Асы шпионажа. Закулисная история израильской разведки

Стивен Стюарт

Часть пятая

СМЕНА ГЕНЕРАЛОВ

 

 

Глава пятнадцатая

Меир Амит начал без отлагательства полную перестройку секретной службы. Самым значительным событием в цепи перемен было назначение генерала Ярива руководителем Военной разведки. С годами Ярив и Амит стали друзьями.

Впервые Мосад был настоящим партнером Военной разведки. Позади остались (во всяком случае в это время) все разногласия, которые отравляли отношения между двумя родственными организациями. В самом Мосаде Амит реорганизовал всю систему отношений, существовавшую при Хареле. Они стали значительно более формальными. По мнению некоторых старых сотрудников, это привело к бюрократизации аппарата и, как следствие, к полной потере способности Мосада функционировать как единое целое.

Каждый начальник отдела Мосада теперь имел постоянный доступ к исследовательским материалам Военной разведки. Каждый начальник отдела действовал в строго отведенных ему пределах, географических или оперативных. Неожиданным образом эта система способствовала расширению его кругозора, а не замыкала в круге узких проблем.

В прошлом Мосад приступал к обсуждению того или иного вопроса по мере того, как он появлялся. Теперь от его сотрудников требовалось понимание общих задач Мосада. Поначалу многим казалось, что установленный Амитом принцип приоритета информации, непосредственно связанной с нуждами вооруженных сил, ограничивает сферу деятельности разведки. Это опасение не подтвердилось. Оперативная активность Мосада (которая в общем выросла) вовсе не была полностью подчинена интересам военных.

Как это ни парадоксально, далее оказалось, что систематический анализ данных, полученных даже из далеких от Ближнего Востока стран, может быть непосредственно связан с интересами Израиля, хотя не всегда это сразу становится очевидным.

К примеру: агент Мосада в одной из африканских стран сообщил, что министр страны досадовал на то, что доставленное из СССР военное оборудование почти все оказалось устаревшим, т. е. не соответствовало достигнутой ранее договоренности. Одновременно в Мосад стали поступать отрывочные сведения такого же рода из других мест. Это могло означать только одно — русские решили оружие, предназначенное этим странам, направить в те районы мира, которые в данный момент показались им политически более важными. Когда через некоторое время из Каира поступили сведения о том, что египетские офицеры из отделов военного снабжения и артиллерийских частей поехали в Советский Союз, нетрудно было уже догадаться, куда направляют русские свое вооружение.

Израиль, таким образом, уже заранее, еще до того как соответствующие соглашения между Советским Союзом и арабами были подписаны, мог предупредить об этом американскую администрацию, которая без промедления восстановила нарушенное соотношение сил в этом районе.

Амит придавал большое значение новой технологии в своем деле, но отдавал себе при этом полный отчет в том, что самая совершенная техника не может не только заменить агента, но даже просто уменьшить значение его деятельности.

Вскоре он понял и другое: специфические способности агента ни психологическими тестами, ни самыми подробными исследованиями установить невозможно. Можно получить только самое общее и поверхностное представление о его характере.

Амит в самом начале своей деятельности отправил в Бейрут молодого израильтянина. Бейрут, хоть и арабский город, но считался одним из наименее опасных для проникновения израильских агентов. Во всяком случае, менее опасным, чем, скажем, Каир, Дамаск или Багдад. Агент подавал надежды. Всем казалось, что его ждет блестящая карьера. Он был способным и честолюбивым человеком. На службе в израильской армии показал себя мужественным и искусным солдатом. Как и все израильские агенты, он прошел самую полную психологическую проверку — результаты ее были великолепными.

Сразу же из аэропорта Бейрута он направился в отель, номер в котором был заказан для него заранее. Получив ключи, он благополучно в него вселился, но выйти из него наотрез отказался. Ни разумные доводы, ни уговоры на него не действовали. Выяснилось, что в бейрутском аэропорту, где он должен был пройти паспортный контроль со своими фальшивыми документами, он страшно нервничал. Произошел нервный срыв.

Положение стало трагикомичным, когда выяснилось, что агент не только не может выполнять свои функции, но отказывается выйти из номера даже для того, чтобы улететь в Израиль. Перед Мосадом маячила перспектива пожизненно оплачивать пребывание одного из своих агентов в фешенебельном бейрутском отеле.

Чтобы выйти из этой ситуации, пришлось обратиться за помощью к ЦРУ. Агента усыпили и в этом состоянии отправили в Израиль. Дома он пришел в себя, к нему вернулись и силы, и мужество, и он даже стал просить, чтобы его испытали еще раз.

После этого комичного эпизода Мосад постигла уже настоящая катастрофа. Эли Коген в Дамаске и Вольфганг Лоц в Каире — оба агенты самого высокого класса — были арестованы. Ни один из агентов израильской разведки в арабских странах — за исключением Макса Беннета, который, как помнит читатель, случайно связался с командой Лавона в Каире, был арестован и покончил с собой в тюрьме перед тем, как предстать перед судом, — не был пойман.

И Эли Коген, и Вольфганг Лоц были мастерами своего дела. Агенты, работающие в самой гуще событий на неприятельской территории, хорошо понимали, что одна-единственная ошибка может стоить им жизни. Информация, которую передавал Исеру Харелу Лоц относительно немецких ученых, оказалась несерьезной, но общий его вклад в дело израильской разведки — неоценим. Единственный недостаток Лоца состоял в неумении оценивать техническую информацию, во всем остальном он был на недосягаемой высоте. Чувствуя себя совершенно уверенно, он вращался в египетском высшем свете, был на дружеской ноге с генералами и офицерами египетской разведки и потому легко получал сведения, которые так важны были для Израиля.

Меир Амит вначале, так же как в свое время Харел, был настроен скептически по отношению к Лоцу. Но вскоре оценил его по достоинству и эксплуатировал сверх всякой меры. Он требовал информации обо всем — слухах, сплетнях, настроениях. Запас информации Лоца, однако, был так велик, что по существу передавать ее с помощью передатчика из ванной комнаты он был не в состоянии. И в конечном счете погубило его именно непрестанное давление Тель-Авива.

Лоц вел свои передачи каждую ночь. Его материал поступал на компьютеры Военной разведки и Мосада и давал возможность Тель-Авиву составить представление о политической жизни в Египте, о состоянии его экономики и военных достижениях или просчетах.

22 февраля 1965 г. Вольфганг Лоц и его жена Вальтрауд вернулись в свои роскошные апартаменты в Каире после поездки в Мерса Матрут. В дверях они столкнулись с поджидавшими их в засаде сотрудниками службы безопасности Египта. Обычно никогда не удается узнать, что именно выдало агента. Но Лоцу объяснили, что его радиопередачи были перехвачены. Нет никаких оснований этим сведениям не доверять. Конечно же он злоупотреблял своим передатчиком, ведя передачи каждую ночь и дольше, чем диктовали соображения безопасности.

Интересно отметить, что всего за месяц до этого, 21 января 1965 г., Эли Коген, без сомнения, самый талантливый из всех разведчиков израильской секретной службы, был обнаружен таким же образом. И его радиопередачи засекли.

Мосад придерживался мнения, что оба эти события как-то между собой связаны. Удалось установить, что так оно в сущности и было.

ГРУ (Государственное разведывательное Управление Советского Союза), обеспокоенное постоянной утечкой информации в арабских странах, настояло на общей проверке всей системы безопасности в Каире и в Дамаске. Исходя из предположения, что в обеих столицах имеются израильские агенты, которые передают информацию в Израиль по радио, ГРУ доставило и в Египет, и в Сирию самые современные радиоперехватчики. Их обслуживали русские радисты. В течение нескольких последующих недель им удалось обнаружить и Лоца, и Когена. Это было совершенно замечательное достижение по нормам контрразведок.

Как это ни удивительно, но Лоца до конца не разоблачили. Он предстал перед судом как польстившийся на израильские деньги немец. 27 июля 1965 г. он был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Вальтрауд Лоц получила три года заключения и каторжных работ.

Обоих, вместе с группой Лавона (они познакомились в тюрьме), обменяли после Шестидневной войны на пятьсот военнопленных, среди которых было девять генералов.

Эли Коген был казнен 19 мая 1965 г. в 3.30 утра на главной площади Дамаска — площади Мучеников.

Ему разрешили перед смертью написать письмо семье. Вот оно.

«Жена моя, Надя, и вся дорогая моя семья! Я пишу вам в последний раз и прошу вас не разлучаться друг с другом. Я прошу тебя, Надя, простить меня и позаботиться о себе и о детях. Сделай так, чтобы они получили хорошее образование. Думай о себе и о них; постарайся, чтобы они ни в чем не нуждались. Оставайся всегда в хороших отношениях с моими родными.
Эли Коген»

И еще я хотел бы, чтобы ты вышла замуж. Тогда у моих детей будет отец. Ты свободна от всяких обязательств.

Прошу тебя — не трать свою жизнь на оплакивание того, чего уже нет. Думай только о будущем.

Всем вам я посылаю свои поцелуи: тебе, Софи, Айрис, Шаулу и всем моим родным. Ни одного из них не пропусти. Скажи им, что последние мои мысли были полны любви к ним.

Не забудьте, каждый в отдельности, помолиться о спасении души моего отца и о моей душе.

Мои последние поцелуи… Шолом.

Эли Коген родился в Александрии в 1924 г. и прожил там тридцать два года. В 1957 г. он эмигрировал в Израиль. Он рос набожным еврейским мальчиком и подумывал о том, чтобы стать раввином. Его родители были вполне зажиточными типичными восточными евреями. Небольшой галстучный магазин приносил им приличный доход.

Как и большинство молодых евреев в Египте, Коген вскоре увлекся идеями сионизма, но пошел дальше многих других и присоединился к нелегальной еврейской подпольной организации под руководством Азара, который был казнен египтянами после провала операции «Сюзанна».

Впервые Эли Коген (известный и под именем Алекс) поехал в Израиль, чтобы по поручению своей подпольной организации приобрести профессию радиооператора. Предполагалось использовать его в составе группы «Сюзанна», но его не оказалось в Египте в нужное время. Египетская секретная служба вызывала его на допрос, но ему удалось убедить следователей, что он никакого отношения к операции «Сюзанна» не имел, хотя и был знаком с Азаром.

С тех пор его нельзя было использовать в Египте в качестве агента не только потому, что он уже был у египтян на подозрении, но и по другой причине: старое правило — не вербовать агентов из местных евреев для работы в их собственной стране теперь соблюдалось строжайшим образом.

В 1957 г. Коген приехал в Израиль. Он работал переводчиком с арабского в министерстве обороны, но через год ему это надоело и он ушел на должность бухгалтера в Центральное торговое агентство промышленного концерна.

Все это время, незаметно для него, Мосад наблюдал за Когеном. Небольшая подготовка у него уже была — он принимал участие в некоторых подпольных операциях. Кроме того, существенно было то, что всю свою жизнь он прожил в арабской стране.

Было совершенно ясно, что в качестве потенциального агента Коген может оказаться чрезвычайно полезным. Однако посылать в Египет его было рискованно. Его легко могли там узнать. А вот в Сирию, самый трудный для проникновения объект — другое дело.

Семья Когена когда-то жила в Сирии, в Алеппо. Он еще помнил сирийский диалект арабского языка, который ребенком слышал в семье. Патриотизм Эли Когена ни у кого сомнений не вызывал. Но по своей природе он был лучше приспособлен к арабскому образу жизни, чем к израильскому. Ему была близка и дорога арабская культура, и в Израиле он тосковал по ней.

Коген был женат, но чтобы стать израильским агентом в чужой стране, ему никаких разрешений не требовалось. В течение двух лет он ревностно занимался, готовясь к своей новой роли. А она была нелегкой.

В отличие от Лоца, который мог отправиться в Египет, выдавая себя за немца, и легко там адаптироваться, Коген мог попасть в Сирию только в качестве сирийца. Сирия всегда с недоверием относилась к иностранцам, даже к арабам из других стран. Население постоянно предупреждали о том, что от иностранцев надо держаться подальше.

Успешно выдавать себя за уроженца чужой страны — задача очень трудная, особенно если испытание длительное. Потому даже Эли Когену, чье происхождение было сирийско-еврейским, пришлось долго учиться. В процессе подготовки он должен был избавиться не только от всех черт, выдающих в нем еврея, но и от всего, что выдавало в нем человека, долго жившего в Египте.

К концу 1960 г. Эли Коген был готов к отправке в Сирию.

Его руководители в Мосаде хорошо поработали над его биографией и документами, которые должны были в максимальной степени соответствовать его происхождению. Теперь его имя было Камаль Амин Таабес. Сириец по происхождению, он, однако, родился в Бейруте. В 1933 г., когда ему было три года, его семья переехала в Александрию, а в 1941 г. — в Буэнос-Айрес. Там он, став взрослым, организовал импортно-экспортное предприятие и с течением времени приобрел довольно приличное состояние. Это была типичная биография многих тысяч арабов, чьи семьи переезжали с места на место, гонимые нуждой и всяческими катаклизмами — войнами, революциями, которых было так много в этом веке.

В одном Буэнос-Айресе проживало полмиллиона арабов. Среди них немало было и сирийцев, которые с легкостью признавали в Когене своего. Если его сирийское произношение и не было безупречным, то это легко было объяснить тем, что как раз в период своего возмужания он долго жил в Египте и в Латинской Америке.

Если оказывалось, что с Египтом он больше знаком, чем с Сирией, удивляться этому тоже не приходилось. Он ведь жил в Египте. «Биографов» Когена смущало только одно — по испански их подопечный говорил плохо. Но этому удалось помочь. Ускоренный курс испанского языка в спецлаборатории лингвистики в Иерусалиме устранил и это препятствие.

Эли Коген в роли Камаля Амина Таабеса прибыл в Буэнос-Айрес в начале 1961 г. с заданием наладить связи с латиноамериканцами, а может быть, надеялся Мосад, и с сирийской общественностью. Это было важно для того, чтобы к моменту отъезда в Дамаск он был уже хорошо знаком с сирийцами.

Его успехи превзошли все ожидания. Предприятие, которое щедро поддерживал Мосад, процветало. Коген чувствовал себя вполне комфортабельно в высшем сирийском обществе в Буэнос-Айресе.

Через девять месяцев после приезда в Аргентину, он был уже подготовлен к решающему в своей жизни шагу — путешествию в Дамаск. Таабес-Коген не скрывал от своих многочисленных знакомых — сирийцев и других арабов, — что хочет осуществить мечту всей своей жизни и посетить свою настоящую родину, Сирию.

1 января 1962 г., запасшись рекомендательными письмами, он сел на пароход «Астория», идущий из Генуи в Бейрут. Он путешествовал в каюте первого класса, расположенной на верхней палубе, и очень быстро сошелся с богатыми арабами, оказавшимися его товарищами по путешествию.

Через девять дней при поддержке высокопоставленного сирийца, которого он встретил в пути, Коген пересек ливано-сирийскую границу и прибыл наконец на место своего назначения — в Дамаск.

Уже через несколько дней он с волнением в голосе сообщал своим сирийским друзьям, что после стольких лет «бродяжничества», он все-таки добрался до настоящего своего дома. Сирия — его единственная родина! И здесь он собирается провести остаток своей жизни.

Коген поселился в элегантном доме в центре города, расположенном напротив Генерального штаба сирийской армии. При выборе его он учел, что среди его соседей окажется немало сирийских офицеров. Устроившись, Коген установил радиопередатчик, хитро упрятав его в обыкновенный смеситель для соков.

Теперь он был готов. С этого момента в течение трех лет без перерыва, за вычетом нескольких отпусков, которые он проводил в Израиле с семьей, Эли Коген работал на Мосад в столице Сирии.

Связь с Мосадом он поддерживал большей частью по радио. Иногда пользовался и другим способом, который уже раньше оправдал себя в практике других агентов. В Швейцарии Мосадом была создана фирма, которая вела дела по приобретению разнообразных произведений искусства, которые Коген покупал в Сирии для экспорта в Европу. Цель была двоякая: респектабельное занятие для агента, с одной стороны, и возможность посылать из Сирии материалы, спрятанные в потаенных углублениях антикварной мебели.

Преувеличить заслуги Когена или его необычайные способности как агента, было бы трудно. По характеру он очень отличался от Лоца. Спокойный, выдержанный, скромный, однако эти качества не помешали ему легко проникнуть в верхние слои сирийского руководства партией Баас и высшего общества в Дамаске. Он сумел почти полностью зарисовать все сирийские укрепления вдоль линии Голанских высот и на равнине, окружающей Дамаск, выяснить все детали задуманного сирийцами отвода русла Иордана с тем, чтобы оставить Израиль без воды. Кроме того, он засек первые же официальные контакты Сирии с ООП, смог передать Израилю сведения о характере и калибре вооружений, передаваемых Сирии Советским Союзом, выяснил, сколько у Сирии летчиков, способных летать на русских МИГах, сообщил в точности разрабатываемую Сирией военную стратегию и, конечно, аккуратно докладывал Мосаду обо всех вспышках политических беспорядков, которые в то время происходили в Сирии.

Доклады Эли Когена были сами по себе образцовыми. Он всегда указывал источники информации, старался не преувеличивать значение собственной информации и обладал фантастической способностью правильно оценивать каждую мелочь в разговоре с собеседниками, делая далеко идущие выводы. Несколько раз Когену довелось принимать участие в инспектировании сирийских укреплений вокруг Кунейтры. Однажды он даже стоял на Голанских высотах и смотрел вниз на Галилею, раскинувшуюся многоцветным ковром под ним.

Коген пришел к выводу, что утверждения сирийцев о том, что их позиции совершенно неприступны, по-видимому, справедливы. Но с тем большей настойчивостью он стал наносить на карту, причем с максимальной точностью, все защитные укрепления типа линии Мажино, которые строили в это время сирийцы.

Начальник сирийской разведки и контрразведки и его люди, ворвались к Когену как раз в момент передачи сведений. Три дня держали сирийцы Когена в его же квартире, настаивая, чтобы он продолжал передачи в Тель-Авив. Он сделал вид, что подчинился, но незаметно поменял частоту ключа Морзе. Это и было сигналом Тель-Авиву, что он находится под арестом.

Так что самое худшее Меир Амит узнал в тот момент, когда Эли Когену было приказано отправить последнее свое послание в Тель-Авив. Оно звучало так: «Премьер-министру Леви Эшколу и начальнику секретной службы Тель-Авива от сирийской контрразведывательной службы. Камаль и его друзья в настоящее время — наши гости. Надеемся, вы пришлете и всех остальных его коллег. О его судьбе вы вскоре будете извещены».

Примерно пятьсот человек сирийцев были арестованы в связи с Когеном. Это свидетельствовало о масштабе его деятельности в Сирии. Трое сирийцев, его близких друзей, были привлечены к судебной ответственности, хотя никаких доказательств их вины не было и в помине.

Сирийцы, разумеется, не были уверены в том, что Эли Коген действовал в одиночку. Он мог быть одним из многих. Не были они уверены и в том, что он никого из сирийцев не подкупил.

В процессе расследования Когена подвергали самым ужасным пыткам, но ему нечего было сказать.

Человек из Израиля действовал в одиночку.

Суд над Эли Когеном превратился в фарс. Ему было отказано в защите. Корреспонденты были допущены только на открытие процесса. Суд закончился 19 марта; смертный приговор — обнародован 1 мая и утвержден президентом Хафезом, человеком, который лично был с Когеном знаком и однажды даже принял от него норковую шубу в подарок для своей жены.

В защиту Эли Когена была организована международная кампания. Лидеры многих стран, в том числе Папа Римский, обращались к президенту Хафезу с просьбой помиловать Когена. Тем не менее приговор был приведен в исполнение. Вся процедура транслировалась по телевидению. Тело, обернутое белой простыней, было оставлено на виселице в течение шести часов. На простыне была надпись с указанием преступления, которое Коген совершил. Тысячи сирийцев прошли за это время мимо места казни.

Оценивать действия агента впоследствии всегда трудно. А к случаю с Эли Когеном обычные мерки оказались и вовсе неприложимыми. Сирийская партия Баас находилась в то время в состоянии идеологической конфронтации со всем остальным арабским миром. Ливанские газеты, в частности, воспользовались случаем и напечатали сообщения о подвигах Когена, чтобы скомпрометировать сирийское правительство, которое настаивало на том, что оно — единственный серьезный соперник сионистов и «империалистов».

После смерти Когена все сообщения иностранной печати были подхвачены и многократно преувеличены израильской прессой. Отделить факты от фантастических выдумок стало вообще трудно, даже для Мосада. На материалы, обнародованные в суде, можно было положиться не более, чем на показания обвиняемых на судебных процессах в России в 30-е годы. Свидетели разыгрывали роли, тексты которых были подготовлены прокурорами. Обвиняемых пытали, чтобы заставить их подтверждать предлагаемые версии.

Но есть факты неоспоримые. В течение трех лет своего пребывания в Сирии Эли Коген работал с необычайной интенсивностью. Он передавал в Израиль информацию чрезвычайной важности, которую иным путем Израилю было не получить.

В большинстве своем эти сведения уже через несколько часов поступали в распоряжение военных частей, стоящих на границах с Сирией.

На пятый день Шестидневной войны израильская армия обходным маневром атаковала Голанские высоты и взяла их через несколько часов штурмом, несмотря на то, что военные специалисты в большинстве своем считали это невозможным. В офисах Военной разведки в Израиле в честь Эли Когена поднимались бокалы. Этой победе он способствовал в большей степени, чем кто-либо другой. В Израиле Эли Коген стал национальным героем.

 

Глава шестнадцатая

25 марта 1963 г., как только Меир Амит был официально утвержден в должности начальника Мосада, он побывал во всех министерствах и встретился с высшим военным и гражданскими руководителями страны. Он был вынужден это сделать прежде всего в связи с сомнениями, — и он это знал, — которые вызвало у некоторых членов правительства его назначение.

Харел считался человеком незаменимым. Этой точки зрения придерживались и те, кто его недолюбливал.

