Глава восьмая

В связи с «делом Лавона» Бенджамину Джибли пришлось уйти. Его заменил Иехошафат Харкави, который поначалу был его заместителем, однако они не поладили. Когда планировалась и осуществлялась операция «Сюзанна», Харкави находился в Париже, где занимался научными исследованиями. Так что никакого отношения к скандалу, связанному с «делом Лавона» он не имел. Таким образом, теперь Военную разведку возглавил опытный специалист с незапятнанной репутацией.

Фэтти — Толстяк, как называли Харкави, относился к тому разряду людей, которые становятся военными только во время войны или в чрезвычайных обстоятельствах.

Ему было всего тридцать пять лет, когда он принял дела от Джибли. Профессия разведчика была для него в общем случайной, но тем не менее он оказал большое влияние на развитие и характер разведывательной деятельности в Израиле.

Человек с явными научными способностями, он считался одним из самых блестящих арабистов в Израиле. Безусловно, профессорская кафедра в университете была для него местом более подходящим, чем кабинет военного.

И сам Харкави, и его родители были уроженцами Израиля. В двадцать лет он уже имел степень доктора философии в иерусалимском университете и занимался арабскими языками и арабской культурой в качестве второй своей специальности.

В свое время Еврейское агентство пригласило его принять участие в конкурсе, задача которого состояла в отборе людей, способных быть дипломатами. Он оказался среди двадцати четырех молодых специалистов, прошедших этот конкурс.

Все они получили специальную подготовку. Евреи готовили дипломатов высшего ранга для государства, которое вот-вот будет создано.

Живой и веселый, Харкави, быстро утвердился во мнении окружающих не только как интеллектуал, но и как человек, обладающий незаурядным физическим и моральным мужеством. Во время осады Иерусалима он заслужил репутацию смелого офицера. Как и многие другие из ротных командиров, он был недоволен организацией военных операций Давидом Шалтиелом.

Офицеры Хаганы критиковали Шалтиела. Харкави же явился к нему, подошел к столу, за которым тот сидел и, вытянувшись по стойке «смирно», заявил, что он и его батальон ему как командиру более не доверяют. Вслед за Харкави то же проделали и другие ротные командиры. Успеха они, однако, не достигли. Шалтиел холодно отверг все обвинения, уволил Харкави, многих этим своим поступком возмутив, и приказал ему покинуть Иерусалим. Харкави счел свою короткую военную карьеру законченной и, проделав длинный и чреватый опасностями путь по территории, занятой вражескими войсками, вернулся в Тель-Авив. В Тель-Авиве он явился в министерство иностранных дел, которое тогда состояло из пяти человек. Уолтер Эйтан, генеральный секретарь министерства, встретил его с распростертыми объятиями и назначил руководителем отдела, в котором еще ни одного человека, кроме самого Харкави не было. Эйтан попросил его составить список глав государств, а также министров иностранных дел тех стран мира, которые Израиль предполагал просить о признании своей независимости.

Харкави эту работу с легкостью проделал. Выучив при этом одно из правил, которым руководствуются разведывательные организации. Если информация может быть получена открытым путем из доступных источников, нет надобности прибегать к тайным методам. Выйдя от Эйтана, он завернул за угол и купил экземпляр последнего справочника «Ежегодник государственных деятелей». Это и было первым вкладом Харкави в дела израильской разведки.

Харкави оставался работать в министерстве иностранных дел с перспективой блестящей дипломатической карьеры до 1950 г., когда армия, простив ему его проступок, потребовала его вновь. Его послали в школу подготовки батальонных командиров. После этого Харкави предстал перед начальником Штаба, генералом Ядином, который и предложил ему должность заместителя начальника Военной разведки. Ядин напрямик объяснил, что пост начальника займет Джибли, но уверенности в том, что он справится со своими обязанностями у него нет. Поэтому очень важно прикрепить к Джибли человека, который, кроме военной подготовки, будет иметь и академическую. Харкави в этом смысле был единственным возможным кандидатом. В случае отказа Харкави Джибли свою должность не получит.

Харкави встретился с Джибли и попросил его объяснить, чем занимается Военная разведка. Джибли вынул лист бумаги, начертил на нем схему организации и протянул собеседнику. Харкави это позабавило, и он сразу расположился к Джибли и принял предложение стать его заместителем. Впоследствии он только в редких случаях сожалел об этом.

Начав работу, Харкави вскоре понял, что Военная разведка, пожалуй, одна из немногих областей, где можно сочетать склонность к исследовательской работе с практической деятельностью. Исследовательский отдел, который одновременно является и самым квалифицированным в мире центром по изучению арабской культуры — до сих пор остается одним из достижений Харкави.

«Основные методы разведки — это анализ и оценка», — неустанно повторял он. Мягко, но точно Харкави критиковал действия израильских агентов, которые присылали информационный материал, добытый с риском для жизни, в то время как его можно было найти на страницах «Аль-Ахрам».

Харкави вновь и вновь подвергал сомнению склонность начальников разведки придавать серьезное значение только информации, полученной по секретным каналам. Он утверждал, что слово «Разведка» с большой буквы правильнее было бы заменить словом «Знание» с большой буквы. В своей работе он придавал большее значение понятию «человеческая интуиция», чем понятию «математическая интуиция». Он учил своих сотрудников, что главное в их работе это понимание типа мышления оппонентов. Так же, как в свое время Борис Гуриель, Харкави меньше интересовался числом танков у противника, чем вопросом о том, что он с ними собирается делать.

Не следует при этом забывать, что Харкави был человеком действия и не боялся вооруженных столкновений с противником.

12 апреля 1955 г. палестинское движение сопротивления оформилось в прочно спаянную профессиональную партизанскую организацию, вовсе не похожую на то, чем оно было до этого, т. е. на свободное объединение враждующих между собой фракций, не связанных никакой дисциплиной.

В этот день палестинские лидеры полосы Газа были приглашены в Каир. Когда им доводилось прежде обращаться в Каир за помощью, они должны были удовлетворяться второсортными отелями и встречаться с мелкими чиновниками. На этот раз все было по-другому. Большие правительственные автобусы везли их по городу; их разместили в элегантном «Шепхерд-отеле», их принимали министры и генералы. В конце концов палестинцы получили аудиенцию у самого Насера, который начал с того, что обнял каждого из них. Смысл его речи сводился к следующему. Битва за родину начинается. Палестинцы пойдут в авангарде этого сражения. Египетское правительство будет тренировать палестинских солдат и руководить операциями до тех пор, пока палестинцы не смогут этого делать сами. Их снабдят оружием, деньгами и всем необходимым.

Теплый весенний день в 1955 г. в Каире, когда Насер стал вдохновителем палестинского движения, можно считать историческим. В этот день родилась подлинная палестинская революция.

Для палестинцев начались серьезные тренировки под началом египетских офицеров и специально приглашенных для этой цели преподавателей. В скором времени семьсот человек были подготовлены настолько, что могли начинать массированные рейды возмездия в Израиль. Одиночные выступления по принципу: «стреляй-беги» остались в прошлом. Борьба палестинцев теперь принимала другой характер, более осмысленный. Палестинцы стали называть себя «федаинами» — древнее и почитаемое это звание относилось к правоверным, которые в борьбе за свое святое дело готовы были пожертвовать всем, в том числе и собственной жизнью.

Харкави о федаинах был в скором времени осведомлен. Не заставили себя долго ждать и их выступления.

25 августа 1955 г. федаины нанесли Израилю первый удар. За ним последовало еще несколько рейдов. Они нападали на машины, атаковали здания, взорвали израильский пункт радиовещания. Палестинцы устраивали засады, подкладывали мины. На их ответственности было убийство пятерых израильских солдат, семнадцати мирных жителей и ранения более двадцати человек. В Израиле вспыхнуло возмущение.

Было ясно, что положение становится серьезным. Бен-Гурион стал настаивать на сокрушительных ответных рейдах. Чтобы «преподать им хороший урок». Харкави, однако, придерживался иной точки зрения. Федаины, мол, люди, которые борются за свою родину (во всяком случае, так они это понимают) и этим по духу они сродни израильтянам. Это так, даже если большая часть населения и не отдает себе в этом отчета. Осуждать и наказывать надо тех, кто, скрываясь в глубоком тылу в сравнительно комфортабельных условиях, организует эти рейды.

Харкави очень быстро удалось установить, что самый влиятельный из них — лейтенант-полковник Мустафа Хафез, начальник египетской разведки в полосе Газы, человек, уполномоченный Насером ведать делами федаинов — обучать их и направлять их действия. Не менее опасным ему представлялся и военный атташе Египта в Аммане, офицер египетской разведывательной службы, который занимался подготовкой палестинцев в Иордании и отправлял их на операции в Израиль.

Эти люди вооружали федаинов и посылали их на задания. «Убейте федаина — другой займет его место. Убейте их египетских вдохновителей — и федаины станут подобны ветвям, отсеченным от дерева» — так говорил Харкави.

В октябре 1955 г. Харкави пошел на то, чтобы предупредить Хафеза о грозящей ему опасности. Он публично, через прессу назвал его истинным вдохновителем и организатором палестинцев. Девять месяцев спустя Мустафа был мертв.

13 июля 1956 г. в официальном египетском печатном органе «Аль-Ахрам», можно было прочитать следующее сообщение: «Полковник Мустафа Хафез, который служил в полосе Газы, погиб, когда его машина наскочила на мину. Его тело было доставлено в Эль-Хафиш, а оттуда в Каир». Статья заканчивалась словами: «Полковник сражался за свободу палестинского народа. Его имя войдет в историю. Его заслуги не будут забыты. Его имя наводило ужас на израильтян». Френч-стрит в Александрии была переименована в Хафез-стрит.

Через несколько дней в израильской печати все это было изложено иначе. Осведомленные комментаторы в арабских странах утверждали, что Насер отстранил Хафеза от работы в разведке, потому что его деятельность вызвала недовольство среди палестинцев. Хафез уехал, но возвратился, всего за несколько дней до гибели, чтобы забрать вещи. Вот тогда-то он и был убит федаинами. Это был акт мщения за смерть товарищей, которых Хафез хладнокровно посылал на гибель в Израиль.

В международной печати еще дебатировались вопросы, связанные с разными версиями этого события, когда поступило сообщение, что египетский военный атташе в Иордании полковник Мустафа умер на операционном столе в итальянском госпитале в Аммане, куда был привезен после взрыва. Официально было объявлено, что никому не известный человек бросил ручную гранату в его машину. Перед смертью Мустафа обвинил Израиль в покушении на него.

Через пять дней после этого Насер принял решение национализировать Суэцкий канал. И Хафез, и Сала Мустафа были забыты. Весь мир испугала надвинувшаяся угроза войны, которая и в самом деле скоро началась.

Толстяку Харкави все сошло с рук. Впервые в своей истории израильская разведка прибегла к тактике убийства. И не только преуспела в этом, но и операцию провела таким образом, что никаких политических осложнений для Израиля не последовало. Палец, спустивший курок, никто никогда не видел.

Акцию, направленную против полковника Мустафы Хафеза, осуществить было нелегко. Полковник был человеком осмотрительным. Он прекрасно понимал, чего можно ожидать от Израиля, и принимал меры предосторожности. Хафез был блестящим военным специалистом и звание полковника было присвоено ему в тридцать шесть лет, хотя, как правило, в египетской армии это звание не присваивалось людям моложе сорока пяти. Во время войны 1948 г. он попал в плен к израильтянам и был одним из тех немногих египетских офицеров, которым удалось выбраться из лагеря для военнопленных. Проделав подлинно героический путь, он возвратился в свою часть.

Харкави тщательно изучал досье Хафеза, пытаясь отыскать слабое место в его характере. Он пришел к выводу, что его может погубить честолюбие — не какое-нибудь личное, мелкое, а профессиональное. Хафез, видимо, решил создать в Израиле организацию своих агентов любой ценой. Некоторые из них были обнаружены Шин Бет и оказались людьми весьма малоквалифицированными. Харкави понял идею Хафеза — любой агент все же лучше, чем никакого.

Одним из таких неквалифицированных агентов был палестинский араб Мехмуд Саламин эль-Талвука, много лет работавший и на египтян, и на израильтян. За деньги, которые ему и те и другие платили, он готов был выполнить любое задание. Этот двойной агент постоянно курсировал из Тель-Авива в Газу и обратно. Израильтяне были прекрасно осведомлены о том, что эль-Талвука работает на египтян. Но Талвука об этом не знал. Его держали на всякий случай, в надежде на то, что через него можно будет выйти на египетских агентов более высокого класса.

Хафез, однако, в своем стремлении во что бы то ни стало проникнуть в Израиль не слишком беспокоился о возможностях эль-Тавуки или во всяком случае игнорировал свои сомнения на этот счет.

Эль-Талвуку, человека, хорошо знакомого с Израилем и израильтянами, готовили к самому значительному в его жизни заданию.

Ему было поручено пересечь границу и просить израильских пограничников отвести его к офицерам разведки, которым он должен предложить свои услуги в качестве преданнейшего Израилю человека.

