После работы я быстро перекусила дома — еду пришлось впихивать в себя насильно, потому что у меня сводило живот при одной мысли о предстоящем разговоре. Тамми жила в Фернвуде — старом районе недалеко от центра и моего дома. Постучавшись в дверь ее желтого викторианского домика, я успела заметить, что краска на стенах облупилась, а на веранде идет ремонт. На подъездной дорожке стоял старый автомобиль с двумя спущенными шинами. Мне открыла дверь хорошенькая круглолицая женщина с улыбающимся ребенком на руках — она была ненакрашена, русые волосы были небрежно затянуты в хвост, а россыпь веснушек очень ее молодила. Но судя по морщинкам в уголках глаз, ей было около тридцати пяти.

— Проходите, — сказала Тамми. — Правда, у меня жуткий беспорядок.

— Ничего страшного.

Я разулась и прошла в кухню.

— У вас такой чудесный дом!

Она зарделась от удовольствия.

— Спасибо. Нам еще многое предстоит тут сделать, но сами понимаете, ребенок отнимает все время. — Она пожала плечами.

— Вы уже много сделали. Какой прекрасный узор на шкафах!

— Спасибо, — улыбнулась она. — Я сама их разрисовывала.

У нее неплохо получилось. Я представила, как она тщательно выводит узоры, привинчивает стеклянные ручки, вьет гнездо для своей семьи, и с болью вспомнила, как ждала Лизу: по мере того как приближались роды, мои инстинкты просто зашкаливали, и я заставила Пола перекрасить чуть ли не весь дом. Он смеялся и ругал мои гормоны.

Тамми посадила ребенка в манеж, налила нам кофе и села напротив. Наклонившись вперед, она напряженно изучала мое лицо — это был хороший знак. Она была готова к разговору.

— Так вы тоже жили в коммуне?

Я кивнула.

— Да, в конце шестидесятых, когда они еще жили у озера Шониган. Вы не расскажете мне о своем опыте? У вас есть сестра, так?

Она закусила губу и оглянулась на дверь. Я невольно взглянула туда же.

— Она живет с вами?

Может, Тамми ждет сестру?

— Нет, она снова в коммуне.

Это было неожиданно. Я удивленно уставилась на нее.

— Я не сказала копам, потому что не хотела, чтобы они ее доставали, — она бы на меня рассердилась. Она мне теперь не звонит — знает, что я хочу, чтобы она вернулась.

— А почему вы этого хотите?

Она откинулась на спинку стула, словно желая отодвинуться, крепко обхватила ладонями кружку и посмотрела на меня с некоторым подозрением.

— Вы переживаете из-за Аарона? — спросила я.

— Он большой человек в этих местах, — заметила она. — Не только в своем центре. Его многие любят.

Она меня проверяет.

— Я не в их числе.

Она снова закусила губу, огляделась и ссутулилась, словно хотела спрятаться.

— Он не такой, каким кажется.

— Не такой. Вы совершенно правы.

Как приятно было поговорить с кем-то, кто понимал, что на самом деле Аарон — самозванец! Я глубоко вздохнула. До этой минуты я даже не понимала, как мне одиноко наедине со своими страхами.

— Мы оказались там из-за наших родителей. Николь потому и вернулась. Они отказывались уезжать оттуда, а мы по ним скучали. — Прежде чем я успела спросить, она продолжила: — Пока я живу отдельно, они отказываются со мной разговаривать. — Она взглянула на сына. — Они даже Диллона никогда не видели.

— Представляю, как это должно быть тяжело.

Она вздохнула и повернулась ко мне.

— Мой муж знает, что я там жила. Но ему не нравится говорить об этом. Теперь моя семья — это он и Диллон.

Интересно, не его ли это слова? И каким человеком надо быть, чтобы не позволять жене говорить о столь важном периоде в ее жизни?

— Когда ваша семья попала в коммуну?

— Николь тогда было десять, а мне двенадцать. Наш младший брат умер от лейкемии, и родители пошли в группу для переживших потерю. Там они познакомились с Джой. Она тоже потеряла сына и рассказала им, что в коммуне ей очень помогли.

Джой… Я хорошо ее помнила. Интересно, у нее правда умер ребенок, или это была история для привлечения новых членов?

— К Аарону часто приходят из таких групп?

— Наверное, да. У многих там кто-то умер. Еще там живут беспризорники и наркоманы. Аарон не набирает их специально, просто каждый год выбирает несколько человек, которым больше других нужна помощь — так он говорит.