Меир Амит не ограничился чисто формальными визитами. Он решил заодно выяснить, что думают о задачах Мосада те, кого он посетил, и просил их высказать свои соображения. Из всех, кого Амит посетил, только один человек — генерал Мордехай Ход, командующий военно-воздушными силами Израиля — мог четко сформулировать свои пожелания.

Он сказал Амиту, что Мосад, безусловно, оправдает свое существование, если добудет МИГ-21.

МИГ-21, если верить русским, был самым лучшим в мире бомбардировщиком. В 1961 г. русские в обстановке максимальной секретности начали поставлять его арабским странам на Ближнем Востоке. К моменту прихода в Мосад Амита бомбардировщики этого типа уже входили в состав воздушных сил Египта, Ирака и Сирии. Западным странам ничего о них практически известно не было.

Для израильских военно-воздушных сил было жизненно важно знать о МИГе все — скорость, вооружение, маневренность, оборудование, управление. Только при этих условиях могли израильтяне научиться противостоять ему.

Генерал Ход интересовался МИГом уже давно. Но агенты могли только сообщить, что русские взяли на себя ответственность за безопасность, обучение летчиков и уход за самолетами.

Эли Когену удалось сфотографировать МИГ на одной из секретных баз в Сирии. И это было все, чем располагали израильтяне.

Русские отдавали себе отчет в том, что, разместив МИГ-21 за пределами Советского Союза, они рискуют. Западные страны попытаются их секреты раскрыть. Поэтому была установлена строжайшая охрана.

Летчиков для МИГа выбирали очень придирчиво. Только самых лучших. Назначение в эскадрилью МИГов было большой честью. Естественно, что о подкупе и речи быть не могло. Нельзя было надеяться и на то, что кто-нибудь из них проговорится при случае. Так что ни у Мосада, ни у Военной разведки, не было никаких перспектив.

В 1964 г., перед Рождеством, неизвестный человек вошел в здание израильского посольства в Париже и попросил разрешения встретиться с военным атташе. Он сказал, что пришел без приглашения, но у него есть столь важные сведения, что атташе захочет с ним поговорить. Военного атташе в этот момент в посольстве не было, поэтому второй секретарь посольства, молодой человек, принял его в малом конференц-зале. Посетитель сразу приступил к делу. Он объяснил, что вторично сюда не придет и ничего израильтянам о себе сообщать не собирается. Один из его друзей в Ираке просил его передать важное сообщение. Поэтому он здесь. Если израильтяне хотят получить русский МИГ, им следует позвонить в Багдад и попросить к телефону Джозефа, который все и устроит.

Израильский дипломат, естественно, очень удивился, даже развеселился, и попросил, было, дополнительную информацию. Неизвестный на это ответил, что ничего больше не знает, пожал дипломату руку и покинул посольство, так и не назвав ни своего имени, ни адреса.

В распоряжении израильтян оставались: имя «Джозеф» и номер телефона в Багдаде.

Молодой дипломат написал об этой встрече отчет и отправил его в отдел Мосада в посольстве. Никто не придал этому эпизоду серьезного значения. В мире шпионажа всякого рода мистификации — не такое уж редкое явление, и они доставляют разведке забот не меньше, чем действия агентов противника. У некоторых мистификаторов воображение разыгрывается до такой степени, что они сочиняют вполне правдоподобные истории. И агентам приходится иметь дело подчас с казалось бы серьезно разработанными сведениями. На поверку же выходит, что попусту уходят немалые деньги и драгоценное время.

Амит, однако, к этому инциденту отнесся серьезно. Каким бы невероятным эпизод в Париже ни казался, пренебрегать им нельзя, посчитал он. Придется звонить в Багдад. Он предложил своим сотрудникам в течение двадцати четырех часов представить план осуществления этого разговора.

Михаэль Шарон (имя изменено), начальник оперативного отдела, опытный офицер Пальмаха, который работал в Мосаде с самого его основания, организовал группу из трех человек для разработки плана. Михаэль Шарон поначалу был одним из самых ярых оппонентов Амита, но позднее свое отношение к нему изменил, проникшись к нему не только уважением, но и полюбив его.

Самой опасной в этом деле представлялась возможность не мистификации, а попытки противника этим примитивным способом заманить израильтян в западню. Поэтому никто из действующих в Ираке агентов звонить по этому телефону не мог. Более того, багдадскому агенту нельзя было даже поручить проверить номер телефона. Иракцы могли это предусмотреть.

План, составленный Михаэлем Шароном, исходил из предпосылки, что это западня. Следовательно, в Багдад должен отправиться человек совершенно посторонний, но разумный и достаточно опытный, чтобы на месте завязать контакт (если он существует) и выслушать предложение. Об израильской разведке такой агент не должен знать ничего, что могло бы ее скомпрометировать, если его, скажем, начнут пытать. Ведь никто в Багдаде не сможет оказать ему помощь, если она понадобится. В его распоряжении не будет ни одного номера телефона, по которому он смог бы позвонить.

Тот, кто получит это задание, сказал Шарон, должен быть заранее предупрежден, что идет скорее всего на верную смерть.

Меир Амит нашел подходящего для этого случая кандидата. Он случайно встретился с молодым офицером Военной разведки, который произвел на него очень хорошее впечатление: тренированный парашютист, арабист с дипломом Иерусалимского университета, свободно говорящий по-английски и по-арабски. Звали его Иосиф Мансор. Семья его жила в Палестине с начала века. Даже дедушка уже был сабра. По званию он был лейтенантом, но ожидал повышения. В области разведывательной деятельности сколько-нибудь серьезного опыта у него, однако, не было. И тем не менее лучшего кандидата и представить себе было трудно. Его пригласили на свидание с Амитом и Шароном. Амита он знал. Шарон назвался просто Михаэлем. В своем рассказе о задании он не упустил ничего, связанного с опасностями, которым будет подвергаться агент. По мнению его коллег, сказал Шарон, человек, посетивший посольство, был скорее всего фантазером, и притом зловредным. Такие люди Мосаду попадались. Он будет ждать звонка и тут же сообщит о нем иракским властям. Надо полагать, этот тип давно измышлял доносы на будто бы известные ему ячейки израильских шпионов. И вот на этот раз сможет передать им из рук в руки настоящего израильского шпиона.

Меир Амит со всеми оценками Шарона согласился, но к уже сказанному прибавил еще кое-что. МИГ этот очень нужен. Никто не стал бы предлагать задание, которое казалось таким нелепым, если бы цель его не была столь важна. Шарон изложил смысл сказанного Амитом в более грубой и откровенной форме. В данный момент, сказал он, этот МИГ важнее, чем ваша жизнь.

Мансору было предложено обдумать все, что он услышал, но думать он не стал и тут же согласился ехать в Ирак.

Меир Амит, не посчитавшись с возражениями Шарона и других сотрудников, решил все же Мансору помочь, хотя и рисковал потерять при этом одно из своих наиболее успешно функционирующих предприятий.

В Европе за несколько лет до этого была создана фирма, которая занималась изготовлением сложного медицинского электрооборудования. Основные ее деловые связи были главным образом с арабскими странами, но она имела клиентов и в Европе, и в Африке. Фирма процветала и считалась одной из самых солидных в этой области, к тому же ежегодно приносила хороший доход и служила Мосаду надежным прикрытием. Мосад часто посылал через нее в арабские страны агентов под видом коммивояжеров. Репутация фирмы в деловом мире была настолько безупречной, что ее служащие без затруднений получали визы на въезд в арабские страны, а ее филиалы открывались в столицах арабских стран.

Амит отдавал себе отчет в том, что, попади Мансор в ловушку, фирма может оказаться настолько скомпрометированной, что ее придется ликвидировать.

Под прикрытием этой фирмы сейчас работал только один агент (в Каире). Его тут же отозвали, обезопасив сотрудников. Тем не менее риск был велик: терять подобное прикрытие, само собой разумеется, Мосад не хотел.

Четыре недели спустя Иосиф Мансор под видом англичанина, специалиста по рентгеновскому оборудованию (его наскоро подучили в Израиле), прилетел в Багдад и остановился в роскошном старом отеле на Саадан-стрит. В течение недели он посещал госпитали и официальных лиц в министерстве здравоохранения, предлагая везде свое оборудование (он оказался прекрасным коммивояжером). Все это время он подготавливал себя психологически к тому единственному телефонному звонку, ради которого приехал.

Наконец, он понял, что откладывать больше невозможно. Чтобы хоть как-то себя обезопасить, он пригласил двух старших сотрудников министерства здравоохранения пообедать с ним в одном из лучших багдадских ресторанов. Во время обеда он извинился и вышел, сказав, что ему надо позвонить по делу.

Он набрал номер. Ноги его дрожали. Трубку сняли, и он попросил к телефону Джозефа. Мысленно Мансор настроился на то, что ответит сразу Джозеф. Поэтому вопрос: «Кто говорит?» — смутил его. Запинаясь, он ответил: «Друг из другого города». И тут же сообразил, что выразился неудачно. В течение целой минуты он судорожно сжимал трубку в потной ладони. Наконец, Джозеф подошел к телефону. Мансор знал, что второго секретаря посольства в Париже обвиняли в том, что он не договорился со своим посетителем о каком-нибудь самом простом коде.

С Шароном они условились, что он скажет следующее: «Я был рад познакомиться с вашим другом. Может быть, мы можем встретиться и обсудить наши дела?» Но едва он услышал голос собеседника, он, тут же обо всем этом позабыв, произнес: «Вы и есть Джозеф?» Джозеф, в отличие от Мансора, совершенно спокойный, спас положение. «А вы — тот джентльмен, который встречался с моим другом?» Мансор пробормотал что-то утвердительное.

Они условились о встрече в одном из центральных багдадских кафе в двенадцать часов на следующий день. Чтобы успокоиться после разговора Мансору пришлось зайти в туалет. Он понимал, что нарушил все без исключения данные ему в Тель-Авиве инструкции. Это он, Мансор, а не Джозеф должен был выбрать место встречи. Это он, Мансор, а не Джозеф должен был предложить время встречи, Мансор даже подумал, не позвонить ли еще раз, чтобы исправить сделанные им оплошности, но сообразил, что это будет совсем уж нелепо. Он вернулся к столу.

Впоследствии Мансор признался Мосаду, что ничего не запомнил из того, что говорилось в течение всего оставшегося вечера. Не помнил он даже, как добрался до отеля.

На следующий день, сидя под тентом кафе в центре Багдада, он осознал, что нарушил еще одну, и при этом самую важную, инструкцию. Джозеф не только указал ему место встречи, но и для того, чтобы узнать его, спросил, как он, Мансор, будет одет. Это было ужасающей ошибкой. Таким образом из хорька он превратился в кролика. Ему самому надо было выяснить, как выглядит Джозеф, а не наоборот. Теперь бы он спокойной сидел в кафе напротив и поджидал Джозефа, готовый бежать, если что-нибудь ему покажется подозрительным. Вместо этого он сидит смирно, ощущая на себе взгляды всех окружающих, и ожидает момента, когда почувствует на своем плече тяжелую руку сотрудника иракской разведки.

Он чуть не свалился со стула, когда точно в двенадцать напротив него опустился человек, который тут же с улыбкой отрекомендовался как Джозеф. Ему было лет шестьдесят. Лицо смуглое, в глубоких морщинах. Белоснежные волосы великолепно обрамляли это лицо. Но костюм на нем был, казалось, с чужого плеча. Они заказали черный турецкий кофе и для Джозефа какое-то тошнотворное пирожное. Джозеф рассматривал при этом Мансора очень внимательно.

До конца своих дней Мансор будет помнить первые слова, произнесенные Джозефом. «Спасибо, что вы пришли», — звучали они так, точно Мансор зашел запросто на чашку чая, а не прилетел с фальшивым паспортом в неприятельскую страну, рискуя при этом жизнью. Он тут же подумал, что все это окажется зловредной шуткой. Этот старик сумел перевернуть весь Мосад снизу доверху, вероятно, ради какой-нибудь бредовой фантазии, о которой и говорить не стоит. Одно Мансор, однако, сразу понял: никакого отношения к иракской разведке Джозеф не имеет. Для этого он выглядел слишком деликатным.

В первый раз с момента своего приезда в Ирак он успокоился. И тут же понял, что ему тоже нужно придерживаться правил затеянной игры. «Мы очень заинтересованы в товаре, о котором упоминал ваш друг», — «Вы имеете в виду МИГ?» — спросил старик. Мансор судорожно сглотнул и кивнул головой. «Это будет очень дорого вам стоить, — продолжал старик, — и потребует много времени. Но я все же думаю, что это возможно».

Мансор еще не отдавал себе ясного отчета, почему, — но почувствовал прилив возбуждения.

Джозеф выглядел так по-царски спокойно и уверенно, что просто отмахнуться от него было невозможно. Мансор попробовал подойти к вопросу с другой стороны. «Мои друзья не могут себе представить, как вы можете рассчитывать на успех, когда, говоря откровенно, многие уже пытались это сделать, но безуспешно». В ответ Джозеф улыбнулся и предложил встретиться еще раз на следующий день в более спокойной обстановке, например, в уединенном месте, на скамье в парке.

Сидя на этой скамье на следующий день, Мансор выслушал его рассказ. Джозеф родился в бедной семье иракских евреев. В десятилетнем возрасте его отдали в услужение в семью богатых христиан-маронитов. Он никогда не учился в школе. Едва умел читать и писать, но с годами занял в семье, на которую работал, особое положение. Хотя он оставался слугой, но постепенно сложилось так, что все члены семьи всегда обращались к нему за советом и помощью, как в личных своих делах, так и в финансовых. Его влияние трудно было переоценить. Теперешний глава семьи вырос на его руках, Джозеф благословил его на брак и потом ухаживал за его детьми так же нежно и заботливо, как когда-то за ним самим. Никто ничего от него не скрывал. Ни одна семейная встреча не обходилась без него. И его слово было на этих встречах решающим. Он был не просто членом этой семьи. Он стал для них всех духовным отцом.

Два года назад, однако, произошло событие, которое изменило всю его жизнь. Между ним и главой семьи возникла ссора и, разгорячившись, хозяин дома сказал, что он, Джозеф, малограмотный человек и вне его семьи — ничто. Через несколько часов, опомнившись, он извинился, и в соответствии с арабским обычаем они обнялись в знак примирения.

Джозеф, однако, понял, что по существу его хозяин был прав, хоть и высказал свое мнение в пылу гнева. Он действительно существовал только постольку, поскольку имел отношение к этой семье. Обдумав положение, он — в свои шестьдесят лет — решил, что так быть не должно. Вот тут-то он и вспомнил о своем еврейском происхождении, о котором и не вспоминал до этого никогда в своей жизни. У него не было знакомых среди евреев. Более того, к Израилю он испытывал типичное для иракца недоверие. Джозеф начал искать своих соплеменников.

В начале 50-х годов количество евреев в Ираке значительно уменьшилось. Тем не менее в Багдаде евреи были. Джозеф нашел учителя, местного рабби, который познакомил его с Библией и с основами еврейской религии. Джозеф вошел в состав небольшой группы, члены которой собирались раз в неделю, чтобы обсуждать вопросы, связанные с иудаизмом и говорить об Израиле. Все они, по наблюдению Джозефа, чувствовали себя связанными с Израилем прочными духовными узами, хотя эмигрировать туда не собирались. Они были сионистами до тех пор, пока от них не требовали, чтобы они уезжали в Сион.

Постепенно и Джозеф стал разделять эти чувства. Его преданность семье не ослабела, но и обретенное чувство любви к Израилю было глубоким.

Примерно через шесть месяцев Джозеф понял, каким образом он сможет оказаться полезным и семье, и Израилю. Иракское правительство стало преследовать христиан-маронитов — религиозное меньшинство в стране. На очередном собрании членов семьи ее глава рассказал, что из-за постоянного вмешательства правительства стало тяжело управлять делами. Он испытывал финансовые затруднения. Многие из его друзей были арестованы по обвинению в выдуманных преступлениях. И его могла ожидать такая же участь. Если бы только, сказал он, мы имели бы возможность уехать!

Его старший сын Мюнир Редфа никаких трудностей не знал. Он воспитывался среди арабов, учился в арабских школах, был иракцем в большей степени, чем сами иракцы. По профессии он был летчиком и занимал должность заместителя начальника эскадрильи. Он был на прекрасном счету и ему доверили управление новым самолетом МИГ-21, самым быстрым и совершенным бомбардировщиком в мире, доставленным русскими в Ирак.

Его рассказы об этом чудо-самолете русских и рассуждения о том, что израильтяне охотно заплатили бы миллионы за возможность рассмотреть его, побудили Джозефа поразмыслить над этой ситуацией. Ему казалось, что он сможет уговорить мальчика доставить самолет в Израиль в обмен на согласие Израиля вывезти всю его семью в безопасное место и обеспечить ее средствами, которые позволят им жить так же безбедно, как они привыкли жить в Багдаде.

Джозеф отличался способностью находить простые решения для самых сложных проблем. Когда один из его друзей, коллега по учебной группе, отправлялся в Европу по своим делам, он попросил его зайти в израильское посольство и передать его предложение. После этого он стал ждать. В полной уверенности, что израильтяне откликнутся.

Мансор спросил его, сколько денег потребуется для семьи. Джозеф все это уже обдумал — пятьсот тысяч фунтов стерлингов. Для себя он ничего не требовал, даже на проезд.

Через неделю Иосиф Мансор уже докладывал Меиру Амиту в Тель-Авиве о своей поездке. Мансор постарался, не привлекая к себе внимания, проверить в Багдаде все что мог. Семья Джозефа действительно жила в Багдаде, и сын служил в Военно-воздушных силах. Всему остальному, в том числе и тому, что он летал на МИГе, приходилось верить на слово.

Мансор за время общения с Джозефом обрел полное к нему доверие. Ему было трудно, однако, убедить в этом старших агентов Мосада. Убеждать Меира Амита, однако, не пришлось. Как язвительно заметил его заместитель, Меир поверит, что Джозеф — мистификатор только в том случае, если ему это подтвердит президент Ирака лично. И все потому, что страстно хочет заполучить «МИГ». Профессионалы Мосада были настроены в общем скептически. Хуже всего, конечно, если окажется, что Джозеф работает на иракцев и пытается заманить израильтян в западню. В лучшем случае — он изобретательный мошенник, который, без сомнения, начнет заниматься вымогательством.

Партия защитников Джозефа в Мосаде была потрясена, когда два месяца спустя Джозеф именно это и стал делать. Мансор отправился вновь в Ирак с тем, чтобы выяснить, как предполагает Джозеф всю эту операцию выполнить.

Семья, сказал Джозеф, должна быть уверена в том, что ее интересы будут надлежащим образом соблюдены — иначе он даже не будет излагать им свой план.

Джозеф решил предложить им отправить на лечение в Швейцарию дядю, пользующегося у всех полным доверием и потому могущему легко получить разрешение на выезд из Ирака. Дело Израиля позаботиться о том, чтобы его в Швейцарии уже ждал солидный аванс. Он сможет послать тогда в Багдад телеграмму, подтверждающую, что израильтянам можно доверять.

На вопрос о том, какую сумму дядя будет считать достаточной, Джозеф назвал двести пятьдесят тысяч. Теперь уже и Мансора потрясла эта непомерная сумма и он начал испытывать некоторые сомнения.

Джозеф и на этот раз смог все разумно объяснить. Он уже этот вопрос тщательно обдумал. Летчик, сказал он, примет предложение только в том случае, если будет уверен, что семья его будет вполне обеспечена. Семья тронется с места только в том случае, если им представится возможность за пределами Ирака хорошо устроиться. Дело в том, что, несмотря на дискриминацию политического характера, уровень их жизни в Ираке был намного выше, чем могли вообразить себе люди на Западе. Так что скорее всего они рискнут остаться в Ираке, если будут думать, что окажутся стесненными в средствах на Западе. Когда придет время изложить им свой план, Джозеф должен иметь возможность говорить только об очень больших деньгах и о таких способах реализации плана, которые убедят их, что израильтянам можно довериться.

Нечего и говорить, что в Израиле все эти рассуждения были встречены скептически. О Мансоре сложилось мнение, как о наивном молодом человеке, которого водит за нос опытный мошенник. Амита его коллеги стали уговаривать забыть обо всей этой истории.

Но Меир Амит не согласился. Он рассуждал так: Израиль рискует потерять полмиллиона фунтов стерлингов — это с одной стороны. С другой — он все же может выиграть МИГ-21. Игра стоит свеч.

Кабинет утвердил эту операцию без помех. Амит поставил обо всем в известность Ицхака Рабина, начальника Штаба армии, который горячо его поддержал. Для военных эта операция значила больше, чем все операции разведки, бывшие ранее.

Если операция окажется успешной, значение ее для военно-воздушных сил, да и для других родов войск, — переоценить трудно.

Независимо от того, как профессионалы оценивали шансы этой операции на успех, и Мосад, и Военная разведка со всей серьезностью отнеслись к выполнению задания, коль скоро решение о нем уже было принято. Все понимали, как велик был риск.

Все до мелочей надо было предусмотреть в этой ситуации. В свое время Амит критически относился к тому, что Харел в своих операциях практически использует одновременно все силы Мосада. Но сейчас он сам делал то же самое. И оправдывал это тем, что все вместе взятые прежние операции Мосада ни в какое сравнение не идут с этой, в своем роде единственной.

Амит поставил на карту не только все эти огромные деньги, но и свою репутацию. Если бы Джозеф оказался, чего очень многие опасались, просто ловким мошенником, карьера Амита была бы кончена. В течение последующих восемнадцати тревожных месяцев всех посвященных в это дело мучили сомнения.

Оперативное планирование было поручено Шарону. Это был прекрасный выбор, поскольку у него был здоровый запас скепсиса. Он не поддавался соблазну поверить в Джозефа. Скептицизм, если он не приобретает разрушительного характера, часто бывает качеством весьма полезным и позволяет по крайней мере уберечь от гибели многих людей.

Шарон действовал очень разумно. Прежде всего удалил из Ирака почти полностью всю израильскую агентурную сеть, которая создавалась годами. Он не желал рисковать. Даже случайная встреча могла погубить операцию. После этого он создал пять оперативных групп.

