Я надеялась, что Тамми мне скоро перезвонит, но через неделю поняла, что она вряд ли осмелится заявить на Аарона. Сложно было ее винить: это непростое дело. Я позвонила сержанту Крукшенк и пересказала ей содержание нашего разговора, но Эми ответила, что в данный момент это не более чем слухи и без заявления от Тамми они ничего не могут сделать. Она предложила позвонить ей, но мне показалось, что под давлением Тамми склонна замыкаться в себе, поэтому мы решили подождать еще. Самой мне беспокоить Тамми не хотелось, поскольку новостей никаких не появилось. При этом я за нее волновалась. Наш разговор мог вскрыть болезненные раны, а муж, возможно, не поддерживал ее. Пока я размышляла, как лучше поступить, сбылся мой самый большой кошмар.

Посреди ночи мне позвонили из больницы.

— Простите, что разбудила, доктор Лавуа. К нам поступила ваша дочь. Она без сознания. У нее в карте указано, что в экстренных случаях надо обращаться к вам.

Сон мгновенно слетел с меня.

— Что с ней? Что произошло?

— Свидетель сообщил, что ее тошнило и, как он выразился, «дергало», а потом она упала и потеряла сознание. Следов травмы головы нет, поэтому нам надо знать, нет ли у нее аллергии и принимает ли она какие-нибудь лекарства.

— Аллергии нет. — Я чуть поколебалась, вспомнив, как уверенно Лиза сказала: «Я завязала». — В прошлом она употребляла наркотики.

В шестнадцать лет у нее случилась первая передозировка метамфетамином. У нее были галлюцинации, и она напала на меня, когда я была за рулем. Мы обе чуть не погибли. Могли быть и другие случаи, но я об этом уже ничего не знала. Если ее приняли, оказали помощь и выписали, то незачем мне звонить. Значит, это серьезно.

— Мы еще не установили, почему она потеряла сознание, — продолжала медсестра, — поэтому терапия пока что симптоматическая.

— Она пришла в себя?

Медсестра понизила голос:

— Она в коме.

Я встала так стремительно, что комната завертелась перед глазами. Сердце билось как сумасшедшее. Кома. Моя дочь в коме!

— Я сейчас приеду.

Набросив какую-то одежду, я схватила ключи и выбежала к машине, спугнув кошку, которая сидела у себя в коробке. По дороге к больнице я так сжимала руль, что побелели костяшки. Я не замечала ни дорогу, ни другие автомобили, меня терзала только одна мысль: почему случилась передозировка? Неужели встреча со мной так расстроила Лизу? Мне стало дурно.

Добравшись до больницы, я сразу же пошла к доктору. Тот сказал, что изменений никаких не было и Лизу перевели в палату интенсивной терапии. Я нашла ее на койке за занавеской — компанию ей составляли только капельница и дыхательный аппарат. Медсестры бегали по отделению, проверяли пациентов, вполголоса переговаривались. Кругом пищали мониторы. Глаза Лизы были закрыты, кожа побледнела. Я держала ее за руку, чувствуя, как меня трясет от выброса адреналина в кровь. «Все хорошо, она здесь, все будет в порядке», — твердила я себе, но сердце мое в это не верило. Сколько она приняла? Что, если у нее поврежден мозг?

Я придвинула стул поближе и принялась изучать ее руку — изящные пальцы, короткие ухоженные ногти. Она следит за собой, чего не делала в пиковые моменты своей наркомании. Кожа у нее была чистая, без единого прыщика. Я вновь спросила себя, что же стало причиной передозировки. Глядя на ее спящее лицо, на то, как вздымается ее грудь, я впервые за долгое время молилась Богу — в которого не до конца верила.

«Прошу, не забирай ее! Дай ей еще один шанс».