Все сработало. Через несколько часов после перехода границы он уже изливал душу перед тремя израильтянами, которых знал под именами Сардак, Ибенезер и Абсолюм. Они с сочувствием выслушали его взволнованный рассказ о египтянах, которые используют палестинцев и заставляют их делать всю черную работу. Израильтяне в свою очередь не стали скрывать от эль-Талвуки, как ценили его прошлую работу. И теперь, когда он согласен полностью посвятить себя работе на Израиль в качестве израильского секретного агента, они несомненно смогут поручить ему выполнение многих важных заданий.

Через час отчет об этом свидании лежал на столе Харкави. Идея, которая уже гнездилась в его голове, стала медленно принимать конкретную форму. Через четыре месяца после того, как полковник Хафез заслал к ним эль-Талвуку, Толстяк решил, что подошло время реализовать свою провокационную идею.

Сардак, Ибенезер и Абсолюм в последний раз встретились с эль-Талвукой и сообщили, что ему предстоит выполнить очень важное задание. Только ему они и могут это задание доверить. Сардак дал ему книгу. Талвука с интересом ее полистал. Это было руководство по пользованию радиопередатчиком и инструкции о том, как применять коды. Эти сведения всегда могут понадобиться секретному агенту в чужой стране.

Талвука должен был, как можно быстрее передать книгу очень влиятельному в полосе Газы человеку — местному начальнику полиции командиру Людви эль-Ахаби. Кроме того, Сардак дал эль-Талвуке египетскую банкноту в двадцать пять фунтов и визитную карточку эль-Ахаби зеленого цвета, у которой уголок справа был аккуратно отрезан. Итак, эль-Талвука должен, наставлял его Сардак, протянуть эль-Ахаби банкноту. Эль-Ахаби спросит у него, где он ее взял? Вместо ответа эль-Талвука протянет ему визитную карточку, а затем и книгу.

Отправившийся в путь эль-Талвука без приключений пересек границу, пробрался к первому попавшемуся ему египетскому посту и попросил отвести его к дежурному офицеру. Он сказал двадцатидвухлетнему лейтенанту Баги Исмару, что ему необходимо связаться с египетским Штабом разведки в Газе. Помимо этого, он попросил офицера приказать своим солдатам дать в воздух сорок или пятьдесят залпов — он боялся за свою шкуру и хотел, чтобы израильтяне решили, что он убит или взят в плен.

В египетской армии личная инициатива не поощряется, поэтому лейтенант объявил, что выполнит просьбу только в том случае, если получит на это распоряжение начальства. Он пытался, правда, связаться со Штабом разведки, но дозвониться не смог. В конце концов капитан, по имени Измаил, отвез Талвуку в город, в контрольный пункт. Эль-Талвука, находившийся уже в состоянии величайшего нервного возбуждения, назвал код и потребовал свидания со своим руководителем, капитаном Асафом. Асаф распорядился предупредить полковника Хафеза.

В 7.20 вечера полковник Хафез с бокалом в руке сидел на скамье в своем саду, откуда открывался вид на Средиземное море. У него находились двое его помощников — майор Петри Махмуд и майор Америк эль-Хараби, который впоследствии занял его место.

Когда часовой вошел в сад и передал сообщение Асафа, полковник встал с места и сделал знак майору эль-Хараби, который должен был его сопровождать. Приход эль-Талвуки сулил интересное развлечение. Хафез внимательно выслушал его, хотя эль-Талвука был уже вне себя от нетерпения. Сообщение эль-Талвуки о пакете, который он должен передать начальнику полиции эль-Ахаби, явно взволновало Хафеза. Он позвал майора Махмуда, чтобы и тот принял участие в разговоре.

Махмуд вошел в комнату и тотчас же вышел за стулом. На пути назад его задержал телефонный звонок. Это спасло ему жизнь. Возбужденный эль-Талвука остановиться уже не мог. Он показал Хафезу банкноту в двадцать пять фунтов и зеленого цвета визитную карточку с отрезанным углом, принадлежащую эль-Ахаби. Пакет был упакован так, что его легко было открыть, а затем вновь заклеить. Догадаться о том, что его вскрывали, будет невозможно. Хафез осторожно вскрыл пакет. При этом из него что-то выпало. Хафез наклонился, чтобы поднять упавший предмет. В тот же момент раздался оглушительный взрыв. Майор Махмуд ворвался в разрушенное помещение и обнаружил, что все трое находившихся в комнате офицера ранены и, по-видимому, смертельно. Они были доставлены в госпиталь в Тель-Асахир в окрестностях Газы. В 5 часов утра Хафез умер, посылая благословения сыну и соратникам. Хараби и эль-Талвука выжили, но остались инвалидами на всю жизнь.

Генеральный прокурор полосы Газа допросил раненых в госпитале и немедленно распорядился, чтобы в доме и в офисе эль-Ахаби был произведен обыск. Эль-Ахаби уверял, что эль-Талвуку он не знает и никогда никаких контактов с израильтянами не имел. Визитная карточка была из тех, которые он обычно посылал друзьям и родственникам, уезжая в отпуск. Каким-то образом она попала в руки израильтян. Правый верхний конец был отрезан, потому что именно туда он обычно вписывал короткое и простое приветствие. Эль-Ахаби был полностью реабилитирован. Стало ясно, что он послужил лишь одним из элементов, использованных израильтянами в этой хитроумной комбинации.

Убийство Хафеза, естественно, насторожило полковника Мустафу, который, будучи египетским военным атташе в Иордании, отвечал за подготовку федаинов. И все же он погиб. Мустафа совершил одну из тех, ставших классическими ошибок, которые допускают люди при обстоятельствах, казалось бы, совершенно очевидных.

Ему следовало проявить осторожность и с подозрением отнестись к пакету, который его шофер привез ему из почтового отделения. И в большинстве случаев он бывал достаточно предусмотрителен. Но упаковка, выбранная очень искусно, выглядела такой добротной и скреплена была печатью Штаба Организации Объединенных наций в Иерусалиме, где у полковника Мустафы было много друзей.

Сидя в машине, он распечатал пакет и нашел там томик недавно опубликованных мемуаров фельдмаршала Герд фон Рундштедта «Командир и солдат». Как только он открыл книгу, бомба, хитро в нее вмонтированная, взорвалась. Машину разорвало буквально надвое.

Три месяца спустя Насер отправил плохо подготовленных и дезорганизованных федаинов на фронт в войне за Суэц, где они почти полностью были уничтожены израильтянами.

Годы после этого ушли на то, чтобы федаины оправились от этих потрясений и смерти полковника Хафеза. И только после Шестидневной войны в 1967 г. вновь появилась организация, которая была оценена одним из руководителей израильской разведки как «смертельно для Израиля опасная».

В настоящее время эксперты в Израиле считают операцию «Хафез» излишне усложненной и обвиняют Харкави и его коллег за то, что они в своем плане опирались на зыбкие предположения, что эль-Талвука будет доставлен непосредственно к Хафезу и что Хафез вскроет пакет. И того, и другого могло не произойти. Капитан Асаф, например, куратор эль-Талвуки, мог первым встретить его и поинтересоваться содержанием пакета.

Однако ничего подобного не случилось. Харкави все рассчитал совершенно точно. Его почерк в плане этой операции просматривался очень ясно.

Он прекрасно ориентировался в психологии действующих лиц. Настолько, что мог предсказать, как в заданных условиях они будут реагировать. Казалось даже, что все их поступки были запрограммированы. Хафез должен был открыть пакет, потому что никто другой на это бы не решился.

Оба врага Израиля, осужденные израильской разведкой были ликвидированы. Впервые в ее истории на обложке папок с делами, сдаваемыми в архив появился стереотипный в практике служб безопасности штамп: «Закончено с максимальным эффектом».

Никаких международных последствий эти дела не имели. Не было и политических просчетов.

Операция могла послужить подтверждением тезиса: «Самым могущественным нашим оружием является разум». Этим тезисом руководствовались Мосад и Военная разведка. Харкави на практике продемонстрировал, что развитый интеллект может служить орудием в борьбе с врагами.

 

Глава девятая

Несмотря на достигнутые Харкави успехи в деле с Хафезом, он не мог более противостоять давлению Исера Харела.

Харел уже давно считал дублирование функций Мосада Военной разведкой, т. е. существование двух разведывательных организаций, убыточным, а конкуренцию между ними вредной.

Провал операции «Сюзанна» помог ему добиться контроля над операциями Военной разведки. Более того, он обладал теперь достаточным авторитетом, чтобы этот контроль обеспечить.

Военная разведка потеряла импульс к организации спецопераций в глубоком тылу противника. Харкави это не слишком волновало. Он давно уже считал увлечение спецоперациями малообоснованным. Нередко они были рассчитаны на то, чтобы просто произвести впечатление на влиятельных в правительстве лиц. С профессиональной точки зрения, по его мнению, подобные операции редко бывают оправданы — не только те, что организовывала разведка Израиля, но и вообще любая разведка в мире. Харкави, несомненно, был прав, но доказать это ни своим коллегам военным, ни премьер-министру не мог, тем более что непосредственного доступа к Бен-Гуриону, в отличие от Харела, у него не было. Харкави приступил к превращению Военной разведки в научно-исследовательский центр, благо сторонников агрессивных действий типа Джибли и Бен-Цура больше в ней не было. Исследовательская работа и тщательный научный анализ полученных сведений получили в разведке не меньшее значение, чем подразделение 131.

Харкави уклонился от открытого спора с Харелом относительно спецопераций только потому, что не считал это сколько-нибудь серьезным делом.

После Суэцкой войны эта точка зрения возобладала. Англия и Франция в союзе с Израилем решили воевать с Египтом, чтобы обеспечить себе свободный доступ к Суэцкому каналу.

Было решено, что Израиль будет вести наступление в Синайской пустыне, а Англия и Франция пошлют войска под предлогом необходимости вмешаться, чтобы предотвратить разрушение канала. Это было логично, поскольку до национализации канала Насером именно Англия и Франция несли ответственность за безопасность судоходства по нему.

Израильская армия и воздушные силы действовали отлично, и все задания были выполнены. Но в политическом отношении репутация Израиля пострадала. Особенно в Америке.

Завоеванные территории, в том числе и полосу Газы, пришлось возвратить. Войска ООН, правда, прибыли, чтобы разделить враждующие стороны и обеспечить Израилю свободу судоходства в заливе Акаба, но выигрыш был в общем для Израиля незначительный.

Военная кампания Суэц — Синай показала, что не только израильская разведка, но и британская, и французская — действовать эффективно не умеют. За месяц до начала военных операций была создана на Кипре совместная разведывательная организация трех стран — Израиля, Англии и Франции. Они должны были подготовить всю информацию перед началом военных действий. Эта информация на поверку оказалась крайне недостаточной. Самой сильной на Ближнем Востоке была британская разведка. Тем не менее и она на этот раз располагала ничтожными сведениями. Вероятно, это было следствием традиционной секретности, присущей британской разведке вообще. Англичане в этой ситуации не сумели преодолеть застарелого недоверия к своим теперешним союзникам. Французы оказались более свободны от предрассудков, но их информация, достаточно доброкачественная, но неглубокая, в полевых условиях оказалась малопригодной. Что касается Израиля, то его разведка предоставила в распоряжение командования много полезной информации и, главное, карты Синайской пустыни, которые по качеству превосходили все до того времени известные, в том числе и египетские.

Но израильская разведка заведомо недооценила способность египетской армии к сопротивлению. В результате во время военной кампании израильские дивизии зачастую оказывались не там, где они были более нужны, и не тогда, когда были нужны.

Для израильского военного командования этот просчет означал многое. Израиль, как ни одна другая страна в мире, не мог допустить ни бездействия своих военнослужащих, ни простоя оружия. Израильские военные, покидая фронт после войны за Суэц, прерванной под нажимом Америки, знали, что эту войну придется когда-нибудь вести вновь.

В задачи Харкави входила подготовка Военной разведки к будущей войне. Он должен был усовершенствовать методы сбора информации и найти средства, необходимые для того, чтобы научиться правильно эту информацию оценивать.

Военная разведка поэтому сосредоточила основное свое внимание на внутренних проблемах. Многие обстоятельства вынуждали ее к этому. И давление Харела, и особенности характера самого Харкави, и, наконец, впервые осознанная необходимость заниматься своим прямым делом — устанавливать приоритет тех или иных действий в бою и оценивать боеспособность каждой боевой единицы противника.

Военная разведка должна была непрерывно поставлять эту информацию армии, разрабатывающей наступательные и оборонительные планы. Кроме того, изо дня в день оценивать все предполагаемые операции Израиля на всех уровнях войсковых соединений, вплоть до роты.

Исер Харел остался полным хозяином положения в той сфере, которую всегда предпочитал — в сфере спецзаданий.

