Этот день был из тех, что запоминаются. Где ты был, когда услышал об этом, и что делал. С кем разговаривал и кому звонил.

Когда Донахью посмотрел на часы, на них было два пополуночи. Он аккуратно сложил бумаги на столе перед собой и сосредоточился на речи, проверяя, правильно ли она выстроена, правильно ли выбраны цитаты и места для них. Особенно важными были две.

Первая украшала рабочий стол в 394-й комнате Рассел-билдинг:

Некоторые видят все таким, как есть, и спрашивают, почему.

Я мечтаю о том, чего никогда не было, и спрашиваю, почему бы и нет.

Вторая была выбита на граните в Арлингтоне и включена в речь по просьбе Кэт:

За всю долгую историю человечества немногие поколения удостаивались чести защищать свободу в час максимальной опасности.

Я не увиливаю от этого жребия — я приветствую его.

Хотя про себя он произносил это немного иначе;

За всю долгую историю человечества немногие поколения удостаивались чести защищать свободу.

В час максимальной опасности я не увиливаю от этого жребия — я приветствую его.

Он представил себе, что произносит эти слова вслух, представил, что стоит рядом со звездно-полосатым флагом в конференц-зале Рассел-билдинг, перед наведенными на него камерами и миром, замершим в ожидании. Представил, как он умолкает и поднимает глаза; делает небольшую паузу.

— Я заявляю, что претендую на звание кандидата на пост президента Соединенных Штатов Америки от Демократической партии.

В кабинете было тихо: он положил карандаш, подошел к двери и сказал людям в приемной что отправляется спать. Они вошли вместе с ним и закрыли дверь. Первый устроился в кресле, а второй расстелил перед дверью матрац и лег.

* * *

Была половина третьего утра, восемь тридцать по европейскому времени. Хазлам смотрел в потолок и думал о других случаях, когда он чувствовал себя так же, как сейчас: во время опасных вылазок, особенно когда он или группа, которой он командовал, были отрезаны ото всех и казалось, что успех почти невозможен.

Когда это кончится, он поедет на Восток, решил Хазлам; совершит золотое путешествие в Самарканд.

Не то, что у него в мыслях, — это он уже совершил, — а настоящее. Когда это кончится, он один встанет в начале того пути и поднимет глаза, и не будет опускать их, пока не доберется до самого верха.

Он взял телефон и набрал миланский номер, сам толком не понимая, зачем, и не рассчитывая услышать ничего, кроме голоса автоответчика. Франческа ответила после третьего гудка. Ее голос изменился, заметил он; по крайней мере, теперь она может взять трубку, не боясь, что ей снова придется сражаться с Муссолини.

Это Дэйв, сказал он; просто хотел спросить, как дела. Рада слышать тебя, ответила она, хорошо, что позвонил. Ну как жизнь, спросил он: как девочки, как Умберто с Марко, как Франческа?

Они посмеялись над тем, как он спросил о ней в третьем лице. Все отлично, сказала она; после похорон прошло не так уж много времени, но юристы оказались на высоте, и они с девочками стали потихоньку привыкать к новой жизни. А он как, спросила она: откуда звонит, чем сейчас занят?

Они поговорили о Вашингтоне, о Милане, о том о сем; что неплохо было бы ему зайти, если он окажется в Италии, а ей с девочками — навестить его, если они приедут в Англию или Америку. Ей, наверно, пора на работу, сказал он; да, согласилась она, пора. Не пропадай, сказали они друг другу, удачи во всем. И спасибо за все.

Хорошо, что он позвонил, подумала Франческа, хорошо, что не забывает. Она поговорила пять минут с экономкой, глянула на часы, позвонила в офис и сказала, что немного опоздает. Было уже больше половины девятого, почти без четверти девять. Разница с Вашингтоном в шесть часов, значит, в Вашингтоне уже давно за полдень. Никогда не была там, подумала она, надо бы съездить. Она вышла из квартиры и вызвала лифт.

Но вашингтонское время не опережает наше, вдруг вспомнила она; Вашингтон отстает от нас на шесть часов. Значит, сейчас там глубокая ночь. Ее охватил страх, жуткий цепенящий холод. Она повернулась и бросилась обратно в квартиру, разыскала карточку с его телефоном и позвонила в Вашингтон.

— Да.

Она узнала его голос, но испугалась — таким он был жестким, словно Хазлам ожидал звонка от кого-то другого.

— Дэйв, это Франческа.

Она сообразила, что не подумала, как себя вести. Что случилось, хотела спросить она; почему ты звонишь в такой час?

— Вот, решила перезвонить, — сказала она и вспомнила стихотворение, которое он ей читал. — Штурмуешь последнюю гору? — спросила она.

— Что-то вроде этого, — ответил он.

— Но ты знаешь, что делаешь? — спросила она.

— Надеюсь, — он рассмеялся.

Она вспомнила еще кое-что о том месте под названием Херефорд.

— Дэйв.

— Да.

— А ну-ка, время обгони.