Два часа спустя я почувствовала, что она пошевелила пальцем. Потом у нее дрогнули веки. Неужели приходит в себя? И тут Лиза распахнула глаза — зрачки у нее были расширены, на лице написан ужас. Увидев что-то у меня за плечом, она принялась вырываться, сдирать с лица дыхательную маску. Монитор яростно запищал, сигнализируя о том, что у нее участился пульс. Я схватила дочь за руку:

— Перестань, ты поранишься!

Она вырвалась. Я пыталась удержать ее, но она отбивалась, издавая глухие стоны. Высвободившись, она ударила меня по носу. И тут сзади раздались шаги.

Две медсестры схватили Лизу за руки — она в ужасе вырывалась и стонала, глаза у нее закатились так, что видны были только белки. Я отступила — адреналин продолжал поступать в кровь, и у меня шумело в ушах. Эта обезумевшая женщина была моей дочерью!

Через несколько минут им удалось успокоить Лизу.

— Вы в больнице, вас привезли без сознания. В вашем горле трубка, чтобы вы могли дышать. Вы в безопасности. Мы вас отпустим, когда вы успокоитесь.

Она перестала вырываться и кивнула. Медсестры ослабили хватку. Лиза по-прежнему часто дышала, но взгляд ее стал более ясным. Ей отключили дыхательный аппарат, проверили уровень кислорода, после чего начали задавать вопросы и попросили двигать глазами или сжимать руки вместо ответов. Прежде чем вынимать трубку, надо было убедиться, что она сможет дышать сама.

Полчаса спустя врач привел специалиста по ИВЛ, тот подтвердил, что Лизу можно отключать, и у нее из горла вынули трубку. Врач спросил, можно ли мне остаться в палате на время их беседы.

Я думала, что Лиза откажется, но, бросив взгляд в мою сторону, она хрипло сказала:

— Хорошо.

На самые простые вопросы она отвечала спокойно, но когда врач спросил, что она приняла перед приступом, Лиза смутилась.

— Я ничего не принимала.

Врач что-то записал.

— Что вы помните перед приступом?

Она поморщилась, силясь вспомнить.

— Не знаю. Это был день. Я пошла на причал… потом пусто.

— Когда вы поступили, мы проверили вашу кровь на наркотические вещества и ничего не обнаружили, — сказал врач. — Но внезапное возбуждение, агрессивность и потеря памяти указывают на гамма-гидроксибутират. На него мы обычно не проверяем, но недавно у нас было несколько детей-беспризорников…

Он умолк, глядя на нее с вопросительно поднятыми бровями. Я понимала, к чему он клонит.

Когда Лиза только начала принимать наркотики, я стала собирать информацию по этому вопросу и узнала о существовании гамма-гидроксибутирата — он подавляет центральную нервную систему, а потому популярен среди завсегдатаев баров и ночных клубов. Еще его называют жидким экстази. В малых дозах он действует как стимулятор и афродизиак и вызывает эйфорию. Но большие дозы вызывают головокружение, тревогу, нарушение зрения, проблемы с дыханием, амнезию, приводят к потере сознания и смерти. Тесты мочи его не определяли, поэтому мы никогда не были уверены до конца.

Лиза тоже понимала, на что намекает врач, и лицо ее залилось румянцем.

— Я завязала, — сказала она сердито и взглянула на меня. — Это ты ему сказала!

Врач равнодушно что-то записал.

— Вы помните, чтобы кто-то вас чем-нибудь угощал?

Сначала я не поняла вопроса, но потом вспомнила, что гамма-гидроксибутират называют «наркотиком для насильников». Неужели ее изнасиловали?

Пока я пыталась собраться с мыслями, на лице у Лизы промелькнуло непонимание, на смену которому быстро пришел страх, а потом — гнев. Глаза ее наполнились слезами, и она отрезала:

— Нет, и обсуждать это я не буду.

— Лиза, если тебя кто-то обидел… — вмешалась я.

— Следов насилия нет, — сообщил доктор.

— Я сказала, что не буду это обсуждать, — повторила Лиза.

