Глава 23

Владимир — князь Новгородский

В это время, в начале августа месяца, явилась на небе удивительная, необыкновенная и превышающая человеческое понимание комета. В наши времена никогда еще не видали подобной, да и прежде не случалось, чтобы какая-нибудь комета столько дней была видима на небе. Она восходила на зимнем востоке и, поднимаясь вверх, высясь, как кипарис, достигала наибольшей высоты, а потом, тихо колеблясь, испускала блестящие и яркие лучи и являлась чем-то полным страха и ужаса для людей», — заметил в тот год византийский писатель Лев Диакон.

Четыре всадника приближались к Новгороду по берегу озера Ильмень. Это были славяне Добрыня с Велигой и норвежцы Сигурд с Торгислем. Они возвращались с соколиной охоты и упивались видами и звуками, зачарованные, одурманенные обилием красок и впечатлений. С одной стороны дороги был овраг, заросший подлеском, с другой — круто поднимался склон холма. По обе стороны росли громадные дубы с широко распластанными корнями, покрытые лишайником, папоротником и мхом. Кое-где на месте срубленных или упавших гигантских деревьев в лесу открывались окна, и здесь молодая поросль буйно вырастала над телом поваленного великана. В большом количестве виднелись прихваченные морозцем багровые листья. Белобокие сороки, завидев всадников, прерывали посиделки на вершинах деревьев, перелетали дорогу и громко пронзительно трещали.

Конники пересекли деревянный мост, перекинутый через мелкую быструю речку с чистым белым песчаным дном. По берегам в потаенных местах, куда с трудом проникали солнечные лучи, уже намерзал тонкий лед.

Время от времени они проезжали хуторки — группы разбросанных вдоль дороги избушек, окруженных небольшими огородами. Своры захлебывавшихся от лая дворняг преследовали коней, уворачиваясь от хлесткого удара арапником. Уже вот-вот должны были показаться стены Новгорода, когда на пути охотников появился одинокий всадник.

— Если это кривич, то он здорово удивится, — сказал Велига, вглядываясь во встречного конника.

Он был одет в меховой зипун и шерстяные штаны. Чуб-оселедец растрепался на скаку.

— Это не кривич, — возразил ему Сигурд, также одетый в заячьи меха с лисьими бармами на плечах.

Волосы и борода норвежца были коротко острижены. Он широко улыбнулся приближающемуся всаднику. Уже хорошо была видна толстая войлочная куртка с нашитыми металлическими ромбами и серый плащ, закрепленный на правом плече фибулой. Юный всадник был без шапки, спутанные волосы цвета ржаной соломы закрывали уши.

— Нас встречает Ясно Солнышко! — шутливо объявил Сигурд. Но юноша не ответил на улыбку норвежца.

Тот тоже мгновенно нахмурился:

— Вальдемар, что случилось?

— Ярополк напал на земли древлян, осадил Овруч, мой брат Олег погиб, — доложил новгородский князь Владимир.

— От меча? — спросил Торгисль.

— Нет, — покачал головой Владимир. — Задавило конем. Дружинники Олега, кто не захотел идти под руку Ярополка, приплыли в Новгород вместе с раненым воеводой Уббой.

— Веди меня к нему, Вальдемар, — распорядился новгородский воевода Сигурд Эйриксон.

Владимир развернул своего гнедого жеребца, и теперь к Новгороду скакали пятеро всадников. К крепостным стенам они прибыли уже ближе к закату. Под стенами был разбит временный лагерь остатков дружины покойного князя Олега Святославича.

Всадники перевели лошадей из карьера в кентер и остановили их у крайних палаток. Подбежавшие отроки из младших дружинников приняли взмыленных коней и повели их шагом, дав отдышаться после длительной скачки. Добрыня снял колпак со своего сокола и привязал птицу за лапы к перекладине коновязи. Сокол взмахнул крыльями раз-другой, а затем угомонился.

Спешившийся первым Сигурд подождал Добрыню и замешкавшегося Владимира, отдававшего распоряжения младшим дружинникам. Мальчишки-кривичи стояли на краю пристани и наблюдали, как тридцать дружинников-данов в поте лица с громкими криками волокли огромную палатку: казалось, на площади валяется громадная коричневая морщинистая туша кита. Эту кучу парусины разобрали, растянули, и она вспучилась кверху, набухая, словно чудовищный гриб-дождевик. Потом гриб вдруг раздался в длину и вширь и превратился в шатер весьма внушительных размеров. Когда наконец выяснилось, что это такое, раздался громкий крик изумления и восторга — это кричали новгородские ротозеи, которые толпой сошлись поглядеть, как варяги разбивают лагерь.

У шатра овручевского воеводы Уббы их встретил дан Хвитсерк в темно-фиолетовом плаще с серебряной древлянской гривной на шее.

— На рассвете его покормили полбой, — доложил целитель новгородскому воеводе. — Но из его желудка прорывается запах лука. Если его внутренности пронзены, мы ничего не сможем сделать.

— Давно? — уточнил Сигурд.

— Неделя, может меньше, — был ему ответ.

Владимир, которого лекарь и воевода в разговор не включили, не мог скрыть своего сокрушенного вида. Отец послал его княжить в Новгород в десятилетнем возрасте, но на самом деле всеми гражданскими делами заправлял его родной дядя, регент Добрыня Резанович из волынского села Низкиничи. Войском же руководил воевода Сигурд Эйриксон из оппланнского хутора Опростадир. Ныне князю уже семнадцать, а дядя и воевода с ним не больно-то считаются.

Старший брат Ярополк вознамерился собрать под свою руку земли, розданные их отцом Святославом трем своим сыновьям. И вот Олег уже мертв. Славянская часть его дружины переметнулась под стяг Ярополка. В древлянской столице Овруче великий киевский князь оставил своего посадника и теперь намерен сделать то же самое с Новгородом на землях кривичей.

Владимир, взмокший после горячей скачки, теперь озяб и кутался в свой шерстяной плащ. Сигурд взглядом «поймал» глаза юноши и молча предложил ему зайти вместе с ним в шатер. Подошедших Торгисля и Велигу он таким же малозаметным движением глаз и подбородка отослал прочь.

В полутемном шатре на ложе из шкур лежал воевода Убба. Этот грозный прежде дан был стар и сед. Его нагое тело закрывала длинная белая льняная рубаха и больше ничего.

— Знамения обманули нас, Сигурд! — такими словами встретил раненый воевода вошедших в шатер мужчин.

Сигурд сокрушенно покачал головой, рассмотрев большое кровяное пятно на животе могучего старика.

— Весь этот треп о небесных причинах произошедшего — лишь оправдание нашей слабости, — продолжил умирающий. — Кто теперь сможет выступить против объединенного войска полян и древлян? Кривичи?

— Кто у Ярополка воевода?

— Блуд, из полян.

Сигурд посмотрел на Добрыню и подумал: «Этот теперь не боец против своих».

— Я поведу твоих людей, Убба, — заявил Сигурд.