Он, правда, с презрением относился к литературе и фильмам о подвигах Джеймса Бонда. (Подобный фильм он, правда, видел только раз, но вынес из него ужасное впечатление.) Дело было не в действиях Бонда, а в самом его образе бонвивана. Этот образ никак не совпадал с тем типом людей, которых Харел приглашал к себе на работу. Он считал свое дело важным и совершенно не заботился о таких «мелочах», как умение вести себя в обществе и знание вин. А как показала практика, для успешной работы агента это были отнюдь не мелочи.

Ко времени начала войны за Суэц авторитет Харела за границей был невероятно высок. Одна из его операций даже обеспечила ему место в первой пятерке разведывательных организаций мира.

Речь идет об одном советском документе. 25 февраля 1956 г. на закрытом заседании съезда Коммунистической партии Никита Хрущев выступил с разоблачением Иосифа Сталина, обвинив его в создании культа личности, казнях по фальшивым обвинениям коммунистов, пытавшихся противостоять его политике, развале сельского хозяйства и т. д. Сталин был также обвинен в том, что вторжение Гитлера застало страну неподготовленной, а также в стратегических ошибках во время войны. Сталин, по словам Хрущева, был ответственен и за разрыв с Югославией в 1948 г.

Речь Хрущева была мировой сенсацией. Она подтвердила то, что Западу было уже известно о режиме Сталина в России и в подвластных ей странах. Однако речь его была страшной силы ударом и по коммунистическим партиям Запада, особенно по просталинским лидерам в правительствах восточноевропейских стран. В связи с этим достать ее полный текст было невозможно, и лишь краткое ее изложение было оглашено.

Аллен Даллес из ЦРУ стремился во что бы то ни стало раздобыть полный текст речи Хрущева и опубликовать его. Началось настоящее состязание разведывательных служб Запада.

В России у Харела был только один квалифицированный агент. Он был самым глубоко затаившимся из всех агентов. Собственно, его держали на всякий случай, в частности, если бы возникла необходимость нелегальным путем вывезти из России выдающихся еврейских деятелей, окажись евреи в этой стране в опасности.

Агент Мосада в России имел четкие инструкции. Он не мог принимать участия в каких-нибудь нелегальных операциях, не мог подвергать себя опасности разоблачения. Израильтянам было очень хорошо известно, что грозило бы трем миллионам евреев, запертых в Советском Союзе, если бы там была обнаружена группа израильских шпионов. Исер Харел понимал, что его агент вряд ли сможет найти в России что-нибудь недоступное ЦРУ.

Речь Хрущева, однако, представлялась израильтянам настолько важной, что Харел просил агента попытаться ее раздобыть. Агенту самому надлежало решить, в какой степени он может рисковать, и было предписано отказаться от задания, если окажется, что его собственная безопасность находится под угрозой.

И агент, получивший такое, казалось бы, необязательное для него задание, сумел его выполнить, опередив своих коллег — агентов сильнейших международных разведок.

ЦРУ обшаривало Россию и Восточную Европу от границ до границ в попытке за любую цену приобрести текст. Участвовала в этой гонке и британская разведка, которая надеялась таким образом поднять свой утерянный в результате серьезных просчетов престиж.

Как удалось агенту Мосада выполнить это задание, до сих пор остается секретом, причем строго хранимым. В таком же секрете сохранялся сам факт удачи израильской разведки там, где все остальные потерпели фиаско. В подробностях вся эта история известной не станет, может быть, никогда, во всяком случае до тех пор, пока живы люди, которым эта информация может повредить.

Однако можно с известной степенью достоверности предположить, что у агента Мосада была налажена связь с младшим дипломатом посольства одной из Восточно-Европейских стран. Связь эта существовала на случай, если бы понадобился паспорт для кого-то из советских евреев, вынужденных срочно покинуть Россию. Этот дипломат, видимо, смог получить непроверенную копию речи и отправить ее дипломатической почтой в свое министерство иностранных дел. Там она была передана его приятелю, который знал, что дипломат переправляет из Москвы кое-какие документы контрабандой. Это в то время было делом обычным. Получив пакет, приятель отправился в ресторан, название которого ему было указано раньше, и там, встретившись с другим агентом, передал ему пакет с бумагами, получив в обмен пакет — с пятью тысячами долларов.

Через несколько часов речь Хрущева была уже в Западной Европе, откуда агент Мосада привез ее в Израиль.

После того как в Мосаде была установлена подлинность речи, Исеру Харелу предстояло решить, что делать дальше. Это был блестящий успех израильской разведки, и опубликовать текст речи Хрущева представлялось весьма соблазнительным. Успех Мосада из тайного стал бы явным, и престиж как разведки Израиля, так и самой страны неизмеримо бы вырос. Известно, что эффективность работы разведки сильно возрастает, если сопровождается успехами. В те годы израильская разведка еще не достигла своей сегодняшней славы. Цензура в этом смысле была настолько строгой, что израильские газеты никогда не упоминали о ее существовании. Никто за пределами узкого круга людей, о существовании Мосада не знал, (Премьер-министр годом раньше в своей речи в Кнессете упомянул Шин Бет. Это сбило с толку иностранную прессу. Потому примерно до середины 60-х годов Шин Бет фигурировал в мировой печати как главное израильское разведывательное агентство.) И вот теперь Мосад имел все основания занять почетное место среди разведок всех стран, попасть на первые страницы газет мира.

И все же… Коль скоро станет известно, что документ получил Израиль, Россия, несомненно, найдет способ мстить за это своим гражданам-евреям. Это соображение оказалось решающим. Документ может быть опубликован без осложнений только в одной столице мира, а именно: в Вашингтоне. Исер Харел вылетел в Америку.

В США он встретился с Джеймсом Энглтоном, одним из самых замечательных людей, которые когда-либо работали в ЦРУ. Никто на всем свете не знал больше, чем он, о махинациях КГБ и о секретной деятельности коммунистического колосса. Энглтон установил неформальные отношения с израильской секретной службой и лично встречался с израильскими агентами в Италии еще до объявления независимости Израиля. В Италии он вел тайную войну с коммунистами, пытаясь предотвратить захват ими власти в стране.

Эти взаимоотношения продолжались, и Энглтон отстаивал интересы Израиля в ЦРУ даже тогда, когда Центральное разведывательное управление начинало резко склоняться на сторону арабов.

Естественно, Исер Харел направился непосредственно к Энглтону. Он хотел, чтобы Энглтон помог ему удостовериться в подлинности привезенного им документа, а также получить заверения в том, что и далее Энглтон будет действовать в интересах Израиля.

Цену за речь Хрущева Харел запросил немалую: никаких денег, но официальное соглашение об обмене информацией. Каждая сторона обязалась поставлять другой всю находящуюся в ее распоряжении информацию об арабском мире, кроме, разумеется, той, которая считается совершенно секретной в обеих странах. Аллен Даллес согласился без возражений и, подчеркивая свое расположение, назначил Энглтона руководителем Израильского отдела ЦРУ, сохранив за ним обязанности агента, руководящего операциями по контршпионажу.

Соглашение казалось странным, но Харел мог быть уверен в людях, с которыми его обсуждал, и не бояться обмана со стороны ЦРУ.

Речь Хрущева была передана на экспертизу Рэю Клайну из отдела анализа разведывательных данных ЦРУ, который и подтвердил ее аутентичность. Госдепартамент передал документ в «Нью-Йорк таймс», где 4 июня он и был опубликован полностью. Похоже, это был самый длинный из всех докладов, когда-либо печатавшихся на страницах «Нью-Йорк таймс». Но мир был оповещен обо всех ужасах, которые творились в России при Сталине.

Впечатление было потрясающее. Радио «Свободная Европа» приняла все меры к тому, чтобы в странах Восточной Европы все сказанное Хрущевым стало известно. Это было незадолго до восстания рабочих в Варшаве и Будапеште. Повсюду в мире начался массовый выход из компартий.

Договоренность с США, в частности, предусматривала, что все заслуги в этой операции, самой, пожалуй, успешной со времен второй мировой войны, будут приписаны ЦРУ. Но те немногие, кто знал об истинном положении вещей, поняли, что в системе международной разведки появился новый претендент на место в Первой пятерке.

Еще один, и очень существенный, выигрыш для Израиля состоял в том, что Энглтон стремился последовательно выполнять все условия соглашения. Практически все агенты ЦРУ на Ближнем Востоке, наряду с основными своими заданиями, стали работать на Израиль.

«Молодые львы» ЦРУ, которые занимались делами арабов, вдруг обнаружили, что их обошли. Политика ЦРУ резко изменилась: из отчетливо проарабской она стала произраильской.

Энглтон придерживался мнения, что в интересах США укреплять Израиль как в военном отношении, так и в экономическом. Вскоре эта точка зрения утвердилась в ЦРУ, затем в Госдепартаменте и в конце концов в офисе президента.

Говорить, что все это было платой Харелу за речь Хрущева, разумеется, нельзя. Это выглядело бы недопустимым упрощением сложного вопроса. Но она, несомненно, послужила к этому всему стимулом. Нельзя не принять во внимание, что ЦРУ и его могущественный шеф Аллен Даллес чувствовали себя в долгу перед Израилем.

В самом Израиле успех Харела и дипломатические последствия этого успеха упрочили его положение настолько, что он стал самым, пожалуй, влиятельным в Израиле человеком, который мог бы успешно соперничать и с министрами. В Военной разведке его авторитет стал неоспоримым. Он получил возможность прибегать и к жестким мерам воздействия по отношению к своим противникам.

Но был еще один важный вопрос, тревоживший Харела. Печальный провал операции «Сюзанна» оставался на репутации Военной разведки позорным пятном, и Харел решил его смыть. Он был убежден, что многое в этом деле оставалось скрытым, что руководители Военной разведки на всех уровнях лгали Олшану и Дори, которые вели расследование. Все они стремились утаить то, что свидетельствовало об их виновности, связанной с порочными методами планирования и осуществления операции. Это казалось Харелу вопиющим нарушением основных законов их профессии. С таким человеком, как Исер, для которого этические нормы поведения были раз и навсегда установлены, работать оказывалось нелегко.

Деятельность секретных служб вообще трудно контролировать, особенно в демократических странах. Задания, которые агенты выполняют для своей страны, публично не обсуждаются. Если агент скрывает от своего начальства истинное положение дел, это может привести к фантастическим, выходящим из-под контроля и зловещим событиям, способным стать угрозой для самого существования страны.

Противники Харела подозревали его в том, что он этой опасности не понимает. Харел принадлежал по своим политическим взглядам к крайне правому крылу израильского общества. И тем не менее на протяжении всей своей жизни он с железной решимостью осуществлял политику подчинения Военной разведки гражданской власти. И это при том, что он обладал по существу неограниченными возможностями. В зените своей славы этот человек не только подчинялся премьер-министру и считал себя во всех отношениях перед ним ответственным, но и настаивал на этом подчинении.

На высшие должности Харел приглашал людей по своему выбору. Самым важным из них было назначение его однофамильца Иосси Харела на пост начальника отряда 131. Иосси Харел стал героем многих легенд. В свое время он был капитаном «Эксодуса», знаменитого корабля с иммигрантами, который пытался после войны пробиться через установленную британскими властями блокаду. В сфере специальных разведывательных операций у него, однако, никакого опыта не было.

Наряду с новыми назначениями Исер Харел провел и ряд увольнений, несмотря на возражения армейского начальства. Даже Моше Даян не мог противостоять Харелу. Можно было подумать, что Харел стремится парализовать деятельность Военной разведки.

Харел поставил перед собой задачу вычистить авгиевы конюшни Военной разведки и проявил при этом одержимость, поистине достойную библейских пророков.

В особенности Харел ополчился на Аври Зейденберга, иначе — Поля Франка. Харел считал, что именно он был ответственен за последствия операции «Сюзанна», и у него даже возникло подозрение, что Франку удалось выбраться из Египта только потому, что он продался египтянам. Ничего, кроме подозрений, в его распоряжении, однако, не было.

Узнав, что по заданию Военной разведки Франк был отправлен в Германию, где под прикрытием экспортно-импортной фирмы продолжал заниматься шпионажем, нося все то же имя, Харел был потрясен. Более того, Франк был теперь единственным владельцем фирмы «Поль Франк. Экспорт-импорт». Харелу и его коллегам это казалось чистым безумием. Имя Франка называлось на процессе в Каире, заочно он был приговорен к смертной казни. Каким же образом может он работать на Израиль, если его кодовое имя широко известно? Даже если допустить, что репутация Поля Франка осталась незапятнанной, немало существует оснований запретить ему свободно жить в Европе. Слишком многое об израильской разведке ему известно. Не так уж трудно было бы египтянам и похитить его. А затем в Каире заставить говорить. Риск для всей системы безопасности Израиля был слишком велик.

Харел направился к Харкави. Однако к величайшему его удивлению Толстяк наотрез отказался вернуть Франка. Это только увеличило подозрения Харела. Он рассуждал так: если Военная разведка отказывается прислушаться к разумным доводам, которые неопровержимо свидетельствуют о том, что пребывание Франка в Германии опасно для всей секретной службы, для этого должны существовать особые причины.

