Остаток дня я провела в саду, зализывая раны. Слова Робби, а потом Лизы ударили точно в цель — я понимала, что они в чем-то правы. Я всю жизнь испытывала стремление помочь окружающим, исправить их — именно это стремление и привело меня в психиатрию. Со временем мне стало ясно, что людям можно только дать инструменты, но работать они должны самостоятельно. Но тяжело оставаться в стороне, когда речь идет о твоей семье.

Мне вспомнился Гаррет — как он злился после развода родителей, как тяжело мне было с ним общаться. Когда мы с Полом съехались, Гаррет ополчился на меня и однажды даже полез в драку с криками, что ненавидит меня. Тем важнее было то, что в конечном итоге он принял меня. Я вспомнила, что собиралась отдать ему инструменты. Когда он взял трубку, я буквально онемела от боли — голос его звучал точно так же, как у Пола.

— Алло, — повторил Гаррет.

Я взяла себя в руки.

— Гаррет, привет, это Надин.

— Ничего себе. Я как раз думал, что надо бы нам повидаться.

Он рассмеялся, и легкий звук его смеха, так не похожего на бархатистый смех Пола, помог мне прийти в себя и расслабиться. Когда Пол умер, мне было еще тяжелее, потому что они были очень похожи — белокурые и светлокожие. Но Гаррет унаследовал изящные руки своей матери, а у Пола были большие ладони — действовавшие, однако, очень ловко, когда он орудовал скальпелем или брал на руки котенка. Гаррет мечтал вслед за отцом стать ветеринаром, но в детстве его сильно покусали собаки, и с тех пор он побаивался животных. Вместо этого он занялся фотографией и достиг больших успехов.

Я рассказала ему об инструментах отца и спросила, не хочет ли он их забрать.

— Отлично. Я как раз купил дом и строю студию.

— Все-таки купил? Поздравляю! А как успехи с фотографией?

— Все прекрасно. Телефон звонит не умолкая.

— Это просто замечательно. Ты настоящий мастер!

— Спасибо. Приходи как-нибудь посмотреть мою студию.

— С удовольствием.

— Как Лиза? Есть новости?

Я заколебалась, не зная, как лучше ответить: как всегда, когда меня спрашивали о дочери, меня охватывали печаль и стыд за свои промахи.

Вспомнив, что Гаррет ждет ответа, я сказала:

— Живет на улице где-то в центре Виктории.

— И что, по-прежнему принимает наркотики?

Мне хотелось встать на ее защиту, но в его голосе прозвучала нотка осуждения — и, честно говоря, это было осуждение меня как матери: «Как ты могла это допустить? Ты доктор, а своей дочери не помогла?»

— По-моему, сейчас она завязала, но я не уверена.

— Кошмар, конечно. Представляю, как тебе тяжело, — сказал Гаррет. — Я сам много о ней думаю. Главное, не вини себя — это ее выбор.

Я всегда буду винить себя, тем не менее слышать его слова было приятно. Мне вдруг пришло в голову, что Гаррет — чуть ли не единственный мой родственник, единственная моя связь с Полом. Мы поговорили еще немного и условились, что он придет ко мне на неделе. Повесив трубку, я порадовалась, что позвонила ему.

Остаток недели я посвятила работе, хотя каждый вечер исправно отправлялась на поиски Лизы. Увидев как-то раз высокую темноволосую девушку с похожими повадками на входе в парк, я поспешно припарковалась и бросилась за ней. Это оказалась проститутка, которую я застала со шприцом в руке. Торопливо извинившись, я поспешила уйти, а вслед мне летели ругательства. Как-то вечером мне позвонили со скрытого номера, но когда я сняла трубку, в ней звучали гудки. Мне хотелось верить, что это Лиза.