Я окаменела от страха. А вдруг он найдет Лизу? Сказав себе, что Лиза и близко не подойдет к подобному месту, я постаралась успокоиться.

Тамми продолжала:

— Он говорил, что большинство наших проблем — из-за страха смерти. Именно из-за этого у людей бывают панические атаки, депрессия, наркомания и все такое. Он повторял, что если бы мы знали, в каком дивном месте окажемся после смерти, то нам стало бы легче жить.

Главное, не сталкиваться с Аароном.

— Коммуна теперь, оказывается, существует и в других странах, — сказала я. Мне не хотелось пересказывать все, что я узнала в Интернете, лучше было послушать ее. — Когда это произошло?

— Аарон сказал, что мы должны привлечь больше людей. С землей происходят ужасные вещи, нам надо ей помочь. Он выбрал несколько человек и разослал их по миру, чтобы они основали новые коммуны. Ему все известно — кто сильнее всех верит, кто плохо говорит о коммуне.

— Вы не знаете, как ему это удается?

У меня были подозрения на этот счет, но надо было узнать, что она думает.

— Там в каждой комнате камеры, даже в ванной.

Теперь стало ясно, почему Хизер так отреагировала, увидев камеру у себя в палате.

— Он говорил, что нам надо избавляться от комплексов. Некоторые знали, где можно поговорить, чтобы тебя не слышали, но до него все равно доходило. Он говорил, что читает их энергию, но мне кажется, что у него просто есть шпионы.

Мне тоже так казалось. Я вспомнила, как безошибочно Аарон угадывал, кто из нас заколебался или усомнился в происходящем. На следующей церемонии очищения Аарон выводил его в центр, заставлял во всем признаться, после чего этого человека несколько дней бойкотировали. Через некоторое время то же самое повторялось с кем-то другим.

— А если кто-то заговаривал об уходе, он очень расстраивался.

— Как именно расстраивался?

Мне вновь вспомнилось, как Джозеф избивал того несчастного мужчину, как сверкало мачете, как вырывалась Мэри.

— Он уводил этого человека к себе в кабинет, медитировал с ним и несколько часов подряд уговаривал остаться, пока тот не соглашался. Он и остальных заставлял на него давить, а люди могут быть очень злыми. Они давили на чувство вины — например, говорили, что он умрет и не встретит никого на той стороне. Если кому-то все же удавалось уехать, они ему без конца названивали.

— А что случалось с теми, кто нарушал правила?

— Обычно нам просто запрещали разговаривать с окружающими. Или провинившегося отправляли на исправление.

— Что это?

— Иногда это были просто беседы с Аароном. Если он оставался недоволен, человека отправляли на полное исправление. У них там есть такие электрические штуки, которые посылают ток в мозг. Они говорят, что это что-то типа кисты: энергия накапливается в клетках, вредит здоровью и мыслям, поэтому надо проколоть ее и выпустить.

Похоже, Аарон начал экспериментировать с обратной биологической связью и мозговыми волнами.

— Это было еще ничего… — Тамми взглянула на сына. — Потом он начал запирать людей.

Вначале я решила, что ослышалась.

— Простите, что вы сказали?

— В подвале были звуконепроницаемые камеры. Человека не выпускали оттуда, пока он не примет свой страх и не отпустит свое прошлое.

Услышав это, я застыла от ужаса и еще какого-то странного чувства, природу которого не понимала. Я глубоко вздохнула, усилием воли возвращаясь к происходящему.

— И все соглашались?

Я знаю, какими закрытыми бывают секты, как сектанты терпят бесконечные издевательства, но меня все равно поразило, сколько людей слушалось Аарона.

— Люди говорили, что им это очень помогает, и потом они правда казались невероятно счастливыми. Некоторые даже платили за то, чтобы там побывать. В подвале была специальная комната — Комната исправления.

— А другие камеры? Где они?

— В подвале, но я там ни разу не была. Без разрешения туда могут ходить только старшие и работники. Всем остальным нужно разрешение Аарона. Это настоящая привилегия.

— Вы же сказали, что это наказание!

— Сначала так и было, но потом некоторые начали говорить, что они переживали выход из тела и у них были видения: они видели свои души и все такое.

Судя по всему, у них были слуховые или зрительные галлюцинации.

— И сколько он их там держал?

— Иногда по нескольку дней. И им не давали ни еды, ни воды.

Естественно, что у них были видения. Но воздух-то у них откуда-то брался.

— Теперь все умоляют, чтобы их туда отправили, — продолжала Тамми. — Теперь это награда. Но он все равно говорит, что только он умеет общаться с другим миром. Остальные видят всего лишь окно, но он может открыть дверь.

