихли. Генри казалось, что Джейн переживает то же самое, но теперь в нее вселился новый демон, и как он уживется с остальными, знает только она сама. Больше никто не увидит ее слез. Она убила человека, и теперь предстоит научиться плакать в душе никому не видимыми слезами. Сам Грэшем давно освоил эту науку.

Сейчас нужно спрятаться, залечь на дно, но нельзя уехать из Лондона, чтобы не потерять связь с сетью шпионов и осведомителей.

Утром Генри проснулся с ясной головой и после завтрака, не тратя лишних слов, сообщил о своем решении Джейн и Маниону.

— Рейли прав. Нам нужно на время скрыться, пока не станет ясно, что все это значит. Мы переезжаем в Альзацию, — объявил Генри. — По крайней мере я отправлюсь именно туда, а ты, Джейн, можешь остаться здесь. В этом случае у тебя будет хорошая охрана, насколько ее можно обеспечить с помощью денег и надежных людей. Но и тогда нельзя исключить нападения на дом. Скорее всего устроят пожар, чтобы выкурить тебя на улицу, где ты окажешься в руках у тех, кто захочет меня шантажировать. В Альзации мы будем в относительной безопасности, пока не узнают, кто мы такие. Однако опасность грозит со стороны обитателей этого района Лондона, не говоря уже о чуме и моровой язве.

Во время своей речи Грэшем наблюдал за Джейн, которая слушала его с гордо поднятой головой, вздернув вверх подбородок.

— Если возьмете, я еду с вами, милорд.

— Да будет так.

Район Альзация находился близ Кармелайт-стрит. Стражи порядка ни днем, ни ночью не тревожили своим присутствием его узкие улочки. Службам, обеспечивающим правопорядок в городе, путь сюда был закрыт. Альзация служила пристанищем для всех объявленных в розыск преступников, и власть здесь зиждилась на грубой физической силе, хитрости и коварстве. Жизнь в Альзации протекала по распорядку, установленному главарем шайки, который изданный момент пользовался самым большим влиянием. Разумеется, такой распорядок не имел ничего общего с законом. Власть в районе переходила из рук в руки три-четыре раза в год, после очередной беспощадной войны между враждующими бандами. Городские власти предпочитали не вмешиваться в эти кровавые сражения и делали вид, что ничего о них не знают. В отличие от Саутуорка, где процветали бордели и игорные дома, на которые местные власти иногда устраивали гонения, в Альзации увеселительные заведения почти полностью отсутствовали. Она играла роль конуры, где бездомные собаки могут отлежаться и зализать раны, если их не убьют свои же товарищи, и представляла собой самую омерзительную помойку, где собирались не признающие законов отбросы общества. Почтенные жители Лондона говорили об этом районе шепотом, с придыханием, а женщин одно упоминание о нем вгоняло в краску.

— Но сначала мне предстоит более близкое путешествие. Я намерен навестить милорда Сесила.

От изумления у Джейн перехватило дыхание, а Манион вдруг стал издавать причмокивающие звуки, пытаясь извлечь остатки пищи из дупла больного зуба. Он всегда поступал так, если не одобрял принятого хозяином решения.

— Ни за что! — воскликнула Джейн, которой страх придал смелости. — Ведь это его рук дело, и искать встречи с Сесилом — полное безумие!

— Да, безумие. Ему самому ничего подобного не придет в голову, потому-то он меня и не ждет. И по этой же причине его светлость недостоин называться сыном своего отца. Сесил плетет заговоры, подсыпает яд и подсылает убийц, но он очень осторожен и свято верит, что все люди являются более дешевой копией его самого. Милорд теряется, когда приходится иметь дело с человеком, совершенно на него не похожим и имеющим другой образ мыслей.

Грэшем отправился к Сесилу в сопровождении Маниона и еще четверых слуг. На сей раз Генри поехал в тяжелой, громоздкой карете, купленной еще его отцом, которой сам он пользовался крайне редко. Когда это чудовищное сооружение катилось по дороге, все ухабы и выбоины казались гораздо глубже, чем на самом деле. Такой транспорт годился лишь для стариков, занятых нанесением визитов, или благородных дам, которые отличались неумеренной упитанностью или слишком хорошим воспитанием, для того чтобы ходить пешком или ездить верхом. Грэшем всей душой ненавидел эту уродину, однако толстые стены и массивная конструкция превращали ее в настоящую крепость на колесах, очень удобную для обороны в случае неожиданного нападения.

Человеку вроде Сесила, отличавшемуся имперскими замашками, полагалось жить во дворце. Грэшем с трудом пробрался в переднюю. Он знал, что теперь, когда король возвратился с охоты в окрестностях Оксфорда, благополучно уничтожив всю живность, которую удалось найти в Ройстоне, Сесил сидит в центре сплетенной им паутины. Толпа подающих надежды молодых людей томилась, желая получить аудиенцию.

Грэшем подошел к писцу, который важно восседал за столом, словно маленький божок.

— Государственный секретарь и главный советник его величества слишком занят и не принимает посетителей без предварительной договоренности, — пренебрежительно фыркнул писец, глядя на Грэшема сверху вниз. — Впрочем, если вы настаиваете, я передам ваше прошение, — добавил он, всем видом показывая, что эта бумага никогда не окажется перед взором его светлости.

Во взглядах остальных просителей, устремленных на Генри, будь то старик в потрепанной одежде со связкой ветхих бумаг или светский щеголь, одетый в шелка и атлас, читалась тревога. Люди затравленно озирались по сторонам, и сама комната была пропитана страхом, отчаянием и безнадежностью.

Грэшем наклонился и что-то прошептал писцу на ухо, после чего его брови медленно поползли вверх и едва не слились с прической. Главный писец главного советника его величества поспешно затрусил к двери, охраняемой часовым, и неуверенно постучался. Вскоре он вышел, и, казалось, его волнение усилилось еще больше. Поклонившись Грэшему, писец проводил его в приемную Сесила. Манион остался ждать в передней, с невозмутимым видом наблюдая за происходящим.

Сесил был в кабинете один. Не исключено, он поспешно спровадил одну из своих красоток, но скорее всего милорд проводил время в компании ирландских менестрелей, чью дикую и неистовую музыку он обожал. За массивными дорогими портьерами можно спрятать множество потайных дверей. Для Грэшема всегда оставалось загадкой, как человек с уродливой черной душой способен быть тонким знатоком и ценителем искусства и музыки. Впрочем, похоже, его светлость проводил время в одиночестве. Просто Сесил любил, когда люди томятся в ожидании, и наслаждался страхом и отчаянием толпы просителей у дверей его кабинета, как будто очередной отказ в аудиенции лишний раз подтвердит неограниченную власть, которую он получил.