Летом 1955 г. агенты Мосада начали слежку за Франком. И в январе 1956 г, Харкави был уже не в состоянии противостоять требованиям Харела и отозвал Франка. Однако он и мысли не допускал о том, что Франк продает свою страну. Харкави очень хорошо знал, какая тяжкая ответственность легла на плечи Франка в связи с операцией «Сюзанна», ответственность, которую и он, Харкави, с ним делил.

За год до этого, секретарша Джибли Далия призналась, что ее просили изменить задним числом в тексте очень важного письма от 19 июля 1954 г. слова: «…в соответствии с нашей договоренностью, мальчики были активированы» на «…в соответствии с инструкцией Лавона, мы активировали мальчиков „Сюзанны“».

Харкави знал, что изменения были внесены и в другие документы, имеющие отношение к этой операции. Ему было также известно, что некоторые документы, в том числе важнейшая запись радиопередачи, инструктирующей Франка о начале диверсий на британских и американских объектах, исчезла из папок. И все же Харкави решил не давать этому делу хода. Мотивы у него были смешанные. Во-первых, он считал себя обязанным сохранять верность армии и ее начальнику Штаба Моше Даяну, который был бы, безусловно, задет в процессе расследования.

И, во-вторых, он не верил в то, что расследование вообще желательно. Виновные от работы отстранены. Это было ужасное дело, о котором надо постараться забыть.

Но как быть с Полем Франком? Харкави безуспешно пытался убедить его уйти из Военной разведки и даже обещал принять меры к тому, чтобы он был восстановлен в своем прежнем звании старшего офицера, если тот согласится вернуться в танковые войска. Там он будет в безопасности, и Харел оставит его в покое. Франк решительно отказался. Он был поглощен заботами о своей реабилитации в связи с драмой «Сюзанны».

В апреле 1956 г. Франк получил разрешение на выезд в Вену в связи с болезнью отца, который умирал от лейкемии. Харел против этого, правда, возражал. Но несмотря на это, Франк оставался в Европе до конца года. На этот раз он жил там под своим собственным именем — Аври Зайденберг и путешествовал со своим израильским паспортом. И вдруг он начал делать ошибки.

Находясь, по-видимому, в плену привычных для агента представлений, с которыми уже сжился, он был не в состоянии оставаться в бездействии и отправился в Зальцбург, где заявил, что потерял свой паспорт, и получил новый — опять на имя Поля Франка. Все это было грубым нарушением общепринятых правил, и усугублялось еще и тем, что с этим паспортом он путешествовал по Европе.

Его поведение стало казаться странным даже Харкави. Франк отказался от возвращения в Израиль и от службы в танковых войсках в чине майора и дал четко понять, что хочет оставаться в Европе. Харел видел в этом доведении лишнее доказательство своей правоты.

Однако в январе 1958 г. Франк совершенно неожиданно решил вернуться в Израиль и рассказать обо всем, что он знал в связи с операцией «Сюзанна». Это решение могло быть связано с чувством подавленности от сознания близкой смерти отца или с чувством возмущения, которое он испытывал из-за слежки за ним агентов Харела.

Своими намерениями Франк поделился со старым начальником из подразделения 131 Мотке Бен-Цуром. Мотке ответил Франку письмом, написанным в осторожных выражениях, но настолько откровенным в общем смысле, что погубил этим свою репутацию окончательно.

«Разрешите мне рассказать историю, прочитанную мною недавно в одной из газет. А соответствующие выводы делайте уже сами, — писал он. — Президента испанского Олимпийского комитета пригласили прибыть в Москву для участия в олимпийских торжествах. Президент в вежливой форме отказался. Друзья спросили его, почему он так поступил (редко кому из граждан Испании при Франко выпадала такая честь). Президент ответил: „Все, что вы говорите, правильно. Они обещали мне лучший отель в городе. Они обещали мне полную свободу передвижения. Они сообщили, что любое культурное мероприятие я смогу посетить. Они даже прислали мне билет первого класса на самолет Аэрофлота“. — „Так почему же вы отказались?“ И президент с подчеркнутой язвительностью ответил: „Потому что обратного билета мне не предложили“».

Было совершенно ясно, что имел в виду Мотке Бен-Цур. И тем не менее, после смерти отца Поль Франк прилетел в Тель-Авив и тотчас же направился к Джибли, которому сообщил о своем намерении рассказать все, что ему известно, об операции «Сюзанна». Оставалось неясным, было ли это лишь стремлением обезопасить себя, или к нему примешивалось желание погубить и других участников. Но как бы то ни было, дело зашло так далеко, что никто уже помочь ему не мог.

Через несколько дней после этого Франк был приглашен на допрос. После девяти месяцев дознания, в октябре 1958 г., он предстал перед районным судом в Иерусалиме по обвинению в фотографировании и хранении особо секретных документов Военной разведки, а также в контактах с офицерами египетской армии в Европе.

На самом деле агенты, наблюдавшие в Европе за Франком, ничего компрометирующего его не заметили. Он действительно встречался с египтянами, но никаких доказательств, что он передавал им секретную информацию, не было.

В момент ареста у него были (найденные, правда, позднее) фотографии документов, которые ему иметь было не положено, в том числе извлечения из особо секретной «лиловой папки», самой охраняемой в Военной разведке, а также фотопленка (тоже из сейфов Военной разведки) сфотографированных им самим в Египте ракетных установок. До сих пор не найдено удовлетворительного объяснения тому, как этот особо секретный материал к нему попал.

Франк утверждал, что все эти материалы были ему подброшены агентами Исера Харела с тем, чтобы вынудить его сорвать крышку с ящика Пандоры в афере с «Сюзанной». Эти обвинения лишены всяких оснований. Харел был всей душой, безоговорочно предан Бен-Гуриону. Следствие по делу Франка показало, что и премьер-министр замешан в нем. Оклеветать Поля Франка было не в интересах Харела. Кроме того, подобные поступки вообще не вязались с характером начальника Мосада. Обвинение утверждало, что материалы были украдены с целью передачи их египтянам. Доказательств, однако, не было. Франк утверждал, что материалы эти он из Израиля не вывозил. Разумеется, можно предположить, что он мог обещать их вывезти, когда, например, получил разрешение на выезд в Европу в связи с болезнью отца. Ящик с этими документами он оставил на хранение у своего коллеги из Военной разведки. Но так не мог поступить человек, которому есть что скрывать. Документы эти сыграли свою роль в качестве одного из тех таинственных элементов, из которых в конце концов сложилось «дело» — cause célebre, развитие которого привело через восемнадцать месяцев к окончательному уходу Давида Бен-Гуриона с политической арены.

Уйти пришлось и Харкави. В апреле 1959 г. он и начальник Отдела операций подали в отставку. К этому их вынудили последствия одного мероприятия, несогласованного с кабинетом министров. Суть его была в следующем. В один прекрасный день премьер-министр узнал, что население страны, повинуясь кодовым призывам радио ко всем резервистам явиться в свои части, побросало работу в конторах и на заводах. Это создало невероятный беспорядок, к тому же обошлось, если учесть недоданную продукцию, в миллион долларов.

Правительство вынуждено было отреагировать, хотя бы символически. Харкави и начальнику Отдела операций предложено было уйти. Бен-Гурион сказал Харкави, что через месяц он может вернуться на работу. Но Харкави решил, что с него хватит и уехал в Европу в отпуск, где предполагал заняться научной работой. Впоследствии он получил должность профессора Иерусалимского университета на отделении международных отношений и арабской культуры.

Таким образом, в результате глупейшего недоразумения один из самых способных, хоть и малоизвестных широкой публике, начальников израильской Военной разведки ушел со своего поста. В Военной разведке ему все время приходилось иметь дело с неприятными последствиями «Сюзанны». Да и в дальнейшем они давали себя знать.

В июле 1959 г, начался закрытый процесс над Франком. Трое судей должны были выяснить, виновен он или нет. Процесс закончился в сентябре 1959 г. Полю Франку и его адвокату постепенно удалось склонить суд к тому, чтобы во внимание была принята его версия о фальсификации материалов по делу.

Мотке Бен-Цур многократно лгал суду, но в конце концов вынужден был признаться в том, что его письмо, в котором была рассказана история приглашения испанского президента Олимпийского комитета посетить Москву, было написано для того, чтобы предостеречь Франка от опасности, грозящей ему в Израиле.

Полковник Ариель Амиад, председатель независимого комитета расследования, созданного армией (в связи с заявлением Франка во время следствия), давая свидетельские показания на суде, заявил, что Бен-Цур в частной с ним беседе подтвердил, что документы были фальсифицированы, но тогда же сказал, что на суде будет это отрицать. Свидетельские показания майора Шломо Милле, который был куратором Франка почти в течение всей операции, оказались еще более сокрушительными. Он рассказал, что открыл папку и произвел опись документов, как это и полагалось делать. Затем эта папка попала к Бен-Цуру. Когда папка вновь оказалась у Милле, он увидел, что ее содержимое изменилось. Она даже была заново переплетена и в ней отсутствовала опись, а также некоторые документы.

В частности, засвидетельствовал Милле, он лично относил в свое время на радиостанцию Израиля отпечатанное на машинке распоряжение начинать вторую серию диверсий в Египте. Его в папке тоже не оказалось.

Тем не менее в августе 1959 г. суд признал Франка виновным по всем статьям предъявленных ему обвинений. Но определение наказания было отложено. Приговор был изложен на восьмидесяти страницах. Поля Франка, естественно, интересовали страницы, относящиеся непосредственно к нему. Но всех других значительно больше — материалы, содержащие рекомендации суда начальнику Штаба армии в связи с его показаниями против генерала Джибли и полковника Мотке Бен-Цура.

Джинн из бутылки был выпущен…

С февраля 1959 г. Иосси Харел, герой «Эксодуса», который недолгое время был начальником отряда 131, пришел к Лавону и рассказал ему о своих наблюдениях, связанных с фальсификацией документов, которую он обнаружил, когда сам некоторое время работал в Военной разведке.

Лавон давно уже ждал момента, когда сможет восстановить свою запятнанную репутацию. Годами горечь обиды копилась и копилась в его душе.

Он известил Бен-Гуриона о новых свидетельствах и потребовал полного расследования. Бен-Гурион попросил своего военного советника, полковника Хаима Бен-Давида, провести предварительную работу.

15 июля полковник доложил Бен-Гуриону, что у него нет никаких сомнений в том, что документы были подделаны. В сентябре, после получения доклада из суда, который занимался делом Франка, начальник Штаба Хаим Ласков организовал комитет под председательством судьи Хаима Коена. Комитету было поручено выяснить:

— пытался ли «старший офицер» (т. е. Джибли), его помощник или другие офицеры отдела, о котором идет речь, а также министр обороны и начальник Штаба склонять свидетелей, и в особенности «человека № 3» (т. е. Поля Франка) к даче неправильных показаний комитету Олшана и Дори, который расследовал обстоятельства ошибки, допущенной в системе безопасности. И действительно ли имели место случаи, когда показания были заведомо неверны;

— были ли внесены изменения в тексты документов, относящихся к операции «Сюзанна», или в тексты других документов, связанных с расследованием, проводимым комитетом. Если да, то кем?

Заключение комитета Коена представляло собой не более чем попытку оправдать виновных.

Подделка документов, как было в нем заявлено, не доказана. Обвинения не подтверждены. Относительно нашумевшего письма Джибли к Даяну от 19 июля 1954 г. полицейские эксперты высказались в том смысле, что никаких изменений в письме, представленном им на рассмотрение, они не обнаружили.

В конечном счете все это дело приобрело большой политический резонанс, и послужило для оппозиции оружием борьбы с правительством, которым она последовательно и с успехом пользовалась.

Выставленные против старших офицеров армии и, в частности против Моше Даяна, обвинения, Бен-Гурион считал адресованными ему лично.

Доклад Коена дал премьер-министру и его приверженцам возможность перейти в наступление. Пока доверием пользовались утверждения свидетелей о фальсификации документов, не было возможности полностью снять с Джибли обвинение в том, что он назначил проведение операции без ведома министра обороны Лавона. Теперь Джибли потребовал подробного судебного разбирательства всего дела от начала до конца.

Но правительству вся эта история страшно надоела. Кроме того, члены правительства прекрасно понимали, что доклад Коена не следовало трактовать так однозначно, как это делал Бен-Гурион. (В докладе, в частности, говорилось лишь о том, что фальсификация документов не была доказана, а вовсе не утверждалось, что она имела место.) Однако, несмотря на бурные возражения Бен-Гуриона, было решено создать министерский комитет из семи человек. Этот комитет должен был сделать обзор всего имеющегося материала и представить правительству рекомендации по дальнейшим действиям.

Генеральный прокурор Гидеон Хаузнер вылетел в Париж для встречи с Харкави, который в свое время сообщил, что секретарша Джибли под давлением Бен-Цура изменила текст письма от 19 июля. Хаузнер встретился с Далией, которая была и другом, и поклонницей Джибли. Сначала она отказалась от первых своих показаний. Но затем со слезами подтвердила их. Хаузнер вернулся в Тель-Авив вместе с ней. Когда полиция начала ее допрашивать, она, как это ни странно, вновь изменила свои показания, сказав, что не уверена в том, что изменения были внесены именно в это письмо.

