В наушниках играет Ассаи:

 

1

Пока я болтался по свету, секретарша моего издательства успела принять ислам. Для книжного мира это стало главной новостью года. А может быть, даже и двух.

Утром в пятницу я натянул чистую футболку и поехал в издательство. Я не произносил эту фразу даже про себя, но цель визита состояла в том, чтобы попробовать продаться. Хотя бы за недорого. Гастарбайтеры из этих же соображений сутками стоят на так называемых рынках рабов, куда приходят граждане, которым нужно перетащить что-нибудь тяжелое или поклеить в квартире обои. Ну а всем остальным (например, мне) приходится ездить к покупателям самостоятельно.

Я приехал, и первое, что мне сказали:

— Ты в курсе? Наша секретарша стала мусульманкой!

Девушки в наше время меняют религиозную принадлежность чаще, чем автомобили. Это давно уже никого не удивляет. Только за последние несколько лет в ислам перешли три участницы «Фабрики звезд», две олимпийские чемпионки и одна телеведущая. Но вот отдавать мусульманам секретаршу было по-настоящему жаль.

Она была сногсшибательной: высоченная натуральная блондинка с четвертым размером груди и неприличной татуировкой на торчащих из-под брюк ягодицах. Приходившие в издательство прозаики, как собаки Павлова, пускали слюни и говорили девушке, что она лучшее, что есть в современной литературе. А теперь я ее даже не сразу узнал: бесформенный балахон, глаза уперты в пол.

Новый мусульманский муж даже заставил ее поменять имя, но это ничего, на самом деле она полностью счастлива.

— Мужчины-мусульмане, — объясняла секретарша, — не пьют, уважают женщин, много молятся и работают. О таком муже, как у меня сейчас, прежде я не могла и мечтать.

 

2

Если вам интересно, я могу рассказать, откуда в нашей стране появилась такая штука, как книгоиздательский бизнес.

Дело было так. В самом конце 1980-х в голодном и замерзающем Ленинграде трое приятелей сидели и думали: на чем бы им подзаработать? Бизнесом тогда занимались все вокруг: кто-то шил поддельные американские джинсы, кто-то воровал со складов гуманитарной помощи сахарный песок или сигареты, а те, кто посмышленее, даже пробовали продать на металлолом какой-нибудь не очень приметный отечественный флот. В стране бушевала революция: во власть пришли совсем новые люди, которые установили совсем новые правила. Проблема была в том, что ленинградская троица в бизнесмены ну никак не годилась. Компания состояла из отборных, стопроцентных лузеров.

Иногородний студент, выгнанный с последнего курса университета. Частный охранник с филологическим образованием. Спекулянт, торговавший возле метро прибалтийскими порно-газетками. Ну какой такой бизнес могли затеять парни вроде них? Пораскинув мозгами, ребята решили основать издательство. Более безумную затею в те годы трудно было себе представить.

В советские времена издавать книжки было почти таким же криминальным занятием, как на дому изготавливать автоматы Калашникова. Частных лиц к печатному станку не подпускали и близко. Даже за рукописный самиздат могли посадить в тюрьму — что говорить про книгоиздание? Впрочем, в Ленинграде нравы всегда были куда либеральнее московских. Не стоит забывать: именно в моем городе был открыт первый в стране джаз-клуб, а потом и первый рок-клуб, а в конце концов и самый первый найт-клаб. В общем, когда дело дошло до регистрации первого в стране частного издательства, вопрос тоже как-то решили.

С чего бы начать? — мучились приятели. Начать решили с выпуска сборника стихов Иосифа Бродского. А чего? Поэт только-только получил Нобелевскую премию. Плюс он считался антисоветским, а все антисоветское продавалось в СССР очень здорово. В общем, идея могла сработать. Бродскому позвонили в Америку и в лоб задали вопрос: а можно мы напечатаем в России ваши стихи? Причем платить гонорар либо вообще не станем, либо заплатим потом и мало? Поэт расхохотался и сказал, что желает жуликам удачи.