Обстановка в приемной резко отличалась от комнаты, где Сесил принимал своих шпионов. Здесь все утопало в роскоши, и одни портьеры стоили целое состояние. Сквозь многостворчатые окна яркие лучи солнечного света падали на богатый полированный стол посреди комнаты, во главе которого в огромном резном кресле сидел Сесил. Как обычно, перед ним лежала груда бумаг, и Грэшем никак не мог понять, зачем они нужны человеку, обладающему самой цепкой памятью в королевстве. По обе стороны стола стояли резные дубовые стулья в тон креслу, а в дальнем конце сиротливо пристроился стул попроще. Вокруг комнаты также стояло около двадцати других стульев, за каждый из которых можно было купить все имущество мелкого землевладельца. Намерения Сесила не вызывали сомнений: одинокий жалкий стул подчеркивал ничтожество просителя, а остальная роскошная мебель говорила о том, что в кабинете встречаются могущественные люди, принимающие решения, от которых зависит судьба всей страны.

Просителю предназначалось место в дальнем конце стола, где от главного советника короля его отделяло огромное пространство, заполненное сияющим полированным деревом. Грэшем никогда не подчинялся приказам, в какой бы форме они ни отдавались, и поэтому сразу же направился прямо к Сесилу.

В глазках-буравчиках промелькнул страх. Или Генри показалось? Трудно сказать… Проклятый стол был очень длинный, а Сесил сидел слишком далеко от двери.

Грэшем не спеша прошел через всю комнату и с небрежным видом уселся на стул рядом с главным советником, как будто для дружеской беседы. При этом он демонстративно отложил в сторону ножны со шпагой.

— Садитесь, — тихо предложил Сесил, делая едва заметный жест рукой, хотя Грэшем уже давно обосновался на стуле.

Главный советник ничем не выдал гнева или раздражения при виде человека, которого приказал убить и который сидел сейчас рядом с ним живой и невредимый.

— Благодарю, милорд, — любезно ответил Генри.

Наступило долгое молчание. Грэшем с невозмутимым видом терпеливо ждал. Не отводя взгляда, он смотрел в непроницаемые черные глаза Сесила, и на его лице играла добродушно-насмешливая улыбка.

— Полагаю, вы хотели меня видеть? — первым нарушил молчание Сесил.

— В самом деле? — искренне удивился Генри. — Простите, милорд, со мной неоднократно пытались пообщаться ваши слуги, и я решил, что приглашение исходит от вас. Возможно, вы желаете услышать новости о своем старом друге сэре Уолтере Рейли?

— Мои слуги? — удивился, в свою очередь, Сесил, пропуская мимо ушей насмешливое замечание по поводу Рейли. Он знал о теплых отношениях между Грэшемом и самым знаменитым узником Тауэра. — Вы меня удивляете, сэр Генри. Я не посылал к вам своих слуг. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

«Нет, ты просто подослал шайку головорезов, чтобы убить меня. Впрочем, их вполне можно назвать твоими слугами».

— Истинная правда, милорд, — сказал Грэшем вслух. — Упомянутые слуги не воспользовались своим правом переговорить со мной.

— Вот это меня и удивляет. Каким образом вы узнали, что неизвестные безмолвные создания являются моими слугами? Вы уверены в своих подозрениях? Мой гнев обрушится на каждого, кто, не имея на то законных оснований, рискнет представить себя слугой главного советника его величества.

«Вот ты и совершил первую ошибку. Не следовало для пущей важности упоминать свои звания и регалии», — подумал Грэшем.

— Меня это не сильно беспокоит, милорд.

— Почему же? — поинтересовался Сесил и приподнял тонкую бровь, всем своим видом демонстрируя усталость. Он до поры до времени предпочитал не замечать покровительственно-наглого тона Грэшема.

— Мерзавцев, о которых идет речь, постигла злая участь. Почти все они внезапно скончались, а из оставшихся в живых один лежит при смерти, а у второго сломана нога.

«Пусть Сесил думает, что один из убийц еще жив. Река унесла еще не все трупы, и даже главному советнику его величества не по силам сосчитать покойников, плавающих в Темзе».

— Какое несчастье, — задумчиво изрек Сесил.

— Вовсе нет, милорд. Я склонен рассматривать это как справедливый Божий суд, свершившийся над негодяями, имевшими наглость прикинуться вашими слугами. Хвала всевышнему!

— Да-да, — с безучастным видом согласился Сесил. — Интересно, очень интересно, — продолжил он, демонстрируя полное безразличие к словам Грэшема. — Раз уж вы здесь, расскажите, как ведется расследование по делу сэра Фрэнсиса Бэкоиа.

Грэшем с заговорщическим видом быстро наклонился к собеседнику, который инстинктивно отпрянул в сторону. Наконец-то знаменитое хладнокровие изменило Сесилу.

— У меня есть самые веские доказательства, что он настоящий дьявол во плоти, — заявил Генри.

— Как так? — живо спросил Сесил, не в силах скрыть свой интерес.

— Говорят, у него есть волшебный философский камень, способный превратить в золото все, к чему он прикасается. Это древний секрет алхимиков. Но возникла одна-единственная трудность.

У лорда Сесила жадность всегда преобладала над умом.

— Какая трудность? — поинтересовался он, сосредоточенно сдвинув брови.

— На данной стадии исследований камень сэра Фрэнсиса превращает в золото только дерьмо, принадлежащее потомственным аристократам. Он испробовал камень на всех субстанциях и всех видах дерьма, но положительный результат получается только с дерьмом людей самого высокого происхождения.

Грэшем устремил пристальный взгляд на Сесила, семья которого не могла похвастаться благородным происхождением. Его отцу лорду Бэргли удалось возвыситься благодаря острому уму, а не древней родословной.

— Это действительно трудная задача, милорд. Вашей светлости лучше моего известно, сколько новоиспеченных аристократов появляется в наши дни, и все они твердят о своем знатном происхождении, хотя получили высокие титулы совсем недавно и благородной крови в них не больше, чем в обычной куче дерьма.

«Если бы обуревающая человека ненависть была способна прожечь дыру в его глазах, из глазниц милорда сейчас валил бы клубами дым», — злорадно подумал Грэшем.

— Ясно, что это дело представляет такой же большой интерес, что и расследование содомских наклонностей сэра Фрэнсиса Бэкона, которые, как я понимаю, имеют исключительно важное значение для благосостояния нации. Действительно, у любого здравомыслящего человека, даже при поверхностном взгляде на дело сэра Фрэнсиса, определенный орган тела придет в боевую готовность. Я расширю границы расследования и постараюсь охватить обе упомянутые задачи.

Сесил сидел неподвижно, словно статуя, и Генри с удовлетворением наблюдал за пульсирующей жилкой на шее милорда.

«Да у вас полностью отсутствует чувство юмора, главный советник его величества, особенно когда предметом насмешек становитесь вы сами».

— Теперь о делах менее важных. Должен сообщить милорду, что в ходе расследования я столкнулся с рядом трудностей.

После краткого путешествия в преисподнюю мысли Сесила вернулись на грешную землю, где при взгляде на Грэшема заработали с новой силой.

— Расскажите мне о них, — проскрипел он.

— Я подозреваю, что подлый и порочный сэр Фрэнсис обнаружил установленную мной слежку.

«Сыграем по твоим правилам. Будем блефовать и, если нужно, пойдем на двойной обман. Изобретем собственный шифр, и под именем сэра Фрэнсиса выступит Роберт Сесил. Пусть главный королевский министр и советник поломает голову, прежде чем поймет, что к чему».