Я пару раз встречала в больнице Кевина, и он с неизменным дружелюбием интересовался, как у меня дела. Как-то раз во время перерыва мы пили вместе кофе, и я рассказала, что люблю возиться в саду. «У меня лучше всходят сорняки», — ответил он. Я пообещала показать ему свои деревца бонсай, а он сказал, что научит меня играть на гитаре. Я с удивлением узнала, что они с коллегами организовали группу «Добрый доктор» и принялась дразнить его фанатками.

— Мы, между прочим, крутые парни, — рассмеялся он. — Выступаем на Рождество и летом. Пациенты нас любят — и не потому, что мы их колем.

Я рассмеялась вместе с ним. Как здорово было ненадолго отвлечься от дурных мыслей и вспомнить, сколько хорошего есть в жизни.

Как-то раз на собрании директор отвела меня в сторону. Элане уже перевалило за шестьдесят, но она не собиралась уходить на пенсию — наоборот, она часто выходила на работу по выходным. Ее уважали за справедливость и здравомыслие, и она замечала вокруг себя каждую мелочь.

— Вы хорошо себя чувствуете? Такое впечатление, что вас что-то отвлекает.

— Простите. Не могла заснуть вчера ночью.

— На этой неделе вы постоянно выглядите усталой, — заботливо сказала Элана. — Потеря пациента — это тяжелый удар. Если вам нужен выходной…

— Спасибо, все в порядке.

— Хорошо. Если надо будет поговорить, заходите.

Несмотря на уверения в том, что все в порядке, я понимала, что она будет за мной наблюдать, и у нее были на то все причины. Я действительно приходила на работу рассеянной и усталой.

Пару раз на этой неделе я просыпалась оттого, что рядом с моим домом тормозила чья-то машина. Как-то раз я встала, открыла ставни и увидела зеленый грузовик — когда я включила свет на крыльце, он тут же уехал. Возвращаясь домой с работы, я чувствовала, что за мной кто-то наблюдает, хотя поблизости никого не было видно.

Мои мысли занимали не только личные проблемы. Франсин, моей пациентке с деменцией, становилось хуже, она отказывалась есть и пыталась сбежать. Кроме того, она стала агрессивной, то и дело начинала кусаться и пинаться, и нам приходилось колоть ей успокоительное. Иногда я заставала ее тупо глядящей в окно, и в эти моменты она напоминала мне пойманную птицу.

К нам поступил юноша, который попытался повеситься после того, как его уволили с работы, а затем бросила девушка. Молодым людям особенно тяжело справляться с депрессией, потому что их эмоционального опыта недостаточно для борьбы с ней. Брендон не представлял, чем займется после выхода из больницы.

— У вас миллион возможностей, Брендон, — говорила я ему во время наших бесед. — Это просто был жизненный ухаб.

После чего мы обсуждали службы занятости и его резюме. Мне часто вспоминалась Хизер — ее синеглазый призрак все еще бродил по больнице, улыбаясь мне. Я проводила с Брендоном больше времени, чем необходимо, опасаясь очередной трагедии.

В четверг приехал Гаррет. Вручив ему инструменты и увидев его улыбку, я утвердилась в мысли, что они должны были достаться именно ему. Он остался на чашку кофе, и мы предались воспоминаниям.

— Прости, что я был такой сволочью в детстве, — сказал он, и меня это тронуло.

А потом он предложил мне как-нибудь ему попозировать, и я рассмеялась от радости. Он стал прекрасным человеком. Он показал мне свои визитки, и было ясно, что он всерьез относится к своему делу. Мы снова говорили о Лизе — приятно было поделиться своими мыслями с кем-то, кому она тоже дорога. Я рассказала, как мы столкнулись у причала.

Он явно встревожился, но сказал только:

— Лучше не трогать ее. Может, она сама одумается и вернется — как я.

Он улыбнулся, и улыбка его так напоминала отцовскую, что я невольно заулыбалась в ответ.