Она явно что-то скрывала — может, вспомнила, что встречалась с дилером или со знакомым. Но давить на нее было бессмысленно.

Доктор закончил обследование, во время которого Лиза в основном молчала, и сказал, что хотел бы оставить ее на ночь в больнице и понаблюдать. Она кивнула и отвернулась к стене.

— Лиза, я на секунду выйду и сейчас же вернусь, хорошо? — сказала я.

Она промолчала.

Когда я вернулась в палату, Лиза уже спала. Я села рядом с койкой и взяла ее за руку, понимая, что стоит ей проснуться, и мне будет отказано и в этой малости. У нее на мизинце был шрам в форме полумесяца — в детстве она прищемила палец дверью фургона. Она плакала и кричала, но больше никогда не хлопала дверьми. Может быть, этот случай послужит для нее звонком, и она поймет, что надо начать лечение. Мне хотелось, чтобы она поехала ко мне, но заставить ее было невозможно. Я пригладила ей волосы — на ощупь они были мягкими и шелковистыми. Значит, она все-таки следит за собой. Глядя на нее, я почувствовала, как в глазах закипают слезы.

Что же с тобой произошло?

Через некоторое время я попросила медсестру передать в отделение психиатрии, что завтра я не смогу прийти на работу. Старшая сестра принесла мне одеяло, и я заснула в кресле. Несколько часов спустя я услышала, что Лиза зашевелилась, и тут же проснулась. Она наблюдала за мной.

— Привет, милая. Как ты?

— Горло болит, — хрипло ответила она.

— Я принесу тебе воды со льдом.

Когда я вручила ей стакан, она спросила:

— Когда мне можно будет уйти?

Дождавшись, пока она выпьет воды и положит голову на подушку, я ответила:

— Тебя, видимо, выпишут завтра. — Я взглянула на часы, было уже три утра. — Это скоро.

К следующей части надо было подготовиться. Мне не хотелось спрашивать, что произошло, — это настроит ее на агрессивный лад. Потребовать, чтобы она поехала ко мне домой, я тоже не могла. Я тосковала по тем дням, когда могла просто схватить и унести ее. Теперь она сама принимала решения.

— Ты не хочешь немного пожить у меня?

Судя по всему, она раздумывала над моими словами, но в ее глазах было еще что-то. Страх? Я подавила в себе желание немедленно начать настаивать, упрашивать, ругаться, спорить и умолять.

— Ладно, — прошептала она.

Меня охватило облегчение. Но прежде чем я успела порадоваться, она сказала:

— Только никаких вопросов.

Я кивнула и спросила, не помочь ли ей чем-нибудь. Она захотела в туалет, поэтому я помогла ей выбраться из кровати, после чего мы смотрели телевизор, пока она снова не заснула. Несмотря на ужасный повод, я была счастлива побыть с дочерью. Сегодня мы провели рядом времени больше, чем за последние несколько лет. Мысленно я уже готовилась к предстоящим дням — это будет непросто. Если она снова вернулась к наркотикам, у нее будет скакать настроение, она будет срываться и, судя по прошлому опыту, в основном на меня.

В детстве она была чудным ребенком, молчаливой, но ласковой девочкой: она обожала ходить за руку, сидеть у меня на коленях, забираться к нам с Полом в кровать. Она любила всех животных без разбора и заботилась обо всех своих друзьях — если кто-то казался ей грустным, она тут же звала его к нам на ужин. Одно время она то и дело теряла одежду. Когда я наконец поинтересовалась, что происходит, она сказала, что отдает все однокласснице, с которой плохо обращаются родители. Я гордилась ее добротой, но вместе с тем опасалась, что кто-то ею воспользуется.

— Боюсь, что однажды она попытается спасти мир, — сказала я как-то Полу.

— Даже интересно, в кого это она такая, — заметил он.

Мы посмеялись. Я с радостью понимала, что эта черта в ней — от меня.

Это было давно.