— Сэр Фрэнсис нанял людей шпионить за мной, а потом приказал каким-то мерзавцам меня убить. Думаю, это он подделал мой почерк и состряпал несколько писем, в которых я предстаю ярым папистом.

— Боже мой! Какая подлость! — с неподдельным возмущением воскликнул Сесил.

— Да, милорд. — Грэшем с грустью покачал головой. — Достойным и совестливым людям вроде нас с вами такую низость даже трудно представить. Но в душе я спокоен, так как у меня найдется оружие против подобного злодейства.

— Неужели? — Скрытая тревога в голосе Сесила ласкала слух Грэшема.

— Да, милорд. — Генри наклонился к Сесилу и зашептал ему в самое ухо: — У меня есть письма сэра Фрэнсиса к испанской инфанте, в которых он предлагает поддержать ее притязания на английский престол после внезапной кончины ее величества королевы Елизаветы, но одновременно клянется в верности его величеству королю Якову, который тогда еще был королем Шотландии! Разве можно предположить подобное вероломство и двурушничество со стороны человека, поклявшегося верно служить короне?! Более того, на письмах стоит личная печать сэра Фрэнсиса, которую он никогда не выпускает из рук, и даже самому искусному мастеру не под силу ее подделать.

— А каким образом вам удалось получить эти письма? — спросил Сесил, тоже переходя на шепот.

— Я убил гонца, который вез их в Испанию, когда он садился на корабль в Дувре, — ответил Грэшем без всякого выражения. — Уверен, вы меня поймете, милорд. Нам, слугам его величества, иногда приходится принимать крутые меры для сохранения мира. Будьте уверены, эти письма самые что ни на есть подлинные. Почерк и стиль сэра Фрэнсиса не спутаешь ни с кем другим… И потом, как я уже сказал, они запечатаны его личной печатью. Думаю, сэр Фрэнсис и сейчас пользуется своим перстнем с печаткой.

Ни Грэшем, ни Сесил даже не взглянули на перстень с личной печатью, красовавшийся на пальце главного советника его величества.

— И все же, сэр Генри, сэр Фрэнсис может причинить вам большой вред. Над нами постоянно висит папистская угроза, и вам лучше не впутываться в подобные дела.

Сесилу понадобилось совсем мало времени, чтобы разгадать игру Грэшема.

— Вы правы, милорд. Но знакомы ли вы с поэмой «Доктор Фаустус», которую написал непревзойденный проказник Кит Марло? Кажется, он вложил эти слова в уста Мефистофеля: «Для обреченных и пропащих душ товарищ по несчастью станет утешеньем». Если сэру Фрэнсису удастся вовлечь меня в свои грязные дела, я не сомневаюсь, что ваша светлость окажет мне поддержку при любых выдвинутых против меня обвинениях. Вы, ваша светлость, всегда поддерживаете своих друзей.

«Вот тебе за Рейли!»

— Я уже не говорю о поддержке епископов из палаты лордов, которые знают о моей преданности англиканской церкви. Но даже если могущественные люди от меня отвернутся, мы отправимся в преисподнюю вместе с моим обвинителем, и это доставит мне огромную радость и послужит утешением.

— Так много тайн, сэр Генри, так много, — задумчиво произнес Сесил, отводя взгляд от окна и устремляя его на Грэшема. Его поза осталась прежней, и голос звучал также ровно. — Скажите, а сэру Фрэнсису известно, что много лет назад в Шотландии вы совратили юношу, которого потом подвергли страшной казни, когда вы отказались признаться в преступлении? Уверен, что и ваша… племянница знает об этой истории. Насколько мне известно, вы с ней очень близки. Ваш верный слуга, студенты колледжа, который вы содержите за свой счет, и члены его совета также, разумеется, в курсе. Преподаватели университета отличаются великодушием и снисходительностью и, также как и студенты, не станут сплетничать и насмехаться над человеком, который… Да и как они посмеют пойти на такую низость, если занятия в колледже приближают их к Господу? Нет, я уверен, что люди, которым есть за что вас любить, найдут в себе силы для прощения, если эта история вдруг получит огласку…

Грэшем почувствовал болезненный приступ тошноты, как после внезапного удара в живот. Он знал, что когда-нибудь это случится. Именно об этом случае говорилось в документах, которые Сесил выкрал у Уолсингема много лет назад и шантажировал Генри, пытаясь отправить его в Испанию с каким-то глупым поручением. Грэшем был готов к такому повороту дел и не сомневался, что Сесил не устоит перед соблазном разыграть козырную карту. И все же Генри одержал победу над Сесилом, так как свои козырные карты не раскрыл. Да, несомненно, это победа, но какую же адскую боль она причиняет!

Глядя на Грэшема, никто бы не догадался о кипевших в его душе страстях. На лице Генри не дрогнул ни один мускул, а на лбу не выступило ни капли пота. За долгие годы он научился скрывать от противника свои истинные чувства, и это не раз спасало ему жизнь. Грэшем усилием воли справился с нервным напряжением и, небрежно развалившись на стуле, продолжил беседу:

— Вы так добры, проявляя заботу о моем прошлом и будущем. Действительно, я рассказал сэру Фрэнсису о случае, который вы упомянули.

В лице Сесила что-то дрогнуло, и Грэшем с удовлетворением подумал, что всякую большую ложь нужно начинать с маленькой правды.

— Племяннице и слуге известно все, что знаю я сам.

«Надеюсь, я усыпил твою бдительность и ты не догадаешься, что речь идет далеко не обо всем, что я успел натворить в жизни… А вот теперь настал решающий момент: либо я подпишу себе смертный приговор, либо выторгую еще кусочек жизни для себя, Джейн и Маниона…»

— Вы правы, милорд. Я знаю, что такой человек, как вы, умеет хранить тайны. И все же мне будет неприятно, если кто-нибудь узнает об упомянутом вами происшествии. Но у меня есть еще одно дело.

Грэшем приложил все усилия, чтобы в его голосе зазвучала горечь, смешанная со смущением и тревогой. Нужно достойно доиграть роль до конца и заставить Сесила поверить своим россказням.

— Милорд, я тяжело болен.

— В самом деле? — Сесил вдруг оживился и с надеждой посмотрел на Грэшема. — Меня несказанно огорчает это известие.

Генри с трудом преодолел минутное искушение объявить свою болезнь чумой, насладиться реакцией его светлости и посмотреть, какой славный из него получится бегун.

— У меня появилась опухоль…

Грэшем предусмотрительно купил еще теплую буханку хлеба и тщательно закрепил ее на боку, и теперь она заметно выделялась под атласным камзолом. Хвала Всевышнему, Сесил не держал в кабинете охотничьих собак, которые тут же стали бы обнюхивать посетителя, чтобы извлечь у него из-под рубашки заветную буханку.

