Глава I

Финнан, аббат Мовилльский, направился на юго-восток в великой поспешности. Из Донегала до него дошли вести, что в его родном краю кто-то еще поклонялся богам, не снискавшим его одобрения - а с богами, не снискавшими их одобрения, даже святые люди обходятся очень круто.

Ему поведали о могущественном муже, не почитавшем ни святых, ни воскресений.

- Могущественный муж! - вскричал Финнан.

- Именно так, - ответили ему.

- Что ж, мы испытаем его могущество, - сказал Финнан.

- Говорят, он мудр и вынослив, - поведали ему.

- Мы испытаем и мудрость, и выносливость.

- Но поговаривают, что он колдун...

- Я ему поколдую! - гневно произнес Финнан. - Скажите мне, где живет сей человек?

И узнав, где его следует искать, он немедля отправился в путь.

Через некоторое время Финнан прибыл к обители могущественного мужа, который почитал древний обычай, и испросил позволения предстать перед ним, дабы проповедовать нового Бога, доказать Его истинность и изгнать в страхе перед Ним не только всех старых богов, но и само воспоминание о них; ибо к состарившимся богам Время столь же немилосердно, как и к просящему подаяние старику.

Но двери перед Финнаном остались закрыты.

Древний муж накрепко запер ворота, захлопнул ставни и в угрюмом негодовании продолжал следовать обычаю, который почитал вот уже десять тысяч лет.

И он затворил свой слух от Финнана, взывавшего к нему у порога, - и от Времени, стучавшего в его дверь.

Но из этих двоих лишь первый вселял в него тревогу.

Финнан, предвестник неведомого, вселял в него ужас; перед Временем же он не испытывал страха. Ибо Время было ему названным братом; его серп не имел над ним власти - он увиливал от него; и Время смеялось при встрече лишь с одним человеком - Туаном, сыном Кариля, чьим отцом был Мюредак Красная Шея.

 

Глава II

Но Финнан не мог смириться с тем, что кто-то отверг и Благую Весть, и его; и дабы открыть себе путь в обитель, он прибегнул к мирному, но весьма действенному средству. Он объявил, что будет поститься до тех пор, пока ему не будет позволено войти в дом; ибо сердце любого гостеприимного хозяина дрогнет при мысли, что усталый путник погибает у его порога от холода и голода. Однако, хозяин дома решил не сдаваться без борьбы: он подумал, что Финнан, проголодавшись достаточно сильно, снимет осаду и направит свои стопы туда, где найдет еду.

Но он не знал Финнана.

Великий аббат сел на землю прямо у порога, и приготовился принять любой исход, который повлечет за собой его вызов. Он вперил свой взор в пространство и погрузился в оцепенение, из которого его могла вызволить либо открытая дверь, либо смерть.

Первый день прошел тихо.

Время от времени хозяин отправлял одного из слуг, дабы тот подглядел незаметно, не убрался ли восвояси этот хулитель древних богов; но каждый раз слуга возвращался с вестью, что он все еще сидит у двери.

"Но уж наутро-то его не будет", - с надеждой говорил хозяин.

Но и утром осада продолжалась, и весь день слуги наблюдали за Финнаном сквозь замочную скважину.

"Ступайте", - говорил хозяин, - "и убедитесь, что почитатель новых богов уже убрался восвояси". Но слуги возвращались и сообщали ему то же, что и прежде.

"Новый друид все еще сидит", - говорили они.

Весь день никто не смел покинуть обитель. И вынужденное затворничество сказывалось на настроении слуг; прекращение же всякой работы оставляло массу времени для перешептываний, споров и пересудов. Отвлекаясь от оных, слуги приникали к замочной скважине и снова видели недвижимую фигуру аббата, терпеливо сидящего у порога, погруженного в свои мысли - казалось, они были где-то вне времени и пространства. Его вид вселял в них ужас, и не одна слабонервная женщина пыталась заголосить, покуда дружественная рука зажимала ей рот, дабы слух хозяина не был потревожен.

"У него хватает забот и без нас", - говорили ей. - "Тут состязаются боги".

То женщины - но и мужчинам было не по себе. Они ходили по дому взад и вперед, от замочной скважины до кухни, и от кухни до сторожевой башни, и выбираясь на крышу, они смотрели на застывшую фигуру внизу и размышляли о выносливости того человека, о характере их хозяина, и даже о том, что новые боги, быть может, окажутся сильнее старых. После этих наблюдений и рассуждений они чувствовали, что их оставляют и силы, и присутствие духа.

