Глава 12
Артефакт гробницы Иосифа
Первосвященник был седобородым старцем лет пятидесяти. Его одежды отличались изысканностью и великолепием: риза голубого цвета по подолу была украшена разноцветными яблоками и золотыми позвонками. Сверху на ризу надет ефод — короткий халат до бедер, сотканный из крученого виссона и голубой, червленой и пурпурной шерсти и прошитый золотыми нитями. На груди находился судный наперсник — табличка, украшенная четырьмя рядами трех драгоценных камней, каждый по числу колен Израилевых. Голова первосвященника была покрыта кидаром, к которому было прикреплено то, что только через восемнадцать веков назовут кокардой — рельефная пластина из чистого золота со словами «Святыня Господня».
— Как идет расследование? — Иосиф Каиафа задал вопрос, едва выслушав слова приветствия от Шаула.
— …Вряд ли тело повезли в Назарет, так как это слишком далеко. Скорее всего, его перехоронили где-то здесь, в Иерусалиме, — доложил Шаул.
Он оделся, как подобает иудейскому священнику в подобных случаях — фартук-надроги, который надевался поверх туники, длинный льняной хитон и разнотканый пояс.
— И это все?! Ты приходишь в Храм, чтобы ничего не сказать мне? — сердито воскликнул первосвященник. — Ты допрашиваешь и отпускаешь преступников!
— Кто доложил, стража? — дерзко поинтересовался Шаул.
— Римляне в наши дела не лезут, какой-то тупица доложил. С кем ты общаешься из Синедриона?
Еще два дня назад Шаул с легкостью назвал бы имена Иосифа и Никодима, но сегодня, сам не зная почему, решил промолчать.
— Я хочу, чтобы их всех арестовали и, желательно, казнили! — потребовал Каиафа.
— Позволь разобраться, отче…
— …Естественно, — раздраженно продолжал первосвященник. — Пока не собрался весь Синедрион!
— Поздно, — усмехнулся Шаул, видя, как во дворе дома первосвященника один за другим появляются сыны Иудеи, относящиеся к колену Левия, название которого, как и тринадцать других, было написано на одежде Каиафы.
Они назывались левитами, их наряды были проще, но тоже состояли из ефода, хитона и специального пояса, которым они подпоясывались.
Услышав их шаги, первосвященник поспешил взять в руку отложенный было посох из миндального дерева.
— Что случилось, дети мои? — спросил у них Иосиф Каиафа.
— Отче, ученики Иешуа становятся все заметнее, — доложил один из прибывших левитов. — Они говорят, что распятый воскрес.
— И люди верят?
— Слабые верят, сильные хотят, — последовал ответ. — Надо объявить христиан государственными преступниками.
— Это бесполезно, — заявил первосвященник. — Государственными преступниками их могут объявить только римляне, у нас есть лишь права на самоуправление и суд по имуществу.
— Объяви! — настаивал левит.
— Без мертвого тела у нас есть потенциальный Мессия, — устало произнес Иосиф Каиафа. — Без сомнений, нельзя, чтобы Пилат увидел хаос, нужно найти останки.
С этими словами первосвященник подошел к Шаулу и ткнул ему указательным пальцем прямо в лицо:
— Ты будешь следить за каждым его учеником! Возьми людей, сколько нужно. Не спите! Не ешьте! Умрите! — яростно шипел Каиафа. — Но найдите останки этого чертового Иешуа!.. Или я гарантирую тебе ад!
— Слушаюсь, отче, — покорно ответил тарсянин.
Все тело Шаула дрожало. Никто из добропорядочных иудеев не осмелился бы перечить первосвященнику в эти минуты. Никто, кроме того, на чьи останки он только что объявил охоту.
* * *
— Ключ в учениках, — сказал Шаул начальнику римской стражи Луцию, широко шагая в утреннем свете прочь от дома первосвященника. — Через них найдем его…
Мешочек с сестерциями, глухо звякнув, упал к ногам, обутым в крепкие кожаные сандалии. Обладатель этих сандалий сидел на четырех мешках с зерном, позади него неслышно возник Луций. Никодим взглянул на кошель, затем недоуменно и с плохо скрываемым страхом посмотрел на Шаула.
— Это тебе за помощь, — пояснил дознаватель. — Будет больше, если поможешь еще… Ученики Назарянина… Сколько их. Имена. Планы. Запасы оружия. Где собираются. Кто настоящий лидер. И где они прячут останки?
Никодим посмотрел, не наблюдает ли кто за ними, и медленно поднял мошну.
— Мы торопимся, — предупредил его Шаул и направился прочь. К нему присоединился Луций.
— Их двенадцать, — отчетливо произнес им в спину Никодим.
Чтобы его лучше услышали, фарисею пришлось встать. Обладатели гранатовых плащей обернулись. Шаул через левое плечо, а Луций через правое. Они так решительно вернулись к фарисею, что тот отступил на шаг.
— Их же осталось одиннадцать? — недоверчиво спросил Шаул. — Йехуда из Кариота удавился.
— Они приняли к себе еще одного, мытаря Левия Матфея, — торопливо пояснил Никодим.
— Где остальные? — спросил Шаул, впившись глазами в Никодима.
— Они прячутся.
— Где?
— Я не знаю.
— Скажешь нам имена?
— Только еще одно, — пообещал фарисей и поднял указательный палец…
* * *
Отряд легковооруженных римских легионеров бежал по узкой иерусалимской улочке. Шаул по своему обыкновению шел вслед за солдатами быстро и уверенно. Наваждение ночи слетело с него, и он опять стал прежним иудеем, ставшим под знамена Рима, — жестоким, необузданным, убежденным палачом своего народа.
Попавшийся на пути иудейский мальчик заметался было, увидев грозный отряд, но напрасно: римляне свернули налево и вышибли ногами двустворчатые двери. Их встретили восемь пар испуганных глаз — два ребенка, две женщины и четверо молодых мужчин. Они завтракали.
Римские солдаты подперли спинами двери, держа наготове короткие мечи-гладиусы. В дверной проем зашел Шаул.
— Кто Филипп из Вифсаиды? — раввин строго осмотрел присутствующих.
— Я, — робея, ответил вставший мужчина в горчичном хитоне.
— Взять его, — коротко скомандовал Шаул и уступил проход Луцию.
* * *
В комнате для дознания Шаул, опять усевшись на краешек тяжелого стола, спросил Филиппа, не смевшего сесть без разрешения:
— Почему ты примкнул к ученикам Иешуа?
— Он сам позвал меня, когда принимал водное крещение у своего троюродного брата Йонахана. Сказал: «Иди за мной!»
— И ты, как послушный баран, поплелся за ним… — рассмеялся Шаул. — Чем же он заманил тебя?