— Мне сказали, что болезнь серьезная. Я с удовольствием продолжил бы преследование сэра Фрэнсиса, чтобы отомстить за покушение на мою особу, но я сам совершу над собой то, что не удалось его людям, если только не успокоюсь навеки, прежде чем успею это сделать. Милорд, я покидаю Лондон вместе со своими близкими, и сэру Фрэнсису будет трудно меня найти, ведь я знаю толк в надежных укрытиях. Если же он и дальше будет надоедать своими преследованиями, я сделал соответствующие распоряжения в отношении писем, о которых я вам говорил. Найдется немало людей, испытывающих ненависть к сэру Фрэнсису, и они сделают все возможное, чтобы передать эти письма королю.

Теперь Сесил задумается. Списком людей, имеющих все основания ненавидеть Сесила, можно трижды обмотать Уайтхолл и выстелить дорогу до самого Тауэра. И все они твердят, что король питает слабость к золотоволосым юношам с красивым телом.

— Желаю вам скорейшего выздоровления, сэр Генри. Вы вольны поступить, как сочтете нужным. Но если бы действительно намерены исчезнуть, уверен, сэр Фрэнсис не станет слишком усердствовать, чтобы вас отыскать. Он поймет, что сделал свое дело. Такие люди, как он, ненавидят не в меру любопытных глупцов, сующих нос, куда не следует, не правда ли?

— Похоже, люди наподобие сэра Фрэнсиса Бэкона не только испытывают ненависть к назойливым глупцам, но и стремятся их уничтожить. — Грэшем сделал глубокий вздох. — И в связи с этим я хочу задать последний вопрос, милорд. За что убили Уилла Шедуэлла?

Голос Генри звучал прерывисто и хрипло, а на лбу выступили крупные капли пота. Казалось, обычное самообладание ему изменило. Смертельно больной человек, которому больше нечего терять, хочет узнать всю правду, так как понимает, что его дни сочтены. Грэшем изо всех сил старался выглядеть убедительным.

— Шедуэлл? — переспросил Сесил. — Не думаю, что я…

— Милорд, — перебил его Грэшем, хватаясь за распухший бок и тяжело дыша, — прекратим эту игру! Я стал другим человеком, и у меня не хватает терпения на подобные представления. Время работает не на меня. Уилла Шедуэлла убили по вашему приказу, и это подтвердил сам убийца. Уилл был подлецом и ничтожеством, но верно мне служил. Убивший моего слугу запятнал мою честь, но, уничтожив убийцу Шедуэлла, я возместил нанесенный ей урон. Так нельзя ли нам поговорить начистоту? Почему обрекли на смерть моего человека?

Наступило долгое молчание. Удастся ли наконец получить от Сесила правдивый ответ? Главный советник короля больше не смотрел на Грэшема, устремив взгляд куда-то вдаль. «Интересно, о чем он думает, какие делает выводы и какие решения принимает? Что вообще может происходить в голове такого человека, как Роберт Сесил?» — думал Грэшем.

— Представьте себе страну, — сказал Сесил, поднимаясь с места, — очень и очень неспокойную страну.

Он почти перешел на шепот и, прихрамывая, направился к портрету, висящему на стене напротив окна. Грэшем никогда не видел Сесила таким и про себя подумал, что, вероятно, каждый шаг причиняет этому человеку страшную боль, которую он привык скрывать от посторонних глаз. Но сейчас главный советник его величества на минуту забылся и стал самим собой. На портрете была изображена прежняя королева Елизавета в молодые годы.

— Так вот, представьте себе страну, — продолжил Сесил, глядя на портрет, — которая глубоко заблуждается, считая себя великой державой. Несчастная страна в окружении могущественных соседей, где постоянная угроза исходит как от внешних, так и от внутренних врагов. И в этой стране нет правителя, достойного преемника, готового взвалить на себя бремя власти. Теперь представим, что такой преемник наконец нашелся. Это опытный правитель, сумевший выжить в гораздо более холодной и не защищенной от бурь стране, правитель, несущий стране надежду мирной и спокойной жизни. Такого правителя нужно охранять и беречь, как бесценное сокровище. И вдруг все начинает рушиться на глазах. В этой воображаемой стране воображаемому правителю досаждают женщины, с которыми он изначально не может найти общего языка, Он предпочитает общество мужчин. И тут же распускаются злобные слухи, что он любит проводить время в компании юношей и мальчиков.

— А при чем здесь Уилл Шедузлл? — Грэшем тоже перешел на шепот.

— Подлец!.. Один из тех мерзавцев, которые веками смазывают колеса власти собственными потом и кровью. А теперь представим, что один из этих отбросов, сам извращенец, злобное создание, делящее ложе с женщинами, мужчинами и мальчиками, вдруг заявляет, что нашел юношу, над которым упомянутый правитель совершил насилие. Он не только нашел этого юношу, но успел с ним переспать и теперь требует денег, чтобы заставить его замолчать.

Сесил снова подошел к столу и тяжело рухнул в кресло, пристально глядя на Грэшема из-под нависших век. Генри мог поклясться, что Сесил говорит искренне и в его глазах горит огонь страсти.

— Министру короля могут угрожать, и он в состоянии оградить себя от нападок и отразить удар, используя в борьбе с врагами свой ум. Но король — совсем другое дело. Ни один человек, будь он последним подонком или знатным дворянином, не смеет бросать вызов королю. Тот, кто посмел угрожать его величеству, не имеет права на жизнь. Здоровье короля — это достояние государства, и все, что ему угрожает, должно быть уничтожено.

— Я никогда не представлял и не представляю угрозы для короля, — тихо сказал Грэшем и на мгновение замолчал. — Его величеству ничего не грозило, даже если бы Уилл успел со мной переговорить, на что у него просто не осталось времени. А вас испугала какая-то записка или тайное письмо, которое Уилл мне написал? И поэтому мой кабинет подвергся обыску?

Сесил ничего не ответил, но оба мужчины понимали, что его молчание равносильно утвердительному ответу.

— Бедняга Уилл… Какая насмешка судьбы! Видите ли, милорд, я отлично знаю всех людей, работающих на меня, и могу поклясться, что Уилл Шедуэлл не умел ни читать, ни писать, а следовательно, не смог бы воспользоваться этими навыками даже ради спасения собственной жизни.

Грэшем встал, не забыв изобразить на лице нестерпимое страдание, и молча вышел из кабинета Сесила, не выполнив ни одной из условностей, предписанных этикетом. Сесил застыл у окна и даже не оглянулся, когда за посетителем закрылась тяжелая дверь.

Грэшем сказал правду. Потрудись Сесил выяснить возможности Уилла, прежде чем подсылать убийц к нему и к Грэшему, ему бы непременно сообщили, что Шедуэлл действительно не умеет ни читать, ни писать. Что касается рассказа Сесила, то он с одинаковым успехом мог быть правдивым или оказаться очередной ложью. Томас Перси был недавно назначен постельничим и лучше других знал, кто заходит к королю в спальню. Возможно, Сесил и вправду считал себя защитником отечества и спасителем нации.

Манион ждал Генри в передней, где толпа жаждавших получить аудиенцию нисколько не поредела.

— Теперь в Альзацию? — спросил с безучастным видом Манион.

— В Альзацию, — подтвердил Грэшем и захромал к выходу, всем своим видом показывая, что страдает от нестерпимой боли, причиной которой являлась привязанная к боку буханка хлеба.