Проспав пару часов, я проснулась от возни Лизы. Пока она принимала душ, я сходила к себе в отделение, чтобы убедиться, что меня есть кем заменить. За стойкой меня с сочувственным видом встретила Мишель. «Интересно, насколько она в курсе происшедшего?» — подумала я.

— Все в порядке? Слышала, у вас заболела дочь.

Хотя мне нравилась Мишель, я не собиралась рассказывать ей о проблемах Лизы.

— Все в порядке. Я сейчас повезу ее домой.

Я взяла блокнот, и мы заговорили о пациентах. Мишель держалась дружелюбно, но я видела, что ее мучает любопытство и немного — обида. Мне было жаль, но говорить на работе о личных проблемах я никогда не умела. Когда я проходила мимо кабинета Кевина, он выглянул из-за двери.

— Показалось, что услышал ваш голос.

— Да, только я уже ухожу.

Склонив голову, он разглядывал мое лицо.

— Вы в порядке?

В его голосе было столько участия, что у меня защипало в носу. Я яростно сморгнула.

— Ночь выдалась тяжелой. Мою дочь привезли по скорой. Передозировка, возможно — гамма-гидроксибутират. У нее все в порядке, но я не знаю, надолго ли.

— Какой кошмар! — Он открыл передо мной дверь кабинета. — Зайдете?

— Нет, спасибо, мне надо отвезти ее домой.

Пока мы выпишемся, уже наступит день, а я все еще чувствовала усталость после ночи, проведенной в кресле.

Он участливо взглянул на меня.

— Уверены?

— Может, поговорим завтра?

— Разумеется. Вот мой телефон. — Он протянул мне визитку. — Звоните в любое время, хорошо?

— Спасибо.

Он ободряюще улыбнулся. Я попыталась улыбнуться в ответ, но попытка вышла жалкой, поэтому я отвернулась.

У себя в палате Лиза надевала ботинки. Лицо ее побледнело от усилий. Она остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Давай помогу, — сказала я и потянулась к ней в тот момент, когда она снова наклонилась. Наши руки встретились. Мы замерли. Какое-то мгновение она подержала мою руку в своей и отпустила. Второй раз за утро я еле сдержала слезы. Тем временем она закончила шнуровать ботинок и взглянула на меня, словно хотела что-то сказать. Но отвернулась, и момент прошел.

После того как Лизу выписали, я отвезла ее в кресле к своему автомобилю и хотела помочь забраться внутрь, но она проигнорировала протянутую руку. В пути мы обе устало молчали, хотя у меня в голове теснилось множество вопросов. Где она живет? Как она живет? Что случилось вчера вечером? Она снова употребляет наркотики? А бросать собирается? Спрашивать было нельзя, но и беззаботно щебетать о посторонних вещах я не могла. Когда тишина начала давить, я включила радио.

Когда мы остановились и вышли из машины, Лиза на мгновение замерла, разглядывая дом.

— Мама, какой красивый!

От этого будничного «мама» и ее одобрения у меня сразу же поднялось настроение. Было бы глупо предполагать, что теперь она захочет пожить у меня подольше, но я все же надеялась. Я вынула из багажника ее сумку — кто бы ни вызвал врачей, сумку он забирать не стал. Интересно, не этот ли человек дал ей наркотики? Мог бы и дождаться приезда врача, а не бросать ее на улице, как ненужный мусор. Я усилием воли погасила в себе гнев. Мне подвластно только настоящее.

Когда мы проходили мимо кошачьей коробки, Лиза спросила:

— Это для Пушка?

— Нет, Пушок умер летом, через несколько недель после того, как на меня напали.

Она сжала губы. Возможно, ее огорчило то, что она только сейчас узнала о смерти кота — в детстве они всегда спали вместе.

— Я бы тебе сказала, но…

— Все нормально.

Но мне показалось, что все совсем не нормально.