— Иешуа называл себя посланником, который исполняет волю Отца. И он исполнял, исцеляя прокаженных, изгоняя бесов из одержимых и… поднимая из мертвых.
— Что-о-о? — не сдержал смеха Шаул и посмотрел на Луция. — Ты слышал это?
Луций тоже рассмеялся, тихонько захихикал и писец в своем уголке.
— Я говорю то, что видел. Я видел, как поднялся из могилы праведник Лагар… Он и сейчас живет и радует своих домашних.
— …Прекрати нести бред! — грубо оборвал Филиппа Шаул. — Он кто, твой Иешуа? Бог?
— Я видел его, рав Шаул, — продолжал Филипп. — Я шел рядом с ним после Воскрешения. Он говорил со мной. Это невероятно, но это так! Иудеи говорят: «Господь Бог». Вы имеете в виду, что тот, кто сейчас правит этим миром, является и создателем этого мира. Так вот, говорю тебе: как Господь — это Бог, так Иешуа — это Христос!
Оторопевший Луций перевел взгляд со стоящего грека на сидевшего на столе раввина.
— Прекрати, безумец, — миролюбиво попросил раввин. — Ты и так уже наговорил себе на казнь. Не делай так, чтобы она была еще более жестокой, чем ты заслуживаешь…
Филипп молчал, выказывая этим скорее смирение, чем страх.
— Приведи его. Сейчас, — предложил намеренно равнодушным голосом Шаул. — Покажи тело. Он же не сбросил изношенную шкуру, как змея?
— Бог не приходит по требованию, — очень серьезно ответил Филипп.
— Что значит это Воскрешение? — помолчав, спросил Шаул, убедившись, что писец все успевает записывать.
Филипп тоже посмотрел на писца, склоненного над папирусом, на Луция, держащего себя правой рукой за левый локоть, на Шаула, склонившегося над своим правым бедром, закинутым на стол:
— Вечная жизнь! Для каждого… — Филипп протянул к Шаулу ладони, будто предлагал что-то невидимое. — Каждого, кто верит.
— Сколько вас? — сухо спросил Шаул.
— Сейчас нас мало, — признался Филипп. — Но наше оружие — любовь. И это… это меняет все!
— Каковы ваши намерения?
— Почему ты боишься Его? Империя Ему не нужна. «Отдайте кесарю кесарево» — вот чему он нас учил.
— А если я велю распять тебя?
— Я приму это с радостью, — Филипп раскинул руки и опустился перед Шаулом на колени. — Бей!
— Бей? Ха-ха-ха, — раввин зашелся громким хохотом. — Глупец! Ты не знаешь, что такое распятие.
Шаул взял со своего стола тяжелый четырехгранный гвоздь и бросил его к коленям Филиппа. — Возьми!
— Что это? — удивленно спросил проповедник.
— Представь, что это железо проходит сквозь твои руки. И такой же гвоздь проходит через твои ноги. Его вбивают в пяточную кость. Можешь представить?
Филипп оторопело смотрел на большой кованый гвоздь.
— Вот что ты пропустил, когда сбежал с места казни, — продолжил раввин. — Гвозди пробивают кости…
Шаул встал со стола и подошел к правому плечу коленопреклоненного Филиппа:
— И тебе решать, что хуже. Боль здесь, — Шаул взял Филиппа за правую руку и нажал ногтем на запястье. — Или здесь, — с этими словами раввин сильно пнул грека по щиколотке. Тот вскрикнул и упал на вытянутые руки.
— Ты понимаешь, что тебя мучает вес собственного тела, а потом ты просто не можешь дышать, — сладко продолжал Шаул, погладывая на Луция, который за свою службу распял не один десяток преступников. — Ты осознаешь, что больше никогда не сможешь легко дышать, потому что каждый вздох дается тебе с огромным трудом.
Раввин снова сел на стол.
— Иешуа повезло, он висел всего несколько часов. Обычно люди висят сутками. Тяжело убивать, когда знаешь, что жертва чувствует все до конца, даже когда пика протыкает легкое и достигает сердца. Наверное, много костей ломается, когда трупы снимают с креста. Иногда их снимают прямо с такими гвоздями в костях…
— Хватит! — выдохнул Филипп, склонив голову. — Хватит!
— Что сейчас с его телом? — спросил Шаул, поставив правую ногу на треугольный табурет. — Выглядит, наверное, ужасно? Спрашиваю в последний раз. Где. Другие. Ученики? Это последний вопрос. Скажи и можешь идти.
Филипп поднял голову. Он больше не улыбался.
— Сказать тебе? — переспросил книжник.
— Даю слово, что отпущу. Где они?
Филипп поднялся с колен, подошел к раввину Шаулу так, словно не хотел, чтобы легионер Луций услышал ответ:
— Они… Они повсюду! — произнес Филипп пониженным голосом и засмеялся.
* * *
Шаул спокойно смотрел, как выходит из римского двора Филипп, довольный тем, что его отпустили и даже не били. Раввин посмотрел на стоящего в тени колонны Никодима и приказал:
— А ты отведешь нас в фамильный склеп Иосифа Арифматрейского.
…Они спешились на тропе и оставили лошадей легионерам. Шаул, Луций и Никодим пешком поднялись к старинному склепу, укрытому в тени лавровых деревьев и олив. Вход в склеп преграждал огромный каменный диск. Трое мужчин с трудом откатили его в сторону по специальному желобу.
Раввин зашел в пустой склеп, дал глазам привыкнуть к полумраку и огляделся. Здесь могли поместиться три, максимум четыре человека. В высеченных в скале нишах было несколько костниц или урн-оссуариев для хранения праха усопших.
Шаул позвал Никодима и спросил:
— Где лежало тело?
— Вот здесь, рав Шаул, — указал Никодим, проведя указательным пальцем невидимую линию. — Вот его подголовный камень.
Торсянин шагнул в сторону, чтобы свет от входа упал на каменное погребальное ложе высотой от пола до колена. Тело по иудейскому обычаю лежало ногами на восток (то есть ко входу), головой на запад. Там, где была голова Иешуа, лежал правильной формы кусок черного вулканического стекла размером с плоский кирпич-плинфу. Больше никаких следов не было.
— Сейчас мы проверим, воскрес он или не воскрес. Я лягу на место покойного Иешуа, а ты, Никодим, сходи за Луцием и попытайтесь вдвоем вынести меня из склепа, — распорядился раввин.
Никодим исчез в дверном проеме. Шаул лег на ложе, коснувшись головой плинфы из черного обсидиана.
Черный обсидиан, по египетским поверьям, которые евреи вынесли из египетского плена, помогал покойнику добраться до Царства мертвых. Камень был дорогой, зачастую покойнику клали лишь небольшой обломок черного обсидиана. Иосиф Арифматрейский оказал почесть «царю Иудейскому»: «камень мертвых» размером с плинфу — это поистине царский подарок усопшему.
