Несчастный старый Розенблюм усоп, И тысячи носильщиков несут, Впечатывая шаг — Аж гром в ушах! — Его достойный гроб. Итак, Они несут иссохший труп, Обезображенный грехом, На темный холм. Гремит их слитный шаг. Да, Розенблюм усоп! Носильщики несут его на холм И дальше, прямиком На небо тащат Неуклюжий гроб. По деревянным трапам в пустоту, Наследники мирской тщеты, Обид и злоб, Они несут, Шагая в небо, темный гроб. На них тюрбанов короба И меховые сапоги, Чем выше, тем мороз лютей, По пустоте Гремят шаги. Медь дребезжит, И дудок вой Звенит в ушах. По небу нескончаемой тропой Идут — гремит их шаг. Туда, где вечный разнобой У слов с судьбой, Где бедный Розенблюм Преобразится в ветер верховой И стихотворный шум.

Вот над Бискайской бухтой заморгала Зеленая вечерняя звезда — Заветный светоч пьяниц, вдов, поэтов И леди, собирающихся замуж. От этого свеченья рыбки в море Упруго изгибаются, как ветки, И мчатся врассыпную — вверх и вниз, Направо и налево. Свет этот направляет мысли пьяниц, Надежды вдов и грезы юных леди, Скольженье рыб, Фантазию поэтов. И то же изумрудное свеченье Философов чарует, оставляя Им лишь одно бездумное желанье — Купаться и купаться в лунном свете. При этом тешась тайною надеждой, Что могут возвратиться к умным мыслям В любой момент тишайшей этой ночи И насладиться перед сном раздумьем: Не выгодней ли это, чем потеть В тяжелых одеяниях магистров, Сосредоточиваться на пупке И наголо брить голову и тело? Быть может, истина, в конце концов, Не тот летучий, изможденный призрак, А соблазнительная красота — Вся страсть и обещанье плодородья, Которая одна смогла б явить В сиянье этих звезд над побережьем При помощи простых и зримых слов — То, что они так долго, тщетно ищут? Воистину сей свет благоприятен Познавшим сокровенного Платона, Как изумруд, который исцеляет Тревогу сердца и смятенье мысли.

Мы происходим из земли. Земля Нас родила — в числе других последствий Распутства своего. Она и мы Одной природы. Значит, и она, Как мы, стареет, и бредет к концу, И умирает так же, как и мы. Чем краше листопадная пора, Тем громче ветер кличет нас и тем Острей в душе уколы холодов. Над пустотой небес другая высь Видна — еще пустынней и страшней. А тело обнаженное бежит Навстречу солнцу и находит в нем И нежность, и утеху, и печаль; А вслед спешат другие — принести Свои фантазии на пир затей И звуки с музыкою тел смешать В неистовом стремлении к иным Причудливым и новым чудесам. Да будет так. Но тот простор и свет, В которых сердцу ласка и обман, Струятся с самых страшных и пустых Небес. Дух видит это и скорбит.

Они собрались — кто их звал? — Из чадных лет на яркий свет, На звон гитар Они пришли в дворцовый зал. От беспросветной прозы дней, От маяты на луч звезды Они пришли, Сбежав от скуки и нужды. А здесь — мерцает бархат лож И струны дзинь, и тинь-тинь-тинь, И лунный луч Сквозь шторы цедится, тягуч. И платьев их прохладный шелк Едва шуршал и не мешал Устам шептать Свой невозможный мадригал, Когда с балкона, очи вздев, Они в зенит на алфавит Зверей и птиц Смотрели сквозь узор дерев. И разбирали по складам, Что суждено, что быть должно, Тирли-ли-о! — Сквозь ночи яркое стекло. А худощавый музыкант, Кудряв и юн, играл, игрун, Как заводной, И не щадил ни душ, ни струн. В прическах башенных сверкал То пышный бант, то бриллиант, Как жар костра, И волновались веера. И пылкий шепот уши жег, И тусклый взгляд просил наград У смуглых рук, И плыли пятна свеч вокруг. Они собрались — кто их звал? — Из чадных лет на яркий свет, На звон гитар Они пришли в дворцовый зал.