Группа номер один состояла из Иосифа Мансора и радиооператора. Они должны были жить в Багдаде и организовать там бизнес. Радиооператор выступал в роли помощника. В задачу Мансора входило, устроившись, наладить контакты с Джозефом и, может быть, с семьей.

Группа номер два, состоящая из четырех человек, была тоже послана в Багдад в помощь Мансору, но он об этих людях ничего не знал. Мансор имел возможность сноситься с ними посредством сейфа, в котором оставлял свои письма, точно так же он получал ответы. Но с кем он ведет переписку, он не имел представления.

На самом деле в случае неудачи этой группе было дано задание вывезти Мансора и его радиооператора из страны или взять на себя их функции, если ситуация сложится так, что Мансор потеряет над ней контроль.

Группа номер три, включающая трех человек, была отправлена в Багдад на два-три месяца для наблюдения за членами семьи маронитов. Группа имела возможность использовать для этой цели электронное оборудование. (Оказалось, однако, что ей ничего существенного сделать не удалось и в скором времени она вернулась в Израиль, опасаясь, что наблюдение, которое она вела, может повредить делу.)

Группа номер четыре состояла из шести агентов Военной разведки и была направлена в Курдистан. Эти шестеро должны были поддерживать контакты с курдами. Предполагалось, что именно курды будут содействовать вывозу семьи маронитов за пределы Ирака.

Группа номер пять обосновалась в Ахвазе, в Иране. Они должны были принять участие в эвакуации семьи.

В Вашингтон и в Турцию тоже были направлены агенты с дипломатическими поручениями. Нужно было обеспечить, если это понадобится, возможность посадки и заправки самолета. Беспосадочный полет из Ирака в Израиль проходил бы все время в воздушном пространстве неприятельских стран. Это особой опасности не представляло, так как Иордания, например, вряд ли располагала самолетами, способными перехватить МИГ в воздухе. Дело было в другом. Израильтянам было известно, что русские, опасаясь угона самолета на Запад во время тренировок, заполняли баки горючим только наполовину. Перелет из Ирака в Израиль без дополнительной заправки был бы невозможен, если и в Ираке русские придерживались того же правила.

Джозеф между тем все еще выжидал благоприятного момента. Прежде чем начать переговоры, он хотел уточнить, сколько членов семьи Израиль готов вывезти. И тут выяснилось, что речь идет не о муже, жене и детях, как предполагали израильтяне, а о целом клане — дедушках, бабушках, тетях, дядях, племянницах и племянниках, а также о двух старых слугах.

Михаэль Шарон принял к сведению эти экстраординарные требования и глазом не моргнув. Тем не менее он понимал, что это создавало нешуточные проблемы. Дело было не в том, как физически вывезти всю эту огромную семью, а совсем в другом. Трудно было представить себе, что кто-нибудь из ее членов не проговорится в разговоре с друзьями, что они навсегда уезжают из страны.

Знаток человеческой природы, как и все выдающиеся мастера шпионажа, Шарон был убежден, что среди этого множества людей кто-нибудь не совладает с искушением открыть свой секрет, или хотя бы намекнуть на него. А в Ираке агенты разведки сновали повсюду. Одно неосторожное слово — и вся операция провалится, а люди, с ней связанные, погибнут.

Джозеф между тем опять нашел простое решение этой ситуации. Надо так организовать отъезд, сказал он, чтобы большинство членов семьи не знали, куда они едут. Все они ежедневно молили Бога о том, чтобы покинуть Багдад навсегда. Так что можно было надеяться, что они не будут слишком разочарованы, когда выяснится, что их вывезли.

Наконец, все было готово и Джозеф мог приступить к переговорам с семьей своего хозяина. Эти переговоры отняли у него в общей сложности почти четыре месяца. Начал он с главы семейства, которого убедил в реальности своего предложения. Затем подошла очередь сына, начальника эскадрильи Мюнира Редфы, который поначалу пришел в ужас от этого предложения, но постепенно осознал, что только таким образом сможет обеспечить себе и всей семье благополучное будущее. Он все еще сомневался, раздираемый противоречивыми чувствами: патриотизмом и родственными обязательствами.

Меира Амита, который поддерживал ежедневную радиосвязь с Багдадом, вдруг осенила блестящая идея. Он знал, что ЦРУ и Пентагон тоже мечтают о МИГе. Он отправился в Вашингтон и сообщил директору ЦРУ, что у Мосада МИГ-21 на подходе. Ему требуется лишь небольшое содействие ЦРУ, чтобы его заполучить. Американцы за это ухватились.

Один из дипломатов высшего ранга в американском посольстве в Багдаде встретился однажды вечером в условленном месте с Джозефом и начальником эскадрильи Редфой и объяснил им, как важно для всех западных союзников, ведущих борьбу с коммунизмом, ознакомиться с этим самолетом. На следующий же день этот дипломат вылетел в Америку. На всякий случай — могло ведь случиться, что летчик донесет на него властям. Но Редфа этого не сделал. Как только он понял, что его просят работать не только на Израиль, который он привык считать враждебным государством, но прежде всего против русских, он сказал Джозефу, что согласен. Тем более, что при этом он обеспечивал свое собственное благополучие и благополучие всей своей родни.

Вслед за этим Мюнира Редфу пригласили в Израиль. Он полетел в отпуск в Париж в сопровождении оперативного работника Мосада — красивой женщины, выдававшей себя за богатую американку. В Париже его снабдили фальшивыми документами и привезли в Израиль, где он был принят начальником Военно-воздушных сил Израиля генералом Мордехаем Ходом. Генералу удалось убедить Редфу, что его бегство и вывоз его родни подготовлены надлежащим образом.

Строго говоря, эта поездка не была необходимой, но она способствовала приобщению пилота к задачам, стоящим перед Израилем, и укрепила его уверенность в том, что на израильтян можно положиться.

В Ираке между тем Михаэль Шарон начал не спеша и очень осторожно комбинировать все элементы своего плана.

Как и предполагалось, дядя без труда получил разрешение на выезд в Швейцарию на лечение. В Швейцарии он получил деньги, и после этого и день и ночь находился под наблюдением израильских агентов, которые должны были быть уверены, что он не сбежит.

Дядя отправил Джозефу открытку, в которой, пользуясь условным кодом, подтвердил, что израильтяне свои обязанности выполнили.

После этого приятель семьи — врач выдал медицинскую справку, в которой было указано, что сыну Мюнира Редфы срочно необходимо лечение в Лондоне, куда он и выехал в сопровождении матери.

Назначенный день быстро приближался, и Редфа явно нервничал. Больше всего он опасался, что прилетит в Турцию и узнает, что его родители и все остальные родственники остались в Ираке. Он стал настаивать на том, что вылетит только после того, как вся его родня окажется в безопасности. Это требование выполнить было почти невозможно.

План, разработанный израильтянами, был сравнительно прост. В Ираке летом очень жарко. Зажиточные семьи обыкновенно выезжали на это время в Курдистан, в районы, расположенные у подножия гор. Восстания курдов ограничили эти возможности. Тем не менее в Курдистане еще сохранились спокойные районы, куда можно было уехать из жаркого и пыльного Багдада.

Израильтяне в военном отношении поддерживали курдов. С их лидером шейхом Банзани они заключили соглашение, по которому тот взялся вывезти семью маронитов прямо из их коттеджа, минуя районы, занятые иракскими войсками, в горы. Там их будет поджидать геликоптер, на котором они прилетят в Ахваз (городок в Иране). На всю операцию уйдет двадцать четыре часа. За это время не исключено, что их бегство может быть обнаружено.

Требование пилота угрожало всей операции провалом. Но в конце концов удалось найти компромисс: на один и тот же час был назначен старт самолета Редфы и приземление геликоптера в Курдистане. Дата — 15 августа 1966 г. По расписанию в этот день тренировочный полет Редфы с базы Мосул в северном Ираке начинался рано утром.

Все прошло хорошо. Пилот, поднявшись в воздух, сделал вираж, включил дополнительный мотор и перелетел границу с Турцией, прежде, чем русские успели понять, что произошло.

Эскорт из «фантомов» сопровождал летчика до самой его посадки на секретной базе ЦРУ. Здесь он заправился и — опять же в сопровождении бомбардировщиков — вылетел из пределов Турции в район Средиземного моря, где его уже поджидал новый эскорт — на этот раз израильские бомбардировщики, которые и проводили его до Израиля.

В это же время четвертая группа Михаэля Шарона без особых трудностей выполнила свою часть задания. Она встретила семью маронитов в полном составе в заранее условленном месте, выбранном ими как бы для пикника. Две машины, взятые в Багдаде напрокат, отвезли их в район, находящийся южнее расположения иракских войск. Там они оставались до наступления темноты.

Взвод курдских партизан, хорошо знавший этот участок, поскольку именно отсюда курды проникали в Ирак, подобрал маленький отряд. Ночью, посадив всех на мулов, курды проводили маронитов к месту прибытия геликоптера, который приземлился в точно назначенное время. Через тридцать пять минут вся семья была доставлена в безопасную зону. В течение нескольких последующих дней все они получили новые документы и исчезли из поля зрения иракцев, чтобы в покое и безопасности начать новую жизнь.

2 мая 1968 г., в двадцатую годовщину получения независимости, израильское правительство, несмотря на недовольство ООН, организовало в Иерусалиме большой военный парад. Поводом для торжеств было не только двадцатилетие независимости. За одиннадцать месяцев до этого Израиль одержал победу в Шестидневной войне. Победу, которая считается одной из самых знаменитых в истории современных войн.

В 10.00 утра в присутствии полумиллиона зрителей начался парад. В небе над городом появился выкрашенный в красный цвет самолет. Восторженные крики толпы приветствовали его полет. Но лишь немногим было известно, что это не израильский «Мираж», а русский МИГ-21.

Генерал Амит и его коллеги из Мосада и Военной разведки в параде участия не принимали. Их представлял МИГ-21, который был получен Израилем в результате операции, которая считается одной из самых триумфальных в истории израильской разведки.

МИГу было разрешено открыть парад. Тем самым верховное командование израильской армии выразило свою признательность израильской разведке за блестяще разыгранную операцию.

 

Глава семнадцатая

Шестидневная война оказалась решающим испытанием эффективности сотрудничества между Амитом и Яривом, возглавлявших всю систему израильской разведки. И в настоящее время еще существуют проарабски настроенные историки, которые продолжают настаивать на том, что агрессивную войну против своих более слабых соседей начал Израиль, поскольку он нанес первый удар. Другие настаивают, что израильтяне каким-то образом спровоцировали Насера, или, по выражению представителя Америки в ООН, «создали кризисную ситуацию».

«Трудно себе представить, — говорил этот представитель, — что никто из руководящих деятелей Израиля не понимал, что частые массированные акты возмездия со стороны Израиля поставили лидера арабской коалиции в такое положение, что он был вынужден нанести ответный удар».

Не приходится сомневаться в том, что два крупных события — рейд на деревню аль-Саму в Иордании (18 убитых и 134 раненых) 15 ноября 1966 г. и воздушное сражение над равниной Дамаска, в котором участвовали сирийские МИГи и израильские «Миражи» 7 апреля 1967 г. (шесть МИГов было сбито), — способствовали объединению арабских стран, обычно друг другу не доверяющих.

Задолго до этих событий, однако, Меир Амит уже докладывал кабинету министров, что египтяне, осмелевшие в связи с поступившим в их распоряжение русским вооружением, снабжали командиров своих военных подразделений планами, предусматривающими действия даже в пределах Израиля. Позднее многие утверждали, что Насер в глубине души знал, что ему Израиль не одолеть. Если это и было так, то об этих его затаенных мыслях не догадывался никто — ни его генералы, ни советники, ни союзники.

Война по существу началась 16 мая, когда президент Насер распорядился, чтобы войска ООН (которые были размещены в полосе, разделяющей силы противников, с 1956 г., после войны за Суэц) покинули Египет. Генеральный секретарь У Тан, проявив готовность просто неприличную, поспешил выполнить требование Насера. В образовавшийся вакуум хлынули сто тысяч египетских солдат и девятьсот танков, которые присоединились к уже стоявшим в Синайской пустыне шести сирийским бригадам, поддерживаемым примерно тремястами танков, которые были размещены на Голанских высотах.

Спустя шесть дней, 22 мая, президент Насер организовал блокаду Тиранского пролива, единственного выхода Израиля в Красное море. Всему миру было известно, что Израиль считал свободу навигации через пролив гарантированной в 1956 г. всеми морскими державами: США, Англией, Канадой и Францией. Отказ пропускать израильские суда в пролив должен был рассматриваться как чрезвычайное происшествие. Эшкол, однако, заколебался, несмотря на протесты своих генералов. Он считал войну преступлением и потому, имея все основания для немедленной атаки, предпочел начать дипломатические переговоры.

Настроение в Израиле было до крайности напряженным. После войны за независимость в 1948 г. Израилю не приходилось в одиночку воевать с арабами. Даже в израильской армии некоторые сомневались в способности Израиля выдержать это испытание, в особенности после того, как Эшкол, затянувший дипломатические переговоры, лишил израильтян возможности первыми нанести удар.

Возмущение позицией правительства в прессе и в народе Израиля нарастало с такой силой, что Эшкол оказался вынужденным ввести в состав правительства генерала в резерве Моше Даяна, гражданское лицо и члена Кнессета, чтобы успокоить общественное мнение и протестующую армию.

В течение всех этих трудных дней спокойствие сохранял только один человек — начальник Военной разведки Аарон Ярив, которого друзья называли просто Ареле. Он уже столько раз имел возможность сопоставить египетские и сирийские стратегические планы с оперативными планами Израиля, что ему и в голову не приходила мысль, что Израиль может эту войну проиграть. А о том, что война будет, он в течение всего этого года ни минуты не сомневался. Ярив настаивал на войне, потому что понимал, что ее можно выиграть. Его разведывательный аппарат работал точно, и он мог заранее предвидеть то, что впоследствии оказалось таким для всего мира удивительным.

Все старшие офицеры в Израиле хорошо знали, как велико значение точных разведывательных данных при выполнении военных операций, в особенности против лагерей террористов в Иордании и Сирии. И все же, несмотря на опыт, на постоянный инструктаж, даже они не в состоянии были вообразить себе, каким образом обостренное внимание к деталям и скрупулезное изучение обстановки в применении к такой огромной по масштабу «операции», как война, могли сыграть столь решающую роль.

Широкая публика ничего этого не знала. Ареле Ярив избегал всякой огласки (позднее, правда, он эту позицию изменил). Вне армии он было мало известен и на блестящих генералов, которые в Израиле играли роль, в других странах отведенную кинозвездам, не похож.

Ярив родился в Москве в 1921 г. Он был вторым сыном в семье детского врача Хаима Рабиновича. В 1925 г. Рабинович с семьей переехал в Литву. Там он стал одним из руководителей сионистского движения. Его старший брат Гутман тоже причислял себя к сионистам. Что касается Ареле, то он мало интересовался политикой до того памятного дня в школе, когда один из литовских офицеров пришел на беседу в их класс. Офицер говорил о патриотизме и преданности родине и о том, что будущее страны находится в руках армии. Затем прибавил, что существуют на свете две разновидности неизлечимых дезертиров — цыгане и евреи.

Можно сказать, что в этот момент Ареле стал не только сионистом, но и принял железное решение вступить в ряды еврейской армии. В 1935 г. вся семья эмигрировала в Палестину. Там Ярив, однако, не нашел армии и поступил в сельскохозяйственную школу. Затем присоединился к Хагане.

Небольшого роста, щуплый и на вид вообще какой-то худосочный, он тем не менее сумел так себя поставить, что стал председателем ученического комитета. Страстный футболист (он был первоклассным вратарем) и первый ученик, Ареле, по свидетельству соучеников, поражал какой-то особой значительностью, которой бывают отмечены некоторые люди даже в юном возрасте.

Как только разразилась война, он пошел служить в Британскую армию и, будучи еще молодым офицером, стал адъютантом майора Эфраима Бен-Артци, единственного из палестинских евреев дослужившегося до должности командира батальона во время войны.

Войну он закончил в чине капитана и так же, как Харкави, был принят в Еврейский институт по совершенствованию в науках. Этот институт по существу был задуман как школа подготовки дипломатов, которые потребуются новому государству Израиль, как только оно получит независимость.

Но так же, как Харкави, он был затребован армией, которая нуждалась в таких людях, как он, куда в большей степени, чем гражданские учреждения. Ярив был сначала адъютантом начальника штаба Хаганы Якова Дори, затем Игала Ядина, который стал начальником Штаба в 1949 г., а перед этим возглавлял Оперативный отдел. Позднее он был личным ассистентом Давида Маркуса — талантливого военного, американца, трагически погибшего в результате случайного выстрела его собственного солдата во время боя за Иерусалим.

После окончания войны Ярив учился в Военном колледже израильской армии для старших офицеров, из которых готовили командиров батальонов, позднее он стал инструктором в этом же колледже.

В то время возглавлял колледж Ицхак Рабин. Ярив был в нем единственным инструктором, который в прошлом не служил в Пальмахе. Стыдиться этого тем не менее ему не пришлось.

Его присутствие и влияние сказалось на израильской армии уже после его возвращения из Европы, по окончании Французского военного коллежа (в одной с ним группе некоторое время учился генерал Гамаль Фейсал, будущий начальник штаба сирийской армии).

Ярив возглавил группу, которая была создана в Израиле, чтобы подготовить открытие первого в стране военного учебного заведения. В 1956 г. он стал первым его директором и находился на этом посту два года. Несмотря на то что программа колледжа неоднократно менялась, он до сих пор считается детищем Аарона Ярива. Особое внимание Ярив уделял логике и философии, называя их «школой мысли».

После работы в колледже он был направлен в Вашингтон как израильский военный атташе. Пентагон был поражен его поведением. Ярив не только настоял на своем желании видеть военные маневры американских моряков, но, не ограничившись наблюдением, сам принял в них участие как рядовой.

Возвратившись в Израиль в 1960 г., он получил то, к чему всегда стремился — командование бригадой. Однако долго командовать ему не пришлось, хотя сам он ничего не имел против карьеры армейского генерала. Но обстоятельства выдвинули его в ту область военного руководства, в которой были особо необходимы его выдающиеся способности. Летом 1961 г., когда Меир Амит стал главой Военной разведки, Ярив получил должность его заместителя.

Воспитанный в традициях строгой дисциплины британской армии, Ярив отличался от большинства старших офицеров в Израиле. В общении это был спокойный, даже застенчивый человек. В армии он считался сторонником жесткой дисциплины. Тем не менее все, кто когда-либо работал с ним, на всю жизнь оставались его верными друзьями.

В отличие от большинства израильских генералов, Ярив не любил публичных выступлений и как-то сказал репортеру, собиравшемуся написать о нем очерк, что возражает против превращения сил обороны и ее офицеров в своего рода Голливуд. Моральное состояние армии, сказал он, не определяется мелкими эпизодами из жизни командиров.

Остается до сих пор неясным, что в истории является движущей силой, — люди или события? Действия ли людей создают предпосылки для великих движений или, наоборот, великие по своему значению эпохи рождают великих людей?

Одно несомненно. Израилю в трудные для него дни 1967 г. очень повезло, что Военную разведку возглавлял Аарон Ярив — человек, в любых обстоятельствах сохраняющий ясность мысли, в прошлом учитель и воспитатель всех оперативных начальников, имеющий большой личный опыт военной службы. Очень многие из высших командиров в армии были его воспитанниками. Не все, разумеется, любили его. Но не было ни одного человека, который не испытывал бы к нему уважения и не восторгался бы им.

В мире разведки к утонченным интеллектуалам относятся с естественным недоверием. Ярив, однако — и это было признано всеми, — был именно интеллектуалом, но это не мешало ему с полным на то правом носить военную форму.

Возглавляя Военную разведку, Ярив отдавал должное своим предшественникам. Харкави, считал Ярив, создал лучшие на всем Ближнем Востоке аналитический и исследовательский отделы. Герцог — обеспечил безупречное функционирование всего аппарата разведки в целом. А Амит придал всей системе определенную направленность, введя обязательность обеспечения информацией действующую армию.

Один из самых важных моментов в развитии израильской разведки был, пожалуй, связан с работой Юваля Нэмана. Именно он довел разведку до того уровня, когда каждый элемент ее деятельности мог быть использован в текущей работе. Нэман был выдающимся израильским ученым, впоследствии профессором физики в университете в Тель-Авиве. В течение десяти лет в чине полковника Нэман служил в Военной разведке — при Джибли, Харкави и Амите. Позже Нэман стал лидером новой правой политической партии.

Разумеется, не Нэман первый обнаружил всю важность применения компьютеров и новой технологии в сфере шпионажа. Но именно он первым из всех, кто работал в разведках разных стран (за исключением разве что русских), обладал знаниями и соответствующей подготовкой, чтобы самостоятельно проектировать и создавать специфическое оборудование, необходимое в сфере деятельности секретных организаций.

Юваль Нэман родился в 1925 г. в Тель-Авиве и получил образование в Королевском колледже в Лондоне. Там защитил он свою докторскую степень. К вящему изумлению своих друзей, видевших в нем чистой воды блестящего ученого (даже прозвище у него было «мозговитый»), но человека не от мира сего. Нэман не только принял участие в Войне за независимость, но завоевал репутацию незаурядного военного специалиста.

После войны 1948 г. его убедили остаться в армии. Как и большинство других, кого прочили на высшие должности в армии, он был направлен в Париж в Военный коллеж. После окончания курса он вернулся в Израиль на должность одного из старших заместителей начальника Военной разведки.

Концепция, разработанная Нэманом, носила характер революционный и к тому же требовала серьезных денежных вложений. Он утверждал, что в будущих войнах решающим фактором станет электроника. Самый квалифицированный в мире офицер разведывательной службы окажется в положении беспомощного ребенка против невежественного противника, вооруженного компьютером. Во время войны начальнику Штаба нужна текущая разведывательная информация. Без компьютеров ему не обойтись.