«Куда же ты делся?» — подумал Шаул по-арамейски, ведь это был его родной язык.
— Не ищи меня среди мертвых, но ищи меня среди живых, — вдруг прозвучало у него в голове тоже по-арамейски.
Голос был чужим. То есть Шаул, конечно, как и все люди, разговаривал сам с собой, но здесь голос, ответивший ему, не был голосом Шаула из Тарса.
— Что это?!
Кровь ударила в виски, бешено заколотилось сердце. В один момент перед молодым раввином пронеслись все события и допросы трех предыдущих дней: ясновидение Мирьям и прорицание Мары, преданность своей вере Иосифа и предательство Никодима, тупая бессильная злость и угрозы первосвященника Каиафы. Неужели истина была так близка?
— Как тебя зовут? — спросил вслух по-гречески тарсянин.
— Иешуа, сын Иосифа из Назарета, — раздалось в голове.
— Луций! — ответил на прозвучавший вопрос вошедший в склеп римлянин.
— Погоди, Луций, — отозвался Шаул. — Я еще полежу здесь, подумаю.
— Крикнешь, когда надо будет, — отозвался бесстрастный стражник и вышел из гробницы. Но раввин его не слышал. Он был всецело поглощен откровением, которое ему открылось.
— Ты и вправду иудейский царь? — спросил по-арамейски Шаул, не произнося ни звука.
— Ты спрашиваешь меня, потому что остальные считают меня таковым? — последовал беззвучный ответ.
— Ты царь? — еще раз спросил мысленно Шаул, не поддаваясь на уловку.
— Мое царство не в этом мире. Если я земной царь, неужели ты думаешь, что мои ученики выдали бы меня? — ответил голос.
— Значит, ты действительно царь? — подумал Шаул.
— Я был рожден, чтобы принести правду в мир, — последовал ответ. — Все, кто слышат правду, слышат мой голос.
— Правда… что есть правда? — спросил Шаул на латыни, раздосадованный уклончивостью ответов голоса, назвавшегося «Иешуа из Назарета».
Он приподнялся на локте и не услышал ответа. «Ага, — смекнул молодой раввин. — Я слышу голос в своей голове только тогда, когда она покоится на “камне мертвых”».
Он перевернулся на живот и приложил к обсидиану лоб. «Это правда, что ты исцелил слепого… и воскресил мертвого?»
Молчание.
Шаул поднялся, переложил «камень мертвых» с ложа на пол склепа и опять лег затылком на вулканическое стекло.
— Это твое рождение было предсказано в Писании? Ты сотворишь для меня маленькое чудо? — спросил Шаул на латыни.
— Ego non satis intelligo, — раздалось в его голове.
— Что есть правда, Иешуа? — снова перешел на мысли по-арамейски Шаул. — Ты слышишь ее, узнаешь, когда ее произносят?
— Да, узнаю.
— Как? Ты можешь мне объяснить?
— Если ты сам не слышишь правды, никто не сможет тебе объяснить…
Никодим и Луций так и не дождались, когда Шаул их позовет. Он сам вышел из склепа с черным камнем в руке.
— Рав Шаул, — обратился к нему начальник римской стражи, но тарсянин не слышал его, что-то бубня себе под нос.
— Рав Шаул! — громко повторил начальник стражи.
— Да, — наконец откликнулся раввин, пряча обсидиан в свою походную сумку.
— Пришло донесение, что христиане покинули Иерусалим и направились в Дамаск. Бегут, негодяи! — отрапортовал Луций.
— Значит, мы отправимся в погоню! — воодушевленно произнес Шаул. Глаза его сверкали, обуреваемые новыми мыслями и желаниями.
— Но у меня нет разрешения покидать территорию гарнизона! — возразил римлянин.
— Тогда я поеду к христианам… в погоню за христианами один. Мне есть о чем с ними поговорить, — твердо сказал раввин.
Глава 13
Наваждение Шаула
Изо рта каменного лика Медузы горгоны щедро лилась вода. Иерусалим — этот оазис жизни под раскаленным солнцем Иудейских гор — вдоволь снабжался живительной влагой по хитроумной системе акведуков и водопроводов. Луций и Шаул принимали ванну после конной прогулки к склепу Иосифа Арифматрейского и обратно. Они нежились под перламутровыми струями драгоценнейшей жидкости, которая многим из простых смертных была доступна только за деньги, — чистейшей водицы, что мальчики-рабы лили им на головы из кувшинов. Под самым потолком купальни зияло почти идеально круглое окно, из которого на мужчин струился яркий дневной свет.
— …Моя сила в упорстве, Луций, — откровенничал с начальником стражи Шаул. — Если передо мной есть цель, я никогда не сдаюсь.
— Превосходно! Глупо, но превосходно! — иезуитски хихикнул Луций. Что у него было за душой, было известно только ему одному. У себя дома он мог позволить себе такой тон даже с дознавателем Синедриона.
— Я все равно поеду в Дамаск, — настойчиво сказал раввин.
— Твоя воля, рав Шаул, — уже серьезно отозвался Луций.
После бани они предались трапезе под навесом во дворе у дома римлянина: сладкое вино с ледяной водой, инжир и пресные лепешки, крылышки фазана, но самое главное — печеная шея молодого барашка. Это вам не вяленая рыба какого-нибудь нищего проходимца. Изысканное кошерное блюдо было приготовлено специально для дорогого иудейского гостя, пока Шаул и Луций плескались в купальне.
Им прислуживала сестра Луция — скромная улыбчивая Юнона, голубоглазая и простоволосая. «Как галилеянка Мара, любимая женщина Иешуа», — заметил про себя Шаул. В голове опять отчетливо прозвучали слова прекрасной Мары, сказанные на допросе: «Пусти в свою душу любовь…» И опять в его сердце зажглась та искра, которая время от времени прожигала все его существо уже третьи сутки, еще со встречи с Мирьям, матерью Иешуа.
— Нравится? — поддел раввина Луций, заметив, как молодой иудей смотрит на Юнону.
Девушка при этом покраснела.
— Хороша невеста? А? — продолжал захмелевший стражник. — Наплоди с ней иудейчиков. Ха-ха-ха…
— Не заставляй меня это слушать! — недовольно фыркнула Юнона и, подхватив пустой винный кувшин, быстро вошла в дом.
Уже немолодой крепкий и толстый римский легионер был старше своей сестры лет на двадцать. Он клятвенно обещал покойным матери и отцу, что поднимет девушку на ноги и удачно выдаст замуж. Все естество непробиваемого и беспардонного вояки не позволяло ему выражаться культурнее. Он и так умудрился ни разу не выругаться, что было для него настоящим подвигом.