* * *

Донахью проснулся в шесть, если вообще спал. Принял душ и оделся, затем попросил телохранителей выйти и позвонил Кэт. Все идет хорошо, сказал он ей: местная общественность вчера вечером приняла его как нельзя лучше; последствия речной прогулки во время уик-энда не замедлили сказаться самым великолепным образом; и график на сегодня, хоть и плотный, остается без изменений: погода нормальная, и рейс вряд ли отложат, да и других заминок не предвидится.

— Я хотела бы встретить тебя в аэропорту. — Она не знала, почему это пришло ей в голову. — Я знаю, что мы с девочками должны ждать тебя на Холме, но мне хотелось бы увидеть, как ты прилетишь, доехать с тобой до места.

— Извини. В другой раз — пожалуйста. Но не сегодня.

Она поняла.

— Желаю удачи. — Вот и все, что ей удалось прошептать. — Мы будем ждать. — Она не хотела опускать трубку, не хотела оставлять его одного.

— Джек.

— Что?

— Я тебя люблю.

— Я тоже.

* * *

Хазлам с Джорданом созвонились в пять, потом в шесть и в семь. Хазлам был в Вашингтоне, а Джордан — в Бостоне, вместе с Донахью. Охрана плотная, сказал Джордан: пока не было никаких проблем, никаких намеков на покушение. Все идет по графику и согласно плану.

В половине восьмого в конференц-зал прибыла специальная бригада: платформу поставили еще прошлым вечером, а теперь люди повесили над ней большие черно-белые снимки и стали налаживать звуковое и видеооборудование.

Нищий появился на Юнион-Стейшн сразу после восьми. Неплохо одетый — совсем как другие. Куртка, джинсы «Ливайз» и кроссовки. Пластиковый кофейный стаканчик для подаяний. В Вашингтоне было полно людей с кофейными стаканчиками; некоторые бродили по городу, а некоторые сидели на облюбованных местах — на перекрестках главных улиц, у входа на эскалаторы станций метро. Все вели себя по-разному: кто-то молчал с едва ли не угрожающим видом, а кто-то балагурил, приветствуя прохожих шуточками.

К девяти нищий переместился в парк, отделяющий Юнион-Стейшн от Холма; в голубом небе светило солнце, хотя туристов было меньше, чем в сентябре. Он протянул свой стаканчик проходящей мимо паре техасцев в широкополых шляпах и ковбойских сапогах. Еще один нищий, подумали те. Чуть за тридцать, ростом немного выше шести футов, стройный. Чернокожий. Но большинство нищих в Вашингтоне были черными. Не из-за расовой дискриминации — просто такова была логика жизни.

Нищий подошел ближе к Холму и сунул стаканчик в карман. Капитолийская полиция не любила нищих: они портили имидж, мешали туристам и политикам. Все спокойно, подумал он; а впрочем, еще рано. Ничего подозрительного, но пока ничего такого и быть не должно.

Он спустился с зелени Холма к светофору на Индиана-стрит и дальше, в долину смерти на выезде из туннеля.

Мимо него, не поздоровавшись, прошла женщина. Ей было под тридцать — высокая, симпатичная. Легкая куртка, джинсы, кроссовки. Интересно, что в группе приглашенных Хазламом лондонцев оказалась женщина, но он вызвал ее и отвел ей важную роль именно потому, что она заткнула бы за пояс и мужчину. Была в этом и своя тактика. Если снайпер придет проверять место предполагаемого убийства заранее, красивая женщина ни за что не покажется ему подозрительной.

Нищий вспомнил рассказ — ничем не подтвержденный, в сущности, просто слух. Что-то об операции ИРА в центре Лондона, что-то насчет женщины, которая была главой группы британцев, призванных предотвратить теракт. Что-то о женщине, помешавшей троим террористам, которые укрепляли бомбу под днищем военного автомобиля — кажется, это было в Манчестере. Что-то о том, как эта женщина убрала всех троих.

Он покинул Холм и направился обратно к Юнион-Стейшн.

Хендрикс сделал первую вылазку в девять. Прошелся, никем не замеченный, внимательно анализируя обстановку. Пока никаких проблем, ничего, что могло бы помешать выполнить задание.

Голубь покидает аэропорт — он еще раз вспомнил весь план. Машины сопровождения приведут его на нужную полосу прямо за автомобилем, у которого забарахлит двигатель. У светофора сломается грузовик, рядом остановится их машина, и Голубь окажется в ловушке. Мотоцикл для отхода будет стоять на D-стрит — через парковую зону, вверх по лестнице, наискось через садик перед Департаментом труда, потом вниз по лестнице с другой стороны.

Он покинул Холм и исчез в парке.

Ястреб выезжает из города, передал Хазламу Джордан. Направляется в аэропорт.

Первые из гостей, прибывших в конференц-зал, представились организаторам, и те указали им их места; первые съемочные группы уже начали разворачивать оборудование; появились и первые репортеры.

Репортер «Си-би-эс» знал, что обычно на таких мероприятиях собирается похожая публика: молодые выпускники престижных частных школ в шляпах и с флажками крикливой расцветки. Но здесь было иначе Молодежь и старики, люди разных оттенков кожи, разных возрастов и убеждений. Они словно олицетворяют собой не только то, за что страна боролась в прошлом, подумал он, но и ту мечту, к которой она стремится теперь. Белые и синие воротнички. Мужчины и женщины. Гражданские и военные. Люди из действующей армии и уволенные в запас. Трое во втором ряду толковали о военном катере во Вьетнаме и смеялись над тем, как капитан изрыгал в рупор команды судам, которых уже не существовало. Боже мой — он увидел. Мне надо сейчас же взять интервью у этих ветеранов, сказал он одной из помощниц Донахью.