— Возможно, однажды все так и будет, — ответил овручевский воевода. — Вот только против славян киевского князя остатки моих варягов и твоя новгородская дружина навряд ли устоят.

Убба посмотрел долгим взглядом на юного князя Владимира.

— Твой князь Вальдемар, — продолжил Убба с равнодушием умирающего. — Внебрачный сын Святослава… и даже Рагнхильда, дочь Регнвальда из Полоцка, отказалась выйти за него замуж, предпочтя киевского Ярополка. Ты уверен, Сигурд, что славяне из твоей дружины не предпочтут служить законному сыну Святослава Ингварсона?

— Они дали клятву, что будут воевать только под началом Вальдемара, — ответил Сигурд, но он и сам себе не верил.

— Есть один человек, способный помочь князю Вальдемару, — сообщил Убба. — Человек с огнем в сердце. Достаточно смелый, чтобы посодействовать Вальдемару справиться с молотом богов…

Убба замолк, набираясь сил, чтобы продолжить свое предложение. Сигурд, Добрыня и Владимир тоже молчали и, не переглядываясь, ожидали продолжения.

— Харальд Синезубый… — наконец произнес раненый дан. — Найдите короля Дании, попросите у него военной помощи. Рерик Метатель Колец был его родственником.

Воевода Убба из Еллинга, начинавший служить еще в отроках в дружине Игоря Рюриковича, знал, о чем говорил: его отец служил у датского конунга Рюрика, который отобрал у шведов контроль над торговым путем из варяг в греки. Воевода Рюрика — Олег — убил шведских конунгов Аскольда и Дира и обеспечил княжение в Киеве сыну Рюрика и своему племяннику Игорю.

Но одно дело контролировать торговый путь, а совсем другое — контролировать местные славянские племена. С последним Игорь не справился. И лишь его жена Ольга, дочь болгарского царя из Плиски, знала: чтобы править славянами, надо самим зваться, как славяне, поклоняться их богам и говорить на их языке. Вот почему ее единственного сына звали Святослав, а из трех внуков Ярополк и Владимир были названы по-славянски. А так-то у россов было принято называть новорожденных только именами мертвых родственников.

* * *

Мальчик лет десяти по имени Вагн Окессон из племени йомсвикингов играл на свирели и получал непередаваемое удовольствие от звуков, извлекаемых им из деревянной дудочки. Он сам нашел на берегу устья реки это место, где подступающие к воде скалы отражали эхо по многу раз. Вечерело, было зябко, мальчик был одет в шерстяную серую тунику и мягкий кожаный плащ из шкуры морского зверя. С моря надвигался туман, ветра не было, звук свирели получался чистым и мягким. Но что это? Из-за тумана все громче и громче, ближе и ближе раздавались равномерные всплески.

Вагн Окессон хорошо знал эти звуки. Йомсборг, где он жил, был крупной крепостью, там имелась обширная гавань, которая могла вместить одновременно триста больших кораблей. Их весла пели точно такую же песнь. Но сейчас приближался чужак, потерявший фарватер. И прежде чем драккар на тридцать пар весел вынырнул из тумана, Вагн бросился улепетывать со всех ног, второпях оставив на берегу свою прекрасную свирель.

Он добежал по руслу ручья между скалами до лужайки, скрывшись в лесных зарослях, а оттуда вышел уже в сопровождении двух дозорных йомсвикингов. Втроем они добрались до заранее заготовленной кучки смолистых дров и подожгли ее. Густой черный дым предупредил других дозорных в крепости о прибытии неизвестных на военном корабле.

Уже вскоре по тому же руслу ручья поднимались люди, высадившиеся с корабля: первым с обнаженным мечом шел Сигурд — воевода новгородский; за ним следовали Торгисль Молчун и чубатый Велига Полянин; за ними поднимался резвый юноша князь Владимир Святославич; замыкал процессию его дядя Добрыня Резанович. В теплой одежде — на море шел снег — они сразу вспотели. По спине и груди побежали липкие струйки пота.

Когда пятеро незваных гостей вышли на лужайку между скал, туда, где дымил сигнальный костер, их встретила шеренга из восемнадцати местных воинов, вооруженных мечами, но без доспехов.

Воевода огляделся и убедился, что отставшие дружинники-новгородцы — Громол, Давило, Хотибор и Стоян — поравнялись с Владимиром. Затем он обернулся к встречающим и попытался что-то объявить, но те с боевым кличем бросились в атаку.

Сигурду ничего не оставалось, как снова обнажить вложенный было в ножны меч и ринуться им навстречу. Он резким движением зарубил первого же добежавшего. Второго встретил Велига, вооруженный огромным боевым молотом-клевцом с ударной частью в форме круглого в сечении клюва, изогнутого книзу и скомбинированного с молотком на обухе. Клевец пробил грудь нападавшего, и тот с жалобным воплем упал на землю бездыханным.

Третьего нападавшего обескуражил Торгисль обманным движением меча, который он тут же глубоко всадил в грудь противника. Тот булькнул, захлебываясь собственной кровью, и соскользнул с лезвия вниз.

Добрыня дрался старым добрым топором, держась за топорище двумя руками. Вот он блокировал рубящий его меч снизу, а вот уже топор пробил тело врага от шеи до грудины. Еще взмах топором, и кованое железо пробило кому-то ребра сбоку. Упавшего Добрыня добил с резким замахом так, что у раненого не осталось никакого шанса выжить. Брызнувшая фонтаном кровь залила Добрыне оскалившееся лицо и бармы из волчьего меха.

Давило был двуруким фехтовальщиком и не позволял Владимиру даже скрестить свой меч с противниками. Левым или правым мечом он пронзал наскакивающих на юношу йомсвикингов. При этом лицо его было сосредоточено и одухотворено, каким оно бывает у дирижера, взмахом палочки добившегося от оркестра особо торжественного финального аккорда.

Громол тоже действовал двумя руками: левой он подсекал топором ноги нападающих, а правой докалывал мечом раненых, повергнутых ниц. Его друг Хотибор орудовал огромным двуручным мечом, который раньше принадлежал Велиге, но, судя по всему, надоел чубатому.

Последнего напавшего на них дозорного йомсвикинга заколол мечом Стоян. Когда он оглянулся, то увидел, что воевать больше не с кем. Но и в Йомсборг путь им теперь был заказан.

— Хорошо ли, что нам удалось так быстро обагрить мечи? — обратился к воеводе Сигурду регент Добрыня.

— Это были лишь дозорные крестьяне, — ответил воевода, вглядываясь в темневшую вдали громаду крепости Йомсборг. — Распорядись, чтобы нашли их лошадей, в Еллинг пути по воде нет…

Уже смеркалось, когда Сигурд и Добрыня снарядили пару подходящих жеребцов.

— На самом деле мы не знаем, такой ли уж преданный Харальд Синезубый родственник нашего Рюрика или нет, — задумчиво сказал Добрыня подтягивающему ремни конской амуниции Сигурду. — И не знаем, согласится ли он нам помочь.