Я проводила ее в гостевую спальню. Остановившись в центре комнаты, она оглядела белую постель и бамбуковую кровать, бросила сумку на пол, а пальто — на стул.

— Уютно.

Я снова ощутила непропорциональную радость.

— Мне очень приятно это слышать.

Она подошла к кровати и взяла в руки плюшевую белую собачку. Лица ее в этот момент я не видела.

— Я ее увидела и подумала о тебе. Купила к твоему дню рождения. На выходных зажгла свечу, задула ее и загадала желание для своей дочки.

— Мама, я хочу вздремнуть, — сказала она хрипло, словно готова была заплакать.

— Все хорошо? Хочешь…

— Все нормально.

Меня явно отослали прочь. Я медленно закрыла за собой дверь. Когда через некоторое время я заглянула снова, Лиза спала, но ее глаза под опущенными веками лихорадочно двигались. Что за демоны преследуют ее во сне? Я собиралась почитать лежа и подождать, пока она выспится, но заснула сама и проснулась только через несколько часов. Лиза стояла рядом. Я резко села:

— Все в порядке?

В доме было довольно темно, и она включила несколько ламп. За окном уже стемнело — видимо, вечер наступил недавно. С океана дул ветер, и в окна нам стучали капли дождя и ветки бамбука.

— Хватит меня об этом спрашивать, — сказала Лиза, села в кресло напротив и завернулась в шерстяной плед. Она разожгла камин и поджарила тосты, а на столике рядом со мной стояла чашка с чаем. Мне было очень хорошо — кругом царил уют, в воздухе пахло горячим хлебом, и Лиза даже вспомнила, что я люблю тосты с медом. Я отпила чаю, наблюдая за ней поверх чашки. Волосы у нее были взлохмачены, на щеке остался след от подушки. Я улыбнулась, вспомнив, как в детстве она боялась, что у нее будут морщины. Но на самом деле ни мода, ни красота ее никогда особо не интересовали — порой она примеряла мои вещи, но в основном предпочитала наряжать меня. Она аккуратно красила и причесывала меня — словно я была ребенком, а она взрослой. Не это ли стало причиной происшедшего? Может быть, я не должна была обращаться с ней как со взрослой?

Почувствовав мой взгляд, она отвернулась от огня и спросила:

— Как ты считаешь, есть жизнь после смерти?

Ее вопрос поразил меня, и я осторожно поставила чашку, одновременно размышляя над ответом. На такой вопрос нелегко ответить — и в первые дни после смерти Пола я не раз его себе задавала. Но вряд ли Лизе надо было услышать от меня именно это. Ее поза была напряженной, словно она приготовилась к битве.

— Я надеюсь, что за пределами этой жизни что-то существует, — сказала я, тщательно подбирая слова.

— Надеешься, но не веришь.

Очередной вызов. Я решила не реагировать и спокойно спросила:

— А ты как считаешь? Есть жизнь после земной жизни?

Она снова задумчиво посмотрела на огонь, потом перевела взгляд на нашу семейную фотографию на каминной полке.

— Когда я была в больнице, то, перед тем как прийти в себя, я видела папу. Как будто он был в моей палате. И я услышала песню, которую он всегда пел.

Я сразу поняла, какую песню она имеет в виду. Когда Чинук заболел, Пол часто ставил на магнитофоне «Золотые поля» и то и дело напевал ее. Иногда по вечерам мы рассматривали старые фотографии Чинука и плакали, понимая, что скоро потеряем свою любимую собаку. Мы не знали, что год спустя Пола тоже не станет.

— Ты вспомнишь меня… — тихо начала напевать я.

Лиза подхватила:

— Когда подует западный ветер…

Мы умолкли — остальные слова звучали у нас в мыслях.

После паузы Лиза продолжила:

— А когда я открыла глаза, то увидела его. Он стоял, положив руку на спинку твоего стула. Он улыбнулся и исчез.