Недалеко от них, а первом ряду, стояла женщина с ребенком на руках, совсем молодая; ее светлые волосы ниспадали на плечи, а лицо излучало юную свежесть. Мужчина рядом с ней был одет в синий мундир Военно-морского флота, на воротнике — орел, глобус и якорь, на рукавах нашивки сержанта, а на груди слева орденские ленточки, в верхнем ряду самые главные и в начале верхнего ряда самая главная из всех. На ленте ордена Серебряной звезды была маленькая звездочка — свидетельство того, что эта награда вручалась дважды, потом шла лента Бронзовой с тремя звездочками, показывающими, что орден вручали троекратно, и буквой V, означающей, что все это получено обладателем наград за героизм в бою. Ленточки медалей за выслугу в самом низу, в середине — за службу во Вьетнаме. И еще одна лента — справа от Серебряной звезды.

— Ничего, если я сниму их крупным планом? — спросил один из операторов.

— Валяй, — ответил моряк.

— Зачем тебе это нужно? — поинтересовался репортер, помогавший оператору придвинуть камеру.

— Ты что, не видишь? — ответ был жестким, почти сердитым. — Вверху слева, рядом с Серебряной звездой. Почетная медаль Конгресса.

— Мамочка, — услышал репортер голос девчушки, сидящей на руках у молодой женщины, которая стояла рядом с моряком, — а почему у дяди только одна рука?

В аэропорту, сказал Джордан Хазламу. На самолете. Вылет через две минуты. Прибытие в Национальный по расписанию.

Переходи на связь с нашим фургоном, сказал ему Хазлам. Он покинул кабинет Донахью и подошел к темно-синему фургону «шевроле» — непрозрачные окна, никаких антенн и других особенностей, бросающихся в глаза. Огляделся и постучал в заднюю дверцу, чтобы его впустили.

Была половина одиннадцатого, критическое время приближалось. Донахью был уже в воздухе и направлялся на юг; через час он приземлится в Национальном.

— Синий-один. Красный без изменений.

«Синий-один» было кодом для автомобиля, который проследует по маршруту от аэропорта за минуту до Ястреба, «Красный» — кодом для самого маршрута, а «Белый» — для машины Ястреба. «Алый» — для отряда прикрытия в Национальном, «Зеленый» — для охранников на пути в Рассел-билдинг и «Черный» — для охраны в критической зоне предполагаемого покушения.

— Зеленый-один. На рынке все спокойно. — Два человека у станции метро, наблюдающих за местом, где Ястреб выйдет из здания аэропорта.

— Зеленый-два. Порядок. — Точка, где «линкольн» Ястреба свернет с Паркуэя в направлении моста на 14-й улице.

На случай, если кто-нибудь невольно или намеренно подключится к одной из линий связи, все сообщения были замаскированы под имеющие финансовый характер. Хазлам вышел из фургона и пошел к светофору на Индиана-стрит.

Прожекторы в конференц-зале были уже установлены; телеоператоры с камерами заняли свои места, по углам стояли мониторы, а само помещение заполнилось сторонниками Донахью.

Почему здесь вывешены снимки Кеннеди, спросил у пресс-секретаря Донахью корреспондент «Эн-би-си»; почему именно Джон и Роберт? Потому что они тоже выдвигали свои кандидатуры в этом зале, ответила та. Боже мой — она увидела, как напряглось его лицо, — почему же я не сообразил раньше, не проверил, не сходил в библиотеку за речами его предшественников? Какой материал мог бы получиться! Здесь все есть — она дала ему кассету, — вам остается только выбрать.

Машина, которая должна была отвезти Кэт с девочками на Холм, уже ждала их. Кэт Донахью глянула в зеркало и еще раз подвела губы.

— Что-нибудь не так? Почему у тебя дрожит рука?

Она обернулась и увидела в двери ванной старшую дочь, которая смотрела на нее.

— Нервы. — Она попыталась обратить все в шутку. — Слишком счастливый день.

Бронированный «шевроле» Бретлоу тоже ждал хозяина. ЗДО спустился вниз на лифте для сотрудников и покинул Лэнгли.

На Холме пока все тихо, отметил Хендрикс; выезд из туннеля пуст, движение тихое. Ничего особенного, полицейских не больше чем обычно. Он покинул зону покушения и отправился к Юнион-Стейшн.

Главная надежда на инстинкт, думал Хьюз; он да еще профессиональная выучка должны подсказать ему, когда настанет момент спасать Ястреба, зажатого в простреливаемой зоне между грузовиком и легковыми автомобилями. Он должен будет заметить снайпера за секунду до выстрела. Хьюз повернул «линкольн» к аэропорту, увидел, что еще рано, и проехал мимо.

— Синий. Спокойно.

— Зеленый. Никаких изменений.

— Белый.

— Алый.

— Черный-один. — Это был нищий. Вдруг Хазлам сообразил, что не следовало давать ему такое кодовое имя. Но менять его уже было поздно.

