Глава 9

Человек за бортом

Никто не может представить себе, на какой отчаянный поступок может толкнуть судьба. Люди прыгают с парашютом, лезут в горы, занимаются руферством. Многие говорят, что это от недостатка адреналина в крови. Отчаянные головы выполняют акробатические трюки на мотоциклах, велосипедах, автомобилях, когда выжить, казалось бы, не так много шансов, но…

…Но все равно трудно представить себе человека, плывущего без акваланга под водой в открытом океане.

Матрос Александр Пасларь никогда не отличался покладистостью. Работая в машинном отделении, он нередко мог огрызнуться даже в разговоре со старпомом. Но свое дело знал отлично. Мало кто мог «разложить по косточкам» и собрать заново механику судна так, как Сашко Угрюмый, прозванный так за свой массивный подбородок, будто прижатый к груди, и за неприятный взгляд маленьких серых глаз. И если у кого-то язык был подвешен, у Александра он был завязан на узел и не шевелился — так о нем шутили товарищи. Он мог молчать целыми днями и быть незаметным ни для кого, кроме своих сменщиков — Богомола и Штепуры. Но если говорил, то всегда по делу и был хорошим, надежным другом — и в шторм, и в штиль. Тихий и незаметный друг.

Вот и в этот раз, когда «Карина» была захвачена пиратами, в суматохе никто не заметил, как с кормы судна в воду нырнул человек…

Отличный пловец, Угрюмый плыл уже целый час. Набирал полные легкие воздуха и нырял, скользя вперед, чтоб быть незамеченным. Его не пугала большая вода, не испугало и то, что, вынырнув в очередной раз, он оглянулся и увидел «Карину» так далеко, что заметить его в бинокль с капитанского мостика было уже невозможно. Матрос лег на воду, отдышавшись и давая отдохнуть уставшему телу. Черные мошки на фоне ярко-лазурного неба плавно кружились перед его глазами. Александр лежал на поверхности глубоченной Сомалийской котловины, уходящей вниз на километры, и черная смоль бездны, готовая поглотить любого непрошеного гостя, таила в себе неизвестность. Не особо думая, что ждет его там, на дне, отважный моряк перевернулся и снова поплыл неторопливым брассом, удаляясь от судна все дальше и дальше. На что он надеялся, когда прыгал за борт? О чем думал? Человеческие силы не безграничны. До ближайшего берега не менее четырехсот километров, но Пасларь невозмутимо греб вперед.

Безумие? Возможно, но никто из команды не знал, откуда на руках Александра и по всему его телу глубокие шрамы от ран, полученных еще в далекой молодости, почему на погоду так крутит все суставы. Тот, кто побывал в плену у афганских моджахедов и выжил, хорошо прочувствовал, что такое пытки: как хрустят, ломаясь, кости, как подвешивают за ребра на мясной крюк, как рвутся связки на руках и ногах, как, как, как… Матрос Угрюмый дал себе слово, что в плен больше не сдастся. Уж лучше погибнуть здесь, в бескрайних просторах океана, теряя силы, пойти ко дну, чем еще раз испытать то, что преследовало Угрюмого с юности.

Свобода. Как тяжело она дается. Александр плыл долго и упорно. Зная, что африканское солнце беспощадно и обжигает даже через воду, он предусмотрительно не снял рубашку и бриджи. И они вскоре стали для матроса тяжелее скафандра.

Кровь прибывала к голове и словно колола иглами в ноздрях, сердце заходилось, а воздуха не хватало. Он опять ложился на воду и, немного успокоившись, плыл и плыл. Два часа? Три? Четыре?.. Он потерял счет времени, и его передышки становились все длиннее и длиннее. Наконец он захотел пить и сделал пару глотков противной соленой воды — больше было нельзя, могли отказать почки. Да и рвота. Страшный приступ тошноты подбирался все выше… Хватит пить — себя погубишь. Так его учили старые «морские волки», которых на его длинном веку матроса было немало. Он и сам стал «морским волком», прожженным тропическим солнцем и пропитанным солью океана. Казалось, его кожа выделяет соль даже на берегу, в дни коротких отпусков. Но силы были на исходе… Даже такой человек-кремень, как механик Александр Пасларь, смертельно устал. Перед глазами поплыли красные круги, стало трудно дышать — ни вдохнуть, ни выдохнуть. И вдруг…

Берег! Откуда? Он был совсем рядом, метрах в ста. Будто бы матрос заплыл за буйки и вот-вот услышит строгий, требовательный голос инспектора из радиорубки со спасательной станции: «Мужчина в одежде, срочно вернитесь в зону купания!» Берег, такой неожиданный, как чудесное спасение из кромешного ада. Еще несколько гребков, и Угрюмый выберется на мокрый песок и, прижавшись к нему, лишится чувств… Золотистый песок был близко, прибой ласково шептал: «Саш-ш-ш-ш-ша… Са-ш-ш-ш-а…» Вот уже чуть-чуть, вот уже совсем рядом…

…Демон этих широт — белая акула — проплыла перед самым носом механика. Ее острый большой плавник заставил догадаться, что длина чудовища не меньше трех метров… Но где же берег? Нет его. Вокруг только водяное безмолвие. Теплое, черное и ужасное… И плавник, и еще плавник, и еще… Но белые акулы не собираются в стаи! А кто сказал, что это стая? Акулы и в стае — группа одиночек. Хотят есть. Вот и кружат. Не было сил даже испугаться. Александр уже ничего не слышал, только исступленно смотрел на этот хоровод хищников перед вкусным обедом. Сейчас они съедят его. Это будет больно, но недолго.

Но что это? Большой хищник весело поднырнул под Александра и приподнял его над водой. Угрюмый удивленно обхватил его тело, чтобы не соскользнуть обратно в воду. «Поплывем?» — явственно услышал изможденный моряк. Он молча схватил огромный серый плавник, почему-то широкий и круглый.

— Fuck you! — послышалось из ниоткуда, и Александр, получив болезненный удар локтем в переносицу, рухнул на дно большой моторной лодки.

— Эти белые совсем с ума сошли! Полез меня лапать за задницу! — возмутился пират сквозь громкий хохот своих товарищей. — Заводи, Вакиль…

— Смотри, Гурфан. Не убей его. Усубали приказал доставить живым, а не мертвым.

Трое сомалийцев на вельботе, отыскав беглеца, взяли курс обратно на «Карину»…

Как потом узнает Угрюмый, пираты, захватив украинское судно, вскоре добрались до корабельной документации и стали проверять наличие экипажа на судне. В судовой роли остался один-единственный моряк, которого не нашли, — механик Александр Пасларь. За ним тут же отправили поисковую группу. Матроса обнаружили на седьмом часу его заплыва, в трех милях от «Карины», когда он уже терял рассудок от обезвоживания и прямого попадания солнечных лучей. Обнаружили случайно, заметив стаю акул в бинокль. Одну из акул из ручного пулемета расстрелял Вакиль, безобразный сомалиец с пухлыми щеками и бельмом на глазу. Гроза океана, белая акула, стала опускаться на дно, пожираемая своими же собратьями. Сомалийцы воспользовались заминкой и втащили украинца на борт своего вельбота…

Александр еще был не в состоянии понять, что самое страшное позади: он остался жив благодаря расторопности своих врагов. Обессиленный матрос лежал на дне лодки, истекая кровью из разбитой переносицы.

Солнце давно закатилось за горизонт. Туда, где гипотетически был ближайший берег — неприветливые пески и мангры воюющего государства, Республики Сомали. Ближе к экватору солнце всегда садится в одно и то же время и темнота опускается настолько быстро, что, кажется, там, на небесах кто-то большой и могущественный устал от беспокойных жителей Экватора, зевнул и выключил свет: «Всем спать!» Но матросам «Карины» не спалось. Всех их согнали и заперли в одном из трюмов их сухогруза, выставив у дверей охрану.