Услуги типографии стоили в те годы копейки. Приятели скинулись: один выпросил немного денег у тещи, двое других чего-то продали… Погрузив на тележку пятидесятитысячный тираж своего Бродского, они доперли пачки с книжками до здания университета и там разложили товар на ящиках. Первые полчаса никто не подходил даже глянуть, чем ребята торгуют. Компаньоны хмурились и понемногу понимали: затея, похоже, провалилась. Потом кто-то один все-таки купил их книжку. Кто-то еще остановился полистать. Еще через час очередь вытянулась через весь Васильевский остров. Люди, никогда прежде о Бродском даже не слышавшие, брали по четыре-пять книжек сразу. К вечеру тираж был продан.

Цену бизнесмены назначили по рублю за экземпляр. То есть выручка всего одного дня составила пятьдесят тысяч полновесных позднесоветских рублей. Сумма была фантастической. На эти деньги тогда можно было купить целый таксопарк. Приятели боялись верить своему счастью. Обмыть удачу они решили у общего знакомого. Которого звали Борис Гребенщиков.

На тот момент монстр рок-н-ролла уже записывал какие-то альбомы в Великобритании, но официально все еще числился ночным уборщиком в бане. То есть от компании книгоиздателей по своему статусу отличался не очень сильно.

Открыв дверь, он поинтересовался:

— Как дела?

— Ничего. Мы решили заняться бизнесом.

— Вот это да! А каким?

— Мы решили издавать книжки.

— Серьезно? Тогда вы должны обязательно издать книжку, которую я как-то листал в Лондоне. Имени автора не помню. И как она называется — тоже. Но книжка очень интересная. Думаю, она принесет вам кучу бабла. Хотя, может быть, и не принесет. Но издавать ее нужно непременно. Речь там идет о маленьких человечках с мохнатыми ногами. Что-то связанное с кольцом. Обещаете издать такую книжку?

Бизнесмены скривились. После нобелевского лауреата Бродского им совсем не хотелось издавать неизвестно кем написанную хряпу про человечков с мохнатыми ногами. Но, выпив вина, слово звезде рок-н-ролла они все-таки дали. И все заработанные деньги действительно вложили в публикацию «Властелина колец».

Это принесло им золотые горы. Позже один из парней рассказывал мне:

— Всего через два месяца мы раскрутились настолько, что книжки в Москву отправляли уже железнодорожными составами. А деньги оттуда получали железнодорожными вагонами.

Самое приятное, что по тогдашним законам на Толкиена не распространялось авторское право. То есть можно было печатать его сколько влезет, а все деньги оставлять себе. Основное правило книжного бизнеса не сильно отличалось от того, как добывали нефть. Оно звучало так: все, что нашел, — твое. Делиться ни с кем не нужно. Собственно, по этому принципу издательский бизнес до сих пор и работает. Книжки публикуются. Деньги переходят из кармана в карман. Но автор не получает ничего.

Вскоре компания лузеров превратилась в самую блестящую компанию города. Ребята купили себе роскошные пиджаки и привыкли проводить вечера в только что открывшихся замечательных петербургских найт-клабах. Каждый вечер — в новом заведении.

Как-то один из компаньонов спросил у подсевшей к нему за столик красотки:

— Скажи, подруга, а где сегодня самое крутое место в городе?

Та ответила совершенно честно:

— Сегодня самое крутое место в городе здесь. Там, где сидишь ты.

С тех пор прошло полтора десятилетия. Именно к этим ребятам, насквозь промокший и замерзший, я шел в пятницу с утра, чтобы попросить хоть какую-нибудь работу.

 

3

Секретарша-мусульманка улыбнулась и сказала, что рада меня видеть. Я тоже поздоровался.

Еще она спросила, хочу ли я кофе.

— Нет, спасибо. Твой директор уже на месте?

— На месте. Но, разумеется, занят. Подождешь?

— Ага.

— Посиди, хорошо? Как только директор освободится, я пропущу тебя первым, хорошо?