В периоды между войнами правительствам потребуется постоянное наблюдение за состоянием дел потенциального противника. Традиционный агент не исчезнет, но электронные станции, которые будут держать под постоянным наблюдением пограничные районы и отмечать даже незначительные изменения в них, возьмут на себя частично его функции. Таким образом, агент сможет выполнять другую работу, возможно, политического характера, если, конечно, к этому времени не появятся новые электронные приборы.

Израильские министры и израильская бюрократия в целом не были подготовлены к таким дорогостоящим преобразованиям. Они предполагали, что Нэман был призван изобретать что-нибудь вроде самовзрывающихся плоских чемоданчиков или пистолетов в форме авторучек. Он же предлагал вложить миллионы долларов в промышленность, продукция которой, по его же собственным словам, через пять лет окажутся устаревшими, поскольку новая технология неизбежно придет им на смену.

Большинству военных предложение истратить миллионы на оборудование, которое не предназначено взрывать и уничтожать противника, казалось кощунственным. В настоящее время позиция Нэмана вряд ли покажется кому-нибудь странной, но в начале 50-х годов это было поистине революционное начинание.

Однако Нэман получил и деньги, и все необходимые ресурсы. Через несколько лет с израильскими электронными предупреждающими системами, оснащенными компьютерами, могли конкурировать разве что американские.

Нэман изобрел системы слежения за подводными лодками, которые охраняют северные и южные границы НАТО. Подобные же системы были размещены в Синае израильскими головными патрулями, которые, проникнув в Синайскую пустыню, закапывали в землю сложные электронные приборы, предназначенные для предупреждения в случае каких-нибудь действий Египта.

Время от времени, разумеется, возникали недоразумения. В 1960 г., например, Израиль начал, было, мобилизацию, потому что одна из таких систем в Синае сработала и компьютер, соответственно, предсказал начало вторжения. На самом деле это оказались ограниченные египетские военные маневры на уровне низших подразделений. К счастью, человеческая способность соображать, превосходящая компьютерные возможности, взяла верх, и Израиль не отреагировал на эти перемещения военными действиями. Но система была видоизменена и усовершенствована. Теперь она могла соперничать с любыми подобными же системами в мире и, конечно, значительно превосходила те, которыми располагали, например, Великобритания и Франция.

В процессе развития каждой организации наступает момент, когда она в силу разных обстоятельств достигает пика своих возможностей в рамках поставленных перед ней задач. Израильская Военная разведка под руководством Аарона Ярива к началу Шестидневной войны этого состояния достигла.

5 июня 1967 г. в 7.30 утра первая волна суперзвуковых бомбардировщиком «Мистер» и «Мираж» взмыла со своих секретных аэродромов. Самолеты пролетели над Средиземным морем, полностью выведя из строя шестнадцать египетских аэродромов с готовыми к вылету самолетами. Через два часа, в 9.30, израильтяне уничтожили почти четыреста арабских самолетов и, атакуя, вывели из строя все военно-воздушные силы Иордании и Сирии. Война была окончена.

Бригадный генерал Мордехай Ход, командующий военно-воздушными силами Израиля, выразил свои впечатления так: «Результаты превзошли самые мои дерзкие мечты». На это один из офицеров Военной разведки, не без сарказма, заметил, что генерал, возможно, дремал, когда Военная разведка докладывала ему о своих наблюдениях.

Один из основных пунктов израильской военной доктрины гласил: удар по арабским МИГам должен быть нанесен на земле, до того, как они поднимутся в воздух. Ярив в своей практике исключил всякий элемент случайности в этих поражающих воображение военных операциях. «Противника надо знать!» — говорил Ярив начальникам отделов. Сказано это было отнюдь не для красного словца. Недостаточно, считал Ярив, ознакомиться с основными положениями стратегии арабов. Необходимо иметь информацию о каждой детали, вплоть до меню в столовой для сержантов. (В целях пропаганды израильтяне побеспокоились о том, чтобы три тысячи египетских солдат, взятых во время войны в плен, получали лучшее питание, чем им предоставляли в их собственных столовых.)

На первый план разведка выдвинула работу с военно-воздушными силами арабов. Все без исключения аэродромы в арабском мире ей были известны. Для получения информации использовались самолеты, летающие на большой высоте, а также обычные каналы информации. Ярив, кроме этого, настаивал на том, чтобы на всех авиационных базах побывал с инспекцией израильский агент. На протяжении восемнадцати месяцев это и делалось. Ни один аэродром упущен не был, а более значительные посещались агентами не один раз.

Добраться до аэродромов в глубоком тылу Египта, естественно, было труднее, чем до расположенных у границ. Но у Ярива были «длинные руки». Материалы о том, как добывалась эта информация, и сейчас еще остаются секретными, лишь отдельные случаи стали достоянием гласности.

На одной секретной стратегически очень важной базе около Эль-Файюма, в 250 километрах от Каира, где МИГи-21 всегда находились в состоянии боевой готовности, бывший офицер израильской армии устроился на работу официантом в столовую дня высшего офицерского состава. Он так хорошо исполнял свои обязанности, что на него обратил внимание один из местных командиров авиачасти и взял его себе в денщики. «Денщик» сопровождал своего командира, когда тот отправлялся производить инспектирование вверенных ему аэродромов.

На другом аэродроме, где хозяйничали русские, удалось убедить ответственного за всю работу техника, что русские представляют доклады, содержащие ложные сведения о степени готовности к полетам их самолетов. В связи с этим его попросили еженедельно составлять перечень всех находящихся на базе самолетов с указанием их состояния, а также давать сведения о каждом пилоте и механике. Техник был уверен, что работает на египетскую разведку. Он так никогда и не узнал, что на самом деле сотрудничал с израильтянами.

Агентам внушали, что для разведки всякая мелочь представляет интерес, так что в своих сообщениях они учитывали все стороны будничной жизни «своей» базы. Они сообщали имена летчиков, их семейное положение, состав их семей, информировали о поведении и привычках командиров баз, об отношении к ним подчиненных, о их дисциплинированности, о том, как они достигли своего положения, — благодаря личным заслугам или по протекции. Все, абсолютно все, интересовало Ярива.

Через восемнадцать месяцев командование военно-воздушными силами Израиля с помощью Военной разведки имело не менее ясное представление о состоянии египетских воздушных сил, чем сами египтяне.

На основе подобного досье и был выбран точный момент для воздушного налета израильтян. Время между 7.30 и 7.45 утра было наиболее удобным для нападения на египетские воздушные базы и радарные станции.

Ночная смена контролеров и работников, непосредственно обслуживающих радары, кончалась в 8.00. К этому времени все они были уже усталыми. Да и психологически они уже готовились к сдаче смены другой команде, которая должна была вот-вот появиться.

Что касается летчиков, то в их утреннем распорядке приходилось учитывать многие элементы. Подъем практически на всех базах в Египте — в 6.30 утра. В офицерской столовой завтрак подавался в 7.00 и в 7.30. После завтрака пилоты обычно курсировали по коридорам между столовой и спальнями, некоторые из которых размещались в бунгало неподалеку от аэродромов.

В это время наземная служба занималась тем, что выкатывала самолеты из ангаров. На стоянках самолеты оставлялись неприкрытыми и легко уязвимыми.

В Каире в это время старшие армейские офицеры воздушного и морского флота покидали свои квартиры, чтобы попасть на работу к восьми часам и застревали в невероятных пробках на улицах. Так что именно в это время командовать было некому — очень существенное обстоятельство для страны, в которой подчиненные не приучены самостоятельно, без начальства, принимать решения.

Время и цели для первого налета выбрал Ярив. И выбрал точно. Все воздушные силы противника в этот момент были прикованы к земле. Радары не обнаружили израильские самолеты в небе над Египтом, потому что они летели на большой скорости и низко над землей. К тому же появились не оттуда, откуда их можно было ожидать. А операторы были невнимательны, поскольку ждали смены. Некоторые из арабских самолетов все же поднялись в воздух. Но израильтяне располагали точными данными о летных полосах. Самолеты были уничтожены в первые же минуты после начала войны, а все важнейшие аэродромы Египта выведены из строя.

Ярив позаботился о том, чтобы точно оценить совместную боеспособность египетской, сирийской и иорданской армий, а также огневую мощь каждой из этих армий в отдельности.

Агенты разведки в составе каждой военной единицы вооруженных сил Израиля получали из штаба час за часом информацию с анализом состояния боевой готовности противника. Израильская армия продвигалась так быстро, что даже компьютеры в Военной разведке за ней не поспевали.

Система связи арабских стран была подорвана, ее военные коды давно уже никакого секрета для израильтян не представляли. Это было результатом деятельности, главным образом, Нэмана. Все приказы, переданные по радио на любой из фронтов, израильтяне узнавали одновременно с теми, для кого они предназначались.

Был и такой эпизод. Крупное танковое соединение египетской армии затерялось в Синае. В Тель-Авиве стало известно то, чего не подозревали в Каире. Египетский командир потерял контакт со своим штабом. Этим воспользовались израильтяне. Глядя в досье, составленное на это подразделение, израильский контролер сообщил командиру египетского танкового соединения об изменении радиочастот связи, а также отдал приказ о направлении, в каком следовало двигаться соединению. Направление это не имело ни малейшего отношения к действиям египетской армии. Так в течение всей войны эти танки под контролем израильтян, как роботы, передвигались в Синае то вперед, то назад, но всегда вдалеке от поля боя.

После объявления о прекращении огня, израильскому контролеру было предложено направить это танковое соединение в ближайший лагерь для военнопленных, но контролер заколебался. Он уже настолько привык за это время к своим подопечным, что стал просить, чтобы им было разрешено вернуться домой, поскольку никакого вреда Израилю они не причинили. Его, однако, переубедили, указав на то, что египетские танки нужны Израилю. Что же касается людей, то вероятность того, что они останутся в распоряжении Израиля надолго, была невелика.

Исключительно точная работа израильской разведки давала замечательные результаты и на других фронтах — в Иордании и Сирии. Иордания полагалась на свои ловушки для танков и минные поля. Но каково же было удивление иорданцев, когда израильские войска проскользнули мимо всех этих заграждений так, точно их и не существовало. Дело в том, что израильской разведке были эти поля известны, и она нанесла их на карты, которые были у танкистов.

На Голанах Эли Коген и другие агенты аккуратно отметили на картах все позиции сирийцев. Сирийцы были, по-видимому, убеждены, что атаковать их неприступные укрепления будут с самого широкого фланга. Они создали укрепления вглубь и вширь по всей высоте. На гребнях Голанских высот были размещены несколько дивизионов на тот случай, если в каком-нибудь одном секторе все же произойдет прорыв. Сирийцы считали, что они защищены надежно. Несколько старших американских офицеров, посетивших Израиль в 1966 г., пришли к заключению, что попытка взять эти высоты неизбежно повлечет за собой такое огромное число жертв, что израильское правительство никогда на это не пойдет.

По распоряжению Ярива была построена модель этих укреплений. По мере того, как поступала новая информация, модель уточнялась. Изучение ее офицерами продолжалось несколько месяцев, до тех пор, пока уязвимые места в сирийских укреплениях не были все же найдены.

Совершенно так же, как в свое время французы полагались на линию Мажино, которую немцы сумели обойти, сирийцы углубились в гору, где были защищены от атак с воздуха, а их огневые позиции были расположены над склонами, лежащими перед ними.

В израильской армии довольно долго дебатировалась возможность массированного парашютного десанта на вершину горы. Но Эли Коген предупредил Ярива, что сирийцы этого ожидают и будут готовы к отпору. Нужно было придумать что-то другое.

Перед началом израильского приступа даже Моше Даян не был уверен в успехе. А офицеры в Штабе разведки были убеждены, что нужно воспользоваться дорогой, ведущей к столь узкому проходу, что сирийцы смогли бы там ввести в действие лишь весьма ограниченные средства защиты. Таким образом, израильтяне, с воздуха подавив сопротивление сирийцев на самой вершине, смогут доставить туда вооружение и людей, чтобы эти позиции удержать до следующего захода парашютистов.

План сработал великолепно, и потребовалось меньше одного дня на то, чтобы захватить Голанские высоты. Все это уже стало достоянием истории.

Было бы преувеличением утверждать, что Ярив планировал это наступление. Но не менее нелепо было бы отрицать ту роль, которую сыграла израильская разведка под руководством Ярива в разработке этого плана. Благодаря наличию огромного объема информации, собранной Яривом, израильскому командованию стало ясно: если возможна атака, то только по линии, которая была выявлена стратегами на модели Ярива.

Собственно говоря, Аарон Ярив был на самом деле повивальной бабкой победы на Голанских высотах. Когда его спросили, не удивила ли его скорость, с которой эта операция была произведена, он ответил, что ему платят именно за то, чтобы он предвидел, а не удивлялся.

В начале войны король Иордании Хусейн не решался в нее вмешиваться. Израильтяне были не прочь помериться силами с Хусейном, чтобы раз и навсегда решить вопрос о границах, установить новые буферные зоны и одержать решительную победу не только над Египтом, но и над всеми граничащими с Израилем странами. Израильские стратеги стремились обеспечить Израилю мирное существование по крайней мере на протяжении жизни еще одного поколения.

В первый же день войны радиопередачи Каира в Амман перехватывались израильтянами и тут же заменялись другими. Египтяне сообщали об отступлении по всей линии фронта. Амман через Тель-Авив получал совершенно другую информацию — крупные соединения египетских танков прорвали фронт в Синае и наносят сокрушительное поражение израильским войскам. Хусейна ликующие египтяне будто бы приглашают присоединиться к ним и пожать плоды их успеха. Каирское радио, кстати, в пропагандистских целях распространяло такие же «новости». Король Хусейн поверил и отдал распоряжение своей армии и воздушным силам начать наступление.

7 июня, после того как Старый город в Иерусалиме был уже взят, израильского посла в Вашингтоне пригласили в Госдепартамент. Ему сказали, что американцы поддержат просьбу Египта о прекращении огня. Израильтяне против этого возражали. Американцы дали недвусмысленно понять, что знают о том, что Иорданию обманом вовлекли в войну.

Это было крупным нарушением системы израильской безопасности и могло иметь серьезные дипломатические последствия.

После войны за Суэц в 1956 г. Израиль под давлением ООН был вынужден вернуть все завоеванные им территории. Этого нельзя было допустить вторично, и потому Израиль должен был доказать, что стал жертвой агрессии.

Несомненно, что Иордания напала на Израиль. Однако Израиль вовсе не желал, чтобы спровоцированность этого нападения стала известна мировой общественности.

Было ясно, что американцы перехватывали и расшифровывали израильские донесения с трех фронтов. Это могло стать поводом для серьезного конфликта, тем более, что война не закончилась и для установления новых границ требовались еще немалые усилия по очистке завоеванных территорий. Возникла опасность, что секреты Израиля станут известны враждебно к нему настроенным элементам в Госдепартаменте и в Пентагоне. Опасность такого поворота событий была слишком очевидна для того, чтобы ее можно было игнорировать.

Израиль вскоре обнаружил, что судно «Либерти», разведывательный корабль ЦРУ, до отказа набитый электронными установками, стоит на якоре в Средиземном море всего в каких-нибудь 250 км от Синайского полуострова. Здесь-то и перехватывались все передачи израильской армии и военно-воздушных сил и передавались в Вашингтон.

По распоряжению Даяна, на «Либерти» была передана радиограмма с требованием немедленно покинуть воды Средиземного моря. В противном случае израильтяне вынуждены будут применить силу.

Вашингтон без колебаний передал судну приказ уйти. По каким-то таинственным причинам до капитана «Либерти» это распоряжение не дошло. У Израиля не было иного выхода, как атаковать судно. Однако, получив предупреждение, американцы его игнорировали.

8 июня израильские торпедные катера и самолеты получили устное распоряжение вывести судно из строя, но не потопить его. По кораблю были даны три залпа. В результате тридцать четыре моряка погибли, семьдесят пять были ранены. В течение двух-трех часов после этого в Вашингтоне, в Овальном кабинете Белого Дома и в Пентагоне шли дебаты по поводу инцидента и обсуждался вопрос об ответном воздушном налете на израильскую базу. Однако решение о нем принято не было. Президент Джонсон понял, что Израиль таким способом во всеуслышание заявил о том, что Америка блефует. Разведывательному судну нечего было делать в Средиземном море. Перебранка между двумя странами пойдет на пользу только русским.

Таким образом, была принята официальная версия, выдвинутая Израилем. Было объявлено, что израильская авиация атаковала «Либерти» по ошибке, приняв корабль за египетское транспортное судно «Эль-Ксаир». Последовали официальные извинения.

Израиль выплатил почти два миллиона долларов членам команды и их семьям, а также возместил, по требованию американского правительства, расходы по лечению раненых. Однако возместить расходы по ремонту и восстановлению судна категорически отказался. Разведывательное судно «Либерти», указали израильские представители, намеренно проникло в военную зону, вело наблюдение за воюющими сторонами и именно поэтому пострадало. Ответственность за это, по справедливости, полностью ложится на американцев.

После окончания войны каждый офицер израильской армии хорошо понимал, как велика была заслуга разведки и, в частности, Ярива в этой войне. Достаточно сказать, что все подразделения получали потрясающие по своей точности карты, а также детальный анализ действий и вооружения неприятеля. Ярив, как всегда, оставался невозмутимым. Однажды только, взволнованный, он рассказал старшим офицерам, что один из его агентов, одетый в египетскую форму, был во время войны убит израильтянами. Событие трагическое и в своем роде парадоксальное. Это, пожалуй, все, что стало известно.

Как-то Ярив высказал мысль, что работа Военной разведки по самой своей природе таит противоречия. Разведчик должен сосредоточиваться на мельчайших деталях и в то же время никогда не терять из вида цели своего задания, оперировать абстрактными понятиями и при этом иметь четкие представления о реальности.

«Разведка — как опиум, — говорил Ярив. — Человек становится в своем роде наркоманом, если только хоть на момент перестанет понимать, в чем его главная цель».

Для Израиля, утверждал Ярив, разведывательная деятельность имеет особый смысл. Она должна компенсировать уязвимость этого крохотного государства, со всех сторон окруженного врагами. Задача разведки — поставлять информацию вовремя, чтобы предупредить неожиданное нападение.

Разведчик, как и сапер, ошибиться может только один раз.

Шесть лет спустя, в 1973 г., в Судный день именно эта мысль была до конца понята населением Израиля.

 

Глава восемнадцатая

Исключительные заслуги разведки под руководством Аарона Ярива во время Шестидневной войны укрепили репутацию и Меира Амита.

Вскоре к тому же стало известно, что Амит по собственной инициативе предпринял 1 июня поездку в США. Прямо из аэропорта он позвонил директору ЦРУ Ричарду Хелмсу и попросил у него аудиенцию.

В израильском правительстве в это время внутренние распри достигли накала, угрожающего его существованию. Спор шел между членами кабинета, настаивающими на активных действиях против Египта, который концентрировал свои войска в Синайской пустыне, и сторонниками дипломатического давления на президента Насера.

Меиру Амиту удалось привлечь внимание к этой ситуации Ричарда Хелмса и министра обороны Роберта Макнамары и получить от них, пусть не открытое одобрение, но по крайней мере молчаливое согласие на нанесение первого удара. Удалось это Амиту после того, как он ознакомил американцев с данными израильской разведки. Эти данные рассеяли сомнения Пентагона в оценке действий египтян.

Амит утверждал, что какими бы ни были первоначальные намерения Насера, в настоящий момент в своей агрессивности он зашел так далеко, что война стала неизбежной. Аргументы Амита были неуязвимы, а аргументы «голубей» в правительстве Израиля потеряли смысл.

Американцам, однако, как и большинству израильтян, было неизвестно, что этот человек, так умело защищающий интересы Израиля, находится в критическом положении, угрожающем не только его карьере, но и правительству Израиля. Страна оказалась перед лицом кризиса, потенциально еще более скандального, чем «дело Лавона».

Выдающийся дипломатический успех Амита в Вашингтоне не мог уравновесить того вреда, который был нанесен им положению Израиля в мире.

В некотором смысле можно утверждать, что все это началось в 1965 г., когда Исер Харел вернулся из небытия и стал специальным советником премьер-министра по делам разведки. Должность эта была специально для него создана.

Несмотря на то что Амит был утвержден в должности начальника Мосада, его недоброжелатели предполагали, что он сочтет возвращение Харела для себя унизительным и в конце концов уйдет в отставку. Это даст возможность Харелу вернуть себе положение, которое он так легкомысленно утратил. Те, кто придерживался подобной точки зрения, явно недооценивали степень характерного для Амита упорства и переоценивали значение своего влияния на события.

Исер Харел вернулся к политической жизни вовсе не потому, что на этом настаивали его друзья, а по политическим соображениям, связанным с кризисом партии МАПАЙ. Бен-Гурион, один из основателей партии, вел отчаянную борьбу с премьер-министром Эшколом и его правительством, обвиняя их в неправильной оценке «дела Лавона».

Бен-Гурион придерживался непримиримой позиции. Но, несмотря на все его заслуги перед Израилем, партия не поддержала его. В качестве протеста Бен-Гурион основал новую партию — РАФИ. Он увлек за собой Шимона Переса, заместителя министра обороны, и Моше Даяна, чтобы вместе с ними выступить на всеобщих выборах, которые должны были состояться в ноябре.

Осторожные и недоверчивые, «старые большевики» из МАПАЙ с подозрением относились ко всем, кого могли заподозрить в симпатиях к РАФИ. Меир Амит относился к числу самых подозрительных. Свою должность он получил от Бен-Гуриона. Был, кроме того, другом, а в прошлом заместителем Даяна. Да и Перес Амита всегда поддерживал.

Эшкол и его сторонники, которые всегда придавали дружеским связям огромное значение, соответственно, считали, что не могут рассчитывать на лояльность Амита. То, что он возглавлял Мосад, означало для них потерю Мосада со всеми его возможностями. Вот тут-то Эшкол и обратился за содействием к Харелу. В прошлом один из самых преданных сторонников Бен-Гуриона, Харел за эти годы изменил свое отношение к бывшему премьер-министру. В задачи Харела входило наблюдение за Мосадом и Амитом и подготовка альтернативных решений для всех операций, которые планировал Мосад.

