Глава 20
«Не искушай Господа Бога своего…»
Конный отряд храмовой стражи мерно преодолевал поприще за поприщем по раскаленной пустыне из Иерусалима в Дамаск. На первом же ночлеге Шаул лег затылком на плинфу из черного обсидиана и снова услышал голос Иешуа. Он изъяснялся на арамейском с сильным вифлеемским акцентом. Но вскоре Шаул вовсе перестал замечать это. Весь привал их беседа лилась, как патока, — спокойно, умиротворенно, и Шаул, хоть и получал от нее удовольствие, все же чувствовал, что что-то подмывало его ее оборвать, пойти с собеседником ва-банк…
— …Почему ты открылся мне? — вдруг спросил тарсянин. — Ведь меня справедливо называют чудовищем Храмовой горы, цепным псом первосвященника, злодеем с улыбкой ангела.
— …А как тебя звали в детстве? — спросил голос Иешуа.
— У меня было прозвище Павел.
— Ну вот. И как ты думаешь, кому было бы легче открыться — Малому или чудовищу Храмовой горы?
— Хм… Но я еще сам не решил, кто я, — то ли растерялся, то ли слукавил Шаул.
— Хорошо, пусть так, — ответил Иешуа после паузы. — Время твоей миссии еще не наступило. Любой путь к вере лежит через искушения.
Эти слова несколько осадили азартный тон раввина. Он почувствовал некую обиду в голосе из Камня.
— Какие искушения? Какая миссия? — спрашивал Шаул несколько раз подряд, никто ему больше не ответил.
Раздосадованный таким окончанием разговора, тарсянин не спал. Его давил гнев. Уже давно никто с ним так не разговаривал. С ним, членом Синедриона, у которого были полномочия едва ли не самые чрезвычайные после первосвященника Иосифа Каиафы и царя Иудеи Антипы. А тут какой-то Камень. И вообще: почему он ему не отвечает? Может быть, наваждение наконец сошло и все, о чем говорил Шаул с Иешуа, — это лишь плод его воспаленного воображения? Но если он действительно говорил? Да как он смел не ответить на вопросы дознавателя Синедриона! Разъяренный раввин в сердцах вышвырнул суму со злосчастным Камнем прямо на марше.
…Уже пятый час Шаул ехал угрюмый и неразговорчивый, что бывало с ним редко. Обычно в пути он учил кого-нибудь жизни или развлекал стражу байками, над которыми смеялся громче всех, порой не замечая, что легионеры смеются вместе с ним только для того, чтобы не разгневать. Но сегодня римляне удивленно переглядывались и молчали. Рав Шаул не был похож на самого себя.
— …Да заткнись ты! — вдруг неожиданно выкрикнул тарсянин.
— Но я же ничего не говорил! — виновато удивился ближайший к нему римлянин.
— Все равно заткнись! — еще больше бушевал Шаул, затем резко дернул узду вправо и развернул коня в обратную сторону.
— Езжайте дальше. Я вас догоню.
— Куда ты, рав Шаул? — вскрикнул воевода Махимус, отправленный в поход страшим над стражей. — Посмотри!..
Римлянин указал рукой туда, откуда армада держала путь. На размытом горизонте, словно огромная волна-цунами, по всем фронту стояло громадное облако пыли. Надвигался хамсин. Его с незапамятных времен боялись даже самые отважные воины. Он съедал одиноких путников, караваны с богатыми товарами и даже целые селения.
Рав Шаул несколько секунд смотрел на поднимающуюся вдали бурю.
— Что ж, тем лучше, — сквозь зубы процедил он и рванул обратно.
Ошарашенные римляне смотрели, как за копытами жеребца Непоколебимого Тарсянина, как за глаза звали Шаула солдаты, вздымались клубы песчаной пыли. Вскоре он превратился в темную точку на горизонте, а затем исчез из виду.
Шаул двигался тем же путем, которым пять часов назад ехала конница. Теперь он передвигался не торопясь, зная, что у него с собой всего один бурдюк с водой, который он успел прихватить с обоза. Влагу нужно было беречь. Конечно, желание найти в пустыне кусок черного обсидиана величиной со среднюю тарелку было безумием, но об упрямстве раввина ходили легенды. К тому же, ему повезло: песчаная буря ушла вправо, на запад, и Шаул просто объезжал ее.
Только спустя несколько часов какая-то неведомая сила заставила всадника остановиться. Он решил, что Камень нужно искать именно здесь, без каких-либо ориентиров. Следов привала, да еще и после бури, понятное дело, не осталось. Кроме того, не было уверенности, что это вообще был именно тот путь. Шаул спрыгнул с коня и окинул взглядом окрестности. Он четко вспомнил, куда и каким образом отшвырнул кусок черного обсидиана. Но на том месте сейчас была огромная куча песка.
«Должно быть, нанесло ветром во время бури…» — догадался тарсянин. Вынув свой короткий меч, он принялся разрыхлять эту песчаную гору. Затем, сняв шлем, начал работать им как ковшом, откидывая песок в сторону.
Какая неимоверная глупость верить в то, чего не может быть. Невозможно отыскать иголку в стоге сена, сосчитать звезды на небе, измерять кувшинами Мертвое море… Пришла ночь, изрядно похолодало, а Шаул все рыл и рыл без остановки. Наконец силы оставили иудея настолько, что он рухнул в беспамятстве рядом с огромной ямой, которую сам же и вырыл.
Шаул открыл глаза от того, что услышал чьи-то шаги. Солнце уже поднялось, но молодой раввин не ощущал изнуряющей жары. В стороне лежал пустой бурдюк из-под воды. Неподалеку стоял боевой конь тарсянина, пытаясь выкусывать из скудной растительности, пробивающейся сквозь песок, зеленые листочки какого-то растения. Получалось плохо, и конь недовольно фыркал. Тарсянин не ошибся: к нему бежали двое римлян из стражи.
— Рав Шаул, рав Шаул! — наперебой закричали они, когда увидели, что дознаватель приподнял голову.
— Мы уже думали, что не найдем тебя, — радостно сообщил один из воинов. — Искали тебя полночи.