В стороне, у юта, облокотившись на перила, стояли Вакиль и Гурфан. Грязные, нечесаные и весьма оригинально одетые. На каждом из пиратов были джинсы, оранжевые фута бенадиры и накидки с капюшонами. Проще говоря: полуевропейский, полусомалийский стиль. В руках у бандитов было оружие, с которым они не расставались практически никогда. И сейчас, оживленно беседуя друг с другом на языке сомали, они то и дело щелкали затворами, как бы играючись.

Все свободное время они посвящали жеванию ката. По утверждению любого сомалийца, кат, внешне чем-то напоминающий лавровый лист, расслабляет или придает сил, в зависимости от настроения. Сомалийцы его не просто любят, они гордятся тем, что употребляют его, как жевательный табак.

— Что-то не пойму я этих русских, — говорил Вакилю Гурфан, маленький и худой сомалиец с европейскими чертами лица.

— Они не русские. Усубали как-то называл, ю… ю… — толстый Вакиль с глазом, будто затянутым пленкой от яйца, пытался подобрать слово. — Ю… юки… юкирей?

— Юкрейн?

— Да… ну, короче белые… Из Европы… — кивнул головой Вакиль и чавкнул, жуя свою жвачку.

— Подожди, Вакиль… Не все белые одинаковые. Ты вспомни турок или греков. Пару раз в голову дашь — и сразу на четвереньки падают и смотрят, как побитая собака. Вяжи — не хочу.

— Или чайна… — поддакнул собеседнику толстяк. — Пугнешь его — у! — и он сразу что-то на своем лепечет: «тням-ням, мням-тям-тям».

Вакиль попытался изобразить испуганного китайца, Гурфан подыграл ему, садясь на корточки и раздвигая края глаз пальцами в стороны: «Ми-ми-ми-ми…» Сомалийцы расхохотались.

— …А этих… Этих так просто не испугать, — вдруг серьезно сказал Гурфан, выпрямившись и выплевывая за борт зеленую кашицу растительного наркотика. — Ты видел, как этот на меня смотрел?

Вакиль стал насмешливо вращать своим единственным здоровым глазом.

— У-у-у-у, — нарочито пугающе завыл он.

— …Мне кажется, он и акулу убил бы, — абсолютно серьезно продолжал его собеседник.

— Да брось ты, Гурфан. Ты же солдат…

— Солдат… Но ты же видел, как он на меня смотрел?

— Да просто лежал с разбитым носом. А ты ему еще и добавил, чтоб не смотрел, — успокаивающе сказал Вакиль и рассмеялся.

— Мне кажется, что если убить такого… как его? Юки. юкирейна… Его дух все равно восстанет и убьет тебя. Я их боюсь…

— Смотри, чтобы Усубали тебя не услышал, а то больше на захват не возьмет, — строго сказал «бельмоглазый». — Это они должны нас бояться, а не мы их. У нас оружие.

— Но они-то не боятся?! Кто-то смотрит, как охотник на дичь, кто-то улыбается, как идиот, и от этой улыбки становится нехорошо. Кто-то вообще молчит, как мертвый слон…

— Это верно, — согласился толстый сомалиец. — Не знаешь, что от них ждать. Нужно быть очень внимательными.

Тщедушный пират дослал патронник и перевел переключатель в режим стрельбы одиночными.

— Смотри, Гурфан, — сурово предупредил Вакиль, подозрительно глядя на товарища. — Усубали запретил их убивать. Все пленники должны остаться целыми…

Прошло уже два часа, как поисковая группа пиратов вернулась на корабль со смертельно уставшим и жестоко избитым механиком. Бессознательного Александра волокли по палубе на глазах у всей команды, и за ним тянулась полоса крови. Под дулами автоматов никто из моряков ничего не мог сделать. Угрюмого швырнули прямо к ногам товарищей.

— Так будет с каждым, кто захочет убежать! — коротко обратился к экипажу на ломаном английском тот самый пират с «дредами», который днем ударил капитана прикладом в спину. Это был главарь шайки — Усубали.

Старпом задумчиво смотрел в иллюминатор трюма. Там из стороны в сторону расхаживал часовой с автоматом Калашникова наперевес. Мысли одолевали старого моряка. «Бунтовать нельзя. Могут убить Колобова и тогда вообще — пиши пропало. Где они его прячут? Наверное, в капитанской каюте, на той стороне судна… Не добраться. Эх, шмель мохнатый, друг Михалкова, что ж делать-то?..»

Моряки тем временем перебрасывались в темноте помещения короткими фразами.

— Не скули, Карамушка, без тебя тошно… — зацепил один моряк другого.

— Кто скулит? Я скулю? Да я вообще молчу! — возмутился матрос, больше похожий на крупного подростка, чем на взрослого мужчину.

— Так ты молча скулишь… — продолжал шутить его товарищ, чем немного разрядил ситуацию. Послышались смешки.

— Тихо вы, нашли время шутить! Думать надо! — оборвал их моряк чуть постарше, моторист Штепура с каким-то старушечьим лицом.

— А что думать-то? Толку в плену думать? — сердито вмешался еще один член экипажа.

— Думать нужно всегда, даже в постели с бабой, — веско отрезал Сокольский. — Не дергайтесь. Вы же слышали, что капитан сегодня сообщил на родину — все живы, все здоровы!

Действительно, сразу после захвата судна Усубали заставил Колобова позвонить судовладельцу и сообщить, что судно захвачено и стоимость его освобождения — 2 миллиона долларов. Потом капитану разрешили позвонить родне и сказать, что все живы и здоровы.

— Хитрый гад… — играя желваками, заговорил боцман Засуха. — Знает, что если судовладелец бабки зажмет, ему родня покоя не даст.

— То-то и оно, — подтвердил Сокольский и грустно вздохнул. — А могли проскочить…

— Это значит, какая-то тварь сообщила, — подхватил злой боцман.

— Я знаю, какая тварь… — послышалось из темного угла. В узком луче лунного света из глубины трюма появился Вова Тур, который попал в команду первый раз в жизни. Племянник боцмана, который, по словам матери, окончательно отбился от рук, присутствовал на борту в качестве юнги. Первые две недели семнадцатилетний юноша пролежал пластом, страдая морской болезнью. Потом понемногу освоился и стал выполнять простые поручения посыльного.

— Я знаю… — повторил Вова и смутился. В первый раз его слушала вся команда.

— Что ты знаешь? — грозно и с недоверием спросил боцман.

— Там, на корабле… — стушевавшись, начал юноша.

— …На корабле? А мы сейчас где? — перебив, издевательски спросил его дядя.

— Подожди, Федорович, не бузи, — оборвал боцмана Сокольский. — Говори, малый, что хотел.

— Там, наверху, — поправился Вова.

— На палубе? — переспросил старпом.

— Да, на палубе, — кивнул головой паренек. — Я слышал, как этот, их главный, говорил по телефону… Он сказал, что звонок, передавший координаты «Карины», поступил из порта убытия… Значит от нас, из Ильичевска…

Сообщение юнги произвело эффект разорвавшейся бомбы. Моряки начали шумно переговариваться между собой. Старпом задумался.

— Так вот где собака порылась, — по-одесски произнес Сокольский.

— Подожди, а как ты понял? — спросил юнгу кто-то из матросов. — Они ж на своей тарабарщине галдели?

Поле этого замечания все члены экипажа смолкли как один.

— Ну… в принципе ничего сложного… Там слова английские, арабские, итальянские… К сожалению, я не разобрал еще один язык — это их наречие… Может быть, поэтому я и не поступил на переводчика, — пробормотал Вова и виновато вздохнул.

Удивлению и восторгу моряков не было предела.

— Ни хрена себе, Вован! Да ты гений!

— Красавец! Маладца!

Среди шумных возгласов одобрения сидел довольный боцман и улыбался.