— Ты знаешь, что Шаул — римский гражданин? — спросил сестру Луций, когда она вышла к столу с очередным кувшином вина.
— Брось, Луций. Это не моя заслуга, — скромно заметил Шаул.
— Его папаша вынудил римских вельмож дать ему гражданство! — засмеялся пьяный начальник стражи. — Ха-ха-ха… Разве не так, Шаул? Ну, скажи!
— Он заплатил пятьсот драхм, — сознался иудей.
— Двухлетний заработок?! — поразилась Юнона.
— Для его отца это было не очень много, — икнув, сказал Луций. — Сущие пустяки… ки…
У Луция перехватило дыхание, и он, схватив чашу с вином, которую ему уже наполнила Юнона, принялся шумно пить, громко глотая. Шаул же, который не сильно налегал на дар лозы и оттого был гораздо трезвее хозяина дома, продолжал любоваться красавицей Юноной, которая готовила очередную смену блюд на столе. Девушка была прекрасна. Льняная туника с золотым поясом подчеркивала правильные формы ее тела. В широких проемах одежды угадывались остроконечные девичьи груди… Высокая и статная, Юнона была совершенно не похожа на своего тучного краснолицего брата.
— Никогда бы не подумал, что ты — сестра Луция.
— А я никогда бы не подумала, что вы — раввин, — засмеялась девушка.
Их глаза нашли друг друга, и девушка отвела взгляд, в очередной раз залившись румянцем. Крепкий, смуглый тридцатилетний иудей мог бы вскружить голову любой девушке Иерусалима.
— Ну, что ты?! — влез в разговор Луций, обращаясь к сестре. — Он не только раввин, но и настоящий торговец! Вот послушай! Ты знаешь, что в Храме все время забивают ягнят?..
— Да, — удивилась Юнона. — Для жертвоприношений, но при чем тут?..
— …Подожди, — продолжал легионер. — Не перебивай старших. Так вот! Только на Пасху, за один день, забивают двадцать тысяч ягнят! Шкуры идут на палатки! Для римских солдат, для храмовой стражи, для армии Ирода. И всем заправляет палаточник Шаул! Вот!
Раввин при этом лишь скромно улыбнулся.
— Шить палатки я научился еще в мастерской отца…
Шаул сам не понимал, для чего он все это рассказывает, но продолжил:
— Потом это умение помогло мне зарабатывать средства на пропитание собственным трудом… Потом я стал воином, потом раввином… Но шкуры все равно не забыл.
— Так это же замечательно! — воскликнула девушка.
— Видишь, — обратился уже к Шаулу начальник римской стражи. — Девушкам по вкусу дельцы, а не скромные раввины.
— Откуда ты знаешь, что по вкусу девушкам? — заявила Юнона и подлила гостю вина.
— Это еще не все, — не унимался Луций. — Шаул сделал так, что первосвященник назначил его Главным дознавателем, а эта должность даже выше, чем начальник храмовой стражи.
— Луций… — попытался пресечь пьяную речь раввин.
— И теперь он разъезжает по Иерусалиму с римским мечом, а за ним следует повсюду отряд потных римских солдат! — с этими словами Луций расхохотался и указал на себя.
Еще через несколько минут Луций уже клевал носом, беспрестанно что-то бормоча.
— Так, кажется, ему пора отдыхать, — заметил Шаул.
— Не сметь трогать начальника стражи Храма!.. Начальника Храма стражи!.. Начальника! — пьяно взревел Луций на рабов, которые пришли, чтобы отнести его в комнату для отдыха. Видимо, им это было не впервой. Римлянин уже не видел перед собой никого и ничего.
— Ты не понимаешь, Юнона! Он богат! Он сказочно богат!.. — кричал Луций уже где-то за пределами комнаты с застольем. А римская красавица и молодой иудейский раввин молча стояли, глядя друг другу в глаза. Грудь Шаула вздымалась, он дышал часто и прерывисто… Затем, не сказав ни слова, повернулся и поспешно вышел.
* * *
— Не шевелись, Агарь, — предупредил двадцатипятилетний бородач свою жену, выставив вперед руку и как бы останавливая ее. Полосатый халат мужчины моментально взмок от ужаса, и по спине потекли неприятные струи пота.
Его жена в сером льняном хитоне стояла вытянувшись, как струна, в руках грабителя, который левой рукой зажимал ей рот, а правой держал огромный обоюдоострый кинжал у тоненькой шеи. Разбойник вжался спиной в стену в узком темном переулке, и молодая женщина практически лежала на нем. Полуживая от испуга горожанка, не видя напавшего на нее бандита, лишь чувствовала губами и носом его грязные вонючие пальцы. Приступ тошноты подступал к горлу.
Муж Агарь сам был в точно таком же положении: он стоял спиной к еще одному разбойнику, державшему остро наточенный клинок у его горла. Третий грабитель копошился в корзине с пожитками молодой семьи.
— Не шевелись, не шевелись, Агарь, нет!
— Шимон! — наконец превозмогая сухость в горле, воскликнула молодая женщина.
Ей все не верилось, что это действительно происходило с ними. Двое суток они добирались из Вифсаиды в Иерусалим — голодные и разбитые усталостью… и теперь их грабят средь бела дня в темном проулке между главными улицами!
— А ну, стоять! — вдруг услышал незнакомый голос грабитель, который копошился в корзинах, навьюченных на пару маленьких осликов. Негодяй на мгновенье замер и повернул голову туда, откуда услышал окрик. На выходе из проулка он увидел высокого мужчину в одежде простолюдина.
— Стоять, я сказал! — повторил он.
Бандит усмехнулся и продолжил свое черное дело.
Шаул — а это был именно он — совсем забыл, что утром, выезжая в склеп Иосифа Арифматрейского, он специально оделся попроще, чтобы не привлекать к себе внимания ненужных глаз. Поэтому его непримечательная туника не произвела на трущобных бандитов должного впечатления. Более того, разбойник, державший кинжал у горла Агарь, оттолкнул молодую женщину и кинулся на раввина. Налетчика не остановило даже то, что в руках у «простолюдина» появился короткий римский меч.
Замах ножа… и в ту же секунду Шаул вдруг почувствовал нежелание убивать. Такое с ним было впервые. Еще мгновение назад он был готов выпустить негодяю кишки, что для него, человека с богатейшим опытом поединков, было пустяком. А теперь… он даже не поднял свой меч, а просто ударил нападающего ногой в коленную чашечку. Нога преступника хрустнула, и он грохнулся на каменный тротуар улицы, подняв дикий крик.
В этот момент потрошитель корзинок понял, что дело добром для него не кончится и, бросив все и проскользнув мимо Шаула, пустился наутек по центральной улице Иерусалима.
Никем не удерживаемая молодая женщина замерла, как будто превратилась в жену Лота, оглянувшуюся на горящий Содом.