— Махимус уже хотел возвращаться в Иерусалим, — подхватил рассказ второй римлянин.
Шаул молчал, глядя на свою амуницию. Сбоку на бедре была приторочена заветная сума — с Подголовным Камнем Иешуа. Раввин торопливо открыл ее и, посмотрев внутрь, облегченно выдохнул. Цел… Камень был цел.
* * *
Из-за прихоти раввина отряд задерживался в пути уже на два дня. Никто не посмел бы задавать лишних вопросов уважаемому члену Синедриона. Только старший отряда стражи — Махимус — все время норовил что-то спросить, но не решался. Шаул же не обращал на это все никакого внимания. Ему не терпелось опять поговорить с Камнем. Но в этот раз, как и в следующие два ночлега, камень не ответил ему.
В ушах Шаула стояли последние слова Иешуа: «…Время твоей миссии еще не наступило. Любой путь к вере лежит через искушения».
— Ну что ты? Я ведь нашел тебя, — уговаривал раввин. — Я же простил тебя.
— Путь к вере лежит через искушения, — отдавалось в мозгу.
— Ну… хорошо. Я ошибся: это не я простил тебя, а ты — меня, поэтому и нашелся…
— …через искушения, — был монотонный ответ.
— Ты что же, действительно возомнила себя Богом, проклятая говорящая плинфа!!! — вконец разозленный Шаул не находил себе места.
— Время твоей миссии еще не наступило…
— Миссия! Я тебе покажу миссию! — Шаул лежал на плинфе с закрытыми глазами и скрежетал зубами.
— Рав Шаул, что с тобой?
Тарсянин открыл глаза. Перед ним стоял рыжий рябой легионер и тряс его за плечо. Видимо, в запальчивости Шаул выкрикнул последнюю фразу вслух.
— Все в порядке, Руфус.
— У нас великая миссия, рав Шаул! Правда? — туповатый римлянин с пустым взглядом голубых глаз и густой растительностью на руках, распространившейся, вероятно, по всему телу, полностью соответствовал своему имени.
«Какая же, к дьяволу, это миссия — людей убивать, — горько подумал Шаул. — Миссия! Тысяча проклятий на мою голову».
Шаул вдруг ощутил все низкодушие вверенного ему дела. Не воевать с врагами, не лететь конницей в гущу строевых порядков неприятеля с мечом наперевес, а ловить простых людей. Допрашивать, пытать и, если понадобится, уничтожать.
Ночевка заканчивалась. Ярко-красное марево на западе говорило о том, что завтра может быть ветер, а следовательно, и хамсин, поэтому было необходимо пройти в эту ночь как можно дальше.
— По коням! — скомандовал старший легиона Махимус, громадный римлянин, под которым неистово заржал его вороной друг Инцитат II. Почти такой же жеребец был только у самого Калигулы, и громила Махимус страшно этим гордился.
Топот и ржание лошадей, бравый дух римских воинов, запах конского пота и легкий ветерок с севера манили молодого раввина в путь. Он лихо запрыгнул на своего пегого красавца Цереру и пришпорил его. Великолепный римский конь встал на дыбы, яростно закусив удила. И вот уже раввин из Синедриона опять становится тем самым беспощадным Шаулом из Тарса.
«Какой бред в голову лезет! Что миссия, а что не миссия?.. Люди, не люди… Сектанты — это люди? Шаул, никакой ты не малой, твое оружие — меч, твое слово — приказ, твоя стихия — казнь проклятых врагов Отечества и выполнение повеления великого царя Иудеи, как бы его ни звали! Вперед, будущий главный раввин! Вперед к новым победам и наградам!»
Шаул скакал впереди всех. За ним, держа дистанцию, ехала конница лучших стражей римского легиона. Сколько их было? Двадцать? Тридцать? Пятьдесят? С таким войском был не страшен никакой враг. Особенно проклятые христианские сектанты… Но кто это там вдали, в темноте?
Темные пешие силуэты не укрылись от зорких молодых глаз тарсянина.
— Остановить! — скомандовал он. — Без моей команды не трогать!
Конники настигли путников в считаные минуты. Мнимыми врагами царя иудеи оказалась семья из четырех человек — отца, матери и двух детей четырех и шести лет. Дети спокойно спали в корзинках по бокам навьюченных осликов. Добрые иудеи, жалея скотину, шли рядом, ведя подводу. А еще рядом с женщиной шла коза. Видимо, единственное богатство этой семьи.
— Кто такие? — грозно спросил Шаул, сдвинув брови.
— Волею Господней, Рафаэль из Вифлеема, жена моя Руфь и дети Сим и Хам.
— Куда идете?
— В Дамаск, повелитель, — ответил Рафаэль.
— Какой я тебе повелитель! — разозлился тарсянин.
— А кто ты? — наивно спросил мужчина.
Шаул никак не мог взять в толк, что это — действительно тупость или изощренная форма глумления над властями?
— Я — рав Шаул!
— Приятно познакомиться. А я Рафаэль из Вифлеема, жена моя Руфь и дети Сим и Хам… — опять сказал иудей.
— …Отлично! — зло перебил раввин. — Почему идете ночью, как бродяги?
— А что, разве ночью ходят только бродяги? Вы же тоже идете ночью…
— …Молчать! Ты кого с бродягами сравниваешь? Да кто ты такой!
— …Я Рафаэль из Вифлеема, жена моя Руфь и дети Сим и Хам… — ответил мужчина и в третий раз.
Шаул взбесился. Такой наглостью могли обладать только проклятые христиане, необузданные в своем желании подковырнуть, поиздеваться, поглумиться над Храмом. Дикие негодяи сектанты! Он ухватился за рукоять своего короткого меча и был готов изрубить этого мерзавца в куски, а если будут визжать, то и всю его семью. То, что произошло в следующий миг, спасло и Рафаэлю, и его семье жизнь…
Молодой и амбициозный тарсянин неожиданно закатил глаза и всей спиной откинулся назад. Перед его глазами, будто молния, мелькнула яркая вспышка света, за которой последовала абсолютная темнота. Мгновенье, и рот Шаула наполнился пеной. Болезнь, которую он называл «жало в плоти». Одно время недуг беспокоил его чаще и злее, когда он проваливался в удушливую темноту и переставал видеть мир и цель. Но в последние два года этого не замечалось. И вот, опять она… эпилепсия, приобретенная еще в детстве, когда Шаул нырял за рыбой в речку и ударился спиной о валун.