21 декабря комитет семи обнародовал свои данные. Они сводились к следующему. Лавон не отдавал приказа действовать. Ответственность за происшедшее несут только Джибли и Мотке Бен-Цур. Комитет не видит оснований для дальнейшего расследования.

Оскорбленный и разгневанный, Бен-Гурион взял шестинедельный отпуск и пригрозил своим коллегам, что уйдет в отставку, потому что, по его мнению, «страна не может жить в обстановке лжи, извращенных фактов и порочного правосудия». Члены партии МАПАЙ (партии Бен-Гуриона) были растеряны. Они посчитали, что кампания, унижающая армию и Бен-Гуриона, была развязана Лавоном. Так что пусть он и несет за все это ответственность. Лавона освободили от занимаемой им должности, и он вынужден был уйти на пенсию. Одинокий и во всем разочаровавшийся, Пинхас Лавон все же не прекратил борьбы за восстановление своего доброго имени, и частично ему это удалось. В январе 1976 г. он умер.

Бен-Гурион никогда не позволял себе забывать об этом деле. Он не желал (и был в этом, возможно, прав), чтобы его имя навсегда было связано с именем Лавона. Его правота должна была быть доказана. В 1963 г. он ушел с поста премьер-министра и напряженно работал, добиваясь возобновления расследования в полной форме. Но заменивший его на посту премьер-министра Леви Эшкол и его кабинет наотрез отказались ему в этом помочь.

В 1964 г., после неудавшейся попытки заставить правительство понять необходимость такого расследования, Бен-Гурион ушел из Рабочей партии и в союзе с двумя своими воспитанниками Моше Даяном и Шимоном Пересом организовал новую партию — РАФИ. Своим бывшим коллегам он никогда не мог простить их, как он считал, предательства.

Так трагически, в болезненных судорогах, закончилось это дело, оставив после себя много неясных вопросов, — дело, по ошибке названное историками «делом Лавона».

Общественное мнение в Израиле было ошеломлено. Возможность установления военной диктатуры, как стало ясно, была вполне реальна. Однако страх этот был, несомненно, преувеличенным. В каждой стране время от времени происходят события подобные «делу Лавона». Они означают, что бюрократия выскальзывает из-под контроля и пытается при этом скрыть свои промахи. В Израиле эти промахи были извлечены на свет божий, что в конце концов и привело к падению правительства.

Демократия не может гарантировать отсутствия зла в обществе. Она лишь обеспечивает возможность борьбы с ним.

Итак, вся эта история стала литературным материалом. Оставались на виду лишь марионетки. Мужчины и одна женщина из египетской команды, приговоренные к длительным срокам заключения, которые они отбывали в печально знаменитой тюрьме Тура недалеко от Хелвана на Ниле. У них были все основания для возмущения.

Мустафа Амин, египетский журналист и издатель, друг и наперсник Насера, сказал одному из них, что после войны за Суэц в 1956 г. он был послан в Вашингтон в качестве посредника в переговорах между Египтом и Израилем, которые осуществляла Америка. Он получил практически неограниченные полномочия от Насера принять все выдвигаемые Израилем условия, в особенности, согласиться на любые варианты обмена молодых евреев, сидящих в египетской тюрьме. К величайшему удивлению и его и Насера, ни одного предложения такого рода Израиль не выдвинул.

Виктор Леви и его друзья не могли знать о том, что происходило в Израиле и, конечно, не понимали, почему Израиль не воспользовался возможностью их освободить. Лишь много лет спустя им стало понятно, что их появление могло лишь осложнить и без того гнусную ситуацию в стране.

Все они пробыли в египетской тюрьме до конца Шестидневной войны, после которой их обменяли почти на целую египетскую армию.

В настоящее время они спокойно и счастливо живут в Израиле. Так во всяком случае говорит Леви: «С тех пор мы все счастливы здесь».

Жизнь Поля Франка сложилась менее удачно. Его приговорили к двенадцати годам тюремного заключения. Его адвокат, считавший это наказание чудовищным за те обвинения, которые были предъявлены Франку на суде, был глубоко потрясен. Невольно возникает подозрение, что судьи, вынося приговор, руководствовались не официально представленными материалами, а суждениями Харела и тех, кто утверждал, что Франк выдал команду «Сюзанны» египтянам.

Франк отбыл весь срок заключения. Сейчас он живет в США.

 

Глава десятая

Слухи о том, что 23 мая 1960 г. на заседании Кнессета премьер-министр выступит с сенсационным сообщением распространились мгновенно. К четырем часам, когда появился Бен-Гурион, зал уже был переполнен. Только немногие из присутствующих обратили внимание на одно необычное обстоятельство. За несколько минут до начала заседания в зале появился Исер Харел и занял место среди министров. Никогда до этого Исер не появлялся в общественных местах столь демонстративно. Он принадлежал к категории людей, которым, наоборот, импонировало оставаться в тени. Ни в одной газете никогда не было опубликовано ни одного его портрета. Его имя вычеркивалось цензурой из очерков корреспондентов. Это был человек, который среди своих знакомых пользовался репутацией простого, скучного бюрократа, сидящего в пыльном офисе за столом, заваленном бумагами.

И вот сейчас он вышел на авансцену с тем, чтобы, насколько позволяли обстоятельства, заявить о величайшем в своей жизни триумфе.

С места поднялся Бен-Гурион. В зале воцарилась тишина. Выступление премьер-министра было кратким и деловым. И только голос выдавал его волнение.

«Я должен сообщить Кнессету, — начал он, — что израильская разведка обнаружила одного из самых страшных нацистских преступников, который совместно с нацистскими лидерами был ответственен за операцию, названную „Окончательное решение еврейской проблемы“, преступника, ответственного за истребление шести миллионов евреев в Европе. Имя его Адольф Эйхман. Он находится в Израиле под арестом и в ближайшее время предстанет перед судом в соответствии с законом от 1950 г. о нацистских преступниках и их сообщниках».

В наступившей тишине кто-то нервно всхлипнул, а затем раздался шквал оваций.

Адольф Эйхман находился в руках того самого народа, который он совершенно сознательно и, по всей видимости, без особых колебаний собирался уничтожить.

Такие исторические моменты сплачивают нацию в единое целое. Казалось, что дух божественной справедливости воцарился на земле.

Подобные чувства не могут владеть людьми долго. Но в этот день и в дни, непосредственно за ним следовавшие, евреи во всем мире испытывали смешанные чувства печали и радости. Люди плакали, вспоминая о злодеяниях этого человека, и радовались тому, что еврейский народ восстал из пепла и окреп настолько, что в состоянии вершить суд над ним.

Для Исера Харела это было событие особой важности. Он лично руководил группой, которая была послана в Аргентину с заданием похитить Эйхмана и доставить его живым в Израиль. Операция была тщательно продумана и блестяще выполнена. Идеей поимки Эйхмана Харел был буквально одержим. Даже много лет спустя его продолжали волновать все перипетии этого дела.

Имело значение и еще одно обстоятельство. Это событие совпало с моментом, когда деятельность израильской разведки оказалась в центре внимания всего мира. Израильская разведка получила международное признание. Противники Израиля стали с большей осторожностью относиться к крохотному государству, расположенному у их порога. За границей израильтянам стало легче вербовать агентов — их не надо было теперь убеждать, что они имеют дело с профессионалами. Арабские двойные агенты стали терять уверенность в себе. По крайней мере двое из них в течение первого же месяца после поимки Эйхмана признали себя побежденными. Напряжение оказалось для них чрезмерным.

Похищение Адольфа Эйхмана представляло собой одну из ставших классическими операций разведки — агенты действовали вдали от дома. Расстояние в тысячи километров отделяло их от Израиля. Рассчитывать им было не на кого. Их целью было похищение одного-единственного противника. Это была увлекательная и опасная работа, где использовались все методы и технические приемы, известные не только Мосаду, но и разведкам супердержав. У них израильтяне на первых порах научились многому.

Как и во всех подпольных операциях, и в этой была своя доля ошибок и неприятных неожиданностей, каждая из которых могла привести к провалу операции и к разоблачению Харела и его команды, состоящей из одиннадцати человек. Но случались и удачи, благодаря которым десятки часов, а то и дней, которые должны были уйти на слежку, оказывались сэкономленными.

Ни одна разведывательная операция не проходит точно по намеченному плану. Эти-то неожиданные повороты событий и привлекают к разведывательной деятельности людей, казалось бы, вполне уравновешенных. И тем не менее ни одна операция не удалась бы, если бы ей не предшествовала трудная и упорная разработка плана, предусматривающая все мыслимые повороты событий.

Мосад никогда раньше не занимался розыском и задержкой нацистских военных преступников, хотя после поимки Эйхмана мало кто в это верил. Считалось, что без подобного опыта эта операция не могла бы пройти с таким блеском. Но Мосад просто не располагал достаточными для таких операций ресурсами. Многим «охотникам за нацистами», которые обращались к Израилю за финансовой и моральной поддержкой, было в ней отказано.

Но Эйхман был особым нацистом. Он был организатором и исполнителем операции «Окончательное решение».

Два года потребовалось Мосаду для достижения успеха. Операция началась с первой встречи с Эйхманом. Следовало с точностью установить личность подозреваемого, а затем выработать и осуществить план его похищения. Как только окончательно выяснилось, что человек, живущий в окрестностях Буэнос-Айреса, действительно Эйхман, Исер Харел отложил в сторону все остальные дела и сконцентрировал все свое внимание на его поимке.

Все участники операции отдавали себе отчет в трудностях, с которыми им придется столкнуться, работая нелегально в чужой стране, на расстоянии тысяч километров от Израиля. Если бы их постигла неудача, они могли ожидать серьезных политических, дипломатических и профессиональных осложнений. Они знали, что связь с Израилем будет затруднена. Руководители команды столкнутся с необходимостью принимать ответственные решения на месте и самостоятельно, поскольку совета от высшего руководства получить не смогут.

Харел убедил Бен-Гуриона, что в этих чрезвычайных обстоятельствах необходимо его личное присутствие в Буэнос-Айресе. Он сможет взять на себя полностью ответственность за проведение операции. В практике израильской разведки, так же как в практике других разведок во всем мире, подобного прецедента не было.

Начальник Мосада взял на себя обязанности рядового куратора операции. Харел рассматривал похищение Эйхмана как самую важную в своей жизни операцию. Поэтому, считал он, к данному случаю обычные мерки неприложимы.

Любой риск должен считаться оправданным, даже саморазоблачение. Об этом Харел недвусмысленно заявил в своем отчете об операции. Когда Эйхман был уже в руках израильтян в Аргентине и они обсуждали вопрос о том, как вывезти его из страны, пришлось подумать и о том, что делать, если полиция обнаружит их убежище. Харел на этот счет дал четкие инструкции. Габи Элдад, командир, должен был сковать себя с Эйхманом, а ключ от наручников выбросить. Все остальные должны пытаться уйти от преследования. Габи дождется прибытия полиции, которой заявит, что человек, к которому он прикован, Адольф Эйхман, военный преступник, и будет настаивать на свидании с высшими чиновниками.

Много позже Харел писал: «Я думал о том, что не имею морального права подвергать Габи пытке, связанной с расследованием. Я сказал ему: „После того как вы предстанете перед старшим полицейским офицером или ответственным гражданским чиновником, вы откроете ему, кто вы, и объясните, что находитесь в распоряжении лидера группы волонтеров, тоже израильтянина. Далее вы скажете, что группа получила информацию, что проживающий в Аргентине под именем Рикардо Клемента человек, на самом деле Адольф Эйхман, который обвиняется в уничтожении евреев в Европе во время второй мировой войны. Группа прибыла в Буэнос-Айрес с тем, чтобы проверить правильность полученной информации. Утвердившись в своих подозрениях, волонтеры должны были поймать Эйхмана и передать аргентинским властям с тем, чтобы он ответил перед судом за свои преступления против человечности и еврейского народа. Вы им скажете, что имя лидера группы волонтеров Исер Харел. Затем дадите им адрес отеля, в котором я живу и то мое имя, под которым я в этом отеле зарегистрирован. Затем вы скажете следующее: „Имя и адрес Исера Харела я даю вам по его собственному распоряжению. Он сам объяснит представителям аргентинского правительства, что побудило группу, которую он возглавляет, действовать. Он заявляет, что берет на себя всю ответственность за эти действия в полном соответствии с законами своей страны и принципами справедливости и человечности““».

В Израиле имя Харела сохранялось в тайне. Всю необычность его поведения как начальника разведки трудно даже себе представить. В большинстве случаев разоблаченный агент ничего, кроме имени своего непосредственного руководителя, не знает.

Все, кто принимал участие в операции похищения Адольфа Эйхмана, были опытными агентами, ветеранами Мосада, Военной разведки или Шин Бет, т. е. людьми осведомленными.

И тем не менее Исер Харел приказал своим людям, если это понадобится, передать его в распоряжение аргентинских властей.