— Черный-два. — Нолан, единственная женщина в группе. Голос с ирландским акцентом.

В критический момент сам Хазлам станет Черным-три.

В Национальном собирались встречающие; среди них были начальник аэропорта и представители аэрокомпании. Приехавший Бретлоу пожимал руки знакомым; группа прикрытия незаметно следила за происходящим. Хендрикс снова проверил зону покушения. Все было чисто, ничего подозрительного. Нищий с Нолан тоже был начеку: они ничего не замечали, но пока так и должно было быть.

До прибытия самолета оставалось десять минут. Донахью с Пирсоном в последний раз проверяли речь; Джордан сидел напротив.

Мальчику было лет десять — он сидел рядом со своей матерью ближе к концу салона.

— Думаешь, он рассердится?

Женщина знала, что она должна ответить: конечно, рассердится. Он занятой человек, ему о стольком надо подумать.

— Пойди и спроси, — вместо этого сказала она.

— Пошли со мной.

— Нет, иди сам.

Мальчуган взял свой «поляроид» и, снедаемый волнением, пошел между рядами кресел. На полдороге он замешкался и оглянулся на мать — та поощрила его кивком.

— Извините. — Он остановился перед двумя сидящими слева мужчинами и вдруг сообразил, что забыл сказать «сэр». — Вы не позволите мне вас сфотографировать?

Донахью улыбнулся мальчику и повернулся к Пирсону.

— Наверное, мы можем сделать и получше, правда, Эд?

— Нет проблем.

И женщина, сидевшая пятнадцатью рядами дальше, увидела, как Пирсон встает, берет у ее сына фотоаппарат, сажает его рядом с Донахью и фотографирует их обоих. Мальчуган смотрел, как вылезла карточка и на ее липкой серой поверхности проступило изображение.

— Как тебя зовут? — спросил его Донахью.

— Дэн.

— Дэн — а дальше?

— Дэн Зупольски.

Снимок уже просох. Донахью вынул из кармана ручку и подписал его.

Дэну Зупольски от его друга, сенатора Джека Донахью.

Было одиннадцать двадцать пять.

Двери конференц-зала раскрылись, и сторонники сенатора уже готовы были разразиться приветственными кличами; телевизионщики чертыхнулись про себя, разозленные, что их не предупредили. Кэтрин Донахью вошла в комнату и остановилась на возвышении.

— Простите, что чуть не довела вас до инфаркта, ребята. — Она знала, о чем подумали телевизионщики, и улыбнулась им в ответ на их смех.

Сколько раз он видел все это, подумал корреспондент «Эн-би-эс». Хотя раньше было совсем иначе, чем сегодня. Конечно, он никому не признался бы в этом, но день нынче выдающийся — будет о чем рассказать внучатам.

Ах ты, черт, ну и улыбка, прошептал себе под нос репортер «Си-би-эс». Настоящая Первая леди.

Кэт Донахью оглядела зал, полный людей, держащих в руках знамена и плакаты.

— Пожалуй, вам будет интересно узнать. Мы только что получили весточку из аэропорта. Через пять минут самолет Джека совершит посадку; в одиннадцать тридцать Джек выйдет оттуда, а в двенадцать будет здесь.

Толпа взревела. Кэт подняла руки, призывая к спокойствию.

Если даже сейчас такой шум, то что же будет в двенадцать, подумал репортер «Си-эн-эн». Сними-ка мне несколько человек из толпы, сказал он своему оператору. Парочку ветеранов, парочку детей.

— Как там? — услышал он в наушниках голос своего продюсера.

— Картинка на все сто, великолепная.

Просто фантастика.

— Когда он прибудет?

— В двенадцать, все по графику. А что?

— Думаем дать в живом эфире. — Спутниковая сеть «Си-эн-эн», передачи по всему миру. — Свяжусь с тобой в одиннадцать пятьдесят пять.

Аплодисменты стихли; собравшиеся ждали. Кэт Донахью подняла глаза и улыбнулась снова.

— До появления Джека я хотела бы поблагодарить вас всех за то, что пришли сегодня. — Она снова оглядела публику. — За то, что смогли прийти. — Как будто ей с Джеком сделали одолжение; как будто, придя сюда в этот час, люди оказали семье Донахью громадную услугу.

Она опять оглядела их и улыбнулась вновь. Защити его, Дэйв, мысленно молила она, доставь его сюда; прошу тебя, Господи, пусть все будет хорошо.

— Это прекрасное место, и день тоже прекрасный. Спасибо вам всем.

Даже после того как она вышла, даже после того как вернулась обратно в комнату 394, в конференц-зале не утихали приветственные кличи, а эхо аплодисментов продолжало разноситься по мраморным коридорам.

«Боинг-737» плавно развернулся над Потомаком и пошел на посадку; на его крыльях мерцали огоньки, а сами крылья сияли серебром в утреннем небе. Джордан глянул на Донахью и заметил, что сенатор смотрит на Белый Дом.

— Готовы, Джек?

О чем ты думаешь, едва не спросил он.

Я думаю о том, что сказал мне Хазлам. Я думаю о разговоре, который мы условились считать несостоявшимся.

— Всегда готов.