Рот Шаула скривило набок, но из седла раввин не выпал, поскольку его ноги были вставлены в стремена. Он лежал на крупе своего жеребца Цереры, ничего не видя и не понимая, что творится вокруг. А вокруг него один за другим ездили встревоженные римские воины, не зная, что делать.
— Снимите его, — вдруг попросил Рафаэль, но его не услышали.
Тогда мужчина громко закричал.
— Снимите его, если хотите, чтобы он жил.
Через несколько секунд Шаул уже лежал на песке. «Проклятый сектант», по-видимому, хорошо знавший медицину, ловко вытянул язык раввина наружу и вставил между зубами кусок сыромятного ремня.
— Он вне опасности, — резюмировал Рафаэль. — Но ему надо отдохнуть.
— Что с ним? — спросил Махимус.
— Caduca, — ответил иудей. — Он очень устал и в последнее время много нервничал. Этот недуг лечат только покоем…
Римляне взяли большую накидку и, подвязав к паре лошадей, соорудили нечто вроде гамака, куда и уложили больного раввина. Наутро они планировали быть уже в Дамаске.
В благодарность за помощь Рафаэля и его семью не стали убивать сразу, а повели за собой. Маленькие ушастые ослики едва поспевали за римской конницей, и здесь уже о жалости к ним никто не думал.
Необычный караван продолжил свой путь, ведь на востоке уже вставала заря…
Глава 21
В Божьем Дамасском Храме
В комнате, которую выделили Шаулу в синагоге, было сухо и прохладно. Толстые известняковые стены постройки не успевали прогреваться за день. К тому же, зарешеченные деревянными решетками окна были открыты и помещение отлично проветривалось.
Ослепший раввин пролежал здесь три дня. Сознание его потеряло связь с реальностью, мысли путались, а все тело казалось ватным. Не хотелось ни есть, ни пить. Не было никакого желания жить, бороться за себя и вообще думать.
Шаул не слышал молитв, которые обязательно читали служители синагоги три раза в день, не прикасался к еде, которую ему приносили услужливые иудеи, работающие при синагоге.
Камень молчал, хотя Шаул все это время лежал, касаясь головой черной плинфы.
— Зачем тебе этот камень, убери его! — обращался к Шаулу местный раввин Метушелах.
— Уйди, ради бога, — просил тарсянин. — Дай хоть умереть спокойно.
— Ты не умрешь! — вдруг отразилось в голове Шаула, и раввин даже дернулся от неожиданности. Камень вновь обрел дар речи!
— Что с тобой, рав Шаул? — спросил уже уходящий Метушелах, обернувшись на движение Шаула.
— Ничего, ничего. Иди с Богом, добрый иудей, — откликнулся тарсянин.
— Не упоминай имя Бога всуе, — опять произнес Камень.
— А что, он меня накажет? Меня уже ничем не накажешь. Все равно я скоро умру, — мысленно отвечал молодой раввин…
— Ты не умрешь! — повторил голос Иешуа. — Не для того тебя спасали.
— Кто меня спас? — удивился Шаул. — Ты?
Он совершенно ничего не помнил с момента встречи с христианином и его семьей.
— Тебя спас Рафаэль из Вифлеема, хоть ты и хотел его убить.
— Я не хотел никого убивать. Я не знаю, что на меня нашло, — обиделся Шаул.
— Это уже не имеет значения. Завтра на рассвете Рафаэля и его семью казнят.
— Как?!
— Тебе рассказать в деталях? — спросил Шаула голос Иешуа. — Рафаэля распнут, а над его женой сначала надругаются римские солдаты, а потом закидают камнями, как и ее детей…
— Кто приказал? — взревел Шаул. Он вспомнил, что у старшего храмовой стражи по распоряжению первосвященника есть полномочия принимать решения в случае болезни или смерти представителя Синедриона.
— Они этого не сделают… — возмущенно начал раввин.
— …Сделают, — спокойно перебил Иешуа.
— …Если я прикажу…
— …Прикажи.
Шаул вдруг почувствовал на своей правой щеке тепло от упавшего на него солнечного луча. Но что это? Перед невидящими глазами заиграли расплывчатые пятна света, которые постепенно стали оформляться в очертания комнаты. Вот потолок, вот стена, вот окно, из которого на раввина лились свет, тепло и благость. Шаул из Тарса прозрел.
Окончательно убедившись, что он снова видит, раввин встал и поспешно вышел из комнаты. В коридоре никого не оказалось. Только при входе в строение стояли двое стражников. Увидев Шаула, они тут же преградили ему путь.
— Вам не велено, — виновато сказал рыжий Руфус.
— Что значит не велено? — не понял римлянина Шаул.
— То и значит. Рав Метушелах и начальник стражи Махимус запретили выпускать вас из синагоги.
— Вам нельзя. Вы — безумный и голый, — подтвердил второй стражник.
Только тут Шаул заметил, что совершенно не одет. Он повернулся и вошел обратно в темный коридор синагоги. Как странно: не было гнева, была удрученность. Он сделал несколько шагов по коридору, как вдруг его посетила мысль. Он начал прислушиваться и осматривать боковые комнаты. Одна из них вела во двор, где стоял маленький домик священника Метушелаха. Туда заходил сам Метушелах и великан Махимус.
«Хм… учи, учи… никакого проку, — подумал Шаул. — Почему охрану не выставил, дылда? Ну ладно… Тебе же хуже».