- А что если метнуть в него копье, - предложил кто-то из самых беспокойных, - или просто острый камень?

- Что?! - вскричал в гневе хозяин. - Метнуть копье в безоружного странника? Из МОЕГО дома?..

И он вздул как следует ретивого слугу.

- Успокойтесь все вы, - добавил он. - У голода есть кнут, и он прогонит незнакомца сегодня же ночью.

После чего домочадцы удалились; многие даже смогли забыться тревожным сном - но хозяин дома так и не сомкнул глаз. Он бродил по пустынным залам, не раз подходя к замочной скважине, чтобы вновь увидеть эту недвижимую тень в ночи, и его снова терзали сомнения и страхи, так что даже любимый пес, ласково тыкавший носом в ладонь, не мог его утешить.

Наутро он сдался.

Огромные ворота отворились, и двое слуг внесли в дом Финнана - ибо сам он от истощения не мог ни ходить, ни стоять. Но тело его было под стать обитавшему в нем несгибаемому духу, и вскоре он был готов ко всему, что могли повлечь за собой диспут или анафема. Будучи вновь полон сил, он также переполнился решимостью обратить в свою веру хозяина дома, и о небывалом поединке двух умов еще долго вспоминали все любители учености.

Финнан вышел победителем, борясь с недугом Мюгэна; он победил и в споре со своим великим учеником Кольмом Килле; и конечно, перед ним не устоял и Туан - и подобно тому, как ворота его дома открылись перед упрямым странником, он открыл ему и свое сердце, и Финнан вошел в него, дабы выполнить волю Божью - равно как и свою.

 

Глава III

Однажды они говорили о величии Господа и Его любви, ибо несмотря на то, что Туан узнал уже о многом, еще больше ему хотелось узнать, и он теперь он уже осаждал Финнана, подобно тому, как незадолго до этого Финнан осаждал его. Но человеку необходимо не только отдавать, но и принимать дар, и после отдыха он полон сил, а истратив эти силы, он нуждается в отдыхе; так, когда мы делимся мудростью, мы нуждаемся в том, чтобы кто-то научил мудрости и нас - иначе дух пребудет в угнетении и сама мудрость не принесет нам радости.

Посему Финнан обратился к Туану с просьбой: "Расскажи мне о себе, друг мой".

Но Туан стремился узнать как можно больше о Боге Истинном.

- О нет, - ответил он, - к чему говорить теперь о прошлом? Все, чего желает моя душа теперь - узнать то, о чем ты говоришь мне, дорогой друг, и я не хочу отвлекаться от этого.

- Я научу тебя всей мудрости, какая мне открыта, - ответил Финнан, - но сначала я должен узнать больше о тебе, понять, кто ты. Расскажи мне о своем прошлом, друг мой, ибо человек - это его прошлое, и нельзя узнать человека, не ведая его.

Но Туан не отступал:

- Оставим прошлое в покое - ведь забвение нужно человеку порой не меньше, чем память.

- Сын мой, - сказал ему Финнан, - все, что было когда-то, творилось во славу Божию, и нельзя обрести мудрость, не исповедовав дела свои. Ибо душа должна помнить путь, которым она следовала, и если он был праведен, не сворачивать с него - а если это не так, ей нужно покаяться в своих прегрешениях. Расскажи мне сначала, из какого ты рода и как случилось тебе поселиться в этой земле - я выслушаю тебя, и потом буду судить твои поступки и твою душу.

Туан покорно ответил ему:

- Мое имя Туан, сын Кариля из рода Мюредака Красная Шея, и эти земли я унаследовал от отца.

Святой отец с сочувствием кивнул:

- Я не настолько хорошо разбираюсь в родословных жителей Ульстера, как следовало бы, но кое-что все-таки знаю. Сам я родом из Лейнстера.

- Мои предки жили очень давно... - произнес в нерешительности Туан.

Финнан воспринял его слова с вниманием и интересом:

- Я тоже происхожу из древнего рода, - сказал он.

Его собеседник продолжал:

- Мое имя также Туан, сын Старна из рода Сэры, чьим братом был Партолон.

- Но разве это возможно? - произнес в изумлении Финнан. - Ты, верно, ошибаешься, ведь у одного человека не может быть двух родословных!