Они благополучно покинули апартаменты Сесила, не забыв убедиться, что за ними нет слежки.

В Альзации не было часов, отсчитывающих время, и сюда не заглядывали констебли или парламентские приставы, чтобы исполнить свои обязанности и вручить судебный приказ или ордер. Вокруг Альзации не возвели ограды, но невидимые границы защищали этот район Лондона от приверженцев государственной власти также надежно, как толстые стены Тауэра хранят Англию от ее противников. Если сравнить Лондон с прекрасным кораблем, то Альзации выпала роль днища, где скапливались смердящие отбросы. Шпионы Грэшема приходили к местам встречи по одному или по двое, тщательно закутавшись в плащи — не потому что боялись холода, а из страха быть узнанными. В Альзации никто не ходил, расправив плечи. Люди крались вдоль убогих домов с нависшими крышами, стараясь оставаться в их тени.

Дом Грэшема на Стрэнде стоял с закрытыми ставнями, а большинство слуг отправили домой, в деревню, чтобы они помогли собрать урожай. В комнатах Грэшема в Грэнвилл-колледже накопился слой пыли, а его место за «высоким столом» пустовало.

Генри обосновался на втором этаже неказистого трехэтажного здания, наружные стены которого были покрыты плесенью. Однако внутри представала совсем иная картина. Прочная новая дверь закрывала проход в комнаты на втором этаже, где полы также настлали заново. Надежные деревянные ставни небрежно заляпали краской, чтобы они казались ветхими и старыми.

— Ты заранее подготовил эти комнаты? — спросила Джейн.

За последнее время девушка похудела, а ее взгляд еще не утратил затравленного выражения, но прежняя сила духа постепенно к ней возвращалась.

— Разумеется, — ответил Грэшем с искренним удивлением. — Ведь я не в первый раз вынужден скрываться.

От приступов тоски его спасали книги, сложенные в углу комнаты. Вторым противоядием от скуки стал вынужденный маскарад. Манион облачился в костюм каменщика, состоявший из толстой кожаной безрукавки с капюшоном, а к поясу прикрепил необходимый инструмент. Грэшем оделся еще скромнее, изображая подмастерье пожилого каменщика. Джейн нарядили в грязную рабочую одежду, и теперь ее с одинаковым успехом могли принять за законную жену, любовницу или даже сестру Генри. В Альзации их отношения никого не интересовали, а на более просторных улицах Лондона у людей не было времени к ним присматриваться.

Информация поступала мучительно медленно, так как осведомителям приходилось собирать ее по крупицам. Три недели прошли в тоске и бесцельном хождении по грязным улочкам, где можно в любой момент получить удар в спину. По ночам с улицы доносились дикие крики, не раз заставлявшие Грэшема и Маниона вскакивать с постелей и хвататься за оружие. По прошествии трех недель картина стала проясняться. Разумеется, самые важные сведения поступили от прислуги, так как в любом доме она знает о том, что происходит, гораздо больше своих господ.

Самым ценным источником информации был Сэм Точильщик, пожилой бродячий ремесленник добродушного вида. Он продавал кастрюли и сковородки, точил ножи и пел за ужином самые новые баллады. Власти снисходительно относились к противозаконному бродячему образу жизни Сэма, так как он приносил пользу. Доверчивые судомойки жалели Точильщика, давали ему приют, пищу и место у огня, а после его ухода у девушек оставались приятные воспоминания и незаконный ребенок, готовящийся к появлению на свет.

Грэшем прекрасно знал расписание Сэма на целый год. Разгар лета тот проводил в центральных графствах Англии, осенью появлялся в Лондоне, а на зиму отправлялся на южное побережье. Генри послал к Сэму своего человека, крепкого молодого парня, обожавшего лошадей и женщин, и вручил ему список с именами, которые сообщила Молл: Кейтсби, Кит Райт, Джек Райт, Том Уинтер, Томас Перси и, разумеется, Фрэнсис Трэшем. Еще до появления Сэма на Грэшема обрушился такой поток новостей, что ему оставалось только удивляться неведению Сесила. Указанные люди регулярно встречались, все они придерживались католической веры и были связаны родственными узами. Затем внезапно появился Джон Грязнуля, который услышал в таверне на Стрэнде еще одно имя: Гвидо, или Гай Фокс, оружейных дел мастер и наемный солдат.

Имя этого человека и род занятий помогли Грэшему сделать окончательный вывод.

Зачем католикам, многие из которых совсем недавно принимали участие в неудачном восстании Эссекса, понадобилось встречаться с наемным солдатом и оружейником? Такие люди прекрасно разбираются во всех видах оружия и пороха. Решающим моментом является присутствие в этой компании родственника и сторонника графа Нортумберленда. Кроме того, прислуга болтает о складах оружия и слишком большом количестве лошадей в конюшнях.

Итак, группа недовольных объединяется в тайное общество и приглашает профессионального военного. У них есть предводитель, принадлежащий к одной из самых древних аристократических семей королевства. Закупаются огромные запасы оружия.

Вне всякого сомнения, готовится очередное восстание.

Оно вполне осуществимо, учитывая, что испанские войска стоят в Дувре. Замешан ли в это дело сам Нортумберленд, единственный католик высокого происхождения, способный стать протектором в случае свержения короля Якова? На месте Нортумберленда Грэшем не стал бы связываться с испанскими войсками, разве только для того, чтобы усыпить бдительность Сесила и отвлечь его внимание этой весьма отдаленной угрозой. Он бы обратился не только ко всем молодым католикам-англичанам, проливающим кровь и доказывающим свое мужество в европейских войнах, но и ко всем недовольным солдатам в Европе, которые найдут легкую добычу, сбросив шотландского короля с английского трона. Ведь на суде католический посол назвал Якова «ножнами без шпаги». В Европе гораздо больше боялись королевы Бесс, чем короля Якова. Шотландских королей учили защищать свою жизнь ударом ножа в спину, а не вести кавалерию в бой. Англия располагает лишь жалким подобием армии, а единственный человек, способный повести за собой флот, сэр Уолтер Рейли, томится в Тауэре по ложному обвинению в измене.

Меряя шагами крошечную комнатку, Грэшем делился своими соображениями с Джейн и Манионом.

— Сомнений нет, готовится восстание! — воскликнул он. — Эти люди не придворные, рвущиеся к власти, а мелкопоместные дворяне, глупые идеалисты, возомнившие себя солдатами только потому, что умеют держать в руках шпагу и способны победить в пьяной драке неотесанного деревенского мужлана! Не думаю, что графа Нортумберленда привлекает королевская корона. Он не принял бы ее даже из рук самого Иисуса! Нет, заговорщики хотят похитить короля, который сильно облегчает им эту задачу. Его величество помешан на охоте. Где же еще захватить монарха, как не в лесу, по которому разбрелась вся его свита? Потом его поместят в надежное убежище, под охрану трех сотен хорошо вооруженных людей, а сами, вместе с наемниками и добровольцами, выступят с Шотландской низменности и двинутся на Лондон. У армии и флота не останется времени на подготовку. Король труслив, достаточно припугнуть или слегка уколоть его ножом, и он подпишет все, что угодно. Его можно заставить созвать парламент или пообещать рай на земле. Потом короля снова привезут в Лондон… Разумеется, сначала придется убить Сесила…

Мысль Грэшема лихорадочно работала, он обдумывал план, которым бы воспользовался на месте заговорщиков, задумай он организовать мятеж и сформировать новое правительство.