Окинув комнату взглядом, Шаул обнаружил одежду служителя. Она хоть и была ему очень мала, но легко могла прикрыть срам, и уже через несколько секунд крепкий молодой раввин, облаченный в сутану служителя синагоги, стоял у решетчатого окна комнаты. Выждав время, когда дозорный, ходивший вокруг, ушел на другую сторону строения, Шаул схватился за деревянную решетку в окне и что есть силы дернул… Крепкие руки бывшего скорняка сделали свое дело. Решетка была вырвана «с мясом». Путь был свободен. Вспоминая уроки рукопашной схватки, Шаул рыбкой вылетел на улицу, мягко опустившись на руки, и без особого шума в несколько шагов преодолел расстояние до домика служителя синагоги. Здесь, соблюдая максимальную осторожность, он распластался и пополз вдоль стены. Результаты правильной тактики не заставили себя долго ждать. Из окна с обратной стороны домика в тени раскидистого оливкового дерева молодой раввин услышал фразу елейного добряка Метушелаха.
— …Рав Шаул не в себе и больше не может выполнять свои обязанности.
Тарсянин замер, продолжая слушать, что о нем говорят.
— Я пошлю гонца в Иерусалим. Сказать, что раввин Шаул не в себе, — грустно рассказывал римлянин.
— Надеюсь, ты понимаешь, что грозит начальнику стражи, который не уберег дознавателя Синедриона? — начал плести свою паутину хитрец Метушелах.
— Не-е-е-т, — удивленно протянул римлянин.
— Тебя отдадут под суд…
— Как? За что? Я верой и правдой… — наивно возмутился туповатый великан.
— Слушай меня, сынок, — вкрадчиво продолжал Метушелах. — Я много лет служу Богу и знаю, что такое Храм Иерусалимский, знаю, как нещадно карает первосвященник… Я помогу тебе… Ты должен убить Шаула…
— Что?.. — вскрикнул Махимус.
— Ч-ч-ч, — оборвал вспыльчивого римлянина хитрый старик. — Ты должен убить Шаула, а тело спрятать. Как будто его никогда и не было. А гонцу скажешь, пусть передаст, что рав Шаул ушел…
— Да я… — пытался возразить начальник отряда стражи.
— …Ты же римлянин, Махимус! А почему такой глупый? — засмеялся Метушелах. — Или ты хочешь отважно погибнуть просто так? За этого иудея? Он ведь иудей… Но, насколько я слышал, купил римское гражданство. Мог ли он вообще приказывать такому могучему воину, как ты? Да к тому же настоящему римлянину! Кто он такой? От него надо избавиться.
— А когда?
— Вот и я говорю когда, — словно учитель в школе рассуждал дамасский раввин. — Сегодня ночью, после всех молитв. Завтра — нельзя. День казней, и будет много народу… В субботу сюда потянутся верные иудеи на чтение Торы.
— …Хорошо, — после долгой паузы произнес стражник. — Но об этом должны знать только я и ты.
— Ой, что ты! — засмеялся священнослужитель. — Еще меньше. Я, например, вообще забуду… И тебе советую…
— А Рафаэль?..
— …А этих, — служитель синагоги улыбнулся, будто тема иудейской семьи доставляла ему удовольствие. — Завтра вытащим из подвала и казним.
— Но мы еще не посылали гонца в Синедрион! — возмутился Махимус.
— А ты хочешь, чтобы на суде в Иерусалиме они рассказали, как заболел Шаул?
Махимус сдвинул брови.
— Но-о-о… что мы скажем первосвященнику?
— Скажем, что сектанты оказали сопротивление при задержании и ранили… Шаула. Поэтому их казним именем Царя Иудейского. А Шаул, хе-хе… Куда-то пропал…
— Злой ты старик, — обхватил голову руками римлянин.
— Зато справедливый… и умный, — назидательно заметил Метушелах…
Шаул отполз от окна и, выпрямившись во весь свой большой рост, был готов ринуться обратно в окно. Но вдруг остановился. Что делать? Командовать легионерам — глупо. Уже все знают, что Шаула «отлучили от власти». Заскакивать драться с Махимусом и этим стариком — еще глупее. Махимус в полтора раза больше самого Шаула — можно и проиграть, к тому же оружие куда-то спрятали… Рафаэль! Его и женщину с детьми нужно спасти. Пусть идут, пусть скажут людям, что римляне пришли творить произвол. Пусть Рафаэль соберет всех… всех… Нет, пусть просто бежит, взяв жену и детей. Он не может умереть. Не должен! Он помог Шаулу, не дал погибнуть во время этого жуткого приступа эпилепсии.
— Вам помочь, равви? — послышалось за спиной.
Несносный Руфус стоял неподалеку за спиной, не узнав своего бывшего начальника в одежде священнослужителя. Шаулу казалось, что он чувствует взгляд рыжего легионера на спине.
— Нет-нет, сын мой, — не оборачиваясь, ответил на чистом арамейском Шаул, подражая Метушелаху и, взяв клюку у входа в домик служителя синагоги, слегка сгорбился и зашагал куда-то за постройку синагоги. Здесь его встретил дозорный, но не обратил внимания на лицо «старика».
Глуповатый Руфус пошел обратно к центральному входу и вскоре скрылся за углом. Приближался вечер. Он не обещал Шаулу ничего хорошего. Сегодня ночью его придут убивать. Нужно было что-то предпринимать. Но что?.. «Камень!» — вспомнил Шаул и выглянул из-за угла синагоги. «Чисто…» Рискуя быть увиденным, если не стражей, то Метушелахом или Махимусом, молодой раввин беззвучно пробрался к окну с вырванной решеткой. Оно было в тени, и, к счастью, никто во дворе не заметил повреждения.
Шаул ловко забрался в то окно, из которого выпрыгнул полчаса назад, и исчез в глубине синагоги.
— Ну что, приказал? — послышался голос Иешуа как только раввин успел прислонить голову к плинфе.
— Господи! Что делать? Они погибнут… — с внутренним надрывом воскликнул Шаул.
Да, это был совсем другой тарсянин: не заносчивый и надменный воитель, презирающий все и вся, кроме наживы; не лютый дознаватель Синедриона, которым матери пугали своих детей; не свирепый служака, еще более злой, чем немилосердный первосвященник. Это был человек, жаждущий справедливости, — не святой, не великий, не благочестивый. Просто маленький и жалкий, каким может быть любой потерявший поддержку сильных мира сего и надежду на правду. Как часто люди приходят к Богу лишь потому, что им плохо… Пусть это так, но что может быть искреннее этого шага?