- Верно, - ответил в задумчивости Туан, - но каждая из этих родословных моя.

- Я этого не понимаю, - решительно сказал Финнан.

- Сейчас мое имя Туан Маккариль, но в древние времена меня звали Туан МакСтарн МакСэра.

- Брат Партолона, - изумился святой отец.

- Да, такова моя родословная, - ответил Туан.

- Но Партолон приплыл в Ирландию после Великого потопа, - в недоверии произнес Финнан.

- Я приплыл вместе с ним, - кротко ответил Туан.

Святой отец отпрянул и замер в оцепенении, не сводя с Туана глаз; он чувствовал, как кровь стынет в его жилах, и волосы на голове шевелятся от ужаса.

 

Глава IV

Но Финнан был не из тех, кем долго владеет страх. Он вспомнил о том, что Господь велик и никто не знает путей Его, и страх оставил его, и он вновь обрел спокойствие.

Финнан любил Бога и Ирландию, и всякому, кто мог поведать ему об этом что-то, чего он не знал прежде, он дарил все внимание своего ума и все сочувствие своего сердца.

- О чудесах говоришь ты, - сказал Финнан. - Поведай мне все, что ты знаешь, друг мой.

- О чем поведать мне? - спросил Туан покорно.

- Расскажи мне о том, какова была Ирландия в начале времен, и каков был Партолон, чьим отцом был сын Ноя.

- Черты его почти стерлись из моей памяти, - сказал Туан. - Он был длиннобород и широкоплеч, прекрасен обликом, и дела его были славны.

- Продолжай, друг мой, - сказал Финнан.

- Он приплыл в Ирландию на корабле. Вместе с ним были двадцать четыре мужа и двадцать четыре женщины. Но прежде них нога человека не ступала на остров, и ни одна человеческая душа не обитала в Западных землях. Когда мы приблизились к берегу, перед нами был один лишь вековой лес, тянувшийся от края и до края, куда ни обрати взгляд, и из леса доносилось пение птиц. Солнце согревало землю, и для наших усталых от моря глаз, и для слуха, привыкшего внимать лишь шуму ветра, страна, в которую мы вступали, была подобна Раю.

Мы сошли на сушу и услышали шум воды - река стремила свой поток из-под сумрачных сводов леса. Направив свой путь вдоль ее берега, мы вышли на поляну - лучи солнца озаряли ее и дарили земле тепло. В том месте Партолон и спутники его остановились и основали поселение.

В реках Эйре водилась рыба, и звери обитали в ее чащах. Дикие, тихие и ужасные создания населяли ее поля и леса; существа, сквозь которых можно было видеть - сквозь которых можно было пройти... Долго жили мы, не ведая забот, и в лесах плодились медведи, волки, барсуки, кабаны и олени.

От сорока восьми жен и мужей, что прибыли с Партолоном, со временем произошел великий народ числом пять тысяч человек, и жили они вместе в любви и согласии, хотя у них не было рассудка.

- Не было рассудка!.. - в изумлении повторил Финнан.

- Им не был нужен рассудок, - сказал Туан.

- Я слышал, что таковы были первые люди, - произнес Финнан. - Продолжай, друг мой.

- Но однажды, внезапно, как порыв ветра, между вечером одного дня и утром другого, все люди были охвачены болезнью, от которой раздувался желудок и синела кожа. И к исходу седьмого дня весь народ Партолона погиб; в живых остался один лишь человек.

- Ибо всегда один человек бывает спасен, - задумчиво произнес Финнан.

- И этот человек - я, - подтвердил его собеседник.

Туан провел ладонью по лбу и обратился в мыслях своих к тому, что было многие века назад - к началу мира и первым дням Эйре. И Финнан, чья кровь вновь стыла в жилах, а волосы шевелились от ужаса, обратился к прошлому вместе с ним.

 

Глава V

- Продолжай, друг мой, - прошептал Финнан.

- Я был один, - сказал Туан. - Я был так одинок, что пугался собственной тени. Я был так одинок, что шорох крыльев птицы, или скрип ветки, намокшей от росы, пугали меня, и я дрожал как кролик, что в страхе забивается в нору.