— Вот видишь, Федорыч, — поучительно сказал Сокольский. — А ты говоришь, что он от рук отбился и неумеха. Полиглот твой племяш. Не то, что ты. Кроме матерного, ничего и не знаешь…

— Эт точно, — подтвердил Засуха и тут же грозно посмотрел на племянника и погрозил ему своим костистым кулаком. — Но ты не зазнавайся! Понял?

— Так, — сосредоточенно перевел разговор на другую тему Сокольский. — Капитану нужно как-то сообщить то, что Вова услышал. Но как?..

В трюме опять повисла тяжелая пауза.

Сашко Угрюмый лежал прямо на полу. Его слегка приоткрытые глаза заволокло мутной пеленой, и радужные оболочки спокойно плавали по белкам глаз. Механик был в забытьи. Над ним колдовал судовой врач Олег Пасюк. Обычный весельчак и балагур чуть старше тридцати никак не напоминал врача. Его крепкие медицинские шутки наподобие «Доктор, я буду жить? — Я не доктор, я плотник» поражали своим цинизмом, и суровым парням из команды моряков это нравилось. Но сегодня одессит Олег Пасюк был серьезен, как никогда. Померив пульс и дотронувшись ладонью до лба механика, он взволнованно покачал головой, глядя на старпома, Виталия Сокольского.

— Сильный жар… Нужны антибиотики и жаропонижающее. Боюсь, как бы не начался сепсис.

— Думаешь, дадут зайти в медчасть? — влез с вопросом матрос Богомол.

— Я врач, а не астролог! — злился Пасюк.

— Олег, — вполголоса обратился к врачу Сокольский. Тот долго смотрел на старпома, будто переговариваясь одними глазами.

— Хорошо, Семеныч, сделаем…

Сокольский и Пасюк жили на одной улице на одесской Молдаванке и понимали друг друга с полуслова.

Виталий подошел к задраенной двери трюма и стал барабанить. Через несколько минут дверь открылась. На пороге стоял чудовищный Вакиль и сверлил старпома своим единственным глазом.

— Что надо?

— Человек умирает, — на хорошем английском ответил Сокольский. — Нужна помощь. В медпункте есть лекарства.

Виталия было бесполезно пугать. Будь у сомалийца хоть три глаза и два рта, украинский моряк смотрел бы на него так же спокойно. Вакиль это понял с самого начала захвата судна. Он без лишних слов достал рацию и что-то затараторил Усубали, который, по-видимому, находился на капитанском мостике.

— Кто пойдет? — сквозь свои переговоры спросил Вакиль у Сокольского.

— Он.

Олег Пасюк выступил на шаг из-за широкоплечего старпома.

— Через капитана Усубали! — приказал пират и, посмотрев куда-то в сторону, крикнул: — Гурфан! Отведи его к капитану…

— Капитаны, мать вашу, — буркнул старпом и захлопнул дверь в трюм изнутри.

Любой хороший врач по природе своей — психолог. Олег был хорошим врачом, и при всем своем кажущемся разгильдяйстве сразу смекнул по взгляду Гурфана, что с ним будет проще, чем с «бельмоглазым» толстяком. Олег пошел по-моряцки вразвалочку, не вынимая рук из карманов, весело насвистывая какую-то мелодию. Он больше напоминал американского рэпера, чем украинского моряка, к тому же судового врача. Это настораживало Гурфана, но вместе с тем было любопытно. Таких пленников он еще не видел. На это и был расчет Олега. Зайдя за угол, туповатый Гурфан остановился.

— Эй, ты! — сказал он на английском. — Ты что, крутой?

— Я-то? — обернулся Пасюк. — Ага!

С этими словами он вынул из нагрудного кармана ковбойки обычные очки от близорукости. И — тут ему пригодились его юношеские дурачества — вдруг вставил дужку в нос, продев ее через дырку в хряще и выпустив через вторую ноздрю… Медик поднял руки вверх, а очки остались висеть в носу как на вешалке. От неожиданности Гурфан приоткрыл рот.

Олег так же быстро вынул очки из носа и положил обратно в карман.

— А раньше здесь висела серебряная цепь! Йо! Пойдем?

— Пойдем! Ты рэпер? — удивился Гурфан.

— Йес! — ответил Олег и на ходу начал выстукивать ритм какой-то песенки и потихоньку начитывать текст.

Удивленный бандит шел за Пасюком, ухмыляясь. Он впервые слышал хороший американский «черный» рэп в исполнении белого. Олег успевал сориентироваться. Он лихорадочно перебирал в голове слова, как талантливый импровизатор. До капитанского мостика было недалеко, но еще раньше на их пути располагалась каюта Колобова. Этого Олегу и было нужно.

Проходя мимо каюты и продолжая отбивать такт руками и ногами, «рэпер» вдруг продолжил свое чтение на непонятном сомалийцам русском языке.

Конечно, медик неимоверно рисковал, выделываясь перед конвоиром, но другого выхода у него не было. И его риск был вознагражден. Из каюты капитана сквозь открытый иллюминатор он услышал звук упавшего тяжелого предмета. И сразу догадался: капитан его услышал и ответил…

Вскоре Олег, ведомый Гурфаном, свернул за угол. Дело было сделано.

…Владислав проснулся глубокой ночью в полной темноте. В каюте капитана все было перевернуто вверх дном еще со вчерашнего вечера. Отобрав смартфоны у всех членов команды, сомалийские пираты искали дополнительные средства связи, а также оружие и документы, не забыв и о ценностях, которыми почему-то посчитали старую подзорную трубу, подаренную Колобову его дедом, и бронзовую пепельницу на столике.

«Проклятые черти, — думал капитан, выходя из забытья. — Как еще зубы золотые не повыдирали у команды».

Ему было горько. Вверенное ему судно было захвачено. И это в двадцать первом веке. «Карину» захватили! Бред… В такую паскудную ситуацию он не попадал ни разу. Его отделили от остальных моряков, загнанных в один из трюмов судна, и везде выставили вооруженную охрану. Но что заставило его проснуться? Биологический будильник. Он, конечно, услышал «рэп» Олега и дал ему знать об этом падением деревянной статуэтки в виде орла. Колобов всегда возил ее с собой как талисман. У пиратов она особого интереса не вызвала и осталась нетронутой. Владислав планировал что-то предпринять именно под утро, когда внимание любого, даже самого внимательного караульного притупляется. Это происходит, как правило, с четырех до пяти утра. Колобову нужно было срочно добраться до тайника, который, понятное дело, находился не в каюте капитана. Но как это сделать? Оружия нет, у входа — до зубов вооруженный бандит, а может быть, и не один. Владислав все продумал заранее. Он бесшумно встал и на ощупь пробрался к своей семиструнной гитаре, которую пираты тоже не тронули. И очень зря. В умелых руках и точилка для карандашей становится оружием. Он быстро и почти бесшумно снял струну «соль» — не самую тонкую и достаточно прочную. Вот вам и оружие. Беззвучно подойдя к двери, моряк спокойно надавил на нее, придерживая ручку другой рукой. Смазанные петли не подвели: было очень тихо. В тонкую щель Владислав увидел своего охранника, сидящего в коридоре в двух метрах от входа в каюту и мирно спящего.

«Вот и хорошо, — подумал капитан. — Никого не нужно будет убивать…» Он выскользнул в коридор так тихо, что даже не разбудил спящего. Кто знает корабль лучше капитана? Не поверите — никто. Матросы, устраивая «нычки» с продуктами, чтобы поесть после вахты, даже не подозревают, что все это известно капитану. Просто он все понимает: он ведь тоже когда-то был матросом и тоже хотел есть, а по закону моря вся недоеденная в обед пища должна быть выброшена за борт, чтобы не отравить личный состав.

Аккуратно пробравшись по палубе, Владислав скользнул по одной из лестниц вниз, потом вверх, потом пробрался между несколькими контейнерами и запустил руку в расщелину, о которой знал только он… Есть! Его запасной смартфон был тут. Но нужно было торопиться. До быстрого экваториального рассвета оставалось не более пяти минут.