Тот, кто совсем недавно был готов убить любого, кто станет у него на пути, лежал и беззвучно шевелил губами. На лбу выступил холодный пот. Шаул ощутил себя ничтожным и бессильным перед человеческой подлостью и коварством.
— Господи, Господи, помоги мне, неразумному…
— Ты сам все знаешь… — вдруг ответил Камень. — Вставай и действуй.
Давно стемнело. Недалеко от синагоги, разбив свои шатры, стоял лагерь верных стражей Иерусалимского Храма. Воины весело пили за здоровье Императора Тиберия. С ними вместе гулял и нынешний начальник стражи, исполинский воин Махимус. На углях, оставшихся от большого костра, дожаривался большой и сочный баран, которого отважным завоевателям любезно поднесли местные жители. Рекой лились хмельные дары местных виноградных лоз.
В атмосфере вакханалии никто не заметил, как совсем рядом по освещенной стене синагоги скользнула тень. А через минуту рав Шаул уже стоял за стволом высокого каштана и наблюдал за двумя стражниками у входа в громадный подвал синагоги. Рука тарсянина крепко сжимала рукоять кованого ножа, которым Метушелах затачивал палочки для письма. Раввин нашел его у большого алтаря в центральном зале синагоги.
Взоры стражников были устремлены в сторону лагеря, где их собратья предавались объятиям Бахуса и ни о чем не думали.
— Махимус обещал нас поменять.
— Ага, жди! Он уж, наверное, и забыл о нас.
Шаул зажал нож в зубах, как заправский бандит. Он был готов в любой момент броситься на своих бывших подчиненных: ударить железным жалом правого, перерубив ему голосовую связку, чтобы тот не смог закричать, затем, выхватив у него короткий меч, отрубить голову второму, пока тот не успел опомниться. Все это было вполне реально. Для человека с боевым опытом такая разминка — не более чем развлечение, чтобы согреться. Шаул выждал момент и выскочил из-за дерева, бросившись в атаку. Подлетев к страже, он… вдруг не стал убивать, а ухватил обоих воинов за шиворот и ударил их друг об друга. Потрясение было такой силы, что мужчины сразу же обмякли, уронили свои пики и опустились на землю.
И вот уже через несколько мгновений, сорвав копьем замок на двери, Шаул проник в подвал. Испуганная Руфь, обняв Сима и Хама, жалась в углу. Здесь же, прямо на холодном каменном полу, лежал несчастный Рафаэль.
— Кто ты?! — вскричала женщина, не узнав в темноте переодетого в священника Шаула.
— Ш-ш-ш, — приставил указательный палец к губам Шаул, давая понять, что кричать не стоит. — Пойдемте скорее. У нас мало времени. Рафаэль!
— Он не может идти, — срываясь на слезы, пояснила Руфь. — У него перебиты ноги.
— Не трогай меня, — сдавленно попросил мужчина. — Лучше я умру сам.
— Это лет через пятьдесят, — усмехнулся Шаул. — А пока…
Молодой раввин с легкостью поднял Рафаэля на руки.
— Руфь, бери детей и за мной! Только не орать! — скомандовал тарсянин и с христианином на руках направился к двери.
— Ой! Что это с ними? — спросила Руфь, глянув на стражников, лежащих при входе.
— Они ударились, — коротко ответил молодой раввин.
Зарево римского костра вдруг осветило его лицо, и Рафаэль задрожал всем телом.
— Шаул?! Нет! Только не это! Не мучь меня! Лучше брось!
— Успокойся, глупый сектант. Если бы я хотел тебя убить, я бы сделал это в подвале… Так, теперь все молчим и за мной!
Пьяная орава римлян не заметила, как Шаул пробрался к коням и вывел своего верного жеребца Цереру. Через несколько минут в одном из дворов Дамаска, в двух кварталах от синагоги, Шаул привязывал к жеребцу покалеченного врачевателя Рафаэля и усаживал в седло Руфь с двумя детьми.
— Поедете в Кутейфу, там вас не найдут. Во всяком случае, будет время отсидеться и подлечиться.
— А как же мои ослики? — жалобно спросил Рафаэль.
— Вот… — смеясь, едва удержался от ругательства Шаул. — Узнаю иудейскую кровь! «Это вы нашего сына спасли от леопарда?.. А где же его сандалии?»… Купишь себе осликов. Я слыхал, в Думе будет большой базар — продадите моего коня. Денег хватит на четырех осликов.
Рав Шаул грустно посмотрел на Цереру.
— Прощай, друг… Так надо.
На глазах Шаула выступили слезы. Он обнял большую голову своего породистого жеребца и поцеловал его в громадный крепкий подбородок, отчего конь захрапел и готов был заржать, но тарсянин успокоил его легким похлопыванием по тому же подбородку.
— Зачем ты это делаешь? — спрашивал беспомощный Рафаэль. — Ты же римлянин, ты же должен был…
— …Я никому ничего не должен был, — без эмоций ответил раввин. — Кроме тебя. Ты спас мне жизнь, я умею быть благодарным. Все, хватит разговоров. Езжайте.
— Шаул! — обессиленный Рафаэль взял тарсянина за руку. — Мы с женой ждем еще одного сына. Я хотел назвать его Иафетом, но назову… твоим именем. Пусть будет Шаул.
— Назови его лучше Павлом… — тихо ответил раввин. — …Так меня зовет Иешуа.
— Иешуа? — удивлению Рафаэля не было предела. — Ты сказал Иешуа?..
— Н-о-о-о! Пошел! — вместо ответа Шаул стегнул Цереру и, не оборачиваясь, побрел по улице обратно, в сторону синагоги.
* * *
— Теперь ты готов к миссии, — изрек Иешуа.
Добравшись до синагоги, Шаул опять прильнул к черной плинфе.
— Что ты говоришь? Какая миссия? — сокрушенно воскликнул раввин. — Мои руки по локоть в крови! Мое сердце очерствело и стало каменным! Я стольких отправил на смерть, сколько никогда не смогу родить сам. Я стольких убил своими собственными руками, думая только о славе и богатстве. Я стольких предал, идя по головам к своему положению. Мой грех искупить невозможно.