В пятницу мне позвонили из полиции — они поговорили с Аароном. Я застыла, держа в руках стопку одежды, которую как раз разбирала. В ушах моих стучала кровь, а сердце подсказывало, что хороших новостей можно не ждать. Предчувствия оправдались — сержант Крукшенк сообщила, что Аарон все отрицал и отказался пройти тест на детекторе лжи. Принудить его к этому они не могли. Она пояснила, что если по делу не поступит новых сведений, то оно будет передано в архив.

Я повесила трубку, раздираемая на части гневом и отчаянием, пытаясь утешиться мыслью, что, по крайней мере, я поступила правильно. Однако в глубине души я опасалась, что существуют и другие жертвы. Кроме того, меня пугала мысль, что рано или поздно кто-то в этом центре серьезно пострадает — или из-за голода и бессонницы, или из-за отказа от медицинской помощи.

В субботу я ходила за покупками и убиралась в доме, когда вдруг сообразила, что Стив Филлипс уже должен был вернуться домой на выходные. Может быть, съездить поговорить с ним? Он расследовал смерть Финна еще до переезда коммуны. Но помнит ли он что-нибудь… Привлечь Аарона за сексуальное насилие полиции не удалось, но может быть, в деле Финна были какие-то детали, которые станут поводом обратить на центр более пристальное внимание?

У меня не шел из головы образ Аарона, зарывающего что-то в лесу. Когда я упомянула об этом сержанту, она сказала, что они все проверят, но это явно было сказано только для того, чтобы успокоить меня. Они не будут перерывать весь лес только потому, что я вспомнила, будто Аарон что-то закапывал там сорок лет назад. Но этот офицер, Стив, видел Аарона и говорил с ним — возможно, у него сложилось другое впечатление о нем. Кроме того, он мог видеть в городе других членов коммуны — например, Иву.

Сержант Крукшенк — она попросила называть ее просто Эми — рассказала мне еще кое-что. У них не было записей о пропавших девушках по имени Ива. На всякий случай они проверили всех пропавших, кто подходил под ее описание, но это тоже ничего не дало. Мне не удалось расспросить о ней Робби — он мог знать что-то еще, что позволило бы ее найти. Я понимала, что он спросит, почему столько лет спустя я вдруг заинтересовалась этой историей.

Разумеется, мне хотелось узнать, были ли у Аарона другие жертвы, кроме того, меня терзало ощущение, что я подвела Иву: может быть, из-за того разговора у реки, может, потому что ушла в ее последний день. Я с ужасом понимала, что ко мне вернулись еще не все воспоминания. Возможно, когда я вспомню все, то узнаю, что произошло со мной много лет назад.

Я решила разобраться во всем утром и проснулась с ясной головой и твердой уверенностью: мне нужно вернуться в Шониган. Я плотно позавтракала, выпила немного кофе, чтобы не перегружать нервы, и отправилась в путь, чувствуя себя абсолютно спокойной и собранной. Я поговорю с офицером Филлипсом и навещу брата, если он будет дома. На мой звонок он не ответил. От нескольких вопросов вреда не будет. А если и эта поездка ничего не прояснит, я переверну страницу и буду жить дальше.

На этот раз у дома Стива Филлипса был припаркован синий грузовичок, хозяин которого переносил рыболовные снасти в гараж. Услышав шум моей машины, он обернулся. Я подошла к нему. Это был высокий, сутулый, седой мужчина. О его полицейском прошлом говорила короткая стрижка на военный манер и густые усы. На ветровке его была нашита эмблема королевской полиции. Пусть он и ушел на пенсию, но офицером от этого быть не перестал.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Надеюсь. Меня зовут Надин Лавуа, я выросла в Шонигане.

— И?..

— Может быть, вы мне поможете. У меня есть несколько вопросов насчет мальчика, который погиб в горах в конце шестидесятых. Его звали Финн.

Он присел на бампер, словно его вдруг покинули силы.