— Думаете, их план сработает? — спросил Манион.

— Такая возможность существует. Прежде всего мне нужно встретиться с Кейтсби и Трэшемом. Только тогда я смогу сказать наверняка.

В конце сентября Сэм Точильщик прислал Грэшему весточку и назначил встречу в таверне в Дептфорде, в двух шагах от места, где произошло убийство Кита Марло.

Сэм был родом из графства Девоншир, о чем свидетельствовала характерная манера произносить звук «р». Подобно большинству людей его типа, Сэм был в душе пиратом, но по каким-то причинам оставил море лет двадцать назад и стал бродячим ремесленником.

— Они совершили паломничество, — сообщил он Грэшему за третьей бутылью эля. Сэм говорил медленно, взвешивая каждое слово, как будто оно представляло огромную ценность. — Вы не поверите! Эти типы совсем обнаглели. Их было около сорока, и они свободно прошли по пограничной полосе между Англией и Уэльсом, как будто эта земля является их собственностью. Да еще тащили за собой священников. — Сэм сделал большой глоток эля, посмаковав его во рту, прежде чем проглотить. — Я отправился в Хаддингтон, чтобы дождаться их там, а не бегать за ними по всем дорогам. Прислуга болтает, что в конюшнях лошадей больше, чем у герцога Пармского, а оружия хватит на всю армаду. Они говорят, что молодежь будет сражаться с эрцгерцогом. Как бы не так! Скорее, вся эта свора хочет привести эрцгерцога сюда, чтобы его люди насиловали и грабили. — Последние слова засели у Сэма в голове, и он повторил их еще раз, смакуя, словно эль: — Насиловали и грабили.

— Какой позор использовать в своей речи такие грубые слова, — заметил Грэшем.

В этот момент Джейн фыркнула, а потом громко засопела носом. Девушка стояла за спиной у Грэшема, на ее лице лежал слой грязи, а вожделенный взгляд был устремлен на бутыль с элем, который распивали мужчины.

— Беспокойная девица, верно? — осведомился Сэм. — Хотя сиськи у нее отменные, — добавил он одобрительно и широко улыбнулся девушке. Бедняга не знал, каких усилий стоит Грэшему сдержать себя и не преподать ему на месте урок правильного произношения.

— У меня есть еще две новости, которые могут вас заинтересовать. Первая касается Кейтсби. Шельмец красив и возомнил о себе невесть что. Хорошо, что я отправился в Хаддингтон. Тамошняя кухарка готовит так, что пальчики оближешь, и в постели такую не каждый день встретишь. Так вот, Кейтсби тоже туда явился, чтобы повидаться с другом Руквудом. Славный парень этот Руквуд — разодет, как картинка, обожает лошадей и быструю езду. Он бросил остальных паломников далеко позади и приехал в Хаддингтон раньше всех. Слуги говорят, что Кейтсби и Руквуд долго о чем-то беседовали, и после этого вид у Руквуда был самый несчастный. Всю ночь он простоял на коленях в крошечной комнатке, где горела всего одна свеча. Слуги пытались подслушать, о чем он молится, но различили только отдельные слова: «Божье возмездие», «великое дело» и «храни мою семью». Скажу вам, вся людская переполошилась до смерти. Как бы там ни было, на следующее утро Руквуд достал из сундука кучу денег и отдал Кейтсби. Могу поклясться, мерзавец что-то затевает, и для его делишек нужна уйма денег. Я видел Эссекса с его компанией, наблюдал за Бабингтоном с его шайкой и за версту чую любой заговор. Так вот, здесь пахнет мятежом. Тупые уроды! Некоторым людям нужно рубить головы при рождении, чтобы потом не обременять палача!

— У тебя ведь есть и вторая новость, Точильщик?

— Верно. Как и то, что еще одна кружка эля мне не повредит… Благодарю. Вы просили узнать об этом парне Трэшеме? Так вот, у него умер отец. Не раньше срока, а когда пробил час. Напыщенный старый шельмец. Так о нем говорят. Оставил после себя кучу долгов, но и молодому Фрэнсису досталась кругленькая сумма. Правда, он успел залезть по уши в долги. Этот тип — настоящая сволочь. Хотел укокошить беременную женщину и украл землю у собственного папаши.

— Думаю, Фрэнсис Трэшем придется мне не по душе, — заметила Джейн.

— А я думаю, тебе следует молить Господа, чтобы никогда не встретиться с этим человеком! — откликнулся Грэшем.

Вернувшись из Дептфорда, Грэшем с грустью подумал, что жилище в Альзации потихоньку становился их родным домом. Генри поднялся по лестнице и тяжело опустился на стул, чувствуя, как на него накатывает очередной приступ черной тоски, но их убогое убежище здесь совершенно ни при чем.

Манион отправился вниз за вином.

— Неужели это восстание так для тебя важно? — Джейн сразу же почувствовала перемену в настроении Грэшема и безуспешно старалась разогнать его меланхолию. — Все короли и королевы погрязли в пороке, — заявила девушка, делая поспешное обобщение, которое, как заметил Грэшем, вот уже в течение нескольких тысячелетий приводит человечество к уничтожению предпочтительной для него формы правления. — Взгляни на нашего короля. Он не может ровно стоять на ногах, язык не умещается у него во рту, и его величество ходит слюнявым, точно малое дитя. Роскошные драгоценности выглядят нелепо на его обтрепанной одежде. Он завшивел и смердит за версту. Яков осваивал искусство управления государством на малочисленном народе, который только и умеет, что выживать при помощи Франции и убивать своих правителей. Он заключает договор с Испанией и не понимает, что это мы победили Испанию и имеем полное право на господство. У его жены отсутствуют мозги, а у фаворитов — мужское достоинство. Простите мою грубость, но что мы потеряем, если это ничтожество сбросят с трона?

— Ты читала Макиавелли? Я приносил тебе его книги.

— Я их прочла.

— И что скажешь? — поинтересовался Грэшем.

— Как и большинство мужчин, он думает, что говорит обо всех, а на самом деле — только о себе. Своим высокомерием и самонадеянностью он портит хорошую мысль, притязая на слишком многое.

Грэшем на минуту задумался.

— Макиавелли посадили в застенок и пытали, когда его государь оказался недостаточно сильным и безжалостным. Нам нужны правители не хорошие и красивые, недобрые и благородные, а приносящие пользу государству. Больше всего нам нужны мир и уверенность в завтрашнем дне.

— Ты говоришь, как Сесил, если то, что я узнала о вашей последней беседе, — правда. Странно слышать такие слова от человека, рожденного воином, вся жизнь которого проходит словно на войне! Из всех людей, которых я знаю, никто не испытывает такого восторга от битвы!

— Потому что я знаю, за что сражаюсь.

— И за что же?