Шаул весь дрожал. Бешено колотилось сердце, и было трудно дышать. Неужели страшная болезнь опять настигала его?
— Нет такого греха на земле, который нельзя искупить. Павел, запомни это! Ибо для меня один кающийся грешник дороже и значимее, чем десять праведников…
— Я сейчас еще одного заблудшего убью и опять стану грешником, — вдруг выдал Шаул, берясь за рукоять меча, который он в качестве трофея взял у одного из стражников у подвала.
— Не смей, Павел! — в первый раз повысил голос Иешуа. — Слышишь меня! Не смей! Не этому я учил тебя.
— А вот мы посмотрим, — усмехнулся Шаул, отрываясь от плинфы и садясь на скамью. Он был готов к встрече своего убийцы.
В разгар шумного разгула Махимус почувствовал, как ему на плечо легла чья-то слабая рука. Обернувшись, он увидел перед собой служителя синагоги.
— Чего тебе? — спросил нетрезвый начальник стражи.
— Надеюсь, ты не забыл, что тебе надлежит сделать? — настойчиво сказал Метушелах.
— Чего?.. Ах, да, — спохватился Махимус, оглядывая пьяных легионеров. Они были настолько «ушатаны» хорошим сирийским вином, что почти ничего не соображали. Эту вечеринку придумал Метушелах, чтобы никто не заметил преступления, которое должно было совершиться глубокой ночью. Винные запасы его погреба после этой вакханалии изрядно поскуднели.
— Самое время, — продолжал служитель синагоги. — Пойдем.
Махимус нехотя встал и угрюмо поплелся вслед за противным стариком. «Убить его? И все кончится! — думал римлянин. — А вдруг не кончится? От старого хитреца можно ожидать чего угодно».
— Давай. А как справишься — я подскажу тебе, где спрятать тело, — почти приказал старый иудей и хлопнул римлянина по плечу.
Римлянин, даже будучи пьяным, остановился в нерешительности.
— Давай, — не сдавался Метушелах. — Что тебе стоит убить его, больного и слабого! Убей этого проклятого тарсянина. Когда я стану главным раввином, я тебя не забуду. Ведь Луций тоже не вечен. А представляешь, как будет звучать: начальник Иудейской Храмовой Стражи Махимус Ужасающий!
Глаза великана-римлянина загорелись. Перед таким соблазном не смог бы устоять ни один уважающий себя римлянин. Вперед!
В считаные мгновенья он преодолел коридор и ногой открыл дверь в комнату, где лежал голодный и слабый Шаул… Вернее, должен был лежать. Комната была пуста…
— Они сбежали! А-а-а-а! Они сбежали! — вдруг раздался шум пьяных голосов, который вывел Махимуса из ступора. По коридору к нему неслись несколько воинов. Они спотыкались и падали, не в силах справиться с сильным опьянением. Они были напуганы, но даже этот испуг не протрезвил их. Бежавший впереди Руфус шлепнулся плашмя прямо перед начальником стражи.
— Махимус! Иудеи сбежали.
— Догнать! — звериным рыком приказал Махимус. — Догнать и убить!
Пьяные римляне кинулись к своим коням, но один за другим стали валиться, не в силах взобраться на них. Кто-то предусмотрительно подрезал все подпруги на седлах. Крики, громкие ругательства и шум разносились на многие и многие кварталы вокруг. Махимус сел на порог синагоги и закрыл лицо руками. Шаул бежал! Как такое могло быть? Что теперь делать? Если обман и самоуправство раскроются, то…
— А-а-а-а-а — а-а! Шаул! Будь ты проклят! — послышался дикий крик Метушелаха из своего домика, и Махимус поспешил туда.
Священнослужитель сидел на полу комнаты и беспомощно водил глазами из стороны в сторону.
— Свиток со списками сектантов пропал… — подавленно сообщил он. — Все пропало.
Из груди Махимуса вырвался такой рев, которого, пожалуй, Дамаск не слышал со времен своего основания. Громадный римлянин выхватил меч и бросился на подлого иудея, первым же ударом отрубив ему руку. Священник взвыл и ничком упал на пол, хватаясь за обрубок у самого плеча. Второй удар рассек ключицу и встрял по самую рукоять в грудную клетку. Открытые неживые глаза старого иудея уже не видели, как разъяренный Махимус все рубил и рубил уже мертвого в куски, в страшное дымящееся месиво…
Глава 22
Павел Тарсийский
Субботнее утро выдалось тревожным. В городе ходили упорные слухи о пропаже раввина из местной синагоги. Жена гончара Рувима Рэма видела, как рано утром в пятницу из ворот центра богослужения выехала странная телега с римлянами…
Тревога Филиппа была неслучайной. Это потом, через много лет, его назовут Святым Апостолом, верным другом и целителем, а пока ему еще нужно было выжить, чтобы выполнить то, что было предписано свыше.
Прибывшие на прошлой неделе христиане из Иерусалима сообщили о том, что готовятся массовые гонения и сюда направляется ужасный рав Шаул, который не даст покоя ни одному последователю Иешуа.
«На телеге был красный мешок. Похоже, будто это были пятна крови…» — вспоминал слова Рэмы Филипп.
— Бедный Метушелах, — тихо сокрушался иудей вслух, чистя песком медный потир. — Он, конечно, был книжником, но никто не давал права на такую расправу, ибо сказано: «Не убий»… Нет разочарования большего, чем умереть без Христа в душе.
— Мир дому твоему, Филипп из Вифсаиды!
Верный иудей вздрогнул, поднял глаза и обомлел. Меньше всего он ожидал увидеть перед собой «исчадие ада».
— Ша-а-а-ул? — протянул вифсаидянин.
— Не ждал? — спокойно спросил Шаул, проходя и садясь напротив Филиппа. — Я и сам от себя не ждал. Еще неделю назад никогда бы не поверил, что приду к тебе за помощью…
— Чего ты хочешь? — ответил целитель и праведник.
— Если помнишь, я тебя недавно отпустил…
— Если хочешь есть… — не найдя, что сказать, начал было Филипп.