— Помню этот случай. Такое не забывается. А почему вы спрашиваете?

— Я в то время жила в коммуне.

Он прищурился и оглядел меня.

— Что-то я вас не узнаю. А когда вы жили в Шонигане?

— Мне тогда было всего тринадцать. Мы жили там с матерью и братом, Робби Джегером. Он по-прежнему здесь живет, а я переехала.

Я надеялась, что он знает Робби, но если и так, он не подал виду.

— Так что вас интересует?

Пока я говорила, он закончил разгружать грузовик. Когда я рассказывала, как Аарон отвел меня к реке и что там произошло, он остановился. Я излагала только факты, без подробностей, но все равно это было нелегко. Подхватив переносной холодильник и удочки, он жестом велел мне продолжать. Лицо у него было сосредоточенное. Наконец я умолкла.

— Пойдемте в дом, — сказал он. — Становится холодно.

У него оказался чистый и опрятный дом, но было совершенно ясно, что здесь живет холостяк: коричневые кожаные стулья, кухня из нержавейки — все здесь словно излучало мужскую энергию. В гостиной он подбросил дров в камин и пригласил меня присесть. После холодной улицы было приятно оказаться в тепле. Пока он ворошил золу, я смотрела, как за окном густой туман спускается на темное озеро.

Покончив с камином, он сел напротив и, опершись локтями о колени, наклонился ко мне. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло, почти сердито.

— Это я нашел тело мальчика. Родители все повторяли, что теперь он в лучшем мире. — Он помолчал мгновение, плотно сжав губы. — Со всеми ними было что-то не то. Особенно с Аароном. Мне казалось, что он имеет какое-то отношение к пропаже мальчика, но нам ничего не удалось доказать. Некоторые члены коммуны подтвердили его показания.

— А вы помните, кто именно?

Он откинулся на спинку кресла и поднял взгляд в потолок.

— Имен сейчас не вспомню. Один из свидетелей сказал, что видел, как какая-то женщина танцевала с мальчиком на руках, а потом ушла с ним куда-то. Но потом он сказал, что обкурился и все перепутал.

— Вы считаете, что кто-то велел ему взять свои слова обратно?

— Это возможно.

— А как его звали?

— Левий.

Я молилась, чтобы он не назвал имя Робби, но этот ответ меня тоже потряс.

Заметив мое выражение лица, он спросил:

— Вы что-то хотите добавить?

— Нет. — Я задумалась. — Я плохо помню то время, но Левий очень дружил с моим братом. Странно, что я этого не запомнила.

— Он сразу же отказался от своих слов.

— Вы считаете, они скрывали что-то насчет смерти Финна? Вы думаете… — Я откашлялась, чувствуя, как от внезапно нахлынувших чувств сдавило горло. — Вы думаете, что его убили?

— Нет, следов насилия не было. Он умер от переохлаждения. У его родителей был еще один ребенок — его забрали социальные службы. Я все думал, что с ним стало.

Мы помолчали, после чего он продолжил:

— Мы подозревали, что они выращивают марихуану, но не нашли никаких улик.

— Они и правда выращивали марихуану. Поэтому и не сразу заявили в полицию. Боялись, что вы будете обыскивать территорию.

Он покачал головой.

— Мы поняли, что они избавились от всего, но не нашли кострищ или чего-то в этом роде. Так до сих пор и не знаю, как им это удалось.

Я задумалась.

— Странно. Я тоже не знаю, что они сделали. Всех детей тогда отправили спать. Я переживала за Финна, все думала, как он там один. Аарон повторял, что наши позитивные мысли его вернут.

— Родители у него были идиоты, но хуже всего было то, что они слушали Аарона.

— Он был очень умелым манипулятором. Поэтому меня и беспокоит то, что происходит в центре. Могут быть и другие жертвы.

— Дела о сексуальном насилии всегда сложно расследовать — особенно если речь идет о таком известном человеке. Этот центр сейчас очень популярен. У них много спонсоров, и там крутятся большие деньги.