— Хорошо.

Приемная в издательстве была что надо. Заплатить авторам гонорар — на подобные глупости денег у издательств не бывает. Но вот на ремонт в приемной и хорошую мебель какие-то средства отыскать, похоже, удалось. Вдоль стены в ряд стояли кресла. Каждое из них стоило как небольшой сборник рассказов. На столике для удобства посетителей лежало несколько свежих журнальчиков.

Еще в приемной сидели незнакомые мне тетки. Возможно, писательницы. Вид у теток был скучающий. Ни за что не догадаешься, что сидят они тут уже больше часа и идти теткам (как и мне) больше некуда.

Я стащил куртку, сел в кресло и для начала хорошенько рассмотрел секретаршу. Новый наряд ей даже шел. У нее были белые волосы (я точно знаю, что белые), но теперь она прятала их под платок-хиджаб, а ногти красила под цвет своего мусульманского балахона.

— Давно ты вышла замуж?

— Два месяца назад.

— А ислам приняла?

— Тогда же. Перед свадьбой.

— И…

— Очень довольна! Просто очень!

— Да я не об этом.

Когда-то с секретаршей у меня были более теплые отношения, чем сегодня. Про себя я до сих пор иногда называл ее Линда… в честь Линды Лавлейс. Дело в том, что годы моей молодости пришлись на революцию. Если быть точным, то закончившиеся 1990-е были временем сразу нескольких революций, причем одна из них была сексуальной. Сегодня вспоминать о ее залпах немного неудобно, но что было, то было.

Говорят, кто в молодости не был радикалом, у того нет сердца. Моя юность была такой, что, может быть, теперь у меня плохо работают какие-нибудь другие органы (скажем, печень), но вот с сердцем дела обстоят неплохо. Двадцатилетним пареньком я понятия не имел, что делать с доставшейся мне жизнью. Ее метало в диапазоне от хардкора до драм-н-бейса, а я не возражал.

Несколько десятилетий подряд страной правили скучные старики. А потом во власть пришли деятели помоложе. Представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, у них были довольно причудливые. Мое собственное детство к тому времени уже закончилось, а куда идти дальше, никто больше не указывал. Так что, кроме как революцией, заниматься-то было и нечем. Тем более что революция все-таки оказалась очень сексуальной.

Свою биографию я нарезал ломтиками и каждый вечер оставлял по небольшому кусочку в очередном заведении. В начале десятилетия это был самый первый русский найт-клаб «Там-Там». В середине — рейв-заведение «Тоннель». Еще позже — сквот «Fish-Fabrique». Потом — клуб «Манхэттен». Именно в «Манхэттене» я впервые встретил будущую секретаршу, которая тогда еще не была мусульманкой, но сногсшибательной была уже тогда, и почти сразу после знакомства мы с ней оказались в тесной «манхэттенской» туалетной кабинке, причем от секретов, которые знала секретарша, кабинка становилась совсем уж крошечной, а она смеялась, запрокидывая назад свою красивую голову, и вытворяла такое, что, вспоминая о том вечере, я краснею до сих пор.

Впрочем, краснею не очень сильно. Все это давно не имеет ко мне никакого отношения. Того парня, который когда-то смотрел в ее смеющееся, перепачканное спермой лицо, давно нет. Сегодня я беден, мокр и терпеливо жду, пока меня примет ее директор. Но главное даже не это, а то, что революция давно закончена. Я женат, она замужем за мусульманином. И оба мы по-своему счастливы.

 

4

Сидеть было скучно. Тишина в редакции висела такая, что если прислушаться, то, наверное, можно было услышать, как за окном тяжело стучит сердце моего смертельно больного города. Вчера весь вечер Кирилл уговаривал меня уехать в Москву. Мол, дома, в Петербурге, ловить все равно нечего. А я отвечал, чтобы он шел в задницу. Петербург единственный город в стране, где переезд в Москву считается не ступенью в карьере, а безнадежным грехопадением.