— Вспомни, что мы семь лет назад пообещали великому князю Святославу Ингварсону, — попробовал развеять его сомнения новгородский воевода. — Объединимся и отстоим Новгород для его сына Вальдемара.

Мужчины крепко обнялись, затем вскочили в седла. Кони пошли ровным шагом, всадники приноравливались к движениям незнакомых животных. На их пути встали пешие Велига, Торгисль и Владимир.

— Куда-то собрались? — грозно спросил Велига.

— Это не твое дело, полянин, — ответил норвежец. — Пропустите нас!

— Хрена с два! — дерзко ответил Велига и засунул большие пальцы рук за пояс.

— Мы направляемся в столицу данов — Еллинг, — ответил Добрыня. — К конунгу Харальду Синезубому.

— На кой вам сдался этот христианин? — опять спросил Велига и предложил: — Давайте лучше наймем варягов в Йомсборге.

— Только родственник Рюрика может помочь нам вернуть себе Новгород и даже завоевать Киев, — ответил Сигурд.

Велига молчал, поглядывая на новгородских начальников исподлобья.

— Туда ехать два дня по землям данов, — сказал Добрыня. — И кто знает, что ждет нас в пути.

— Я бросил кости, Сигурд, — заявил Велига. — И они показали, что мы едем вместе!

— Уж не те ли кости, — насмешливо уточнил Сигурд, — в которые ты проиграл свой двуручный меч Хотибору?

— Как долго вы продержитесь? — задал вопрос по существу Торгисль. — Берите нас с собой, мы удвоим ваши шансы.

Воевода Сигурд посмотрел на регента Добрыню и увидел, что тот очень даже не прочь удвоить шансы.

— Тебя, Вальдемар, мы не берем, — твердо сказал воевода своему юному князю, который все это время скромно стоял и молчал, завернувшись в свой долгополый плащ.

— Почему нет?! — с возмущением спросил Владимир.

— Потому что кто-то должен оставаться и командовать ладьей! — ответил ему дядя Добрыня.

Юноша вздохнул и подошел прямо к правому стремени воеводы.

— Сигурд, возьми меня с собой!

— Следи за кормчим Путятей, — ответил князю Сигурд. — Отчитаешься, когда вернусь.

Он тронул коня рысью, Добрыня присоединился. Велига и Торгисль побежали выбирать себе трофейных лошадей.

Юный князь остался на месте. Вид у него был крайне разобиженный. Мимо него пустили в галоп своих коней Велига и Торгисль, догоняя старшин…

Солнце склонялось к западу, и косые тени подбросили всадникам хлопот. По мере того как они, скользя и спотыкаясь, спускались в долину, воздух становился все гуще, и к окружающей морской влаге добавился их собственный пот. После крутого откоса, по которому они буквально скатились, смешанный лес сменился гущей темно-зеленого можжевельника с тяжелыми пучками хвои. В темноте кони спотыкались, того и гляди грозя охрометь.

— Солнце окончательно село, — объявил Добрыня то, что все заметили и без него. — Нужно найти место для ночлега.

Добрыня в Новгороде был тем, кого бы мы сегодня назвали главой городской администрации, поэтому все привыкли выполнять его невоенные распоряжения. Через полчаса вся компания сидела в лесу у костра, за их спинами потряхивали гривами стреноженные кони. Люди вечеряли, раскинув затекшие конечности и расположившись со своими припасами на относительно широкой части тропы подле сухого дерева.

— Рюрик не любил жить вдалеке от большой открытой воды, — рассказывал Добрыня молодежи. — Викинги, они ведь как? Налетели с моря, повоевали, награбили, потом на ладью и поминай как звали. А на реке так не получается. Все места, удобные для причала, давно известны. Броды и мели тоже лучше знают местные. Пока гребцы до моря догребут, их «вдоль по бережку, вдоль да по крутому» всадники не один раз обгонят и в узком месте с двух сторон засаду-то и устроят.

— Это так ваши древляне князя Ингвара поймали? — уточнил Сигурд Эйриксон.

— Примерно так, — согласился Добрыня. — Устроили его варягам жуткую резню. Потому что дань за помощь против кочевников мы платить согласны. А вот грабить себя не позволяем.

— Так почему Рюрик послал своего сына княжить в Киев, раз сам дальше Новгорода никогда не забирался? — полюбопытствовал Торгисль.

— Его интересовала торговля с Царьградом, — ответил Добрыня.

— Теперь для князя Владимира все это и не важно! — бросил Велига.

— Важно! — возразил Сигурд. — Если он станет великим киевским князем…

Угли в костре еле-еле тлели малиновым цветом, больше было дыма, который в безветренную погоду поднимался столбом вверх. Все спали, завернувшись в дорожные плащи и подложив под голову седла. Сигурд внезапно проснулся от краткого призывного ржания одного из их коней. Воевода прислушался: потрескивание углей, скрип покачивающихся вершин деревьев, шорох листвы, шебуршание лошадей в темноте. Но был еще какой-то неясный глухой звук. Не разобрать.

Сигурд беззвучно вскочил, толкнув в колено Торгисля. Тот тихо разбудил Добрыню и Велигу. Все крадучись покинули лежбища и заняли засадные места под деревьями у еле заметной лесной тропы: Добрыня с топором, Велига с клевцом и норвежцы с мечами.

Юноша в сером плаще пробирался по лесной тропке, с трудом видя ее в пятнах теней и лунного света. Под уздцы он вел коня — ночью верхом по лесу не поскачешь, без глаз останешься. Норвежец кинулся на него и приставил нож к подбородку, тронутому легким пушком.

— Сигурд! Это я! — только и успел выкрикнуть юнец.

— Черт!!! — Сигурд отпустил Владимира. — Я ведь мог тебя убить!

Остальные вооруженные путники окружили новгородского князя.

— Я все сделал, как ты сказал, — отчитался юный князь. — Я проследил за Путятей. Он отчалил сразу после тебя. Наши поймали мальчишку по имени Вагн Окессон, он внук конунга йомсвикингов Палнатоки. Путятя решил с ними договориться.

— Вот предатель! — воскликнул Торгисль.

— Я не знал, что делать… — растерянно сказал юный князь.

— Ты все сделал правильно, Вальдемар, — потрепал его по плечу воевода.

— Возвращайся, пока тебя не хватились! — предложил Велига.

— Нет! — возразил Сигурд. — Это слишком опасно. Князь отправится с нами.

— Торгисль, дай ему что-нибудь поесть! — приказал Добрыня.

— А давайте вернемся, вырежем Путяте яйца и сломаем ему позвоночник? — предложил Велига.

— Доброе предложение! Но мы продолжим наш путь в Еллинг, — отказал воевода.

— Сигурд, — возмутился Торгисль. — Путятя сговорится с йомсвикингами, и мы останемся без ладьи!