— Я понимаю.

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно проверяя мою решимость. Я не отвела взгляда, но понимала, что он прав, и вновь спросила себя: как далеко я готова зайти?

— С тех пор как они переехали, я продолжаю за ними следить, — продолжал он. — В девяностые годы две сестры заявили, что он их домогался. Делом занимался мой коллега.

Значит, другие жертвы все же были. У меня перехватило дыхание при мысли о том, что Аарон мог сделать с другой девочкой под маской «духовной близости» — я слишком хорошо это представляла.

— А что произошло?

— Дело выглядело довольно основательным, у нас были шансы его арестовать, но в последний момент девушки испугались и пошли на попятную. Сейчас дело закрыто, но Марк всегда бесился из-за этого — ему Аарон жутко не нравился. Могу найти их фамилию.

— Как вы думаете, они согласятся со мной поговорить?

— Сложно сказать, но могу спросить. Они уже выросли. Если узнают, что были и другие жертвы, то могут передумать. В компании чувствуешь себя увереннее.

Я кивнула.

— Попробовать стоит.

Мне не хотелось слишком уж хвататься за эту надежду, но если сестры узнают обо мне, они могут захотеть вновь возбудить дело. Тогда полиции наконец-то удастся призвать Аарона к ответу.

Я не знала, следует ли рассказывать ему об Иве: опасалась, что он сочтет меня параноиком. Однако все же рискнула:

— Одна из девушек, Ива, довольно неожиданно покинула коммуну. Полицейским не удалось ее найти.

Я рассказала ему всю историю, не высказывая никаких предположений, — пусть сам сделает выводы.

Он покрутил кончик уса.

— Так вы думаете, что она вообще не уезжала? Что с ней что-то случилось?

— Не знаю, но меня это тревожит.

— Без заявления о пропаже мало что можно сделать. Полиция не будет начинать поиск, если не появится новая информация.

— Понимаю. Просто хотела рассказать.

— Давайте я поищу фамилию тех девушек и попробую собрать еще какую-нибудь информацию.

— Это было бы прекрасно.

Он положил руки на подлокотники.

— Соболезную насчет вашей матери. Кейт была очень интересной женщиной.

Его слова оказались для меня полной неожиданностью — как и болезненный укол, который я ощутила, впервые за много лет услышав ее имя.

— Так вы ее знали?

— Мой друг как-то купил у нее лошадь.

Это я помнила. Когда мы вернулись из коммуны, мать продала обеих наших лошадей. Потом она завела других. Казалось, что ей невыносимо было видеть все, что хоть как-то напоминало о коммуне, — в том числе и меня. Только Робби мог до нее достучаться.

Стив с серьезным видом расправил усы.

— Я одним из первых прибыл на место происшествия.

Мне сразу же представились ужасные образы — сверкание полицейских мигалок, молодой Стив, вглядывающийся в груду искореженного металла, тело матери на руле, окровавленная рука. Помню, как полицейский постучался к нам в дверь, как отец упал на колени, как дрожали его плечи. Мы с Робби бросились к нему, понимая, что случилось нечто ужасное, что жизнь уже никогда не будет прежней. Я сглотнула, попыталась что-то сказать и не смогла.

Стив заговорил о другом:

— Левий все еще живет в Шонигане.

Я облегченно ухватилась за предоставленную возможность:

— А я думала, что он уехал.

— Он вернулся. У него теперь школа водных лыж, сдает в аренду лодки, гидроциклы, водные велосипеды и все в таком духе. Скорее всего, он согласится с вами поговорить — он довольно дружелюбный малый.