Габи пытался протестовать, но Харел, по его собственным словам, сказал ему: «Эта операция нисколько не похожа на все, что мы делали до сих пор. По моим представлениям, это — миссия государственного масштаба и ее моральное значение выше, чем все прочие соображения. От успеха этой операции слишком многое зависит. Я действую в соответствии с велениями моей совести».

К счастью, Харелу никогда не пришлось приносить эту жертву.

11 мая 1960 г. в 8.05 вечера на улице Гарибальди в окрестностях Буэнос-Айреса Рикардо Клемент, он же Адольф Эйхман, бывший начальник Четвертого подразделения VI RSHA, главного отдела безопасности нацистского режима, которому Генрих Гиммлер поручил осуществление операции «Окончательное решение еврейской проблемы», сошел с автобуса и направился к своему дому. Израильские коммандос схватили его прямо на улице и быстро препроводили в приготовленную для этой цели конспиративную квартиру. Через несколько минут Рикардо Клемент сознался, что он Адольф Эйхман.

20 мая его отправили на самолете из Аргентины в Израиль и примерно через год, 11 апреля 1961 г. над ним состоялся суд. Он был признан виновным в преступлениях против человечности, и 31 мая 1962 г. приговорен к смертной казни.

Эйхман был единственным в истории Израиля (кроме капитана Тубьянского) человеком, который был казнен. Его повесили в Рамле 31 мая 1962 г.

Подробнейшее описание похищения Адольфа Эйхмана приведено в работах нескольких авторов, в том числе и в книге самого Исера Харела «Дом на улице Гарибальди». Я не буду пересказывать всю эту историю. Но некоторые подробности операции кажутся мне особо интересными, потому что свидетельствуют о тщательности, с которой израильская разведка планирует свои операции. Что касается стоимости ее, то она известна только казначею Мосада. Можно однако, предположить, что сумма в 250 тысяч долларов не окажется преувеличением.

Задолго до начала операции трое израильтян вылетели в Аргентину, чтобы провести предварительное расследование. В результате в Мосаде возник отдел, в задачу которого входил сбор информации об Эйхмане и других военных преступниках, которые, по предположениям, были живы и скрывались под чужими именами. Через несколько месяцев была выделена группа сотрудников, которая разрабатывала сложный план отправки в Аргентину израильской команды и вывоза ее оттуда. Директивы, которые были положены в основу этой работы, составляли тысячу страниц печатного текста. Все мыслимые варианты были предусмотрены.

В обязанности одного из агентов входило обслуживание поездок своих товарищей. Это было что-то вроде бюро путешествий, штат которого состоял из одного человека. Для выполнения задания в Аргентину нужно было отправить по меньшей мере двенадцать человек, включая Харела. Все они должны были туда прилететь порознь, из разных частей света, с поддельными паспортами и с самыми разными визами. Они нигде не должны были пересекаться друг с другом. Для обеспечения максимальной секретности в некоторых случаях требовалось, чтобы документы, с которыми агенты покидали страну, отличались от тех, с которыми они в нее въезжали. Естественно, нельзя было допустить, чтобы кому-то стало известно, что они израильтяне. А некоторые аргентинские консульства в Европе и в других странах перед тем, как выдать въездную визу, запрашивали характеристику данного человека в отделениях местной полиции тех районов, где путешественники проживали ранее. Обойти этот момент можно было, заказав путешествие по Латинской Америке с Буэнос-Айресом в качестве одного из промежуточных пунктов. Но, разумеется, все участники не могли воспользоваться этим методом. Камнем преткновения служили и санитарно-эпидемиологические ограничения.

Агент по путешествиям, так же как некоторые другие помощники, которых Харел нанял в Париже (разумеется, не упоминая о цели), делали себе многократно прививки и проходили медицинские обследования, каждый раз под новым именем с тем, чтобы все необходимые сведения потом вписать в соответствующие паспорта.

Группа столкнулась и с еще одним, причем серьезным, затруднением. Аргентина праздновала 150-летие своей независимости. В ожидании приезда на торжества политических лидеров и глав правительств из разных стран власти принимали все меры предосторожности. Соответственно документы израильтян должны были быть безукоризненными. Кроме того, от всех участников требовалась повышенная бдительность, умение не привлекать к себе внимания официальных лиц, а также особая осторожность, чтобы не спугнуть Эйхмана.

Только в редких случаях агент, работающий за границей, может удовольствоваться одним паспортом и одним набором документов. Если он окажется на подозрении, то разыскивать его будут по имени на его проездных документах. Чтобы уйти от преследования, он должен иметь возможность где-то на промежуточной стадии своего задания поменять имя. Иногда удается упрятать второй набор документов в чемодан с двойным дном. Но это дело рискованное и в конечном счете может обернуться катастрофой. Достаточно одному из чиновников на таможне заподозрить что-нибудь неладное и потребовать тщательного досмотра, и вся миссия окажется под угрозой.

Так что в состав команды был включен эксперт по подделке документов, который должен был изготавливать новые документы на месте.

В книге Харела он фигурирует под именем Шалома Дани. В Мосаде это был один из самых талантливых специалистов в своем деле. В Аргентину он привез все необходимое — карточки, тонкую бумагу, огромный набор чернил, набор перьев и кисточек и т. п. Все это никого на таможне не заинтересовало, поскольку в паспорте Дани было указано — художник.

Другим членом команды был Эли Ювал, один из лучших в Мосаде гримеров, к тому же блестящий механик и техник.

Когда наблюдение ведется долго, а команда, ведущая это наблюдение, немногочисленна (как это и было в случае с Эйхманом), одни и те же агенты в одних и тех же машинах появляются много раз в одних и тех же местах — а это опасно. Машины менять легко — их просто берут напрокат, затем сдают и берут другие. В обязанности Эли Ювала входило менять внешний облик людей.

В составе команды была также женщина — Дина Рон, агент Мосада. В ее обязанности входила роль любовницы агента, снимавшего квартиру для укрытия Эйхмана. Предполагалось держать его там с момента пленения до отъезда. Роль ее была пассивной, но тоже жизненно важной. Нужно было создавать для полиции впечатление нормальности всего происходящего.

Ситуация с арендой «убежищ» выглядит экстраординарной. Израильтяне арендовали семь таких убежищ — отдельных домов или квартир. Первой квартире было присвоено название «маоз», или «крепость». Это был штаб. Здесь работал Шалом Дани. Здесь Исер Харел мог встречаться с членами команды и отдавать нужные распоряжения, что особенно важно было на первых порах. Для второго убежища было выбрано условное название «тира», или «дворец». Оно, по идее, должно было послужить тюрьмой для Эйхмана. Остальные были запасными. На случай, если Эйхмана будут разыскивать, надо было иметь возможность перемещать его из одного убежища в другое. Кроме того, следовало учесть могущую возникнуть необходимость укрытия в новом месте и для агентов.

Шалому Дани приходилось изготавливать бездну документов в связи с постоянной сменой машин и арендой семи квартир. Ведь никто не станет сдавать квартиру случайному человеку, у которого нет на руках надежных рекомендаций, банковских счетов и целого запаса других документов. К тому же квартиры, например, нужно было арендовать, предъявляя не те документы, с которыми агент въезжал в страну и, само собой, не те, по которым он собирался эту страну покидать. Следов их пребывания в стране оставлять было нельзя.

Из всех проблем, возникающих во время проведения операции, проблема паспортов и прочей документации — самая неприятная и гнетущая.

Эхуд Ревиви, второй по чину человек в команде, в первый свой приезд в Буэнос-Айрес столкнулся в отеле с клерком родом из того самого города, который был указан в его паспорте. Ревиви никогда в своей жизни в этом городе не бывал. Клерк затеял с ним оживленный разговор о людях в этом городе и об особенностях местности. Когда Ревиви наконец потянулся за формой, чтобы заполнить ее, клерк предложил ему только расписаться. Все остальное, мол, он сам для него сделает. Ревиви в панике забыл «свое» имя и вынужден был под каким-то предлогом забрать у клерка паспорт, чтобы выяснить, как же его зовут.

В «маоз» у Исера Харела был оперативный штаб, но, помимо этого, он выработал очень эффективный и гибкий метод непрерывного общения с командой во все время предварительного наблюдения и самой операции. Каждый агент получил список кафе, которые Исер посещал в определенной последовательности, создавая, таким образом, сеть мобильных пунктов управления.

Обычно Харел проводил в кафе не более получаса. Следующие полчаса он находился в пути к другому кафе и т. д. Такси он пользовался только в тех случаях, когда ему предстояло более длительное свидание. Подобное расписание было утомительным для Харела, зато такая система позволяла посещать каждое кафе только один раз. Зная это расписание, агенты всегда могли встретиться со своим руководителем.

Что мог, к примеру, сказать о нем заметивший его в кафе человек? Одинокий случайный посетитель, которого в редких случаях кто-нибудь сопровождал. Ничего более невинного не придумать. И никакой конспирации при этом.

В день поимки Эйхмана и непосредственно после нее Харел ускорил темп, сократив вдвое время пребывания в кафе. Таким образом, он добился практически непрерывного общения с командой. Во всяком случае всегда был в их распоряжении. К соучастию в деле они привлекли и израильскую авиакомпанию «Эль-Ал». И это, кстати, был не первый случай в практике секретных операций. Харел убедил директоров компании предоставить в его распоряжение самолет «Британия». Предлогом послужила необходимость доставить в Аргентину израильскую делегацию во главе с Аббой Эбаном, который в то время был официальным представителем Израиля в ООН. На самом же деле Харелу нужен был самолет для вывоза из Аргентины Эйхмана.

План великолепно удался. Израильская делегация, которая должна была принять участие в торжественной церемонии празднования независимости благополучно приземлилась в Буэнос-Айресе. До прибытия самолета молодого израильтянина Рафаэля Арнона, который оказался в это время в столице Аргентины, уговорили симулировать сотрясение мозга в результате автомобильной катастрофы, в которую он будто бы попал. Арнона положили в госпиталь. Предварительно израильский врач инструктировал его, рассказав, какие именно симптомы характерны для сотрясения мозга. Все было подстроено так, чтобы из госпиталя Арнона выписали в день отлета «Британии». В кармане у него было свидетельство о болезни с указанием, что больной нуждается в наблюдении врача. Это было особенно важно, поскольку Эйхмана предполагалось доставить на самолет под наркозом, выдав его за служащего «Эль-Ал». Если бы в аэропорту служебную машину израильской авиакомпании остановили бы таможенники, им были бы предъявлены документы Арнона, в том числе и подлинное свидетельство из госпиталя.

Этого, однако, не потребовалось.

Один из старших служащих «Эль-Ал» в течение двух или трех недель торчал в аэропорту на глазах у всех и непрерывно завязывал разговоры с таможенниками и служащими аэропорта. Он выдавал себя за человека, ответственного за подготовку самолета израильской компании к полету.

Именно он и сидел на переднем месте в машине, везшей Эйхмана. Когда машина приблизилась к барьеру, отделяющему летную полосу от места посадки, дежурные приветственно помахали ему рукой.

21 мая 1960 г. точно в 12.05 пополуночи «Британия» поднялась в воздух, и нацистский чиновник, под чьим руководством было выполнено задание по уничтожению шести миллионов евреев, — Адольф Эйхман — начал свое последнее путешествие — к виселице.

 

Глава одиннадцатая

После поимки Эйхмана престиж Исера Харела невероятно вырос. Тем не менее уже через несколько месяцев после триумфального возвращения в Израиль из Аргентины появились первые признаки бури, которые в конечном счете привели к его падению.

Харел был, безусловно, исключительно одаренным человеком. Но своим положение в Израиле он был обязан и Бен-Гуриону. Харел был безоговорочно ему предан, и премьер-министр платил ему полной взаимностью. Мало кто поэтому решался критиковать действия главы Мосада или подвергать сомнению его представления о том, какой должна быть разведка в современном обществе.

Расхождения между ними возникли в связи с так называемым «делом Бера». Будучи военным советником Бен-Гуриона, Бер был одним из самых влиятельных в стране людей. Он считался глубоким военным теоретиком с международной репутацией. Официально Бер занимал положение историка израильской армии. Он воевал в Интернациональном легионе в Испании, был в свое время выдающимся деятелем Хаганы, а в начале 60-х годов пользовался признанием и за границей в качестве лектора и писателя, специалиста по военным наукам.

Внешне Бер производил малоприятное впечатление. Он не отличался мягким и деликатным обращением с людьми. С теми, кого он считал ниже себя, он разговаривал в пренебрежительном тоне, был нахален и самоуверен.

До 1953 г. Бер занимал самые левые позиции в израильской политической жизни. И вдруг резко эту позицию сменил и стал одним из самых горячих приверженцев Бен-Гуриона. Многие ему не доверяли. В их числе и Моше Даян. Но самую враждебную по отношению к Беру позицию занял Исер Харел. Он относился к нему крайне неприязненно, в течение многих лет скрывая от всех мучившее его подозрение, что Бер — советский агент. Все же несколько раз Харел был вынужден остановить Бера, когда замечал, что тот берет секретные материалы из министерства обороны и уносит их к себе домой. В таких случаях Бер жаловался на Харела Бен-Гуриону, который всегда становился на его сторону. Когда наконец Харел попросил у Бен-Гуриона разрешения последить за Бером, Бен-Гурион категорически ему отказал.