Лесные звери учуяли меня - а я знал, что остался один. Они крались за мной на мягких лапах и рычали, когда я оборачивался; серые волки с длинными, красными языками и глазами, горящими как уголья, загнали меня на скалу. Не было зверя столь слабого, что не мог бы охотиться на меня - и столь робкого, что не мог бы бросить мне вызов.

Так жил я дважды по десять лет и еще два года, научившись всему, что знают звери - и позабыв все, что знает человек.

Я умел идти, крадучись, подобно любому из них; я мог бежать без устали. Я умел быть незаметным и терпеливым, подобно дикой кошке, притаившейся в зарослях. Во сне я мог учуять врага, и вмиг пробудившись, наброситься на него, выпустив когти. Я научился лаять и рычать, скрежетать зубами и рвать ими в клочья.

- Продолжай, дорогой друг, - сказал Финнан. - Ты обретешь покой в Господе.

- По окончании того срока, - сказал Туан, - Немед, сын Агномена, пришел в Ирландию. Он и люди его приплыли на тридцати четырех ладьях, и на каждой было по тридцать мужчин и тридцать женщин.

- Я слышал об этом, - сказал Финнан.

- Мое сердце забилось от радости, когда я увидел великий флот, огибавший остров. Я направился вслед за ним по берегу вдоль каменистых утесов, прыгая со скалы на скалу, словно горный козел, покуда корабли медленно шли вдоль берега в поисках гавани.

На своем пути я остановился у озерца, чтобы утолить жажду - и в ледяной воде я увидел свое отражение...

Я увидел существо, заросшее волосами, покрытое шерстью и щетиной, словно дикий кабан - худое, как сухая ветка - серое, как барсук - сморщенное, как пустой мешок - голое, как рыба - жалкое, как голодная ворона в зимнюю пору - а на ногах моих и руках были длинные ногти, так что нельзя было во мне признать ни человека, ни зверя, ибо не было подобного мне ни на земле, ни на небе. Я сел на берегу озера и рыдал горько, оплакивая свое одиночество, и старость, и звериный облик; и не оставалось мне ничего, кроме стенаний между землею и небом, и лесные звери, что охотились за мною, смотрели на меня из густой листвы и из-за стволов деревьев.

И тогда поднялась буря - и когда я вновь взглянул на море со своего утеса, корабли кружились, увлекаемые гигантской воронкой. Порой их бросало к небу, и они поднимались на гребне волн и кружились неистово, словно сухие листья, гонимые ветром, и через мгновение они падали с высоты в иссиня-черную пучину, в стонущий водоворот, разверзшийся меж десяти волн. Порой волна с воем билась в днище корабля, кидая его в воздух, и с каждым громоподобным ударом подгоняла его все выше, выше - и потом вдруг снова, преследуя судно словно волк на охоте, удар за ударом направляла его в разверстую пасть белопенного чрева; и черная пустота поглощала души людей, измученных страхом. Волна бросалась на судно и опрокидывала его, словно само небо падало вместе с нею, и корабль погружался все глубже и глубже, покуда не опускался на самое дно, зарывшись днищем в морской песок.

Наступила ночь, и с ее приходом тысячекратная тьма пала на землю; даже ночные звери с огромными круглыми зрачками не могли видеть в этом глухом мраке. Ни одна живая душа не смела ни двигаться, ни стоять - ибо великий вихрь мерил шагами землю, щелкая своим гигантским кнутом, каждый удар которого был громом и молнией; и в песне его был слышен пронзительный вопль, от которого весь мир содрогался, - и гуденье и звон, которые ухо не могло слышать; с протяжным воем он реял над миром, преследуя всякую жизнь, что оставалась еще в нем.

И порой за стоном и воплем чернеющего моря я слышал звук - далекий, словно за несчетные мили от того места - но отчетливый, будто тайные слова, что шепчут на ухо, - я слышал, как тонущий человек звал своего бога, борясь с волнами, и как новым ударом они заставляли его замолчать; как женщина посиневшими губами звала своего мужа, и длинные волосы опутывали ее, и она кружилась в водовороте...

Вокруг меня вихрь вырывал из земли деревья, и я слышал их предсмертные стоны - их кидало вверх и они летели, подобно птицам. Огромные волны обрушивались с моря на берег: кружась среди утесов, они бились о землю в запекшейся пене; скалы с грохотом и стоном рушились среди деревьев; и посреди этой бури, в этой исполненной ужаса тьме меня объял сон - ибо у меня уже не было сил бодрствовать...