— Дружина князя Вальдемара никогда не перейдет на сторону конунга Палнатоки, — отрезал новгородский воевода.

— Ты ведешь нас в Еллинг к какому-то уродскому христианину, — зарычал Велига. — Пока изменник Путятя продает нашу ладью йомсвикингам!

— Наша дружина Палнатоке не по зубам! — ответил Сигурд и вплотную приблизил свое лицо к физиономии чубатого. — Велига, тебя никто не заставляет идти! И никто не заставляет оставаться!

Полянин сопел, широко раздувая ноздри и плотно сжав губы. Ростом он был поменьше норвежца, поэтому ему приходилось задирать плохо выбритый подбородок с висячими усами. Наконец Велига согласно кивнул. Толстяк Добрыня ободряюще похлопал его по плечу.

Несколько позже той же ночью Велига устроился у костра и завернулся в плащ рядом с Торгислем.

— Я знаю, твоя вера пошатнулась, — сказал он негромко норвежцу. — Ты не веришь в богов и в предзнаменования. Но одинокий всадник, прибывший в полную луну… Даже ты не будешь отрицать: это плохой знак для всех нас.

— Он молод, — так же тихо ответил Торгисль. — У него хорошее чутье…

— Он несет с собой смерть, — оборвал его Велига.

Норвежец приподнялся на локте и посмотрел на лежащего головой на седле славянина:

— Мы что, должны избавиться от князя из-за твоих суеверий?!

— Если человек не верит в предзнаменования, во что же он тогда верит? — ответил вопросом на вопрос Велига.

Варяг наклонился к самому уху полянина и отчетливо произнес:

— Он верит в себя.

С этими словами норвежец отвернулся и натянул на голову плащ, давая понять, что разговор окончен.

 

Глава 24

Улита

Причудливый зеленоватый рассвет застал их, полусонных и вялых, подле хорошо отдохнувших лошадей. Лес источал прохладное благоухание — точь-в-точь как настоявшийся в погребе мед. Но как ни сильно пахли омытые росой и согретые весной земля, и мхи, и листья, все эти деликатные источники обонятельных восприятий забивались плотным запахом сыромятной кожи седел. Теперь уже пятеро всадников в развевающихся плащах скакали по зеленым холмам Ютландии. Низкое небо Северного моря иной раз озарялось молнией и разражалось далеким громом. В воздухе запахло надвигающимся дождем.

— Нок!!! — услышали они вопль, прежде чем поднялись на холм и увидели, в чем дело.

Там стоял высокий одинокий каменный столб. К нему за скрученные сзади руки на длинной веревке была привязана девушка. Это она истошно орала «ин» или «икь», когда четверо мужчин бросали в нее камнями, а если их снаряды попадали в цель, женщина кричала от боли безо всяких слов. Она металась на веревке со связанными руками, будучи не в состоянии закрыться, а мужчины метко кидали в нее камни, всякий раз бранясь, когда промахивались.

— По-бабьи жить — по-бабьи выть. Мы не должны вмешиваться, — предупредил всех Сигурд Эйриксон. — Нам надо ехать дальше.

— У нас на Руси мимо такого не проезжают, — возразил ему Добрыня Резанович.

— Ты прав, — ответил ему норвежец и пятками толкнул своего коня вперед.

Когда они подъехали ближе, то увидели, что истязателей не четверо, а пятеро. Еще один пожилой мужик сидел на коленях среди камнеметов, и это именно ему девушка кричала «no-o-o-ok!!!». Она была в длинной грязной тунике из конопляной дерюги, ее голые ноги и руки были покрыты кровавыми ссадинами. На правой щеке кровоточила рана.

— И-и-и-икь, — обессилено простонала девушка и опустилась на колени, свесив до земли рыжие локоны растрепанных волос. Она смирилась с предстоящей смертью.

Один из ее истязателей — молодой здоровенный детина в кожаной куртке, какую надевают под металлический доспех, — обернулся, услышав топот копыт. Торгисль вырвался на белом коне вперед: бывший гладиатор вспомнил, как его много лет убивали, точно так же привязав к столбу. Он осадил жеребца метров за пятьдесят от места казни и спешился.

Палачи прекратили избиение камнями и почти синхронно пошли в сторону Торгисля, положив левые руки на рукояти мечей, закрепленных на поясах. Рядом с конем Торгисля остановились и другие его спутники.

— Отпустите ее! — потребовал Торгисль.

— Отвали, а не то тоже получишь! — огрызнулся дюжий коротко стриженный молодец без усов и бороды.

Девушка, почувствовав, что убивать ее перестали, посмела приподнять голову. Пряди волос тотчас прилипли к рваной ране на правой щеке.

Торгисль, не обращая внимания на угрозу, прошел мимо ката, явно намереваясь освободить едва не казненную девушку. Со звериным рыком молодой дан выхватил меч и сильно замахнулся, намереваясь разрубить норвежца сзади от плеча до штанов. Но Торгисль, вытащив свой меч испанским хватом, блокировал удар нападавшего клинком, а потом тяжелым набалдашником рукояти сокрушил левую височную кость молодого дана. Тот рухнул, потеряв сознание.

Велига, преодолев слабый блок мечом, вонзил клюв своего боевого молота прямо в грудь еще одному палачу. Сигурд, дождавшись замаха, проткнул своим мечом живот третьего нападавшего и протолкнул лезвие по самую рукоять. Затем поднырнул под меч врага и плечом толкнул раненого на землю. Дан не успел даже вскрикнуть: норвежец разрубил его голову пополам.

Добрыня, держа двумя руками огромный топор, ушел в сторону от удара мечом сверху, а когда четвертый палач неизбежно наклонился, следуя по траектории своего меча, древлянин сильно ткнул его снизу вверх, разрубив нижнюю челюсть. Палач упал лицом вниз, и топор Добрыни вонзился в его спину.

Князь Владимир все это время держал поводы пяти лошадей, чтобы животные не разбежались. Торгисль наклонился к поверженному дану, вытащил у того из-за пояса небольшой нож и направился к каменному столбу с привязанной девушкой. Сзади него поднялся на четвереньки недобитый дан. Сигурд воткнул кинжал недобитку в левый бок, провернув для надежности внутри живота вонзенным клинком. Палач рыкнул и умер.

Торгисль подошел к рыдающей девушке, разрезал веревку на ее руках и, бросив нож к ее коленям, пошел назад, к лошадям. Девушка схватила нож и кинулась к пятому пожилому дану, безмолвно сидящему все это время на коленях метрах в десяти от нее. Она всадила нож в его толстенное брюхо, потом еще раз, и еще, и еще.

— Э! Э! Э! — Велига попробовал оттащить рыжую бестию от терзаемого трупа, она отмахнулась от него ножом и располосовала чубатому скулу.

— Ах ты ж сука! — выругался полянин и прямым ударом в лицо нокаутировал девушку.

Он потрогал глубокую рану под левым глазом, осерчал еще больше и хотел добить спасенную клевцом, но подоспевший Торгисль мечом отвел фатальный удар хищно изогнутого острого клюва:

— Она моя!