Появление Харела на сцене не только затруднило работу Амита, но в значительной степени и отравило его отношения с Эшколом.

Кульминацией бурных разногласий в правящей партии стали всеобщие выборы 1965 г., проходившие 2 ноября. Они принесли премьер-министру Эшколу и партии, с которой он вступил в коалицию, значительное число голосов избирателей. Тем не менее решающего большинства голосов в его распоряжении не было. Эшколу поэтому удалось создать правительство только 10 января 1966 г. Однако не недостаток голосов вынудил Эшкола два месяца подбирать членов кабинета. Все это время он занимался предупреждением публичного скандала, связанного с самым ужасным за всю историю разведки делом.

Речь идет о «деле Бен-Барки». Меир Амит, человек талантливый, но импульсивный, был в этом деле центральной фигурой. Фактически против своей воли он был вовлечен в водоворот бурных политических событий в Израиле, при этом его собственный политический опыт был весьма ограничен.

Пожалуй, вплоть до опубликования этой книги никто в Израиле о «деле Бен-Барки» не знал, — ни политические деятели, ни военные, ни даже Шин Бет. За пределами Израиля тоже мало что было известно об истинной подоплеке событий, связанных с этим делом.

Факты таковы: 29 октября 1965 г., после полудня, сорокапятилетний лидер марокканской оппозиции Мехди Бен-Барка, один из духовных вождей «третьего мира», приехавший с визитом во Францию, был похищен в Сен-Жермен де Пре, прибежище левых художников, писателей и политических деятелей. Никому не было известно, какую роль в этой истории сыграл Мосад во главе с Амитом. Операция между тем закончилась гибелью талантливого человека и выдающегося общественного деятеля.

Его хладнокровно застрелили агенты марокканской секретной службы. Произошло это на вилле Фонтен-ле-Виконт, расположенной в окрестностях Парижа в нескольких километрах к югу от аэропорта Орли.

История о том, каким образом Мосад оказался вовлеченным в это дело, особая. Она дает некоторое представление о тайных и далеко не всегда понятных связях, которые возникают в подпольном мире чаще, чем это можно предполагать.

В начале 60-х годов Марокко оказалось в окружении новых арабских республиканских правительств, враждебно настроенных как к королевской власти, так и лично к королю Марокко Хасану.

За помощью король Хасан обратился к Израилю. У Хасана были веские причины опасаться Насера и революционных идей, которые тот пропагандировал на Ближнем Востоке, больше, чем ненавистных евреев.

Король Хасан был вполне в состоянии извлечь урок из опыта бывшего короля Египта Фарука. Он понял, что арабским республиканским правительствам будет легко уверить американцев и в особенности ЦРУ в том, что арабские монархии — реакционные образования, оставшиеся миру в наследство от европейских колониальных империй. Поддерживать революционные антиколониальные движения после второй мировой войны было в интересах Америки. Единственной страной, заинтересованной в контактах с Марокко, был Израиль. Естественно, что к нему и обратился Хасан. Об этих контактах никто ничего не знал. Но начиная с 1965 г. Израиль стал посылать Хасану личных телохранителей, набираемых из евреев, эмигрировавших из Марокко.

Мосад и Шин Бет организовали обучение марокканцев современным методам разведки. Таким образом, король Хасан имел в своем распоряжении одну из самых современных служб внутренней безопасности. Впоследствии, еще при шахе, Мосад так же полностью перестроил систему секретных служб в Иране.

Странный, на первый взгляд, альянс между Израилем и Марокко стал возможен на почве вражды между Израилем и арабами. Кстати, это явилось и прекрасной иллюстрацией к понятию «Realpolitik».

Израиль и для себя извлекал немалую выгоду из этих взаимоотношений. Агенты Мосада забрасывались через Марокко в другие арабские страны. В Рабате была построена станция подслушивания, которая оказалась, таким образом, на передовой линии и позволила Мосаду получать самые разнообразные сведения.

Кроме того, в Марокко в то время, когда Израиль стал независимым государством, проживало много евреев. Король обещал им свое покровительство и, более того, активно не препятствовал эмиграции своих евреев в Израиль. Позиция короля позволила Израилю осуществить одну из своих самых значительных эмиграционных программ.

В 1963 г. представители власти в Марокко обвинили Бен-Барку в том, что он участвовал в заговоре, целью которого было убийство короля. На специальном заседании суда он был заочно приговорен к смертной казни.

В 1964 г., когда между Марокко и Алжиром возник пограничный спор, Бен-Барка открыто поддержал Алжир. Во время суда над марокканцами, которые были засланы в Марокко из Алжира для борьбы с марокканской армией, Бен-Барка был вторично приговорен к смертной казни, также заочно.

В начале 1965 г. король Хасан не стал более скрывать, что о смерти своего бывшего учителя он особо сожалеть не будет. Генерал Мохаммед Офкир принял соображения короля к сведению. Но в его распоряжении была хоть и эффективная (кстати, Израилем подготовленная), но малочисленная служба безопасности, и полагаться на нее вне страны он не мог. Ее агенты были подготовлены только для охраны посольств. Операции другого масштаба были им явно не по силам.

Офкир связался непосредственно с Меиром Амитом. По соглашению, заключенному между Израилем и Марокко, израильские агенты уже в течение нескольких лет вели наблюдение за изгнанными из Марокко оппозиционными лидерами, которые жили либо в Европе, либо в каких-нибудь арабских странах. Не приходится сомневаться в том, что Бен-Барка был в числе тех, за кем это наблюдение велось.

Однако предложение Офкира было совсем иного типа. Он просил Израиль помочь ликвидировать Бен-Барку.

Меир Амит согласился содействовать, но при этом поставил одно условие — израильтяне принимать участие в убийстве не будут. Мосад может лишь разработать для марокканской команды план похищения. Что случится с Бен-Баркой после этого, Мосада не будет касаться.

Операцию надо было проводить во Франции, где Бен-Барка часто бывал.

В связи с этим Амит и Офкир попросили содействия СДИСИ — французской разведывательной службы, занимавшейся иностранными делами. Эта служба в течение многих лет действовала самостоятельно и до сих пор не находится под политическим контролем.

СДИСИ пользовалась во многих отношениях блестящей репутацией, но все же рассматривалась международными разведками скорее как отбившийся от стада дикий слон. В ЦРУ считали, и не без оснований, что СДИСИ не умеет хранить секреты. Начальники отделов в ее составе постоянно враждовали между собой. Подчинялись они к тому же разным хозяевам и внутри страны, и вне ее.

У израильтян, однако, сложились с французами хорошие отношения. В изменчивом мире, в котором приходилось действовать Мосаду, такой союзник был очень кстати, главным образом потому, что офицеры французской разведки не считали себя обязанными получать от политического руководства страны разрешения на свои операции. Таким образом, французы имели свободу действий, сходную с той, которой пользовались израильтяне. В Мосаде, однако, было куда больше дисциплины и порядка.

В составе французской иностранной разведки наилучший контакт у израильтян был с группой оппонентов де Голля (бывшей ОАС). Эта группа считала, что де Голль предал интересы Франции в связи с войной Алжира за независимость. У них были все основания помогать Офкиру. Бен-Барка принадлежал как раз к той группе арабских политических деятелей, которых они ненавидели с особой силой.

Как это часто бывает, и во французской разведке правая рука не ведала, что творит левая. Один отдел подготавливал операцию по убийству Бен-Барки, второй в это же время оформлял ежемесячный чек на сумму, которую ему выплачивал Французский научно-исследовательский центр, служивший прикрытием для деятельности секретной службы во время ее операций в Африке.

Ранней весной Меир Амит полетел в Париж для переговоров с марокканскими и французскими агентами. О цели своего путешествия он сообщил только очень немногим из самых близких ему людей. До сих пор остается неясным, поставил ли он премьер-министра в известность о своих планах. Люди, хорошо знающие Амита, не допускают и мысли о том, что он начинал подобную операцию, не испросив на нее разрешения. Вероятно, он действительно сказал о ней Эшколу, но скорее всего в таких выражениях, что премьер-министр, который и представления не имел о том, кто такой Бен-Барка, не придал его сообщению особого значения.

Точно известно, что Исер Харел ничего о планируемой операции не знал, хотя его было положено извещать об операциях Мосада.

Личные отношения между Харелом и Амитом носили столь антагонистический характер, что удивляться этому не приходится. И все же странно, что разногласия между ними могли сыграть решающую роль и в этой ситуации, чреватой серьезными последствиями.

Тем не менее остается фактом, что Меир Амит решил действовать по своему усмотрению, не допуская никакого постороннего вмешательства. Только самые доверенные и преданные ему люди были среди посвященных. Однако Амит упустил возможность получить совет от опытных офицеров, обладающих аналитическим складом ума, а такой совет мог бы ему очень пригодиться.

Справедливости ради следует отметить, что Амит не был повинен в том, что внутри Мосада создалась атмосфера взаимного недоверия и недоброжелательства. Мосад, пусть временно, но все же превратился, по злому выражению одного из оппонентов Амита, в «бункер фюрера». Не нес Амит ответственности и за то, что Мосад, сам того не желая, был вовлечен в политическую игру, связанную с противоборством между старшими офицерами.

Но оказавшись в изоляции, он пустился по существу в одинокое плаванье, увлеченный самим процессом разработки плана операции, совершенно упустив из вида, какому риску подвергал свою страну, как в политическом, так и в дипломатическом смысле.

Пока разрабатывались планы похищения и ликвидации Бен-Барки, израильские и французские агенты не выпускали его из виду. Бен-Барка жил в Женеве. Было, однако, решено, что его надо заманить во Францию. Французы предполагали, что в этом случае легче будет замести следы после его поимки. Это и было, по всей вероятности, самой большой ошибкой плана.

В Женеве кто-то из друзей сказал Бен-Барке, что известный французский режиссер Жорж Франжю хочет с ним встретиться, чтобы обсудить проект постановки антиколониального фильма, который собирается поставить.

Бен-Барка живо откликнулся на это приглашение, приехал в Париж и направился в Брассери Липп. В тот момент, когда он собирался войти в здание, из соседнего подъезда вышли трое, показали ему свои удостоверения и сказали, что он задержан для допроса.

Все трое были французами, причем один из них — офицером СДИСИ, который, работая на таможне в аэропорту Орли, выполнял функции агента.

Бен-Барку отвезли на виллу в Фонтен-ле-Виконт, принадлежащую Жоржу Бушесейше, подозрительному типу с сомнительной репутацией — владельцу шикарных борделей в Париже и Марокко. Было совершенно ясно, что его услуги хорошо оплачены.

Вилла охранялась настоящими гангстерами, агентами марокканской и французской разведок. В Рабат Офкиру сообщили, что Бен-Барка пойман. Меир Амит в Тель-Авиве тоже был немедленно извещен о том, что работа закончена. Агентов Мосада поблизости от места похищения не было. Свою часть задания Израиль выполнил.

Через двадцать четыре часа Офкир был уже во Франции. Бен-Барку расстреляли в его присутствии. Тело закопали в саду. Спустя две недели, 16 ноября, его перезахоронили на берегу Сены к северо-западу от Парижа у Иль де ла Гранд Жатт.

К несчастью для всех принимавших участие в этом деле, Мехди Бен-Барка стал после своей смерти фигурой куда более значительной, чем был при жизни. Полиции удалось вскоре выяснить все обстоятельства, связанные с последними днями его жизни, потому что операция была выполнена бездарно.

Помимо этого, исчезновение Бен-Барки накалило до предела и без того тревожную обстановку во Франции. Со времени возвращения де Голля из изгнания, на политической арене правые и левые вели между собой идеологическую борьбу. И те и другие боролись при этом еще и с правительством.

Левые заподозрили правительство в участии в убийстве Бен-Барки и обрадовались возможности устроить скандал, который мог получить большой общественный резонанс. И надо сказать, разочарованы они не были. Однако скандал — самый, пожалуй, грандиозный со времен войны — достиг кульминации, когда в него вмешался сам де Голль. Узнав об участии СДИСИ в никем не санкционированном деле, де Голль воспринял это как выступление, направленное лично против него и его правительства. Более того, он предпочел расценить происходящее как конституционный кризис.

Исчезновению Бен-Барки было посвящено специальное заседание кабинета министров. Де Голль открыто выступил против своих оппонентов в составе вооруженных сил и секретных служб, которые все еще отказывались признать его авторитет и стремились подорвать изнутри его систему управления страной.

«Мне известно, что есть немало ничтожных людишек, которые считают меня глупцом, — заявил де Голль своим министрам. — Я с ними сквитаюсь».

Описывать все подробности последовавшего затем чрезвычайного расследования я не буду. Скажу только, что состоялись два судебных процесса. На одном из них Офкир был заочно осужден, а его заместитель Ахмед Длими, который прилетел из Марокко, чтобы предстать перед судом, оправдан. Разработка всего плана операции была в свое время поручена именно ему.

Свидетели между тем исчезали — некоторые самым таинственным образом. Это вызвало толки (во многом совершенно оправданные) о том, что их просто насильственно убирали.

СДИСИ была реорганизована, и состав ее сотрудников в значительной степени изменился.

Де Голль использовал дело Бен-Барки, чтобы укрепить свои позиции, хотя возмущение его было искренним. Но как опытный политик, он воспользовался сложившейся ситуацией для того, чтобы добиться признания и очистить правительственные учреждения от своих противников.

Мосад был сначала потрясен тем, что произошло. А затем насмерть перепуган. Брожение во Франции, активность полиции, в масштабах во Франции невиданных, броские заголовки на первых страницах газет, всем очевидное замешательство в Елисейском дворце — все это не сулило Израилю ничего хорошего.

Операция с Бен-Баркой в Мосаде до этого расценивалась как малопривлекательная, но необходимая. Предполагалось, что за границей она пройдет незамеченной, а связи с Марокко, одним из самых важных союзников Израиля, окрепнут. И вдруг — убийство Бен-Барки приобрело международную огласку. Франция была взбудоражена — та самая Франция, которая была главным поставщиком оружия Мосаду и одной из тех стран, которые активно поддерживали Израиль.

Под угрозой оказалась репутация Мосада и, главное, всей страны. Меир Амит пытался сделать все от него зависящее, чтобы не выпустить джинна из бутылки. Те из его сотрудников, кто был посвящен в операцию, дали клятву молчать. В Рабат были отправлены эмиссары, предупредившие марокканцев, что разоблачение роли Израиля в истории с Бен-Баркой поставит их в еще более трудное положение. Если секретная сделка короля Хасана с Израилем откроется, его жизнь в арабском мире станет невыносимой.

Что касается СДИСИ, которая лихорадочно старалась замести следы своего участия в этой и других неприглядных операциях, то ее припугнули — если пострадает Мосад, то и ей несдобровать. Это не было в буквальном смысле слова шантажом, — всего лишь недвусмысленное напоминание о том, что все разведывательные службы одинаково заинтересованы в том, чтобы их закулисная деятельность не становилась предметом публичного обсуждения.

Если бы политическая атмосфера Израиля была в это время нормальной, вероятно, Амиту эта операция сошла бы с рук. Но израильское общество раздирали противоречия. Выборы, которые проходили 2 ноября, через три дня после убийства Бен-Барки, не дали партии МАПАЙ большинства в парламенте. Нужно было в срочном порядке сколачивать коалицию.

Новая партия Бен-Гуриона РАФИ получила десять мест в Кнессете. Таким образом, Бен-Гурион и его сторонники составили недружественную по отношению к правительству фракцию. Правительство могло с ней не солидаризироваться, но игнорировать ее оно не могло.

Эшкол и его советники считали, что министерство обороны и армия находятся под сильным влиянием партии Бен-Гуриона. Трудно решить, так ли это было в действительности. Истина лежала, видимо, где-то посередине.

Но как бы то ни было, один из враждебно настроенных по отношению к Амиту сотрудников Мосада сообщил влиятельному члену Кнессета Израилю Галили об участии Мосада в убийстве Бен-Барки. Галили в свою очередь известил об этом Харела, который рассказал обо всем Эшколу. Плотину прорвало…

МАПАЙ, в свое время тяжело пострадавшая в связи с «делом Лавона», снова оказалась перед перспективой нового скандала в системе разведки. Положение Эшкола усугублялось тем, что убийство Бен-Барки произошло в то время, когда он занимал пост премьер-министра.

Харел, которому было поручено расследование, доложил, что, так же как в «деле Лавона», вопрос: «Кто отдал приказ?» — останется, по-видимому, без ответа. Эшкол отрицал, что ему было что-либо известно. Амит настаивал на том, что он получил одобрение премьер-министра.

Харелу не потребовалось много времени, чтобы представить доклад и настаивать на суровых мерах, прежде всего на немедленной отставке Амита. Он утверждал, что эта операция, сама по себе аморальная, не была нужна Мосаду. Участие в убийстве Израиль может себе позволить только в самом крайнем случае.

Практически невозможно представить себе обстоятельства, считал Харел, при которых Израиль мог бы выступить в роли наемного убийцы. В смерти Бен-Барки Израиль заинтересован не был. А последствия в случае разоблачения роли Израиля в этом деле, могут оказаться ужасными. Вероятно, Амит говорил Эшколу об этой операции в такой завуалированной форме, что тот и не догадывался, чем эта операция грозит стране. Харел считал, что Амит должен уйти со своего поста — иного выхода нет.

Но Меир Амит недаром был солдатом. Он рассматривал действия старого своего недруга Исера Харела как политический прием, направленный на то, чтобы изгнать из состава высшего руководства страны всех сторонников новой партии Бен-Гуриона. Точно такую же позицию занял и сам Бен-Гурион. К ней присоединились Шимон Перес и Моше Даян. Узнав о «деле Бен-Барки», они известили Эшкола, что после ухода Амита они позаботятся о том, чтобы правительство Эшкола подало в отставку в результате политических столкновений, которые он же сам спровоцирует.

Эшкла считали человеком малокомпетентным в делах разведки. К тому же он был нерешителен — «голубь», которому полностью доверять вопросы войны и мира было нельзя.

Понятно, что члены РАФИ смогут успешно использовать увольнение Меира Амита против него. Эшкол не стал подвергать себя риску.

Кнессет решил во что бы то ни стало не допустить второго «дела Лавона». Был организован комитет, заседания которого проходили в обстановке полной секретности. Председателем комитета стал Элиззер Шошани — ветеран движения за кибуцы, ответственный в партии МАПАЙ за работу разведки. В состав комитета также вошли: Мордехай Мисиягу — начальник исследовательского отдела партии (его жена, кстати, была старшим сотрудником Мосада), Санта Йосефталь — в прошлом генеральный секретарь организации «Движение за кибуцы». Ее муж был генеральным секретарем МАПАЙ и министром жилищного строительства. Когда-то он активно участвовал в организации «Хашомер Хацаир». В составе комитета оказался и Давид Голомб — сын Элиаху Голомба, легендарного командира Хаганы. Давиду Голомбу прочили блестящую карьеру. Когда комитет опубликовал свои рекомендации партийные «старики» были разочарованы. По его единодушному мнению, премьер-министр Эшкол должен был уйти со своего поста.

Голда Меир, политик жесткий и решительный, использовала все свое огромное по тем временам влияние, чтобы уничтожить все следы этого документа, а членов комитета наказать за «отсутствие лояльности». Им напомнили о существовании в Израиле «Официального акта о секретности», а затем вытеснили из состава центральных органов МАПАЙ.

Давид Голомб, восходящая партийная звезда, сориентировавшись в создавшейся обстановке, через год ушел из парламента. Вернулся он в Кнессет только после выборов 1977 г., уже набравшись опыта политической борьбы. На этот раз он баллотировался не от Рабочей партии, а в качестве члена организации «Демократическое движение за перемены».

Голда Меир предприняла жесткие меры по отношению к комитету не столько для спасения Эшкола (она сама метила на этот пост), сколько для партии. Она понимала, что если падет Эшкол, то это приведет к расколу в МАПАЙ. Возмущение «делом Бен-Барки» могло достигнуть такого накала, что ни один из лидеров МАПАЙ не удержался бы у власти и, конечно, не смог бы сформировать коалиционное правительство.

Таким образом, Эшкол не ушел с поста премьер-министра. Не ушел со своего поста и Меир Амит. Об этом позаботилась партия РАФИ.

Итак, не впервые в Израиле партийные интересы, а не соображения национальной безопасности являлись решающим фактором в политической жизни страны.

И все-таки, как и после «дела Лавона», опять нашелся человек, который не пожелал примириться с этой ситуацией. Имя этого человека — Исер Харел. Он с возмущением заявил, что уйдет сам, если Амит останется на своем посту. Харел утверждал, что в процессе операции были нарушены все этические принципы, которые он считал обязательными для разведывательной службы. Его настойчиво уговаривали изменить позицию. Но Харел остался непреклонен. Проработав еще девять месяцев, он покинул разведку. На этот раз навсегда.

Мотивы его поведения всем были ясны. Все знали о том, что он не ладит с Амитом и что роль, которую он играл в настоящее время, была ему не по душе. Харел оказался королем без подданных.

Сообщение канцелярии премьер-министра об уходе Исера Харела в Израиле восприняли как естественный результат личных столкновений между ним и главой Мосада.

«Дело Бен-Барки» правительство твердо решило не предавать гласности. И продемонстрировало эту свою решимость спустя двенадцать месяцев, когда израильский еженедельник «Булл», помещавший на своих страницах всякие сплетни и скандальные истории, перепечатал из французской газеты статью об убийстве Бен-Барки, в которой содержались смутные намеки на участие в этом деле Израиля. Вечером на склад, где хранился только что отпечатанный выпуск еженедельника, нагрянула полиция, конфисковала весь тираж и арестовала двоих издателей по обвинению в нарушении 23-ей статьи израильских «Законов о безопасности». Законы эти прежде существовали только для тех, кого обвиняли в шпионаже. Никогда раньше и никогда после эти законы не применялись по отношению к журналистам.