 

Глава VI

Там я уснул, и увидел сон: и снилось мне, что я превращаюсь в оленя. Я чувствовал, как во мне забилось новое сердце, как я изгибаю шею и потягиваю свои сильные ноги.

Я проснулся - и вот, я был тем, кем стал во сне.

Я стоял на скале с высоко поднятой головой, ударяя копытом о камень - и ноздри мои вдыхали все тончайшие запахи мира. Чудесным образом я сделался юн, сбросив с плеч дряхлую старость - я стал свободен от ее оков, и молодость вновь вернулась ко мне. Я учуял запах дерна и понял впервые, как он сладок. И быстрее, чем вспышка молнии, мой нос различил еще множество иных запахов, и я сберег память о них в своем сердце.

Долго стоял я там, ударяя стальным копытом о камень, и узнавая обо всем по запаху. Любой ветер - с запада ли, с востока - приносил мне весть. Один из ветров принес мне запах волка - и учуяв его, я бил копытом и дрожал. Другой же ветер принес мне запах моих родичей - учуяв его, я звал их. О, как чист и звучен был голос молодого оленя - какая дивная музыка была в нем... С великой радостью услышал я ответный призыв. С каким восторгом я бросился вскачь - легкий, как перо птицы - неумолимый, как буря - неутомимый, как море.

С какой легкостью я скакал, преодолевая милю за милей, и голова моя качалась, опускаясь вниз и поднимаясь вверх, подобно полету ласточки - с такой плавностью и с таким напором, с какими рассекает волны морская выдра. Как ликовало мое сердце! Какой восторг переполнял меня до самых кончиков рогов! Как все в мире было ново! Как само солнце было ново! Как нежен был ветер!..

С недрогнувшей главой и упрямым взглядом я встречал все, что было на моем пути. Старый, одинокий волк отскакивал в страхе, рыча, и уползал, поджав хвост. Увалень-медведь качал головой, полной медленных мыслей, и, зажмурив свои красные глазки, прятался в ближайшем овраге. Олени, мои родичи, бежали от моего каменного лба - или же я теснил их, покуда ноги их не подкашивались под ними, и я топтал их, и они погибали. Я был прославлен, я был любим - я был вождем оленей во всей Ирландии.

Но порой я возвращался из странствий по землям Эйре, ибо сердце мое звало меня в Ульстер; и однажды широкие ноздри мои вдохнули воздух - и я узнал с трепетом и с радостью, что ветер принес мне весть о людях. Гордая голова моя поникла и опустилась в траву, и слезы памяти покатились из моих больших глаз.

Порою я подходил совсем близко к жилищам людей - стараясь не шелохнуться, укрываясь в густой листве или в длинной зеленой траве - и я глядел на них, и оплакивал свою судьбу. Ибо Немед, и с ним четыре мужчины и четыре женщины, спаслись в ту страшную ночь, и стали они плодиться, покуда не выросло число их до четырех тысяч; я слышал их смех под солнцем и знал их буйный нрав - ибо рассудок их был слаб, но они были деятельны. Были они свирепыми воинами и искусными охотниками.

Но однажды, не в силах вынести муки памяти, я пришел к их поселению вновь - и увидел, что никого больше не осталось. Везде, где обитали когда-то люди, царила тишина - земля, что носила их, была усеяна лишь костями, блестевшими на солнце.

И тогда старость подступила ко мне - среди этих останков она прокралась в мои члены: голова моя отяжелела, глаза мои потеряли былую зоркость, колени мои дрогнули - и волки посмели охотиться за мной.

И отправился я вновь в ту пещеру, которая приютила меня, когда я был человеком.

И вот, однажды я выбрался тайком из пещеры, чтобы поесть немного травы - ибо я был осаждаем волками. И они набросились на меня, и мне чудом лишь удалось спастись. Тогда они сели у порога пещеры, глядя на меня горящими глазами.

Я знал их язык. Я понимал все, о чем они говорили друг с другом - и все, что они сказали мне. Но лоб мой был по-прежнему тверд и упрям, и удар моих копыт нес с собой смерть - потому волки не смели войти в пещеру.

«Завтра», - говорили они, «мы разорвем твою глотку, и отведаем твоего живого мяса».

 

Глава VII

И вот душа моя поднялась до высот Судного Дня, и я увидел все, что может случиться со мною, и принял это.