Я полистал лежащие на столе журналы. Как и положено, они были дорогими и бессмысленными. На треть они состояли из фото голых звезд. Самым лучшим считалось то издание, где таких фотографий было больше.

Несколько раз я присутствовал при подобных съемках. Помню усыпанную здоровенными родинками спину самой эффектной отечественной теледикторши и то, как гримерша помадой подкрашивала соски известной певице. Фотограф требовал от девушек складывать губы трубочкой и руками сильно стискивать себе грудь. Те даже не пытались спорить: губы складывали, сисечки стискивали, ноги разводили как можно шире. Объектив у фотографа был здоровенный, черный и выдвигался очень далеко вперед. Все понимали, что в каком-то смысле фотограф все-таки поимел девушек этим своим объективом. Причем специально в самой неудобной для них позе. Но никому и в голову не приходило возражать. При съемках присутствовали бойфренды героинь, которые даже советовали подружкам, как встать, чтобы фотографу было удобнее.

Курить в приемной было нельзя. Я сказал секретарше, что, если директор вдруг освободится, пусть она никого не пускает, а срочно зовет меня, и спустился на улицу. Там было холодно. Курить и слушать, как в козырек над входом бьется дождь, было замечательно. На асфальте лежали трупы листьев.

Потом, замерзший и запыхавшийся, я вернулся в приемную. За то время, пока меня не было, там ничего не изменилось. Я взял журнальчик и стал дальше листать его с того места, на котором остановился.

После фотографий с голыми девушками в журналах шел еще более омерзительный блок авторских колонок. Суть та же: авторы за бабки показывали свои интимные стрижки. Только смотреть на дур-телеведущих было интересно, а на пожилую отечественную интеллигенцию не очень.

По идее, все эти колумнисты должны были озвучивать настроения в обществе. Выражать словами то, что все остальные только чувствуют. Да только где это вы видели в русских журналах таких специалистов? Те, кто в моей стране берется говорить от лица общества, — это очень специальные люди. Не знаю, замечали ли вы, что прогнозы отечественных политологов и экономистов не сбываются вообще никогда, а прочитав рецензию даже самого толкового кинокритика, невозможно понять, стоит идти на этот фильм или не стоит?

Умники-колумнисты живут в одном мире, а те, от лица кого они говорят, совсем в другом. Впрочем, бывают и исключения. Перевернув еще страничку, я обнаружил маленькое фото Эдуарда Лимонова. Как и у всех остальных колумнистов, у Лимонова тоже была всего одна песня на все времена. Но слушать, как он ее тянет, было хотя бы занятно.

Помню, сколько-то лет тому назад я собрался в клуб «Манхэттен», чтобы послушать Олега Гитаркина. Сегодня Олег пишет музыку для рекламы МТС, а в те годы считался вполне себе независимым артистом, самым продвинутым из русских электронщиков. Вместе со мной на тот концерт пошел приятель по имени Ян. Сцену ни мне, ни Яну видно не было, потому что столик ровно перед нами заняла певица Наталья Медведева, а на голове у нее был надет высоченный плюшевый цилиндр.

Певица в тот момент была женой писателя Лимонова. Но Лимонов сидел в Москве, а певица сидела в «Манхэттене», и за руку ее держал парень, вместе с которым когда-то я делил кабинет в городской газете «Смена». Звали его Макс. Иногда он наклонялся к плюшевому цилиндру и что-то шептал певице на ухо. Она улыбалась. Вряд ли кто-нибудь усомнился бы насчет того, что за отношения связывают Макса с чужой женой. И пусть на дворе стояли времена русской секс-революции, но смотреть на все это мне совсем не нравилось. После третьей песни Гитаркина я сказал Яну, что, пожалуй, пойду. Тем более что и концерт оказался так себе.

Не знаю, почему я так запомнил этот вечер. В моей жизни были тысячи таких вечеров. Но тот я почему-то запомнил.