На глазах у нее выступили слезы, и она вытерла их быстрым сердитым движением. Я вспомнила, как она очнулась в больнице, посмотрела куда-то за меня, и у нее в глазах вспыхнул страх. Может быть, это были галлюцинации из-за гамма-гидроксибутирата или по какой-то другой причине, но я не верила, что нас навестил дух Пола. А Лиза явно в это верила — ее видение было отчетливым. Мне не хотелось разрушать ее веру. Она ждала от меня каких-то слов.

— Это прекрасно, — сказала я с улыбкой. — Мне бы хотелось верить, что твой отец нас навещает.

— Ты мне не веришь, — сказала она равнодушно, словно предполагала, что я ее подведу. Эта мысль меня огорчала.

— Лиза, я этого…

— У меня не было передозировки.

Я не знала, что ответить, подозревая, что передозировка все же произошла, но из-за потери памяти она об этом забыла.

— Хорошо.

— Не было! Мне кто-то что-то дал.

— Кто? Кто-то из твоих друзей?

Мне не хотелось нападать на нее, но я выбрала неверный тон, и моя дочь, особенно чувствительная к малейшим попыткам ограничений с моей стороны, тут же истолковала его по-своему:

— Ты считаешь, что я по-прежнему колюсь. Говорю же, я завязала!

Я глубоко вздохнула.

— Ты моя дочь, и я люблю тебя и хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Я боюсь, что если ты будешь и дальше жить на улице и общаться с наркоманами, то снова к этому вернешься. Мы с тобой сидим тут… — Я откашлялась. — Я боюсь тебя потерять.

Мне хотелось, чтобы она взглянула на меня, но она собирала крошки со своей тарелки — резкими, быстрыми движениями.

— До прошлого вечера все было в порядке. Я контролирую происходящее.

Я ждала, что она продолжит, но она снова отвернулась к огню, и я решила сменить тему, а к этому разговору вернуться позже.

— Я недавно видела Гаррета.

Она откусила кусочек тоста и принялась его пережевывать, не отрывая взгляда от пламени.

— Понятно.

Это не был вопрос или просьба продолжить, но я все же сказала:

— Я отдала ему папины инструменты — подумала, что тебе они не нужны.

Нет ответа.

— У него теперь своя фотостудия.

Нет ответа.

— И он спрашивал о тебе. Сказал, чтобы мы приходили в гости.

Тут она повернулась ко мне:

— Ты сказала ему, где я?

Не понимая, почему она вдруг заговорила так взволнованно, я ответила:

— Я же не знала, где ты. Я сказала, что встретила тебя на Рыбацком причале. Он за тебя переживает.

Она резко поставила чашку и блюдце на столик.

— Почему ты во все лезешь?

— Не понимаю, что плохого, что я рассказала о тебе Гаррету? Вы же так дружили. Он по тебе скучает. Он твой брат…

Она встала.

— Он мой сводный брат. И мы дружили в детстве, пока вы не начали против меня объединяться.

— Объединяться? Ты о том, что мы пытались тебе помочь?

Так вот в чем дело: Лиза думала, что мы с Гарретом объединились против нее!

Она горько рассмеялась:

— Да, мама, ты мне очень помогла.

— Лиза, пожалуйста, сядь и объясни, что тебя так расстроило.

— Не надо обсуждать меня с ним. Вообще ни с кем. Это моя жизнь.

Она вышла, а я осталась наедине с недоеденным тостом и своими страхами. Вчера ночью она чуть не умерла, но по-прежнему отказывалась принять ответственность за свою жизнь — а ведь в следующий раз это может привести к повреждениям мозга, ее могут избить или изнасиловать. Я пошла за ней следом, но когда постучалась в дверь, то услышала шум душа.

Следующие несколько часов она просидела у себя, и я поняла, что сегодня она больше не выйдет. Решив, что к утру мы обе успокоимся и сможем нормально поговорить, я легла спать. Но утром она ушла, забрав с собой плюшевую собачку.