«Боинг» мягко сел на взлетную полосу, затем медленно подкатил к аэровокзалу; стюардесса попросила всех оставаться на местах. Дверца кабины открылась, командир и второй пилот вышли оттуда и вместе с прочими членами экипажа встали в передней части салона. Отворилась дверца на выход; Джордан заметил у другого конца мостика, ведущего к аэровокзалу, группу государственных служащих.

— О’кей, Джек. Пора.

Донахью встал и одернул пиджак; Джордан держался рядом с ним, а Пирсон — чуть сзади. Остальные пассажиры по-прежнему сидели на своих местах и наблюдали. Он прошел вдоль ряда членов экипажа и всем по очереди пожал руку, всех поблагодарил.

— Покажи им, где раки зимуют, Джек, — голос раздался откуда-то из хвоста самолета,

— Удачи, мистер президент, — еще один.

Вдруг пассажиры встали и зааплодировали. Донахью обернулся и помахал им в знак благодарности. Потом вышел и поискал глазами Джордана, зная, что тот должен быть рядом.

— Алый-один. — Донахью был уже в здании; сегодня утром каждый хотел пожать ему руку, пожелать удачи.

— Алый-два. — Обмениваясь рукопожатиями, Донахью двинулся к выходу из терминала.

— Алый-три. — У «линкольна». Члены группы прикрытия наблюдали за лицами окружающих, ища на них первую подсказку. Бретлоу шагнул вперед, и Донахью пожал ему руку, обнял его.

— Рад тебя видеть.

— Я тоже, дружище.

«Линкольн» уже ждал с открытыми дверцами. Группа прикрытия по-прежнему наблюдала — не за Донахью, а за теми, кто был близко к нему. Джордан рядом с Донахью глядел на Бретлоу, наблюдал за его лицом и глазами и думал, как будет действовать.

Бретлоу будет стоять слева от машины — группа прикрытия была подробно проинструктирована. Поэтому Донахью поздоровается с ним и пожмет ему руку слева от «линкольна». И попытается сесть на заднее сиденье слева.

Пора — Пирсон взглянул на часы и прошептал что-то на ухо Донахью.

Донахью повернулся к левой дверце. Бретлоу взял его под руку и, обогнув машину, подвел к правой; открыл ее и помог ему устроиться на заднем сиденье.

Именно туда и следовало посадить Донахью, спокойно подумал Джордан. Водитель впереди слева, телохранитель справа; значит, главный пассажир должен сесть прямо за телохранителем, который обеспечит ему естественное прикрытие спереди. Только вот сказать Донахью, куда ему садиться, должен был он, Джордан. Так злоумышленник Бретлоу или нет? Джордан закрыл дверцу и занял свое место впереди справа.

— Белый-один. Готов.

— Синий — вперед, — скомандовал Хазлам. Автомобиль прикрытия тронулся, обогнав «линкольн». Спустя шестьдесят секунд Хьюз поехал за ним; процессию замыкала машина с Пирсоном и еще несколькими сотрудниками.

— Белый-один. — Снова Джордан. — Биржа открыта. Начинаю скупку.

Биржа открыта — значит, Бретлоу, по-видимому, и есть злоумышленник. Начинаю скупку — то есть Донахью сидит позади справа. Если бы Джордан сказал «продажу», это значило бы, что он сел слева.

Одиннадцать тридцать три — Хендрикс взглянул на часы. Голубь выехал из Национального в одиннадцать тридцать, до места минут четырнадцать при плотном движении. Но сегодня машин мало — значит, хватит одиннадцати.

Станция метро наверху слева, вспомогательный аэродром справа. Джордан вычеркнул из мысленного списка эту опасную точку и положил на колени «хеклер-унд-кох».

— Зеленый-один. Рьшок стабилен. — Выстрела сверху не произошло.

По главному шоссе из трех полос, впереди — памятник Джорджу Вашингтону. Правый поворот к мосту на 14-й улице.

— Зеленый-два. Порядок. — Никаких неожиданностей, никаких попыток помешать Ястребу следовать своим маршрутом. Пока все хорошо, подумал Джордан. Они въехали на мост.

Хазлам посмотрел на часы.

— Белому и Черному. Выхожу на место. — Он покинул фургон и прошел двести ярдов до Индиана-стрит. День был теплый, туристов мало. Хазлам вынул из кармана легкую шерстяную шапочку, надел ее и проверил, работают ли наушники и микрофон.

Они миновали мост; налево пошло шоссе N1, а Хьюз поехал направо, на 395-е. Впереди и сзади почти не было движения, и стрелка спидометра застыла на шестидесяти милях в час. Первый съезд — на Мейн-авеню. Первый знак: С-стрит, юго-запад, к Капитолию и Белому дому, первый туннель кончается. Последние тридцать секунд за ними ехал темно-синий «шевроле» — Джордан снова взглянул в зеркало заднего вида, понимая, что Хьюз тоже заметил хвост и предупреждать его нет необходимости.

Они выехали из первого туннеля, через сорок секунд начался второй. Впереди появился светлый «крайслер-седан». Позади, на внешней полосе, — «шевроле», не дает обогнать.

— Белый-один. — Джордан назвал кодовое имя Ястреба. — Возможна покупка. Повторяю. Возможна покупка.