— Агарь, беги! — призвал Шимон, натыкаясь кадыком на кинжал третьего грабителя.
Агарь не пошевелилась. Она беззвучно плакала, запрокинув лицо.
Шаул спокойно прошел мимо корчившегося от боли разбойника и двинулся в сторону женщины.
— Беги, Агарь, беги, — громко настаивал Шимон.
Но что за беда! Агарь была из числа тех жен, которые никогда не послушают мужа в момент опасности, сделают все наоборот, все испортят и обвинят во всем самого мужа — если он, конечно, останется в живых.
За остолбеневшей женой и за осликами с корзинами Шимону было сложно рассмотреть, как там развиваются события. Лишь громкий крик одного из налетчиков давал понять, что происходит что-то страшное.
Шаул подошел к иудейке. Женщина, не понимая, что произошло, просто села на корточки и закрыла голову руками.
Раввин-воин усмехнулся сквозь сомкнутые губы и уже был готов наброситься на бандита, удерживающего мужчину. Он не заметил, как только что выведенный из строя налетчик добрался до ножа, который обронил во время падения, из последних сил подполз к неожиданному заступнику и ударил наотмашь. Обоюдоострое лезвие кинжала разрезало грубую кожаную сандалию раввина, но, к счастью, встряло точно между вторым и третьим пальцами, насквозь пробив подошву. Шаул брезгливо отшатнулся и легко ударил мстительного налетчика рукоятью меча по затылку, оглушив. Почему он не воткнул острие своего клинка ему в шею?.. «Не убивать!» — грозно скомандовал голос внутри. Раввин просто приставил меч к основанию черепа бандита, и тот, распластав руки в стороны, затих.
…Меченосец смотрел суровым взором прямо в глаза тому разбойнику, что еще удерживал Шимона, держа кинжал листообразной формы у горла жертвы. Сам же Шаул, играючи, удерживал второго преступника. Казалось, одно движение — и все…
— Убей его!!! — приказал Шимон мечнику.
Старый разбойник прижал его кадык кинжалом еще сильнее, а Шаул придавил мечом шею своего молодого пленника. Раздался стон.
— Натан, брат… — в ужасе пролепетал старый разбойник, державший Шимона.
— Убей его! — просипел Шимон, не обращая внимания на кинжал, разрезающий его кадык.
Шаул чуть приподнял свой меч, продолжая смотреть на немолодого налетчика.
— Жизнь за жизнь? — раввин начал медленно водить мечом по шее, целя в основание черепа молодого разбойника, играя на нервах старика.
Тот не выдержал, бросил кинжал и кинулся к молодому, упав на колени.
— Натан, брат…
Шимон со стоном вдыхал воздух, растирая кровь из царапины на шее.
— Забирай его и пошли вон отсюда, — спокойно произнес Шаул, отфутболив кинжал старого налетчика в сторону. — Ну-у-у?!
Повторного приказания разбойник ждать не стал и, подняв Натана и обвив его руку вокруг своей шеи, медленно повел прыгающего на одной ноге бандита восвояси.
Шаул вложил меч в ножны с характерным железным лязгом и подошел к Агарь, которую уже обнимал и тормошил Шимон.
— Ну, ну… Ну, что ты, милая?..
— Шимон, я так испугалась! — сдавленно ответила молодая женщина.
Посмотрев на Шаула, спасенный мужчина будто опомнился и бросился к своим корзинам, достав оттуда две большие рыбины.
— Вот! Это все, что у меня есть! Возьми! Я ловлю, солю и копчу рыбу, продаю на базаре.
Шаул развел руками, словно желая сказать: «Ну, зачем вы, я это вовсе не из-за вознаграждения».
— Прошу тебя! — воскликнул умоляющим тоном Шимон, вкладывая в руки Шаула по рыбине. — Ты спас нам жизнь!
Раввин улыбнулся и не стал отказывать этому простому трудовому иудею.
— …И прости меня, добрый человек! — вдруг попросил Шимон.
— Это за что? — удивился тарсянин.
— Я просил убить его! — кивнул рыбак в сторону ушедших налетчиков, будто они были еще здесь.
— Ну, так он же чуть не зарезал твою жену!
— Иешуа учит любить своих врагов! — ответил Шимон с достоинством, обнимая свою Агарь, которая все еще плакала.
— Иешуа? — застыл Шаул. — Я спас жизнь одного из его последователей?
— Иешуа — Мессия, — очнулась от ступора Агарь.
— Иешуа мертв, — то ли спрашивая, то ли провоцируя, сказал Шаул.
— Это неправда! — горячо заверил его Шимон.
— Это правда, мой доверчивый друг.
— Иешуа называл меня Кифа — я его первый ученик, а это моя жена — Агарь.
— А меня зовут Шаул из Тарса… и вы обязаны явиться ко мне на допрос перед закатом. В казармы римского гарнизона.
— Ша-а-а-аул? — протянули муж и жена одновременно.
Они конечно же были наслышаны о жестоком и бессердечном дознавателе Синедриона. Молва о нем ходила далеко за пределами Иерусалима. Встреча с Шаулом для христиан означала либо смерть, либо заточение, либо самое безобидное — пожизненное рабство. Агарь и Шимон онемели от ужаса.
— Ты… нас… казнишь? — наконец произнес, запинаясь, христианин, глядя снизу вверх на человека, которого еще минуту назад считал другом.
Шаул спокойно посмотрел на свою разорванную сандалию и покачал головой.
— …Сказано: «Ангелам своим заповедает сохранить тебя. И понесут на руках тебя, да не приткнешься о камень ногою своею…»
Затем он поднял глаза на испуганных Шимона и Агарь.
— Так?
— Так, — снова в один голос ответили молодые муж и жена.
Раввин, отложив рыбу, снял сандалии.
— Вечером жду.
И ушел, босиком и с двумя рыбинами в руках. Пораженные рыбак и его жена молча глядели вслед этому жестокому и коварному палачу христианского мира.
* * *
Шаул не мог избавиться от своего наваждения.
Обычно славившийся своим служебным рвением, он впервые не торопился на службу. Он шел босой по центру Иерусалима, с двумя рыбинами под мышками, и короткий меч, заткнутый за пояс, никак не соответствовал его одежде простолюдина. Но ему было не до этого. Раввину было хорошо, как в детстве, когда он с веселой ватагой ребятишек гонял к баням подглядывать за купальщицами и получал хворостиной от старой нерасторопной охранницы-иудейки. Когда ячменная лепешка была одна на всех, а кусок вареной баранины, стянутый из дома, ватаге сорванцов казался самым вкусным лакомством на земле.