Грэшем немного помолчал, обдумывая слова девушки.

— Я сражаюсь за то, чтобы выжить. Это все, что я знаю и умею. И ты, и я, и Сесил — все мы считаем, что можем повлиять на ход событий, но на самом деле мы всего лишь актеры, играющие в пьесе, написанной безумцем. В ней нет никакого смысла, и я знаю: нам никогда не выиграть это сражение. Смерть сильнее любого из нас, но если я борюсь за то, чтобы выжить, значит, я еще не сдался. Рано или поздно смерть меня одолеет, но уже на моих условиях. Никому не под силу остановить солнце, но заставить его двигаться — можно.

— И поэтому ты борешься с Сесилом?

— Я борюсь с ним потому, что иначе погибну. Сейчас мы заключили перемирие, так как он принимает меня за тяжелобольного. Но Сесил в любой момент может повторить попытку убить меня, и чем больше я о нем знаю, тем успешнее смогу противостоять его козням.

— Но ты же можешь его уничтожить, — сухо заметила Джейн.

— Да, я могу его уничтожить, вместо того чтобы держать в постоянном страхе, но предпочитаю этого не делать. Речь идет не о его или моей жизни. Несмотря на злобность и двурушничество, на жажду власти и богатства, на все, что вызывает у меня глубочайшее презрение, именно благодаря этим качествам он помогает спасти страну от раскола. Именно об этом и говорит Макиавелли. Чтобы стать хорошим правителем, человеку не требуется быть безгрешным. Он всего лишь должен править, и если при этом приходится отдать душу дьяволу, то такова плата за безграничную власть. Я борюсь с Сесилом только тогда, когда он выступает против меня и перестает быть хорошим правителем, использующим свою власть на благо государства. Если же готовится мятеж, а Сесил не видит, что затевается у него под носом, я намерен бороться только с его неведением.

— И все? — разочарованно спросила Джейн. — А стал бы ты сражаться из-за меня?

— Я сделал бы больше, — просто ответил Генри. — За тебя я пошел бы на смерть. — В словах Грэшема не было ни тени высокопарности. Он просто констатировал факт. — Но я сражаюсь и за других.

— Я бы предпочла остаться единственной, — сказала Джейн, которая, к своему великому неудовольствию, не могла скрыть подступивших к глазам слез.

— Я сражаюсь за Джона Пахаря, который в своей ветхой одежонке гнет спину на поле и приходит домой с руками, покрытыми мозолями от плуга, кормящего всю его семью и господина землевладельца. За Коровницу Мэг, которая ждет Джона Пахаря дома. Он прикрикнет на нее или поцелует или овладеет против воли, но так уж устроена наша жизнь. Я понимаю, что у этих людей мало прав и свободы и им угрожают голод, болезни, алчный и мстительный хозяин, и все же у них есть выбор, который они и делают. Свобода витает в воздухе, которым они дышат, в холодных отблесках зимнего утра, в первом всплеске рыбы весной. Несмотря ни на что, им приносят радость оборванные детишки и работа, которой они занимаются.

— Позвольте заметить, — деловито сообщила Джейн, — что у сидящей перед вами Коровницы Мэг воспоминания о годах, проведенных в деревне, сильно отличаются от идиллической картины, которую вы описали с такой любовью.

— Но именно там я нашел тебя. Ты не погибла под конскими копытами, тебя не насадили на копье, как боевой трофей, и над тобой не надругались опьяневшие от крови солдаты.

Грэшем смотрел на девушку, но видел не ее, а описанные ужасы, которые неотступно преследовали его по ночам.

— Я видел столько всего, что заставило меня утратить веру в Господа и царствие небесное. Ты помнишь, что сказал Марло? «Мой ад везде, и я навеки в нем…» Я не нашел следов Бога на грешной земле, но я слышал его в музыке и стихах, видел божественное начало в закате солнца и в его отблесках на каменной часовне в Кембридже, когда дивное пение возносится к небесам. И все-таки я тоже считаю, что мы живем в аду, и, как Марло, разуверился в Боге, и мой гнев идет от безнадежности. Но что же остается? Джон и Мэг, измученные тяжким трудом, с их стремлением выжить, прокормиться и обеспечить убогое существование детям. В их борьбе за крупицы человеческого счастья, которое они хотят получить за отпущенное им на земле время, есть свое достоинство. У этих людей достаточно трудностей без войн и мятежей. И им нужна наша помощь. Джону, Мэг и их подрастающим отпрыскам все равно, кто сидит на престоле: Яков, Елизавета, Генрих или Ричард. Им безразлично, к какой династии принадлежит правитель, будь он Плантагенетом, Тюдором или Стюартом. Разницы нет, пока солдаты остаются в казармах и ходят по борделям, враг не осмеливается напасть на страну, а землевладелец ведет себя с арендаторами не слишком бесцеремонно, опасаясь наказания из Лондона.

Пойми, Джейн, мы все, и джентри, и высокородные дворяне, боремся за внешний блеск, за власть, богатство и драгоценности. Больше всего мы стремимся к власти, потому что она придает некую значимость нашим жалким и хрупким жизням, прежде чем их отнимет болезнь, злая судьба или беспощадное время. Мы совершаем ошибку. Бороться нужно не за власть, не за собственные страсти и необузданные желания, а за то, чтобы сохранить жизнь тем, у кого нет ни власти, ни могущества, а есть только воля к жизни. Мы должны сражаться за тех, кто не может это сделать сам.

Наступило долгое молчание.

— Мой славный рыцарь в сияющих доспехах оседлал белоснежного боевого коня, — наконец заговорила Джейн, желая поддразнить Грэшема, хотя его слова задели девушку за живое. — Посмотри, не испачкался ли белоснежный конь во время битвы? Скольких человек ты убил, Генри Грэшем? Скольких из них ты вспоминаешь во время бессонных ночей, когда думаешь, что тебя никто не видит, или когда бормочешь во сне имена, не дающие тебе покоя? Ты действительно знаешь, за что сражаешься? И смогут ли Джон и Мэг жить в мире в грязной хижине, жалком подобии дома?

— Значит, Джон и Мэг получат хоть и маленькое, но право распорядиться своей жизнью. — Голос Генри звучал на удивление невыразительно. — Они также смогут выжить, сохранив толику достоинства.

— Он прав, госпожа.

От неожиданности Грэшем и Джейн подскочили со своих мест. Никто не заметил, когда Манион зашел в комнату. Несмотря на огромный рост, он передвигался бесшумно, словно кошка.

— Мы пользуемся радостями жизни, когда можем, и сражаемся, когда вынуждены это делать. Речь идет не о победе, а о выживании. — Манион наполнил вином кубки. — Пейте и наслаждайтесь, пока живы, потому что покойники не чувствуют вкуса вина и ничто для них уже не имеет значения. Поэтому цель игры — остаться в живых. Только и всего. Для мертвецов навсегда закрыты и радости, и печали грешной жизни.

Джейн посмотрела на Маниона, а затем перевела спокойный взгляд на Грэшема.

— Значит, по мужской философии выходит, что ради сохранения собственной жизни можно оправдать уничтожение целого народа? А как же быть с Мэг, Джоном и их потомством?