— А! Ну, да! Забирай, — взял себя в руки чубатый полянин и пошел потрошить сумы убитых палачей на предмет съестного.

Торгисль полил из небольшой кожаной фляжки окровавленное лицо девушки, а когда она очнулась, дал ей допить остатки.

— Как тебя зовут? — спросил он свою спасенную.

— Улита, — ответила та, сглатывая воду вперемежку с кровью, сочащуюся у нее из разбитого носа.

— Странное имя какое-то, — удивился Торгисль.

— Христианское… я христианка, — пояснила Улита, готовая к тому, что ее опять примутся за это убивать.

— За что вас, христиан, так все ненавидят? — спросил норвежец.

— А за что же их любить, Тор? — воскликнул подошедший Добрыня. — Вот сам посуди: собрался я в гости к Сигурду. У того жена и двое детишек…

Серые глаза его светились энтузиазмом. Добрыня несколько форсировал голос, словно обращался к задним рядам построенной дружины. Этот сорокадвухлетний шатен был в полной мере наделен живостью ума и речи, которые придавали особого колорита говору волынского весельчака.

— Детишек двое у тебя, Сигурд?! — крикнул толстяк воеводе, осматривающему окрестности в поисках лошадей убитых данов.

— Двое, — отозвался воевода. — Только они давно уже не детишки, а девки на выданье.

— Неважно, — продолжил Добрыня. — Иду я в гости к Сигурду, сколько подарков надо нести с собой?

— Сколько? — переспросил Торгисль.

— Пять подарков: Сигурду, его жене Ингеборге, по одному дочкам и еще один подарок богу домашнего очага, Роду по-нашему, — пояснил древлянин. — Идешь в гости, хоть цветочек по дороге Роду сорви, хоть яблочко принеси, жалко тебе, что ли, яблочка-то? А христиане никаких богов, кроме своего Распятого, не признают и ничего домовому не принесут…

Сигурд высмотрел датских коней и, коротко свистнув, чтобы привлечь внимание Велиги, послал того за лошадьми. А сам тоже подошел ко все еще сидящей на земле Улите.

— Ты вот в дом к славянину вошел, что нужно сделать? — спросил Добрыня то ли у Торгисля, то ли у Сигурда.

— Что? — спросил Торгисль.

— К печи подошел, руки приложил, не важно — тепло на улице или мороз. Так ты с пращурами моими поздоровался, уважил весь мой род, значит, — пояснил Добрыня. — А христианин зайдет, крестом себя вот эдак обмахнет, — Добрыня перекрестился левой рукой, — а с Родом не поздоровкается. И вот если я пришел в дом к Сигурду и домовому ничего не пожертвовал, мне-то не страшно. Я от него через дорогу, да через порог живу, меня мой Род хранит. А у воеводы потом телка околеет или дочка охромеет. Он-то богов своих уважает, а они сердятся. Почему? Из-за меня, стало быть, они его наказывают. Вот почему христиан так не любят. Не за то, что они Христу своему молятся, а за то, что наших богов не уважают, а те гнев свой на нас обращают. Понятно теперь?

— Так было дело? — спросил Торгисль у девушки.

Та кивнула.

— Во фрайдей, день жертвоприношений богу Фраю, я отказалась это сделать, и дядя привел меня сюда на казнь, — пояснила Улита.

— Так это ты дядю своего убила? — догадался потрясенный Добрыня.

— Да! — призналась девушка и горько заплакала.

— Ты знаешь дорогу в Еллинг? — спросил воевода рыдающую Улиту.

Та снова кивнула головой, не в силах хоть что-то произнести, но потом все же взяла себя в руки:

— День пути отсюда, на опушке леса у подножья гор есть рунический камень, он укажет путь к нашему христианскому королю Харальду Синезубому.

— Поедешь с нами! — приказал воевода. — Торгисль, она твоя добыча, вот ты за ней и присматривай! Сними для нее с мертвеца какие-нибудь штаны помельче, а то с голыми ногами она далеко не уедет.

Улита сама выбрала себе одежду с убитых, потом зашла за коней, чтобы переодеться. Перед молоденьким коноводом она безо всякого стеснения сняла с себя грязную, как мешок из-под картошки, тунику с прорехами. Солнце отражалось от ее ослепительно белой кожи с рыжими веснушками на плечах. Юный Владимир не мог оторвать глаз от роскошных грудей с большими розовыми ареалами плоских сосцов и рыжей щетки на женском лоне.

— Решил меня поиметь? — заметила его нескромный взгляд девушка, натягивая штаны и подпрыгивая. Ее груди тоже подпрыгивали. — Я уверена, что решил.

— Я — новгородский князь Владимир, сын великого князя киевского Святослава Игоревича, — представился юноша.

— Какого хрена ты тут делаешь, принц? — спросила Улита.

— Тебе следует говорить со мной с большим уважением! — не ответил на ее вопрос Владимир.

— Уважение? — переспросила датчанка. — Хочешь чьего-то уважения, заслужи его. Хочешь моего уважения, будь сильнее, чем кажешься!

Она поравнялась с его конем и спросила:

— Почему тебя называют Владимир Ясно Солнышко?

— Потому что я за такие глупые вопросы на кол сажаю! Ясно, солнышко?!

У ближайшего озерца они остановились напоить лошадей и самим наполнить фляги. Перекусили под раскидистыми деревьями, пожевав вяленого конского мяса и запив завтрак вересковым медом. Торгисль отошел в сторонку умыться. Улита нерешительно подкралась к обнаженному по пояс Торгислю, рассматривая бесчисленные шрамы на его теле.

— Странное все-таки у тебя имя, Улита, — сказал Торгисль, заметив, что девушка к нему тянется.

— Так звали святую христианку, — пояснила рыжая, трогая пальцами засохшую кровяную корку на своей правой щеке. — Шрам, наверное, останется…

— Эта христианская святая твоя родственница? — уточнил Торгисль.

— Нет, она давно жила в Византии, в городе Икония. Ее крестил апостол Варнава, а его потом забили камнями. Опасаясь такой же участи, Улита с маленьким ребенком переехала в Тарс, но их и там замучили до смерти, — рассказывала датчанка и посматривала, как играют мускулы норвежца, когда тот одевается и прилаживает на ремнях амуницию.

Тот покопался в своих вещах и достал свирель, когда-то оброненную мальчиком на берегу, где причалил их драккар.

— Вот, возьми, — вручил норвежец деревянную дудочку датчанке.

Она недоуменно взяла музыкальный инструмент в руки.

— В нее дуют, — пояснил Торгисль.

Улита смущенно улыбнулась и посмотрела на него тем самым взглядом, который потом не дает мужчинам уснуть по ночам. Раздался призывный свист воеводы Сигурда, означающий «Привал окончен».