— …Я хочу принять крещение, — перебил собеседника Шаул.
Филипп замер, не говоря ни слова.
— Да, так бывает, Филипп. Даже «цепной пес первосвященника» когда-то хочет переродиться. Даже «чудовище Храмовой горы» хочет милости Божьей…
Филипп продолжал изучать Шаула. Нет, перед ним был не дознаватель Синедриона, не жестокий цербер на службе у Рима. В глазах молодого раввина не было ни глумления, ни высокомерной напыщенности маленького царька. Это был обычный молодой мужчина, который, судя по выражению лица и складкам у губ, за последние несколько дней пережил многое.
— Ты ищешь укрытия? Почему? — спросил вифсаидянин. — От кого?
— Трудно говорить, когда тебя не слышат, — грустно вздохнул Шаул.
Вдруг Филиппа поразила страшная догадка.
— Ты… ты убил Метушелаха… и теперь скрываешься от народного гнева?!
— Он никого не убивал! — послышался громкий баритон.
Шаул и Филипп оглянулись. У них за спиной стоял высокий седоватый мужчина с греческим профилем.
— Нафанаил! — словно вдохнув глоток живого воздуха, воскликнул Филипп.
— Приветствую тебя, брат мой Филипп, — ответил грек Нафанаил и посмотрел на Шаула. — И тебе здравия, Шаул из Тарса!
Шаул не нашелся, что ответить. Доселе он приветствовал христиан только словами «Имя? Фамилия? Откуда ты?» Он только слегка поклонился, понимая, что Нафанаил имеет некоторую симпатию к нему.
— Он никого не убивал, — повторил Нафанаил, обняв и поцеловав Филиппа по христианскому обычаю. — Я шел из Думы в Дамаск и встретил семью брата Рафаэля. Он мне все рассказал. Шаул спас и его, и Руфь, и сыновей его — Сима и Хама. Шаул покаялся… и хочет быть одним из нас.
— Это правда? — еще не до конца веря в услышанное, спросил Филипп, глядя на Шаула.
— Это — истина, — ответил тарсянин, глядя на Филиппа просто и прямо.
— Воистину, всевластны дела Господни! — торжественно произнес Филипп. — Я уж думал, что ты за мной пришел.
— Господь думал по-другому! — улыбнулся в ответ Шаул.
— На то Он и Господь, — согласился Нафанаил.
— Покрести его, Птолемеич, — по-простому сказал Филипп. — Он просит.
— С радостью, друзья мои. С радостью! — воскликнул Нафанаил и залился раскатистым грудным смехом.
— А почему ты назвал его Птолемеичем? — спросил Шаул Филиппа вполголоса.
— Потому что его отец — Варфоломей.
Филипп и Нафанаил крестили Шаула у ближайшего общественного фонтана с большой каменной бадьей.
— Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа, — торжественно произнес Филипп и трижды полил на голову Шаула воду из большого ковша, который подобрал тут же.
— Как тебя наречь? — спросил Нафанаил. — А то Шаул из Тарса звучит ужасно для последователей Иешуа.
— Павел, — ответил новокрещенный.
— Теперь ты один из нас! Помни это! Рад тебе, брат Павел! — сказал растроганный радушный Птолемеич и обнял еще недавнего врага всех христиан…
— Я рад за тебя! — присоединился к поздравлениям Филипп, обнимая своего крестника. — …И рад тебе! И Иешуа рад тебе.
— Да, один кающийся грешник дороже Господу, чем десять праведников! — просветленно улыбнулся Шаул, а теперь уже Павел.
— Подожди! — вклинился в беседу Нафанаил и протянул Павлу широкую серую ленту для подвязывания волос. — Негоже ученику Иешуа идти на проповедь всклокоченным.
Бывший раввин иудейского Храма и римский воитель подвязал свои длинные волосы, и лицо его тут же приобрело новые черты: яркий румянец на щеках выдавал в нем еще совсем не старого человека, а искорки задора в глазах позволяли понять, что за свою выстраданную идею — слово Веры — он будет стоять до конца.
— Куда мы теперь? — спросил проповедников бывший дознаватель Синедриона.
— В синагогу, — ответил Нафанаил.
— В синагогу? — отшатнулся Павел.
— Боишься? — провокационно спросил Филипп, глядя то на новоиспеченного христианина, то на Птолемеича.
— Дух Господень на мне! Не боюсь! — выпалил Павел с каким-то юношеским запалом.
И новые друзья, рассмеявшись, зашагали по шумной улице вместе с теми, кто шел на проповедь.
Почти у самой синагоги их заметил одинокий римский воин, кого-то выискивающий в толпе. Увидев Павла, он остановился и замер.
— Рав Шаул! — воскликнул он. — Мы тебя разыскиваем уже вторые сутки!
Павел посмотрел на своих друзей ничего не понимающим взглядом, будто ему задали вопрос на непонятном языке неизвестного племени. Он был мало узнаваем: одетый в прекрасный хитон, который дал ему Филипп еще у себя дома, с перевязанными волосами и веселыми глазами, он совсем не был похож на того угрюмого, циничного и жестокого раввина Иерусалимского Синедриона.
— Рав Шаул! Это ты? — повторил стражник, хлопая глазами.
— Кто? — удивленно и с интересом спросил римлянина Павел, как будто никогда не слышал своего бывшего имени.
— Павел, что он от тебя хочет? — подыграл товарищу Птолемеич, на что тот пожал плечами.
— Наверное, хочет с нами на проповедь, — влез Филипп.
— Нет, нет… Я обознался, — почти закричал римлянин, испугавшись, что его сейчас поведут в эту ужасную синагогу, и поспешно удалился.
— Людям нужно говорить только правду! — сказал тарсянин, и друзья, перемигнувшись, продолжили свой путь. Действительно, римскому стражу была сказана чистейшая правда. В еврейскую синагогу, из которой прошлой ночью убегал Шаул из Тарса, вошел верный иудей и ученик Иешуа — Павел Тарсянин.
