И вот душа моя поднялась до высот Судного Дня, и я увидел все, что может случиться со мною, и принял это.

«Завтра», - сказал я, - «я выйду к вам, и встречу свою смерть». И при этих словах волки завыли - и в вое том было ликование, и голод, и нетерпение.

Я уснул и во сне своем увидел, что превращаюсь в вепря: я чувствовал, как во мне забилось новое сердце - как я изгибал свою сильную шею и потягивал затекшие члены. Я проснулся - и вот, я был тем, кем стал во сне.

Ночь была на исходе, и тьма поднимала завесу - наступал новый день. И за порогом пещеры волки звали меня: «Выходи, о Дряхлый Олень. Выходи и прими свою смерть».

И тогда я - с ликованием в сердце - вышел, ощетинившись, из пещеры. И увидев мои вбирающие воздух ноздри, мои выгнутые клыки и красные, налитые яростью глаза, волки обратились вспять. Они бежали, скуля, в безумии от ужаса, и я преследовал их по пятам, прыгая словно дикая кошка, с силой великана, с яростью дьявола, с безумной, ликующей жаждой жизни - убийца, боец, вепрь, которому не было равных.

И я стал вождем кабанов во всей Ирландии.

Когда бы ни обратился я к своим племенам, я видел любовь и покорность; когда бы ни появился среди чужаков - они бежали от меня в страхе. О, как страшились меня волки в ту пору - и огромный, угрюмый медведь трусливо ковылял на тяжелых лапах. Я набрасывался на него во главе своего войска и перекатывал с одного бока на другой... Но не так легко убить медведя - жизнь глубоко запрятана под его вонючей кожей: он поднимался и бежал, я снова сбивал его с ног - и он снова бежал, слепой от боли, натыкаясь на деревья и камни. Ни когтя не смел он обнажить, ни зуба, покуда бежал он, плача как младенец - или покуда ноздри мои выдыхали воздух прямо подле его рта, и я рычал на него, а он стоял недвижимо.

Я бросал вызов всему живому. Всем существам - кроме одного. Ибо люди вновь населили Ирландию - то был Семион, сын Стариаха, и народ его, от которых ведут свой род племена Домнан, и Фир Болэг, и Гальуин. За ними я не охотился - и когда они гнались за мною, я бежал.

Часто, по зову памяти, что жила в моем сердце, приходил я на их поля, дабы увидеть их. И говорил я сам в себе с горечью: «Когда люди Партолона собирались на совет, они обращались ко мне. Сладок был голос мой для всякого, кто слышал его, и мудрыми были мои слова. Глаза женщин сияли, и теплыми были их взгляды, обращенные на меня. Когда-то все любили песнь того, кто ныне странствует по лесу с клыкастым племенем».