Циничное отношение мелкого торговца, случайно выбившегося в люди, к тем, кто теперь ниже рангом, куда-то пропало. Что произошло? Он впервые сдерживал себя во время вакханалии у Луция. Его не интересовало вино. Затем он не захотел убивать грабителей, хотя мог расправиться с ними без особых трудностей. Он был всецело поглощен каким-то необъяснимым ощущением — внутренней теплотой, без злобы, без подозрений к каждому… как в детстве. Да, так оно и было в детстве.
«Всему виной этот проклятый черный камень, который ты взял в гробнице Иосифа. Надо его выбросить», — говорил новому Шаулу тот служака рав Шаул, от которого дрожал едва ли не весь Иерусалим. «Но как же хорошо!» — вздохнул Шаул. «Нет! Ты ведешь себя как простолюдин! Недостойно!» — убеждал его голос римского прислужника Шаула.
«Да, конечно! От камня нужно избавиться». Раввин подошел к сточной яме, открыл суму и вынул из нее этот загадочный обсидиан. Оглянувшись вокруг и зачем-то стараясь быть незамеченным, Шаул присел на корточки. В голове его путались мысли: «А если я и вправду говорил с ним? А если?..» Молодой раввин в нерешительности еще раз осмотрелся. Редкие прохожие, одиноко пробежавшая собака, старик у дома… «Брось… брось его!» — предательски шептал служака Шаул. Пальцы рук начали разжиматься, и камень уже готов был ухнуть в грязную жижу нечистот… как вдруг из-за угла вышла семья с двумя детьми — мальчиком и девочкой.
— Мирьям! Куда ты побежала? Нам в другую сторону, — позвала девочку мать.
«Мирьям?! — пронеслось в голове у Шаула. — Нет! Надо попробовать еще раз». И он быстро спрятал черный обсидиан обратно в суму.
«Черт бы тебя побрал! Дурак!» — разозлился вояка-Шаул.
«Сам дурак! — про себя ответил раввин. — Ну, да. Сам и дурак. А кто же? Уже стал разговаривать сам с собой».
— Старик, скажи, я похож на сумасшедшего? — вдруг спросил раввин нищего, сидящего у фонтана.
— Дай три драхмы, скажу.
— На! — три монеты звякнули по каменной мостовой прямо под носом у старого иудея.
— Не похож… а может, и похож. Не знаю. Не разглядел. Дай еще две драхмы, — протянул руку лукавый старик.
Шаул, ничего не ответив, подхватил свою суму и зашагал дальше.
— Кто такая Мирьям из Вифлеема?
Шаул лежал в комнате отдыха, заперев дверь и спрятавшись от посторонних глаз. Его голова покоилась на черной плинфе.
— Моя мать, — сразу же последовал ответ по-арамейски.
В римский лагерь он буквально прибежал, что для его статуса было, мягко говоря, странно. Его сначала даже не узнали и пытались остановить двое стражников у входа. Босой, в рубище, без сопровождения охраны. Еще вчера жестокий раввин разозлился бы и, выругавшись, треснул бы солдат лбами друг о друга. Но сегодня он просто молча посмотрел на них, дал себя узнать и так же молча проследовал в зал для допросов. Его цель была превыше всего: он хотел еще раз услышать голос из «камня мертвых». И он его услышал…
— Значит, я не ошибся, — выдохнул раввин.
— Ошибкой было бы остаться с ними… — опять ответил голос.
Шаул вскочил как ошпаренный. Он сел, глядя на камень, через который только что общался с Иешуа. Колдовство? Нет, он не верил в колдовство. Но почему его так тянуло продолжить этот разговор? Он опять прислонился головой к камню.
— …С кем остаться? — не теряя нити разговора, продолжил раввин.
— С теми, кто не желает добра народу Иудеи. С теми, кто погряз в фарисействе и считает Бога своей собственностью, живя лишь своими низменными инстинктами. С теми, кто имея уши — не слышит и имея глаза — не видит…
— А я еще ничего не решил… С кем остаться, — вдруг взыграл характер Шаула.
— Ты решил, а иначе выбросил бы камень в канаву.
— И-и-и… — пораженный Шаул запнулся. — …Что мне теперь делать?
— Паси овец моих, — туманно ответил голос Иешуа.
Молодой раввин вдруг понял, что вся его жизнь может измениться в один момент: не будет богатства, славы, почета. Не будет благосклонности первосвященника и уважения элиты. Не будет для него ни Рима, ни Иудеи… Но здесь же раввин почувствовал, что все эти блага — сиюминутная мишура.
Настанет день, и не будет первосвященника, умрут могущественные повелители. От неурожая падет скот, будет голод. От чумы погибнет большая часть населения — и солдаты, и друзья, и враги. И вот человек уже один — маленький, слабый и никому не нужный… Как же стать сильным?
— …Только со мной, — ответил Иешуа на мысли Шаула.
— …Но я не смогу стать одним из вас, — неуверенно то ли спросил, то ли заключил растерянный Шаул.
— А ты не будь одним из нас. Будь самим собой, — ответил Иешуа.
Как просто и точно. Самим собой. Шаул опять вернулся мыслями в те времена, когда он любил мать и отца, не требуя взамен ничего, когда, не приемля ничего, кроме правды, он любил жизнь, какая она есть, и мечтал сделать так, чтобы она была еще лучше. Это ли не благо? Так было, пока он впервые не убил… Вспомнились слова Мирьям из Вифлеема: «Ты просто играешь роль, которая тебе выгодна. Ты возомнил себя жестоким…» Да, да. Именно так оно и было. Но не так просто отказаться от своих грехов. Не так просто поверить сразу, что все можно изменить.
— Ты… Бог? — Шаул ждал ответа от заветного камня.
— Я Сын Божий и Сын Человеческий… Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы каждый верующий в Него не погиб, но имел Жизнь Вечную.
— Хорошо! Тогда яви чудо! — не сдавался Шаул.
— Ты просишь меня о чуде?
— Да…
— …А разве не чудо, что красавица Юнона так похожа на Мирьям из Мигдал-Эля? Ведь впервые в жизни ты полюбил не плоть, а душу…
— Мара?.. — пораженный Шаул приподнялся с камня, не веря тому, что услышал, но тут же лег обратно. Это действительно было правдой. Голос не лгал.
— …А разве не чудо, — опять начал вещать таинственный камень, — что кинжал разбойника не коснулся тебя, когда ты защищал ученика моего Петра?
— Рыбак Шимон? — переспросил Шаул.
— …Я нарек его Петром. Камень, на котором я начал строить веру. И ты спас его, не думая о том, кто он…
— Ты и это знаешь?.. — спросил Шаул и сразу же понял, что вопрос глуп. Ведь с ним разговаривал Сердцеведец.
— …А разве не чудо, — продолжал голос Иешуа, — что ты сейчас разговариваешь с камнем, а слышишь меня?