По смыслу этой статьи закона оба журналиста могли быть приговорены к тюремному заключению сроком до пятнадцати лет. Запрет был наложен и на публикацию сообщения об аресте журналистов. По истечении законных сорока восьми часов судье было предложено продлить действие закона о запрете. Лишь два месяца спустя, в феврале 1967 г., запрет был снят. Обоих издателей приговорили к году тюремного заключения — каждого на закрытом заседании суда.

Однако в апреле их все же выпустили из тюрьмы. Этого удалось добиться другим израильским издателям, потрясенным арестом своих коллег, тем более, что они не могли понять, чем он был вызван. Издатели, естественно, опасались, что их собственной независимости угрожает реальная опасность.

История с журналистами должна была послужить серьезным предупреждением всем, у кого могло возникнуть желание поинтересоваться «делом Бен-Барки». Само собой разумеется, в Израиле были люди на этот счет достаточно осведомленные. Действия министра юстиции Якова Шапиро, направленные против еженедельника «Булл», в конечном счете имели одну цель — гарантировать их молчание.

И все же «делом Бен-Барки» Израилю был нанесен определенный ущерб.

Узнав все обстоятельства убийства марокканского лидера, де Голль был возмущен. В прошлом у него было немало оснований испытывать чувство благодарности по отношению к израильской разведке и к премьер-министру Бен-Гуриону. Во время войны между Францией и Алжиром израильтяне сохраняли тесные связи с французской армией, опасаясь за судьбу большой еврейской общины в этой стране. Когда в 1961 г. был создан ОАС, израильтяне установили с этой организацией контакты, потому что не менее ОАС были заинтересованы в существовании Французского Алжира.

В марте 1961 г. один из влиятельных израильтян был приглашен в дом полковника ОАС в Париже. Полковник сделал совершенно неожиданное предложение. Он сказал, что ОАС планирует военный переворот, в результате которого президент де Голль должен быть убит. В этом деле он просит помочь ему Израиль. Убийцей должен стать какой-нибудь араб из Израиля. Тогда ответственность за него удастся возложить на Национальный освободительный фронт. Полковник полагал, что успех путча обеспечен. Франция не только освободится от де Голля, который «предал» Алжир, но и с возмущением откажется от всяких компромиссных соглашений с алжирцами. В обмен за услугу, оказанную Израилем, организаторы путча, придя к власти, будут бесплатно поставлять необходимое Израилю оружие. Израильтянин, разумеется, ответил, что не имеет полномочий обсуждать подобный вопрос сколько-нибудь серьезно.

Спустя несколько дней он рассказал об этой беседе израильскому послу в Париже Уолтеру Эйтану. Эйтан был хорошо осведомлен о том, на что способны деятели ОАС и, в отличие от своего собеседника, отнесся к рассказу очень серьезно. Он тут же написал министру иностранных дел Голде Меир. Голда Меир собрала на заседание старших советников министерства. На заседании было решено, несмотря на опасения, что де Голль, даровав независимость Алжиру, пойдет по пути сближения Франции с арабскими странами, поставить французского президента в известность о планируемом убийстве и путче. Предупреждение должно было быть послано от имени Бен-Гуриона.

Выслушав рассказ Голды Меир, Бен-Гурион отреагировал бурно. «Израиль убийствами не занимается. Какого черта, — волновался он, — Уолтер Эйтан медлит с предупреждением де Голля». В тот же день послу была отправлена телеграмма с точными инструкциями. 29 марта 1961 г. один из израильских дипломатов встретился в Елисейском дворце с полковником де Буассо, зятем президента, передал ему послание Бен-Гуриона и пересказал все, что израильтянам было известно о деталях заговора. Через несколько дней де Голль по неофициальным каналам ответил благодарственным письмом.

22 апреля генералы попытались осуществить свой путч. Но пока был жив де Голль, шансов на успех у них было мало. Если бы им удалось использовать «шакала» из Израиля, исход мог бы оказаться иным.

Во всяком случае в 1961 г., во время визита Бен-Гуриона во Францию у президента де Голля были все основания приветствовать израильского премьер-министра.

«Я поднимаю этот бокал за Израиль — нашего друга и союзника», — произнес он.

Теперь это дружеское отношение де Голля было утеряно в связи с «делом Бен-Барки». У де Голля сложилось представление, что Израиль сотрудничает с ОАС, организацией, которая все еще активно мечтала о реванше и, несомненно, с помощью СДИСИ принимала участие в убийстве марокканца.

Из всего этого легко было сделать вывод, что Израиль действует на территории Франции нелегальными методами, то есть нарушает законы страны. Де Голль воспринял это как оскорбление, тем большее, что он всегда безоговорочно поддерживал Израиль. Его уговорили не оглашать факт участия Израиля в убийстве Бен-Барки, но мстить Израилю де Голль начал сразу.

С момента создания Мосада его европейский центр находился в Париже. По своему значению он уступал только тель-авивскому. Между Мосадом и СДИСИ существовали тесные связи. По приказу де Голля агенты Мосада были высланы из Франции, а деятельность Мосада в пределах страны пресечена. Это явилось для Мосада сильным ударом, пожалуй, наиболее сильным из всех когда-либо пережитых этой организацией.

Немалый ущерб понес Израиль и в области своих международных отношений. Прежде всего Франция резко изменила свою политику. До сих пор, и это даже стало традицией, потребность Израиля в самолетах и вооружении удовлетворяла именно Франция. Изменение политики сказалось на этих поставках.

Министерство иностранных дел Израиля безуспешно пыталось спасти хоть какие-нибудь из прежних связей. Де Голль оставался непреклонен. Он никогда не простил Израилю этой ошибки, и Израиль тяжело расплачивался за нее в течение нескольких лет.

Это хорошо известно тем, кто занимается историей франко-израильских отношений.

 

Глава девятнадцатая

Президент де Голль после Шестидневной войны резко изменил свое отношение к Израилю. Неизвестно, в какой мере в этом сыграло роль «дело Бен-Барки». Проясниться эта ситуация может лишь после того, как будут рассекречены французские официальные документы, относящиеся к этому периоду.

Если бы не личная неприязнь де Голля к Израилю, он мог бы оказывать поддержку арабам и не доводя до крайних пределов враждебность своей политики по отношению к еврейскому государству.

После Шестидневной войны Франция установила жесткое эмбарго на продажу всех военных материалов Тель-Авиву. Израилю было отказано в экспортных лицензиях на оборудование, которое было уже ранее заказано. И это, несмотря на подписанные уже соглашения, а в некоторых случаях и оплаченные счета.

До сих пор Израиль привык считать Францию одним их своих надежных союзников и поставщиков вооружения. В 50-х годах, когда израильтяне метались по всему миру в поисках оружия, на их просьбы откликнулась Франция — в первую очередь по соображениям идеологическим, хотя она и вообще была одним из самых активных в мире поставщиков оружия.

В 1954 г. между Францией и Израилем было заключено секретное соглашение о продаже самолетов «Ураган». Вскоре после этого Израиль смог получить из Франции «Мистер-2» и «Мистер-4».

После войны за Суэц чехи и русские начали поставку современного оружия, в том числе МИГов, арабам. Израильтяне приобрели французские бомбардировщики «Мираж», которые вновь обеспечили ему превосходство в воздухе. Это не означало, что «Миражи» были лучше МИГов. Но израильские специалисты — проектировщики и инженеры — модифицировали «Миражи» (которые были сделаны в расчете на ведение войны в Северной Европе) в соответствии с тактическими и стратегическими потребностями Израиля, а также с особыми климатическими условиями на Ближнем Востоке.

Как только Шестидневная война закончилась, де Голль отменил поставку пятидесяти новых самолетов «Мираж-3», заказанных и оплаченных Израилем уже давно.

Израильские военно-воздушные силы были полностью ориентированы на систему «Мираж». Даже согласие американцев продать Израилю «Фантомы» не спасло бы положения. Отказ Франции означал, что зря были затрачены огромные финансовые средства на сложное электронное оборудование, приобретенное в расчете на французские самолеты и годное только для работы с ними.

Перспектива выглядела зловеще.

Никогда еще Израиль не был в такой изоляции. Его обороноспособность полностью зависела от доброй воли других государств. Каждое из них могло в любой момент изменить свою политику и отказать Израилю в оружии так же, как это сделала Франция. Этого можно было ожидать в моменты для Израиля наиболее острые, когда страны-поставщики вынуждены будут принимать важные решения и выбирать себе союзников.

Кабинет министров Израиля пришел к выводу, что израильской авиационной промышленности необходимо выделить фонды для постройки собственных бомбардировщиков, и при этом лучших в мире. Комитет, созданный для рассмотрения этого вопроса, отреагировал быстро и пришел к самым пессимистическим заключениям: чтобы Израиль создал свой бомбардировщик, потребуется примерно десять лет. К тому же, учитывая, что Израиль начинает практически с нуля, нет гарантии, что будущий самолет к моменту выпуска не окажется устаревшим по сравнению с русским, американским, английским и французским того же времени.

Казалось, вывод между тем напрашивался сам собой. Надо было построить самим точную копию «Миража», с которым израильские инженеры были хорошо знакомы. На первый взгляд, это казалось делом несложным. Почему не разобрать на части один из «Миражей» и не скопировать его? Идею эту специалисты тут же высмеяли. Современный бомбардировщик содержит более миллиона компонентов. Каждая часть перед сборкой подвергается многократным испытаниям для установления допустимых отклонений от стандарта, которые воспроизвести невозможно, если нет чертежей, по которым они создавались.

Швейцария, например, затратила шесть лет на то, чтобы выпустить «Мираж», на который получила лицензию. При этом она имела доступ ко всем чертежам и могла всегда рассчитывать на техническую помощь французских инженеров. К тому же она не испытывала тех финансовых затруднений, какие испытывал Израиль. Бомбардировщик в определенном смысле напоминает человеческий организм, объяснял министрам один из израильских инженеров. В течение многих сотен лет врачи оперируют человека, и тем не менее никому еще не удалось создать его заново.

Каким образом Израиль разрешил свою задачу, стало известно примерно через два года, когда 20 сентября 1969 г., в субботу, в 4.00 житель швейцарского городка Кайзераугст, расположенного около границы с Германией, владелец небольшой транспортной компании, занимающейся перевозкой товаров на грузовиках, заметил, что его служащий Ганс Штрекер загрузил в «мерседес» какие-то большие картонные коробки и уехал с ними. Ротцингер тут же заглянул на склад и обнаружил там еще три такие же коробки. Две из них оказались пустыми, а в третьей лежали чертежи. Он вытащил один из них и стал рассматривать. В правом верхнем углу крупными буквами было написано «Сользер», — название всему миру известной фирмы, которая занималась производством авиационных двигателей и исследовательской работой в этой области. Ниже было начертано: «лайсенс — „Сеникама“». Что это значит, Ротцингер тогда не знал, но позднее выяснил — надпись указывала, что детали, к которым относился чертеж, производились по лицензии французской фирмы «Сеникама», выпускающей авиационные моторы. В правом верхнем углу, кроме того, стоял штамп, смысл которого сомнений не вызывал. Чертеж, было сказано, должен храниться как секретный военный документ в соответствии с положениями военного уголовного права.

Ротцингер спросил у рабочих, не видели ли они, когда эти коробки прибыли. Ему объяснили, что Штрекер уже в течение нескольких месяцев привозит на склад, а затем вывозит оттуда такие коробки. Как это ни странно, но Ротцингер в полицию не пошел. Он дождался возвращения Штрекера. Штрекер не стал отпираться. Коробки, сказал он, перебрасываются через границу и доставляются в израильское посольство в Бонне. Ротцингер потребовал от него предъявления какого-нибудь документа, подтверждающего легальность этой операции. В противном случае он не разрешит ему забрать со склада оставшиеся там коробки, заявил он. Последовала перебранка, после которой Штрекер ушел. Ротцингер опять же в полицию не обратился, а стал самостоятельно расследовать это дело. Беспокойство его возросло еще больше, когда он выяснил, что Штрекер хранил свои таинственные коробки не только на швейцарском складе Ротцингера, но время от времени использовал для этой цели и принадлежащее Ротцингеру в Германии, по ту сторону границы, небольшое депо в Лозингере.

Вечером этого же дня, в 8.30, Ротцингер сообщил о своих наблюдениях полиции. Полицейские в надежде задержать Штрекера дежурили около склада всю ночь. Но он не явился. Тогда они конфисковали документы и поставили об этом в известность официальные власти. Неделю спустя в доме Штрекера был произведен обыск, который никаких результатов не дал. 29-го числа был выдан ордер на арест Штрекера.

Так раскрылась эта потрясающая воображение акция, проведенная Мосадом и Военной разведкой совместно. Они попросту украли бомбардировщик «Мираж», который де Голль не захотел продать Израилю. Израильтяне полагали, что имеют на это моральное право.

Операция началась в декабре 1967 г., через несколько месяцев после Шестидневной войны, когда Франция организовала в Париже конференцию держателей лицензий и представителей стран, эксплуатирующих сверхзвуковые бомбардировщики «Мираж» с двигателями «атар-9». Франция хотела получить исчерпывающую информацию о том, как ее бомбардировщики функционируют в боевых условиях. На собрании присутствовали представители всех правительств и компаний, заинтересованных в этом самолете.

Австралийцы и швейцарцы выпускали «Миражи» по лицензиям на своих собственных предприятиях. Израильтяне и бельгийцы имели частичную лицензию. В основном они закупали весь самолет, но несли ответственность за его сборку и производство некоторых отдельных частей. ЮАР, Ливан и Перу покупали самолеты готовыми.

Не было на свете самолета или авиационного двигателя, которые удовлетворяли бы всем требованиям составленных на них спецификаций, то есть не имели бы недостатков и одинаково нравились всем покупателям. И «Мираж» в этом смысле не составлял исключение. Чтобы разрешить эти проблемы, фирмы-участники — «Дассо» — производитель корпуса, и «Сеникама», которая строила двигатели, — создали Совет потребителей, члены которого регулярно встречались и обменивались технической информацией. Израильскую делегацию возглавлял бригадный генерал Военно-воздушных сил Израиля Дов Сион. В дебатах он участия принимать не стал. Израильтяне были в жестокой обиде на Францию. Настроение генерала не улучшилось, когда выяснилось, что его посадили по соседству с делегацией Ливана.

Многие участники конференции, естественно, ждали сообщения Израиля. Французам, само собой разумеется, опыт Израиля был особенно интересен. Так что разочарование было всеобщим. Атмосфера заседания между тем постепенно накалялась. «Сеникама» услышала немало критических замечаний в свой адрес. Исходили они главным образом от представителя швейцарской фирмы «Братья Сользер» Фрауенкнехта. Альфред Фрауенкнехт был старшим инженером-проектировщиком, ответственным за швейцарскую программу «Мираж». В свои сорок три года он достиг высшего служебного положения. Был профессиональным инженером, хорошо знающим свое дело, всеми уважаемым человеком. Он критиковал двигатель «атар» настойчиво и откровенно, чем очень смутил французов.

Дов Сион прекрасно знал, что все, о чем говорил на собрании Фрауенкнехт, выяснено Израилем в процессе военных действий. Дов Сион позаботился об этом, встретившись за завтраком с Фрауенкнехтом, еще до начала конференции. Они сразу же поладили, и Дов Сион по своей собственной инициативе поделился с швейцарцем своими соображениями о двигателях «атар-9», которые он совершенно сознательно не пожелал сообщать комитету потребителей.

Домой, в Израиль, Сион привез кое-какие интересные новости. Фрауенкнехт рассказал ему, что швейцарское правительство поначалу сделало заказ на сотню самолетов «Мираж-3». Но в связи с чрезмерными расходами, оно решило ограничиться пятьюдесятью тремя. В распоряжении Швейцарии, однако, уже находились части для всей сотни «Миражей», а также все проектные спецификации, то есть все необходимое для сборки остальных сорока семи самолетов. Если бы израильтянам удалось все это заполучить, они компенсировали бы отказ Франции продать им пятьдесят самолетов.

По мнению Дова Сиона, Альфред Фрауенкнехт может оказаться в этом смысле полезным. У него сложилось впечатление, что швейцарец чувствует расположение к Израилю, хотя он и не был евреем. В разговорах с Сионом он сам коснулся вопроса о вине, которая лежит на швейцарцах за то, что во время второй мировой войны они закрыли границу, не впустив в страну евреев, бежавших из Германии. Так что, можно сказать, что Израиль чисто случайно обнаружил в плотной стене французской системы безопасности трещину, которую решил попытаться расширить. Для этого самой неотложной задачей стало заручиться расположением Фрауенкнехта. Дов Сион и другие сотрудники авиационного ведомства послали ему израильские разработки по усовершенствованию двигателя «атар-9» с предложением использовать их в конструкции швейцарских самолетов.

Фрауенкнехт был в восторге. Между ним и его новыми друзьями завязалась оживленная переписка на самые разнообразные темы — от технических вопросов до личных впечатлений.

Ответственным за всю операцию оставался Амит, но, помимо этого, был создан постоянно действующий комитет из представителей разведки, авиации и авиационной промышленности, в задачу которого входило ежедневное наблюдение за развитием событий. Возглавлял комитет генерал Аарон Ярив — начальник Военной разведки — и Ал Швиммер, бывший американец, замечательный человек, который в 1947 г. начал создавать израильскую авиацию, покупая в США вышедшие из строя самолеты. Их разбирали на части, из которых затем монтировались уже действующие машины. Швиммер стал позднее президентом и главным управляющим израильской авиационной промышленности, которая начинала свою деятельность с нуля, а в настоящее время располагает штатом численностью в пятнадцать тысяч человек.

Комитет решил начать с открытого обращения к швейцарскому правительству через посредничество Фрауенкнехта. Ему было отправлено официальное предложение, исходящее из канцелярии Ала Швиммера. Израиль готов купить у швейцарского правительства компоненты «Миража», которые фирме не нужны. Если швейцарское правительство на это согласится, Израиль предоставит в его распоряжение один из своих самых секретных и существенных проектов по усовершенствованию самолета. В процессе эксплуатации в условиях войны было обнаружено, что основным недостатком двигателя является высокая вероятность нарушений в системе питания. Израильтяне этот недостаток устранили, создав запасную пневматическую систему питания, которая автоматически включалась, как только основная выходила из строя.

Предложение принято не было. В контракте, заключенном Швейцарией с Францией, был пункт, согласно которому она не имела права продавать самолеты, не получив на это согласие Франции. Швейцария, страна всегда строго соблюдающая законы, не собиралась пренебрегать своими обязательствами даже в таком «частном» деле.

Комитет этого ожидал и подготовился к второй фазе своей операции. Израильтянам было уже совершенно ясно, что для решения своих проблем им нужно использовать швейцарский вариант. Но как это сделать?

В начале 1968 г. Фрауенкнехт получил из Израиля официальное письмо, содержащее просьбу разрешить израильскому офицеру, полковнику Шухану, посетить авиастроительный завод, чтобы ознакомиться с его работой. Это должно было в будущем помочь Израилю создать такой же завод у себя.

Фрауенкнехт, получив разрешение своего начальства, ответил, что приезду Шухана в Швейцарию будет очень рад. Израильское посольство в Риме немедленно связалось с Фрауенкнехтом и предложило ему встречу в Берне для подготовки визита Шухана и программы его работы.

1 апреля 1968 г., в 10.00 утра Фрауенкнехт прибыл в Цюрих в отель «Амбассадор» и встретился там с двумя израильтянами, полковником ВВС Авелем и неким Бадером, который назвался представителем Европейского военного закупочного комитета израильского министерства обороны. Само собой, и тот, и другой пользовались чужими именами. На самом деле под именем Бадера скрывался Ал Швиммер, а полковник Авель был одним из старших представителей Военной разведки в Европе — полковником Каином. Работал он в помещении израильского посольства в Риме.

Амит решил, что израильское посольство в Швейцарии не должно навлекать на себя никаких подозрений. Оно действовало в рамках законности, хотя и ему приходилось выполнять ответственные секретные поручения. Израильским военным атташе в Швейцарии могут заинтересоваться официальные лица, если им станет известно, что он регулярно встречается со старшим инженером швейцарского авиационного предприятия.

На встрече с Фрауенкнехтом Бадер и Авель сразу приступили к делу. Они объяснили, что Израилю эти бомбардировщики нужны до смерти. Нет ли какой-нибудь возможности обойти запрет швейцарского правительства и снестись непосредственно с компанией «Сользер»?

Фрауенкнехт сказал, что можно попытаться предложить компании сто пятьдесят миллионов швейцарских франков за самолеты и дополнительно заказать у нее, скажем, турбины или что-нибудь другое из того, что ее предприятия выпускают, еще на сто миллионов франков. Он согласился быть в этом деле посредником. Однако компания все эти предложения отклонила на том основании, что она связана предыдущим решением швейцарского правительства.

Ала Швиммера, который прекрасно разбирался в ситуации, реакция компании нисколько не удивила. «Сользер» слишком дорожила своей почтенной репутацией, чтобы согласиться на какие-нибудь действия, выходящие за пределы легальности.

Ал Швиммер встретился с Фрауенкнехтом с одной лишь целью: выяснить, к каким материалам, касающимся «Миража», он имеет доступ. Ответ превзошел все его ожидания. Все чертежи и самого самолета, и его двигателя непременно приходили в его отдел.

Альфред Фрауенкнехт был в состоянии оказать израильтянам такую помощь, которая позволила бы им потратить всего пять лет вместо десяти на создание собственных бомбардировщиков.

В свое время в Израиле придавали огромное значение операции, целью которой было заполучить МИГ-21. Сейчас эта операция казалась не более чем детской забавой по сравнению с серьезностью задач, связанных с необходимостью раздобыть рабочие чертежи «Миража-3».

Труднее всего было разработать тактику поведения с Альфредом Фрауенкнехтом. Он, несомненно, был по отношению к Израилю настроен дружественно. Тем не менее вряд ли можно было ожидать от него предательства интересов своей страны или своей компании. Невозможно было даже и представить себе более уважаемого и устойчивого гражданина, чем он. Во всяком случае так он выглядел со стороны.