Колобов пробрался туда, где в темноте его невозможно было заметить даже с капитанского мостика — на нос судна. Он спрятался за один из контейнеров на борту и прислонил смартфон к уху.

— Актиния на связи… /… / Место провала — порт убытия /… / Алло, вы слышите меня?.. Прием!

Владислав не увидел, как в метрах двадцати от него, на другой стороне носа «Карины», прямо на борту сидел аквалангист. Он почти полностью сливался с гладью океана. В руках у неизвестного было устройство, очень похожее на подводное ружье. На пружине ружья вместо стрелы помещалась капсула. Человек, не шевелясь и держа устройство на бедрах, нажал на спусковую скобу, почти не целясь. В ту же секунду Колобов вскрикнул, выронил смартфон за борт судна и схватился за грудь. Вес капитана неудержимо клонил его за борт. Человек в акваланге исчез так же внезапно, как и появился. А Владислав, теряя ориентацию в пространстве и задыхаясь, из последних сил ухватился за металлический парапет. К нему уже бежали трое пиратов, заметившие его в наступающем рассвете. Еще несколько секунд, и сомалийцы успели подхватить борющегося за жизнь капитана, но было уже поздно. Пираты вытянули Владислава на палубу, когда он уже был мертв…

 

Глава 10

Япона мать…

Здесь всюду ощущается «Нихон» — родина солнца с ее жителями нихондзинами, говорящими на нихонго, необычная, как ее письменность, потрясающая, как самый высокий ее вулкан, известный всему миру, до конца неизведанная даже специалистами кокугаку. Ветка эфемерной облачной вишни и волшебная трель суйкинкуцу перед чайной церемонией… Угадали?

Нет, не угадали! Это не Япония, это ресторан «Кобэ» в Одессе.

— …Япошки-то почему такие умные? Потому что рыбу едят! — выдал один из посетителей «Кобэ», держа за хвост огромную королевскую креветку в кляре и макая ею в фарфоровую пиалу с соусом унаги.

— Да я всю жизнь рыбу жру, а толку? — сквозь грубоватый смешок отозвался мужчина в дорогом кашемировом костюме и с увесистым золотым перстнем на руке.

— Так надо есть, а ты жрешь! Поэтому толку и нет, — заметил его приятель, у которого из-под брюк английской шерсти торчали красные носки.

Оба засмеялись во весь голос. На столе перед мужчинами стояла початая бутылка безумно дорогого виски.

«Интеллигенция», — как всегда с иронией подумал Виктор Ларов, глядя на двух бизнесменов со стороны.

— …Зато ден-е-е-е-ег! — будто прочитав мысли старинного приятеля, вполголоса протянул Сергей Крыжановский.

Он знал свой долг хозяина заведения и учтиво улыбался гостям издалека, когда их взгляды случайно пересекались. Ничего не поделаешь — закон рынка. Кто платит, тот заказывает музыку.

— Вот видишь, а я тебе предлагал в VIP-зал идти, — добавил ресторатор Виктору.

— Не хочу, — дружелюбно ответил журналист, беря палочками хаси и отправляя в рот маленький кусочек сашими из мраморной говядины.

Сергей, извинившись перед Лавровым, бодро встал и проводил богатых гостей до двери, улыбаясь почти по-японски. Затем быстро прошел обратно.

— Это еще что… — сказал ресторатор, вернувшись на свое место напротив Виктора. — Я видел одного промышленного магната, который суп мисо через края тарелки хлебал.

— Это ты ему маленькую ложку положил, так он и обиделся, — невозмутимо заключил Лавров.

— Да… Мельчает народ. Мельчает, — задумчиво, но слегка пафосно заметил Сергей.

Виктор покраснел, едва сдерживая смех. Неподалеку сидела высокая женщина пышных форм и в возрасте.

«Она была маленькая, но тело об этом не знало…» — заметил про себя журналист и тут же почувствовал угрызения совести. В конце концов, люди приходят в ресторан поесть и отдохнуть, а не покрасоваться на подиуме. «И еще неизвестно что они думают, глядя на тебя, Лавров».

Здесь Лавров точно кривил душой. Он еще мог дать фору многим ребятам с обложек спортивных журналов. Толку сушить стероидные мышцы, когда в них нет силы? Виктор легко мог подтянуться не менее сорока раз при весе в сто килограмм и, если что, пробежать марш-бросок вместе со взводом спецназа и при этом помогать самым слабым бойцам, подхватив чужой автомат или противогаз.

«В свои сорок… сорок с хвостиком… я еще… Ох, черт подери, мне все сорок и сорок, а хвостик все увеличивается и увеличивается…» — рассуждал Лавров про себя.

На стол наконец поставили стейки «Кобэ». Это угощение было достойно королей. Самая дорогая говядина в мире — мраморная. Сочная, с прожилками горячего жира она действительно стоила своих денег. Сергей Крыжановский, с которым Лавров познакомился очень давно в одной из азиатских стран, был страстным поклонником и непререкаемым знатоком всего тайского, китайского, тибетского и японского. Поэтому к блюдам в своем ресторане он относился с особой скрупулезностью. Уж если угощал, то угощал так, что это можно было запомнить на всю жизнь. Он быстро налил себе и другу по маленькой рюмочке саке.

— Так! За встречу! И быстренько по маленькому кусочку стейка. Попробуй, какой он, когда горячий! — суетливо протараторил Крыжановский, подняв рюмку для тоста.

— Ну, будьмо! Раз горячий… — улыбнулся Виктор. Ему и самому не терпелось отведать такого мяса. На базаре не купишь: оно производится и не у нас, и не для широкого потребления.

Виктор любил заезжать к Сергею, коренному одесситу, мужчине с бородкой «каре» и живыми веселыми темно-карими глазами. Заезжал Лавров иногда по делу — проконсультироваться перед очередной командировкой в Азию. Иногда — просто так, по дружбе, в перерывах между своими экспедициями. Они любили общаться не по Интернету. Интернет — это что? Картинка да набор печатных символов или в лучшем случае искаженное изображение в скайпе. Хотелось живых эмоций и дружеского диалога. В этот раз Лавров приехал к Сергею в январе, почти сразу после своей поездки в Австралию, агитируя товарища переключиться на обычаи «зеленого континента». Конечно, в порядке шутки. Сергей же яростно защищал свою любимую Азию. Все это напоминало веселый спектакль, и друзья явно получали от него удовольствие. Они сидели в ресторане уже третий час, и журналисту совсем не хотелось уходить, а Сергею — отпускать его.

Непоседливый Крыжановский опять куда-то убежал, чтобы лично позаботиться о десерте для гостя, а Виктор наслаждался неброским, но тонким и нежным, как и сама Япония, интерьером ресторанчика «Кобэ». Эти стулья с плетеными спинками и столешницы из натурального дерева… А светильники с иероглифами, хоть не понятными, но красивыми. Они давали не слишком яркий, мягкий, приятный бежевый свет. Легкая музыка наполняла душу ощущением такого уюта, что хотелось подпевать…

«Вот состаришься, Витя, — расслабленно думал журналист. — Купишь себе ресторан. Назовешь его как-нибудь в стиле тех стран, где побывал — например, «В гостях у Вицлипуцли» или просто “Хули”».

— …Жируешь, Лавров? — вдруг послышалось за спиной.

Немного дребезжащий баритон вывел Виктора из его мечтаний. Он обернулся. Перед ним стоял мужчина в униформе ресторана, совсем не похожий на японца. Скорее, это был старый еврей, работающий в цеху мастером чистоты.

— Простите, мы знакомы? — удивленно спросил журналист бесцеремонного одессита.

— Я с вами — да. Вы со мной — нет, — почему-то обиженно ответил мужчина.

— Чем обязан?..