Левий был доброжелательным и веселым парнем, и в моей памяти он всегда был вместе с Робби — то они заигрывали и смеялись с девочками, то работали рядом в поле. Когда мы вернулись домой, Робби был мрачен — я думала, что он скучает по другу, но теперь вспомнила, что в период между гибелью Финна и нашим отъездом они почти не разговаривали. В то время я пыталась понять, в чем дело, но так ничего и не выяснила. Знает ли Робби, что Левий вернулся в город? Возможно, но почему тогда он промолчал, когда я его спрашивала?

— Есть еще одна женщина, с которой вам стоит поговорить, — добавил Стив, — но она может оказаться крепким орешком.

— Кто?

— Мэри. Она тоже жила в коммуне, но осталась в городе, когда они переехали в Викторию. У нее ферма на левом берегу реки недалеко от перекрестка. Сейчас нарисую план.

Он взял лист бумаги и набросал схему. Тем временем я пыталась вспомнить в коммуне кого-нибудь по имени Мэри, но потерпела неудачу. Странно, что мы не сталкивались и что ни мать, ни Робби не говорили о ней.

Стив передал мне карту.

— Спасибо. Поеду туда прямо сейчас.

Почему-то я не хотела ехать к Левию — что-то во мне восставало против такого варианта. Вместо этого я уцепилась за мысль, что есть еще одна женщина, ушедшая из коммуны. До этого на такое решились только моя семья, Ива, Хизер и Даниэль.

— Удачи. Мэри довольно замкнутая. Несколько лет назад мне пришлось говорить с ней по поводу грабежей по соседству, так она все время косилась на дверь. Она наверняка что-то знает, но не факт, что захочет поделиться.

Это меня не удивило. У нее наверняка были причины покинуть коммуну. С этой женщиной точно надо было поговорить.

Мы со Стивом обменялись номерами, и он проводил меня к машине. Я завела двигатель, и он постучал по крыше, напоминая, чтобы я пристегнула ремень. Когда я опустила стекло, чтобы снова его поблагодарить, он наклонился ко мне:

— Поезжайте осторожно. И не сдавайтесь, а я попробую еще что-нибудь выяснить.

— Спасибо. Вы мне очень поможете, если отыщете тех сестер.

— Я сделаю все, что смогу.

Я была рада, что Стив подтвердил мои догадки, но меня расстроило сообщение о том, что пострадали и другие девочки. Сколько же нас было? Я вспомнила нашумевший случай насилия — фигурант был крупной фигурой в университете. Как только одна из жертв заявила о случившемся, тут же обнаружился еще десяток. Я вспоминала девочек, которые жили в то время в коммуне, но их имена уже стерлись из моей памяти. Кому-то было лет шестнадцать-семнадцать, большинство из них сбежали из дома. Те, кто помладше, приехали в коммуну с семьями — им было одиннадцать-двенадцать лет, некоторым меньше.

Мне вспомнилась одна из девочек — худенькая и долговязая. Родители звали ее Ромашкой из-за белокурых волос и тонкой фигурки. Ей было всего одиннадцать, но она была смелой и разговорчивой. Как-то раз мы поссорились — и теперь я попыталась вспомнить, из-за чего именно. Кажется, это было в конце лета, и я уже была из-за чего-то расстроена — возможно, это произошло после исчезновения Ивы. Я сосредоточилась на своем воспоминании. Оно было как-то связано с Аароном: он попросил Ромашку помочь ему собрать ягоды, а я не хотела ее отпускать. Я боялась за нее? Мне вдруг вспомнилось, как она обзывала меня дурочкой и завистницей, а потом убежала к нему, как потом гордо сидела рядом с ним за столом. Помню, что я была расстроена происходящим, но одновременно с этим испытывала облегчение.

Теперь меня затошнило при одной мысли о том, чем она заслужила подобные привилегии. Может, поэтому мои воспоминания о насилии прерываются? Аарон нашел новую жертву и оставил меня в покое. Это было возможно, но мне казалось, что я что-то упускаю — что-то, связанное с моей клаустрофобией. Тем летом со мной произошло что-то еще.