— Я…
Шаул не успел договорить. В дверь раздался настойчивый и громкий стук. Раввин подскочил и, спрятав плинфу в сумку, быстро открыл. На пороге стоял римлянин в полной боевой амуниции.
— Первосвященник Иосиф Каиафа требует тебя к себе, рав Шаул! — торжественно провозгласил страж.
Глава 14
Против воли Императора
— Пойдем со мной! — ответил на приветствие Шаула первосвященник. — Тебе оказано большое доверие.
— Слушаюсь, отче! — ответил с легким поклоном Шаул. Он успел переодеться перед своим визитом в Храм: на нем были белый хитон и черный плащ, обмотанный особым способом жгутами вокруг плеч и пояса. Он выглядел безупречно.
Шаул и Иосиф шли по бесконечным ступеням длинной крутой лестницы на самый верх Храмовой горы, реконструированной еще самим Иродом Великим. Иродом, злым гением иудейского народа, бесчеловечие которого навеки сделало его имя синонимом жестокости. Это он убил свою семью и множество раввинов, сопротивлявшихся его неограниченным амбициям. Это он приказал уничтожить всех младенцев Вифлеема до двухлетнего возраста, когда узнал о рождении Иешуа…
…Теперь же здесь правил Антипа, достойный наследник и сын своего отца, не меньший ирод, чем сам царь Ирод. Отличие было только в том, что Ирод Великий был первым, а Антипа — вторым.
В большой зале в конце длинной колоннады на троне восседал мужчина преклонного возраста, седой, с большими залысинами и нездоровым румянцем на лице. Он был одет в длинный красный не подпоясанный хитон с рукавами, шитыми золотом. Мужчина смотрел на Шаула из-под пунцовых век. Это был грозный царь Иудеи Антипа.
— Я слышал, Шаул из Тарса, что ты наводишь ужас на последователей Иешуа?
— Благодарю за высокую оценку моей службы, царь! — ответил Шаул.
— …Последователи возмутителя спокойствия Иешуа есть и в других городах, — посчитал нужным влезть в разговор и первосвященник Иосиф Каиафа.
— Да-да. Большинство иерусалимских христиан ушло в Дамаск, — подтвердил Шаул.
— Мы знаем это и испытываем великую жалость, что вовремя не сделали главного, — с металлическими нотками в голосе ответил царь. — Мы не зря позвали тебя сюда, Шаул из Тарса.
Антипа и Иосиф Каиафа переглянулись. Это говорило о том, что решение давно принято.
— Тебе дадут все полномочия и рекомендательное письмо в синагогу в Дамаске… — начал первосвященник.
— Да-да, — подтвердил Антипа. — Тебе следует найти сектантов и привести их в Иерусалим на суд. В случае неподчинения или сопротивления разрешаю применять любую силу.
— Слушаюсь, мой повелитель, — склонил голову рав Шаул.
— И сразу же назад! — добавил Антипа. — Как же без тебя? Я слышал, что твои пытки отличаются особым мастерством.
— …Мне трудно говорить о себе, — потупив взор, ответил Шаул.
Внутри него все обрывалось. Его опять пытались затянуть в клещи системы. «Самое главное сейчас молчать и не сорваться, — думал молодой раввин. — Ты должен быть сильным, Шаул!»
— Ну, не скромничай, — довольно засмеялся Иосиф Каиафа. — Повелитель, я ручаюсь: большего мастера пыток не видывал свет.
— Отлично! Хорошо, когда есть такие преданные люди, — с уважением заметил Антипа и посмотрел на первосвященника. — А мы тем временем подчистим здесь, в Иерусалиме. Кто займет место Шаула, Иосиф?
— Я думаю, начальник стражи Храма Луций…
Молодой раввин, брошенный «из огня да в полымя», стоял молча, внимательно слушая, что замышляют сильные мира сего. Ни один мускул не дернулся на его лице, хотя внутри бушевали эмоции. Он вдруг представил себе кровавую резню, которую устроит первосвященник руками римского легиона в Иерусалиме. Шаул смотрел на это глазами мальчишки из Тарса, где отец стриг овец, а мать пекла лепешки… Пьяное от крови лицо непоколебимого воина-убийцы Луция, боль и слезы ни в чем не повинных женщин, детей — их крики и распятия, на которых будут погибать их отцы. Нет… Этого нельзя допустить.
— А как ты планируешь действовать, Шаул? — вывел раввина из раздумий хитрый царь Антипа, сверля его глазами. Казалось, он догадывался, о чем задумался иудей. — Как бороться с сектантами?
— Думаю изловить зачинщиков смуты, повелитель. У меня есть список их имен. Многих я знаю в лицо и даже успел допросить, — спокойно сказал Шаул, не теряя самообладания. — Затем задержать тех, кто пришел их оплакивать. И тоже судить и казнить.
Глаза царя загорелись.
— Ты видел, Каиафа? Этот молодой раввин рассуждает лучше многих твоих мудрецов из Синедриона!
— Да, повелитель, — согласился первосвященник. — Его ждет повышение… Но только после Дамаска.
— Согласен! Так тому и быть! — взмахнул рукой Антипа. — Дайте Шаулу охрану. Лучших воинов. Выдвигаешься завтра!
Непомерно длинный и богатый событиями день заканчивался. Рав Шаул следовал в казармы римских легионеров своим обычным путем, но в сопровождении двух дюжих стражников Храма. Таким было повеление царя Иудеи, согласно которому с головы будущего главного раввина не должен был упасть ни один волос. Еще вчера вечером тарсянин был бы счастлив такому щедрому авансу властителей и, гордясь собой, строил бы планы относительно скорейшего выполнения приказа. Найти, привезти, а кто не подчинится — закидать камнями или отдать на потеху солдатам. Но сейчас он думал совершенно по-другому и шел в казармы почти бегом. Мимо рынков, кишащих людьми, известняковых средиземноморских домов, фонтанов с холодной водой, улиц с вереницами торговцев, подозрительными и хитрыми нищими и ленивыми префектами, наибольшее количество которых почему-то собиралось там, где меньше всего преступлений…
Шаул подумал, как давно он не был дома, среди обыкновенных людей. Дом — в Тарсе, у струящегося Бердан-чая, под фисташковым деревом, посаженным еще дедом. Дом, где не думаешь о долге перед Синедрионом, не нужно подозревать всех и каждого и вести охоту на неугодных. Шаул променял простую свободную жизнь на богатство и власть. И цена этому богатству — человеческие страдания и даже жизни. А ведь все это лишь потому, что «враги» думают по-другому и властитель видит в них угрозу своему трону…
— Пей!
Перед маленьким писарем иерусалимского Синедриона стояла чаша с игристым вином жарких средиземноморских долин. Удивленный слуга смотрел на чиновника большими круглыми глазами. Не ослышался ли он?