— …Всем, — сухо обрубил старик.

Лавров только сейчас рассмотрел недовольного уборщика. Большой нос, уже седеющие, но густые, как щетка, жгуче-черные волосы выглядывали из-под несуразной пилотки рабочего костюма.

— Простите… — продолжал удивляться Виктор.

— …Вы тут празднуете, а там, — старик кивнул головой в сторону, будто указывая за соседний столик. — …Там ребята гибнут. Наши… понимаешь?

От тона собеседника, опять перешедшего на «ты», Виктору стало не по себе. Старик говорил настолько искренне и от души, что журналист действительно почувствовал свою вину. Только вот за что?

— Подождите… Расскажите толком. Кто гибнет и где?

— Пацаны наши. На сухогрузе «Карина» у берегов Сомали. Пятый месяц чалятся. Или не слыхал?..

* * *

Уже несколько лет мировые информационные агентства то и дело сообщали о захвате мирных судов в водах Индийского океана у берегов Танзании, Кении и Сомали. Группы людей на легких судах, катерах или моторных лодках, угрожая оружием, а нередко и используя его, атаковали проплывающие мимо плавсредства, брали на абордаж и требовали выкупа от судовладельцев. Очень часто эти требования достигали чисел с шестью нулями, и хозяева суден, дабы уберечь свое имущество и людей, были вынуждены раскошелиться.

Морские разбойники — это бывшие рыбаки, хорошо знающие морское дело, боевики Республики Сомали, принимающие участие в непрерывной гражданской войне на территории своей родины, и технические специалисты в области GPS-оборудования. Причины просты: с 1991 года Сомали перестало существовать как централизованное государство, рухнули экономика и торговые связи, гражданская война отпугнула инвестиции. Федерализация на самом деле была фикцией. Республика оказалась разделенной на несколько враждебных кланов, промышляющих грабежами, выпрашиванием денег у сильных мира сего и вымогательством. Страшная, дикая, преступная политика руководства, человеконенавистническая и недальновидная…

Да, конечно, Лавров мельком слышал о захвате украинского сухогруза «Карина», но за общим потоком международных новостей упустил это сообщение из виду. Да и подробностей не знал…

— Слышал, — скованно ответил Виктор.

— Вот так, Лавров. Это тебе не под бобочкой от «Версаче» прыщи прятать, — покачал головой старик в униформе.

Блатные словечки деда в униформе говорили о том, что какую-то часть своей жизни он провел за решеткой.

— А ты откуда знаешь про захват? — в несвойственной для себя манере грубовато спросил Виктор. Он уже не обращал внимания на хамский тон собеседника. Его интересовал сам предмет беседы.

— Соседка у меня во дворе, Людка Богомол, плачет ночами. Сын у нее там. Матрос. Мальчишка совсем. Только из армии пришел и решил денег заработать. Вот и заработал…

Сердце Виктора сжалось. Он почему-то вспомнил «свой» Афганистан: как мечтал о встрече с родными, как чудом уцелел и как после вывода войск его отправили служить еще на полтора года. В стране не хватало солдат. Это был, конечно, не плен, но в армии, где боевое оружие всегда под боком, могло случиться всякое — не офис.

Виктор достал визитницу, которую постоянно носил с собой, и протянул старику визитную карточку.

— Вот, пусть позвонит. Я всегда готов помочь…

— Ты мне номер телефона-то не суй! Не шлюху снимаешь! Ты для народа? Или народ для тебя? — грозно сверкнул глазами старик.

Виктор опешил от неожиданности. Услышать такое было неприятно и обидно. Он ничем не заслужил такого отношения к себе. До сих пор им только восхищались, краснели и просили автограф или сфотографироваться, а тут…

— Хочешь помочь, приходи. Завтра в двенадцать дня, на «Ланжерон» к шарикам… Привет.

Сердитый старик даже не стал слушать, что скажет Виктор в ответ. Он повернулся и зашагал в подсобное помещение…

Вечер был испорчен. Не хотелось допивать саке и пробовать великолепный «фондан» — кекс с горячим шоколадом внутри, к которому подается шарик сливочного мороженого и листочки свежей мяты. Перед Лавровым внезапно встали события трехмесячной давности и ночной разговор в тамбуре поезда с простым селянином Павлом. Кто подумал об этих людях? Кто их защитил? Голодные и злые… Да, так и есть. Поэтому и шутки у них такие злые и жестокие. Виктор вспомнил второго Павла — недотепу Пашку, который чуть не утопил его, намереваясь подшутить над своим другом.

Может быть, кто-то другой и обиделся бы на старого хама в униформе, но Лавров, всегда трезво оценивающий реальность, задумался. Все это время он жил и работал, как ему казалось, для людей, для общества. Его развивающие, увлекательные программы, эксклюзивы, доставшиеся упорным трудом, а иногда и с большим риском для жизни, в данный момент казались чем-то мелким и недостаточным. Что он упустил? Упустил то, что по-настоящему волнует зрителя. Сейчас он — успешный журналист, достаточно состоятельный семьянин, «Человек года» и так далее, и так далее… Но судьба могла повернуться и по-другому. Он, сын простого рабочего, мог не поступить в университет, и его карьера продолжилась бы где-нибудь на заводе, и был бы он никем не востребованным, уставшим от жизни и выработанным физически, нервным оттого, что не может дать своим детям даже самого элементарного… И, как бы пафосно это ни звучало, Виктор сам из этого народа, он не должен забывать о нем и оставаться в стороне от судеб моряков, попавших в беду вдали от родины.

* * *

Несмотря на середину января и минусовую температуру, светило яркое солнце и Лавров, в солнцезащитных очках и вязаной шапке-ушанке, был почти неузнаваем. Он торопился к указанному месту встречи, и ему совершенно не хотелось останавливаться для раздачи автографов и отвечать на глупые восклицания: «Ой, вы такой брутальный мужчина!» или «Вы такой же, как мой муж, если бы он не пил…» Виктор без заминок быстро дошел до пустынного в это время года парка Шевченко и зашагал по Суворовской аллее вдоль длинного парапета, отделяющего зеленые насаждения от обрыва над строениями Одесского порта.

«Шарики на «Ланжероне». Какие могут быть шарики зимой? Никто не продает шариков, когда на песке лежат ледяные глыбы. В чем подвох? Шарики, шарики… Ну конечно! Это спуск на пляж!» — неожиданно догадался Виктор.

Действительно, две громадные белые сферы на пляже «Ланжерон» рядом со спасательной станцией — одна из главных достопримечательностей города. Одесситы и гости Южной Пальмиры фотографировались около них, когда по городу еще ездили извозчики. Их не разрушила даже суровая реальность смутных девяностых…

— Здравствуйте, Виктор! Меня зовут Людмилой. Вас дядя Паша просил прийти?

У самой лестницы «с шариками» к Виктору подошла моложавая женщина в темно-зеленом пальто и теплом берете с брошью из искусственных камушков.

«Опять Паша?! — подумал Лавров. — Одни Павлы. Они что, сговорились?» А вслух недовольно ответил:

— Не знаю, чей он дядя, но с людьми разговаривать не умеет.

— Вообще он хороший. Только жизнь не сложилась.

«И опять жизнь не сложилась. Да что ж вы, люди дорогие?! Что ж с вами со всеми делать?» — продолжал думать Лавров. На душе, конечно, скребли кошки. От всего, о чем он размышлял в последнее время.

— Итак. Я весь внимание, Людмила.

— Идемте отсюда, — оглядываясь, предложила женщина и начала спускаться на песчаный берег.

— Идемте, так идемте, — согласился Виктор и пошел рядом, спускаясь по каменным ступенькам старой, как сама Одесса, лестницы.

— …Просто за мной могут следить. Я боюсь, — испуганно оправдывалась одесситка.

— Даже так? — удивился Лавров. — Тогда мы неправильно идем.