31 марта 1961 г. Исер Харел собирался в театр, как вдруг у него в квартире зазвонил телефон. Начальник отдела контршпионажа Шин Бет просил его о немедленном свидании. Встретившись с Харелом, он сообщил ему, что его агенты вели слежку за советским дипломатом, которого подозревали в шпионской деятельности. Они видели, как советский агент передал черный портфель встреченному им на улице человеку. Этим человеком был Израиль Бер.

Никого не известив, даже Бен-Гуриона, Харел той же ночью арестовал Бера. Вскоре Бер признался, что начал свою шпионскую деятельность в пользу Советского Союза после войны за Суэц. Все, что он рассказывал о своей жизни, оказалось выдумкой. Он не воевал в Испании, а занимал в это время скромную должность клерка в сионистской организации в Вене. В общем это был заурядный человек, несмотря на незаурядные способности. Продавать секреты своей страны Советскому Союзу он стал не ради денег, а потому, что считал, что Израиль не сумел оценить его, Бера, по достоинству.

Реакция Бен-Гуриона была смешанной. Ужас при мысли о том, что его военный советник оказался советским шпионом и возмущение действиями Харела. Бен-Гурион не поверил, что агенты случайно засекли момент встречи Бера с его советским куратором. Бен-Гурион заподозрил, что Харел, вопреки прямым его указаниям, приказал Шин Бет вести наблюдение за Бером. В тот момент, когда Бер был арестован, Бен-Гуриона в городе не было, и он решил, что Харел пренебрег его распоряжениями, желая поставить премьер-министра в особо неловкое положение.

Харел оказался в своих подозрения прав, а премьер-министр ошибся, но именно это обстоятельство и обострило обстановку.

Бен-Гурион придавал явно преувеличенное значение вопросу о том, насколько его приближенные преданы ему лично, т. е. в какой степени он может им доверять.

Те, кому он доверял, пользовались полной свободой действий. Тех, кому не удалось заслужить его доверия, он держал на почтительном расстоянии. Но горе было тем, кто принадлежал к первой категории и, по представлениям Бен-Гуриона, его предал.

Давид Бен-Гурион мог быть чудовищно несправедлив к людям. Таким он теперь и оказался по отношению к Харелу. Растерянный и обиженный, Харел тяжело это переживал и начал солидаризироваться с теми членами правительства и политическими деятелями, которые настаивали на уходе Бен-Гуриона с политической арены.

Харел считал свое положение устойчивым и неколебимым: человек, который поймал Эйхмана и разоблачил Бера, по его мнению, не мог быть так просто сброшен со своего поста.

Тем не менее, основной его опоры, Бен-Гуриона, больше не было. Критики, которые прежде не осмеливались высказываться, перестали стесняться.

Следующая крупная операция Харела подогрела враждебное по отношению к нему настроение.

Это была необычайная история, которая впоследствии стала известна под названием «дело Шумахера».

В 1960 г. Иосселе Шумахер, восьмилетний мальчик, был похищен у родителей фанатически настроенными членами религиозной еврейской секты, причем его дед был пособником похитителей. Дело в том, что старик не без оснований, предполагал, что родители мальчика не станут воспитывать из него ортодоксального верующего еврея.

С самого начала существования Израиля религия стала фактором, разобщающим евреев. МАПАЙ никогда не имела достаточного большинства в парламенте и вынуждена была для осуществления своей политической программы блокироваться с представителями ортодоксальных еврейских партий.

В благодарность за поддержку правительство шло на уступки их требованиям в вопросах соблюдения строгих ортодоксальных религиозных законов, которым в Израиле в повседневной жизни следовало лишь ничтожное меньшинство.

Кроме того, в Израиле существовала мало кому известная ультраортодоксальная партия, решительно отвергавшая само существование этого государства. Она считала Израиль государством, проклятым Богом, чем-то столь же порочным, как тот золотой телец, которому поклонялись евреи, пока Моисей вел разговор с Богом на горе Синай.

В Библии, утверждали они, рассеяние еврейского народа было предсказано, точно так же как и его воссоединение, которое должно было произойти только в День Страшного суда.

Эти ультраортодоксальные евреи постоянно подают в ООН петиции, в которых утверждают, что существование государства Израиль незаконно перед лицом самого Господа Бога. Палестинцы тоже считают, что Израиль не имеет права на существование, но по совершенно другим соображениям.

Своими врагами эти евреи полагают не арабов, а правительство Израиля и тех, кто осмелился ослушаться указаний Всемогущего и восстановить государство Израиль, чтобы собрать в нем блуждающих по всему свету евреев прежде, чем Господь подал знак.

Ида Шумахер и ее муж, портной, Альтер приехали в Израиль из Советского Союза в 1957 г. В семье было двое детей — дочь Зина и сын Иосиф, которого дома называли Иосселе. Отец Иды Нахман Штаркес принадлежал к суровой ортодоксальной секте старой школы. Он прожил тяжелую жизнь, претерпев все несчастья, которые только можно придумать, однако это не могло сломить его глубокую веру. В жизни для него имели значение: его религия (он принадлежал к секте хасидов из Бреславля), семья и ненависть к коммунизму в России. Оснований для этой ненависти у него было предостаточно. Во время второй мировой войны он был отправлен в ГУЛаг, потерял глаз и был свидетелем гибели своего младшего сына, затравленного бандой русских антисемитов.

Нахман Штаркес был первым в семье, кто уехал в Израиль. А через некоторое время он с восторгом приветствовал приезд своей дочери и зятя, хотя зять, с его точки зрения, был недостаточно ортодоксален и, будь его воля, он бы его в мужья своей дочери не выбрал.

Жизнь в Израиле для Шумахеров оказалась нелегкой. Альтер долго не мог найти работу, и в конце концов ему пришлось устроиться рабочим на текстильную фабрику. Жена его работала помощником фотографа. Они решили купить в окрестностях Тель-Авива маленькую квартирку, но для этого им пришлось во многом себе отказывать и даже надолго отправить детей к родственникам. Зину отдали в религиозную школу-интернат, а Иосселе — обожающему внука дедушке.

В одном из писем старым друзьям в Россию Ида Шумахер пожаловалась на трудности жизни в Израиле, высказав сомнения в правильности решения покинуть Россию. Кто знает, писала она, может быть, они еще и вернутся.

Каким-то образом письмо это попало к старому Нахману. Все, что писала Ида, в его представлении выглядело так: его дочь не только заберет внука и отправится с ним в страну, которую он ненавидит более всего на свете, но и отдаст его там христианам. Он понял, что перед лицом Бога обязан спасти Иосселе.

В конце декабря 1959 г. дела семьи Шумахеров стали понемногу налаживаться. Родители приехали к деду за сыном, но Иосселе там, однако, не оказалось. Вскоре им стало ясно, что Нахман не собирается возвращать им ребенка.

Шумахеры обратились в полицию. 15 января апелляционный суд в Израиле вынес решение вернуть ребенка родителям. Нахман отказался. Еще через два месяца полиция сообщила суду, что сомневается в возможности найти Иосселе.

Нахман был посажен в тюрьму за неповиновение закону. В Израиле разразилась буря негодования. Старик на вопросы отвечать отказывался. Он выполнил свой священный долг. Полиция была убеждена, что у него были сообщники и что мальчик находится у хасидов. Страна разделилась на два лагеря. Главный раввин Иерусалима, рабби Франк, принял сторону Нахмана и призвал верующих ему на помощь. Верховный суд охарактеризовал похищение как «самое омерзительное преступление, когда-либо совершенное в Израиле за все время его существования».

Ортодоксальные евреи выступили против ультраортодоксальных. Израиль был на пороге священной войны всех против всех.

В марте 1962 г., через два года после этого события, Исер Харел поразил своих коллег, заявив им, что просил у Бен-Гуриона разрешение найти Иосселе. Так же, как в деле с Эйхманом, ему понадобятся для этого все ресурсы, которыми располагает Мосад. На этот раз даже коллеги подвергли сомнению его решение. Иоэль Морав, начальник Шин Бет, энергично возражал, указывая на то, что это дело полиции и должно находиться в компетенции общественных и религиозных организаций. Харел, однако, оставался непреклонным. Мальчик должен быть возвращен родителям. У израильской разведки есть обязательства перед обществом, как политические, так и социальные. Сопротивление, которое встретил Харел внутри Мосада, казалось, только укрепило его решимость. Иосселе должен быть найден. И он, Харел, это сделает. Так появилась на свет «Операция тигр».

Было совершенно ясно, что Иосселе давно уже увезли из Израиля. Харел, вновь лично возглавивший операцию, отправился в Париж в штаб Мосада, чтобы иметь возможность руководить розысками. Его агенты начали обшаривать планету в поисках ребенка. Ультраортодоксальные общины существовали в Италии, Австрии, Франции, в Швейцарии, Великобритании, Бельгии, Южной Америке, а также — и это было важно — в Соединенных Штатах. Однако израильская разведка, которая с легкостью внедряла своих агентов в арабских странах, встретилась с серьезными затруднениями, когда дело коснулось этих общин. Ни один из агентов, подготовленных, если понадобится, к роли мусульманина, не знал, как вести себя в роли еврея-хасида. Они жаловались Харелу, что каждым жестом невольно выдают себя. У ультраортодоксальных евреев, преследуемых на протяжении столетий, выработалась сверхчувствительность, что-то вроде «сигнала о бедствии», срабатывавшего немедленно и позволявшего им мгновенно распознавать постороннего и вовремя предупреждать опасность. Перед лицом этих людей одной с ними крови, хваленые агенты Исера Харела оказались совершенно беспомощны.

Если общины хасидов могли похвастать сверхъестественным чутьем на опасность, то у Исера Харела в свою очередь было великолепное чутье ищейки. С самого начала своей деятельности в разведке он учился (и научился) читать бесконечные отчеты, казалось бы, ничем между собой не связанные, и все же находить в них нужную ему связь.

Но пока все отчеты, доставленные ему агентами, а также фильм, снятый скрытой камерой в одной из хасидских общин, — ничего Харелу не дали. Однако он был совершенно уверен, что Иосселе Шумахер спрятан у хасидов.

Приоткрыть завесу над этой тайной ему удалось чисто случайно. Это было своего рода озарение, которое бывает только у очень одаренных детективов.

Харелу удалось привлечь на свою сторону одного хасида, по имени Меир. Однажды в Париже, во время беседы с Харелом и его помощниками Меир рассказал им историю, которую слышал в одной из ультраортодоксальных общин во Франции. Все они были последователями местного рабби, крупного ученого, человека выдающегося, считавшегося в их среде святым или современным воплощением библейского пророка.

Меир рассказал, что во время войны красивая голубоглазая молодая француженка попала под влияние этого рабби и приняла иудаизм. Благодаря ей членам общины удалось выжить во время немецкой оккупации. Она свободно передвигалась по территории Франции. К тому же у нее обнаружились недюжинные способности разведчика. Ей удалось установить связь между Французским Сопротивлением и общиной и убедить партизан защитить эту небольшую группу евреев от нацистов.

Все присутствующие с интересом выслушали эту историю. Но для Харела это был звездный час. Он не знал ни имени этой женщины, ни где ее можно найти, и тем не менее, к величайшему изумлению всех окружающих, бросил все силы на ее розыски. Харел был убежден, что из Израиля Иосселе вывезла именно она. Эта женщина пользовалась абсолютным доверием ортодоксальной общины, а внешне была непохожа на еврейку. Таких людей должно было быть совсем немного на свете. И француженка была, несомненно, из их числа.

Ее звали Мадлен Ферай. Как уже было сказано, во время войны она воевала в рядах Французского Сопротивления, будучи тесно связанной с еврейской общиной. После войны она участвовала в деловых операциях этой общины по импорту и экспорту. В 1951 г. она развелась со своим мужем-католиком, потому что полюбила молодого раввина и уехала со своим новым мужем и сыном от первого брака в Израиль. Здесь ее сын сменил имя Клод на другое — Ариель. Брак оказался, однако, неудачным. Муж покинул Мадлен, и она увлеклась ортодоксальным учением в самых крайних его формах. Некоторое время Мадлен жила в Иерусалиме, одевалась в соответствии с предписаниями хасидов, ревностно выполняла все законы иудаизма. Еврейское ее имя было Рут Бен-Дэвид. Однако вскоре Мадлен потянуло в Европу, во Францию. Через Управление иммиграции в Тель-Авиве Харел выяснил, что она дважды приезжала в Израиль с того времени, как исчез Иосселе.

Этого было вполне достаточно, для того чтобы засевшее у Харела подозрение превратилось в уверенность. Агенты Мосада вскоре нашли Мадлен. Она жила в небольшом городке неподалеку от Реймса. Харел получил полный доклад о ее жизни.