Они приближались ко второму туннелю. «Крайслер» был по-прежнему впереди них, «шевроле» — во внешнем ряду и чуть сзади. С боковой дороги выехал зеленый «олдсмобил» — он обогнал «крайслер» и перестроился на внешнюю полосу. «Шевроле» свернул, его место занял «ниссан»; «крайслер» прибавил ходу и скрылся.

— Белый-один. — Руки Джордана лежали на винтовке. — Возможна покупка. Оба окошка сзади закрыты, отметил он. Они въехали в тень второго туннеля.

Хендрикс увидел, как из-за здания почтовой ассоциации выехал грузовик и начал перестраиваться в левый ряд. Других машин было мало, у обочины стояли два почтовых фургона. Грузовик изрыгнул клуб дыма, содрогнулся и со скрежетом встал перед светофором.

Хьюз с Джорданом увидели в ста ярдах впереди ярко-желтый автомобиль. Он двигался медленно, притягивая их к себе, словно на веревочке.

Машины, которые шли впереди, прибавили газу и скрылись, но желтый «седан» по-прежнему был близко, на той же полосе, а «олдсмобил» шел вровень с ним в другом ряду, не давая «линкольну» совершить обгон.

Джордан заметил, как Бретлоу чуть подался вперед. Опустил стекло в окне.

Дорога в туннеле пошла вверх.

Первый съезд. D-стрит, северо-западная магистраль и Капитолий США. Дорога, ставшая однополосной, по-прежнему поднималась и изгибалась; «олдсмобил» не свернул. Они приблизились к желтому «седану».

Времени осталось совсем мало, и секунды стремительно убегали.

Второй съезд. Свет в конце туннеля; D-стрит прямо, Капитолий направо. Желтый «седан» свернул, Хьюз — за ним, «олдсмобил» поехал прямо. Дорога по-прежнему состояла из одной полосы, шла чуть в гору и изгибалась.

Время уходило.

Джордан повернулся к сидящим сзади и отдал указания.

До выезда на солнечный свет осталось двадцать ярдов. Сдержись, сказал себе Хьюз, позволь заманить себя в ловушку. До покушения — никаких активных действий. Черт возьми, и почему жена не сказала позвонившему в Лондон Хазламу, что его нет дома!

Они вынырнули из туннеля на солнечный свет, в прогалину между двумя высотными зданиями; в пятидесяти ярдах впереди был светофор.

На левой полосе стоял грузовик, за ним — дорожные конусы, показывающие, что он сломался.

Желтый «форд» миновал первый конус, почти поравнялся с грузовиком, так что «линкольн» не мог объехать его.

Одиннадцать сорок четыре.

Долина смертной тени.

«Форд» замедлил ход и содрогнулся. Его двигатель заглох.

Двое на переднем сиденье «форда» — Нолан посмотрела на них. Эти — ее.

Водитель грузовика — на него смотрел нищий. Этот — его.

Хендрикс увидел, что Голубь в ловушке. Мотоцикл с заведенным мотором ждал его в сотне ярдов отсюда. Водитель желтого «форда» уже снова заводил двигатель. Хендрикс вышел из-за кузова грузовика. Два шага до «линкольна», один. Окно открыто.

Первый выстрел, второй.

Голубь пытался отодвинуться, защитить себя. Дернулся в угол, но тем самым лишь увеличил угол обстрела. Пять выстрелов, шесть. Большинство — в грудь, два в голову.

Хендрикс повернулся и бросился бежать. Увидел своего преследователя — на голове вязаный шлем с прорезями для глаз, закрывающий лицо.

Вот он — тот, что следил за Паскале, подумал Хазлам. Убийца Паоло Бенини.

Хендрикс еще оглядывался.

Хазлам спустил курок. Двойной выстрел. Еще раз. В груди Хендрикса появились четыре отверстия. Снова дуплет и еще один. Он двинулся вперед, сменил магазин и прицелился в снайпера на случай, если тот еще жив. Отшвырнул его винтовку ногой, чуть наклонился и добил его выстрелом в голову.

— Дэйв! Ложись!

Он повернулся и упал на землю ничком.

Грузовик двигался вперед — его водитель поднимал пулемет. Услышал оклик и обернулся. Увидел нищего. Лицо закрыто, только глаза в прорезях вязаного шлема; пластиковый стаканчик из-под кофе стоит на земле. Нищий выстрелил дуплетом. Второй раз, затем третий. Водитель падал, все еще сжимая пулемет. Нищий все стрелял, меняя магазины; затем отбросил ногой пулемет и выстрелил водителю в голову.

Двигатель желтого «форда» завелся, взревел; шофер до упора выжал педаль газа, его напарник доставал «узи». Женщина уже была перед ними — туристка, взявшаяся ниоткуда. Легкий вязаный шлем, закрывающий лицо, глаза в прорезях, а в руках — мощный браунинг, уже стреляющий в них сквозь стекло. Два выстрела в шофера — Нолан повернулась влево, — два в пассажира. Небольшая перемена позы. Еще два в пассажира — поворот вправо, — еще два в шофера. «Форд» до сих пор двигался, но уже потерял управление и врезался в борт грузовика. Нолан по-прежнему двигалась чуть пригнувшись. Использованный магазин — прочь, новый на его место. Подбежала к дверце. Две пули — одну в голову пассажиру, а вторую шоферу.