«Завтра», - сказал я, - «я выйду к вам, и встречу свою смерть». И при этих словах волки завыли - и в вое том было ликование, и голод, и нетерпение.

Я уснул и во сне своем увидел, что превращаюсь в вепря: я чувствовал, как во мне забилось новое сердце - как я изгибал свою сильную шею и потягивал затекшие члены. Я проснулся - и вот, я был тем, кем стал во сне.

Ночь была на исходе, и тьма поднимала завесу - наступал новый день. И за порогом пещеры волки звали меня: «Выходи, о Дряхлый Олень. Выходи и прими свою смерть».

И тогда я - с ликованием в сердце - вышел, ощетинившись, из пещеры. И увидев мои вбирающие воздух ноздри, мои выгнутые клыки и красные, налитые яростью глаза, волки обратились вспять. Они бежали, скуля, в безумии от ужаса, и я преследовал их по пятам, прыгая словно дикая кошка, с силой великана, с яростью дьявола, с безумной, ликующей жаждой жизни - убийца, боец, вепрь, которому не было равных.

И я стал вождем кабанов во всей Ирландии.

Когда бы ни обратился я к своим племенам, я видел любовь и покорность; когда бы ни появился среди чужаков - они бежали от меня в страхе. О, как страшились меня волки в ту пору - и огромный, угрюмый медведь трусливо ковылял на тяжелых лапах. Я набрасывался на него во главе своего войска и перекатывал с одного бока на другой... Но не так легко убить медведя - жизнь глубоко запрятана под его вонючей кожей: он поднимался и бежал, я снова сбивал его с ног - и он снова бежал, слепой от боли, натыкаясь на деревья и камни. Ни когтя не смел он обнажить, ни зуба, покуда бежал он, плача как младенец - или покуда ноздри мои выдыхали воздух прямо подле его рта, и я рычал на него, а он стоял недвижимо.

Я бросал вызов всему живому. Всем существам - кроме одного. Ибо люди вновь населили Ирландию - то был Семион, сын Стариаха, и народ его, от которых ведут свой род племена Домнан, и Фир Болэг, и Гальуин. За ними я не охотился - и когда они гнались за мною, я бежал.

Часто, по зову памяти, что жила в моем сердце, приходил я на их поля, дабы увидеть их. И говорил я сам в себе с горечью: «Когда люди Партолона собирались на совет, они обращались ко мне. Сладок был голос мой для всякого, кто слышал его, и мудрыми были мои слова. Глаза женщин сияли, и теплыми были их взгляды, обращенные на меня. Когда-то все любили песнь того, кто ныне странствует по лесу с клыкастым племенем».

 

Глава VIII

И вот старость подступила ко мне. Усталость прокралась в мои члены, и тоска - в мою душу. Я вернулся в свою пещеру в Ульстере и уснул в ней, и увидел сон - и превратился в ястреба.

Я оставил землю. Ласковый воздух был моей стихией, и мой зоркий глаз видел все, что творилось на сотни миль вокруг. Я мог парить - и падать вниз камнем; я мог зависать в воздухе недвижимо, подобно утесу над пропастью. Я жил в радости и спал в мире, и я познал сполна всю радость бытия.

В то время Беотах, сын Иарбонеля Пророка, и люди его пришли в Ирландию, и была великая битва между ними и потомками Семиона. Долго я парил в воздухе над полем той битвы, и я видел всякое копье, и как метали его - и всякий камень, что был пущен из пращи; я видел, как поднимались и опускались мечи - и как щиты воинов сверкали на солнце... И я видел, что победа была за народом Иарбонеля. От тех людей ведут свой род Туата Де Даннан и народ Анде - происхождение их давно позабыто, но ученые мужи говорят, что пришли они с небес, ибо велика была их мудрость и владение искусствами.

То были боги - жители Зачарованной Страны.

Долгие годы я был ястребом. И был мне знаком всякий холм и ручей, и каждое поле и луг Ирландии. Я знал очертания утесов и берега морского, я знал, какой была всякая местность под солнцем или под луной. И я по-прежнему был ястребом, когда Туата Де Даннан оставили землю и поселились в холмах - ибо сыновья Миля завладели Ирландией, одолев их воинство и разрушив их чары. И от них ведут свой род все, живущие ныне в Эйре.