 

Глава 25

Кровавый путь к Богу

Ведомые рыжей датчанкой, путники скакали дальше по песчаным дюнам — в вересковые пустоши, предгорья Ютландии, на меловые откосы, в леса. Туда, где скалистые горы, где спят облака, где в поисках корма сквозь вереск густой пробираются куропатки. А сколько весной тут оттенков зелени — не счесть! Тут и изумруд, и малахит, и нежная зелень утренней зари, и кремовая зелень можжевеловых побегов. Все это инкрустировано радугой листьев вереска, которые бывают не только зелеными, но и серебристыми, желтыми, бронзовыми, оранжевыми, красными и коричневыми.

— Красиво у нас, правда? — крикнула раскрасневшаяся от скачки Улита, обращаясь к Торгислю Молчуну.

Тот кивнул головой, не раскрывая рта.

— Бог создал сперва Ютландию, а потом уже рай, взяв Ютландию за образец! — заявила датчанка.

Глядя на великолепные девственные луга, радующие глаз своими нежными цветами, Торгисль сам себе признался, что Улита стала для него одним из секретов вересковой пустоши, считающейся хранилищем древних тайн и обителью мистических существ.

В низкорослом лесу с кривыми цепкими деревьями они спешились. Смеркалось, и Велига предложил:

— Лучше бы мы подождали, когда луна нас направит.

— По собственной глупости часто считаешь других дураками! — одернул его Добрыня.

В этот момент Сигурд предостерегающе поднял руку и спросил:

— Слышите?

Все стали напряженно вслушиваться в шум ветра и звуки трущихся друг о друга сухих ветвей и колышущегося бурьяна. Ничего особенного слышно не было, но Сигурд все же распорядился:

— Вы двое, — обратился он к Владимиру и Улите. — Держите коней и оставайтесь на месте. Остальные за мной!

Все взяли оружие наизготовку и стали передвигаться боевым шагом — не теряя равновесия и внимательно поглядывая по сторонам. Последним шел Добрыня, он-то и заметил краем глаза, как сзади него кто-то бесшумно проскользнул. Добрыня резко обернулся, готовый сокрушать своим топором невидимых врагов, но… никого не было.

Торгисль пригнулся, выставив вперед руки с мечом и кинжалом. Он шел очень медленно, постоянно поворачиваясь в разные стороны, но вечерний туман густо струился между деревьями, которые отбрасывали первые лунные тени, и из всего этого вырисовывались обманчивые силуэты враждебных троллей.

И все же Добрыня заметил быстрое движение слева, подал корпус вправо, и длинное лезвие меча прочертило борозду на левом боку его кожаного доспеха. Древлянин крутанулся и вонзил топор в спину атакующего мечника. Тот заорал, разорвав криком туманную тишину леса.

Второму нападающему с таким же колющим ударом Добрыня усилил скорость движения, захватив его за плечо, а когда тот сумел остановиться, древлянин снес ему пол-лица топором. Следующий мечник в сплошном черном шлеме с прорезями для глаз попытался зарубить славянина, но Добрыня остановил его меч верхушкой лезвия топора, а потом всадил оружие в живот нападавшему. При этом каждый издал одинаково страшный рык.

Отошедший далеко вперед Сигурд бросился на помощь Добрыне. Он ориентировался на звук, так как туман сгустился еще больше. Вместо Добрыни из тумана на воеводу выскочили два дана в чешуйчатых латах. Одному из них Сигурд тут же отрубил руку, вооруженную мечом. Брызжущей кровью мечник окропил всех вокруг и упал под ноги своему соратнику, чье лицо закрывала серебряная маска в виде человеческого черепа. Тот чуть замешкался, уворачиваясь от падающего товарища по оружию, этого мгновения Сигурду хватило, чтобы заколоть человека в маске прямым тычком острого меча.

Туман был уже такой плотный, что Торгисль зарезал кого-то подвернувшегося и только потом убедился, что это не свой. Он растерянно огляделся. Бойцы рычали, сталь звенела, но кто есть кто — в тумане темного леса было не разобрать. Норвежец стал пробиваться к коням и Улите. В этот момент Велига отбросил бесполезный в лесу клевец, пронзил нападавшего кинжалом, отобрал у него меч и тоже кинулся на подмогу Добрыне.

Улита и Владимир привязали лошадей и сели перед ними на корточки. Юноша взглянул на девушку, расстегнул фибулу и сбросил плащ с плеч.

— Что ты хочешь делать? — испуганно спросила девушка.

— Сейчас увидишь, — загадочным шепотом ответил молодой князь.

Он с лязгом обнажил меч и бросился вперед. И вовремя! Из тумана на него наскочил дан в черной кожаной маске на лице. Владимир воткнул в живот противника меч по самую рукоять. Отпихнув ногой умирающего, он встретил мечом еще один удар — от второго дана. Сил не хватило, мощный враг свалил его на колени. Меч Владимира был прижат к его же шее, а неприятель, взявшись двумя руками за рукоять своего клинка, все напирал и напирал. Князь левой рукой вытащил кинжал и воткнул его в правый бок мечнику, в самую печень. Дан закричал, широко раззявив тухлый рот, и Владимир воткнул в этот зев освободившийся меч. Оглянулся — Улита видела? Она видела!

— Я говорил тебе ждать! — вынырнул из тумана Сигурд.

Звуки боя стихли, нападавшие то ли были перебиты все до единого, то ли сбежали.

— Я не ребенок! — возразил князь, вкладывая окровавленный меч в ножны.

— Ступай за девкой! — металлическим голосом приказал воевода.

Когда подошел Добрыня, норвежец заметил:

— Это были не простые даны. Они слишком хорошо одеты и слишком хорошо обучены. Если Путятя сумел договориться с йомсвикингами и дружина подалась в морские пираты, то конунг Палнатока мог послать за нами, чтобы избавиться от Владимира.

— Ты понимаешь, — спросил Добрыня напрасное, — что если князь погибнет, мы лишимся всех наших полномочий для переговоров с Харальдом Синезубым? Они должны были знать, где нас искать. Может, кто-то им помогает?

— Только не говори всю эту чушь про кометы и знамения!

Мужчины осматривали трупы в поисках чего-нибудь ценного, полезного или особо хорошего оружия или доспехов. Какой смысл идти на охоту и ничего не принести из добычи? Какой смысл воевать, если ты не можешь при этом грабить?

— Добрыня!!! — вдруг раздался тревожный клич князя Владимира.

Дядька бросился к племяннику, за ним все остальные, но, подбежав, они увидели, что помочь юноше они ничем не могут. То есть могут, только если сложат оружие: Владимира крепко держал высокий стройный мужчина в дорогих доспехах. Лицо его скрывала серебряная маска в виде человеческого черепа.

Неизвестный не убил новгородского князя, значит, у него было к нему какое-то дело. Чтобы все это поняли, «серебряная маска» просто стоял за юношей, держа острый кинжал у него под подбородком.

— Всем опустить оружие! — приказал Добрыня. — Сигурд, ты первый. Брось меч!