Хьюз отпустил педаль газа, въехал на тротуар и остановил «линкольн».

Одиннадцать сорок пять.

В Рассел-билдинг Кэт Донахью улыбнулась своим дочерям и посмотрела, у всех ли есть кофе. В комнате было полно народу; в углу, напротив автомата для варки кофе, стояли телемониторы. «Си-эн-эн» на одном канале, «Эн-би-си» на другом, «Эй-би-си» на третьем.

До пресс-конференции четырнадцать минут, сказал кто-то из членов «военного совета», «Си-эн-эн» даст ее в живом эфире; скоро Джек будет здесь.

Одиннадцать пятьдесят.

Кэт Донахью улыбнулась дочкам, улыбнулась секретарше Джека.

Одиннадцать пятьдесят пять.

Джек уже должен быть здесь. Великий день, думали все, он надолго останется в памяти. Кэт увидела в другом конце комнаты Эви и улыбнулась ей. Следующая остановка — Белый дом, сказала ее ответная улыбка.

Телеэкран, по которому шли передачи «Эй-би-си», померк — это заметили некоторые, но не все, — затем на нем появилась надпись: ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ и лицо диктора в студии. У женщины был ошеломленный вид, точно она не могла поверить в то, что ей предстояло прочесть.

— Нам только что передали, что в Вашингтоне было совершено вооруженное нападение на машину сенатора Донахью.

Тихо, крикнул кто-то. Слушайте.

— Повторяю. На машину с сенатором Донахью, следующую из Национального аэропорта на Капитолийский холм, совершено вооруженное нападение.

Как тогда с Кеннеди — кое-кто из сотрудников постарше внутренне сжался; точно такое же сообщение поступило в 1963 году из Далласа.

О Господи, услышала Кэт первый вскрик. Пожалуйста, не надо! Она смотрела на экран, едва слыша голоса. Повернулась и шагнула к дочерям, обняла их за плечи и привлекла к себе, утешая.

Экстренное сообщение кончилось. Пожалуйста, не возвращайтесь к обычной программе, взмолилась какая-то ее часть. Хотя бы так проявите свое уважение. Только бы не Джек, молилась она, лишь бы Джек уцелел.

На экранах, показывающих, что происходит в конференц-зале, были лица мужчин, женщин и детей. Кто-то пел, кто-то смеялся. Все ждали. Изображение на канале «Си-би-эс» померкло и сменилось другим: появились слова — ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ, затем лицо женщины-диктора.

— Нам сообщили, что на сенатора Донахью, следующего из Национального аэропорта на Капитолийский холм, было совершено покушение. Сенатор собирался выдвинуть свою кандидатуру на пост президента.

Тихо, крикнул кто-то, перекрывая шум. Слушайте.

На другом экране тоже появился диктор.

— Нам только что передали, что машина сенатора Джека Донахью подверглась нападению в центре Вашингтона. Предполагается, что нападавших была целая группа.

Все лица обратились к экранам, наступила тишина. За первым шоком пришло осознание. Все молчали — никому не повиновался язык.

Диктор посмотрел на принесенный ему лист бумаги, затем поднял глаза. Его голос вдруг изменился — из встревоженного он стал мрачным, почти угрюмым.

— Нам сообщают, что сенатор Джек Донахью убит.

Подключаю вас к прямой линии, крикнул по радио диспетчер «Си-эн-эн» своей бригаде в зале.

Сначала лицо и плечи девочки в переднем ряду — оператор понял это инстинктивно, за полсекунды до того, как глава съемочной группы шепотом отдал ему инструкции.

— Мамочка, — ее голос услышали все. — Что случилось?

По щеке женщины скатилась первая слеза.

— Мама, почему ты плачешь?

Может быть, ответ матери был не совсем корректен, но он отражал то, что чувствовали все присутствующие.

— Потому что они убили нашего президента.

Все стояли тихо и неподвижно. Не знали, что сделать и что сказать. На первом экране вновь появился диктор.

— Подтверждение. Сенатор Джек Донахью убит.

Они все еще не знали, что говорить и что делать.

И вдруг раздался глубокий, звучный голос. Голос моряка-ветерана, стоявшего рядом с матерью девочки. Его правый рукав был скреплен булавкой повыше локтя, и потому он прижимал к груди левую руку.

Его поддержал второй голос, затем третий.

Вдруг голос моряка дрогнул. На миг он перенесся в другое место и другое время. На миг он снова очутился на речном берегу во Вьетнаме, где ему грозила близкая смерть. Ребенок на руках женщины рядом вдруг показался ей тяжелым — не было сил держать его. Ветеран повернулся, взял девочку одной рукой, и она крепко обняла его за шею.

На канале «Си-би-эс» снова появилась женщина-диктор.

— Подтверждение. В Вашингтоне убит сенатор Джек Донахью. В настоящее время тело сенатора переправляется на вертолете в Военно-морской госпиталь в Бетесде. — Она пыталась скрыть свои эмоции. — Его застрелили, когда он ехал на пресс-конференцию, чтобы провозгласить выдвижение своей кандидатуры на пост президента США.