Храм у иудеев был один — это Храм Соломона. Предшественник царя Антипы, царь иудейский Ирод Великий перестроил его в поистине огромное сооружение на еще более огромной искусственной Храмовой горе. Синагоги же были центрами иудейской культуры везде, где в Римской империи обосновались иудейские общины ростовщиков, торговцев и ремесленников.
Сегодня в дамасской синагоге было сумрачно, как и вчера, и позавчера, и всегда. Свет узкими снопами падал из тесных световых окон, расположенных на втором уровне. Иудеи, галдя, заполоняли скамьи, расположенные по бокам большой полутемной залы. Среди присутствующих были только мужчины, покрытые платками. Согласно иудейской традиции, покрытая голова — знак того, что над вами могучая сила. Странно, но о пропавшем раввине Метушелахе никто не говорил ни слова. Должно быть, люди приходили к Богу, а не к нему.
— Сейчас самое время, — сказал Нафанаил Павлу, когда они вместе с Филиппом вошли в залу.
— А что мне говорить? — Павел заметно волновался.
— Просто расскажи, что с тобой было, — последовал ответ Птолемеича.
— Этого будет достаточно?
— Более чем, — кивнул головой Нафанаил и потянул за руку Павла. — Пошли! Если что, я подскажу.
Они прошли мимо старинных известняковых колонн и ряда иудеев в полосатых халатах. Встали в том месте, где обычно вещал покойный Метушелах.
— Братья! — Нафанаил поднял в приветствии обе руки и обратил ладони к слушателям. Ниспадающие лучи света освещали его серо-зеленую хламиду, покрытую кирпичного цвета халатом. — Хочу представить вам своего друга, он хочет вам что-то сказать.
Павел вышел из-за спины Птолемеича под луч света. Он удерживал большой платок на голове так, как держит банное полотенце ребенок, только что вышедший из ванной комнаты. Павел осматривал присутствующих иудеев Дамаска, исследуя, кто как отреагировал на его появление. Но его еще никто не узнал. Все чернобородые мужи напряженно молчали и ждали, что он им скажет.
— Мое имя… Шаул из Тарса… — наконец произнес Павел.
— Ты что, рехнулся? — зашипел на него Филипп, подошедший сзади.
— Ш-ш-ш, Филипп, не мешай. Он все правильно делает, — успокоил Нафанаил Филиппа и подбодрил Павла:
— Давай, давай, парень, продолжай.
— Итак, братья. Меня звали Шаул из Тарса.
Иудеи повскакивали с мест.
— Какой ты нам брат! Душегуб!
— Как ты посмел привести его сюда?! — крикнул кто-то Нафанаилу.
— Это же сам дьявол!!!
— Не может быть! Это сам Шаул! Гонитель всех верных!
Гул нарастал. Христиане из иудеев не хотели признать в Шауле обращенного истинного верного. Как Шаул, этот ревностный фарисей, мог поклоняться тому, что преследовал? Что мог противопоставить Шаул этим обвинениям?
— Первосвященник Храма дал мне власть, — закричал что есть мочи Павел. — Брать под стражу всех последователей Иешуа! Вот письмо к настоятелю синагоги и список всех тех из вас, кого я должен арестовать!
Павел вытащил из-за пазухи свиток, развернул его и медленно пошел вдоль шеренги вскочивших иудеев, позволяя им найти свои имена.
— …Но это было до того, как я поговорил с Иешуа на пути сюда, — предупредил потенциальных арестантов Павел. — До того, как я постиг, что он сын Божий. До того, как я понял, что он Христос. До того, как я уверовал, что он воскрес и вознесся на небеса.
Иудеи остолбенели в замешательстве…
— До того, как я принял Святое Крещение, — приложил Павел правую руку к груди и отыскал глазами Нафанаила. — И пошел, как и вы, за Иешуа! И теперь имя мое — Павел! Запомните это раз и навсегда!
Павел высоко поднял список предполагаемых арестантов и поднес его к семирожковому светильнику:
— И вот это мне больше не нужно! — с этими словами он поджег папирус.
Недовольный гул толпы перерос в восторг: «Смотрите! Горит! Горит! Он с нами! Павел с нами! Он больше не Шаул из Тарса! Он наш!».
— Слово Иешуа — мой меч! — Павел поворачивался ко всем и показывал, как горит папирус с их именами. — Слово Иешуа — мой огонь!
— Бог тебе в помощь, брат! — раздались ответные возгласы иудеев, зачарованно взирающих на горящий папирус с чьей-то бедой. — Ты теперь один из нас!
Павел бросил горящий папирус себе под ноги и поднял руки к небу.
— Да будет так!
Ликующие иудеи бросились обнимать его.
* * *
Ночью отряд храмовой стражи разыскивал своего пропавшего командира. Стражник постучал в дверь синагоги. Открыл Нафанаил.
— Мы ищем Шаула из Тарса, — сказал начальник стражи Махимус.
— Откуда?
— Ты что, оглох? Не знаешь, кто такой Шаул? — взвился римлянин.
— Знаю. Я просто не расслышал… Он сегодня не приходил молиться, — ответил спокойный Птолемеич. — И я не знаю, где он.
На его радушном лице было написано: «Хочешь, заходи и помолись вместе с нами». Но угрюмый Махимус сдвинул брови еще больше.
— Тогда мы обойдем дома всех иудеев, — пригрозил Махимус.
— Мы будем только рады, — вкрадчиво ответил Нафанаил.
— Поязви у меня, змей! — рявкнул Махимус и повернулся к отряду. — За мной, бегом марш!
Когда шаги римлян стихли, из глубокой неосвещенной ниши выглянул Павел.
— Мне надо покинуть Дамаск и вернуться в Иерусалим.
— Ворота заперты на ночь, — возразил Нафанаил. — Пойдем к Филиппу, он что-нибудь придумает.
Хитроумный Филипп повел их к тому месту крепостной стены, где торговцы поднимали в город товары в огромных, в человеческий рост корзинах. Филипп и Птолемеич посадили Павла в корзину и с помощью лебедки спустили груз по ту сторону крепостной стены.
Храмовые стражники искали раввина Шаула в Дамаске целый месяц. Наконец они вернулись в Иерусалим с пустыми руками: без арестантов и без начальника.