— Пей, я тебе говорю! — сдвинув брови, потребовал Шаул.
— Но… как же, рав Шаул. Мне же нужно писать…
Шаул сидел напротив писца с точно такой же чашей, а перед ними на столе стоял огромный кувшин.
— Я завтра выдвигаюсь в Дамаск, — рассказал писцу Шаул. — Исполнять повеление высочайшего — ловить секту христиан. Не знаю, вернусь живым или нет. Выпьем за то, чтобы я вернулся живым.
Писец неуверенно, дрожащими руками взял чашу с вином и посмотрел вглубь, будто боялся утонуть.
— Пей во славу Великого Рима! — грозно провозгласил раввин.
Сомнений не осталось. Писец поднес чашу к губам. О, это чудо! Такого вкусного вина он никогда не пил. Тягучее, душистое, сладкое, дорогое, нектар счастья, эликсир удачи, зелье правдивости, снадобье умиротворенности… не допив и половины, писец уронил чащу и лишился чувств.
Сосредоточенный Шаул только этот и ждал. Он выплеснул содержимое своей чаши на каменный пол и вино растеклось замысловатой пятерней.
— Прости, Ахим, — улыбнулся абсолютно трезвый Шаул. — Ты мне сегодня не нужен. Ну, хоть поспишь подольше.
Несколько лет работы в охране Храма не прошли для Шаула даром. Он знал настойки, которые могли развязать язык, нагнать страх, заставить заниматься сексом с кем угодно и просто отравить. Но убивать безобидного, к тому же верного раба в планы тарсянина не входило.
Раввин взял мирно спящего писца на руки, точно ребенка, и отнес в свою комнату отдыха. Вернувшись, он посмотрел в тот угол, где в холщовой сумке стояли папирусы. Одним движением Раввин вытряхнул их на стол. Допрос Мирьям из Вифлеема, Иосифа Арифматрейского, Филиппа, Мирьям из Мигдал-Эля… Все по списку, с которым Шаул не расставался. Раввин усмехнулся и, открыв кованый сундук в углу залы, достал оттуда охапку чистых папирусов.
— Будем переписывать набело…
— Рав Шаул! К тебе просятся двое иудеев!
В дверном проеме стоял римский стражник. «Луций, видимо, еще не протрезвел и доберется до службы только завтра. Что ж, тем лучше», — рассуждал про себя Шаул, разгребая под горящим очагом ворох углей. Это были остатки доказательств виновности христиан — то, что записывал слуга за говорившими сектантами во время допросов.
— Мужчина и женщина? — спросил раввин.
— Да, рав Шаул.
— Зови мужчину, — приказал Шаул.
— Как тебя зовут? — тарсянин продолжал сидеть у очага, не оборачиваясь. За его спиной, не смея сесть, стоял его случайный знакомец Шимон.
— Кто как. Родители назвали Шимоном, хотя Иешуа звал Кифой. — Наверное, за мое жестокосердие, потому что до меня долго доходит. Но если уж я что усвоил, то знаю это твердо. Поэтому я предпочитаю, чтобы меня называли Петр.
— Ты слишком много говоришь. Для камня это неестественно, — подцепил Шимона-Петра Шаул.
— Я из Вифсаиды, у нас все много говорят, — несло Шимона то ли от страха, то ли от бесстрашия. — И я много говорю, и моя жена много говорит, и…
— …Петр, — перебил его Шаул и сделал многозначительную паузу. — Рыбак Петр, ты понимаешь, к кому ты попал?
— Да… — ответил мужчина и, опустив голову, сник.
— Нет. Ты еще ничего не понимаешь…
Петр вдруг понял, что этот вечер может быть для него последним. Он просто не мог поверить, что человек, который сегодня спас его от смерти, теперь пригласил, чтобы судить и казнить его. Хотя торжественная казнь для устрашения непокорных была обычным делом в Иудее. Но сейчас Шаул смотрел на него странным взглядом. Невозможно было понять, что у этого человека на душе. Конечно, беспощадный раввин, слухи о котором разнеслись по всей Иудее, был коварен и непредсказуем. И разговаривать с таким человеком нужно было осторожно. А не то…
— Хочешь, убей меня прямо здесь, и не терзай! — вдруг выпалил Петр. Он решил идти напролом. — Или отправь на ваш проклятый суд и распните меня, как вы распяли моего учителя и друга Иешуа! Ради него и его слова я приму любую смерть как должное. Да… да… да!
— Разве умереть, не оставив после себя ничего, это умно? — вдумчиво спросил Шаул. — Ты ведь успел немногое, я так понимаю…
Эти слова заставили Петра замолчать и подумать.
— Вот… правильно, — продолжил Шаул после непродолжительного молчания. — Вера верой, а благоразумие никто не отменял. К тому же Петром тебя назвали не за жестокосердие, а за непоколебимость. На этом камне Иешуа и собирался строить свою веру.
— Откуда ты… знаешь?.. — поразился рыбак.
— Потом. У нас мало времени. Слушай меня внимательно и запоминай. Завтра по указу царя Иудейского в Иерусалиме начинается облава на секту христиан. На всех, кто не успел уйти в Дамаск. Сообщи своим, уходите.
— К-куда? — заикаясь, спросил испуганный Петр.
— В горы, в пустыню, в море. Куда угодно. Если хотите жить. Будут хватать всех, кто проповедует, и кто слушает проповеди, и кого сочтут подозрительным… Сами тоже уходите.
— Но как же я уйду? Я еще не продал рыбу…
— Ты и вправду тупой! — рассердился Шаул. — Бери свою бабу и уходи, пока цел. Или у вас секта самоубийц?
— Я не боюсь смерти! — гордо заявил Петр.
— А кто будет учить? Пойми ты, камень, что они уничтожат и вас, и детей ваших, и всех, кто что-либо слышал и знает о вас.
— А ты?
— …А я тебе говорю: уходи! — уклончиво ответил Шаул.
— Зачем ты помогаешь нам? — Петр внимательно смотрел на Шаула.
— Пока не знаю, — честно ответил Шаул. — Может быть, как и вы: сошел с ума. Значит, не жди, когда я опять стану нормальным, и беги!
Чтобы подтвердить свое красноречие, Шаул взялся за рукоять своего коротко меча.
— Я не верю тебе, Шаул из Тарса! — в нерешительности сказал Петр.
— А мне не нужно верить, я не Господь! Марш отсюда! Ну!
Петр, беспрестанно оглядываясь, быстро вышел из комнаты.
От Иерусалима до Дамаска было не более ста пятидесяти поприщ. Это около четырех дней пути на лошадях. Шаул еще не знал, что он будет делать в Дамаске, но чувствовал, что прежним в Иерусалим он уже не вернется…