По щекам ее покатились слезы. Она отвернулась от камеры, не зная что делать. Продолжай, услышала она в наушниках голос директора программы. Говори то, что ты хочешь сказать.

Она заставила себя поднять взгляд, и все поняли, что она сейчас скажет.

— Они убили Джона Кеннеди. Убили Мартина Лютера Кинга. Убили Бобби Кеннеди…

Она не могла договорить последние слова.

И вот теперь — Джека Донахью.

Она вытерла слезы и попыталась справиться с собой.

— Извините за то, что высказала свое личное мнение по поводу убийства сенатора Джека Донахью, который сегодня должен был вступить в борьбу за звание кандидата в президенты от Демократической партии.

Некоторые из тех, кто был в конференц-зале, взялись за руки, некоторые стояли по стойке «смирно». Пение разносилось по мраморным коридорам, долетало до комнаты 394, хранящей память о своих прежних хозяевах.

Кэт Донахью прижала к себе девочек и вспомнила тот вечер, когда они с Джеком прогуливались по лесу.

Вспомнила, как она попросила его назвать свои любимые строки, как заставила пообещать, что он включит их в свою нынешнюю речь и повторит, вступая на пост президента.

Она повернулась к одному из юристов.

— У вас есть копия речи Джека?

— Сегодня утром передали по факсу.

Пробил час — герой явился, вспомнила Эви. Похоже, что место героя займет героиня.

— Ты твердо решила? — спросила она Кэт. Потому что если так, я буду рядом.

— Да.

Давайте копию, сказала она юристу.

Кто-то слева от нее плакал, кто-то пытался кого-то утешить. Кэт Донахью взяла речь, села за стол и добавила в начале две фразы.

Это речь, которую собирался произнести Джек. Я делаю это за него.

Затем открыла последнюю страницу.

В час максимальной опасности я не увиливаю от этого жребия, я приветствую его.

Изменила следующую строку.

Сегодня, стоя на месте, где должен был стоять Джек, я выдвигаю свою кандидатуру на пост президента от Демократической партии.

— Это окончательное решение? — снова спросила Эви.

— Ты понимаешь, что это значит, какие опасности тебя ждут?

— Да, — ответила ей Кэт Донахью.

Она услышала, как открылась дверь. Повернулась и увидела Хазлама. Негодяй, хотела крикнуть она, но язык не повиновался ей. Ты же должен был уберечь Джека. Ты говорил, что защитишь его. И я поверила тебе.

Он понял, где видел раньше эти глаза. На лице матери девочки в Лиме; на лице Франчески в Милане.

— Пресс-конференция через пять минут. — Хазлам стоял перед ней, глядел на нее. — Джек уже идет сюда, вам с девочками пора приготовиться.

— Что? — спросила она. — О чем вы говорите? — Слова застревали у нее в горле. — Что вы сделали?

Помнишь «Хилл-стрит-блюз», спросила она Джека тогда, в лесу; помнишь дежурного по отделению и его напутствие? Хазлам формулирует это иначе, ответил Джек. Собственно говоря, он называет разными именами две почти одинаковые вещи. Говорит о Первой и Последней заповедях.

Хазлам смотрел в ее душу, смотрел в свою. Заново переживал тот момент.

«Линкольн» выехал из первого туннеля и приближался ко второму, его окружили машины противника, не давая свернуть. Нырнул в темноту второго туннеля. Первый поворот, затем второй. Солнечный свет в конце, где было устье долины смерти.

Джордан поворачивается к людям на заднем сиденье.

Так почему Бретлоу послушался его?

Возможно, он понял, что это конец игры, и ему дают шанс выйти…

А если он не покорится, Джордан все равно заставит его…

Возможно, он поступил так автоматически, возможно, он забыл…

А может быть…

Ладно, сейчас не время строить догадки, сказал себе Хазлам.

Стол Донахью у окна был прямо перед ним, фотографии над зеленым мраморным камином — справа. Он глянул на них, потом перевел взор на Кэт Донахью. Представил, как страшно было ее мужу, когда Хьюз выехал из второго туннеля навстречу смертельной опасности. Он все еще смотрел на Кэт, не в силах отвести взгляд.

— Джек в порядке, — сказал он. — С Джеком все хорошо.

Но как? В ее глазах стоял безмолвный вопрос. Что вы сделали и как спасли его?

Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — он вспомнил последний звонок Франчески. Я тоже надеюсь, ответил он.

Дэйв, сказала она тогда. А ну-ка, время обгони.

— Джек в порядке, — снова сказал он Кэт. — С Джеком все хорошо, через две минуты он будет здесь.

Как? Она по-прежнему ничего не понимала. Что случилось? По телевизору передали, что на него совершено нападение и он мертв. Так как же? Что произошло? Как он сумел уцелеть?

Риск был велик, подумал Хазлам, риск был просто огромен. Но, по сути, выбора у них не было — чтобы выиграть, они должны были дотянуть до последнего момента.

Последняя заповедь: не дай застать себя врасплох.

И Первая: нанеси удар прежде, чем это сделает враг.

— За пять секунд до конца Джек и Том Бретлоу поменялись местами.