«Манхэттен» через несколько лет после этого закрылся. Клубы вообще не живут долго, но биография «Манхэттена» оказалась и вовсе молниеносной. Сегодня на месте, где был клуб, открыт пивной бар. Довольно уебищный.

К тому времени, когда закрылся «Манхэттен» певица Медведева, некогда носившая высокий плюшевый цилиндр, уже несколько лет как умерла. Говорили, что причина в тяжелых наркотиках. Перед этим она успела страшно похудеть, постареть, развестись с писателем Лимоновым и уйти к парню из нелепой московской группы «Коррозия металла».

К тому времени, как она умерла, Макс, когда-то державший певицу за пальцы, уже несколько лет как числился без вести пропавшим. Подробности неизвестны и до сих пор, но вроде бы дело там было в том, что сдуру он вписался в какое-то журналистское расследование. И даже поперся за кем-то следить. Макса тут же заметили, скрутили, привезли в баню и спросили, что это он делает. Зачем следит? Толком объяснить он ничего не мог, и это показалось подозрительным. Парня на всякий случай убили, а тело спрятали. Да так надежно, что отыскать его не могут и до сих пор.

К тому времени, когда все это стало более или менее известно, моего приятеля Яна, с которым в тот вечер я ходил в «Манхэттен», уже несколько лет как застрелили. Он был неплохим журналистом, но постоянно повторял, что нормальных денег в газетах не заработаешь. И вместо того, чтобы писать о политике, попробовал этой политикой заниматься. Как-то зашел в парадную, имея в портфеле несколько десятков тысяч долларов чужих денег. Кто именно захотел забрать деньги себе, следствие выясняет до сих пор. Яна нашли с простреленной головой, а портфель не нашли совсем. Вместе с ним погибла какая-то случайная девушка.

Время от времени Ян мне снится. Просыпаясь, я каждый раз думаю, что тоже когда-нибудь умру. Пока не знаю когда, но после этого не останется ни единого человека, кто помнил бы тот давний вечер в когда-то модном клубе «Манхэттен». Подумав об этом, я закрываю глаза и опять засыпаю.

 

5

Я сходил на улицу и выкурил еще одну сигарету. Представить, что за дела уже полтора часа не позволяют директору издательства принять меня, не получалось. Сигарет осталось совсем мало.

В том году, когда ходить в «Fish-Fabrique» считалось уже категорически немодным, а «Манхэттен» еще не успел превратиться в пивной бар, все вдруг стали чего-то открывать. Зять певца Аркадия Северного открыл радиостанцию «Шансон». Бывший школьный учитель Игорь Шулинский открыл журнал «Птюч». А писатель Эдуард Вениаминович Лимонов основал собственную политическую партию. Круче его проект был только у серфера и бизнесмена по фамилии Маршунок, который открыл в Крыму целую собственную рейв-республику КаZантип, но политическая партия — это тоже было очень неплохо.

На первых порах ячейка партии в Петербурге выглядела как цирк-шапито. Пара волосатых троцкистов. Футбольный фанат. Слепой художник Тимур Новиков. Три подружки, которые вместе употребляли героин и за это по очереди спали с пушером, который вскоре тоже вступил в партию. Подпольный философ. Несколько гопников. Авангардный музыкант Сергей Курехин. Не знаю, может быть, кого-то из отцов-основателей я и забыл.

Ребята торговали партийной прессой и устраивали рок-концерты. Журналы в те годы еще не публиковали фотографии голых телеведущих, да и телеведущие выглядели тогда так, что вряд ли кто-нибудь попросил бы их раздеться. И независимая русская пресса, и первые политические партии, и тогдашний шоу-бизнес — все это напоминало детские игры. Андеграунд смог ненадолго стать мейнстримом. Ничего хорошего из этого не вышло, но смотреть было интересно. Правда, долго так продолжаться, ясен пень, не могло. Мелкие игроки со сцены сошли. Оставшиеся превратились в серьезную силу. Жизнь вошла в рамки: даже сексуальная революция и та выдохлась. От голых женских тел в последнее время уже тошнит. Иногда мне кажется, что не за горами какая-нибудь антисексуальная революция.