И вот я сделался стар, и в своей пещере в Ульстере я вновь увидел сон, и превратился в лосося. Во сне моем изумрудные воды моря сомкнулись надо мной, так что я тонул, но не погиб - ибо проснулся я в глубоких водах, и был тем, кем стал во сне.

Я был человеком, оленем, вепрем и птицей - а теперь я стал рыбой. Во всех своих превращениях я ощущал радость и полноту бытия - но в воде радость моя была полнее, сама жизнь была полнее. Ибо на суше всегда было что-то обременяющее и создающее препятствия: подобно рукам, что свисают по бокам у человека, и которыми разум его должен управлять. У оленя же есть ноги, которые нужно сгибать для сна и распрямлять для бега; у птицы есть крылья, которые нужно расправлять и складывать, и чистить перья, и заботиться о них. Но рыба - единое тело, совершенное, от головы до хвоста - не отягощенное ничем. Она способна повернуться одним лишь изгибом тела, и плыть вверх, и вниз и вперед, совершив одно лишь движение.

Как плыл я сквозь нежные воды - как полна была моя радость в мире, где все было гладким - в стихии, которая не дает кануть вниз, но расступается, когда ты летишь вперед. Ибо человек или олень, оступившись, могут упасть, разбившись на дне ущелья; ястреб, усталый, с отяжелевшими крыльями, преследуемый бурей в темноте ночи может погибнуть, разбившись о ствол дерева. Но дом лосося - море, и вода хранит всех ее обитателей.

 

Глава IX

Я стал королем лососей, и во главе своих соплеменников я странствовал по океанам мира. Зеленые и пурпурные дали расстилались подо мной - и залитые солнцем, изумрудно-золотые пространства надо мною. Порой я плыл в янтарных водах, сам в одеянии янтарном и золотом; порой я плыл в сиянии голубого света, и чешуя моя отражала его, и я был подобен живому драгоценному камню; а порой я оказывался в иссиня-черной тьме, пронизанной серебряными нитями света, - и я плыл, сияя - чудо из чудес в морском мире...

Я видел чудовищ окраинных морей - медленно извиваясь, они проплывали мимо меня; я видел длинныx гладких хищников, чья пасть была полна зубов; и внизу под собою, где воды мрака опускались в еще большую тьму, я видел живые спутанные клубки змей, которые скручивались и распрямлялись, устремляясь в самые темные ложбины и ущелья морского дна, куда даже лососям нет пути.

Я изведал море. Я разведал секретные пещеры, где один океан с гулом и ревом встречал другой; я знал, где течения несли с собой ледяной холод, от которого нос лосося жгло, как от ядовитого укуса, и я знал, где течения были теплыми - они качали нас, и мы дремали, покуда они несли нас вперед, а мы были недвижимы. Я приплывал к самым крайним пределам мира, где не было ничего - только небо и море; там даже ветер был тих, и вода была ясной, подобно чистой серой скале.

И вот, однажды, плавая в далеких морях, я вспомнил Ульстер - и меня охватила жгучая тоска и неодолимое желание быть там. Я повернулся и дни и ночи плыл без устали, с радостью в сердце; но и ужас был в нем - ибо я знал, что должен вернуться в Ирландию, или умереть.

И я боролся с морем на пути моем в Ульстер.

О как конец пути был тягостен! Смертельная усталость прокралась в мои кости, болезнь и тоска сковали мои члены. Волны оттесняли меня - когда-то податливые и нежные, воды вдруг сделались жесткими, как камень - и сквозь него я пробивал себе дорогу в Ульстер.

Как я был изнурен! Ослабь я натиск лишь на миг - и волны унесли бы меня, усни я - и течение увлекло бы меня вдаль от берега. Из последних сил я пробивался сквозь изумрудно-серые волны, что поднимались и кипели, устремляясь к далекой синей воде...

Лишь упрямое сердце лосося могло выдержать все это и не свернуть с пути. Я был на волос близок к отчаянию - и тогда голос рек Ирландии донесся до меня, и любовь к Ирландии придала мне сил - и последним усилием я покинул море.

Боги рек качали меня в белопенных водах. Я лежал в каменистой заводи - обессиленный, едва живой - с ликованием в сердце.

 

Глава X

Былая сила вернулась ко мне; и теперь в странствиях своих я узнавал пути вод Ирландии, ее быстрых рек и глубоких озер.