Воевода исполнил приказание градоначальника. За ним бросил молот Велига. Торгисль воткнул меч в землю и отошел от него на шаг в бессильной ярости. Он заметил, что Улиты нигде нет.

«Серебряная маска» что-то шепнул Владимиру на ухо.

— Кинжалы и ножи тоже сбросьте, — крикнул плененный князь. — И дайте себя связать!

Все посмотрели на Добрыню. Тот с огромным сожалением кинул кинжал на землю, к мечу, и опустился на колени, выставив вперед руки с соединенными кистями. Воины в черном, чьих соратников отряд Сигурда только что так яростно убивал, привязали пленных к деревьям на таком расстоянии, чтобы пленники не могли переговариваться.

К Сигурду подошел тот, кто пленил Владимира, снял маску и оказался мужчиной лет сорока с выбритым подбородком и без усов.

— Как тебя зовут? — спросил главарь «черных».

Сигурд свесил голову на грудь и отрешенно ею покачал.

— Ну же! — потребовал «серебряная маска». — У тебя должно быть имя!

— Пошел на!.. — дерзко ответил пленник, сидевший на земле с прикрученными сзади дерева руками.

— Какое разочарование! — процедил «серебряная маска». — От новгородского воеводы я ожидал большего.

— О чем бы ты там ни договорился с нашим кормчим, это не продлится долго, — заявил Сигурд.

— С кормчим? — недоуменно переспросил «серебряная маска». Он сделал шаг к привязанному норвежцу и опустился перед ним на колено. Крупные блестящие металлические чешуйки на его плечах сверкнули в лунном свете. — Прямо сейчас мы могли бы помочь друг другу.

Сигурд поднял голову и недоуменно посмотрел на незнакомца.

— Я могу помочь Вальдемару сделаться королем его народа, — произнес мужчина с честным и открытым лицом. — Меня зовут Харальд Синезубый Гормссон.

— А что-то зубы у тебя не синие! — рассмеялся Сигурд, не доверяя собеседнику.

— Это детское прозвище, я тогда очень любил голубику… да я и сейчас ее люблю. Послушай, мы могли бы заключить союз, который сохранится на поколения!

— В тени креста? — уточнил Сигурд, вскинув брови.

— В тени благоволящего короля и церкви, которые поспособствуют развитию образования и просвещения.

— Я сознаю пользу образования и просвещения, но я воевода, а такие решения принимает регент Добрыня, — переложил ответственность норвежец.

Харальд Синезубый тщательно перекрестился, приложив руку в боевой перчатке сначала ко лбу, потом к груди, затем к левому плечу и наконец к правому. Он закрыл глаза и прочел про себя краткую молитву.

— Подумай о моем предложении, — сказал король Дании, вставая с колена. Харальд посмотрел на своего воина, взглядом приказав сторожить пленника, и ушел.

Торгисль был привязан к дереву точно так же, как и новгородский воевода. Только с ним никто не разговаривал. Сторожащий его дан сидел рядышком и перебирал четки. Торгисль закинул голову к небу и рассматривал в утреннем свете листья дерева, под которым он сидел. Судя по трещинам в корнях, дерево было старое и уже начало гнить. На высоте около пяти метров его венчало густое сплетение ветвей с темно-зеленой листвой, а в полутора-двух метрах над землей к стволу прилепилась птица поразительной красоты размером с ладонь. Преобладающая интенсивная бархатисто-зеленая окраска переходила на шее и голове в темно-голубую с алыми и вишневыми метинами. Глаза — большие, умные, черные.

По беспокойству птицы Торгисль почувствовал, что к ним кто-то подкрадывается. Почти не меняя положения головы, норвежец всмотрелся в заросли кустов за датским воином. Так и есть: там виднелся движущийся краешек одежды Улиты.

Торгисль медленно вернул голову в нормальное положение и сквозь ресницы осмотрел дана. Тот, видать, молился, чтобы не уснуть. Бросалось в глаза, что за последние часы он изрядно вымотался. Кожаный шлем сдвинут на затылок, светлые кудри спутаны, глаза мутновато-стеклянные, как у человека, которого вдруг разбудили и он еще не переступил рубеж между сном и явью. В движениях ощущалась некоторая неуверенность.

Когда норвежец убедился, что девушка смотрит на него, он слегка приподнял расставленные руки, чтобы она увидела на его запястьях веревки, уходящие за толстый ствол. Торгисль кивнул Улите головой — мол, поняла?

Это движение заметил его стражник.

— Ну же! — обратился к нему Торгисль. — Всего глоток!

Дан подумал, что пленник вымаливает у него воды из его кожаной фляжки, что лежала тут же на земле.

Страж взял фляжку, побулькал остатками воды, встал и подошел к Торгислю. По движению стража было видно, что он не собирается наклоняться к пленнику. Норвежец подумал, что дан сейчас будет лить воду сверху струйкой и открыл рот пошире. Но злой датский шутник просто вылил воду на землю рядом с ним.

Торгисль возмущенно захлопнул рот. Дан уже набрал в легкие воздуха, чтобы расхохотаться, но в этот момент к нему сзади бросилась Улита и воткнула в его поясницу свой нож, которым сутки назад она зарезала собственного дядю.

Страж с ножом в пояснице издал хриплый стон. Улита вынимала из него клинок, когда он развернулся и повалил ее на землю.

— В шею сзади! — скомандовал норвежец.

Девушка вонзила нож дану в шею с левой стороны.

— Еще! — приказал Торгисль.

Улита выдернула нож и вогнала его в датскую шею снова. Дан навалился на нее и душил за горло двумя руками. Девушка покачала клинком в шее стражника, и горячая кровь брызнула сначала ей на руку, а потом залила лицо. Дан забулькал и отвалился в сторону, пытаясь рукой задержать вырывающуюся из него жизнь. Он еще не умер, когда пленник приказал девушке:

— Быстрее разрежь мои путы!

Но девушка никак не могла отдышаться, она втягивала ртом утренний воздух вместе с кровью мужчины, стекающей по ее лицу, но ей все было мало.

Добрыня и Велига были привязаны к деревьям друг напротив друга. Когда Торгисль появился перед стражами, один из данов поднялся первым, и норвежец выверенным движением полоснул его лезвием по шее. Он даже глаз успел закрыть, зная, что в него брызнет горячим. Второй страж вскочил и успел занести меч, но Торгисль поднырнул под него и воткнул клинок прямо в солнечное сплетение — между нашитыми на кожаную куртку металлическими пластинами.

— Ты цел? — спросил норвежец у полянина, разрезая его путы.

— А чего мне сделается? — хохотнул чубатый.

Добрыню освободила Улита.

— Где Владимир? — поинтересовался Торгисль, освобождая Сигурда, предварительно воткнув кинжал в глаз его стражу.

— Ушел с ними, — ответил воевода.

— Чтобы встретиться с их святыми и преклониться перед их Христом, — добавил Велига.