Фрауенкнехт и его жена Элизабет жили в типичном для среднего швейцарца одноэтажном доме около Берна. В отпуск они отправлялись в Швейцарские Альпы, а не за границу и любили проводить время у себя дома, принимая гостей или слушая классическую музыку. Но больше всего на свете, похоже, Фрауенкнехт любил свою профессию.

Работать в фирме «Сользер» он начал в 1949 г. на должности младшего техника. В 1959 г. стал начальником производственного отдела, ведающего двигателями самолета. Продвижением по службе он был обязан исключительно своим способностям и преданности делу.

Высокое положение, которое он занимал, не повлияло на образ его жизни. Он ездил в малогабаритном «опеле», жил в том же доме, который приобрел, когда только начал работать в компании. Правда, в дальнейшем выяснились некоторые подробности, которые несколько исказили его облик безупречного швейцарского гражданина. Стало известно, что у Фрауенкнехта была любовница. Его жена знала об этом, но как-то с этой ситуацией мирилась. Во всем остальном Фрауенкнехт был образцовым швейцарцем: трезвым, любящим свое дело, чрезвычайно работоспособным, к тому же скромным, хотя его профессиональные достижения были бесспорны.

Встреч с Фрауенкнехтом было три. Последняя происходила в одном из баров Цюриха. На этой встрече он дал согласие помогать израильтянам.

Фрауенкнехт, разумеется, не догадывался, какой квалифицированной психологической обработке он все это время подвергался. И Амит, и Ярив отдавали себе ясный отчет в том, что переговоры с швейцарским правительством и с компанией «Сользер» никаких положительных результатов не дадут. Тем не менее они продолжали поддерживать в Фрауенкнехте уверенность в том, что с ним в качестве посредника они своего добьются.

Однако переговоры ни к чему не привели, и Фрауенкнехт чувствовал себя виноватым перед своими новыми друзьями. А израильтяне продолжали подогревать в нем чувство вины. (Психолог Мосада разработал соответствующую тактику.) В конце концов Фрауенкнехт оказался настолько лично вовлеченным в дела израильтян, что, похоже, он был больше заинтересован в том, чтобы Израиль получил «Миражи», чем сами израильтяне.

В переговорах с Фрауенкнехтом, конечно, поднимался вопрос и о денежном вознаграждении. В свое время ему намекнули, что, если сделка состоится, он получит комиссионные, потом дали понять, что, если он сможет снять копии с чертежей и снабдить ими Израиль, вознаграждение будет весьма серьезным. Тем не менее израильтяне прекрасно понимали, что во взаимоотношениях с Фрауенкнехтом деньги не имели решающего значения. Он согласился взять двести тысяч долларов (хотя мог бы, надо думать, и миллион запросить) в качестве страховки на случай, если потеряет работу.

Итак, Фрауенкнехт был на крючке. Он был возмущен тем, как Швейцария третировала Израиль (выходило, что и он тоже). В результате респектабельный швейцарец превратился в шпиона. Выполняя эти свои новые обязанности, Фрауенкнехт обнаружил такую же уверенную деловитость и изобретательность, как и когда работал для компании, которой верно служил в течение многих лет.

Подошла очередь и генерала Ярива удивляться. Он, как и все, не раз видел в детективных фильмах шпионов, которые открывают сейфы, вытаскивают документы и, сделав два-три фотоснимка с них, уходят в ночь, унося с собой генеральный план противника.

Действительность не имела с этим ничего общего — сорок пять тысяч чертежей одних только рабочих инструментов и сто пятьдесят тысяч чертежей самолета. Фрауенкнехт подсчитал, что общий вес всех чертежей составит около двух тонн, а ему для выполнения своей часта работы потребуется год.

Стало казаться, что вся эта затея не имеет смысла. Яриву не раз приходила мысль, что самостоятельное производство «Миражей» будет лишь немногим более трудным. Тем не менее осуществить операцию оказалось удивительно просто.

Чертежи на заводе «Сользер» помещались в одной, огромной, комнате, которую, безусловно, фирма могла использовать более целесообразно. Сборка швейцарских «Миражей» была все равно приостановлена, и фирма в этих чертежах больше не нуждалась.

Фрауенкнехт предложил снять со всех чертежей микрофильмы, а оригиналы уничтожить. Начальство это предложение тут же одобрило.

По мысли Фрауенкнехта, после того как будут существовать два набора чертежей — оригинальный и на микрофильме, — появится реальная возможность один из них отправить в Израиль. Вопрос состоял теперь лишь в том, как это сделать?

Охрану на заводе несли военные. Она была строгой, а фотографировать чертежи будут, несомненно, под контролем. Так что лишние экземпляры сделать не удастся. Оригиналы придется сжигать, и тоже под наблюдением. Документы относились к разряду особо секретных, поэтому и меры по охране их принимались жесткие.

Фрауенкнехту пришла в голову блестящая идея. По швейцарским законам оригинальные чертежи хранятся в течение пятидесяти лет, а затем продаются как отходы. Фрауенкнехт привлек к этому делу своего племянника Джозефа Фрауенкнехта и попросил его договориться с патентным бюро об оптовой покупке у них старых чертежей. Остальное уже особых трудностей не представляло.

Фрауенкнехт взял на себя ответственность за программу микрофильмирования. После фотографирования чертежи под наблюдением часового складывались в контейнеры, которые грузили в мини-автобус «фольксваген», купленный Фрауенкнехтом на имя племянника, и отправлялись на сжигание. Фрауенкнехт настоял на том, что из соображений безопасности он сам будет сопровождать автобус.

По дороге он останавливал автобус около небольшого гаража, который арендовал для этой цели. В гараже хранились чертежи, купленные в патентном бюро. Упакованы они были в коробки, которые ничем не отличались от тех, которыми пользовалась компания «Сользер», поскольку Фрауенкнехт заказывал их у того же поставщика. Всего несколько минут требовалось ему для того, чтобы подменить коробки в автобусе на коробки из гаража. После этого мини-автобус продолжал свой путь к месту, где эти чертежи должны были быть сожжены. Чиновник, следящий за этой процедурой, удостоверял, что коробки, заполненные чертежами, уничтожены.

Некоторые из чертежей руководство завода отказалось фотографировать, и Фрауенкнехту пришлось прибегнуть к другим методам. На счастье (и его, и израильтян), его любовница работала в архиве завода, и он попросту просил ее выдавать их ему для инспекции. К этому времени у израильтян в городе работала уже целая сеть агентов, обслуживающих Фрауенкнехта. Он передавал документы из рук в руки кому-нибудь из этих агентов в условленных местах — отелях, ресторанах, паркингах и т. п. Чтобы не возбуждать подозрений, места встреч назначались всегда разные. Документы копировали, а оригиналы возвращали Фрауенкнехту.

Копии переправлять в Израиль было нетрудно. Вывезти из Швейцарии все остальные материалы было для Мосада куда более сложной задачей. Отправлять коробки самолетами было опасно, потому что это могло обратить на себя внимание швейцарской секретной службы — одной из самых бдительных и эффективных в мире.

Комитет выдвинул несколько предложений. Взвесив их, Ярив остановился на наиболее безопасном, с его точки зрения, — а именно: вывозить чертежи следует не во Францию, а в Германию.

Четверо израильских агентов отправились в районы, прилегающие к мостам через Рейн для наблюдения за движением на дорогах и таможенными процедурами. Кроме того, в их задачу входила вербовка чиновника, который мог бы содействовать переправке документов.

Через две недели Ярив получил список возможных кандидатов, из которых наиболее обещающим был один — Ганс Штрекер, немец, который долго жил в Восточном Берлине, а в настоящее время работал в швейцарской транспортной фирме Ротцингера. В его обязанности входило сопровождать все грузовики компании, которые должны были проходить таможенный досмотр. Компания Ротцингера пользовалась безупречной репутацией, и Штрекера, который изо дня в день сталкивался с чиновниками таможни, считали человеком, заслуживающим доверия. Он работал уже год и был хорошо знаком с работниками таможни по обе стороны границы.

Израильский агент подготавливал Штрекера к решающему разговору, используя приемы, ставшие классическими в сфере шпионажа. Он предлагал не только дружбу, он сорил деньгами. В конце концов Штрекер задал ему неизбежный вопрос — откуда у него столько денег? Все развивалось по стандарту. Да, он зарабатывает, оказывая своим приятелям небольшие услуги, которые опасности для него не представляют, но все же, строго говоря, связаны с небольшими отклонениями от закона. Дело в том, сказал израильтянин, что любой может заработать, скажем, сто тысяч долларов, если согласится в течение нескольких месяцев перевозить через границу в багажнике своей машины несколько коробок с бумагами.

Штрекер наживку проглотил и через несколько часов был уже завербован. Вся процедура теперь была детально разработана и при этом предельно проста. Фрауенкнехт встретился со Штрекером всего один раз и получил от него ключи от небольшого склада, принадлежащего Ротцингеру. Каждую субботу он отвозил груз с документами на Кайзераугст и оставлял его на складе. После этого он и его племянник заходили в местный бар «Хиршен», где их уже поджидал Штрекер. Если все было в порядке, Фрауенкнехт приветствовал его кивком головы.

Штрекер отправлялся в свою очередь на склад, грузил документы в багажник своего черного «мерседеса», проезжал мимо таможенников, улыбаясь и болтая по пути со встречными, въезжал на территорию Западной Германии и направлялся на северо-восток к Штутгарту через Шварцвальд. Там, на небольшом частном аэродроме его поджидал двухмоторный самолет, зарегистрированный в Италии. Самолет летел в Бриндизи, городок в Италии. Там уже стоял наготове израильский самолет, чтобы забрать чертежи и доставить их непосредственно в израильский аэропорт Лод.

Первый рейс был завершен 5 октября 1968 г. Груз весом в пятьдесят килограммов отправлялся в Израиль практически еженедельно. Фрауенкнехт мог пропустить и больше, но завод с этой нагрузкой не справлялся.

В течение целого года все шло хорошо. И вот, в сентябре 1969 г. Ганс допустил небрежность. Прежде всего он не принял меры предосторожности, и рабочие заметили, что он грузит коробки. Но куда серьезнее было то, что он оставил на складе одну коробку с чертежами. Почему это произошло, осталось неизвестным.

После стычки со своим директором он исчез. Объяснение, впрочем, само собой напрашивалось. Как-то, в одну из суббот, встретившись с Фрауенкнехтом в баре, он не отреагировал на его приветствие, видимо, просто потому, что был в этот день не настроен куда-либо ехать. В результате получилось, что у него всегда теперь одна коробка оставалась неотправленной.

Неудачи в работе детективов нередко бывают следствием свойственных человеческой природе слабостей. Так было и на этот раз.

Израильтяне, которые все время внимательно наблюдали за действиями Штрекера, сразу обнаружили, что операция провалилась. Они предупредили Фрауенкнехта по телефону — как было условлено, словами: «цветы увяли». Это должно было дать ему возможность скрыться. Но он со свойственным ему упорством решил остаться и встретить опасность лицом к лицу.

На следующий день, после того как представители федерального правительства получили коробку с чертежами, они обратились к специалисту по авиационным двигателям с просьбой оценить значение их находки. Этот специалист в тот же день должен был быть на совещании в фирме «Сользер». Он позвонил организатору совещания и известил его, что не сможет прийти, поскольку его вызывают в полицию на консультацию по поводу каких-то чертежей. Организатор совещания в тот же вечер навестил консультанта. Это был Альфред Фрауенкнехт. Он сказал, что ему все известно об этих чертежах. Это чертежи модели «Мираж-3» и двигателя «атар-9». Он ответственен за то, что они были украдены у фирмы и переправлены в Израиль.

Пока следователи пытались определить масштаб ущерба, Фрауенкнехт пробыл год в тюрьме. Задача для следствия была непростая. В конце концов оно пришло к выводу, что Фрауенкнехт передал Израилю примерно две тысячи чертежей частей двигателя, от восьмидесяти до ста тысяч чертежей рабочих деталей, от восьмидесяти до ста — самого самолета и еще пятнадцать тысяч различных спецификаций на запасные части, а также инструкции по обслуживанию самолетов.

23 апреля 1971 г. Альфред Фрауенкнехт был присужден к четырем с половиной годам тюрьмы и тяжелых физических работ. Ему засчитали срок, который он отсидел в тюрьме до суда. Кроме того, за хорошее поведение его освободили досрочно. Альфред Фрауенкнехт вышел из тюрьмы 21 сентября 1972 г. Через два с половиной года, 29 апреля 1975 г., он вместе с женой приехал в Израиль, чтобы присутствовать на демонстрации первого «Кфира», израильского бомбардировщика, построенного на основе модели «Мираж-3», которую Израиль получил с помощью этого удивительного человека.

В настоящее время «Кфиры» — рабочая лошадка военно-воздушных сил Израиля, а сам Израиль — одна из немногих в мире стран, производящих свои собственные сверхзвуковые самолеты. В создании «Кфира» принимали участие очень многие ученые и инженеры, но роль, сыгранная Альфредом Фрауенкнехтом, остается особенной. Нельзя упускать из вида и заслуги в этом деле Меира Амита и Аарона Ярива, которые так блистательно разработали эту операцию.

Недаром, наблюдая за первым полетом «Кфира», Ал Швиммер заметил, что де Голль, не желая того, оказал Израилю незабываемую услугу.

 

Глава двадцатая

21 октября 1967 г. в 5.20 вечера капитан второго ранга Алекс Аргов сверял по карте местонахождение своего корабля «Эйлат». До Порт-Саида было примерно 14 миль. «Эйлат» был одним из самых больших судов израильского морского флота. Во время второй мировой войны это был британский эскадренный миноносец. Сейчас же, в той войне на истощение, которая последовала за Шестидневной, «Эйлат» стал для израильтян важнейшей боевой единицей.

Вдруг в небе что-то промелькнуло. Капитан всмотрелся. Два огненных шара, на мгновение остановившись в зените на горизонте, начали медленно опускаться в море.

С ужасом осознав, что происходит, Аргов нажал кнопку общей тревоги. Сто девяносто девять человек — офицеры и матросы — заняли свои места по приказу капитана и открыли беспорядочную стрельбу по быстро приближающимся к ним огневым шарам. Это было бесполезное занятие. Уже через несколько секунд две ракеты типа «Стикс», запущенные с двух катеров-ракетоносцев «Осса», стоящих на якоре в Порт-Саиде, поразили «Эйлат».

В течение всего этого дня египетские суда, оборудованные сложными электронными устройствами, с русскими советниками на борту, следили за «Эйлатом». Только убедившись, что «Эйлат» находится в радиусе действия ракет и прицел выбран точно, русские разрешили египтянам нажать кнопку «огонь». Ракеты ударили по котельной «Эйлата», фактически расколов судно пополам. Начался пожар. Команда делала отчаянные попытки сохранить «Эйлат» на плаву. Коммуникационные линии внутренней и наружной связи были уничтожены взрывом, так что никто в Штабе военно-морских сил не услышал сигнала бедствия с «Эйлата», хотя запасной радиопередатчик был введен в действие. Но в 7.20 сигнал был услышан израильской бронетанковой колонной в Синае и передан в Тель-Авив.

Спасательные суда и геликоптеры немедленно направились к месту бедствия. «Эйлат» лежал боком на воде. В течение еще двух часов все на корабле, кто был в состоянии действовать, пытались его спасти. Ничего из этого не вышло. В 7.30 третья ракета, которая хороша была видна в ночном небе, поразила цель и вызвала оглушительный взрыв в помещении оружейного склада.

Капитан Аргов отдал наконец приказ покинуть корабль. Все, кто мог, попрыгали в холодную маслянистую воду. Через несколько минут четвертая, и на этот раз последняя ракета с силой шлепнулась в воду. Сорок семь человек было убито, а из оставшихся в живых ста пятидесяти двух сорок семь тяжело ранены.

Для Израиля это было катастрофой. Можно с полным основанием считать день 21 октября 1967 г. поворотным в истории израильского флота. Впервые в морском сражении корабль был потоплен ракетами дальнего действия.

По соображениям политического характера в печати этот вопрос широко не обсуждался. Тем не менее Генеральный штаб в Израиле убедился, наконец, в правоте тех, кто утверждал, что израильский морской флот устарел и совершенно не приспособлен к войне, которую ему предстоит вести в Средиземном море.

Таким образом, в этот день пришел конец не только «Эйлату», но в известном смысле и всему израильскому флоту.

Во время второй мировой войны «Эйлат», успешно действовал в Северной Атлантике. За истекшие пятьдесят лет многое в мире изменилось. Бывшие союзники стали врагами. То самое судно, которое сейчас лежало на дне моря, потопленное русскими ракетами, доставляло в Россию жизненно для нее важное вооружение. Оно шло к России под прикрытием британского конвоя по самым опасным водным путям, чтобы обеспечить русским возможность выстоять в борьбе с общим противником. По тем временам «Эйлат» был солидным современным кораблем. Скорость его составляла 35 узлов в час, водоизмещение 1710 тонн, на борту его было четыре орудийных батареи. В 60-х годах на Средиземном море он уже казался тихоходным и неповоротливым.

Потопление «Эйлата» разом прекратило ожесточенные споры между начальниками Штаба армии и командирами морского флота, которые утверждали, что корабли израильского флота, в большинстве своем устаревшие, совершенно неспособны противостоять египтянам, получающим из России военное оборудование, в том числе катера-ракетоносцы с ракетами «море — море» на борту.

За два года до потопления «Эйлата» израильское правительство с явным неудовольствием, но все же разрешило строить новые суда, отвечающие современным требованиям. Запад ничего интересного в этом смысле предложить не мог, так как очень отстал от Советского Союза. Израиль начал сам проектировать свои суда. Небольшие по объему, они должны были быть быстроходными и обладать высокой маневренной способностью. Предполагалось, что строить их будут в Германии, но в 1965 г. в результате настойчивого давления со стороны арабов Германия прекратила снабжение Израиля военными материалами, и заказ был передан во Францию. Здесь, в Шербуре, где была одна из крупнейших верфей страны, уровень безработицы был очень высок, и израильский заказ оказался весьма кстати. У верфи, получившей этот заказ, не было собственного опыта в постройке судов такого типа, но она располагала информацией об опыте немцев, чертежами израильских проектов и консультантами из Израиля. Тут же, на месте, было организовано техническое бюро. Все это вселяло в Фелика Амио — управляющего верфью — уверенность в выполнении заказа.

В это же время в Израиле военные заводы проектировали и начинали производить ракеты «Габриель» с тем, чтобы установить их на судах как только они прибудут из Франции.

Сложные электронные приборы, которые монтировались на катерах, должны были обойтись гораздо дороже, чем сами эти катера.

Эмбарго, наложенное де Голлем на поставки оружия Израилю, на первых порах не коснулось изготовления торпедных катеров. Была сделана лишь оговорка, что никакого военного оборудования на них не будет. На самом деле это была риторика в чистом виде. Ситуация с безработицей в Шербуре была настолько острой, что рассуждения де Голля о морали в международных отношениях должны были отступить на задний план.

Первые пять катеров были без затруднений доставлены в Израиль. И было уже получено разрешение на отправку шестого. Но 28 декабря 1968 г. Израиль атаковал аэропорт в Бейруте и уничтожил тринадцать ливанских самолетов. Это было ответом Израиля на нападение палестинцев 26 декабря в афинском аэропорту на Боинг-707, принадлежащий «Эль-Ал». Атака израильтян на Бейрут вызвала приступ ярости у генерала де Голля, и он объявил, что отныне эмбарго будет соблюдаться самым строгим образом.

Израильтяне отреагировали мгновенно. Шестой катер отплыл, а спустя три дня из Шербурской гавани был украден и отправлен в Израиль седьмой.

Разъяренный де Голль, подозревающий, и не без оснований, что его разыграли, отказался принять извинения Израиля со ссылкой на недоразумение. Что бы ни случилось, заявил он, оставшиеся пять катеров в руки Израиля не попадут.

Министерство обороны Израиля столкнулось с проблемой первостепенного значения.

Мало кто понимал, почему эти катера были в такой степени необходимы Израилю. В глазах европейцев, которые ориентировались на свой опыт во второй мировой войне, эти суда особой ценности не имели. Они представлялись им лишь дополнительными единицами в военно-морском флоте страны. Однако для реорганизации морского флота Израиля они имели огромное значение. Без них Израиль не мог успешно вести войну в Средиземном море, и для его безопасности они были жизненно необходимы.

В военных кругах дебатировался вопрос о захвате оставшихся пяти катеров вооруженными моряками, которые, сломив сопротивление французов, могли бы вывести их в открытое море. Но эти планы были не чем иным, как следствием головокружения от успешного налета на Бейрут.

Министр обороны Даян подобные планы решительно отверг. Такие действия, по его мнению, несовместимы со статусом государства и, кроме того, могут вызвать международные осложнения, из которых Израилю будет не выпутаться. Катера в Израиль должны быть доставлены секретно. И это дело израильской разведки.

В августе под общим руководством генерала Ярива была создана группа, готовая к проведению операции «Ноев ковчег». Летом 1969 г. операция началась.

Адмирал Мордехай Лимон, возглавлявший израильскую закупочную миссию во Франции, объявил о том, что Израиль отказывается от катеров и начинает переговоры о соответствующей компенсации.

Строительство судов закончено не было. На воду их можно будет спустить не раньше наступления зимы. Для того чтобы катера были построены в полном соответствии с составленной на них спецификацией, прежде всего нужно было обеспечить возможность израильской технической миссии в Шербуре продолжить свою работу. Кроме того, присутствие израильского технического персонала в Шербуре требовалось и для выполнения планов Ярива. Договориться об этом должен был Лимон. Весь коллектив судоверфи был заинтересован в продолжении работы. Ее прекращение тяжело отразилось бы на положении рабочих порта. Французское правительство удалось убедить, что для успешного окончания строительства катеров, оно должно продолжаться под наблюдением израильтян. В конце концов ведь это их проекты.