Выяснилось, что Мадлен часто встречается с лондонским ювелиром Джозефом Домбом. Сведения о нем были затребованы и получены из Тель-Авива. Все оказалось в полном соответствии с тем, чего Харел и ожидал. Домб был членом еврейской секты сатмаров, — секты, решительно настроенной как против сионизма, так и против Израиля. Далее агенты Харела выяснили, что сын старого Нахмана Штаркса, Шалом Штаркс, тоже живет в Лондоне.

Харел был убежден, что именно Мадлен вывезла Иосселе из Израиля, но допускал возможность, что она не знает, где он сейчас находится. Правда, в письмах ее к Клоду в Израиль, которые Харел перехватил, были упоминания о ребенке. Однако особых надежд на разговорчивость Джозефа Домба или Штаркса Харел не питал. Захват самой Мадлен тоже большого смысла не имел. Возможно, они получили бы дополнительную информацию, но зато сатмары тут же узнали бы об опасности, угрожающей им со стороны Мосада.

В создавшейся ситуации Харел решил заняться рабби Шай Фрейером, моэлом, т. е. человеком, который занимается обрезанием новорожденных. Его имя в процессе расследования выплывало довольно часто. Убежденный антисионист, глубоко верующий человек, он явно любил разъезжать и, кроме того, не испытывал неудовольствия, если ему удавалось хорошо заработать.

Операция «Тигр» по розыску пропавшего мальчика превратилась в сложное разведывательное задание, целью которого было заполучить и Мадлен, и рабби Фрейера для одновременного допроса обоих.

Харел и его команда засели за выработку всех деталей «гамбита» — так называлась на их языке эта работа.

О похищении и речи быть не могло. Ни Мадлен, ни Фрейер не были гражданами Израиля и, случись что-нибудь, международный скандал был бы неминуем.

Метод, выбранный Харелом, был, как всегда, остроумен и мог бы украсить любой детективный роман. Однако из этого дела становится ясным, что разведка для достижения своих целей бывает вынуждена прибегать к самым крайним мерам.

Вопрос о возвращении Иосселе в Израиль стал уже для Исера таким же животрепещущим, какими были и все его прежние операции. Он был одержим этим делом.

Прежде всего надо было заполучить рабби Шаи Фрейера. В июне 1962 г. к некоему моэлу в Париже явился человек. Упросив рабби поклясться, что он сохранит в тайне все, что узнает, человек рассказал необыкновенную историю. Говорил он на безупречном французском языке и объяснил, что он сын одного из влиятельных людей в Марокко. Он полюбил красавицу-еврейку, похитил ее и вынудил выйти за него замуж. Чтобы завоевать ее любовь, он перешел в иудаизм, обвенчался с ней по еврейскому обычаю. В глазах общества он оставался правоверным мусульманином, но в своем доме соблюдал все законы иудаизма. Жена родила ему сына. Они оба сейчас в Лондоне, и ему нужен рабби, чтобы сделать сыну обрезание, и в то же время сохранить все в секрете. Если тайна эта станет известной его отцу или другим родственникам, они — и он, и его жена, и их новорожденный сын, — обречены.

Рабби предложил молодому человеку привезти ребенка в Париж, чтобы он сам мог сделать обрезание. Марокканец отказался. Париж — это слишком опасно, сказал он. Здесь много жителей из Северной Африки. Он бы охотно пригласил рабби приехать в Лондон, но боится осложнений. Рабби и сам не был склонен нарываться на неприятности, сколько бы ему за это ни заплатили.

По просьбе марокканца, он написал в осторожных выражениях рекомендательное письмо президенту ассоциации ортодоксальных моэл в Лондоне, по имени Хома. Через несколько дней марокканец в сопровождении приятеля навестил моэла.

Рассказанная история теперь была несколько видоизменена. Его жена в Марокко оправляется от родов, но готова приехать в Европу на церемонию обрезания. Все расходы, связанные с поездкой моэла, будут, безусловно, возмещены, а вознаграждение — щедрым. Важно, чтобы моэл был человеком достаточно светским и привык к разъездам.

«Гамбит» был разыгран безукоризненно. Рабби Хома предложил кандидатуру рабби Фрейера, единственную, по его словам, в данной ситуации подходящую — и тут же написал рекомендательное письмо.

Следует на момент прервать изложение событий и задаться вопросом, почему было не обратиться к рабби Фрейеру непосредственно? В операциях такого рода ничем нельзя рисковать. Если бы агенты пришли к Фрейеру без рекомендации и он, что-либо заподозрив, отказался бы иметь с ними дело, все было бы кончено.

В разыгранном варианте Фрейер оказался психологически более подготовлен к тому, что услышал, потому что посетители пришли к нему в Лондоне по рекомендации человека, всеми уважаемого и достойного доверия. Если бы рабби Хома предложил им обратиться к другому специалисту, пришлось бы придумывать возражения, и так до тех пор, пока не был бы в конце концов назван Фрейер. И назван не агентом (марокканцем), а самим членом общины.

Фрейер был очень доволен. Он с удовольствием поедет куда угодно, хоть в Марокко, если понадобится. Марокканец, взяв с него обещание сохранить все в секрете, объяснил, что сам поедет в Марокко за женой и сыном, 20 июня он снимет квартиру в Женеве с тем, чтобы обрезание было произведено там. Рабби получил билет первого класса на самолет и деньги на все остальные расходы. Он обещал быть в Женеве вовремя.

В то же время подготавливался и другой «гамбит», в котором предполагалось участие Мадлен. Это было потруднее. Предложение взять в заложники ее сына было тут же отвергнуто. Она могла обратиться за помощью в общину. Община передала бы информацию в прессу и возникли бы серьезные, уже международного характера, затруднения.

И тем не менее было похоже, что за неимением лучшего, придется прибегнуть к этому варианту.

Но тут счастье улыбнулось Исеру Харелу. Однако и эта удача не с неба упала, а была подготовлена Мосадом, который в течение нескольких месяцев перехватывал корреспонденцию Мадлен Ферай. Одно из писем оказалось ответом на помещенное ею в газете объявление о продаже загородного дома. Это был превосходный предлог для знакомства. Один из агентов тут же написал по указанному адресу с предложением заплатить за дом большую сумму, чем та, что была объявлена в газете. Он отрекомендовался как агент международной компании, которая ищет во Франции дом в сельской местности, предназначенный для сотрудников, проводящих отпуск во Франции.

Мадлен проглотила наживку. Через несколько дней она уже показывала дом мнимому представителю компании. Да, да, говорил агент, именно такой дом им и нужен, и он будет рекомендовать своим боссам его приобрести. Компания торопится с покупкой, и его хозяева прибудут в Женеву 21 июня. Он предлагает Мадлен встретиться с ними в отеле «Бо Риваж», чтобы подписать все документы и получить чек.

Мадлен сразу же согласилась.

Шаи Фрейера в женевском аэропорту встретил все тот же «марокканец» и отвез его на квартиру. Фрейер начал было раскладывать свои инструменты, как в комнату вошли несколько человек и, расположившись поудобней, приступили к расспросам, что он знает о судьбе Иосселе. Поняв, что с ним случилось, рабби Фрейер пришел в отчаяние. Он оказался в руках Мосада, попал в ловушку. Разочарован был и Исер Харел. Через несколько часов ему доложили, что Фрейеру ничего о мальчике неизвестно и похоже на то, что он говорит правду. Тем не менее Харел распорядился, чтобы Фрейера не выпускали, пока мальчик не будет найден. Иначе секретность операции «Тигр» окажется под угрозой. Фрейер стал пленником израильской секретной службы в самом центре Швейцарии.

На следующее утро прибыла Мадлен. Это оказалась очень элегантно одетая женщина. Для ортодоксальных евреев она была Рут Бен-Дэвид и носила одежду, приличествующую набожной еврейке, но для всего остального мира она выглядела стопроцентной француженкой Мадлен Ферай. В холле отеля «Бо Риваж» она сразу же начала переговоры о продаже своего дома. Примерно через час посыльный принес записку от юриста. Юрист извинялся, что его задерживают дома дела, но поскольку все бумаги, относящиеся к сделке, при нем, он просит приехать к нему. Это вполне удобно и сбережет всем участником сделки время. Мадлен согласилась.

Они подъехали к небольшому, но красивому дому в окрестностях города. Как только Мадлен вошла в дом, другой агент сообщил об этом по телефону Харелу, который тут же из своей женевской квартиры связался по прямому проводу с Тель-Авивом. Через несколько секунд его распоряжение было передано в штаб, который в свою очередь дал по радио команду шоферу машины, ожидавшей в Беер-Якове. Двое оперативников Шин Бет тут же вышли из машины, вошли в дом к сыну Мадлен Ариелю Бен-Дэвиду и объявили ему, что он находится под арестом.

Теперь предстояло пожинать плоды прекрасно разыгранной операции. Но все зависело от того, знает ли кто-либо из двоих задержанных, где находится Иосселе, и захотят ли они содействовать расследованию.

Мадлен, как только поняла, что произошло, решительно отказалась говорить.

Исер Харел прекрасно понимал, что бывшего участника Французского Сопротивления угрозами не испугаешь и позаботился о том, чтобы Мадлен чувствовала себя наиболее свободно.

Рабби Фрейер твердил: «Я ничего не знаю».

Мадлен же заявила: «Я не скажу вам ничего».

Ариель Бен-Дэвид в Тель-Авиве оказался несколько более сговорчивым. Он признался, что его мать помогала похитителям. Его показания были использованы для того, чтобы сломить сопротивление Мадлен, которой было сказано, что ее сын, если она откажется помогать следствию, будет приговорен к длительному сроку тюремного заключения за содействие похищению и укрывательство.

Однако и через сорок восемь часов дело с мертвой точки не сдвинулось. Тогда Исер Харел вышел из своего укрытия, приехал в дом к Мадлен и уселся за стол напротив нее. Вразумительно, с осторожностью выбирая слова, он объяснил ей, какой огромный нравственный ущерб понесли родители мальчика. В этом случае, сказал он, никто не выступает против религии. Борьба идет за то, чтобы были признаны права родителей воспитывать своих детей, как они того хотят. Борьба идет за то, чтобы сплотить народ Израиля, а не вносить раздор, как это получилось сейчас из-за Иосселе.

Все присутствующие отдавали себе отчет в том, что момент был решающим. Мадлен либо захочет говорить тут же, либо, укрывшись за стеной молчания, которую она воздвигла вокруг себя, будет упорствовать.

Выгадывая время, она попросила Харела доказать ей, что он действительно тот полномочный представитель Израиля, за которого себя выдает.

Исер без малейшего колебания вытащил, к вящему изумлению всех присутствующих, свой подлинный дипломатический паспорт и протянул его Мадлен.

Паук и муха вели в этот момент игру в открытую. Несколько минут все было тихо.

И вдруг ее прорвало. Да, имя мальчика теперь Янкель, он живет в семье Гертнер в Нью-Йорке: 126 Пенн-стрит, Бруклин. И она расплакалась. Мосад немедленно связался с послом Авраамом Харманом в Вашингтоне и просил его предупредить ЦРУ. Харман, однако, опасался, что могут возникнуть трудности. В Америке надвигались выборы в Конгресс, а сатмары контролируют большое число голосов в Нью-Йорке. Харел в отчаянии схватил трубку. Харман намекнул, что ЦРУ, возможно, в курсе их разговора. Тогда Харел уже без всякого стеснения поручил ему обратиться к Генеральному прокурору США Роберту Кеннеди и настаивать на его вмешательстве в это дело.

Уже через несколько часов Иосселе был в руках агентов ФБР, которых сопровождал резидент Мосада в Вашингтоне.

4 июля мальчик прилетел в Тель-Авив. В аэропорту его встречали обезумевшие от счастья родители.

Когда Исер Харел узнал, как Мадлен организовала вывоз переодетого девочкой Иосселе из Израиля, как сама изготовила для него паспорт, как отвезла его в Америку и поместила в семью Гертнеров, он понял, что перед ним — от природы незаурядный агент. Он тут же предложил ей работу. Предложение Харела Мадлен, однако, отклонила. Она была в подавленном состоянии, мучилась сознанием своей вины.

Впоследствии Мадлен Ферай, она же Рут Бен-Дэвид, вышла замуж за семидесятидвухлетнего рабби, возглавляющего одну из самых фанатических сект — «Защитники врат» — в Мее Шаарим, ортодоксальном районе Иерусалима.

Операция Мосада «Тигр», известная широкой публике как «дело Иосселе», успешно завершилась.

В процессе операции уже в который раз были продемонстрированы недюжинные способности, дар предвидения и интуиция Исера Харела, а также его методы работы.

Исер Харел не останавливался перед тем, чтобы вести подпольную работу в чужих странах, потому что был уверен, что достигнет своей цели и все его действия будут оправданы.

Как руководитель Мосада он обладал необыкновенной энергией. Но именно эти особенности его характера явились и источником его слабости, погубившей его вскоре после возвращения Иосселе домой.