Торгислю было очень неловко встречаться глазами с Велигой, который смотрел на него взглядом «Ну, я же тебе говорил?!»

Когда совсем рассвело, они нашли тот рунический камень, который искали. Сигурд напряженно вглядывался в руны, но ничего не смог разобрать. Он попытался очистить надпись от наросшего мха.

— Не нужно! — вмешался Велига. — Не трогай! Это не к добру.

— Чтобы найти Харальда, мы должны были сначала найти этот камень! — возразил воевода. — Что тут написано, Улита?

Девушка тоже принялась всматриваться в руны и наконец сказала:

— Не о том, как найти Харальда. Здесь говорится, что Синезубый «покорил всю Данию».

— Что это значит? — спросил Добрыня у датчанки.

— Это значит, что надо искать следы лошадей, пока их не смыло дождем, — ответил за девушку Торгисль.

А дождь, поначалу слегка накрапывающий, действительно все усиливался.

— Я в этих вещах разбираюсь, — заявил Велига. — Знаки недобрые, если мы опять войдем в этот лес — мы покойники!

— Ты покойник, если не войдешь! — выхватив из ножен меч и приставив его к кадыку Велиги, заявил Сигурд.

Ко всеобщему облегчению, во второй половине дня облачный полог раздвинулся и в небе наметились голубые просветы. Где-то к обеду пеший отряд Сигурда нагнал по лесной тропе конный отряд Харальда. Конники как раз спешились близ одинокой каменной церкви, построенной в виде дозорной башни с деревянной крышей, круто нависающей над широким крыльцом и винтовой каменной лестницей. У церкви были расположены могилы и каменные кресты с кругом на перекрестье.

Небо совсем расчистилось, и над землей могил курились струйки пара. Яркое солнце высветило пойманные листвой и цветками дождевые капли, они мерцали среди зелени ветвей, точно упавшие с неба созвездия. Ливень безжалостно исхлестал вересковые кусты, и каждый куст, пылающий алыми, желтыми и оранжевыми листьями, стоял в широком круге сбитых листков, будто в луже собственной крови.

Сигурда немало удивило, что у Владимира на месте его меч, но раздумывать было недосуг. Дождавшись, когда процессия из шести мужчин оставит без внимания замыкающего короля, воевода бросился к нему и, схватив за волосы, приставил к горлу острый листовидный кинжал.

— Бросьте оружие и отпустите князя! — приказал воевода.

— Ты посмеешь осквернить храм Божий? — просипел король из-под его кинжала.

— Это всего лишь помещение с дверью и светильниками, не лучше и не хуже прочих, — прорычал воевода и приказал «черным» данам: — А теперь опустите оружие и отпустите князя!

Датский король с крепко сжатыми губами покивал головой, подтверждая для своих подданных действительность приказа новгородского воеводы. Его воины побросали мечи на землю. Когда железо попадало на камни, раздавался характерный звук, который заставлял всех вздрагивать. Нервы были натянуты, как тугие струны.

Велига плоской стороной клевца с удовольствием ударил в живот того, кто, как он угадал, полонил его и привязал к дереву.

— Мы выследим вас и убьем, как безбожных животных! — пообещал сквозь зубы Харальд Синезубый.

— Вы строите эти храмы, — указал Велига на церковь, — чтобы вселять ужас в сердца всех, кто к ним приближается! Они ничем не отличаются от тюрьмы!

В эти минуты из храма вышла процессия монахов с большими крестами. Известняк, которым был вымощен церковный двор, не позволял подошвам скользить, хоть и был мокрым.

— А ну, хватит! — крикнул князь Владимир. — Сейчас все новгородцы опустят оружие! Сигурд, тебя это тоже касается! Мы обо всем договорились с королем Харольдом. Мы принимаем крещение, он дает нам войско!

— Что-о-о-о?! — возмутился Велига. — Чтобы я поклонился этому Распятому?!! Да никогда в жизни! Ты, князь, девке хочешь угодить, да?! Захотелось плоти христианской отведать?!

Услышав эти слова, Улита бросилась к Торгислю на грудь:

— Не надо, Тор, не надо, пусть Господь покарает его!

Владимир обнажил меч:

— Ты не оставляешь мне выбора, Велига! — с этими словами князь приставил острие клинка к груди полянина.

Велига с ревом отбил клевцом меч юноши в сторону. Но Владимир не дал ему так просто поднять боевой молот вверх: держа меч двумя руками, он заблокировал это движение. Велига с рыком все же сумел оторвать клевец от земли, но отскочил назад, опасаясь тычка острием клинка в живот.

Он опять бросился в атаку, но ход его боевого молота справа налево князь блокировал мечом. Велига хотел было поддеть юношу клевцом, но князь отбил и это движение, при этом пропустив тычок рукоятью прямо под дых. Владимир, согнувшись от боли, отбежал спиной к противнику. Но когда Велига с бешеным криком атаковал Владимира, оказалось, что это была уловка и полянин с огромным трудом смог увернуться от просвистевшего кончика меча, летящего, чтобы перерубить ему носовую перегородку.

Бой продолжался мучительно долго. Победа приближалась то к Велиге, то к князю, но никому не давалась окончательно. Наконец Владимир нанес в челюсть Велиги ощутимый удар набалдашником рукояти меча. Улите показалось, что из объятий Торгисля она услышала, как у Велиги вылетели коренные зубы с правой стороны. Чубатого «повело», князь атаковал его спину рубящим ударом, но Велига защитился, закинув молот далеко за спину. Когда Владимир возвращал меч наизготовку, Велига сначала ударил его в грудь рукоятью, а потом тыкнул в живот тыльной стороной клевца. Князь страшно закричал, выдыхая. Его отбросило назад, он согнулся, подставляя Велиге затылок.

— Сдавайся! — крикнул Велига и, замахнувшись двумя руками, атаковал княжеский затылок. Но Владимир увильнул в сторону, шустро просунул меч между руками и шеей Велиги и закрутил поединщика, используя инерцию движения чубатого воина. Полянин грохнулся на спину. Владимир держал лезвие на его горле, тяжело дыша. Он подтянул меч к себе так, что кончик клинка уперся прямо в ямку между ключицами Велиги.

Князь огляделся, все еще пуская большие кроваво-слизистые пузыри изо рта и носа. Северное солнце окрасило небо и даль в нежный розово-багряный цвет, позолотило флотилию степенно плывущих над храмом пухлых облаков, обсыпало белыми блестками серебряный крест на макушке крыши, а новенькие доски крыши превратило в балтийский янтарь.

Велига замер в надежде, что юноша его пощадит, ведь столько довелось пережить вместе! Князь нашел глазами Улиту, дождался, когда их взгляды встретятся и резким движением меча заколол своего дружинника. Полянин затих навсегда…

— А сейчас все снимут доспехи, наденут белые обрядовые рубахи, исповедуются, причастятся и примут Крещение! — громко приказал своим людям князь новгородский Владимир Красно Солнышко Святославич и добавил: — Улите не надо, она крещеная.