Я покачала головой, дивясь тому, как Аарону удается управлять умами окружающих.

— А сатсанг он по-прежнему устраивает?

— Да. Он каждую неделю придумывает новые молитвы, и мы должны их учить. Когда он уезжает, то записывает нам видео. Своих компьютеров у нас не было, так что работники центра проигрывали нам видео на большом экране в комнате медитаций.

— Я слышала, что у коммуны есть свой магазин.

Она кивнула.

— Недалеко от центра. Там продается органическая еда, книги, диски и украшения. Там же можно записаться на семинар. Иногда там раздают еду. Там мы нашли кучу бездомных. — Тамми оживилась, ей явно было приятно с кем-то об этом поговорить. — Теперь он почти не медитирует с людьми наедине — только с теми, о которых ему было видение. Но в каждой комнате есть динамики, и он с нами разговаривает. Иногда он приходит к детям на занятия и ведет молитвы. Он говорит, что у них чистые души, и они лучше чувствуют вибрации земли.

Мне вспомнилось, как дети висели на Аароне. Потом я вспомнила, как стояла на коленях перед ним, а он давил мне на затылок.

Тамми смотрела на меня, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и заговорить. Мне предстояло нелегкое признание:

— Я хотела кое-что вам рассказать… — Я откашлялась и отпила кофе. — Аарон… он насиловал меня, когда я была маленькая.

Тамми широко распахнула глаза.

— Он убедил меня, что если я не соглашусь, то моя мать заболеет. Когда я вспомнила об этом, то испугалась, что могли быть и другие девушки…

Сначала мне казалось, что Тамми сейчас заплачет, но она, яростно моргая, смотрела на сына и постепенно взяла себя в руки.

— Он говорил, что я не такая, как все, что он поможет моей семье, — сказала она. — Но никому нельзя было об этом знать. Это был наш секрет.

Я кивнула, чувствуя печаль и гнев — за нашу потерянную невинность, за преданное доверие. Ее слова звучали так знакомо!

— Еще он сказал, что если я ему не помогу, то он больше не будет лечить моих родителей и сестру, и они тоже могут заболеть раком.

Так он по-прежнему использует болезни, чтобы манипулировать людьми! После смерти брата на девочек легко было повлиять подобным образом.

— Вы когда-нибудь рассказывали об этом родителям? — мягко спросила я.

— Пытались, но они нам не поверили. Сказали, что это честь, что он медитирует с нами.

В ее глазах снова появились слезы.

— Тамми, мне так жаль…

К сожалению, многие родители в подобных случаях не верят своим детям — особенно, если речь идет о члене их семьи или уважаемом в обществе человеке.

— Я понимаю, что они чокнулись из-за него и из-за смерти брата, но как можно не верить своему ребенку? — Она снова оглянулась на сына. — Если кто-то обидит Диллона, я его убью. После того как мы пошли в полицию, нас нашел Джозеф.

Так Джозеф жив! Мне хотелось расспросить, в каком он состоянии и какой пост занимает в центре, но Тамми уже отвечала на мой невысказанный вопрос:

— С ним что-то не так. Он всегда был жутким типом, но тут орал, говорил какие-то безумные вещи. Если мы не заберем свои заявления, Свет нас накажет… Мы боялись, что он что-то сделает, и сказали полицейским, что все это выдумали. Николь все равно испугалась, поэтому вернулась.

— А вы?

— К тому моменту я уже встретила мужа. Он как-то раз увидел Джозефа у моего дома и сказал, что если тот еще раз подойдет ко мне, то он его убьет. Больше Джозеф не появлялся.

Мне вспомнилось, как за нами приехал отец. Судя по всему, в центре давили на людей, пока на сцене не появлялись разгневанные мужья и отцы. Тогда они затихали.

В голосе Тамми звенела гордость — она радовалась тому, что у нее такой заботливый муж. Но потом она погрустнела:

— Так плохо, что мы не общаемся с Николь. Она была мне самым близким человеком.

Я сочувственно улыбнулась.

— Представляю, как вы по ней скучаете. Скажите, — добавила я после паузы, — вам приходилось видеть Аарона с другими девочками?

— Иногда он увлекался кем-то из новеньких и забывал о нас с Николь. Мы понимали, что происходит. Но самое странное, что я ревновала. Как будто чувствовала свою незначительность.

— Желание выделиться совершенно нормально. Это не значит, что вы хотели его сексуального внимания. Тут нечего стыдиться.