В Викторе мгновенно проснулись навыки разведчика, полученные еще в юности, что бывало довольно часто в его богатой событиями жизни путешественника. Он оглянулся и внимательно посмотрел вокруг. Пляж пустовал, только где-то далеко, в море, стояли на рейде суда, ждавшие швартовки в порту. Асфальтированная дорожка на возвышенности вдоль пляжа с закрытыми на зиму кафе и просматривающаяся сквозь голые деревья Трасса здоровья тоже не вызывали особых подозрений. Все было тихо и спокойно.

Журналист на мгновенье пожалел, что оставил машину на стоянке неподалеку от гостиницы, но потом одернул себя, посчитав несерьезным все эти игры в «сыщики-разбойники». Женщины зачастую преувеличивают. На всякий случай он все-таки поднялся по ступенькам обратно и повел Людмилу за спасательную станцию — к морю, где берег был закован в каменные плиты. Здесь для вероятного противника панорама наблюдения была максимально перекрыта. День был холодный и ветреный, и на пирсе, врезающемся в берег, на удивление не было ни одного рыбака. Лишь одинокий старик стоял почти у самой воды, спиной к зимнему солнцу и… занимался зарядкой. И это в такой холод! Высокий, сухопарый и крепкий, с седой шевелюрой и бородой он, словно сказочный персонаж, играл всеми мышцами на обнаженном теле бронзового цвета. На нем были только светлые кальсоны, закатанные так, что напоминали набедренную повязку. Сколько ему было? Семьдесят? Семьдесят пять? Какая разница. У человека, играющего с природой и не проигрывающего ей, нет возраста.

«Это я, только в старости. Если, конечно, доживу до этих лет…» — мельком подумал Виктор, глядя на «атланта»-пенсионера. Должно быть, старик приходил сюда каждый день с самого детства.

Тем временем Людмила начала свой рассказ.

Это случилось в сентябре, когда судно «Карина» вышло со своим грузом куда-то в Африку. Почему куда-то? Порт назначения на коммерческом рейсе матросы узнали уже по отплытию. Людмила не хотела отпускать своего сына в плаванье. Что-то подсказывало: добром это не кончится.

— …Мы и кредит взяли, — рассказывала Люда, шмыгая покрасневшим на холоде носом. — Не маленький. Хотели нашу пристройку в Треугольном переулке утеплить…

Моряки Одессы еще со времен порто-франко считались самыми зажиточными среди простых людей города. Попал в море — значит, повезло. Там и заграничные рейсы и зарплата хорошая. Зная о платежеспособности моряков, им даже «малые кредиты» в местных банках выдают совсем немалые.

Казавшаяся сильной Людмила вдруг расплакалась, и Лавров по-мужски обнял ее за плечи, успокаивая. Сам же он постоянно смотрел из стороны в сторону, не упуская ни единой детали. Со спины Виктор и Людмила были прикрыты старинной постройкой административного здания, слева от них строился гостиничный комплекс, а справа был выход все на тот же пляж. Пока журналиста не смущало ничего. Слежки, похоже, действительно не было. Женщина ошибалась — у страха глаза велики.

«Брат Нептуна» на берегу, совсем неподалеку, продолжал удивлять своей удалью молодецкой. Вот он подхватил осколок ракушечника величиной со школьный портфель и принялся легко и непринужденно поднимать его от груди вверх, при этом правильно дыша: вдох-выдох, вдох-выдох.

— Я с ним говорила! Уже после того, как их взяли в плен, — взволнованно продолжала Людмила о своем сыне. — Я же слышу, что у него голос совсем не такой, как всегда. Я ему: Васенька, сынок, что у тебя болит? А он мне — мама, все хорошо, успокойся… Но я-то знаю, что нехорошо. Я это чувствую! Понимаете?.. Эти сволочи их в порт не пускают! У ребят пресной воды на неделю осталось!..

В голосе женщины опять появились нотки истерики, но Виктор умело увел разговор в другое русло.

— …Людмила, а куда вы обращались по этому поводу?

— Ой, да куда мы только не обращались…

Виктор слушал эту горькую правду о том, как всю осень и половину зимы Людмила Богомол и родственники других моряков «Карины» обивали пороги инстанций — Министерства обороны, Верховной Рады, Министерства иностранных дел, — и понимал, что бюрократия может съесть кого угодно. Обычно чиновники, ответственные за что-либо, на самом деле самые безответственные. Люди из народа для них — «любі друзі», любое жесткое требование — «це провокація», любой документ — в ящик стола, «нехай набереться Державної ваги». Как это все знакомо…

— Нам врут. Слезу пускают, — продолжала мать моряка. — Говорят, что пытаются приложить все усилия. Но я же не дура! Вижу, что брешут… Как в кабинетах, так и по телевизору… Ой, извините.

Людмила спохватилась. Виктор ведь был представителем телевидения, и одесситка поняла, что сказала лишнее.

— Не за что извиняться. Вы во всем бесконечно правы, — угрюмо ответил журналист. — Ну, раз кто-то брешет, то исправлять — мне. Я возьмусь за это дело. Проведу расследование… в общем, сделаю, что смогу.

— Ой, спасибо… — женщина положила руку на сердце.

— Не нужно благодарить, — спокойно перебил Виктор. — Пока не за что… Только одна просьба. Вы просто ходили погулять, подышать свежим воздухом, и вообще я вам приснился. Понятно?

— Понятно, — улыбнулась Людмила, но это была улыбка сквозь слезы.

Их отвлек шумный всплеск воды. За спиной у Людмилы «бешеный» старик-спортсмен рыбкой прыгнул в воду с каменной плиты берега.

— Ну, вы только посмотрите! — радостно прокомментировал Виктор. — Видать, с протромбином все в норме.

Старик мощным баттерфляем отплывал от берега, где остались лежать его спортивный костюм, куртка и кроссовки.

— К русалкам поплыл. Ихтиандр, — романтично добавил журналист.

Сам того не ведая, Лавров поднял Людмиле настроение. Она очень надеялась на помощь знаменитого журналиста. С таким мужчиной кому-то как за каменной стеной. Знала бы она, как тяжело ему дается эта каменная стена…

Лавров принялся вспоминать, что он слышал о захвате «Карины». Об этом в СМИ говорили не часто, но очень эмоционально, как и следует подавать такие новости. Но одно дело — слышать, другое — видеть и знать. Тем более что настоящая журналистика — это не просто аналитика, но и чертовски тяжелый труд в пути и на месте происшествия. Об этом мало кто знает, но, положа руку на сердце… некоторые журналисты позволяли себе и позволяют до сих пор писать материалы, не выходя из офиса, основываясь на материалах предыдущих лет и базы Интернета. Лавров был не из таких. А тем более, когда он пообщался непосредственно с матерью матроса с захваченного украинского судна.

Проходя по дорожке мимо памятника «Неизвестному матросу», Виктор подумал: «Мертвых у нас помнят… А как быть с живыми? Или обязательно нужно умереть, чтобы вспомнили?» Еще он размышлял о том, как трудно ему будет в Киеве. Он твердо решил расследовать дело о сухогрузе «Карина». А уж если Лавров что-то решал, то уже ничто не могло его остановить…

 

Глава 11

Перевербовал…

Тяжелое лезвие колуна на крепком длинном топорище застыло в воздухе, словно хищник, выбирающий цель. Мгновение, и топор резко опустился вниз, разрубая широкое березовое полено на две равные части. Замах, и следующий удар трехкилограммового орудия расколол очередное полено до самого основания, стукнувшись о твердую буковую колоду. Уже полчаса человек, коловший дрова с завидной выносливостью, «клал» одно полено за другим. Не каждый взрослый мужчина способен помахать колуном хотя бы полчаса, а уж тем более, когда у него… одна рука.