Казалось бы, в подобной ситуации от Израиля можно было ожидать, что он отзовет своих специалистов и откажется от всякого сотрудничества с Францией, которая нарушила условия соглашения.

Перед адмиралом Лимоном стояла чрезвычайно деликатная задача. С одной стороны, он ни в коем случае не мог показать французам, как заинтересован Израиль в том, чтобы его инженеры оставались на верфи. С другой — агрессивное поведение могло вызвать нежелательную реакцию, например, предложение израильтянам покинуть Францию.

К счастью, вопрос о компенсации решался не так просто, и Лимон заявил, что согласен с тем, чтобы его инженеры оставались здесь до завершения переговоров. В дальнейшем, он сделал все от него зависящее, чтобы израильская сторона, придираясь к мелочам, тянула эти переговоры как можно дольше.

Ответственными за операцию на месте были адмирал Лимон и бригадный генерал Давид Кимхи. Кимхи обладал усами, чувством юмора и решительностью характера — недаром он получил прозвище Акула. Он уже принимал участие в отправке шестого катера из Шербура в Израиль. В начале сентября штаб в Хайфе предупредил Кимхи, что и седьмой катер должен покинуть Шербур, а в задачу генерала входит обеспечение его горючим на долгий путь до Израиля.

Кимхи уведомил французское морское командование, что ему необходимо провести испытание судна в море. Испытание займет примерно двадцать часов. В связи с этим он попросил разрешения ознакомиться с метеорологическими сводками.

Была суббота, и в доке было почти пусто. Условия для выхода из порта идеальные. Команда была вызвана на судно в 2 часа дня. К этому времени все до единой машины израильской миссии во Франции были мобилизованы на доставку к порту необходимого груза, с тем, чтобы провести погрузку как можно быстрее, не привлекая, по возможности, внимания окружающих. Как только погрузка закончилась, Кимхи отдал приказание всем посторонним покинуть порт.

Оставалась нерешенной еще одна проблема. Гавань перекрывалась мостом, который заграждал вход в военный арсенал. Мост этот поднимался, когда какой-нибудь корабль выходил из военной гавани.

Кимхи действовал хладнокровно. Он попросил по телефону французское командование поднять мост дважды: в 4.30 дня и в 5, когда он якобы возвратится после коротко плаванья. Так, французское командование выпустило катер, который тут же устремился в Гибралтар к месту встречи со своим близнецом.

Кимхи между тем без промедления возвратился в Шербур. И тут французы допустили еще одну ошибку. Обидевшись на генерала, они высказали ему свое негодование по поводу некорректного по отношению к хозяевам гавани поведения. Французский флот, заявили они, отказывается сотрудничать с Кимхи, вплоть до того, что ему и его команде не разрешается больше посещать даже флотскую столовую. Более того, они настаивали, чтобы все пять оставшихся катеров были немедленно выведены из военной гавани на гражданскую стоянку.

Кимхи был в восторге. Мелочная обидчивость представителей французского флота позволила ему и его команде освободиться от военного надзора. Теперь катера будут находиться в торговой гавани, где нет охраны и где никто не наблюдает за движением судов и выходом их из гавани.

Операция «Ноев ковчег» официально началась в августе 1969 г. Детали операции, предусматривающей тайный выход судов из гавани, окончательно разработаны не были. Но, как всегда, были предусмотрены любые варианты. В данном случае это означало, во-первых, что спецификации, составленные на основе технических проектов, должны были быть изменены так, чтобы предельно сократить промежуток времени между заключением о готовности судна и датой его отплытия. Во-вторых, все вспомогательное оборудование (которое верфь, как правило, не обеспечивает), должно было быть уже в Шербуре, причем в рабочем состоянии. Для этого израильтяне сняли просторную квартиру, превратив ее в склад разнообразного навигационного оборудования, которое закупалось по всей Европе. И, в-третьих, необходимо было обеспечить присутствие в порту значительно большего контингента израильских моряков, чем потребовалось бы в нормальных условиях.

Кроме этого, Даян поставил еще одно трудное условие. Нелегально выводить суда из Франции он считал недопустимым. Так что Яриву предстояло тем или иным способом раздобыть официальное право на их отбытие. Неважно, если даже в конечном счете пункт назначения окажется для французского правительства неожиданным. Сейчас в его задачу входило отыскать этот пункт.

В начале ноября 1969 г. в лондонскую юридическую консультацию, специализировавшуюся на делах по морскому праву, обратился представитель самой крупной в Израиле судоходной компании «Мэритайм фрут» с просьбой оказать содействие в организации в Панаме отделения фирмы.

Юрист связался с панамской фирмой «Ариас, Фабрега и Фабрега». Новая панамская фирма была вскоре зарегистрирована под названием «Стар бот» («Корабль звезды»). Если пожелать вникнуть в это, то не так уж трудно было догадаться о происхождении фирмы. «Звезда Давида» — эмблема, хорошо известная во всем мире. И, более того, одним из основных держателей акций фирмы «Стар бот» оказался мистер Майла Бреннер, директор «Мэритайм фрут».

Именно он, человек с международными связями, позвонил Оле Мартину Сайему, норвежскому промышленнику и одному из самых активных бизнесменов в Скандинавии. По его просьбе Сайем согласился сыграть роль представителя «Стар бот». В свое время Сайем получил диплом гражданского инженера и со временем стал управляющим верфью «Акера» и нескольких одноименных компаний — наиболее известных в Норвегии промышленных предприятий. Сайем издавна имел многочисленные деловые связи с «Мэритайм фрут».

Израильский план состоял в том, чтобы представить французскому правительству в качестве покупателя фирму «Стар бот» с очень респектабельным Оле Сайемом во главе.

Израильтянам было известно, что президент де Голль создал комитет, наделенный широкими полномочиями, для наблюдения за экспортом оружия. Этот комитет мог бы оказаться главной помехой в сделке со «Стар бот». Председателем комитета был пятидесятидевятилетний генерал Бернард Казеле — генеральный секретарь Комитета национальной безопасности, один из самых одаренных высших офицеров во Франции. За продажу оружия в комитете отвечал генерал Луи Бонте — управляющий международными делами в армейском отделе министерства обороны.

Слабым местом этого комитета была неясность в вопросе о том, кому он, собственно, подчинен. По конституции 1958 г. он должен был быть непосредственно подчинен премьер-министру. Так оно и было, пока в кресле премьер-министра сидели сначала Помпиду, а затем Кув де Мервиль. После того как Помпиду стал президентом он, исходя из политических соображений, назначил горячего приверженца де Голля Мишеля Дебре министром военного департамента, а не министром обороны. Последний настоял на том, чтобы комитет и его штат находились в его непосредственном подчинении.

Израильтяне эту путаницу обнаружили и поняли, что на этом можно сыграть. С одной стороны, за продажу оружия за границу отвечал генерал Бонте. С другой — он был членом комитета Казеле, который должен был держать под своим контролем все торговые сделки, чтобы не допустить никаких политических злоупотреблений. Таким образом, у комитета был не один хозяин, а два.

Последующие затем события могут получить логическое освещение только при условии, что по крайней мере один из старших чиновников в составе французского правительства действовал в интересах Израиля и был в состоянии контролировать процесс продажи судов.

События развивались быстро. В начале ноября 1969 г. адмирал Лимон информировал французское правительство, что Израиль готов решить вопрос о компенсации. Через несколько дней после этого на верфи стало известно, что Оле Сайем готов закупить суда от имени фирмы «Стар бот». Это предложение было немедленно передано генералу Бонте. Наступил момент, когда нельзя было терять ни минуты, так как всей операции грозила опасность разоблачения. Маскировка была явно ненадежной. Комитет должен был тщательно анализировать все потенциальные торговые сделки. Между тем и самое поверхностное расследование могло обнаружить скрытый в предложении Оле Сайема подвох.

Сайем объяснил, что «Стар бот» желал приобрести эти быстроходные и обладающие высокой маневренностью катера дня разведки нефтяных месторождений. Это звучало неправдоподобно. Представьте себе, что фермер покупает лучшую спортивную машину «Ламборджини» и утверждает при этом, что она нужна ему для того, чтобы возить на базар кур.

Но ничего другого израильтяне придумать не могли, хотя речь шла о катерах-ракетоносцах и сам по себе этот факт скрыть было невозможно.

Тем не менее французы, обрадованные возможностью избавиться от всем надоевших израильских катеров, а также покрыть расходы, связанные с возмещением Израилю убытков и к тому же еще и заработать, не стали утруждать себя лишними размышлениями по поводу этой буквально с неба свалившейся удачи.

На совещании Бонте информировал генерала Казеле, что Норвегия хочет купить катера. Казеле и все присутствующие члены комитета поняли дело так: предложение о покупке исходит от норвежского правительства. В связи с этим возникает всего два вопроса: окончательно ли Израиль отказался от катеров и включен ли в текст соглашения о продаже пункт, запрещающий второй стороне перепродавать катера. Генерал Бонте, как ответственный за военные поставки, сделал соответствующий запрос и получил утвердительные ответы.

Дело сочли законченным.

Казеле отправил отчет президенту Помпиду, премьер-министру и министрам финансов, обороны и иностранных дел. Эксперты министерств, предупрежденные о том, что дело не терпит отлагательства, подтвердили свое согласие.

Собственно, Израиль мог бы свои суда сразу и забрать. Катера были совершенно легально проданы израильской дутой компании. Казалось бы, можно все оформить по закону, покинуть верфь, а там уже поступать в соответствии со своими планами. Однако было ясно, что как только новые владельцы катеров, норвежцы, обнародуют свое намерение покинуть Шербур, французские газеты на это отреагируют. Не исключено, что именно в этот момент кто-нибудь начнет задавать вопросы. Маскировка была столь ненадежной, что уже в течение нескольких часов скрытая за ней суть могла быть обнаружена. Этого нельзя было допустить. На руках у израильтян были официальные документы, подтверждающие их право покинуть Шербур. И все же они отдавали себе отчет в том, что уходить им надо незаметно. Катера должны выйти в открытое море до того, как возникнут первые сомнения.

Адмирал Лимон и бригадный генерал Кимхи советовали организовать отправку судов в Рождество. Лучше всего в канун Рождества, ночью. Французы будут в это время заняты праздником.

Кимхи 18 декабря прибыл в Шербур для окончательной подготовки операции. Надо было решить еще две задачи. Верфь запаздывала со снабжением катеров всем необходимым оборудованием.

Обратились к генералу Яриву, который в свою очередь обратился в Мосад. Агенты Мосада привыкли выполнять самые разнообразные и неожиданные поручения, но на этот раз требования Мосада смутили даже бывалых агентов. Им предписывалось, где бы они ни находились в Европе, обращаться к определенным фирмам и за наличные закупать секретные детали навигационого оборудования. При этом агент должен был разыгрывать или роль владельца нефтяных танкеров, застрявших в отдаленных портах из-за отсутствия именно этой детали, или промышленника, выпускающего оборудование, которое срочно необходимо сравнить с аналогичным, выпускаемым конкурентом, чтобы суметь отвоевать у него заказ. Некоторым, очень немногим, было разрешено говорить, что они представляют С.С.М. верфь. К великому изумлению отдела снабжения этой верфи, на ее склады начало поступать оборудование. Идея оказалась реалистичной.

И еще одна проблема требовала решения.

В Шербуре находилось всего шестьдесят моряков. Этого было недостаточно для обслуживания пяти катеров на пути в 5 тысяч километров до Тель-Авива. Требовалось, как минимум, еще столько же. Их надо было доставить быстро и незаметно, чтобы французская секретная служба не заподозрила, что на французской территории затевается какая-нибудь операция.

Военная разведка в Тель-Авиве для каждого моряка выработала хорошо продуманное расписание. На одном и том же самолете полетят одновременно двое, не больше. Некоторым предписывалось выезжать заранее и добираться до Марселя пароходом, а затем поездом до Парижа и Шербура.

Если надо было заказывать номера в отелях, то в каждом из них одновременно разрешалось останавливаться только троим, и то на одну ночь. Таким образом, никто не мог бы обратить внимание на внезапный приток молодых путешественников из Израиля.

Каждый самолет из Израиля и каждый поезд из Парижа в Шербур использовался для транспортировки моряков. Вначале предполагалось всех сразу отправить самолетом в Италию, а оттуда поездами в Париж и Шербур. Но от этого плана пришлось отказаться, потому что на железных дорогах в Италии в это время была забастовка.

Отбирала моряков Военная разведка индивидуально. Их подробно инструктировали и знакомили с операцией. Некоторые офицеры разведки стали не без язвительности называть ее «вторжением во Францию».

Нужно было тщательно позаботиться и о паспортах. Однако все паспорта должны были быть подлинными, хотя некоторым из моряков и были выданы гражданские документы. Команду разбили на группы по десять человек в каждой, с офицером во главе. Каждая десятка в свою очередь делилась на подгруппы. С каждым из моряков проводились серьезные беседы — ведь они не были опытными агентами. Кроме того, каждому вручили адрес и имя офицера связи, которого в случае необходимости можно было найти в Торговом бюро министерства обороны Израиля в Париже, и отпечатанные указания о деталях их путешествия и адрес в Шербуре.

Вокруг этих бумаг в разведке велось немало споров. Дело в том, что в практике разведывательной деятельности не было случая, чтобы агент имел при себе подобные бумаги. Такой агент выглядел бы не менее нелепо, чем, скажем, раввин со свиной отбивной. Попади моряк, снабженный подобными инструкциями, в поле зрения таможенника или полицейского, и вся операция может быть сорвана. Однако альтернативы не было. Нельзя было допустить, чтобы кто-то из моряков, забыв адрес и инструкции, заблудился во Франции и попал в полицию. В этом контексте листочки с инструкциями казались наименьшим злом.

22 декабря в Шербур прибыли все, кроме двоих. Моряков разместили в квартирах, подготовленных израильтянами уже давно.

Двое пропавших доставили немало волнений. Один из агентов Мосада сообщил, что до него дошел слух, что эти двое были арестованы в Париже и французы об операции «Ноев ковчег» уже осведомлены. В течение нескольких часов сотрудники Израильского Торгового бюро в Париже и все руководство в Тель-Авиве находилось в состоянии напряженного ожидания. Хотя пока полиция в Шербуре ими не интересовалась, однако и в безопасности никто себя не чувствовал.

Утром 23-го числа оба пропавших — морской офицер и врач — наконец появились. Оба были смущены. Никогда, надо думать, им не забыть взбучки, которую они получили от Акулы.

Объяснялась же их задержка по-человечески очень просто. Прибыв в Париж и обнаружив, что до поезда в Шербур у них оставалось несколько часов, оба решили побродить по городу и зайти в Галерею Лафайет, чтобы купить подарки семье. Конечно, им и в голову не приходило, что в предрождественские дни на парижских улицах могут быть транспортные пробки. Застряв на одной из улиц, они опоздали на поезд и всю ночь провели на вокзале, выехав в Шербур рано утром.

Доставить на катера запасы воды и еды тоже оказалось задачей довольно хлопотной, тем более, что запасы эти должны были быть рассчитаны на сто двадцать человек, которые в течение недели будут в море. Ответственный за снабжение офицер, естественно, не мог зайти в магазин и закупить все, что ему было необходимо, сразу. Сохранить в тайне такую покупку было бы невозможно. И офицеру пришлось делать закупки в разных магазинах по частям. В конце концов, не пропустив в буквальном смысле слова ни одной продуктовой лавки в Шербуре, он свою задачу выполнил.

Горючее было уже запасено. Для того чтобы без дополнительной заправки катера могли дойти до Израиля, им нужно было 250 тысяч литров бензина. Для этого Кимхи во время испытаний катеров в море, в течение трех недель систематически делал увеличенные заказы на бензин.

Последним возможным препятствием могла стать погода. Катера не были приспособлены к зимним условиям в Бискайском заливе, так что можно было ожидать серьезных затруднений, если погода не будет им благоприятствовать.

На одном из катеров расположился метеоролог, специально для этой цели привезенный из Тель-Авива. В течение десяти дней он собирал все сводки погоды из Франции, Англии и Испании, записывал все специальные радиопередачи для моряков, летчиков или фермеров. После обработки всех этих материалов он составлял метеорологические таблицы и диаграммы.

Ранним утром, в канун Рождества адмирал Лимон приехал из Парижа, остановился в «Софител-отеле» и, не медля, собрал на военный совет всех старших офицеров.

Лил дождь. Метеоролог ничего обнадеживающего сообщить не мог. Из-за сильного юго-западного ветра катера не смогут быстро продвигаться в нужном направлении. Однако было решено попытаться выйти в море вечером в 8.30, когда французы в Шербуре будут сидеть за праздничными столами.

Погрузка продовольствия на суда должна была начаться без промедления, но неожиданно возникли трудности, которые нарушили схему, казалось бы, продуманной операции. Один из моряков, который жил в том же доме, в котором разместился склад продовольствия, вздумал как раз в это время брать урок французского языка. Занятия проходили в комнате, расположенной как раз над складом. Моряк, разумеется, не знал, что отплытие предполагалось в этот день. Когда к тому же выяснилось, что учитель по профессии журналист, все и вовсе разнервничались. Погрузку начали сразу же после окончания урока. Она шла медленно и на нее ушел весь день.

Чтобы отвлечь внимание окружающих от всех приготовлений, Лимон предложил нескольким офицерам заказать на вечер столик в «дю Театр» — одном из лучших ресторанов Шербура.

В 7.30 вечера катера были готовы к отплытию, но погода не улучшалась. Дул сильный юго-западный ветер.

Акуле в этот вечер досталось — вряд ли приходилось какому-нибудь флотскому офицеру выносить подобную нервную перегрузку на протяжении нескольких часов. В 8.30 дул все тот же юго-западный ветер. В 10.30 — все оставалось без изменений.

В Тель-Авиве напряжение достигло предела, и оттуда одна за другой следовали инструкции, приказывающие Кимхи выходить в море. Он, однако, самообладания не потерял, понимая, что в такую погоду им все равно придется укрыться где-нибудь в гавани либо Франции, либо Португалии, либо Англии, либо — что еще хуже — возвратиться изрядно потрепанными назад в Шербур.

Время шло, а маленькие катера все еще неуклюже колыхались на волнах в гавани.

Около 2-х часов ночи Би-би-си транслировала прогноз погоды. С души Кимхи свалился камень. Ветер задул с севера. Это тоже было нехорошо, но все-таки теперь он будет дуть в корму двигающимся вдоль французского побережья катерам.

Точно в 2.30 по секундомерам взвыли одновременно все моторы катеров. Шум был оглушительный: на каждом судне стояло по четыре двигателя: всего двадцать. Общая мощность их составляла шестьдесят пять тысяч лошадиных сил. Через несколько секунд все катера снялись с якоря и устремились в открытое море. Три катера шли впереди, за ними двигались еще два.

Только тогда Кимхи признался в том, что давно уже в глубине души знал: разумеется, французское правительство не ведало о происходящем, но все, кто принимал участие в строительстве катеров или работал в гавани, — отдавали себе в этом полный отчет. Один из совладельцев верфи оставил рождественский ужин и пришел на берег, чтобы пожелать им счастливого пути. Рабочие, вложившие столько сил в строительство этих катеров, услышав шум моторов, выскочили на пристань и приветливо махали вслед катерам, уходящим в море. В домах, которые выходили окнами на море, люди стояли у окон и сигналили огнями: «Шолом». Никто из них не известил начальство об отплытии катеров. Жители Шербура пошли спать, уверенные в том, что катера, которые они построили для Израиля и с помощью Израиля, ушли по назначению.

В городе остались несколько израильтян, которые должны были выполнить свои последние немногочисленные обязанности, в основном связанные с формальностями. Человек по имени Хаим Шарак обошел все отели, в которых останавливались израильтяне, и аккуратно уплатил за них по счетам.

Адмирал Лимон разбудил среди ночи консьержку в своем отеле и объявил ей, что уезжает. Уплатив по счету, он сел в свой «ягуар» и направился в Париж.

Таким образом, утром в день Рождества, когда обнаружилось, что катера ушли, в Шербуре не осталось ни одного израильтянина.

Операция «Ноев ковчег» стала международной сенсацией, пожалуй, не меньшей, чем операция «Энтеббе» спустя семь лет после этого.

На пути к Тель-Авиву проходящие мимо суда видели катера. Но никому, однако, не пришлось увидеть, как они заправлялись у танкеров «Мэритайм фрут», поджидавших их в условленных местах в Средиземном море.

31 декабря в 6.40 вечера первые катера показались у входа в гавань в Хайфе. Все трудности были позади.

Если вообще понятие «совершенство» можно применять к подпольным операциям, то операция «Ноев ковчег» как раз такой и была. Задачи операции были полностью выполнены, и никто при этом не пострадал.

Пока флотилия катеров шла вдоль берегов Европы и пересекала Средиземное море, израильтяне стремились уклониться от широкого публичного обсуждения своих действий. Во всяком случае, они стремились к этому до тех пор, пока путешествие не было закончено.

Тем не менее объявления для международной прессы были готовы. Да, катера предполагается использовать для поисков залежей нефти в море. Этим объяснениям, разумеется, никто не поверил, но израильтян это не слишком беспокоило.

Мировое общественное мнение получило весьма поверхностное представление о достижениях Израиля. Незамеченным прошло главное: катера-ракетоносцы (в печати они назывались канонерками) отныне стали основной ударной силой израильского морского флота в войне с арабами.

Французские чиновники, генерал Бернард Казеле и генерал Луи Бонте стали козлами отпущения, поскольку именно они находились в центре событий. Оба генерала были навсегда отстранены от работы.

Расследование обстоятельств этого дела проводил Жак Лабарак — один из влиятельных гражданских чиновников Франции. С текстом его доклада были ознакомлены лишь три человека в стране: Помпиду, премьер-министр Шабан-Дельмас и министр Обороны Дебре. Ни Казеле, ни Бонте этого права не получили. Генерал Казеле был в отпуске и впервые услышал о трюке Израиля по радио. Любопытно, что вначале ему пришла в голову забавная мысль, что все это было подстроено французским правительством, чтобы иметь возможность все же передать катера Израилю.