Тамми явно почувствовала облегчение.

— Мне иногда кажется, что Николь потому туда и вернулась. Ей хочется жить в коммуне, потому что там все это нормально, там такая жизнь не кажется странной. Здесь она чувствовала себя униженной и грязной.

Печально было думать, что ей одной приходилось справляться с такими чувствами.

— Некоторые с трудом приспосабливаются к новой обстановке — где никто не говорит им, что делать и что говорить. Особенно если рядом нет близких людей. Возможно, Николь вернулась туда еще и поэтому.

— Мне было тяжело. Помню, каким страшным был Джозеф. Мне даже снились кошмары, что он пришел за мной. До сих пор иногда снятся.

Она бросила взгляд на дверь, словно он слышал ее слова.

— Проявлял ли Джозеф агрессию? Или Аарон — например, если кто-то нарушал правила или хотел уехать?

— Насколько я помню — нет. — Она задумалась. — Советники просто совещались с Аароном, и он уводил этого человека.

— А кто такие советники?

— Старейшие члены коммуны, — пояснила она. — Они были кем-то вроде наставников и помогали нам справляться с проблемами. Иногда приказывали нам помогать другим. В основном, если кто-то сделал что-то не то на медитации — выпил воды перед ней или вышел в туалет в процессе, — нам запрещали с ним говорить.

— А кто-нибудь вообще пытался оттуда уехать? Как вам это удалось?

— Мы работали в магазине и подружились с городскими ребятами. Вообще нам было страшно, потому что когда кто-то уезжал, Аарон говорил, что с ними случались ужасные вещи — катастрофы, убийства, болезни. А те, кто возвращались, подтверждали, что в городе действительно тяжелее. У них не было денег, они не могли найти работу и снова начинали принимать наркотики. Они возвращались в жутком состоянии.

Она притихла.

— А если кто-то заболевал?

— Нам нельзя было принимать лекарства, но все курили марихуану. Об этом нельзя было говорить с теми, кто приезжал на семинары, только с постоянными членами. Аарон говорил, что посторонние нас не поймут.

Я кивнула, обдумывая услышанное.

— Вы рассказали все полицейским, его теперь арестуют? — спросила она.

— Его допросили, но пока не появятся другие свидетели, ему нельзя ничего предъявить.

Я объяснила, как полиция действует в таких случаях. Она была разочарована.

— И что, ничего не будет?

— Нет, если другие люди не заявят о себе. Если вы хотели вновь поднять свое дело…

— Нет! — Она решительно потрясла головой. — Я не пойду на это снова! Эти жуткие расспросы… Родители меня никогда не простят.

— Понимаю, вам сейчас кажется, что это вы виноваты. Но если Аарона арестуют, он утратит власть над членами коммуны, и она распадется. Даже если он сбежит из страны, он будет далеко от вашей семьи. Вы сможете помириться.

— Об этом я еще не думала.

Ребенок расплакался в манеже, она взяла его на руки и посадила на колени.

— Мне скоро надо будет его укладывать. Вы не против, если я еще раз все обдумаю?

— Разумеется. Вы знаете, мне интересно, а почему вы согласились со мной встретиться?

— Я еще ни разу не говорила с кем-то, кто жил там.

Мы обменялись взглядами.

— Спасибо, что позволили мне прийти и поговорить с вами. Мне это очень помогло.

Она улыбнулась, но сказала:

— Я вряд ли решусь снова пойти в полицию. Простите.

— Не торопитесь. Сегодня вам не нужно ничего решать. — Я вытащила лист бумаги и записала на нем свой номер. — Я понимаю, как вам сейчас тяжело. Вам о многом надо подумать. — Я положила бумагу на стол. — Если захотите поговорить, позвоните мне.

— Спасибо.

Она прижала к себе сына и взъерошила ему волосы. Ребенок улыбнулся мне беззубой улыбкой.

Усевшись в машину, я некоторое время сидела и размышляла о последнем визите Джозефа. Может быть, я бездумно рискую и подставляю под удар себя, Тамми и других? Мне представилась Ива в одинокой лесной могиле — о ее смерти знают только птицы да животные. Потом я напомнила себе, что нет доказательств тому, что Аарон ее убил. Если это правда, то другое дело. Она сбежала из дома, вряд ли ее пропажу вскоре заметили. Если бы что-то случилось со мной или с кем-то из моих собеседников, ему труднее было бы доказать свою непричастность. Но на всякий случай я заперла двери и обернулась, высматривая, не сидит ли кто в машине неподалеку. Но все было спокойно.