Те, кто начал бизнес в прошлом десятилетии, сегодня преуспевают. Радио «Шансон» и республика КаZантип — серьезные игроки на поле шоу-бизнеса. Писатель Лимонов — главный оппозиционер страны и вообще русский Че. Начав с самого низа, все эти люди успели забраться довольно высоко. Да и те, кто когда-то отплясывал на первых рейвах или лепил пилотные выпуски газеты «Лимонка», давно уже превратились в серьезных людей. Они пересели в кресла журнальных и телевизионных редакторов. Пресс-секретарей госкорпораций и политических партий. Стали телевизионными звездами и оккупировали обложки таблоидов.

Революция, которую так ждал Лимонов, не случилась. Тем не менее в каком-то смысле он все-таки победил. Это ведь только в кино революции показывают похожими на карнавал, со стрельбой и яркими флагами. А в реальности все происходит тише и незаметнее. Просто во власть приходят новые люди, которые приносят с собой новые правила игры. И на следующее утро все мы просыпаемся совсем в другой стране.

Сегодняшняя Россия давно уже живет по правилам, которые в 1990-х сформулировала газета «Лимонка». В стране успело вырасти целое поколение, для которого никаких других ценностей, кроме тех, что исповедует Эдуард Вениаминович, просто не существует.

 

6

Помню, несколько лет тому назад мне нужно было по делам заскочить в издательство. Дело было накануне Восьмого марта. К Международному женскому дню мужчины издательства готовили женщинам праздник: резали салаты и открывали бутылки. А дамы бродили по чумазым издательским коридорам в дурацких расфуфыренных платьях и постоянно брызгались лаком для волос.

В темпе доделав, что собирался, я хотел было до начала вечеринки свалить. Но в приемной директора встретил одетых в черное нацболов и заболтался. Если честно, эти парни совсем мне не нравились. Драчуны с рабочих окраин. Грязные ногти, взгляд исподлобья. На революционеров никто из них похож не был. Случись ребятам жить в 1917-м, думаю, столь неприятного типа, как Ленина, они без раздумий бы линчевали.

В издательство ребята пришли, чтобы забрать бабки вождя. Сам Эдуард Вениаминович на тот момент сидел в тюрьме, так что за гонорарами приходили его соратники. Издатель, как водится, предпочитал публиковать автора, ничего ему не платя. Пусть (думал он) скажут спасибо, что у них книжки выходят. Однако с Лимоновым такие фокусы не прокатывали. Раз в месяц в офис заявлялось несколько бритоголовых бойцов, которые щурились при разговоре таким образом, что издатель чувствовал, как потеет, и предпочитал не задерживать выплаты.

Телесериалы и ток-шоу вбили в каждую голову, будто денег у писателей куры не клюют. На самом деле это не так. Считайте сами: средний тираж книжки сегодня составляет пять тысяч экземпляров. А отпускная цена одного экземпляра — три-четыре доллара. То есть в лучшем случае целиком проданный тираж приносит издателю двадцать тысяч долларов. Из которых автор получает процентов пятнадцать. То есть ты трясся на неседланном Пегасе, год за годом мучился, переписывал свою книжку. А в итоге получил сорок — пятьдесят тысяч рублей.

Рядовые партийцы давно попрощались и ушли. А я, заболтавшись с их лидером, все стоял в издательской приемной. Сотрудники издательства начали отмечать праздник. Чисто из вежливости к столу пригласили и меня, и старшего из нацболов.

— Пойдем?

— А чего там?

— Думаю, что оливье и вино. Какое-нибудь красное сухое.

— Чего не зайти? Давайте зайдем. А много сухого?

То, что было дальше, описать сложно. Буквально с бокала вина лидер полностью потерял человеческий облик. Такой стремительной метаморфозы видывать мне еще не доводилось. Алкоголь полностью стер следы прежней личности и на ее руинах тут же создал новую, которая оказалась ужасно неприятной.