Полковник спецслужбы в отставке Короленко продолжал колоть дрова на хорошо утоптанном снегу у своей маленькой русской парильни. Пустой левый рукав его толстовки был аккуратно заправлен внутрь и не мешал работе. «Особист» потерял руку в мирное время, сопровождая секретный груз из аэропорта в хранилище службы безопасности. Обидно уходить на пенсию, когда тебе нет и пятидесяти. Уже третий год Короленко рубил дрова, плавал в бассейне, стрелял, учился писать неудобной ему правой рукой… Он еще пошумит, он еще докажет, что зря его скинули со счетов, докажет… по крайней мере себе.

Эта борьба человека с самим собой продолжалась до тех пор, пока к воротам дома на Софиевской Борщаговке не подкатил на своем «мерседесе» Виктор Лавров. Короленко прислонил колун к колоде и вошел в дом. Через полминуты консольные откатные ворота одного из двух гаражей в начале двора открылись и «гелик» журналиста свободно въехал в просторное помещение.

— Здорово, полковник! — улыбнулся Виктор, выходя через заднюю дверь гаража во двор. В руках у него была бутылка замечательного таврийского коньяка.

— Привет, Лавров! — хитро щурясь, еще не восстановив дыхание после тяжелой работы, ответил Короленко, протягивая журналисту свою единственную правую руку.

Он был очень рад приезду Виктора. Неписаный кодекс разведчика — ни с кем не сходиться — всегда держал Короленко на «голодном пайке». Настоящих друзей у СБУшника не было. Как часто случается в жизни, человек называет друзьями коллег по работе, соседей по лестничной клетке, единомышленников или просто людей, которых давно знает. Почему? Может, от тоски, что у него в действительности нет того, кого можно назвать другом? Так и здесь. У Короленко не было друзей. Что у него было к пенсии? Маленький домик в итальянском стиле да парильня, которую он очень уважал.

Виктор был одним из немногих гостей, кому полковник был действительно рад. Скрытный, не дающий глупых обещаний, не спешащий с выводами, всегда «бьющий в десятку» своими ироничными высказываниями, журналист импонировал натуре самого Короленко. А уж о способностях Виктора Лаврова что и говорить. Иногда он удивлял даже Короленко, который в силу своего прагматизма привык ничему не удивляться.

— Что, полковник? Лес рубят — щепки летят? — Виктор посмотрел на густой покров коры и кусочков дуба вокруг колоды.

— Хочешь помочь? — усмехнулся Короленко.

— Да куда уж мне? Ты одной рубаешь, как я двумя, — пошутил в ответ Лавров.

— Ой. Да-да-да!.. — с иронией воскликнул «чекист», хотя, конечно, эти слова были ему приятны.

Он и вправду был крепок, несмотря ни на что. Старый холостяк — да уже и не холостяк, а, скорее, бобыль, — бывший офицер спецслужб прекрасно понимал, что с таким тяжелым увечьем жить полноценно можно, только регулярно работая над собой. Жалеть его было некому. Это и давало ему силы не раскисать, а бороться. Наперекор всему, назло судьбе. И он побеждал.

— А может, поставишь себе тэны в баню, и ну его нафиг? — провокационно спросил Виктор.

— Парильню надо топить настоящими дровами, а не электричеством! — назидательно ответил Короленко. — Мы ведь люди, а не цыплята гриль?

— Железно! — засмеялся Виктор.

— Пойдем в дом, Лавров, а то скажешь, что я тебя простудил! — наигранно пробурчал Короленко и похлопал Виктора по спине своей широкой ладонью.

В небольшой, но добротной печи громко стреляли дрова, прогорая из головешек в мелкие угли. Первым из девяностоградусной парильни выскочил Виктор и, миновав накрытый стол, пробежался во двор. Здесь он ухнул на себя ведро ледяной воды, приготовленной загодя.

— У-а-а-а-а-а-ф-ф-ф-ф-ф-р-р-р! — вырвалось из груди.

На улице было минус семь. Но тело после дубового веника, пропаренного в растворе эвкалипта, совершенно не чувствовало холода.

Вернувшись в теплый предбанник, Виктор принялся растираться, поглядывая на стол. «Невидимая» горничная этого дома — Марина — к приезду гостя постаралась на славу. Печеная утка с черносливом, твердый сыр, маслины, фета, парочка оригинальных салатов, виноград и, конечно, цитрусовые… Словом, все, что не сможет убить вкус прекрасного коньяка, который журналист привез с собой. Короленко, конечно, знал, что Виктор приедет к нему, и подготовился к встрече, как надо.

Лавров из кадушки, стоящей на отдельном столике, большой деревянной ложкой зачерпнул домашнего кваса. Свежий резкий хлебный запах из кружки, похожей на бочонок, взбодрил его. Из парильни тем временем вышел раскрасневшийся полковник.

— Что, не выдержал, журналюга, моей парильни? — издевательски спросил он.

— Старый садист! — парировал Виктор, играя обиду. — У тебя сердца нет!

Короленко тем временем ловко надевал свой протез, напевая:

— Чего ты сидишь? Наливай!

— Кажется, эта песня не так заканчивалась, — сквозь смех ответил журналист, открывая душистый таврийский коньяк…

— Слушай, Витя, что я тебе скажу, — вдруг стал серьезным Короленко и как-то устало плюхнулся в широкое плетеное кресло во главе стола. — Тебе не стоит туда ехать…

— Куда? — Виктор смотрел на товарища с хитрой ухмылкой.

Он еще ни словом не обмолвился о своих планах и о причине визита к отставному полковнику.

— Ну, туда, куда собираешься, — уклончиво и невозмутимо ответил Короленко и, насыпав на кусочек лимона соли, тут же отправил его в рот, причмокивая и поясняя: — Иногда руку судорогой сводит…

Виктор посмотрел на крепкую руку пенсионера спецслужбы. Пятидесятисантиметровый бицепс мог бы стать прекрасным украшением титульной страницы любого физкультурного журнала.

— А фантомные боли не беспокоят?

— На «Карину» не пускают ни своих, ни чужих.

Лавров не сдавался. Он уже налил коньяку и себе, и собеседнику и поднял свой бокал, нарисовав им в воздухе галочку, обозначая тост.

— За встречу, полковник!

После «рюмки», закусив горячей уткой, пропахшей черносливом, Короленко продолжил напирать на Виктора:

— …Неизвестно от чего умер капитан. Уже пятый месяц лежит в холодильнике.

Журналист открыл маленький бар-холодильник и достал оттуда запотевшую от холода, почти пустую бутылку «Тоника». Он был в гостях у полковника не первый раз и знал, что и где лежит.

— А вот я когда-то попал в холодильник, когда поехали снимать программу о мясохладокомбинате… Представляешь?

— Сухогруз скоро потеряет управление. Моряки стоят вахты, дрейфуя, то и дело возвращаясь в точку, где произошел захват. На связь практически не выходят, — продолжал рассказывать отставник.

Игра в «кошки-мышки» продолжалась. Лавров отвечал невпопад, но так было нужно. С такими людьми, как полковник, лучше общаться полунамеками.

— …И вода заканчивается, — в тон Короленко отвечал Виктор, выливая остатки «Тоника» в фужер.

— Да, пресной воды осталось совсем мало. В общем, все совсем плохо…

Уже и бутылка коньяку подходила к концу, а Виктор продолжал валять дурака, не говоря прямо, зачем приехал. Но Короленко это было и не нужно. Он прекрасно понимал, что Виктор пришел к нему за помощью — он хочет во что бы то ни стало попасть в Сомали и помочь несчастным украинским морякам. Но как? Вот он и пришел за советом. Но, к сожалению, полковник действительно ничем не мог ему помочь, поэтому оставалось только отговорить журналиста от этой затеи.

— …И к тому же, — продолжал вечер уговоров офицер спецслужбы. — На борту «Карины» оружие…

Виктор застыл, глядя в одну точку и играя желваками. Затем встал, подошел к двери в парильню, на которой висела мишень для дартса и, вытащив оттуда дротики, вернулся на свое место.