— Вряд ли до этого дойдет, — беспечно заявил Манион, усаживаясь на стул и отхлебывая эль из кружки, которую он принес для себя. — Только короли думают, что после их смерти погибнет вся страна, и поэтому убивают свой народ, чтобы продлить царствование. Вот почему им нужны такие люди, как сэр Генри, которые служат монархам и выполняют за них грязную работу, удерживая их в узде, и главная забота сэра Генри состоит в том, чтобы не убили слишком много народа. Ублюдки вроде Эссекса и Кейтсби считают, что их слава зависит от того, сколько людей они утащат за собой на тот свет. Забудьте, скольких человек убил сэр Генри, и лучше спросите, скольких он спас.

— Женщины думают по-другому, — задумчиво ответила Джейн. В камине потрескивал огонь, отбрасывая красные и желтые отблески на лица сидящих кружком людей. — Мы вынашиваем в себе будущее и не считаем, что после нашей смерти жизнь заканчивается. Скорее, женщины видят в себе средство к продолжению жизни.

Наступила неловкая пауза, во время которой не имеющий детей Грэшем сосредоточенно рассматривал огонь в камине.

— Ладно, — изрек он наконец, — по крайней мере один из нас свою миссию выполнил. Послушай, старина, при таком количестве ублюдков, которых ты наплодил, у нас, несомненно, есть будущее. Только не дай Бог, если они все пойдут в своего беспутного папашу.

Старая шутка объединяла всех троих не из-за особого остроумия, а просто потому, что ее обычно произносили, когда требовалось разрядить обстановку.

— Ты осознаешь опасность, которая тебе грозит, если удастся проникнуть к папистам? — заговорила после долгого молчания Джейн. — Сесил убьет тебя, если узнает, что ты жив и здоров и продолжаешь заниматься своим делом. Паписты убьют тебя, если догадаются, что ты охотишься за их проклятыми тайнами. Правительство сначала прикажет тебя убить, а уже потом станет задавать вопросы, если у него возникнет малейшее подозрение о твоем участии в заговоре. Ты и так запятнал себя дружбой с Рейли, оставшись в числе его немногочисленных союзников.

— Я всегда стремился к популярности, — спокойно ответил Грэшем.

— Я не шучу, — прервала его Джейн. — Если ты ввяжешься в этот заговор и с помощью Фелиппеса проникнешь в стан католиков, ворота откроются только в одну сторону. Пути назад не будет, и никто не знает, что ждет тебя впереди.

— Люди устроены природой так, что должны идти вперед, а не оглядываться назад, — философски заметил Грэшем. — Вот почему глаза у нас находятся спереди.

— Значит, этот Трэшем проведет тебя в их логово?

— Фрэнсис Трэшем — именно тот, кто нам нужен. Я это чувствую. Он наша единственная надежда.

Грэшем с трудом сдерживал готовое прорваться наружу нетерпение. Его осведомители сообщили, что Кейтсби еще путешествует, но что бы он ни задумал, ему необходимо быть в центре событий, происходящих в Лондоне. Кейтсби должен руководить мятежом и координировать действия его участников, даже если главное событие произойдет в Хертфордширском лесу, где его величество будет охотиться на оленя. Еще есть время, но сколько именно, знают лишь Всевышний и Кейтсби.

Вскоре пришла еще одна новость: Фрэнсиса Трзшема видели в Лондоне, и теперь остается только организовать его похищение.

В Сайон-Хаусе, лондонской резиденции графа Перси, царило напряжение. Граф, обычно находившийся в спокойном состоянии духа, занятый науками, сегодня пребывал в дурном настроении. Слуга, явившийся на яростный звон колокольчика, робко топтался у двери. Генри Перси, девятый граф Нортумберлендский, с годами стал глуховат и нерасторопен, сохранив при этом способность впадать в неистовство по любому поводу, которая наблюдалась у него с раннего детства. Настроение графа менялось мгновенно, как по мановению волшебной палочки. Его часто называли колдуном, но не из-за внезапных и необъяснимых приступов ярости, а по причине собственного невежества. В простых научных опытах Нортумберленда окружающие усматривали признаки черной магии и отказывались верить, что знания можно накапливать и приумножать без вмешательства божественных или дьявольских сил.

Рейли был союзником графа и получил в награду смехотворный судебный процесс, где его обвинили в государственной измене и бросили гнить в Тауэре. Другие представители так называемой «Школы ночи» погибли при скандальных обстоятельствах, как это случилось с Китом Марло, или просто канули в неизвестность. Граф Нортумберлендский остался в одиночестве. Его власть на севере, в ужасном краю дождей, туманов и воров-карманников, осталась непререкаемой и даже усилилась благодаря возможности приблизиться к английскому трону, на который уселся шотландский король. Разумеется, ни король Яков VI Шотландский, ни король Яков I Английский не в состоянии прекратить разбойничьи набеги на границе с Шотландией, но это вообще никому не под силу. Во всяком случае, граф Нортумберлендский уверен, что при нынешнем короле ему не придется возглавлять английский авангард в бою с нарушившей границы шотландской армией. Теперь угроза исходит не с севера, а из Лондона, но от кого именно, сказать пока трудно: то ли от этой мерзкой туши, Якова I, правящего народом, с которым род Перси враждовал веками, то ли от скрюченного калеки Роберта Сесила.

Перси стал прохаживаться по комнате, шаркая ногами по каменным плитам, не прикрытым коврами. Несмотря на холод, исходивший от каменных стен, огромный очаг так и не зажгли. Граф унаследовал Сайон-Хаус от жены Дороти, которая владела им на правах аренды. Вскоре жена умерла, а дом остался, и граф считал такой поворот событий исключительно удачной сделкой. На север осень приходит рано, как будто суровый край не приемлет летнее тепло и с нетерпением ждет возвращения холодов. Для графа самым ярким воспоминанием о севере стал рокот морских волн, разбивающихся о скалы такого же серого цвета, что и стены замка.

Он стоял у открытого окна, ощущая на лице дыхание Лондона. Так называемый родственничек — молодой Томас Перси повсюду болтает о том, как ему удалось завоевать доверие и поддержку своего покровителя, девятого графа Нортумберлендского. Что ж, тем лучше. Скоро молодой Томас, как и многие до него, узнает, почему старшая ветвь рода Перси выжила в жестоких условиях дикого севера и сумела устоять против всех козней лондонских политиков. Он узнает, почему во время их бесед всегда присутствует третье лицо. Уголки его губ тронула хищная усмешка. Очень скоро все враги католической веры и клана Перси узнают, кто такой девятый граф Нортумберлендский. Негодяи наивно полагают, что Генри Перси легко управлять, как будто он не видит, что скрывается за жалкой лестью. Все подшучивают над его неспособностью хранить тайны и не понимают, как старательно он создавал образ глуповатого болтуна. Роберт Сесил, новоиспеченный граф Солсбери, тоже узнает, умеет ли Генри Перси, девятый граф Нортумберлендский, хранить тайну, благодаря которой, когда придет срок, с Робертом Сесилом будет покончено навеки.