Передать ощущение свежести и яркости жизни — достойная задача для поэта. Дидактическая цель оправдывает себя в уме учителя, философская цель — в уме философа. Дело не в том, что одна цель оправдана так же, как другая, а в том, что цель бывает чистой или нечистой. Ставить перед собой чистую цель — задача чистой поэзии.

Шелковые одеяния поэзии извлечены из червей.

Когда теряется вера в Бога, поэзия занимает ее место — искупительницы жизни.

Поэзия — форма меланхолии. Или скорее меланхолия — одна из «autres choses solatieuses».

Жизнь не может быть основана на принципе, потому что она по своей природе основана на инстинкте. Но и принцип всегда в наличии; жизнь — это непрестанная борьба между принципом и инстинктом.

Важна вера, а не Бог.

В жизни нет ничего, кроме того, что вы думаете о ней.

В жизни нет ничего прекрасного, кроме самой жизни.

Сентиментальность — это промашка чувства.

Окончательная вера — это вера в выдумку, про которую ты знаешь, что она выдумка, потому что ничего иного в мире нет. Самая великолепная истина та, про которую знаешь, что она выдумана, и сознательно в нее веришь.

Разум разрушает, поэт должен строить.

Жить в мире, но вне обыкновенных представлений о мире.

То, что описывает поэт, суть символы его самого или его разных «я».

Стихотворение должно быть чем-то большим, чем умственная концепция. Оно должно быть откровением природы. Концепции искусственны, ощущения сущностны. (У меня нет убеждений, у меня есть только нервы.)

Не каждый день мир выстраивается в стихотворение.

Поэт глядит на мир почти так же, как он глядит на женщину.

Может быть, более ценно приводить в ярость философов, чем шагать с ними в ногу.

Я не думаю, что нужно настаивать на нормальности поэта, да, к слову сказать, кого-либо иного.

Поэзия — это преодоление бедности и изменчивости мира, зла и смерти. Это усовершенствование мира, удовлетворение, обретенное в непоправимой убогости жизни.

Meine Seele muss Prachtung haben.

Бог есть символ чего-то, что может принимать и другие формы, например, форму высокой поэзии.

Если разум — зал, в котором мысль — некий говорящий голос, это должен быть чужой голос.

Каждому оригинальному художнику нужно иметь мужество оставаться дилетантом.

Романтизм в поэзии все равно что декоративное в живописи.

Великое стихотворение — это освобождение от реальности.

Литература основывается не на жизни, а на предположениях относительно жизни, в числе которых и данное предположение.

Романтик — первая фаза сумасшествия (в необидном смысле).

Поэт — это бог. Вернее, юный поэт — бог, старый поэт — бездомный бродяга.

Поэтическое ви́дение жизни шире, чем любое стихотворение; понимание этого — начало понимания самого духа поэзии.

Жизнь интересна; помимо этого, в ней ничего нет.

В конце концов, воображаемый мир полностью лишен интереса.

Не стоит тратить время на то, чтобы быть современным, — есть много куда более важных дел.

Человек, задающий вопросы, стремится достигнуть такой точки, когда больше не нужно задавать вопросы.

Легче копировать, чем думать, — отсюда мода.

Кроме того, сообщество оригиналов уже не сообщество.

Поэзия есть исцеление разума.

Нет ничего более неприемлемого для американской литературы, чем ее английские истоки, ведь у американцев другая, не английская восприимчивость.

Поэзия — реакция на ежедневную потребность привести мир в порядок.

От стихотворения не требуется, чтобы оно имело смысл; у большинства вещей в природе его нет.

Новизна (а не новинка) — может быть, высшая индивидуальная ценность в поэзии. Даже показушная новизна новой поэзии имеет свою ценность.

Достоинство в поэтах так же утомительно, как и в прочих людях.

Искусство намного шире, чем область прекрасного.

Слабость сюрреализма в том, что он выдумывает, а не открывает. Сказать, что устрица играет на аккордеоне, — значит что-то выдумать, а не открыть.

Великий источник поэзии заключен не в другой поэзии, а в прозе, в реальности. Но требуется поэт, чтобы открыть поэзию в прозе.