Что за радость лежать у самого края воды на каменистом дне и греться на солнышке - или, укрывшись в тени каменного уступа, наблюдать за малыми созданиями, что во мгновение ока устремляются к покрытой мелкой рябью поверхности воды. Я видел полет стрекозы - и как она останавливалась и повисала в воздухе с искусством, не ведомым более ни одному крылатому созданию. Я видел, как ястреб парил в вышине, выглядывая добычу, и как он камнем летел вниз - но ему не дано было поймать короля лососей. Я видел, как кошка, притаившись на берегу, холодным взглядом высматривала добычу, пригнувшись до самой воды.

Я видел людей.

И они увидели меня. Они научились узнавать меня, и стали охотиться за мною. Они ждали меня у водопадов, из вод которых я взлетал подобно серебристой молнии. Они ставили сети, чтобы заманить меня в них, и оставляли ловушки в заводях; они делали бечевки цвета воды и цвета травы - но нос мой отличал запах травы от запаха бечевки; они подвешивали мясо на невидимой нити - но я чуял крюк; они метали в меня копья и гарпуны, вытягивая их из воды за веревку.

Много ран получил я от людей, и шрамы покрыли мое тело.

Всякий зверь преследовал меня в водах и вдоль берегов; черношкурая выдра охотилась на меня в тихой заводи; дикий кот высматривал меня в быстрой воде; ястреб и быстрокрылые птицы с острыми клювами устремлялись за мною, и люди пытались поймать меня, расставив сети поперек русла. И не было мне покоя. Жизнь моя превратилась в нескончаемую череду бегств и ранений – я метался в безумии, ибо мне всюду грозила опасность… И тогда я был пойман.

 

Глава XI

Рыбак короля Кариля, владыки Ульстера, поймал меня в свою сеть. О, как возликовал он, увидев меня! Он вскричал от радости, увидев великого лосося в своих сетях.

Я был все еще в воде - и он потянул сети. Я был в воде - и вот он стал тянуть меня к берегу. Мой нос вдохнул воздух - и отпрянул от него, как от огня, и я со всей силой забился в самый дальний угол сети - ибо я не желал расставаться с водой, я любил ее - безумие и ужас охватили меня при мысли, что я должен с нею расстаться. Но сеть опутала меня, и я не мог противиться.

«Успокойся, Король Рек», - сказал мне рыбак. «Прими свою судьбу», - сказал он.

Воздух был вокруг меня - но мне казалось, что я был в огне. Воздух давил на меня, словно огненная гора. Он обволакивал мою чешую и ранил ее. Он вступал в мое горло и обжигал его. Он давил на меня, и сжимал меня, так что глаза мои, казалось, вот-вот выскочат из орбит - а голова вот-вот оторвется от тела - а тело мое вот-вот разорвется на тысячу частей...

Свет слепил меня, жара мучила меня, сухой воздух обжигал меня... И лежа на зеленой траве, в отчаянии я повернулся к реке - и совершил прыжок, и еще, и еще - хотя на меня давила тяжкая гора воздуха. Я мог прыгать лишь вверх, но не вперед - и все же я совершал один прыжок за другим, ибо с каждым разом я видел мерцающие воды, покрытую рябью гладь реки.

«Успокойся, о Король», - сказал рыбак. «Не трать свои силы. Позабудь о реке, оставь воспоминания о прохладных водах, и о песчаном дне, где танцуют зеленые тени, и сумрачное течение поет свою песню».

И по дороге во дворец рыбак спел мне песню реки, и песнь Судьбы, и песню во славу Короля Вод.

Когда жена короля увидела меня, она пожелала отведать меня. На раскаленной решетке я был испечен, и она съела меня. А когда пришел срок, она родила меня, и я был ее сыном и сыном короля Кариля. Я помню тепло, и темноту, и движение, и невидимые звуки. Все, что было, я помню - от часа, когда меня положили на раскаленную решетку, до того времени, когда я родился. И ничто из этого я не забыл.

- И ныне, - произнес Финнан, - ты будешь рожден снова - ибо я крещу тебя, и ты войдешь в семью Бога Живого.

Такова история Туана, сына Кариля.

Кто знает - может, он и умер в те далекие времена, когда Финнан был аббатом Мовилля; но может, он живет все еще в своей обители в Ульстере, наблюдая за всем, что творится на земле - во славу Господа и во славу Ирландии.