Не давая никому и рта открыть, прервав все тосты и поздравления, парень пытался ногами влезть на стол, ронял бутылки и орал, что единственное, что спасет страну, — это трансляция по ТВ публичных казней.

— Страна на грани пропасти! Русские вырождаются! Мужчины гибнут от алкоголя, нация спивается! Мы выжжем это каленым железом! Ка-ле-ным! Же-ле-зом! Выпил — розги! Пьешь постоянно — клеймо на лоб! Не помогло — расстрел! Придя к власти, уж мы отучим русских пить! Не умеешь — нечего и начинать! Потреблять алкоголь может лишь тот, кто умеет это делать!

Закончил он совершенно неожиданно:

— Так, как умею я!

При этом изо рта у него свисали длиннющие слюни, а сам он пытался обеими руками влезть в лифчик пожилой корректорше. Еще через десять минут он заснул прямо стоя. Ошалевшие работники издательства вызвали такси и попросили меня увезти партийного лидера. Кое-как мне удалось-таки вывести его на улицу, но стоять парень уже не мог, и мне пришлось положить его на тротуар. Выпил он то ли два, то ли три бокала вина. Глядя на него, я тогда впервые задумался о том, что в моей стране выбор всегда стоит не между хорошим и плохим, а между плохим и омерзительным. Между плохим и очень плохим.

Вот по телевизору идет концерт каких-нибудь очередных грудастых дур. Хорошо это или плохо? Разумеется, плохо: попса — это неискреннее, насквозь лживое искусство, а если говорить точнее, то и вообще не искусство. Но станет ли лучше, если заменить попсу на чудовищный русский рок? Который тоже насквозь лживый, тоже не искусство, но там исполнители еще вдобавок и не грудастые?

Или вот телевизионный концерт кончился и начались новости, которые давно уже никакие не новости, а сплошная пропаганда. Хорошо это или плохо? Разумеется, плохо. Но станет ли лучше, если с первой кнопки я переключу на несколько кнопок дальше, отыщу там оппозиционный канал и взгляну на ситуацию с противоположной стороны? Вряд ли. Потому что там я увижу никакую не правду, а точно такую же пропаганду, только со знаком «минус».

И так во всем. Партия власти не вызывает лично у меня никакой симпатии. Но оппозиция этой партии вызывает только омерзение. Бессмысленный коммерческий кинематограф давно осточертел, но противостоящий ему андеграундный смотреть и вообще невозможно.

Потом такси наконец подъехало. Я облегченно вздохнул, но, как оказалось, рано. За рулем машины сидела женщина. Везти партийного лидера без сопровождения она отказалась наотрез. Мне пришлось запихать парня внутрь и самому поехать вместе с ним. Всю дорогу лидер спал. А потом, уже возле своего дома, проснулся, пальцем показал на таксистку и строго спросил у меня:

— Этот объебос вообще знает, кого везет? Скажи ему, что, когда мы придем к власти, я прикажу его расстрелять.

 

7

В кабинет директора издательства я смог попасть только после обеда. В приемной я провел больше трех с половиной часов. Зато сам разговор уложился в семь минут, из которых четыре я стаскивал с себя куртку, а две надевал обратно. Кабинет у издателя был огромный и благоустроенный. В нем не было разве что плавательного бассейна, зато остальное было все. Договориться о том, зачем я пришел, не удалось. Ни покупать мои старые книжки, ни платить аванс за новые издатель не желал. Правда, на прощание сказал, что был рад меня видеть. Директору было приятно, что наконец-то такой классный парень, как я, бросил маяться дурью в своей Африке и все-таки решил вернуться на родину.

Попрощавшись с секретаршей, я вышел из издательства и огляделся. Что теперь делать, было совсем непонятно. Я поднял воротник и зашагал по направлению к метро. Похоже, найти работу мне так и не удастся. Между тем деньги, полученные за последний африканский репортаж, кончились почти совсем и решать, откуда я стану добывать новые, нужно было срочно.