— Мое оружие — перо, — спокойно сказал журналист. — В хорошем смысле этого слова, — и кинул один из дротиков в мишень.

— …Судно почему-то шло без конвоя… С этим не надо разбираться. Если шло без конвоя, значит, это кому-то было нужно.

Рассказывая, Короленко смотрел, как Виктор один за другим отправляет дротики точно в цель.

— И вдобавок, самое основное… — полковник замялся, и Виктор посмотрел ему в глаза.

— …Поступила информация, что координаты судна пиратам сообщили из порта убытия. То есть из Ильичевска. По телефонной связи.

— А вот это уже интересно! Ты знаешь, полковник, я себе такую «мобилу» прикупил! — восторженно воскликнул Виктор.

— Я тебя умоляю! Оставь в покое это дело, — вдруг попросил старый «чекист». — Неужели ты думаешь, что способен найти того…

— Гаврилыч! Мои пуговицы пришиты крепко! Отрывать их бесполезно…

— Да? — грустно спросил полковник.

— Да!

— Ну, тогда еще по коньячку? — совершенно весело спросил Короленко.

— Да-а-а-а! — протянул Виктор, понизив голос.

Мужчины засмеялись, и полковник нажал на кнопку переговорного устройства, висящего на стене, обшитой лакированной «вагонкой».

— Мариночка! Принесите нам коньячку, пожалуйста!

* * *

Утро выдалось серым и хмурым, в воздухе витал запах оттепели. Короленко, провожающий Виктора до гаража, шел угрюмый. Вечер уговоров не удался. Виктора было не сдвинуть. Он ни слова не проронил о своих намерениях и ничего не попросил. Такой прокол у полковника был впервые в жизни. Уж кто-кто, а он умел и вербовать, и перевербовывать, но тут потерпел фиаско. На заборе у гаража, видимо, почувствовав скорое потепление, каркнула громадная черная ворона.

— Плохая примета, — проворчал Короленко, уже подойдя к задней двери в гараж.

— С каких это пор ты начал верить в приметы, полковник? — весело спросил Виктор.

— С каких? С никаких… — пожал плечами бывший СБУшник.

— А, знаешь… — неожиданно доверительно произнес журналист. — Я тоже верю в приметы. Вот, например, если ваши соседи сверху ушли на работу, забыв при этом закрутить кран на кухне, то это — к дождю!

Шутка Виктора не произвела должного эффекта. Короленко не повел и бровью.

— …Не суйся ты в это дело, Лавров, — обреченно сказал полковник. — Тут замешаны такие силы, что даже нашей организации не справиться.

— Откуда узнал, что я собираюсь в Сомали? Радуцкий сказал? — спросил Виктор, впервые за весь визит говоря с Короленко начистоту.

— Ты на него не обижайся… — вместо утвердительного ответа сказал полковник. — В конце концов, это я ему посоветовал отправить тебя в Австралию, чтобы ты не ринулся в Африку в сентябре.

— Ах, вот оно в чем дело…

— Вот видишь, я тебе все рассказал, как есть, — вздохнув, сказал Короленко. — Не обижайся, слышь? Хотя бы на него…

— А чего мне на него обижаться, полковник? Я уже у него не работаю. Со вчерашнего дня. Все обиды остались в прошлом.

— То есть как?! — абсолютно искренне удивился Короленко. — Он тебя уволил?

— К чертовой матери! — засмеялся Виктор. — Так и сказал! К чертовой матери! С тобой, Лавров, опасно находиться рядом…

— Да… ты… — сбивался с мысли Короленко. — Я… да никуда он не денется. Вернешься — помиритесь и все…

— Полковник, я же не ребенок. Ты меня знаешь. Сказал, что поеду. От канала или без канала, все равно поеду.

То, что появилось на лице Виктора, трудно назвать улыбкой. Скорее это была та гримаса горькой иронии, когда человеческие принципы выше всего. Даже рабочего места.

— Далась тебе эта Сомали, — с досадой воскликнул Короленко.

— Далась! — неожиданно горячо выпалил журналист. — Знаешь, когда я увидел слезы матери одного из матросов «Карины», совсем еще мальчишки, который только-только вернулся из армии и поехал заработать денег, я вспомнил… Вспомнил, как после вывода войск из Афгана нас оставили служить дальше, хотя мы уже и отбарабанили по два положенных года. В стране солдат не хватало — понимать надо! В отпуск, конечно, съездили, ну а потом вернулись. Все, как один… Комсомольцы, йетить твою мать…

Виктор говорил так, что черная ворона, сидевшая на заборе, испугалась и улетела.

— …А потом? Потом один мой товарищ. Боевой. Вместе кашу жрали из котелка. Был убит случайной пулей. Офицер в комнате для хранения оружия чистил пистолет и — все, как положено — отвел затворную раму, поднял свой «ПМ» под сорок пять градусов, произвел проверочный — нажал на спусковую скобу. Прозвучал выстрел. Патрон оказался в патроннике. Пуля вылетела из «оружейки», разбив окно, и на излете убила Генку, просто идущего из столовой в восьмидесяти метрах от казармы. Прямым попаданием в висок! И где? Не на войне, будь она проклята! А в мирное время, когда и дембель уже должен был пройти!.. Суд-пересуд. Никто не виноват! Никто ни в кого не целился, и все было согласно правилам техники безопасности. Просто дикая случайность. А человека нет… А сейчас? Зная, что такой «выстрел» может произойти в любой момент и произойти не случайно, никому до этого нет дела! Никому!.. И вот когда я увидел мать этого матроса, я вдруг вспомнил мать Генки, которая приехала за трупом в часть!.. Поэтому не уговаривай! Раз у нас, в правовом государстве, некому об этом подумать, я займусь. Хоть что-то попытаюсь сделать. И, если спасу эти жизни, значит, не зря живу на этом свете.

Лавров, казалось, вылил все, что хотел сказать вчера. При этом Короленко, глубоко спрятав эмоции, слушал его с каменным лицом.

— Мир погубят эмоции, Витя, — спокойно сказал бывший офицер спецслужбы, раскидывая ногой мелкие веточки на начавшей таять дорожке.

— Миром управляют эмоции! — возразил Виктор, сделав ударение на слово «управляют».

Короленко долго боролся с самим собой. Он так увлекся размышлениями, что не заметил, как с левого плеча, на которое крепился протез руки, сползла куртка. Виктор поправил ее, накинув обратно. Он понял, что ему пора…

— Ну… — начал он.

— …В общем, так! — перебил его полковник. — В Сомали у нас никого нет. Туда даже Интерпол не суется. Гражданская война, сам понимаешь. Единственное, что могу посоветовать… Один из немногих способов спасти моряков «Карины» — сделать все, что творится на судне и вокруг него, достоянием гласности, показать мировой общественности… поднять шум, короче. И чем скорее, тем лучше. И тогда даже сильные мира сего испугаются и постараются замять дело — ребят отпустят и все сведут на нет. Ты понял?

«Побежденный» Короленко смотрел Виктору в глаза. Виктор никогда не боялся играть в эти игры и выходил победителем из любой «дуэли».

— Я понял. Спасибо, полковник, — просто ответил он. — Но…

— …Никаких «но»! — перебил Короленко, ухватив мысль журналиста. — Начинать следствие отсюда — самая большая глупость для тебя. Сожрут, и фамилии не спросят. Поезжай, а я тебя подстрахую отсюда… как смогу… Вайбер мой помнишь?

— А то, — улыбнулся Лавров.

— Ну, будь!

Крепкое мужское рукопожатие, и Виктор, окрыленный поддержкой старого товарища, уже выезжал из гаража, посигналив на прощание, и двинулся в сторону трассы.

— Черт возьми! Настоящий гасконец! — задорно процитировал Короленко крылатую фразу из кино и поплелся в сторону своего итальянского домика.